Одиссея поневоле

Семеро против одного

Понедельник, 15 октября. Этой ночью лежали в дрейфе, остерегаясь приблизиться к берегу раньше наступления утра, так как неизвестно было, свободно ли море от мелей у берега, и лишь на рассвете пошли под парусами. И так как (новый) остров оказался более чем в 5 лигах (от Сан-Сальвадора), примерно в 7 лигах от него, и волнение меня задерживало, только к полудню я прибыл к нему и обнаружил, что течение идет со стороны острова Сан-Сальвадор, с севера на юг, на протяжении 5 лиг, а другое, которым я следовал, имеет направление с востока на запад и простирается лиг на 10.

Так как с этого острова я увидел к западу еще больший, я пошел к нему на всех парусах и плыл весь день до ночи, но до западной оконечности этого острова дойти не смог. Острову этому я дал имя Санта-Мария-де-Консепьсьон; а почти на закате я высадился близ этого западного мыса, дабы узнать, есть тут золото, ибо люди, которых я захватил на острове Сан-Сальвадор, мне говорили, что именно отсюда привозят очень большие золотые браслеты, носимые на руках и на ногах. Я твердо убежден, что так эти люди говорили нарочно, просто они искали предлог, чтобы сбежать. При всем том не желал я пропустить хоть один из этих островов, а все их ввести во владение, ибо уж раз однажды неким островом мы овладели, то так надлежало поступать и впредь. И, отдав якорь, я оставался здесь до вторника, а утром на рассвете высадился на берег на лодках. Вышел, и жители — а их было много, и все голые, и такого же облика, как обитатели острова Сан-Сальвадор, — пропустили нас в глубь острова и давали нам все, что мы просили.

Поскольку ветер теперь подул с юго-востока, я не хотел задерживаться и возвратился на корабль. Между тем к борту «Ниньи» подошел большой челнок, и один из людей, взятых на острове Сан-Сальвадор, который находился на «Нинье», бросился в море и удрал на этом челноке. А накануне ночью, близко к полуночи, другой (пленник) кинулся в море и ушел на челноке, и догнать его не удалось на лодке, потому что он успел отойти далеко.

(Новый) беглец выбрался на берег, и мои люди высадились вслед за ним, но все островитяне разбежались, как куры…

Ягуа с четырьмя островитянами ночевал на главном каноэ, младший внук Гуакана с двумя своими соплеменниками — на «Нинье».

Проснулись все они, когда уже рассвело, и окаменели от восторга — большие каноэ распустили крылья и плыли в полдневную сторону. Духи ветра несли эти огромные каноэ с необыкновенной быстротой, а бледнолицые, колдуя крыльями и рулем, направляли суда, куда того желали.

Не сразу заметили островитяне, что они не гости, а пленники. И на главном каноэ, и на «Нинье» их окружили люди с большими ножами, и там, и здесь их загнали в темные ямы под деревянным настилом.

Ягуа уже знал, что настил называется палубой, а яма трюмом, но от этого ему легче не было. Он никак не мог понять, чем же провинились Люди Острова, не могли этого взять в толк и его друзья.

Желтоголовый в сопровождении нескольких воинов спустился в трюм, когда на горизонте показались берега соседнего острова. В трюме было очень темно, лица Желтоголового Ягуа не видел, но по тому, как дрожал голос юного вождя, всякий догадался бы, что пришел он с худой вестью.

— Сеньор адмирал, — сказал Желтоголовый, — приказал на время вас задержать. Мы будем вас учить нашему языку, вы будете с нами, а потом сеньор адмирал отправит вас домой. Понимаете? Домой.

Пленники ничего не понимали. Желтоголовый снова и снова объяснил им, какой жребий выпал на их долю, и в конце концов Ягуа кое-что из этих объяснений уловил.

Точно такая же сцена произошла в трюме «Ниньи», но там с пленниками вел беседу не Желтоголовый, а капитан этой каравеллы Висенте Яньес Пинсон.

Люди Острова сильны духом, и с младенчества их учат стойко переносить любые невзгоды. Позор мужчине, если он перед лицом врага проявит малодушие, если хоть одним словом, одним движением бровей выдаст свои чувства. Не выдал их и младший внук Гуакана. А ночью он сговорился с одним из своих индейцев, и оба сбежали с корабля, а адмирала этот двойной побег не слишком огорчил.

— Я полагаю, — сказал он, — что на любом из здешних островов мы всегда сможем восполнить нашу потерю. Все же следует удержать тех индейцев, которые находятся на «Санта-Марии». Можно это сделать силой, но лучше будет, если они останутся по своей воле.

Желтоголовый появился в трюме вскоре после полудня. Он сказал:

— Вы свободны.

Пятеро пленников вышли на палубу, и голова у них закружилась от вольной небесной синевы. Большие каноэ шли на полдень, а в полночной стороне исчезали берега незнакомого острова.

Часа три толковал Педро с пленниками. Все то, что требовалось им сказать, можно было изложить за три минуты, но безъязычие стеной разделяло договаривающиеся стороны. Помогала посредникам белая нетканая ткань, которую Желтоголовый называл бумагой. На ней он рисовал острова, пальмы, людей в мешках и людей голых, и, хотя все это тоже было не слишком понятно, Ягуа под конец уяснил, чего же от него и прочих пленников хочет Сеньорадмирал.

И он так изложил своим товарищам по несчастью суть дела:

— Бледнолицые говорят: мы можем уйти хоть сейчас. Те двое — их позавчера увели на другое каноэ — уже ушли. На тот остров, который сейчас уже уплыл на полночь. Нам дадут мешки и кору для ног, бледнолицые называют мешки одеждой, а кору — сапогами, нас будут кормить не черными палками и не сухим мясом, а бататами, маисом и кассовой. Нас будут учить языку бледнолицых. А когда белоглазый вождь найдет остров Сипанго и страну Катай, — Желтоголовый говорит, что до этих земель очень, очень близко, — нас отвезут на Остров Людей. И еще говорит Желтоголовый, что отсюда до Бухты Четырех Ветров на наших каноэ надо идти десять и два дня.

Четверо пленников, выслушав Ягуа, не ответили ему ничего. Молчание — знак согласия. Но с чем согласились эти люди, было непонятно даже для Ягуа.

— Йо, йо, эльос аки эстар (я, они здесь быть), — сказал Ягуа на «чисто кастильском» диалекте.

Люди Острова верны своему слову. Этого бледнолицые не знали, но им нужны были «свободные» пленники, и они не загнали пятерых островитян в темный трюм.

Началась Одиссея поневоле.

Одиссея начинается

Одиссея начиналась… Проплывали, уходя на полночь, в сторону Острова Людей, большие и малые острова, похожие на родную землю, но не родные. Их было много, и везде к кораблям (так назывались большие белокрылые каноэ) выходили островитяне, такие же, как Люди Острова. Такие же! Как бы не так! Это бледнолицым казалось, что все индейцы на одно лицо, что говорят они на одном языке, и ничем, решительно ничем не отличается житель Гуанахани от жителя любого из этих островов. А для Ягуа и четверых его земляков это были чужие люди; конечно, не столь чужие, как бледнолицые, но все равно не встретишь ты тут ни мудрого Гуабину, ни старого Гуакана, не говоря уже о Каоне. Даже подлому Гуаканову внуку, похитителю Каоны Первой, Ягуа обрадовался бы от всей души, но и внуки Гуакана и Гуабина и Каона с каждым днем отодвигались все дальше на полночь.

Духи тьмы съели старую луну, духи света родили новую, дни шли за днями беспокойной чередой. За десять дней миновали пять больших островов, малых же видели такое множество, что и сказать трудно сколько.

Сеньорадмирал не раз высаживался на больших островах и допытывался, есть ли на них золото. И везде он спрашивал, близко ли лежит остров Сипанго.

Ягуа же знал и много раз говорил Сеньорадмиралу и Желтоголовому, что Сипанго лежит дальше на полдень. Правда, даже от великого провидца Гуаяры Ягуа не слышал о земле с таким странным названием. Но Сеньорадмирал твердил, что этот Сипанго очень велик, многолюден и богат, а Гуаяра часто рассказывал об огромном острове, что лежит за меньшими островами, и даже называл его Кульбой, Кубаоной или Кубой.

И вот на одном из островов, а было это на пятый день пути, бледнолицым сказали, что отсюда недалеко до Кубы и что, должно быть, то Сипанго, которое ищут бледнолицые, и есть Куба.

Во всяком случае здешние островитяне заверили Сеньор-адмирала, что на Сипанго-Кубе есть золото. И они сказали, что золото имеется на другом, не меньшем острове, лежащем на восход, от Кубы, но Сеньорадмирал их не понял, а Ягуа так и не смог растолковать ему эти указания.

Тяжело жить у чужих людей. Они не обижают своих «свободных» пленников, кормят их вволю, дозволяют отлучаться на берег, но, о Мабуйя, до чего же непонятны эти бледнолицые. Непонятны и опасны. Так и кажется, что в каждом из них сидит трижды десять духов, и не поймешь, добрых или злых, но беспокойных до крайности. И не угадаешь, какой из этих духов кружит голову бледнолицего и что он, бледнолицый, вытворит спустя минуту.

