Одлян, или Воздух свободы

Глаз слушал песню, и у него катились слезы. Веру, Веру он сейчас вспомнил. О! Как хотелось ее увидеть!

После отбоя Глаз накрылся с головой одеялом и плакал. В Падун его потянуло. Он представлял, как идет по Революционной, главной улице села, и навстречу ему попадаются знакомые. Он здоровается, но ни с кем не останавливается. Глаз подумал: куда же ему идти дальше? С кем выпить бутылку водки, ведь он только что освободился. Отсидел три года. «А пойду-ка я лучше к Проворову и выпью водку с ним». В Падуне жил старик Проворов, сапожник без одной ноги. У него, кроме сапожного инструмента и кровати, на которой он спал, в доме ничего не было. Курил он махорку и был всегда навеселе. Жизнь свою тяжкую он заливал горькой. И Глазу сейчас, на одлянской кровати, захотелось с этим стариком выпить. Угостить его. Проворов обязательно заплачет, тогда и Глазу можно будет уронить слезу. Старик поймет его.

А ночью Глазу снился сон. Будто он в наряде в столовой. И моют они полы. Но там, где он пробежит, прижимая тряпку к полу, остаются грязные следы его ног. У других ребят нет, а у него остаются. Бугор сделал замечание, чтоб он протер подошвы, но и после этого следы оставались. Тогда его стали дуплить. По голове. По грудянке. По почкам. Надеясь этим очистить его подошвы. Но нет, следы оставались. Тогда ему приказали сбросить коцы. И вот он моет босиком. Но теперь вместо грязных следов остаются кровавые. Актив взбесился. Его снова бьют и приказывают слизать кровавые следы. Глаз отказывается. Мелькают палки, и он падает на пол. Встает, и его снова бьют. Вдруг активисты, взглянув на пол, увидели, что и от других пацанов на полу остаются кровавые следы. Тогда они начинают избивать ребят, заставляя их слизывать кровавые следы. Но ребята упорно отказываются. И вот один парень после удара падает на пол и расшибает голову. У него струей бьет из головы кровь, и в одно мгновение пол становится красным. Активисты в ярости выбегают из столовой. Возвращаются с дужками от кроватей и начинают зашибать ребят.

Глаз часто просыпался. Но когда засыпал, то снова видел этот кровавый сон. Он снова проснулся, в поту, и подумал — хорошо, что это не наяву. И ему не захотелось засыпать, чтоб не видеть этот ужасный сон. Он лежал с открытыми глазами и наслаждался ночью, наслаждался блаженной тишиной, когда его не только не бьют, но и не кричат на него даже. Но сон все же его одолел, и он опять попал в столовую под дужки актива.

Вечерами воспитанники, кто был свободен, смотрели телевизор. Глаз как-то зашел в ленинскую комнату. Несколько десятков парней смотрели кинофильм «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». Ребята от души смеялись и, казалось, забыли, что сидят в Одляне. Им было весело. Глаз посмотрел несколько минут и вышел на улицу. Ничего смешного в проделках Шурика он не нашел.

Многие воспитанники в Одляне забыли смех. Над смешным не смеялись, веселого настроения никогда не было. Глаз понимал, что он опускается все ниже и ниже. Не дай бог превратиться в Амебу. Нет, любыми средствами надо из Одляна вырваться.

От недоедания, от тяжелой работы и нервного напряжения у Глаза пропала потенция. Он напугался, но, поговорив с ребятами, узнал, что и у них также. Зато воры и роги носились, как жеребцы. У многих были свои педерасты и вафлеры.

На банке сгущенки — ее оставил отец — было написано, что сгущенное молоко выработано на Ситниковском молочноконсервном комбинате. А Ситниково не так далеко от Падуна. Эта банка так стала для Глаза дорога, будто он встретил земляка.

Неделю назад из отделения букварей освободился Гиня. Отсидел три года. Гиня — щипач. До Одляна он отбыл два года в бессрочке. На днях ему исполнилось восемнадцать. В отряде его здорово заморили. Гиня сел в поезд и пошел в вагон-ресторан. Заказал бутылку вина. У буфета была толкотня, и он неудачно щипнул бумажник. На первой станции его сдали в милицию. Но он успел из горла выпить заказанную бутылку вина.

В июне Глаз написал заявление, что учиться в десятом классе не сможет. Не сможет учиться и в девятом, так как на свободе он школу только посещал, и потому просил перевести его в восьмой класс. В конце августа его перевели в третий отряд, так как в седьмом отряде восьмого класса не было.

