Одиссея поневоле

Прощай, Эспаньола!

Сумбурны были три последних дня 1492 и три первых дня 1493 года. Достраивался форт, перевозились для тридцати девяти его сидельцев всяческие припасы, и, кроме того, то на «Нинье», то на берегу адмирал и «король» устраивали торжественные приемы. Эти встречи были весьма выгодны для обеих договаривающихся сторон. Адмирал получил сведения о золотых долинах Сибао и о золотых островах в синем море, а Гуаканагари — великолепные гранатовые четки, а еще более роскошные сапоги из синего кордовского сафьяна и серебряное кольцо. Кольцо так понравилось «королю», что он взамен подарил адмиралу большую золотую пластинку.

Любой севильский ювелир оценил бы пластинку в тысячу раз дороже кольца, но Гуаканагари считал, что ему необыкновенно повезло. Возможно, он был прав. Разные мерила ценностей были в Новом и в Старом Свете, вдобавок эти «варвары»-индейцы сердцем были гораздо щедрее добрых христиан.

Диего разрывался на части. Надо было сопровождать Сеньорадмирала и присутствовать на торжественных встречах. Без своего личного переводчика Сеньорадмирал не мог обойтись. Надо было навещать великого вождя Гуаканагари и беседовать с ним о бледнолицых гостях. Надо было напоследок разок-другой повидать дона Луиса, грустно было расставаться с ним.

И вот настал час последней встречи с доном Луисом.

— Помни, Диего, обычаи Кастилии непохожи на ваши индейские. Тебе нелегко придется в этой стране. — Дон Луис обнял Диего, он едва сдерживал слезы, и сын младшего брата Гуабины потерся носом о колючую щеку учителя.

Пералонсо Ниньо, кормчий великой флотилии (ныне в ней лишь один-единственный корабль) стоял рядом: дон Луис не друг ему, но он всегда ценил и уважал этого человека, и он пришел вместе с Диего, чтобы последний раз пожать ему руку. И еще пришли Желтоголовый, дон Обмани-Смерть и Родриго де Херес, с которым дон Луис ходил к Великому хану.

— Диего я не оставлю, — сказал Пералонсо дону Луису. — Понятное дело, вас я не заменю, где мне! Человек я не больно ученый, но морское дело знаю, хотя бы этому я выучу Диего да, пожалуй, еще кастильской грамоте, тут мне и Педро поможет.

— Хорошо, — прошептал дон Луис. — Очень хорошо. Но боюсь я, что не так просто вести по курсу душу людскую.

— Ваша правда, дон Луис. Но я снова повторяю, Диего я не оставлю.

— И мы не оставим, — в один голос подтвердили Желтоголовый и Обмани-Смерть.

И вот за зеленой рощей скрылись крыши форта; четверо бледнолицых идут к берегу, а за ними, поминутно оглядываясь, следует Диего. Нет, уже не видать дона Луиса, мелькнул и исчез красный плащ наставника. Сколько утрат было за последние три луны! Великий вождь Гуабина, великий жрец Гуаяра, Каона, а теперь дон Луис, бледнолицый друг. И последняя ли эта утрата?

С Гуаканагари Диего распрощался еще вчера. Снова касик вел беседу о бледнолицых. Кое-что он, пожалуй, понял, но как объяснить то, что в сущности не слишком ясно тебе самому? Спрашивал Гуаканагари о тех бледнолицых, что здесь остаются. Одно ясно — Чачу-боцман опаснее любого каймана.

Несколько дней назад Гуаканагари говорил, что, быть может, пошлет в страну бледнолицых верного человека. А сегодня появился на «Нинье» не то племянник, не то брат Гуаканагари, очень бойкий юнец, зовут его Гуакагана, и объявил, что великий касик приказал ему отправиться в Страну восхода.

Таким образом, в Кастилию пойдут шесть бронзоволицых: пятеро с Острова Людей и один из страны Марьей.

4 января 1493 года на рассвете адмирал приказал поднять паруса. Дул легкий и нежный утренний бриз, за горой Христа чуть розовело просветлевшее небо. Над Святым мысом гасли звезды. Бухта Навидад медленно уплывала на юг. Уплывали ее зеленые леса, дощатые крыши форта, толпа индейцев на песчаном берегу.

В немой скорби простер к небу кривые руки истерзанный скелет «Санта-Марии».

«Нинья», распустив расцвеченные зарей паруса, с кошачьей грацией обходила мели. Миновав узкий пролив, ведущий из бухты в открытое море, она резво понеслась на восток вдоль берега Эспаньолы. Бесконечно далека была Кастилия, но на пути к ней адмирал прошел уже первые лиги.

Минуло два дня, и Обмани-Смерть с вершины грот-мачты увидел «Пинту». На всех парусах, при свежем ветре в корму она шла навстречу маленькому флагману.

И вот Мартин Алонсо уже на борту «Ниньи». Шуршит песок в ампольетах (песочных часах), по которым на кораблях отсчитывают время. За полчаса опорожняется верхняя склянка, затем юнга переворачивает ампольеты, и сухая струйка вновь устремляется вниз, и растет на дне склянки золотистая песчаная горка.

На «Нинье» тишина. Все взоры прикованы к тольдилье, куда адмирал пригласил капитана «Пинты». Одна ампольета… две… три… четыре. Тихо отворяется дверь, и Мартин Алонсо выходит на ют. Кажется, все обошлось. Мартин Алонсо идет к трапу. Он спокоен, только рдеют красные пятна на скулах.

«Пинта» идет в кильватерной струе флагмана и в ночную пору перемигивается с ним сигнальными фонарями. Кажется, Третьего на ней нет. Не сбежал ли он на Эспаньолу? Если сбежал, то, уж конечно, до Кубы он доберется.

Прошло еще шесть дней и корабли отдали якорь на последней стоянке. Это огромная, подобная широкой бутылке, бухта, и берега ее обитаемы.

Дон Обмани-Смерть, Желтоголовый и Диего отправились на берег. В негустом лесу тревожная тишина. Кажется, будто за кустами и деревьями притаились люди. Кожей чувствуешь их зоркие взгляды. Фьють!.. Тонкая и длинная стрела вонзилась в землю у ног Желтоголового.

Карибы![16]

Диего несколько раз взмахнул пальмовой ветвью. Заметив ветвь — знак мира, человек двадцать вышло из засады. Полукольцом они окружили чужеземцев. Так и есть. Это длинноволосые! Черные волосы заброшены на спину, на темени пучки ярких перьев. У каждого большой лук, у каждого на перевязи колчан. А кое у кого тяжелые палицы и длинные копья.

У всех лица измазаны сажей. Черные обводы вокруг рта и глаз, черные пятна на щеках.

