Одна судьба на двоих-2.

Историческое отступление-2.

1814 г. Окраина деревни Горбачихи волости Вохна.

- Марусь, а Марусь, – женщина барабанила в стекло старинного дома на окраине деревни уже несколько минут, но на её стук никто не отзывался. Да и время для визитов было не подходящее – темно, да и на дворе ноябрь встал. Холод, ветер сильный и снег лёг как неделю.

- Марусь. Умоляю, отзовись. Христом Богом прошу.

Увидев в глубине дома сверкнувший огонёк, застучала с новой силой. Вскоре огонёк приблизился, и в мутном стекле мелькнуло бледное лицо женщины.

- Кого там по ночи принесло? – голос был глух, с лёгким сипом.

- Марусь. Это я, Глаша. Твоя дочь дома? Выдь на крыльцо.

Огонёк в окне исчез и вскоре наружная дверь скрипнула, приоткрывшись, впуская незваную гостью в сени.

- Глаш, чаво таково случилося, чо по темени бегаешь по дворам? - Худая болезненная женщина стояла, кутаясь в полушубок умершего мужа. Её впавшие глаза с укором смотрели на зашедшую соседку.

- Прости, подруга, что тревожу. Твоя доча во дому?

- Так кде ж ей аще быть? Спит, поди, с часу, кабы не боле.

- Не знашь, она с моими была, аль одна?

Женщина молча ушла в дом и вскоре в сени вышла заспанная девочка лет десяти, с удивлением глядя на тётю-соседку.

- Клав. Христом Богом прошу. Кажи – моих видала? Ночь на дворе, а они так до дому и не воратились.

Девочка с испугом подняла глаза на взрослую женщину.

- Я с ними занитуся до вечору, а те разом повертались и, не пращамши, ить до леса. Туды. Ну… туды.

- КУДА? – женщина присела и, схватив руками за тонкие плечики девчушки, слегка встряхнула ребёнка.

- Да не знамо. Каже до Амвросия. Оне де через день к нему ходют. Дедусь их грамоте учит, обрядам усяким, плетению, да антиресные слова сказывает.

Женщина охнула, схватилась за сердце, опустилась на пол. К ней подскочила хозяйка дома. Пыталась поднять, но у гостьи подламывались ноги. И текли слёзы из глаз.

- Они ж детки малые. Неужто взял их в учение? Так чего согласия не испросил у матери? Не по закону то.

И, словно в неё кто неведомый влил силу, поднялась одним рывком на ноги и, неожиданно для всех, поцеловов чужую девочку, улыбнулась какой-то странной улыбкой.

- Простите, бедушки-соседушки, за тревогу. Поду я. Могет смогу застать деток своих, опредить, чо боялась. Неужто слова страшные сказанные сбылись? Прощавай, соседка. Здоровица, счастия вам.

Женщина, на мгновение приобняв соседку, выскочила на улицу…

- - -

По лесной заснеженной тропинке шла женщина. Чаще бежала, порой шла, падала, но вновь поднималась, но ни секунды не останавливалась, влекомая одной единой целью – скорее добежать, дойти до скрытного места, где могли быть её детки, её кровиночки, близнецы – два мальчика одиннадцати лет, умненькие, работящие, помощнки матери по дому и хозяйству. Как их отец погиб на войнес с год назад, так стали мальчонки опорой в семье, мужчинами, лишившись детства и юности. И теперь они навсегда могут уйти в леса, лишив мать заботы и счастья? Почему такая несправедливость на свете? Почему именно на её долю выпала такая судьба? Только ли потому, что дети были с рождения особенными? Понимали, как сами матери рассказывали, о чём птицы поют песни в лесу и могли поладить с любым диким зверем. Они зимой лютой зверей подкармливали, хотя семейство было само не богатое – еле-еле концы с концами сводили, но, что удивительно - и звери платили добром за добро – то под утро колоду с мёдом у крыльца найдут, то олени или лоси рога сбросят, да так, что именно им в огород, а то деньги немалые – купцы да люди знатные покупают и хорошие деньги кладут за красоту такую. Всё лишний кусок хлеба в дом, голодными не оставались.