В третьем отряде он прожил месяц. За это время его никто и пальцем не тронул, но от этого ему было не легче. Все так же дергалась левая бровь, все так же он каждый день ждал ударов. Но странное дело, его не били. Не заставляли шестерить. Работать он продолжал в обойке.

В спальне Глаз жил вместе с рогом зоны Пауком. Паука рогом зоны назначили в родительскую, когда досрочно освободился рог зоны Саныч. Он «полтора года оставил хозяину». Саныч был среднего роста и коренастый. Когда шел по бетонке, ребят с лавочек как ветром сдувало. А Паука парни не боялись, и он на них наводил страх. Когда шел по бетонке, ребята не смывались. Он подходил и ставил моргушки. И пацаны начали его признавать.

Паук для ребят оставался невидимым. Он только на ночь спать приходил. На производстве не работал, в школу мог не пойти. Рог в отряде курил в любом месте. После отбоя у него в углу долго не засыпали. У Паука всегда была битком набита тумбочка продуктами, и они гужевали. К Пауку после отбоя и надзиратели за куревом и спичками заходили, если у них кончалось.

Рог зоны свободно за территорию колонии выходил. Реже — вор зоны. А когда они возвращались, их не обыскивали даже. Обыск для них — западло.

В третьем отряде порядок был лучше. Массовых избиений не было. Воспитанников дуплили реже. В основном за нарушения. Начальник отряда Канторович был более требовательный. Воспитательная работа велась только с активистами. И Канторович во всем полагался на актив. Да и не мог он иначе, хотя и стремился. Порядки в зоне был заведены до него, и Канторович кулак заменить не мог. Тем более что начальник колонии только на кулак и надеялся.

Но Глаз и в восьмом классе учиться не смог. Другим голова забита. И ничего в нее не лезло. Самое страшное для него было ждать. Ждать, когда он получит двойку и его отдуплят. А он двойки не получал. Ждать, когда за какое-нибудь нарушение побьют, но он нарушений не приносил. В третьем отряде ему жилось лучше, но тягостнее. Ребята были новые, и он мало с кем разговаривал.

Нервы Глаза на пределе. Он видел, как бьют других, да лучше бы и его отторцевали за компанию, чем так томительно ждать, когда и до тебя дойдет очередь.

Бугор их отделения придумал новый способ дупляжа. Двоечник клал себе на голову стопку учебников и приседал с ними. А бугор дужкой от кровати бил по стопке. Получался тупой удар. В голове мутилось, на секунду-другую парень терял сознание. Некоторые после такого удара падали и роняли учебники.

Глаз решил перейти в седьмой класс. В зоне, слава богу, ниже классами переводили, если кому учеба тяжело давалась. Он написал заявление, и его снова перевели в седьмой отряд.

Теперь он попал в другое отделение. Прежнее училось в десятом классе.

После того как Мехля досрочно освободился, рогом отряда поставили Птицу. Вскоре на взросляк ушел Белый, и вором отряда стал Мах. Глаз жил в одной спальне с ними.

Птица и Мах скентовались. Вдвоем легче. Одному — досрочно освободиться, другому — ничего не делать и жить как хочу. Мах был авторитетнее Птицы, и Птица во многом на вора полагался.

Сегодня опять двоих парней вели на толчок. Месяца не проходило, чтоб кого-нибудь не сводили.

На такое избиение смотрела вся зона.

На этот раз парней вели за то, что они хотели замочить рога, а потом, чтоб их не повели на толчок, порезать себя. «Бездыханных, истекающих кровью, нас на толчок не поведут, — думали парни. — Нас отвезут в больничку, в Миасс или в Челябинск, вылечат, а потом будут вести следствие и осудят». Их не страшило, что за убийство рога им дадут по десять лет, они больше боялись толчка: вдруг рога порежут, а себя не успеют. Тогда толчок.

Одного парня звали Витя, срок у него был три года, второго Саша, он был приговорен к двум годам. На толчок их вели три бугра и рог. Его-то они и хотели замочить.

Все шестеро зашли в толчок. На улице двоих оставили, чтоб никого не пускать. Березовые палки были приготовлены заранее, и теперь бугры и рог, пройдя к противоположной от дверей стене, остановились.

– Ну, — сказал рог негромко, — хотели, значит, замочить. — Он помолчал, размахнулся и сплеча ударил палкой ближнего, Витю, по богонельке. От адской боли Витя прижался к стене. — А ты, — сказал рог и обрушил второй удар на Сашу. — Кто из вас затеял это? Кто первый предложил меня замочить? Ну?

Один из бугров крикнул пацанам:

– Отойти от стены, быстро!

Бугор хотел потешиться палкой.

– Подожди, — сказал рог бугру, и бугор отступил, давая рогу простор для размаха.