Держались они смело и вели себя не слишком учтиво. Объясняться же с ними было нелегко. У них такой же язык, как на Острове Людей, на Кубе и в земле великого касика Гуаканагари, но очень много в нем непонятных слов.

Один из длинноволосых охотно согласился отправиться на корабль. Большое каноэ бледнолицых его, конечно, озадачило, и все, что он там увидел, безмерно удивило. Но истинный воин должен сохранять хладнокровие и скрывать праздное любопытство.

Длинноволосый гость вел себя в стане пришельцев как император Карибии. Он сквозь зубы цедил слова и всем своим видом показывал, что лишь из милости удостаивает своим присутствием вождя бледнолицых.

— Золото? Этот желтый металл у нас называется туоб, и в нашей стране есть куски туоба величиной с корму этого каноэ. Только к чему он нам, мужчинам? Туоб — забава для женщин.

— Где мы обитаем? Куда ступила нога воина — там его земля.

— Откуда мы пришли? Оттуда. — Он указал на юго-восток и добавил: — Мы никого не боимся. У нас есть чем встретить любых гостей.

Нехотя он принял подарки — лоскутки зеленой и красной ткани и стеклянные бусы. И взамен ничего не дал.

Гордого посла переправили на берег, а затем неведомо по чьей вине у места высадки завязалась жестокая схватка; правда, карибы вскоре сменили гнев на милость и заключили мир с иноземцами.

На следующий день явился на «Нинью» их вождь, которому вручены были красивый колпак и кусок красного сукна, а день спустя в обмен на эти роскошные подарки он прислал золотую маску. Но вторично явиться на поклон не соизволил. Эти карибы не в пример прочим индейцам явно не склонны были дарить свои сердца кому бы то ни было. Они были расчетливы и прижимисты и меновой торг у борта «Ниньи» вели почти на европейский манер.

Наблюдая за действиями длинноволосых коммерсантов, адмирал вынашивал смелый замысел. Смелый и коварный…

Утром, 16 января, незадолго до того, как корабли должны были поднять паруса, адмирал вызвал в тольдилью Висенте Яньеса Пинсона, Родриго де Хереса, боцмана Хуана Кинтеро, занявшего место своего коллеги Чачу, и Диего.

— Сеньоры, — сказал он. — Эта бухта — я назвал ее Заливом Стрел — наша последняя якорная стоянка на берегах Индий. Здесь, в Индиях, мы собрали всевозможные произведения природы. У нас есть образцы пряностей и злаков, мы везем разные изделия с новооткрытых островов. Захватили мы на этих островах и людей, у нас на «Нинье» их шестеро да, пожалуй, не меньше нынче и у сеньора Мартина Алонсо на «Пинте». Но в нашей коллекции, а ее мы обязаны преподнести их высочествам, нет ни одного кариба. За благо считаю коллекцию пополнить. Карибы снуют сейчас на своих каноэ у самого борта, да и на палубе их не меньше десятка. Нам надо схватить трех-четырех человек, связать их, а затем, коли это будет угодно святой троице, доставить в Кастилию.

Сделать же все это надо так: ты, Диего, заманишь к тольдилье карибов, а капитан Висенте Яньес, боцман и Родриго возьмут пять-шесть матросов и захватят этих индейцев в плен.

Диего тяжело вздохнул. Ему вспомнилась охота на акулу. Да, что и говорить, рыба-прилипала гуаикан верно служит человеку. Но рыба есть рыба, она не задумывается, честна или нечестна ее работа. А тебя бледнолицые сделали гуаиканом: «Завлеки, Диего, этих карибов, а мы затянем потом сеть». Конечно, карибы не люди. Они длинноволосые, мажутся не краской, а сажей, у них немирный нрав — одним словом, душа за них не болит. Но что если завтра человеку-гуаикану прикажут заманить в силки Людей Острова, его земляков и братьев?

И вот заполоскались на ветру паруса, «Нинья» поворачивается кормой к берегу, а Диего ведет к тольдилье четырех карибов. Карибы бегут за ним вприпрыжку. Как же не побежать, когда этот глупец предлагает там, у той пристройки, обменять большой нож из твердого и светлого металла на колчан со стрелами…

Колчан катится по палубе, его подхватывает боцман. Карибы лежат у самой тольдильи, они связаны по рукам и ногам. Туча стрел летит на корабль, но они не в силах поразить вероломных похитителей. «Нинья» стремглав несется в открытое море. На ней теперь десять пленников.

Курс северо-восток — четверть к востоку

Великий жрец Гуаяра, наслаждаясь радостями медового месяца, давным-давно позабыл о последних уроках, данных накануне пришествия белокрылых каноэ сыну младшего брата Гуабины.

А ведь отнюдь не исключено, что именно благодаря Гуаяре адмирал покинул Эспаньолу, повел корабли единственно верным курсом. Северо-восток, четверть к востоку — NOtO. На первый взгляд очень странный курс. Ведь, следуя им, великий мореплаватель, казалось бы, должен был привести свои корабли не в Кастилию, а к берегам Ирландии.

Северо-восток? А почему не восток? Прямой, как стрела, путь от Эспаньолы к Канарским островам — именно путь восточный, тот путь, которым адмирал пришел в Новый Свет.

Однако в море-океане прямая не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками. Течения и ветры не подчиняются эвклидовым аксиомам.

В XVI веке некоторые капитаны, покидая Антильские острова, принимали восточный курс, им казалось, что прямая дорога в Кастилию самая удобная и быстрая. Но восточные пассаты дули в нос кораблям, а пассатные течения неуклонно относили суда к западу.

Между тем, следуя к северо-востоку, мореплаватели попадали в попутную струю Гольфстрима, и паруса их кораблей надували западные и юго-западные ветры.

Колумбоведы и сейчас ведут ожесточенные споры. Одни считают, что адмирал совершенно случайно избрал курс NOtO. Другие полагают, что кое-что адмиралу было известно о ветрах и течениях в северной Атлантике. Вполне вероятно. Адмирал плавал и к берегам Англии, и, возможно, даже к Исландии. Он почти шесть лет провел на островах Порту-Санту и Мадейре — португальских форпостах в море-океане, лежащих в скрещении главных морских дорог Атлантики.

Но ведь не только Гуаяре, но и многим его землякам было известно: если каноэ судьба относит в сторону между полночью и восходом, оно никогда не возвращается восвояси. Могучие течения и ветры увлекают его в направлении восхода.

Когда «Нинья» и «Пинта» покинули Залив Стрел, на обоих кораблях шли горячие споры. Куда идти — на восток или на северо-восток? И право же, ученик Гуаяры мог дать адмиралу весьма полезный совет. Мог и не дать. Но несомненно, сам адмирал выспрашивал и Диего, и кузена Гуаканагари Гуакагану, и пленных карибов о ветрах и течениях в водах их родных островов. И сравнивал их сведения с знакомой картиной восточной Атлантики.