Женщина, миновав два вывортня, выскочила на поляну, расплескав по плечам густые волосы. Где потеряла платок, и не вспомнила, увидев главное – детишек своих. Те стояли у идолов с зажжёнными факелами и за волхвом местным, Амвросием, повторяли на древнем языке фразы странные и непонятные. Глафирья хотела сделать ещё шаг к деткам своим, как внезапно уткнулась в непроходимую преграду, словно воздух уплотнился и не давал ей сделать ни шагу вперёд. Она осела прямо на снег и завыла, словно дикий зверь. Поняла израненным сердцем, что опоздала…

Очнулась в полной темноте, когда к её рту поднесли плошку с водой. Невидимый человек, еле касаясь, провёл рукой по её волосам, потом по щеке.

- Не печалься, мать. Детки твои не пропадут. Будут под надзором строгим и в учении. Пройдёт немало лет, как выпорхнут из гнезда и разлетятся по свету. Будут в сердце хранить Свет Сварога, да людям не дадут забыть правду о корнях своих. Не дело, что чёрные подмяли под себя люд. Совсем те забыли Род свой. От того и стали жить плохо. Коль у растения обрубить корни – зачахнет жизнь. Не помрёт, так скривится нечистью.

И только женщина хотела возразить, как тяжёлая рука легла ей на уста, не давая возможности произнести ни слова.

- Ты подожди, не серчай за то, что не понимаешь головой своей. Сердцем надо чувствовать, иначе нельзя. Что скажу тебе. Коли хочешь быть подле деток своих – оставайся с ними. Будешь помощницей им и мне. Тяжко в лесу без женской руки. Понимаю, что бросать нажитое негоже, но подумай хорошо. А ребяток твоих, извини, уже не вернуть. То воля их была, не моя. Сами пришли и попросились. Отказать не мог. Я ведь за твоими отроками смотрел немало лет – добрые дети. И делами и помыслами чисты. Животину не обидят, да поделятся последним. Были б таки все – и земля возродилась как в стари. Подумай сердцем да поспи. С утра поговорим. Ты своё слово скажешь, я приму, каким бы ни было.

И, услышав слова, которые были сказаны мужчиной, но добрым, сострадательным голосом, без всякого принуждения закрыла глаза и вновь потеряла ясность мыслей, забывшись в полудрёме…

А на утро сыновья подошли к матери, поклонились в пояс, да сказали своё слово, что домой не вернутся, из скита уйдут не смогут. Будут учиться не только обряды проводить, но и лекарскому делу станут обучаться, как повелось с незапамятных времён.

И женщина, покинув скит, пройдя по своим следам полпути до деревни, внезапно наткнулась на маленького волчонка, который лежал на сбитой ветке дерева и жалобно скулил, трясясь от холода и, видимо, от голода. Глафирья оглянулась по сторонам, но следов, кроме своих, не увидела. Скорее всего, вчера в темноте пробежала мимо, не заметив эту кроху. А ведь могла и наступить. Опустилась на колени и поднесла руку к дикому зверю. Но тот не зарычал, лизнул протянутую руку и положил на женскую ладонь свою крохотную головку.

- Кака ж ты кроха. – Женщина подняла волчонка со снега и, не раздумывая, засунула его себе за пазуху. – Там тебе будет теплее, малыш. И согреешься и тепло души моей почувствуешь. Получается, двух потеряла, а одного нашла? Но ты ведь зверь дикий, в деревню тебе никак нельзя. Иль выкрадут, иль зашибут со злобы. Надо итить к старцу. Как он сказывал? Тепло женское нужно? Или рука женская? Уже и не помню. Да и какая разница? Всё буду рядом со своими деточками.