Лучше всех Желтоголовый, но и в нем сидят духи тьмы. Недавно один из пленников взял у него очень красивый поясок с блестящими подвесками. Понравился человеку поясок, бывает же такое. Желтоголовый долго искал поясок и в конце концов нашел его, впрочем, пленник и не скрывал, что ему приглянулась эта вещица.

Желтоголовый от ярости стал красным, как его камзол (так называется мешок без рукавов, который прикрывает плечи, грудь и спину бледнолицых), и кулаком ударил пленника в лицо, да так сильно, что выбил ему два передних зуба. И при этом кричал дурным голосом: «Ты вор, ты украл мой пояс, я тебя отучу красть чужие вещи». Вор, красть — странные и непонятные слова. На Острове Людей поля общие, канеи и бохио общие. Конечно, у каждого есть свои вещи — гамаки, птичьи перья, гребни, но невелика беда, если сосед возьмет у тебя головную повязку или гребешок. Возьмет, подержит и отдаст.

Все это Ягуа пытался объяснить Желтоголовому, но где таи! Желтоголовый еще пуще разъярился, злобно кричал: «Вы дикари, темные дикари, и не вам учить нас, христиан, уму-разуму. В нашей стране ворам рубят головы и воров четвертуют и вешают».

Ягуа так и не понял, что такое четвертование и куда и как вешают воров, но отлично уяснил, что бледнолицые все поголовно сбиты с пути истинного коварным Мабуйей, которого эти чужеземцы называют Дьяволом и Сатаной.

И в один прекрасный день Мабуйя-Дьявол-Сатана убил Ягуа. Убил не тело его, а имя. Сеньорадмирал сказал: «Отныне ты будешь не Ягуа — имя это языческое, а Диего. Диего — доброе христианское имя (эти бледнолицые на каждом шагу себя называют христианами, потому что главный их бог — Христос), и так же зовут моего старшего сына».

Бледнолицые убили и имена всех прочих пленников. Теперь им дали клички — Алонсо, Хосе, Франсиско, Санчо, причем у Хосе и Франсиско почему-то было еще по одному имени — Пепе и Пако[11].

Плохо, когда убивают твое имя. Ведь на Острове Людей духи-покровители привыкли, что Ягуа есть Ягуа. Найдут ли они своего подопечного, если стал он Диего? Три вечера Ягуа-Диего кормил своего земи (он вырезал его из черного сухаря) крошками кассавы и поил красной водой, которую любят бледнолицые. Как знать, быть может, земи сообщит духам-покровителям, что Диего это и есть Ягуа. А вот у прочих пленников никаких земи не было, и вообще они от перемены имени не страдали. Зато у Пепе вышла большая неприятность совсем по другой части. Ему дали роскошные штаны, зеленые, с косыми белыми полосами, но он сказал: «Не хочу». Желтоголовый долго уговаривал Пепе, но тот стоял на своем. Тогда боцман Чачу выпорол Пепе. Пороли Пепе жестоко, исполосовали ему всю спину, а затем надели на него штаны, и он смирился со своей участью.

Желтоголовый принес Пепе две-три горсти мягких сморщенных зернышек (они называются изюмом), накормил ими бедного пленника и смазал его спину какой-то целебной жидкостью.

Бледнолицые — их исподтишка подстрекал боцман Чачу — смеялись над Желтоголовым, пока за него не заступился Сеньорадмирал.

Диковинный человек был этот великий вождь бледнолицых. И не в первую и даже не в пятую луну слегка приоткрылся он Ягуа… Чем-то напоминал он мудрого Гуабину. Но не лицом, не статью, не повадкой. Странные у него были глаза. Белый огонь сиял в них, огонь холодный и страстный. И почему-то было жаль его, великого вождя бледнолицых. Усталые морщинки сбегались к уголкам его глаз, он горбился, ходил в камзоле, испятнанном жиром и красной водой, его голова серебрилась, хоть летами он был и не стар.

Прекрасная Куба

Когда на Кубе восходит солнце, на берегах Желтого моря оно уже клонится к закату. Половина земной окружности — такова дистанция между этой жемчужиной Антильских морей и страной, где во времена Марко Поло царствовал Великий хан Хубилай. И непохожа была Куба ни на Катай — северные земли империи Великого хана, ни на Сипанго — Японию, ни на Индию.

Только очертаниями своими этот бесконечно длинный и узкий остров был сходен с Явой, Кубой Малайского архипелага. Но горы, леса, люди — все было разным на этих бесконечно отдаленных друг от друга островах.

Впрочем, о Яве Сеньорадмирал, дон Христофор Колумб, не думал и не вспоминал. Очень уж смутно о ней писали даже те европейцы, которым довелось побывать на островах Дальней Азии…

28 октября перед великой экспедицией открылись берега Кубы. Берега с высокими пальмами.

Пальмам гости из-за моря не опасны. Но люди, чьи дома стояли в прохладной тени этих пальм, отлично знали: бойся пришельцев из страны Восхода. Длинноволосые наводили на них страх. Белокрылые вызывали удивление и ужас.

Пальмы были здесь совсем не такие, как на Острове Людей, но кубинцы приносили своим богам те же жертвы, что и соплеменники Гуаяры. И язык на Кубе был такой же, как на родной земле Диего.

Сеньорадмирал теперь шагу не мог ступить без него. И без четверых прочих пленников. Пять языков лучше одного, когда надо объяснить Сеньорадмиралу, сколько гор и рек на Кубе.

К несчастью, не только Сеньорадмирал, но даже Желтоголовый не всегда понимал простые слова. Уши бледнолицых раскрыты лишь для вестей о золоте, и все, что ты им ни говорил бы, они толкуют на свой лад.

Диего никогда не утверждал, что на Кубе много золота. Может быть, это говорил Пепе? Или Пако? Или Алонсо? Или Санчо? Да нет же, ничего подобного им и в голову не приходило, но почему-то Сеньорадмирал решил, что здесь золота, как песка на Острове Людей…

Обшарили бледнолицые всю бухту, золота не нашли. Теперь Сеньорадмирал намерен идти в сторону захода вдоль полночного берега Кубы, и он почему-то уверен, что там найдет золото.

У Пепе Сеньорадмирал спросил: приходил ли сюда касик касиков Великий хан ловить жемчуг. Пепе знает: лучше сказать «да», чем «нет», — зачем огорчать бледнолицых. И он ответил: «Да, приходил». А потом спросил у Диего: «Ты не знаешь, что это за Великий хан и где он живет?» Нет, Диего этого не знает. Зато Сеньорадмирал нынче доподлинно, якобы со слов очевидцев, проведал, что Великий хан недавно посылал в здешнюю бухту Сан-Сальвадор большие корабли и что люди хана ловили в этих водах жемчуг. Так у бледнолицых рождается истина.

Да, непонятные они люди. И есть среди них подлинные исчадия Мабуйи. Их все боятся, и для пленников они опаснее акул. Хуже всех Чачу-боцман. Он распоряжается всеми матросами, приказывает ставить и убирать крылья-паруса, он ведает всеми веревками и крючьями, но к числу касиков не принадлежит. Желтоголовый говорит, что Чачу родом из полночного кастильского края, край этот называется Страной Басков, там строят самые лучшие большие каноэ, и эти баски вспоены Большой Соленой Водой, и моряки хоть куда. Чачу тоже хороший моряк, но он свиреп и жесток. Этот Чачу ловит пленников и дает им разные поручения. Хорошо ли, плохо ли выполнен его приказ, все равно он затем вымещает на них свою злобу. Вчера Диего попался ему на корме, и Чачу сказал: «Вылей эту воду за борт». Диего вылил, ни одна капля не попала на палубу, но Чачу дал ему пощечину и больно хлестнул по спине плетью. Пепе Чачу вывихнул руку. У Санчо он выбил три зуба. И всякий раз он обзывает пленников собаками и говорит непонятные слова: «Раб, скотина, мразь, ублюдок».

И нет дружбы у бледнолицых. Держатся вместе те, кто родом из одних мест. Да и то земляк с земляком ничего делить не будет. Правда, попадаются и хорошие бледнолицые, например краснобородый матрос с очень странным именем — Обмани-Смерть. И его товарищи — их трое — с оглядкой на Чачу-боцмана угощают Диего изюмом и дают ему всевозможные советы.

А Чачу к ним придирается на каждом шагу и называет висельниками, и от этого они выходят из себя, а почему — Диего понять не мог.

Ведь он не знал, что Обмани-Смерть (истинное его имя было Бартоломе де Торрес) судьи андалузского города Палоса приговорили к смерти: он в сильном подпитии убил своего собутыльника. Убил за то, что тот тяжко его оскорбил. Это был несправедливый приговор, по крайней мере так считали трое друзей преступника. И они помогли своему товарищу бежать из тюрьмы. Увы, их схватили у стен тюрьмы стражники. По кастильским законам петля полагалась всякому, кто содействовал бегству преступника, осужденного на смерть.

Но случилось «чудо»: королева разрешила адмиралу отобрать для экспедиции опытных моряков из числа смертников, сидящих в палосской тюрьме. А на корабле Бартоломе де Торресу дали кличку Обмани-Смерть, и он явно ею гордился.

Многого не знал Диего, хотя кое о чем и догадывался. Действительно, не было мира на кораблях адмиральской флотилии. Шла ожесточенная борьба между сторонниками адмирала и приверженцами Мартина Алонсо Пинсона. Пинсоновские «волчата» готовы были растерзать всех «чужаков», а генуэзец-адмирал вызывал у них особую ненависть.