Так или иначе корабли приняли верный курс.

В январе бог Ураганов тих и благодушен. Он отдыхает после осенних оргий. В двадцатых широтах северного полушария январь и февраль — ранняя весна, ясная и теплая. Часто дуют ласковые восточные пассаты, ветры утренней свежести. Правда, кораблям, идущим из Нового Света в Старый, они не слишком выгодны. Приходится держать очень круто к этим ветрам на северо-северо-восток. Но недаром «Нинью» и «Пинту» строили лучшие корабелы Андалузии. В крутой бейдевинд — курс, при котором судно идет под самым острым углом против ветра, оба корабля шли под углом в пять румбов (56°).

Разумеется, если бы пассаты держались на всем пути к Европе, крутой бейдевинд завел бы адмирала в гренландские воды. Но на тридцать второй — тридцать третьей параллели «Нинья» и «Пинта» пересекли северные рубежи полосы пассатов, вступили в пояс устойчивых западных ветров и, словно гончие псы, понеслись прямо на восток.

Диего отлично усвоил уроки дона Луиса. Он уже знал — океан широк и просторен. И все же он и представить себе не мог, как необъятна эта водная пустыня. День, два, три, десять дней, целую луну идет белокрылый корабль по морю, а ему, этому морю, этой Большой Соленой Воде, конца нет. И сегодня, и завтра глаз видит лишь зеленоватые волны и небо, которое на горизонте сливается с бескрайной океанской гладью.

Невидимые утии вонзают свои коготки в самое сердце. О Мабуйя! Как же далека от Острова Людей Страна Восхода — Кастилия. Вечность отделяет ее от родной земли. Соленая и равнодушная вечность, перед ней ты — жалкая песчинка, и она несет тебя туда, откуда возврата быть не может.

Но Диего успел пройти краткий курс науки, которую бледнолицые называли географией. Его же землякам ничего неведомо было о необъятности моря-океана. И с тихим ужасом они плыли в неведомую Страну Восхода. Большая Соленая Вода убивала их души, гасила надежды на возвращение в родные края.

Им было очень плохо. Жить невозможно, когда день и ночь тебя укачивает зыбкое море. Из-под тебя уходит деревянная корабельная земля, от тебя бежит все, что к ней не прибито намертво, злые духи выворачивают наизнанку твои внутренности, желудок извергает пищу, голова кружится и в глазах муть и туман.

«Нинья» вышла из Пал оса с командой из двадцати двух человек. Команда ворчала: слишком много людей для такой скорлупки. А теперь, на обратном пути, эта посудинка вместила в себя тридцать пять живых душ. А длина ее восемнадцать, ширина девять шагов. Стало быть, на каждую душу приходится четыре с половиной квадратных шага.

Спать негде. Продавленные тощие тюфяки достаются лишь людям, отбывшим вахту. И всего лишь на четыре часа. И как уснешь на этом ложе, если бодрствующие наступают на бороду — ведь тюфяки валяются на самых бойких местах и обойти их нельзя. Правда, индейцам лучше: Гуаканагари, да пребудет с ним мир, подарил Сеньорадмиралу десятка полтора гамаков. Бледнолицые спать в гамаках не умеют, и поэтому этот дар великого касика достался пленникам. Но не так просто найти гамакам место, приходится их привязывать к вантам, а ванты капризны, они то натягиваются, то провисают, и гамак пляшет, словно жрец, одержимый темными духами, и норовит выбросить тебя на палубу. И тем не менее кое-как в гамаке можно выспаться.

Хуже другое: мерзкая пища бледнолицых. Иссякли запасы свежих плодов, и приходится жевать солонину, а вкусом она хуже тех веревок, из которых сплетены гамаки. Сухари — им скоро будет шесть лун — зелены от плесени. И кроме того, мало на корабле пресной воды, ее берегут как зеницу ока, а от солонины у всех лютая жажда.

Пепе и Алонсо пьют морскую воду, разбавляя ее пресной. Но прочим пленникам это соленое пойло отвратно.

Зато радуют сердце морские обычаи бледнолицых. На ранней заре юнга будит людей приятной песней:

Все-все бледнолицые, не исключая Сеньорадмирала, становятся на колени и читают заклинание «Ave Maria». Духам Большой Соленой Воды этот утренний обряд, должно быть, очень нравится.

У бледнолицых есть очень важные земи — странного вида сосуды из прозрачного металла — ампольеты. В этих сосудах пересыпается тонкий песок из верхнего в нижний, и юнга время от времени переворачивает ампольеты. А когда он это делает, то поет чудесные песенки. Например, такую:

Или такую:

Или такую:

Песенку о богине бледнолицых поют в ночное время. И это хорошо: Ночь — пора Мабуйи, и людям в ночные часы нужна сильная и надежная защита.

Карибы плохо переносят неволю. Один из них тяжко захворал, а знахарей у бледнолицых нет. Было у них два лекаря, да и тех Сеньорадмирал оставил в бухте Навидад. А между тем больному с каждым днем становится все хуже и хуже и есть он ничего не может.

На Острове Людей от любых болезней верное средство — целебные травы. Диего — ученик великого жреца и знахаря Гуаяры, и ему ведомы тайны многих трав. Но где найти их на Большой Соленой Воде?

От живота помогает настой из листьев курбаны, того кустарника, который Сеньорадмирал называет корицей. Сухие листья курбаны у Сеньорадмирала есть, но от них никакого проку.

Зато, как заправские моряки, переносят плавание в море-океане пернатые пленники адмирала. Четырнадцать попугаев едут в Старый Свет, и им, пожалуй, живется вольготнее, чем пленникам индейцам. У каждого просторная клетка, а кормит и поит их Родриго де Херес. Он же учит попугаев кастильскому языку, и ему удалось добиться заметных успехов.

Правда, даже Кинтеро-боцман стыдливо краснел, когда крылатый хор приступал под руководством своего регента к словесным упражнениям…

Гуаяра не раз говорил: духи тьмы и печали выходят на ловлю в дни, когда на убыль склоняется луна.

27 января (по счету бледнолицых, этот счет Диего понимает, но им не пользуется) луна была круглой, как голова Каоны. А затем по суровому небесному закону она стала уменьшаться. И в одну из ночей — по календарю бледнолицых случилось это 2 февраля — корабли вошли в воды волшебного моря. Казалось, будто за бортом цветущий зеленый луг. Мягко шуршали травы, встревоженные «Ниньей», колыхались над черной водой высокие стебли. Ночь, день и еще одну ночь шли корабли через эти морские луга, и на рассвете, в пору, когда трава стала уже редеть, духи смерти взяли больного кариба в страну Коаиваи.