И она, развернувшись, подняла лицо к чистому небу. Постояла так с минуту и неожиданно улыбнулась, скинув с души бремя тревог и нерешительности…

* * *

Конец октября 1912 год. Петроград. Царское Село.

- Аликс. Аликс, ты где?

Увидев супругу, Николай подошёл ближе и её нежно поцеловал.

- Представляешь, милая, своенравныйМишель нас опозорил. Я сколько раз ему говорил, что бы головой думал. Именно головой, а не… Прости, дорогая, срываюсь. Это же надо – у него родился сын. Мы не раз говорили, что нельзя путаться с чужими женами. Тем более такими...

- Ники, зря так отзываешься о Натали. Что поделать, если не повезло бедной девочке с супржеством.

- Но, дорогая, позволь не согласиться. Она венчана с другим, так зачем путаться, коли есть своя наречённая? Своенравным как был, так и остался, хоть и брат. Не знаю, что и делать. В Государстве волнения, нет, что бы помочь, а он в любови утонул. И, как прикажешь, теперь быть?

- Сердце моё. Не могу тебе советовать как поступиться с родным братом. Должен решить пробему сам, хотя, как по мне, раз дитя появилось, не стоит предаваться унынию. В нём ведь есть кровь Романовых. Плохо или хорошо, но лишним в нашем роду быть не может.

- Но как же быть?

Николай закрыл лицо руками, словно и в самом деле случилось непоправимое горе. Подошёл к окну, выглянул во двор.

- Понимаешь, Аликс, Мишель всегда был своенравным, на то у него имелись причины. Он единственный в роду, у которого есть Дар, да и проявился в самом раннем возрасте. Он с детства живёт двумя жизнями – той, какой положено по праву рождения и другой, которую скрывает от всех. Даже папеньке ни о чём не было известно. Маменька... Да что маменька, которая его и не воспитывала. Призвала каких-то… да заместо правильного христианского воспитания внушалось не пойми что.

- Милый. Он истиный хрестьянин по вере, Великий князь. И этого ты ну ни как не сможешь у него отнять. Да, приказом Государя его можно наказать, лишив постов и имений. Но, согласись, ни родства, ни веры отринуть не сможешь.

- Как не можешь понять… Я не желаю его лишать ни того ни другого, но ребёнок… Знаешь, как его хотят назвать? Натали – Георгием, а Мишель – Дмитрием. Как доложили – спорят уж вторую неделю, но род Шереметьевых всегда славился упрямством, да и козлинным упорством.

- Николя, наверное, бараньим.

- Что бараньим?

- Упортством, как ты сказал. Не козлинным, а бараньим.

- Хоть ослинным, разницы не вижу. Надо вызывать его к себе. Пусть с тобой поговорит, да с сёстрами. Оля и Ксения скоро приедут к нам повидаться. Может и получится совместно вразумить братца? Он ведь в Оленьке души не чает.

- Пусть поговорят. А скажи, друг мой сердечный, новости есть какие по поводу пары для Мишеля?

- Имеешь в виду предание, что Первых должно быть двое?

- Именно. Раньше были мысли, что это должны быть единоутробные брат с сестрой. Или, на случай, два брата или две сестры. Но Князь у нас одиночка по жизни. Или кто есть тайный?

- Нет, Аликс. Мне то было бы известно. Хотя… теперь нужно думать и о его сыне. Придётся людей отправлять для присмотра. И сказать ведь толком никто не может – будет перевенец одарённым или нет. Пока четыре года не исполнится, не узнаем, а до тех пор будет самым обычным ребёнком. И вообще странно, что именно у Михаила Дар. Почему такая несправедливость? Он близок мне по духу, что касается опоры государства, но вот от дел повседневных отстраняется. Когда же заходит разговор о вечности, сразу замыкается. Держит всё в себе.

- Всё забываю спросить. Как когда-то слышала, бывает разное проявление Дара у избранных. У Мишеля какой, знаешь?