К счастью, младший брат Мартина Алонсо Пинсона Висенте Яньес держался в стороне от «волчат». «Волчата» злились за это на «отступника», злились потому, что «Нинья», которой командовал Висенте Яньес, не поддерживала сторонников его старшего брата.

И богу хвала, за адмирала горой стоял кормчий «Санта-Марии» Пералонсо Ниньо. Родом он был не из Палоса, а из соседнего городка Могера, и поэтому все могерцы — а их во флотилии было десятка полтора — враждовали с «волчатами».

Особняком стояла клика боцмана Чачу. К ней принадлежали моряки-северяне. Чачу ненавистны были и сторонники адмирала, и пинсоновские «волчата», и он ловко мутил воду, стравливая соперников.

Что и говорить, хитер был Мабуйя, и обильные семена раздора посеял он на кораблях адмиральской флотилии.

По календарю уже самый конец октября, по левому борту — берега Кубы. И вот близ устья довольно большой реки показалось селение с круглыми канеями. Селение не маленькое. И в этих канеях жили такие же приветливые люди, как на острове Гуанахани. И у них были немые собаки-алки, маски, фигурки с женскими головами, сети, гамаки, корзины из пальмовых листьев.

Двадцать лет пробыл венецианец Марко Поло в стране Великого хана, исходил он ее вдоль и поперек, а таких селений и таких людей и таких собак не встречал.

И кроме того, не было тут ни великолепных храмов, ни многолюдных городов, ни громадных кораблей. Что ж, страна Великого хана необъятна, быть может, есть в ней уголки, куда не проникал даже неутомимый венецианец. Адмирал решил задержаться в этих местах на несколько дней и проведать пути к столице Великого хана. Команды предвкушали радости долгой стоянки, Диего же знал: ему здесь покоя не будет,

Миссия к Великому хану

Четверг, 1 ноября… Ни у одного индейца адмирал не видел золота, но он говорит, что заметил человека, у которого к носу был подвешен кусок обработанного серебра, и что он счел это признаком наличия серебра в этой стране. Знаками ему объяснили, что не пройдет и трех дней, как придут из глубины страны много купцов, чтобы скупить кое-что из того, что привезли христиане, и они сообщат новости о короле той земли, а король этот, если судить по тем знакам, с помощью которых здешние люди объяснялись, живет в четырех днях пути отсюда, и они разослали по всей земле гонцов, дабы сообщить об адмирале.

«Эти люди, — говорит адмирал, — такого же вида и обычая, как прежде открытые, и не привержены ни к одной из сект, мне известных, а те люди, которых я вожу с собой, не знают никаких молитв, хотя сейчас они повторяют слова „Salve“ и „Ave Maria“, подняв к небу руки, как им было показано, и осеняют себя крестным знамением. У них у всех один язык, и все они дружны между собой, и я думаю, что все эти земли — острова и что они в войне с Великим ханом, которого они называют Кавила, и с провинцией Бафан, и все они наги, как и прочие». Так говорит адмирал…

«И несомненно, — утверждает адмирал, — что эта земля — материк, и я нахожусь между Зайто (Зайтоном) и Кинсаем лиг за сто от того и другого, может быть чуть побольше или чуть поменьше, и это крепко подтверждается видом моря, которое стало иным, чем когда-либо прежде, и тем, что, заходя дальше на северо-запад, я почувствовал, что стало холодней».

Зайтон, Кинсай — города Цюаньчжоу и Ханчжоу — главные порты империи Великого хана, обстоятельно описанные Марко Поло. Не сто, а тридцать пять раз по сто лиг от берегов Кубы до этих китайских городов. И чтобы дойти до них западным путем, надо обогнуть южноамериканский материк и пересечь по диагонали Тихий океан!

А еще адмирал дознался, что в глубине страны много золота в области Кубанакан. Кубанакан на языке местных жителей — Средняя Куба. Но звучит это странное слово почти как Хубилай-хан. Земля Великого хана не за горами, она где-то рядом, может быть в четырех — шести днях пути, и путь этот ведет в глубь страны. Все теперь обстоит очень просто. Надо отправить посольство к Великому хану. Пойдут туда, разумеется, и Диего, и кто-либо из здешних жителей, ведь по дороге к его величеству Великому хану придется объясняться с его подданными, говорящими на индейском языке.

Однако при дворе Великого хана говорят на языках Азии, там не могут не знать языка Библии и Корана. И адмирал назначает главой посольства сеньора Луиса де Торреса, крещеного еврея, который знает еврейский и арабский языки. Торрес — голова и язык посольства. А правая рука этой миссии — моряк Родриго де Херес. Херес бывал в Гвинее, он знает, как угодить языческим властителям.

Во времена Марко Поло с Великим ханом переписывались римские папы. Послания составлялись на латыни. Этот опыт использован. У адмирала есть верительная грамота. Она написана на языке Вергилия, адресована всемогущему повелителю Востока Великому хану и скреплена подписями королевы Изабеллы и короля Фердинанда.

Не забыты и подарки Великому хану. Отобрана сотня-другая стеклянных шариков и десятка три колокольчиков для его подданных. На всю миссию адмирал положил шесть дней, начиная с пятницы, 2 ноября.

Итак, к Великому хану отправляются Луис де Торрес, Родриго де Херес, Диего, один местный индеец pi пять носильщиков — жителей селения, близ которого стоят корабли.

Незадолго до полудня 2 ноября посольство уходит на юг, в глубь страны.

Взглянем на карту: корабли стоят в бухте Хибара. В нее впадает река Какоюгин, а выше ее истоков, на широком лесистом плато, в четырех-пяти днях пешего пути от бухты расположен городок Ольгин. В 1492 году там находилось небольшое индейское селение — то самое, где, по мнению адмирала, обретался Великий хан.

Ничто так не распаляет тоску, как земля, похожая на твою родину и в то же время с ней несходная. Куба лишь прикидывается матерью, а на самом деле она мачеха. Равнодушная мачеха. Она говорит на твоем языке, но не о тебе и не о твоих братьях и сестрах. Она ничего не знает и знать не хочет о старом Гуакане, Каоне и великом провидце Гуаяре.

Все тут и такое и не такое, как на Острове Людей. Теплое море и берега с тихими бухтами, но берега тонут в трясине, питающей непролазные чащобы. Чащобы с путаницей воздушных корней, уходящих в вязкую зловонную тину. Мангры — так называются эти заросли, эти гнилые леса над гнилыми водами, рай для москитов.

Земли тут такие же благодатные, как на Острове Людей, но там места ровные, а здесь к небу вздымаются огромные горы. На Гуанахани к морю стекают небольшие ручейки, на Кубе в Большую Соленую Воду вливаются широкие реки.

Остров Людей мал — от края до края ты пройдешь его за день, а Куба — земля без начала и конца, не хватит жизни, чтобы обойти ее леса и горы.

И в пути, и на роздыхе Диего беседует со своими земи. Пращур бледнолицых Адам породил свою Еву из собственного ребра. Диего сотворил земи из темного сухаря, тронутого плесенью. Сухарь — пища пришельцев, и это плохо. Нет веры в этого нового земи. Возможно, боги бледнолицых сильнее духов Острова Людей. Во всяком случае сильнее этого земи, у которого крысы отгрызли полголовы.

Сам Сеньорадмирал научил Диего читать молитвы. Их две, называются они «Сальве» и «Аве Мария». Обе обращены к главной богине бледнолицых. Той, у которой на голове желтый круг, матери небесного касика Иисусахриста. Заклинания эти непонятны. Они произносятся на священном языке бледнолицых, на этом языке они говорят со своими богами. Как узнать, как убедиться, помогают ли эти боги тем, у кого кожа небелая. Сомнения терзают Диего на пути к столице Великого хана.

Гуарон, человек из прибрежного селения, который вместе с Диего идет к Великому хану, касику касиков Катая и Кубы, ровесник Гуабины. Он неразговорчив и с одинаковым недоверием относится и к бледнолицым послам, и к Диего. Для него все эти люди, бронзовая у них кожа или белая, — чужаки, беспокойные пришельцы, которые сами толком не понимают, что им нужно на кубинской земле.

Дон Луис — человек добросовестный и исполнительный. Ему приказано расспрашивать о Великом хане всех встречных. И он это делает в каждом селении. Увы, индейцы пожимают Плечами и разводят руками. Они почему-то не понимают бледнолицых.

Гуарон шел куда следует. Дон Луис полагал, что вот-вот покажутся стены Ханбалыка, столицы Великого хана. Хан-балыком в век Марко Поло назывался Пекин. Но Гуарон привел высокое посольство не в Пекин, а в небольшое селение. Было в нем с полсотни хижин, крытых пальмовыми листьями.

Неизвестно, как встретили бы послов Кастилии и Арагона при дворе истинного Великого хана. Быть может, с почетом, а быть может… — ведь хан способен был на любые фокусы. Но здешний великий хан, он же один из касиков земли Кубанакан, принял иноземцев как небесных посланцев.

Когда послы вошли в селение, «градоправители» подхватили их под руки и ввели в самый просторный дом, резиденцию «хана». От околицы селения до этого дома от силы шагов двести, но по крайней мере полчаса пробивалась туда высокая миссия. Подданные «хана» толпились на дороге, они падали перед пришельцами на колени, целовали им руки и ноги.