Смерти бояться негоже. Придет твой час, и ты переступишь последний порог. Но в страну Коаиваи ты попадешь, если тебя туда проводят живые люди, если они, соблюдая древние обычаи, зароют в землю твой прах.

А несчастный кариб умер в море, и тело его ушло на дно.

Взяли железный брус, привязали к ногам покойника, и покойник погрузился в пучину. Страшнее нет судьбы…

Духи тьмы съели уже половину луны, и Сеньорадмирал говорит, что корабли прошли половину пути. Ветер крепчает. Стынет тело от стужи, должно быть донеслось до кораблей первое дыхание суровой страны Восхода.

Аргонавты учат Одиссея

Дон Обмани-Смерть учил индейцев благородному моряцкому делу. Никто лучше его не умел вязать узлы, сплеснивать размочаленные концы, латать паруса, драить палубу. Он был суров, этот дон Обмани-Смерть, и часто пускал в ход свою тяжелую руку. Суров, но справедлив, и пленники не обижались на крепкие затрещины.

Ученики его делали успехи. Особенно Санчо и Пако. Им шутя давалось хитрое искусство дона Обмани-Смерть, и скупой на похвалы наставник как-то сказал:

— Не пройдет и месяца, как эти красноногие обставят любого боцмана.

Высокому искусству письма, чтения и счета учили только Диего, кузена «короля» Гуаканагари Гуакагану и кариба Бехечо. Сперва занятия вел сам Сеньорадмирал, но за недосугом он передал бразды Педро Желтоголовому.

Желтоголовый постиг грамоту в доме своего отца, благородного кавалера Доминго Сальседо. Отец владел ею не ахти как, но каким-то образом у него оказалась песня о подвигах славного рыцаря Сида-воителя. С этой книгой Педро не расставался никогда, и по ней он стал учить кастильской грамоте Диего, Гуакагану и Бехечо.

Вязать тройные морские узлы было стократ легче, чем овладевать искусством грамоты.

Можно изобразить на бумаге любой осязаемый предмет. Допустим, мачту, парус, сухарь, колокольчик. Они, эти мачты и колокольчики, существуют, ты их видишь, ты их можешь ощупать, твои глаза и пальцы помогают узнать свойства этих предметов и перенести их образ на белую бумагу. Но как передать на ней, на этой бумаге, звуки человеческой речи? Неуловимые, зыбкие, текучие. И ведь произносят эти звуки по-разному: Желтоголовый говорит не так, как дон Обмани-Смерть, а резкое двойное «рр» у Сеньорадмирала вовсе не «рр», а «гх» или «кх». И как получается, что эти непохожие друг на друга звуки сливаются воедино и образуют слова? Как они могут сливаться? Слово — это вещь, слово зримо и осязаемо. Мачта — это слово, парус — тоже слово, колокольчик — опять же слово. И проще простого привязать эти слова к бумаге, стоит только нарисовать мачту или парус, или колокольчик. Так нет же, Желтоголовый ловит не эти слова-вещи, а призраки звуков. Ловит и привязывает их диковинными значками.

Абстрактное и конкретное. Снова пропасть в сто поколений, но сегодня Диего легче понять учителя, чем две луны назад. А Бехечо уже уловил тайный смысл кастильской грамоты, вчера у него звуки-значки сами собой слились в слово-вещь.

Гуакагане чтение дается труднее, чем Бехечо и Диего, но зато он с удовольствием выводит на бумаге значки-буквы. Диего не может держать в руках перо, которым колдуют бледнолицые, макая его в черную жижу. Перо вырывается у него из рук, оно бунтует, и силой его обуздать никак не удается. А Желтоголовому это перо покорно, и в его ловких пальцах оно само летает по бумаге.

Связка желтой бумаги в твердой кожуре называется книгой. Желтоголовый, перелистывая ее, читает песню о великом касике Сиде. Песня занимательная, но не все в ней понятно. Должно быть, эти мавры, с которыми сражался Сид, похожи на длинноволосых, но длинноволосые скверны тем, что не дают покоя мирным людям, а в песне покой возмущают не мавры, а Сид и его друзья и за это Сида хвалят. Странно.

Ну а истинную радость доставляют занятия с Сеньорпералонсо. Прежде Диего думал, что Сеньорпералонсо жрец, которому подчиняются земи бледнолицых — Компас и сосуд с песком. Но оказывается, что Сеньорпералонсо не жрец, а эти земи совсем не земи. По песку в ампольетах отсчитывается время, а Компас указывает, где полночная сторона. В Компасе сидит железная игла, и она всегда показывает только в сторону полночи. Теперь понятно, как бледнолицые посреди Большой Соленой Воды находят дорогу на восход или на закат.

Конечно, тут не все чисто. Игла, несомненно, волшебная. В этом Диего убедился на опыте. Он взял плошку, налил в нее воды и пустил по воде деревяшку с большой иглой. Иглу Диего выпросил у дона Обмани-Смерть. И эта игла плясала в разные стороны и не желала смотреть в полночную сторону. Сеньорпералонсо сказал:

— Дурачок, ведь ты взял обыкновенную иглу, а в Компасе игла магнитная.

Стало быть, догадки Диего справедливы. На полночь указывает лишь волшебная игла, в которой живет великий дух Магнит.

Сеньорпералонсо очень толково объяснил, какие звезды путеводны, как по высоте солнца можно узнать, где плывет корабль. Диего узнал, что такое широта, и уяснил, какие земли лежат ближе, а какие дальше от студеной макушки земного шара.

Все это хитро, но довольно просто, хотя многого Диего так и не понял. Сеньорпералонсо долго толковал ему, как можно наперед узнать, куда придет та или другая звезда и когда луна закроет солнце. Оказывается, это очень важно для мореплавателей, но почему, Диего толком не уразумел. Сеньорпералонсо на него за это не обиделся.

— Не огорчайся, брат, — утешил он Диего. — Я и сам не сразу постиг эту премудрость. Коли нам с тобой еще придется поплавать, ты мало-помалу всему научишься и станешь таким же кормчим, как я.

Что-то не верится…

Ну а пока Сеньорпералонсо доверил Диего перевертывать ампольеты. И заставил его выучить все заклинания, которые при этом читают.

Весельчак Родриго де Херес учит всех пленников очень важному делу. Он объясняет, какие боги у бледнолицых самые могучие, а какие послабее. Тут тоже пока не все понятно. И совсем неясно, почему бледнолицые твердят, что бог един, когда оказывается, что у бога сын тоже бог, почему мать божьего сына не богиня, хотя ей поклоняются как самому Иисусхристу.