- Не знаю точно. Вот не знаю, как бы ни было странно. Всё держит в тайне. Единственное, что было сказано как-то в дружеской обстановке Михаилом, то он как там было?... «Переживу Вас всех, да и Ваших внуков похроню с честью и достоинством». Вроде бы так, может и не дословно. Он у нас, как оказалось, если только не обманули с переданными словами, чуть ли не бессмертный. Хотя долголетие, как знаю, побочное проявление основного дара, но вот каков он? Он же, по факту, наследник престола. К моему сожалению, при моём царствовании быть всё время правой моей рукой не проявил желания, а вот потом, как сказал, «посмотрим». Что посмотрим, куда он будет смотреть, то не известно. Выводит всё это меня из нормального состояния.

- Не стоит волноваться раньше времени. У нас и своих затруднений не счесть. А наказать Михаила стоит. Не дело так унижать царствующую семью своими неблаговидными поступками. Через него и к трону у народа будет соотвествующее отношение.

- Умница ты моя. – Николай обнял и поцеловал жену. – Счастье, что рядом со мной есть такой верный друг, который и мои печали разделит и совет верный даст. Подумаю и Мишеля накажу всерьёз, что бы в следущий раз посоветовался с нами, прежде чем позорить трон. Что касается ребёнка… Ты права – нас не так много, что бы разбрасываться царственной кровью по сторонам…

* * *

Начало марта 1944 года. г. Ленинград.

- Здесь остановиться, товарищ полковник? – задал вопрос водитель потрёпанной эмки.

- Да, здесь.

Офицер вышел из машины и, закинув за плечо солдатский сидор, вынул из салона и поставил у ног два, даже с виду тяжелых чемодана.

Водитель, которому не разрешили помочь, захлопнул дверцу мащшины.

- За Вами завтра во сколько заехать?

- К шести утра. Только не опоздай, а то не успею к самолёту.

- Как можно? Буду как штык.

Сержант козырнул и, запрыгнув в машину, уехал.

Офицер с трудом поднял чемоданы и, ногой открыв дверь парадной, стал подниматься по широкой лестнице на третий этаж. Давно забытый запах родного дома. Правда, уже не пахнет кошками как обычно, да и краска на стенах висит осенними лопухам, то и гляди, опадёт на ступени.

Поставив чемоданы у дверей, нажал на кнопку звонка, но привычного за многие десятилетия дребезжащего звука не услышал.

- «Электричества нет, совсем забыл. Придётся стучать. Главное, что бы моя ладушка не переволновалась».

Несколько раз стукнув в дверь ногой, на грани слышимости услышал медленные шаркающие шаги.

- Кто там? – голос, явно женский, был совем не похож на тот, которого мужчина ожидал услышать.

- Это я, - у полковниква ёкнуло сердце, да и дыхание перехватило.

- Кто я? По имени трудно обозначиться? – вновь послышался голос.

- Я это я, Дмитрий Михайлович Ротанов, хозяин этой квартиры. Не могли бы Вы впустить меня вовнутрь? Или так и будем разговаривать через дверь?

Послышался лязг открываемых замков, шелест щеколды и дверь распахнулась. У дверей, прислонившись к стене, стояла ОНА. Та, которая снилась чуть ли каждую ночь на протяжении последних трёх лет. Она, но и не она. Худая, с ввалившимися щеками, с мёртвенной бледностью на лице, с тонкими белыми, почти прозрачными руками, сквозь кожу которых можно было увидеть кости.

- Это ты? Живой? Неужели живой. Миш… Димочка. Счастье моё.

Женщина стала заваливаться назад и, если бы офицер не успел подхватить на руки падающее тело, женщина ударилась бы головой. Так, на руках, совершенно не ощущая невесомое тело, полковник отнёс женщину в комнату и положил на кровать. Метнулся к дверям и, занеся в квартиру чемоданы, запер входную дверь. Пройдя по квартире, ужаснулся от удивления – все книги, вся мебель были на месте. Как и старинный дубовый паркет, и те огромные шкафы, которые по его заказу прислали из Германии задолго до наступления войны.