Девушки, прекрасные, как наяды, легкими перстами ощупывали «посланцев небес» и дарили им свои поцелуи.

А «хан» устроил послам такой прием, о котором они не могли и мечтать. Он усадил их на священные скамейки-духо, он угостил их торжественными речами и великолепными яствами. Ответную речь держал дон Луис, и говорил он по-арабски. Касик не понял ни звука, а Гуарон молчал. И переговоры закончились.

Дальше идти нет смысла. Сатана (а возможно, и Мабуйя) накрыл шапкой-невидимкой великие города Великого хана.

Гуарону сказали: «Веди обратно». Гуарон повел.

Дон Луис был разочарован. Но обратный путь был не в пример легче. Этикет можно было не соблюдать.

Родриго, вспоминая, как целовали его локти, колени и сапоги, крутил свои бурые усы и утешал дона Луиса:

— Не огорчайтесь, мой друг. Как бы то ни было, а встретили нас на славу. Понимают эти краснокожие, что такое хорошее обращение. Куда там до них гвинейским царькам!

В хвосте процессии брели носильщики и трое индейцев из столицы Кубанакана: тамошний старейшина, его сын и друг сына. Очень славные были эти люди, и Диего с ними отвел душу. И предупредил: «Будьте осторожны. Поговорите с вождем бледнолицых и сразу же отправляйтесь домой. Сдается мне, что он хочет захватить людей из Кубанакана и увезти с собой».

Смутно было у Диего на сердце. Он понимал: главу посольства постигла неудача. Но меру этой неудачи осознать не мог. Для него Великий хан и стобашенный Ханбалык были пустыми звуками.

Побег

Корабли шли на восток, и, чем дальше заходили они в сторону солнечного восхода, тем обрывистее и круче становились кубинские берега. В глубине страны тянулись непрерывные цепи мохнатых гор. Бесчисленное множество быстрых ручьев и рек прорывалось через сплошные каменные заслоны, вода бесновалась в тесных берегах, там и здесь она срывалась с высоких карнизов и сердитые водопады взметали к нему алмазную пыль.

День шел за днем, а конца этой Кубе не было. Диего тешил себя надеждой, что Сеньорадмирал, отыскав золотые острова, пойдет домой и по пути оставит пленников на Острове Людей.

В Колумбовой флотилии уже не девяносто пять, а сто десять человек. По приказу адмирала в одной из кубинских бухт захватили новых пленников. Среди них было семь женщин. Для пленников сбит был из досок загон на палубе «Ниньи».

Все-таки странно устроен этот земной мир. На диво разные люди его населяют. Взять хотя бы этих кубинских пленников. Нравом они совсем не похожи на Диего или на Санчо, даже строптивый Пепе в сравнении с ними — кроткая алка.

Один из них, на вид он совсем не силач, разорвал цепь, которой скованы были его руки, другой так бился головой о стенки трюма, что разбил себе темя, третий ничего не ел и не пил, четвертый и пятый хоть и держали себя смирно, но внушали своим хозяевам наибольшие опасения.

Ярость пылала в их глазах, и взгляды этих пленников обжигали, как пламя, и их велено было заковать в ножные кандалы.

Диего не раз спускался в трюм. Он приносил узникам кассаву, пальмовый сок, изюм, но никто из них не обращал на него ни малейшего внимания.

Но вот однажды Четвертый заговорил:

— Ты пес, ты предатель. Ты пресмыкаешься перед бледнолицыми, ты лижешь им пятки. Мы скорее умрем от голода, чем примем что-нибудь от тебя.

— Я не предатель. Я сын брата великого вождя Острова Людей и не по своей воле попал к бледнолицым. Они сильны и мудры. Мы слабы, и на многое Мабуйя закрыл нам глаза. Я не враг бледнолицым, но и не друг им. Я хочу, чтобы глаза мои видели.

— Ты безмозглый червь, — проговорил Четвертый. — Бледнолицые не люди. Это хитрые звери, и они будут тебя ласкать и кормить, пока ты им нужен, а затем убьют тебя, зная, что ты много о них знаешь.

— Палка, — прервал Четвертого Пятый. — Нужна палка с острыми зубами, ею бледнолицые терзают бревна.

— Принеси нам зубастую палку, — добавил Четвертый.

— Хорошо, я принесу зубастую палку и убью эти цепи.

Не так-то просто перепилить железные веревки. Голос у пилы визгливый, а на палубе стоит стражник, и он слышит все, что делается в трюме. И что еще хуже, нет-нет да заглядывает в трюм Чачу-боцман. Пила то и дело срывается, ее зубья рвут живое тело пленников. Вжик-вжик… сыплется на раны серая колкая пыль, цепь стонет, но не поддается.

Желтоголовый зовет Диего, пилу надо отложить в сторону. Хвала светлым духам — одна цепь перерезана.

Проходит ночь, за ней день, и днем Диего снова спускается в трюм. Его руки привыкли к гребку, палке-као, каменному топору, но он не знает, как обращаться с орудиями бледнолицых. А они, эти орудия, злонравны и капризны. Пила отказывается пилить. Ее надо разводить и точить, ее зубья не приучены к железу.

Всего этого Диего не знает, и он бросает старую пилу и приносит новую. На руках у него кровавые мозоли, пальцы едва сгибаются, но капля камень долбит — распалась вторая цепь, за ней третья и четвертая. Какая удача! Сегодня луны нет, духи тьмы ее съели.

— Я иду, — говорит Четвертый. — В трюме тьма хоть глаз выколи.

Четвертый не видит Диего, но нащупывает его локоть.

— Беги с нами.

Может быть, и в самом деле бежать с кубинцами? Диего молчит, и Четвертый понимает: не шесть, а пять человек покинут белокрылое каноэ.

Стражник, зевая, бродит по пустынной палубе. Длинное копье он прислонил к фальшборту, при нем короткая дага — кинжал толедской работы. Пятый сбивает стражника с ног, Четвертый захватывает дагу.

Путь открыт.

Чачу-боцман бдит. Бдит днем, бдит ночью. Словно призрак, бродит он по кораблю. И Чачу видит: две тени промелькнули у бизань-мачты. Всплеск, еще всплеск — двое за бортом.

Аларме! Тревога! Вся ночная вахта бросается к корме, троих кубинцев ловят и связывают по рукам и по ногам. Чачу-боцман топчет пленников, он бьет их всем, что попадается ему под руку.

Рано утром адмирал вызывает к себе Диего. Перед адмиралом на столе горстка стружек, серых железных стружек, и обломок щербатой пилы.

— Ты?

— Я.

Сеньорадмирал улыбается. Улыбка у него славная, совсем как у Гуабины или старого Гуакана.

— Повинную голову меч не сечет. Но больше так не делай. Иди!

Диего вылетает из тольдильи и едва не сбивает с ног боцмана.

— Грязный индеец! Тварь!

Чачу брызжет слюной, он тычет кулаки в лицо Диего и лягает его своими кожаными копытами.

Ох, уж эти бледнолицые — никогда не угадаешь, как поведут они себя в том или другом случае.

Итака без Одиссея

Белокрылые каноэ ушли на полдень, а Остров Людей остался на месте. Маленький остров, подобный плоту, потерпевшему крушение в багамских водах.

Изгладились следы бледнолицых, но остался на берегу Бухты Четырех Ветров столб с перекладиной — его вкопал в белый песок великий вождь пришельцев, и нет-нет да зазвенит то в одном, то в другом доме робкий колокольчик: немало таких колокольчиков роздали бледнолицые островитянам.

Вернулся младший внук Гуакана. Ничего хорошего не рассказал он о белокрылых. Хитры, вероломны, жадны. Ягуа? Жаль его, видно, не удалось ему вырваться из плена, а большие каноэ ушли куда-то на полдень, и вряд ли Ягуа сможет теперь добраться до Острова Людей.

Ждать ли снова бледнолицых? Откуда ему знать, что будет завтра. А юкка созрела, надо ее выкопать, пока нет дождей.

Между тем вторая Каона, невеста Гуакана-младшего, окончательно рассорилась со своим женихом. Что-то надо предпринять, чтобы надежно пристроить эту другую Каону.

Гуаяра пришел к великому вождю именно для того, чтобы обсудить это дельце.

— Есть ли у тебя кто-нибудь на примете? — спросил у жреца Гуабина.

— Как не быть! Гуаяра знает, кому сбыть эту дочь Мабуйи. Кури! — Он протянул Гуабине большую сигару, поднес к ней раскаленный уголек.

— Говори!

— Гуаяра скажет, и речь его будет мудрой. Младший внук.

— Какой внук? Чей?

— Старого Гуакана. Чем не муж. Телом крепок, умом не обижен, а нынче, когда удалось ему сбежать от бледнолицых, слава о нем идет по всему острову. Так?

Гуабина глубоко затянулся и выпустил прямо в лицо Гуаяре клуб едкого дыма.

— Удалось сбежать. Да, ему повезло, а вот вернется ли Ягуа…

— Так как же быть с Каоной и младшим Гуаканом?

— Сватай их, ты по этой части мастер.

Гуаяра усмехнулся.

— Сосватаю. Сегодня же.