А Большая Соленая Вода спокойна, как Озеро Духов в тихий весенний день. Никто не знает, что далеко на севере сгущаются грозные тучи, никто не подозревает, что вскоре аргонавтам станет не до уроков кастильской грамоты, морского дела и богословия.

Черный гнев

Что именно произошло в Атлантике лютой зимой 1493 года, трудно узнать спустя 481 год. Но в летописи того времени эта зима вошла как сезон великих бедствий.

Студеные арктические ветры прорвались на юг, обморозили лимонные рощи Севильи, в Генуе и Марселе корабли впаялись во льды, через пролив Каттегат шведские волки посуху перебегали в Данию.

Сотни кораблей потерпели крушение в водах Средиземного моря и Атлантики. Семь недель не могли из-за жестоких штормов прорваться в Лиссабон суда из соседних портов.

И надо полагать, что центр грандиозного циклона как раз в те дни, когда адмирал приближался к Азорским островам, сместился из исландских широт к этому архипелагу.

На рубежах арктического и тропического фронта ветры вступили в жестокую схватку, они закружились в дьявольском хороводе и развели на море чудовищное волнение.

Случилось это в день святого Валентина — 14 февраля.

«…Волны были ужасны. Они сталкивались друг с другом и сотрясали корабль, который не мог ни продвинуться вперед, ни вырваться на свободу. А столкнувшись, разбивались о корпус корабля».

Паруса сорвало. «Нинья» кружилась в бешеном водовороте под одним-единственным парусом — зарифленным гротом, но и этот лоскут надежды ветер рвал в клочья. Волны перекатывались через палубу, штурмовали кормовую и носовую надстройки.

Адмирал стоял у руля. Никому он не мог доверить кормило. Малейшая опасность, и судно развернет лагом к волне, а если это, не дай господь, случится, тогда — конец: в одно мгновение «Нинья» опрокинется, и никто не узнает, что путь в «Индии» открыт.

Не узнает потому, что, может быть, «Пинты» уже нет на свете. Либо ветры угнали ее неведомо куда, либо Мартин Алонсо вторично бросил адмирала, желая его упредить на пути в Кастилию.

И на Острове Людей, и на Эспаньоле в осеннюю пору бывают ураганы неистовой ярости. Обезумевшие ветры выдергивают столетние сейбы с корнем, ураган срывает кровли канеев и бохио и с лютой злобой швыряет их оземь.

Но одно дело, когда ты обеими ногами стоишь на незыблемой земле, когда ты можешь укрыться от гнева Мабуйи за стенами канея, в расщелине ближайшей горы или на худой конец припасть к земле и вцепиться в нее всеми десятью пальцами, и совсем иное дело, когда ураган застает тебя на Большой Соленой Воде. Палуба уходит из-под ног, и сердитые волны тащат тебя к борту, отрывая от веревок, которые Кинтеро-боцман велел еще утром натянуть между мачтами.

Огромная волна поднялась выше мачт и с грохотом обрушилась на «Нинью». Корабль стал на колени, корма взметнулась вверх, люди, как горошины, покатились к носовой надстройке.

На камбесе взбесилась большая бочка с водой: она сорвалась с привязи и пустилась в пляс, сшибая на своем пути все живое и мертвое.

— Эй, красноногие, за мной к тольдилье!

Дон Обмани-Смерть, схватив обломок реи, бросился к бочке, и ему на помощь кинулась вся индейская команда. Бочка увернулась, сделала ловкий пируэт и притиснула Гуакагану к стенке тольдильи. Обмани-Смерть подпер плясунью реем и накинул на нее крепкую петлю.

— Эй, красноногие, а вы молодцы! Поймали-таки! А парня отнесите в тольдилью. Недельки две ему узлов не вязать, но мы ему мигом вправим плечо. Вывих и помята нога.

Спасибо бочке! Она «взбесилась» кстати, как раз, когда мужество покинуло пленников. Маленькая победа у тольдильи вселила в их души надежду. Бледнолицые приуныли, их тоже грызет страх, ведь они такие же смертные создания, как и Люди Островов. Но надо отдать им должное, держатся они прекрасно, только лица у всех осунулись и губы шепчут слова молитв.

Быть может, смерть можно обмануть? Кто сильнее — Мабуйя или Сеньорадмирал? Великий вождь бледен, как пена морских волн, но он спокоен. Он не только великий вождь, он избранник бледнолицых богов, и после того как он дал им твердые зароки, духи Большой Соленой Воды должны ему покориться. А зароки эти вот какие:

«Адмирал приказал выбрать по жребию человека, который исполнил бы обет, и совершил бы паломничество к святой Марии Гвадалупской, и поставил бы перед образом ее свечу весом в пять фунтов, а для этого он распорядился принести столько горошин, сколько людей было на корабле. На одной из горошин он ножом пометил знак креста, а затем взял колпак, высыпал в него все горошины и тщательно их перетряхнул. Адмирал первый вложил руку в колпак и первый вытянул горошину с крестом, и таким образом, жребий пал на него, и отныне считал он себя в паломничестве и должником данного обета.

Снова брошен был жребий, дабы отправить второго паломника к святой Марии Лоретской в храм ее, что в городе Анконе, в папской земле. Жребий пал на одного матроса из Пуэрто-де-Санта-Мария, а звали его Педро де Вилья, и адмирал обещал снарядить его в паломничество за свой кошт.

Еще одного паломника решил адмирал отправить в храм святой Клары Могерской, дабы там отстоял он всенощную и заказал благодарственную мессу. Снова метили жребий по горошинам, и выпал он адмиралу, ибо ему опять досталась горошина, помеченная крестом.

А затем адмирал и все прочие люди соборне дали обет по прибытии на первую же землю в одних рубищах пойти в храм, посвященный нашей владычице.

И помимо этих общих обетов каждый принял свой собственный обет, ибо никто не думал, что удастся избежать ему гибели в час этой страшной бури».

Очень трудно понять бледнолицых, но ясно одно: давая свои зароки, они поступали так же, как и обитатели Гуанахани и Кискейи-Эспаньолы. Когда беснуется ураган, жрецы обещают духам ветров всяческие дары и приносят им щедрые жертвы.

Сеньорадмирал уже после того, как даны были обеты Великой матери бога Иисусхриста, принес Большой Соленой Воде жертву. Он вложил в порожний бочонок лист сухой кожи — она называется пергаментом — и на ней записал, в каких землях был. Эту кожу обернули в промасленную тряпку, а бочонок залили смолой и бросили в море.

И удивительное дело: сразу же стих ветер, и дул он теперь прямо в корму, так что «Нинья» резво понеслась в сторону восхода.

А Желтоголовый сказал:

— На всем белом свете нет людей мудрее нашего адмирала.