- «И она НИЧЕГО не сожгла в лютые морозы. Ни книг, ни мебели. Боги… как она вообще выжила? Как согревалась?»

Пройдя на кухню, увидел то, что и ожидал увидеть – рядом со старинным камином стояла самая обыкновенная буржуйка, рядом - полтора десятка поленьев. Какие-то щепки и перевязанная бечёвкой связка чужих книг. А неподалёку от печки, на полу, стопка из матрасов и несколько одеял.

- «Как понял, моя ладушка здесь всё время и жила. Намного легче обогревать только кухню, нежели самую маленькую комнату. И как сил-то у неё хватало на дрова, да на воду? Рядом с печкой стоял огромный бидон, наполненный доверху водой.

Быстро разведя огонь, налил в старинный чайник воды и поставил греться. Потом вернулся в комнату и, подхватив на руки так и не пришедшую в себя жену, вернулся на кухню и плотно закрыл дверь. Уложив женщину на матрасы, укрыв одеялами, снял с себя шинель – стало тепло, но рассиживаться особо было некогда. Достав из сидора несколько пакетов, метнулся в комнату и вскоре на плите рядом с чайником примостилась маленькая мисочка, в которой офицер стал варить кашу, обильно разбавив воду сгущёнкой.

- Ты живой, – послышался слабый голос из-под вороха одеял.

- Как видишь, милая, живой. Я проездом. Удалось на сутки вырваться. Извини, завтра утром должен буду тебя вновь покинуть. Я гостинцев привёз, да еды. Теперь полегче будет – блокаду сняли. Вскоре с продуктами станет лучше, но тебе уже сейчас питаться надо нормально, так что всё привезённое будет к месту. Только прошу – не стоит подкармливать других – тебе самой не будет столь много.

- Димочка. Ну как же не поделиться? Если бы ты знал, как мне помогали соседи снизу. И Ираклий, светлая ему память, и Ирочка. Если бы не они – я давно бы уже померла. А Ирочка мне и дров приносила и воды. Я ведь сама не в силах к Неве сходить, хоть та и рядом. Туда, может быть, и дошла бы, а вот обратно…

- Ты сказала, Ираклий умер?

- Да. Светлый был человек. Он, когда последний раз ходил за водой, попал под артобстрел. И у него, представляешь, сил и воли хватило только, что бы поднять два бидона на второй этаж. И, увидев дочь, умер у неё на руках. У меня тогда ещё силы были – помогла девочке, схорогили его достойно. А потом с Ирочкой стали жить вместе. Она предлагала у неё, ведь ниже этаж, но я боялась оставить квартиру без присмотра – ты ведь, уходя, оставил всё на мне. Знаю, как тебе всё дорого как память. Поэтому не посмела. И Ирочка перебралась ко мне. Вместе готовим, вместе едим, что получаем по карточкам, да ещё и то, что она получает на работе. Когда удаётся, что–то меняем на продукты. Но, поверь, ничего из твоих вещей не посмела взять.

- А где Ирина работает?

- Медсестрой в госпитале. Здесь, неподалёку. Если бы не её золотое сердце, я б тебя не дождалась.

- Лада ты моя. Ну почему ты не могла сжечь этот чёртов паркет? Его вон, сколько в квартире. А шкафы? А стулья со столом? Нет. Надо было волочиться куда-то и на себе нести ветки. Не понимаю тебя. Просто не понимаю.

- НЕ могла я лишить тебя радости и памяти. Просто не могла. Вот если бы кто другой позарился – умерла бы, но не позволила никому. Это твой дом. Твоя жизнь и твоя память об ушедшем. Не дворец, но и не комнатёнка какая. Так что не ругай верного пса, что оставил на охране своих сокровищ.