С младшим внуком Гуаяра сговорился в одно мгновение. Младший внук всегда готов был навредить своему двоюродному братцу, жениху Каоны.

— Я согласен, — сказал он Гуаяре.

— Ну за Каоной дело не станет. Это тебе говорит Гуаяра, стало быть, сиди и жди невесту. Я мигом все устрою.

Гуаяра отправился в свой каней. По пути он встретил двух девчонок и дал им приказ: «Бегите к Каоне, дочери Бугии, и скажите ей — Гуаяра ее ждет. И чтобы шла немедля».

Вот и Каона. Странно: девушка на выданье, а бедра прикрыла передником-нагуа.

— Пришла?

— Давно хотела.

— Хорошо. — Гуаяра все видит, у него зрячее сердце. — Тебе пора замуж.

— Пора. От судьбы не уйдешь.

— Вот-вот! Разумная ты, и с тобой лишних слов тратить не надо. Значит, согласна?

— Согласна.

— Кхе. Младший внук Гуакана тоже согласен.

— Младший внук? А он тут при чем?

— Так ведь…

Каона взялась за кончики передника и, склонив голову набок, придвинулась к Гуаяре.

— При чем тут младший внук? — повторила Каона. — Нам с тобой он не нужен.

Стемнело. Взошла луна. Не спеша она поднялась до середины небосвода и пересекла Великую Звездную Реку. Гуабина ждал. Ведь сегодня ночью ему надо было назначить срок свадьбы. Он еще не знал: женить на Каоне придется не младшего внука Гуакана, а великого жреца Гуаяру. Всякое случается в жизни. Бывает, что рыболов попадает в свои сети, а охотник — в свой капкан.

Перед канеем гениального провидца росла куча мусора. Из дверей вылетали обглоданные кости, тряпки, клочья истерзанных масок, разбитые маканы, черепки. Муж Каоны второй корзинками выносил гуано Утии. Блаженная улыбка бродила по лицу молодожена. Он был счастлив.

На берегу Бухты Четырех Ветров Каона первая приносила жертву духам Большой Соленой Воды. В серебристом свете луны спала багамская Итака, и Пенелопа с Острова Людей молила Соленую Воду возвратить ей ее Одиссея.

Трудно быть Одиссеем

А тем временем Одиссей плыл у высоких берегов Кубы. Корабли теперь редко подходили к суше. Переговоры вести было не с кем, и Сеньорадмирал не обременял Диего дипломатическими поручениями. Все дни Диего проводил с Желтоголовым Педро и с доном Луисом. Поход к Великому хану сблизил Диего с главой высокого посольства.

Диего учили, и Диего учился. Он с ненасытным аппетитом пожирал плоды учения. И сладкие, и горькие.

Дон Луис давал ему уроки кастильского языка. Суровых правил обучения дон Луис не знал. Он имел смутное понятие о законах грамматики и не терзал ученика спряжениями и склонениями.

И, ничего не ведая о педагогических приемах Платона, который наставлял своих учеников, гуляя с ними по тенистым аллеям афинского Академа, дон Луис шел по стопам мудрого грека. Учитель и ученик гуляли по палубе и вели занимательные беседы. Волшебный язык бледнолицых покорял Диего. Успехи его удивляли и радовали дона Луиса.

— Оно и понятно, — однажды сказал адмирал, — душа индейца это tabula rasa (чистая доска). Поэтому она так легко впитывает в себя сок учения.

Это была святая истина, но не вся истина. И на чистых досках души есть разводы не менее причудливые, чем на полированном срезе дубового бруска.

Живая tabula rasa порой загадывала учителю необыкновенные загадки и ставила его в тупик.

Бывало, к примеру, так. Дон Луис и Диего бродят по камбесу (участок палубы между ютом и носовой надстройкой).

— Смотри, — говорит дон Луис, — матросы вынесли корзину. Вон она, у грот-мачты.

— Корзину? А что такое корзина?

— Да вот она, видишь? Стоит у мачты. Кажется, называется она на твоем языке хабой.

— Какая же это хаба? Хабу плетут из листьев, и мы в ней держим кассаву. А то, что у мачты, сплетено из тростника, и оно куда больше хабы.

— Пойми, я говорю не о хабе для кассавы, а о хабе вообще.

— Не понимаю. Хаба — это то, в чем хранят кассаву, а если в плетенки из пальмовых листьев отжимают сок юкки, то такая плетенка уже не хаба, а сабукан. И есть еще много-много других плетенок, и у каждой свое имя. Плетенки из кабуйи, из тростника-гуако, из листьев аканы и из листьев каймито. И если плетенка для плодов, у нее одно имя, а если для рыбы, то совсем другое.

— Хорошо, Диего, оставим в покое корзины. Скажи мне, кто мы?

— Я и ты.

— Нет, я тебя спрашиваю не об этом. Кто мы вообще?

— Не понимаю.

— Ну мы вместе?

— Вместе? Рядом? Я — Диего-индеец и ты — дон Луис-бледнолицый.

— Беда мне с тобой! Как же ты не понимаешь? Вместе это не рядом, а как бы это лучше сказать… В совокупности мы все люди. Ведь это слово тебе известно? Ты же называешь свою землю Островом Людей.

— Да, но мой остров — остров таких людей, как я, а не людей бледнолицых. Вы «люди», и мы «люди», но вместе мы уже не «люди».

Совсем другие мысли занимали других четырех пленников. Им был дорог Остров Людей, и, пробыв целую луну на больших каноэ бледнолицых, они истосковались по родине.

Мечтая туда вернуться, они полагали, что эти замыслы можно будет осуществить двумя способами: либо бежать от бледнолицых, если их большие каноэ ближе подойдут к Гуанахани, либо поскорее найти для чужестранцев золото. Тогда великий белоглазый вождь отпустит их на Остров Людей.

А трех пленников — Первого, Второго и Третьего, взятых в бухте Хибара, перевели на «Пинту» — выпросил капитан Мартин Алонсо Пинсон. Третий, тот, который не желал принимать пищу из рук бледнолицых, теперь ел за двоих. Ему пришелся по душе план гуанаханийцев, и он верил, что если найдет бородатому вождю золото, то купит себе свободу…

Шел ноябрь 1492 года. Люди, которые открывали первые земли Нового Света, казались чародеями индейцу Диего.

Но они жили в не слишком светлое время и знали еще очень мало.

Ученые тех времен верили, что на островах Дальней Азии живут люди с песьими головами, что в Эфиопии водятся драконы, они спорили — на острове Цейлоне или у истоков Нила лежит земной рай.

Искали философский камень, способный превращать ртуть в золото, составляли гороскопы, изгоняли бесов из людей, пораженных безумием.

В 1492 году не было подзорных труб и телескопов, карманных часов и барометров.

И тем не менее каждая беседа с доном Луисом была для Диего откровением.

Гуаяра как-то растолковал бывшему Ягуа, что Земля — выводок черепах, плавающих на Большой Соленой Воде. В другой раз он сравнил землю с игуаной, растерзанной на части Мабуйей. А вот что сказал дон Луис Диего:

— Гляди, мы идем к берегу. И сперва видим вершины сосен, а затем ствол над корнями. Если Земля была бы плоской, как эта палуба, деревья не прятали бы от тебя свои ноги. И заметь, везде и повсюду деревья ведут себя так же. Стало быть, Земля круглая, как голова сыра. Ты спрашиваешь, почему не стекают с этого шара моря? Попробуй оторвись от Земли. Она не даст тебе взлететь в воздух, она притянет тебя обратно. Эта же земная сила удерживает и морские волны.

А в другой раз дон Луис растолковал Диего, почему убывает и снова нарастает Луна и по какой причине случаются затмения.

И он привел Диего к большому шару (это был глобус, который Сеньорадмирал хранил как зеницу ока) и показал ему, где находится Кастилия и с какими странами она соседствует.

Попутно Диего узнал поразительные вещи. Оказывается, земли, что лежат на макушке шара, очень холодные. Там так холодно, что вода становится камнем, а дождевые капли твердыми и белыми, как хлопок. Камень называется льдом, твердый дождь — снегом.

В Кастилии летом так же жарко, как на Острове Людей, но зимой там выпадает снег. А ниже Кастилии на глобусе большое желтое пятно. Оно называется Африкой. Там не бывает ни льда, ни снега, но зато живут люди с кожей черной, как ночь. И волосы у них курчавые и жесткие, а губы толстые. А где-то за Африкой, в стране Катае, у людей глаза раскосые, а кожа желтая. Удивительно!

Скверно только, что не все, что говорит дон Луис, удается запомнить. Слова — их много, ужасно много — норовят ускользнуть от тебя, и догнать их никак невозможно. А еще труднее искусство счета. На Острове Людей все очень просто. У тебя есть пальцы на левой и пальцы на правой руке. Пять на одной, пять на другой. Вполне достаточно, чтобы сосчитать то, что тебе нужно.

В одной луне десять и еще десять и еще восемь дней. Посеешь одно зерно маиса, соберешь столько зерен, сколько пальцев у десяти человек. Если улов удачный, может статься, что у тебя окажется столько макрели, сколько пальцев у десяти и еще десяти человек.