Это правда. Только он, Сеньорадмирал, мог смирить черный гнев Мабуйи. И хотя «Нинья» пострадала от бури, жертв на ней не было. Если не считать четырех попугаев, чьи клетки волна смыла за борт.

Диего открывает Старый Свет

Дон Луис, да пребудут с ним в краю великого касика Гуаканагари светлые духи, не раз говорил Диего, что сторона Восхода велика, и что в ней много разных стран, и в каждой стране свой язык.

И Диего думал, что страна Кастилия со всеми христианскими странами пребывает в вечной дружбе.

Но на поверку оказалось, что дон Луис не все сказал своему ученику. Во всяком случае португальские и кастильские христиане жили друг с другом примерно в таком же мире, как акулы с макрелью или ястребы с ласточками.

Первая христианская земля в стороне Восхода остров Санта-Мария была землей португальской. И ее касик вероломно напал на Сеньорадмирала и захватил в плен десять и пять матросов. Правда, этот касик отпустил затем пленников и не стал задерживать «Нинью», но Сеньорадмирал был в большом гневе и очень ругал португальских христиан.

Моряки в один голос утверждали, что теперь, когда Азорские острова позади, даже бури не так уж страшны. До Кастилии оставалось всего каких-нибудь десять дней, и этот путь был проведан еще отцами нынешних кормчих.

Однако Мабуйя не дремал. 26 февраля снова разразилась буря. Она свирепствовала пять дней и пять ночей и относила «Нинью» на северо-восток, совсем не туда, куда ей нужно было идти. 2 марта небо прояснилось, ветер стих, и адмирал повел корабль к юго-востоку. Коварству стихий нет предела. Внезапно налетел яростный шквал, он в клочья разодрал все паруса, а затем шквал перешел в бурю.

Бог сохранил «Нинью», но привел ее в львиное логово. На рассвете 4 марта она вошла в устье реки Тэжу и отдала якорь в гавани Риштеллу, у самых ворот Лиссабона.

Король Жуан Второй Португальский отлично знал, куда в августе прошлого года отправился адмирал. И с адмиралом у него были особые счеты. Восемь лет назад он отклонил проект генуэзского мореплавателя, его советники высмеяли этого чужеземца и его нелепые замыслы.

Западный путь в Индии? Как бы не так! Кому нужен журавль в небе, когда синица уже в руках. Шаг за шагом, миля за милей португальцы приближались к Индии, прокладывая к ней морской путь вокруг африканского материка. Правда, тогда, в 1485 году, они еще не дошли до его южной оконечности, но в Лиссабоне знали: скоро, очень скоро португальские корабли обогнут ее и вступят в Индийский океан. И действительно, три года спустя капитан Бартоломеу Диаш обогнул Африку. Ее самый южный выступ он назвал мысом Бурь, но Жуан Второй переименовал мыс Бурь в мыс Доброй Надежды. Король был убежден: путь в Индию открыт, стоит лишь пересечь море к востоку от Доброй Надежды, и португальцы окажутся в гаванях Малабара.

Жуана Второго не слишком взволновала весть об отбытии из Палоса трех Колумбовых кораблей. Западный путь в Индию, опасный, непроведанный и долгий, принесет, пожалуй, горькое разочарование королям Кастилии и Арагона. Впрочем, на всякий случай Жуан Второй приказал своему азорскому губернатору подстеречь генуэзца в пору, когда он, потерпев неудачу в Атлантике, будет возвращаться в Кастилию.

Губернатор упустил адмирала моря-океана, но зато сама судьба привела его корабль в устье Тэжу.

У Португалии с Кастилией мир. Худой мир, который лучше доброй ссоры. Король Жуан Второй отменный дипломат и стратег. Если ему выгодно будет нарушить мир, он его нарушит: он может задержать адмирала, может бросить его в сырые подземелья замка Сан-Жоржи, дабы овладеть всеми тайнами «Ниньи».

Но в день 4 марта 1493 года король еще не знает, открыл ли генуэзец Индии. Король три недели назад покинул столицу. Он находился в монастыре Марии Благостной неподалеку от Лиссабона.

Однако к нему уже послан курьер. С письмом от генуэзца и с кратким донесением капитана Бартоломеу Диаша. Да, в гавани Риштеллу «Нинья» отдала якорь у борта огромного корабля, которым командовал герой мыса Бурь. И Диаш крайне непочтительно обошелся с адмиралом, спор двух великих мореплавателей едва не привел к стычке.

От монастыря Марии Благостной до Лиссабона тридцать миль. Тридцать и тридцать — шестьдесят. Следовательно, ответ от короля придет на третий день. И до поры до времени кастильские гости ждут в Риштеллу высочайших указаний.

Плывут в небе сизые тучи, моросит холодный дождь, покачиваются на свинцовых водах широкой, как море, реки сотни больших и малых кораблей. «Нинья» кажется жалкой скорлупкой в сравнении с огромными «науш-ридондуш» — кораблями гвинейских флотилий короля Жуана Второго. Рядом — генуэзские тартаны, венецианские караки, парусники из ганзейских городов, Антверпена, Лондона, Плимута, Дьеппа, боевые королевские галеры, каравеллы азорских флотилий, гребные фусты из Сетубала и Синиша, рыбачьи суденышки с берегов Бейры и Алгарви.

Вдоль правого берега реки сплошной чередой тянутся склады: дощатые, каменные, бревенчатые, с узкими оконцами-амбразурами, забранными железными решетками, и вовсе слепые. На причалах, на тесных набережных, на складских дворах и задворках горы ящиков, пирамиды винных бочек, бунты тугих мешков с мукой, горохом, рисом, сахаром, перцем, штабеля досок, завалы всяческого корабельного добра — парусины, пакли, скобяного и канатного припаса, смоляных, бочек, мачтового леса.

Этот деловой берег, грязный, исхлестанный дождем, открытый гнилым мартовским ветрам, кишит народом. Двунадесять языков вобрала в себя набережная городка Риштеллу. Тут и немцы, и шведы, и фламандцы, и каталонцы, и французы, и англичане, и венецианцы, и корфиоты, и силийцы; и люди из гиперборейских стран — Норвегии, Дании, Швеции; тут и поляки из Гданьска и Щецина; тут и мавры из Сеуты, Танжера, Орана и Туниса, и турки из Стамбула и Смирны.

Вот, лавируя среди корабельной мелюзги, протискивается к причалу невольничье судно, только что пришедшее из гвинейской гавани Сан-Жоржи-да-Мина. По шатким мосткам гонят на берег партию негров. Черные рабы — живые скелеты, скованные попарно звонкими цепями, — сходят на набережную, и над ними свистит хлесткий бич.

О Мабуйя! Ведь не верилось, когда дон Луис говорил, что есть на земле люди, у которых кожа чернее черной ночи!