- Ты удивительная женщина, - полковник опустился на колени рядом с лежащей женщиной и поцеловал её руки. Потом снял с печки горячую миску. – Давай так – немного, но тебе надо проглотить хотя бы две-три ложки горячего. Потом чаю горячего сделаю. Именно настоящего чая, не свекольного и не морковного. Знаю, что ты соскучилась, но тебе в таком состоянии надо есть чаще, по чуть-чуть. Давай, милая, открывай ротик. За маму… за папу… а это за меня…

Через час женщина чуть порозовела, а на щеках появился румянец. Совсем не такой, как у здоровых людей, но офицер и этому был рад. Женщина, было, потянулась за остывшей кашей, но её тонкая рука тот час была перехвачена.

- Нельзя тебе больше, ладушка моя. Надо подождать хотя бы ещё несколько часов. Хочу, что бы ты была жива, а не умерла от заворота кишок. Прости, но это только для твоего здоровья. Кто из нас медик? Ты же сама понимаешь всё лучше меня.

- Всё я понимаю, но каша такая необыкновенно вкусная. Кажется, что я в своей жизни ничего вкуснее и не ела. Спасибо тебе, дорогой. Я тогда посплю немного, хорошо?

- Поспи, родная. Поспи. Тебе это надо. А я рядом посижу. Соскучился очень. Ведь столько лет не видел тебя, не слышал твоего голоса…

Женщина почти сразу уснула, а хозяин прошёл по квартире, прикасаясь руками к столу, к старинным фотографиям, к картинам, словно давая им понять, что их не забыли. Что вскоре хозяин вернётся окончательно и всё будет точно так, как и несколько десятилетий ранее. Он сел за стол и откинулся в кожаном кресле, закрыв глаза.

Жизнь продолжалась несмотря ни на что, правда теперь, кроме основной цели, появилась дополнительная, которая, на данный момент, стала на первое место – любыми путями надо сохранить жизнь его любимой женщины. Любыми!!! Всё остальное потом. Время терпит…

Его размышления прервал скрежет замков входной двери. Выйдя из комнаты, лицом к лицу столкнулся с тоненькой невысокой женщиной.

- Ира?

- Дядя Дима? Дмитрий Михайлович? – женщина, которой на самом деле было максимум лет двадцать, увидев мужчину, сделала шаг навстречу и обмякла, прижатая к груди офицера. Тот, обняв тоненькое тельце, гладил девчушку по стипине, успокаивая её. Та не плакала, лишь всклипывала, всё прижимаясь и прижимаясь к жёсткой шинели.

- Ну всё, малышка. Всё, моя хорошая. Кушать хочешь?

Кверху поднялись два зелёных глаза, которые на исхудавшем лице выглядели в половину головы.

- Дядь Дима. Ты смешной. Задал вопрос, на который нужно отвечать?

- Пойдём тогда на кухню. Моя половинка там спит. Я печку растопил, так что на кухне и тепло и тебе быстро что-нибудь сделаю. Подожди… А ты сегодня вообще ела хоть что-нибудь? Только честно?

- Днём, в госпитале, суп. Нас подкармливает главврач. Забоится, словно о своих детях. Мы поначалу отказывались, мол, раненым более нужно, но тот чуть не криком кричал – требовал есть, потому что, если у нас сил не будет, какие мы медсёстры, какие медики? Мы поначалу отказывались, но тогда и сам Григорий Александрович поставил условие - мол, если мы будем продолжать отказываться, то к нам присоединится и он. Вместе со всеми врачами. И гибель бойцов будет на нашей совести. Вот так…

- Он у Вас правильный человек. Молодец, нечего сказать.

- Он такой.

На кухне полковник предложил или что-то сварить новое или разогреть содержимое миски, что была сварена.

- Сьешь всё? – спросил мужчина, показывая миску.