Если же тебе взбредет на ум узнать, сколько плодов на той старой гуанабане, что растет у твоего канея, то ты возьмешь кучку камешков и по ним сосчитаешь то, что тебе не нужно. Ибо какой смысл в таком счете? Праздное любопытство несвойственно Людям Острова, и никогда не станут они тратить время на бесполезные дела. Не будут же они, к примеру, считать звезды в небе или песчинки на берегу Бухты Четырех Ветров.

Но у бледнолицых все на счету, и всему они стремятся подвести итог. У каждого из них есть золотые или медные кружочки, и без них им жизнь не в жизнь, и они говорят, что у кого больше этих кружочков, тот богаче и счастливее. И есть у бледнолицых значки, с помощью которых они объясняются между собой без слов. И у них имеются крепко-накрепко сшитые связки бумаги — белой нетканой ткани, и все листы этих связок покрыты черными значками, и эту бумагу они читают, то есть ловят тайный смысл значков. И не только читают, но и пишут или, иными словами, сами покрывают бумагу такими значками. Диего и не пытался в этом разобраться. Дон Луис сказал: «Погоди, всему свое время. Дай срок, научишься читать и писать, не такое уж это хитрое дело».

Ох, вряд ли этому научишься!

«Эспаньола — это чудо»

В конце ноября и в начале декабря адмирал в кубинских водах искал путь к таинственному острову Банеке, ибо встречные индейцы говорили, будто там очень много золота. Из-за этого Банеке немало седины прибавилось у адмирала. Мартин Алонсо Пинсон решил отправиться на поиски золотого острова и «позабыл» об этом уведомить адмирала.

«Пинта» в одну прекрасную ночь исчезла, и поиски ее успехом не увенчались. Мартин Алонсо нашел остров Банеке, но золота там было немногим больше, чем на Кубе. Адмирала он, однако, догонять до поры до времени не собирался…

«Санта-Мария» и «Нинья» блуждали в поисках «Пинты» и острова Банеке в неспокойном море и в среду, 5 декабря, подошли к оконечности очень большой земли. Это был огромный остров, и берега его совершенно очаровали адмирала. «Земли здесь подобны кастильским», — писал он, и в честь своей второй родины назвал новооткрытый остров Эспаньолой — Испанской страной.

И адмирал посвятил Эспаньоле вдохновенные строки:

«Эспаньола — это чудо: тут цепи горные и кручи, и долины, и равнина, и земли прекрасные и тучные, пригодные для обработки и засева, для разведения любого скота, для городских и сельских построек.

Морские гавани здесь такие, что, не видя их, нельзя и поверить, что подобные могут существовать, равным образом как и реки — многочисленные и широкие, с вкусной водой, причем большая часть этих рек несет золото.

Деревья, плоды и травы здесь не такие, как на Хуане (Кубе). На этом острове много пряностей, а также золота и других металлов».

Шли дни, шли недели, а острову этому не было конца. Уплывали на запад райские берега, утопающие в густой зелени, берега с изумрудными бухтами, тихими и веселыми.

Да, подлинным чудом был этот остров, и адмирал, слагая ему хвалебные гимны, не погрешил против истины.

Адмирал в свое время обошел тропические леса Африки. Он высаживался на берегах Сенегала, отдавал якорь в водах островов Зеленого Мыса и в гвинейской гавани Сан-Жоржи-да-Мина.

Африканские тропики — пояс великих крайностей. Берега Сенегала овеяны сухим дыханием Сахары, они бесплодны и голы. А у самого экватора Африка встречает мореплавателя хмельными от мокрого зноя лесными чащобами.

Это адский рай, страна, где ленивые реки питают непролазные топи, где в гнилых болотах и буйных, вспоенных теплыми хлябями лесах человека на каждом шагу подстерегает смерть. Смерть от стрелы, от ядовитого жала москитов, от змеиных укусов, от зубов и когтей ненасытных хищников.

Эспаньола же рай райский. Природа наградила ее климатом вечной весны, и тропики Эспаньолы — это тропики благодатные, избавленные от гвинейских излишеств.

Адмиралу казалось, что Эспаньола необъятно велика, что она куда больше Испании. Он ошибался, но ведь и в самом деле этот чудо-остров был не мал. Четыре Сицилии мог бы он вместить в свои пределы, а Сицилия — остров изрядной величины.

Казалось, будто Эспаньола, приметив корабли пришельцев, затаилась и скрыла от них все живое. Ни единого каноэ не видно было у берегов острова, в густой зелени лесов даже самый зоркий глаз не мог разглядеть ни малейших признаков городов и селений. Только на дальних вершинах курились сизые дымки.

Берегитесь, люди! Идут чужеземцы!

Горы переговаривались друг с другом на языке тревожных сигналов, и все дальше и дальше к востоку убегала цепь дымных костров.

Адмирал догадывался, что остров небезлюден, но он еще не подозревал, что довелось ему открыть густонаселенную землю, вобравшую в себя половину всех обитателей Антилии.

Адмирал еще не знал, что на Эспаньоле существует пять «почти государств» — мощных племенных союзов, что в чудесных межгорных долинах рассеяны большие и малые селения и что на много миль тянутся в этих долинах возделанные поля.

Пожалуй, тысяч пятьсот мирных индейцев, ближайших родичей Людей Острова, земляков Диего, населяли в 1492 году Эспаньолу. Не знали они еще, что земля Гаити, или Кискейя, будет переименована чужеземцами в Испанскую Страну, не могли они себе и вообразить, что спустя тридцать лет останется на этой земле лишь шестнадцать тысяч ее коренных обитателей.

На горе Эспаньоле возлюбит ее адмирал. Ведь с его легкой руки станет она первой заморской колонией королевства Кастильского…

Целую неделю простояли корабли в большом заливе (адмирал назвал его бухтой Зачатия). Берега залива казались пустынными — моряки не раз видели людей, которые, заметив пришельцев, сразу же исчезали. А затем «Санта-Мария» и «Нинья» медленно двинулись на восток вдоль берегов чудесной Эспаньолы. И в канун рождества корабли отдали якорь неподалеку от обширной бухты. Близ нее лежала столица одного из великих касиков Эспаньолы. Звали этого вождя Гуаканагари, и адмирал намерен был нанести ему визит. Подданные этого Гуаканагари говорили, что их повелителю ведом путь в страну Сибао, лежащую где-то за ближними горами и богатую золотом. Сибао! Отзвуки Дальней Азии послышались адмиралу в этом слове. Он был убежден: «Так местные индейцы называют волшебную страну Сипанго».

Поздно вечером в сочельник корабли снялись с якоря и двинулись к бухте, близ которой находилась резиденция великого касика.

Гибель «Санта-Марии»

Путь до этой резиденции был совсем недальним. Стоило только обогнуть скалистый мыс, и бухта приняла бы в свое лоно корабли адмирала.

Дул свежий ветерок, ночь выдалась светлая, да и с кораблей еще засветло осмотрели прибрежные воды и отметили все опасные места.

Мабуйя не дремал. Именно в рождественскую ночь он преподнес адмиралу неожиданный сюрприз:

«В исходе первой четверти ночи корабли находились на расстоянии одной лиги от Святого мыса. Именно в это время, то есть в одиннадцать часов, адмирал решил лечь спать, ибо накануне провел два дня и две ночи без сна. Так как ветра не было, рулевой отправился спать, поручив руль юнге. Адмирал постоянно запрещал это делать независимо от того, была ли погода ветреная или безветренная. Итак, никому не разрешалось передавать руль юнгам. Адмирал не опасался банок и мелей, потому что еще в воскресенье… моряки прошли к востоку от Святого мыса добрых три лиги… и видели, в каких местах можно пройти кораблям.

Пожелал наш господь, чтобы в полночь, когда море было спокойно, как вода в чаше, моряки, убедившись, что адмирал спит, сами отправились на покой, оставив руль на попечение мальчишки. Корабль же, увлекаемый течением, пошел к камням, которые, кстати сказать, несмотря на ночное время, были видны и слышны (потому что о них с шумом разбивался прибой) на расстоянии целой лиги. Мальчик сообразил, что с рулем что-то неладно, и, услышав шум прибоя, поднял крик, на который вышел адмирал… Адмирал, убедившись, что… вода под кораблем убывает, и понимая, что судно садится на мель, приказал срубить мачту и елико возможно облегчить судно. Но под днищем корабля становилось все мельче и мельче, и от ударов о камни расселись доски между шпангоутами, и вода затопила трюм. Адмирал направился на каравеллу, чтобы подготовить переброску на „Нинью“ людей, оставшихся на корабле. Но так как ветер подул с берега и неизвестно было, насколько далеко в море заходит мель, решено было, взяв в расчет, что ночь уже на исходе, оставить „Нинью“ до утра в дрейфе, с тем чтобы с наступлением дня она подошла с внутренней стороны этой цепи подводных камней или отмелей.

На берег в лодке посланы были альгвазил флотилии Диего де Арана и постельничий короля Перо Гутьерес… Когда король узнал, что произошло, он, по словам Гутьереса и Араны, заплакал и тут же послал всех жителей селения с каноэ (и было этих каноэ очень много и среди них весьма крупные) на разгрузку корабля, и очень быстро все, что было на палубе, удалось снять.