Смотри, Гуакагана: как странно вот та черная женщина несет младенца. А! Понятно: младенец-то мертв. И у той, что идет позади, тоже на руках мертвое тельце. За что же такая мука этим черным людям?

А на корме боцман Кинтеро, глядя, как выгружают негров, говорит матросам: да, худо приходится этим неграм. Но и португальцам я не позавидую. Хлопотно возить из Гвинеи рабов да и накладно. Судите сами: в пути добрая половина невольников гибнет. А мертвые негры — это же чистый убыток.

Обмани-Смерть не согласен с боцманом. Какой уж там убыток! В восемьдесят седьмом году я ходил с португальцами в Сенегал и как на духу скажу: барыши у этих сеньоров немалые. Затратят дукат, а выручают, небось, дукатов семь-восемь.

Много это или мало? Ни Диего, ни Гуакагана не знают, что такое семьсот или восемьсот процентов чистой прибыли. И совсем не о прибылях и убытках они думают, глядя, как надсмотрщики отнимают у женщин мертвых младенцев и швыряют тела в воду.

Тосклив и страшен этот берег, эта первая земля в стороне Восхода.

От Риштеллу до Лиссабона мили полторы. Чуть выше по реке, на том же правом берегу, лежит это седьмое чудо христианской Европы. Париж, Прага, Венеция, Генуя, Лондон, Севилья — шесть чудо-городов, и седьмой ничуть им не уступает.

Даже в эти дни небывало холодного и сырого марта Лиссабон был прекрасен. После грязного и суетливого Риштеллу Лиссабон показался изумленным пленникам сказочным видением. Высоко в небесах парил замок Сан-Жоржи, рукотворный утес, венчающий дворцовый холм Коллину-ду-Кастеллу. В туманной дымке чернели зубчатые башни замка, они рвались к облакам, эти каменные стражи Лиссабона, но их прочно сковали могучие обводы древних стен. Под замком на крутых уступах гнездились дворцы магнатов, там и здесь вонзались в хмурое небо острые шпили церквей и часовен. Чуть пониже лепились друг к другу узкоплечие дома с высокими крышами из красной, зеленой, желтой и голубой черепицы.

Еще ниже широкие бедра дворцового холма охватывал пояс густых садов.

От подножия Коллину-ду-Кастеллу во все стороны шлейфом расходился нижний город — россыпь белых и золотисто-желтых домов и домишек, вкривь и вкось прорезанная извилистыми ходами проулков и тупиков.

Нижний город спускался к реке, но от нее он отгородился кварталами складов, верфей и мастерских. Этот лиссабонский Подол оглушал иноземца рабочим гулом: ухали молоты, визжали пилы, стучали бондарные колотушки. На всех перекрестках чадили жаровни, в узких проходах, в подворотнях, на пятачках тесных площадей шла бойкая торговля печеными каштанами, жареной рыбой, фруктами, орехами, липкими сладостями, над которыми кружились тучи весенних мух. На переброшенных через щели улиц веревках сохло белье. Голова кружилась от запахов рыбы, лука, чеснока, а часто в пору было и вовсе зажать нос: в булыжных руслах струилась, сбегая в Тэжу, зловонная жижа.

Нижний Лиссабон был родным братом Риштеллу, он никого восхитить не мог, но зато верхний город подавлял своим грозным величием.

Здесь все изумляло Диего: и мощные стены домов, должно быть воздвигнутые великанами, и глубокие рвы с подъемными мостами, и бохио великого португальского касика. Эти каменные бохио были выше самых высоких сейб, и вели в них чудо-двери из литой меди, а в огромных окнах сверкали пластины из гладкого стекла.

Окна шли рядами, один ряд над другим, и внутри бохио ряд соединялся с рядом широчайшими лестницами из скользкого белого камня. А в каждом бохио было по крайней мере десять раз по десять зал — высоких горниц со стенами из того же камня. Впрочем, в некоторых залах этот камень был не белым, а красным и зеленым, а кое-где стены были покрыты тканью, а на ней резвились диковинные звери и вели бои бледнолицые воины в железных рубашках.

Ноги ступали по мягким коврам, а глаза разбегались, глядя на белокаменные изваяния, — их тут было великое множество.

Еще в Риштеллу Диего увидел необыкновенных зверей. Больше всего его потрясли лошади. Так назывались огромные четвероногие твари с густыми волосами на шее. Вид у них был грозный, но вели себя они на удивление смирно. Чудо из чудес: бледнолицые ездили на лошадиных спинах и привязывали лошадей к своим повозкам — ящикам на круглых деревяшках.

А кошки, которых не раз поминал дон Луис, оказались на редкость милыми особами. Любо глядеть было на их ушастые головки, и очень уж ловко они выпускали и прятали свои острые коготки.

По пути на корабль Диего думал обо всем, что он увидел за последние два дня. И сердце его разрывалось от жгучей тоски по Острову Людей. По родной земле, где не было ни черных рабов, ни безумной суеты лиссабонских гаваней, ни высоких бохио со стенами из скользкого камня.

Король Жуан Второй 6 марта получил письма из Лиссабона. Они огорчили его и привели в замешательство. Генуэзец явился в Лиссабон, его видели там не только подданные короля Жуана, но и сотни иноземцев. Несомненно, уже вчера о визите генуэзца донес Высокой Сеньории венецианский посол, безусловно тайные агенты уже отправили королеве кастильской сообщение о прибытии в Португалию этого нежданного гостя.

А коли так, то во избежание серьезных дипломатических осложнений не следует прибегать к крутым мерам; генуэзца надо вызвать в монастырь Марии Благостной и выведать, что же он, собственно, открыл, плавая западным путем. Ну а затем сделать все возможное, чтобы плоды этих открытий достались не Изабелле Кастильской и Фердинанду Арагонскому, а португальской короне.

Король любезно пригласил адмирала моря-океана в свою временную резиденцию. Королевское приглашение — это приказ. И адмирал принял решение — ехать.

Диего обучает географии короля Португальского

Отвратительная страна… Холодно, от стужи зуб на зуб не попадает. Дождь идет не переставая, и это не благодатный, теплый ливень Острова Людей, а мерзкая небесная мокрота, от которой киснет душа.

Грязная, вконец разбитая дорога извивается среди черных полей и голых перелесков, вползает на невысокие холмы, на холмах чахлая трава. Деревья (они ничуть не похожи на родные сейбы, гуаканы и гуанабаны) тяжко больны. Должно быть, по причине неизлечимого недуга они такие плешивые и такие облезлые — листьев у них нет. Правда, кое-где попадаются сосны, и тогда вспоминаются Куба и Эспаньола, там сосны не редкость.

Не раз встречались стада странных зверей — тонконогих, с густой курчавой шерстью. Называются эти звери овцами.