- Да Вы что? Это нам на даоих на пару раз, - девушка через силу улыбнулась. – Да и нельзя сразу много. А Наташа уже поела?

- Три ложки, потом отнял, – мужчина скривился. – Если б ты знала чего мне это стоило… Чуть ли не силой отнимал еду у жены. Страшно думать об этом, не то, что сказать. Ладно, милая. Давай так. Я разогрею всё что есть, а ты скушаешь сколько посчитаешь нужным. Ты же медик, должна понимать.

Зачерпнув первую ложку, девушка поднесла ко рту и, положив в рот содержимое, замерла.

- Господи. Как же вкусно, - у неё по щекам стали скатываться слёзы. – Кажется, я и забыть забыла, что на свете существует такая вкуснятина.

- Чуть ли не слово в слово ты повторила слова моей жены. – Мужчина сглотнул, давя в себе спазм. – Кушай, малышка. Потом поговорим.

Девушка съела ещё пару ложек и решительно отставила миску в сторону.

- Нельзя больше. Кажется, что проглотила бы всё одним махом, но никак нельзя. Может Наташу разбудим?

- Она съела три ложки около… трёх часов назад. Не рано?

- Рановато. Пусть ещё хотя бы час-два пройдёт.

- Умница. Тогда у меня пара вопросов. Воды, как понимаю, только один бидон?

- Да. У нас другой ёмкости нет. Вожу на санках с Невы раз в неделю. А больше и не надо – чай попить, да иногда, когда повезёт, суп горовый из концентрата сварить.

- А дрова?

- Сейчас стало полегче. Развозят военные по домам, правда, не так часто. Если успел – на неделю хватает. Зимой было очень плохо – все мои книги спалили. Я ведь теперь с Наташей вместе. Дядь Дима, ты меня не прогонишь? – девушка подняла грустные глаза на мужчину.

- Конечно нет, дурёха. Как могла вообще о таком спросить? Да я тебе по гроб обязан, что помогаешь моей жене. Если бы не ты… Сожалею, что твой папа…

- Спасибо, - девушка опустила глаза. – Мама ещё год назад умерла. Тогда было вообще страшно. Но Наташа делилась продуктами с нами. С папой и со мной. А когда папа… Простите. Не могу говорить. Я ведь теперь одна-одинёшенька на всём белом свете. И никому не нужна.

- Зачем ты так? – мужчина пересел ближе к девушке и приобнял её. – За эти лихие годы ты стала членом нашей семьи. Близкой и родной. Неужели думаешь, что бросим тебя? Да никогда. Будем жить вместе. У нас детей нет, так что будешь нашей дочкой. Война закончится – поступишь в мединститут. Практика у тебя большая. Отучишься, устроишься на работу. Потом подберём тебе красавца в суженые и замуж выдадим по высшему разряду – в белом платье с самыми красивыми цветами и на самом шикарном лимузине. И все будут завидовать твоему счастью. И мужчины и женщины.

- Так ждать ещё сколько…

- Недолго осталось. Год-полтора максимум. Мы победим, и это без сомнений. В первую мировую немцев сумели прогнать, а сейчас и подавно. Скоро в Ленинграде будет легче. Я знаю - сюда уже поезда с продуктами один за другим идут. Так что надо чуть продержаться… Парней, правда, погибло много, но для тебя сыщем самого-самого. Ты мне веришь?

- Верю, - прошептала девушка. – Только выбирать буду сама. Ладно?

- Конечно сама, - улыбнулся мужчина. – Тебе же с ним жить и детей рожать, не нам. А теперь пойдём со мной, покажу кое-что.

В кабинете, куда мужчина провёл девушку, стояли два чемодана. Открыв один, показал содержимое девушке. Та обмерла.