Таковы были великое участие и рвение, проявленные этим королем. Он сам, его братья и родичи принимали участие в разгрузке корабля и охраняли то, что перевозилось на берег, заботясь о порядке и сохранности корабельного имущества. Время от времени король посылал к плачущему адмиралу своих родичей, и они, утешая его, заверяли, что король не причинит ему никаких огорчений, не обидит его и готов отдать ему все, что имеет. Адмирал заверяет короля и королеву, что нигде в Кастилии имущество его не могло бы так хорошо охраняться, как здесь. Ничто, ни единая мелочь, ни одна агухета[12] не пропали при разгрузке. Король велел перенести все вещи в свои собственные дома, хотя в селении пустовало много помещений, и там все было сложено и взято под охрану. Он выставил вооруженных людей, которые дежурили всю ночь напролет.

— Король и весь народ его проливали слезы, — говорит адмирал, — настолько бескорыстны и любвеобильны эти люди и так сговорчивы, что заверяю ваши высочества и твердо убежден в том сам: в целом свете не найдется ни лучших людей, ни лучшей земли. Они любят своих ближних, как самих себя, и нет в мире языка более приятного и нежного, и, когда они говорят, на устах у них всегда улыбка. Ходят они нагие, в чем мать родила… но, да поверят ваши высочества, обычаи у них добрые, а король держится с таким удивительным достоинством и так величава его осанка, что любо поглядеть на все это. К тому же индейцы обладают хорошей памятью и всё желают узнать и увидеть и обо всем расспрашивают, допытываясь, что собой представляет и для чего служит каждая вещь».

В 1970 году американская экспедиция Флоридского университета объявила, что у Святого мыса (ныне он называется Кап-Аитьен) на глубине пяти метров они нашли остатки корабля XV века. «95 % за то, что это „Санта-Мария“, — торжественно заверили руководители экспедиции». Что ж, дай бог! Но по крайней мере раз двадцать искатели затонувших кораблей и погребенных на морском дне сокровищ «находили» уже «Санта-Марию»…

И даже сам Гуаканагари вряд ли облегчил бы эти напрасные поиски. У берегов Гаити течения сильны и капризны, чуть ли не ежегодно здесь зарождаются новые отмели, а прежние странствуют по воле Нептуна; остатки старинных кораблей передвигаются по дну морскому, и течения заносят их, куда им вздумается.

И кроме того, антильские моря — это моря коралловые, а в коралловых морях все, что попадает на дно, обрастает белокаменной скорлупой.

Во многих цивилизованных странах у жителей прибрежных областей испокон веков имелся доходный промысел: они грабили суда, потерпевшие кораблекрушения. Эспаньола была островом нецивилизованным. И подданные «короля» Гуаканагари не присвоили себе ни единой агухеты с погибшего корабля. А сам «король» проливал горькие слезы, горячо и искренне сочувствуя великому вождю бледнолицых…

Смутно было в день кораблекрушения на душе Диего. Корабль был для него живым крылатым зверем. Нет, он не любил «Санта-Марию». Это большое каноэ, капризное и ветреное, ни во что не ставило сына младшего брата великого вождя Острова Людей, оно несло его к неведомым берегам и не желало возвращать на родину.

Но это был красивый и гордый зверь, любимое детище Сеньорадмирала. А чье сердце не сжалось бы от боли при одном лишь взгляде на его несчастную спину. Кусая губы, бродил Сеньорадмирал по палубе, и все старались обойти его стороной, и никто не смотрел ему в глаза.

Не уберегли. Погубили «Санта-Марию»!

Диего наведался к пленницам. Понуро, с безучастным видом сидели они за дощатой загородкой. Ни о чем они не спросили Диего, и, казалось, будто до них не доходит смысл его слов. И все они с тоской смотрели в сторону заката, но там, за Святым мысом, была не их родная бухта, а чужая гавань, на чужой земле.

Адмирал забрел к пленницам случайно, просто подвернулся ему по пути их загон.

— Ты здесь, Диего, — процедил он сквозь зубы и, не дожидаясь ответа, круто повернулся к выходу. И, протискиваясь через дверцу загона, заметил женщин.

— Индианки? Как они сюда попали? Ах да, помню. Но куда мы их теперь денем? Гм, пожалуй, лучше сделать так… Переведи им, Диего: я отпускаю их. И объясни — я сегодня попрошу короля доставить их на Кубу.

А труп «Санта-Марии» покачивался на тихой волне. Вернее, колыхалась волна, а бывший флагман адмиральской флотилии сидел недвижно, врастая в зыбучие пески. Кораллы-строители уже проведали о мертвом корабле. Нептун послал им отличную основу для вечной надстройки. Надстройки, которой суждено будет стать мавзолеем «Санта-Марии».

«Более много»

«Король очень обрадовался, когда увидел, как возликовал адмирал, и понял, что адмирал желает иметь много золота. Знаками король объяснил, что ему ведомо место, где есть великое множество золота, и что от чистого сердца он готов дать столько золота, сколько адмирал пожелает. Адмирал говорит, что король подтвердил свое обещание, а также сообщил, что в Сипанго, или как называют эту страну индейцы, в Сибао, золота столько, что там его ни во что не ценят. Король сказал, что он может привезти золото оттуда, хотя здесь, на острове Эспаньоле, называемом индейцами Бохио, и непосредственно в этой провинции Карибате золота даже больше, чем в Сибао».

В быстрых реках Эспаньолы кое-где водился золотой песок. Вернее, обыкновенный песок с крупинками золота. У Гуаканагари золота много: несколько золотых масок, несколько поясов с золотыми пряжками, несколько золотых жезлов. У многих его подданных носы были украшены золотыми палочками, а старейшины-нитайно щеголяли в золотых браслетах.

Много… До чего же относительно это понятие. Скажем, в Севилье или Генуе тридцать золотых браслетов — ничто. В столице «королевства» Марьей десять золотых масок — это много-много золота, а трижды десять золотых браслетов — количество несметное и невообразимое.

Очень тесная тольдилья на «Нинье». Когда туда внесли обеденный стол и восемь стульев, не осталось ни единого свободного местечка. Все же каким-то чудом адмирал и капитан Висенте Яньес Пинсон умудрились рассадить за столом знатных гостей: «короля» и ближайших его советников. Диего, толмач адмирала, протиснулся за высокое адмиральское кресло и стоял там, внимая застольным речам.

С тонущей «Санта-Марии» удалось снять три-четыре бочонка хереса. В тонких высоких бокалах валенсийского стекла искрилась золотистая жидкость, и адмирал щедро подливал ее в фиал «короля».

Голова у Гуаканагари слегка кружилась, язык чуть заплетался, но на душе было светло и радостно. Ужасно хотелось осчастливить великого вождя бледнолицых.

— Скажи вождю, — обратился к Диего Гуаканагари, — что золота у нас очень, очень много. Сколько вождь пожелает, столько мы ему дадим.

— Он хочет дать вам много золота, — перевел Диего.

— Сколько же? — неторопливо спросил адмирал.

— Вождь бледнолицых хочет знать, сколько ты ему дашь золота?

Очень, очень много. Более много-много, — перевел Диего.

— Я полагаю, ваша милость, — проговорил Висенте Яньес, — что толку мы от короля не добьемся. Херес оказался больно уж крепким, хотя, клянусь святым Висентом, моим патроном, пинта-другая соленой водички все же попала в бочонок. «Более много-много-много» лучше, чем ничего.

— Я бы предпочел, — с тяжелым вздохом сказал адмирал, — чтобы счет велся на унции и на марки[13]. Но я вижу, что здешняя счетная единица — «много». Что ж, это не так плохо.

— О чем говорят бледнолицые вожди? — спросил Гуаканагари у Диего.

— О касик! Понять ты их вряд ли сможешь, даже если они заговорят на языке Людей. Они любят считать, а мы не любим. И такие слова, как много-много, им непонятны.

— А тебе?

— В моем носу золотая палочка, больше мне ничего не надо.

— Ты мудр, мой брат. Скажи им снова: много-много-много — и попроси великого вождя, чтобы он отправил меня и моих старейшин-нитайно на берег. У нас стало от этой желтой воды по шесть глаз. Переведи им — пусть приходит ко мне вечером.

Адмирал вручил «королю» голубую шелковую рубаху, черные перчатки, красные штаны, звонкий бронзовый колокольчик и такие же колокольчики роздал королевским советникам.

— Если королю сие будет угодно, — заявил он, — я с ним отправлюсь на сушу. А! У короля шесть глаз. Хорошо. Мы сейчас вынесем стол и освободим тольдилью. Пусть король и его спутники отдохнут, я прикажу принести для них ковры. А тем временем я соберусь, и мы все вместе покинем корабль.

— Неужели у них нет гамаков? — спросил один из нитайно у Диего. — Как можно спать на жестких тряпках? Ведь на них все бока отлежишь!

— Ложись, — приказал Гуаканагари. — Мы же в гостях, так будем уважать обычаи хозяев.

Тем временем в носовую надстройку адмирал призвал всех оружейников.

— Сеньоры, — обратился он к ним. — Король дает на берегу ужин. Надо воспользоваться случаем и показать этим дикарям, что мы — просвещенные люди. Отрядите лучников в селение. Пусть возьмут большой турецкий лук и по колчану стрел. А когда я с берега подам сигнал, дайте два-три залпа из ломбард. Пошлите также четырех человек с эспингардами[14]. Проку от эспингард мало, но зато гремят они на славу.