Дорога проходит через большие селения. Бохио в этих селениях из грязной глины, крыши из очень жесткого и тонкого тростника — соломы. В каждом селении обязательно дом богов, он самый большой и красивый, и на нем большой крест.

Ночевали в очень большом селении, название ему Сокавен. Там бохио каменные, такие же как в Лиссабоне, но пониже ростом. Люди в этой стране изъясняются на странном языке, и хоть похож он на кастильский язык, но понять их невозможно. Речь у них гулкая и в то же время невнятная. Плоха была ранняя весна в 1493 году, морозы держались в Португалии до середины марта и в довершение всех бед дожди шли беспрестанно со дня волхвов до самого благовещения — с 6 января до 25 марта. А ведь в обычные годы поистине райской кажется португальская земля с зеленеющими нивами, цветущими садами и лучшими в христианском мире виноградниками…

Ехал к королю адмирал, и сопровождала его большая свита. Дюжина знатных португальских кавалеров гарцевала на гнедых, караковых и буланых конях, но сам адмирал, Пералонсо Ниньо и пятеро моряков с «Ниньи» предпочли лошадям мулов. И трем индейцам — Диего, Пако и Алонсо дали мулов, однако эти упрямые создания их тут же с себя сбросили: пришлось посадить индейцев в открытый возок покойного королевского сына. С ними ехали два попугая — адмирал вез их в дар королю Жуану.

Угрюм монастырь Марии Благостной, а еще угрюмее был его высочайший постоялец король Жуан. В субботу, 9 марта, в день приезда гостей, король долго беседовал с адмиралом. Это была не очень теплая встреча. Адмирал нелегко забывал старые обиды и дал понять королю, что Португалия много потеряла, отклонив в свое время его, адмирала, проект. Не часто королю доводилось слышать столь дерзкие речи, а короли не любят, когда их открыто порицают. Галеры, рудники, быть может, даже петля нередко доставались в удел не в меру дерзким подданным короля Жуана. Но адмирал не состоял в португальском подданстве, и король, ничем не проявляя своих истинных чувств, выслушал дерзкого гостя и назначил ему на завтра торжественную аудиенцию.

Адмирал готовился к ней с раннего утра. Ему отвели трапезную — полутемное сводчатое подземелье; похоже оно было не на зал для торжественных приемов, а на застенок. Весьма возможно, что в не столь давние времена здесь работали мастера заплечных дел. Блоки, ввинченные в свод, и железные кольца с легким налетом ржавчины настолько примелькались, что никому в этой трапезной не портили аппетита.

Спутники адмирала сколотили невысокий помост, на нем адмирал разместил дары Индий: золотые палочки и пластинки, мешок из-под сухарей с золотым песком, образцы разных заморских растений и изделий и две клетки с попугаями. К счастью для знатных дам, пернатые ученики Родриго де Хереса молчали, их утомила дорожная тряска.

Главные экспонаты — Диего, Пако и Алонсо мерзли в дальнем углу застенка-трапезной, и само пребывание в этом сыром погребе было для них такой же пыткой, как дыба и испанский сапожок для жертв монастырского правосудия.

Часов в десять утра явился король, а с ним и вся его свита — кавалеры и дамы в церемониальных уборах.

Диего, Пако и Алонсо по сигналу адмирала взошли на помост. Они чихали и кашляли — сказались и поездка к Марии Благостной, и ночь, проведенная под монастырскими сводами.

А сейчас беднягам и вовсе было плохо. Ведь адмирал велел им раздеться, он разрешил им оставить лишь набедренные повязки…

Расчет адмирала оправдался. Португальцев нельзя удивить золотыми безделушками и жалкой кучкой золотого песка. Из Сенегала, Гвинеи и Анголы капитаны короля Жуана привозили золотой песок бочками, оттуда же доставляли они слоновую кость, драгоценные камни, красное дерево, плоды из тропических лесов Черного материка.

Иное дело индейцы. Ни на островах Зеленого Мыса, ни на берегах Африки не было людей с кожей цвета бронзы, и, конечно, голые пленники адмирала похожи были скорее на жителей Индии, чем на гвинейских негров.

Король потрепал индейцев по плечу, заглянул им в рот.

— Сеньоры, — сказал он. — Эти люди меня удивляют. Смотрите: кожа у них золотистая, волосы прямые. Венецианец Марко Поло встречал таких людей в индийских землях, но в Гвинее таких нет.

«Так, отлично, наконец-то ты, о Жуан неверующий, убедился, что генуэзец, чьи советы ты с презрением отверг, нашел новый путь в Индии. Путь, который тебе заказан, ибо он уже стал кастильской дорогой в Азию». И эту речь без слов адмирал закончил совсем на иной лад:

— Истинная правда, ваше высочество. Люди, которых я привез с дальних островов, рождены под солнцем Индии. Жаль, непонятен их язык, но за три с лишним месяца они научились говорить по-кастильски.

— Вот как? — обрадовался король. — В таком случае я постараюсь с ними столковаться.

Король взял с помоста горсть индейских орешков и рассыпал их перед Пако.

— Гляди, — сказал король, — я положил здесь дюжины две этих орехов. Представь себе, что перед тобой острова, откуда тебя привезли, и разложи их так, как будто это не орехи, а земли, где живут такие же люди, как ты.

Пако понимал по-кастильски, когда с ним объяснялись медленно, но этот тощий касик с узкой и длинной бородой сыпал словами ужасно быстро, и, кроме того, он говорил невнятно — на свой, а не на кастильский манер.

— Я его не понимаю, — прошептал он Диего.

Король с досадой передернул плечами.

— Эти дикари скудны разумом, толку от них никакого.

Диего вышел вперед, стал на колени и в определенном порядке разместил на помосте все орешки.

— У нас много островов, — произнес он, глядя в лицо королю. — И на них живут люди разумом не скудные. Вот мой остров, вот острова, что лежат от него в сторону полночи, а вот эти острова расположены ближе к полудню.

Король закусил губу, чело его нахмурилось, но внезапно он весело рассмеялся.

— Благодарю тебя за урок, который ты мне дал. В географии ты сильнее короля Португальского.

И снова ухабистая дорога, но на этот раз она ведет не к Марии Благостной, в львиное логово Жуана Второго, а в Лиссабон. Возок с индейцами тащится по грязи, он подскакивает на выбоинах, кренится из стороны в сторону, как корабль в сильную бурю, но на душе у Диего легко. Он дал урок касику касиков португальского королевства. И за это получил награду: длинный суконный плащ, подбитый темным и очень теплым мехом.

Плащ широк, его хватает на обоих спутников Диего, их уже не терзает стужа.

Завтра Сеньорадмирал выходит в море. До Кастилии пути три дня.