Рог сделал по нескольку ударов, спрашивая парней, кто из них является организатором. Ребята молчали. Тогда рог, распсиховавшись, начал их бить по туловищу не останавливаясь. Парни оба признались, что являются организаторами.

– Не может быть, — вскричал рог, — чтоб оба задумали враз! Первый, кто первый из вас это предложил?

Парни наперебой говорили: «Я», — и рог, ударив несколько раз по богонелькам, отошел в сторону. Он уступал место буграм.

– Не будем, не будем, больше никогда не будем, — говорили ребята, изворачиваясь от ударов.

– Стойте, — сказал рог, покурив. — хотите, чтоб вас не били?

– Хотим, — в один голос ответили парни.

– Знаете, сколько в толчке дырок? — И рог палкой показал на отверстия, в которые оправлялись.

– Нет, — ответили ребята.

– Быстро залазьте в дыры, пройдите под толчком и сосчитайте, сколько дыр всего.

Парни стояли, не решаясь лезть. Рог занес над головой палку.

– Или будем продолжать.

– Нам не залезть в дырку, — сказал Витя.

– Залезете, и не такие залазили, — ответил рог.

Парни смотрели на отверстия и не двигались с места.

– Считаю до пяти. Раз… два…

Пацаны ступили к отверстиям, рог перестал считать. Оба были щуплые и, просунув ноги в отверстия, а руками держась за мочой пропитанные доски, без особого труда проскользнули вниз. Здесь, внизу, по колено испражнений, и резкий запах человеческих нечистот ударил в нос. Но что запах! Избитые, павшие духом, они не обратили на это внимания и, с трудом вытаскивая из нечистот ноги, стали продвигаться по направлению к выходу, считая отверстия. Толчок был глубокий, его чистили несколько раз в год, и парни двигались, чуть согнувшись. Впереди шел Витя. Перед ним была темнота, лишь косые лучи света проникали в отверстия. «…Пять, шесть…» — считал он отверстия, очень медленно двигаясь вперед. Яма толчка была вырыта с уклоном в одну сторону, чтоб его легче было чистить, и потому правая нога парней утопала в нечистотах глубже, чем левая. Резкий запах испражнений больше действовал на глаза, чем на обоняние, и потому глаза слезились. Если б сейчас рог спросил их, согласны ли они жить в нечистотах до совершеннолетия — и их никто пальцем не тронет, ребята, наверное, согласились бы. Парни понимали, что отверстия они сосчитают, но истязания не прекратятся. Их еще будут бить. А сейчас, ступая по испражнениям, они получили передышку. Как здорово, что их сейчас никто не бьет. После толчка жить им станет еще хуже. Они заминируются, и ребята не будут с ними общаться. Хоть вешайся. Чуть что, любая мареха на них может кышкнуть, а захочет — ударить. А жить им, жить им в колонии почти что два года. «…Семнадцать, восемнадцать, — считал Витя, стараясь не сбиться со счета. — Уж лучше бы мне вообще отсюда не вылазить, а захлебнуться здесь… Девятнадцать, двадцать, двадцать один».

Все, отверстия кончились. Витя и Саша еле вылезли. Бугор и рог стояли у выхода и курили. Толчок был наполнен запахом испражнений. Для парней была принесена их школьная роба. Она висела на раме без стекол, наполовину свешиваясь на улицу.

Бугры и рог оглядели ребят. Испражнения с их ног сваливались на пол. Рог, сделав несколько быстрых шагов, остановился возле парней. Ткнув палкой в ногу Вите и испачкав конец в испражнениях, он приблизил ее к Витиному лицу.

– Ешь! — зло сквозь зубы сказал он.

Витя смотрел на конец палки, на нечистоты и молчал.

– Жри, падла,— повторил рог.

Витя опустил глаза. Сейчас ему хотелось умереть. Мир ему опостылел. Лучше бы он захлебнулся в испражнениях.

– Глотай, сука, а не то все начнется по новой. Подошел бугор и размахнулся палкой.

– Жри! — И палка опустилась на отбитую богонельку. Рог приблизил палку с нечистотами почти к самым губам парня.

Витя, давясь, проглотил.

– Мало! — закричал рог.— Еще!

И Витя проглотил еще.

Теперь рог приблизил конец палки к Саше.

– Ну…

Саша, чуть поколебавшись, тоже съел испражнения.

– Еще! — приказал рог.

Саша проглотил во второй раз.

Рог кинул палку в отверстие, отряхнул руки, будто они были в пыли, и закурил.

– Мойтесь и переодевайтесь.— И рог вышел.

Парни сняли робу, помылись холодной водой, которую для них принесли, и, надев школьную одежду, пошли в отряд.