«Король пообедал на каравелле с адмиралом, а затем отправился вместе с ним на берег, где принял у себя с большим почетом и дал ужин, на котором подавалось два или три сорта ахе[15], крабы, дичь, индейский хлеб, что носит название кассавы, и прочие блюда. А потом король повел адмирала в рощу близ селения, причем его сопровождала по крайней мере тысяча человек и все были голые. Король уже был в рубашке и перчатках, и последние радовали его больше, чем все прочие дары. Его принадлежность к знатному роду проявлялась в том, как он держал себя за столом, и в его манерах, исполненных скромности и благородного достоинства. После ужина он отправился с адмиралом на берег, и адмирал послал за турецким луком и колчаном со стрелами, а затем попросил одного из своих спутников выстрелить из лука. И король, который об оружии не имел понятия — ведь у них оружия нет и они им не пользуются, — был поражен до крайности. Но он сказал, что у людей, которые называются карибами, или канибами, и которые сюда приходят, чтобы полонить местных жителей, есть луки и стрелы без железных наконечников. Во всех этих землях и слуха нет о железе, стали или других металлах, но медь, хоть и в малом количестве, адмирал видел. Знаками адмирал дал понять королю, что короли Кастилии приказали ему разгромить карибов и что он всех их приведет со связанными руками.

Приказал адмирал выстрелить из ломбарды и эспингарды, и король был потрясен, видя каково действие этого оружия. А люди его, услышав звук выстрела, поверглись наземь. Адмиралу принесли большую маску с изрядными кусками золота в глазницах, в ушах и других местах, и эту маску, а также иные золотые украшения король дал адмиралу, надев маску ему на голову, а все прочее повесив на шею. И много таких же вещей роздал король христианам, сопровождающим адмирала.

Адмирал был утешен и обрадован всем, что увидел, и умерились его тоска и его печаль, вызванные гибелью корабля, и он понял, что господь посадил этот корабль на мель, дабы именно в этом месте было бы заложено новое поселение».

Дары данайцев

«Санта-Мария» погибла. «Пинта» гуляла неведомо где. Оставалась лишь «Нинья» — каравелла-малютка, и даже святой Николай, покровитель всех плавающих, не разместил бы в ее чреве семьдесят человек.

И адмирал решил основать во владениях Гуаканагари в бухте Навидад (Навидад по-испански — рождество, а в день рождества близ этой бухты затонула «Санта-Мария») крепость и в ней оставить тридцать девять своих спутников. Оставить временно. Самому же вернуться в Кастилию. Ведь чистое безумие продолжать поиски новых земель на одном утлом суденышке. А из Кастилии можно привести большую флотилию и прямо из бухты Навидад отправиться к Великому хану.

«Король» Гуаканагари Вергилия не читал. А поэтому он ничего не знал о троянском коне. Большом, деревянном, пустотелом коне, которого данайцы, осаждавшие Трою, по совету хитроумного Одиссея подарили своим врагам. Воины, скрытые в брюхе коня, врасплох напали на троянцев и захватили город.

Разумеется, оставляя в бухте Навидад тридцать девять человек, адмирал был далек от коварных замыслов. Эти люди могли бы, так по крайней мере считал адмирал, приобщить «короля» и его подданных к христианскому образу жизни. И кроме того, ко времени возвращения адмирала из Кастилии они успели бы сходить в Сибао и доставить в форт много золота.

Благими намерениями ад вымощен…

Пока адмирал строил крепость на берегу бухты Навидад, Диего курсировал между кораблями и резиденцией Гуаканагари. Как и прежде, посещая места, где многое напоминало Остров Людей, а многое было совсем несходно с тем, что было на родине, Диего впадал в уныние. Порой его одолевала такая тоска, что он готов был сбежать куда глаза глядят, но какое-то властное чувство удерживало его в бухте Навидад. Он знал, что Сеньорадмирал скоро уйдет в страну Кастилию, и он твердо решил сопровождать туда великого бледнолицего вождя.

Гуаканагари не раз подолгу беседовал с Диего. Говорил он с Пепе, Алонсо, Пако и Санчо, земляками Диего, и голова у него шла кругом: удивительны были рассказы этих людей, и, что совсем странно, почти во всем эти рассказчики друг другу противоречили.

Пепе, например, ругал бледнолицых. Алонсо и Пако говорили о них без неприязни, но оба они бестолковые; Санчо, который с некоторых пор явно тронулся умом, утверждал, что бледнолицые вообще не люди и что в один прекрасный день они исчезнут. Их поглотит Большая Соленая Вода, и они уйдут к Мабуйе. Верить в это пророчество Гуаканагари не хотелось. Пока у него не было основания жаловаться на пришельцев, а получил он от них много.

Разумеется, больше всех о бледнолицых знал Диего. Но странное дело, Гуаканагари от бесед с этим юношей становилось очень тревожно, хотя в отличие от Пепе Диего редко отзывался о бледнолицых плохо и неуважительно.

— Я никак не могу понять тебя, — говорил Гуаканагари, — добро или зло несут нам эти пришельцы? Чего ожидать от них? Как постичь их намерения?

Диего пожимал плечами.

— Ты большой вождь, тебе и решать. Я поведал тебе лишь то, что видели мои глаза и слышали мои уши. Одно могу тебе сказать. Они — другие. Представь себе, что наши собаки-алки вдруг обрели дар речи и стали ходить не на четырех лапах, а на двух ногах. Мабуйя свидетель, ты их понял бы скорее, чем бледнолицых.

— Да, ты прав, кожа у них белая, тело они прикрывают тряпками…

— Нет, не в том дело. Сперва и мне казалось, что только этим они отличаются от нас. Но, великий вождь, теперь я вижу — они совсем другие и ничем на нас не похожи. Не могу я взять в толк, почему они такие жадные, не могу понять, почему нрав у них так переменчив.

Гуаканагари удивленно развел руками:

— Иногда мне кажется, что я тебя понимаю. А затем смысл твоих слов ускользает от меня, как макрель из прорванной сети…

— Ты увидел их лишь два дня назад, а я с ними две луны и десять и еще четыре дня. Но чтобы понять их, этого мало. Потому-то я и хочу отправиться с ними в Страну Восхода — они ее называют Кастилией. Нас туда пойдет пятеро. Пять умов хорошо, десять лучше. Мой тебе совет: пошли к великому касику Кастилии умных людей.

— Совет твой хорош. Я подумаю. Но увижу ли я тех, кого отправлю в Страну Восхода?

— Увидишь! Бледнолицые упрямы. Они снова придут сюда, им нужен желтый металл. И они неспроста оставляют часть своих людей. Помни это.

— Запомню. И вот что я скажу тебе напоследок: хотел бы я, чтобы духи предков переселили меня во времена моего деда. Он умер спокойно, он не знал, что есть на свете бледнолицые…

Да, не было счастья, так несчастье помогло. Форт Навидад уже строится. Материала сколько угодно. Доски, бревна, гвозди, всего этого добра на «Санта-Марии» вдоволь.

И вот обнажался ее скелет — очень похожи мертвые корабли на истлевших покойников, и кровь стынет в жилах, когда видишь голые ребра шпангоутов.

И уже составлен список. В нем тридцать девять имен. Эти люди остаются на Эспаньоле. Богу хвала, почти все смутьяны по собственной воле решили не возвращаться в Кастилию. Остается Чачу, остаются его дружки. У них особый расчет. Генуэзец велит колонистам жить в мире с индейцами. Как бы не так! Дай срок, уйдет «Нинья» в Кастилию, и мы покажем этим безмозглым дикарям, на что способны добрые христиане!

Оружия сколько угодно: бальесты, арбалеты, аркебузы, эспингарды; порох есть. А у «короля» Гуаканагари одни лишь острые тростинки да дубинки, они называют их маканами. И у него есть золото. Иисус-Мария! Золото будет у нас, и горе тем, кто станет на нашем пути.

Сеньоры Перо Гутьерес и Родриго де Эсковеда, шпионы их высочеств, тоже остаются в Навидаде. Они сами изъявили желание покинуть корабль. Говорят, будто Перо Гутьерес кому-то признался — лучше перезимовать на твердой земле, чем пускаться в обратный путь на такой жалкой посудине, как «Нинья». Вольному воля, пусть остается. Легче на душе, когда глаза и уши их высочеств не ловят твоего взгляда и твоего слова… Жаль, но приходится расстаться с достойным кавалером Диего де Араной. Главным альгвазилом — начальником всех вооруженных сил флотилии. В Навидаде он будет комендантом.

Дон Диего свойственник адмирала. Он кузен его второй (и, увы, незаконной) жены доньи Беатрисы де Араны, которая живет в Кордове. Дон Диего человек смелый и честный. А это очень важно. Верно, очень важно. Но дон Диего уступчив, нрав у него не крутой, а сердце отходчиво. Справится ли он со своей буйной командой?

Другой Диего, тот, что не из города Кордовы, а с Острова Людей, крайне опечален. Конечно, не тем, что ему предстоит разлука с извергом Чачу. В Навидаде остается дон Луис де Торрес, его наставник.

Новость! Нашлась «Пинта». Ее видели неподалеку от бухты, и весьма возможно, что скоро «Нинья» с ней встретится.

Форт готов. В его чреве вчетверо больше данайцев, чем в брюхе троянского коня. Пожалуй, и правда — зря «король» Гуаканагари родился на свет позже своего деда.