- Я… это… на вас двоих привёз. Знаю, что неслыханное богатство для голодного города. Поэтому прошу – не стоит хвалиться перед другими. Скажешь одному, второму, а потом сюда нагрянут бандиты. Ладно еду унесут, так и Вас здесь убьют. Осчастливить всех не сможешь, а вот из-за ненужного слова жизни лишишься. Не только сама, а и мою половинку не убережёшь. Дай слово, что не обмолвишься.

- Дядь Дима. Так это раненым нужнее. Они ведь в проголодь лежат. Как они-то?

- Милый ребёнок. Ты думаешь, что этих двух чемоданов хватит, что бы накормить всех раненных даже в твоём госпитале? Ну, может на раз хватит. А потом что? Опять будешь страдать, глядя на их порции? Скажу одно, а ты прежде крепко подумай, прежде чем станешь возражать. Если будешь в чуть лучшем состоянии, чем сейчас, сможешь оказать больше внимания своим подопечным? Или же будешь бродить от койки к койке словно привидение? И падать, не имея сил поднять утку у кровати? Подумай, малыш. Хорошо подумай. Одного прошу – не оставь мою жену голодать как прежде. Она для меня важней всего на свете. Правильно поступишь – сделаю, как обещал. Будешь счастлива. А нет, проклятия слать не буду, но выводы сделаю.

- Я поняла, дядя Дима, – еле слышно проговорила девушка. – Вы только не обижайтесь, но мне поспать надо. Скоро в ночную смену.

- Иди, ложись на кухне. Там тепло. А я пока поработаю на благо вас двоих, так что не пугайся, если дверь будет хлопать.

Уложив девчушку рядом с женой, которая согревшись, сопела ровно-ровно, закрыл в ванной слив и опрокинул туда бидон с водой. Взяв в прихожей санки, захватив бидон, за несколько походов к Неве наполнил водой больше половины ванны, а последний наполненный бидон пронёс на кухню.

Ира уже проснулась и суетилась вокруг жены полковника, кормя ту с ложки. Увидев мужчину, обе женщины заулыбались.

- Димочка, – супруга полковника приподнла голову. – Мне Ирочка сказала, что ты неимоверные сокровища в дом притащил? И это всё нам?

- Именно что Вам, – мужчина сел рядом с лежащей женщиной и погладил её тонкую руку. – Вы мне обе нужны живыми и здоровыми. Я ведь готовился заранее, зная, что по службе может случиться чудо, и я окажусь дома. Повидаюсь, да и помогу немного.

- А обратно когда?

- Говорил уже тебе. Завтра с утра, милая. У меня только сутки были, да и из тех осталась лишь ночь. С утра на аэродром и в Москву. А там как руководство решит.

Увидев, что девушка собирается, проводил, и в прихожей обнял её и прижал к себе на прощание.

- Ирочка. Спасибо, дочка, что заботишься о моей жене. Спасибо, что в сердце твоём одно добро. Береги себя, золотой ты человечек. И помни – всё, что обещал, выполню. Но и ты поберегись. Хорошо?

- Хорошо, дядя Дима. Спасибо Вам за всё. Я послушаю Вашего совета. Вы правы как всегда. Спасибо. – И девушка, неловко ткнувшись холодными губами в губы мужчины, выскользнула за дверь…

Вернувшись на кухню, полковник вновь сел рядом с женой.

- Кушать хочешь?

- Нет, милый. Меня девочка покормила и сама поела. Так что мы сыты. А вот от чая не откажусь. Но это чуть позже. Скажи, если сможешь. Ты добился своего?

Мужчина усмехнулся.

- Понимаешь, родная, сейчас трудно пронозировать что-либо. Нашёл с начала войны три пары, познакомил молодёжь между собой. Думал, всё сладилось, так четверо из шестерых погибли. Двое в поезде попали под бомбёжку. Двое… по Дороге жизни… так не доехали до Большой земли. Грустно. Особеннол грустно, что трое из четверых были Одарёнными. Очень слабыми, тем не менее. Только двоих сумел найти и увезти в Москву. У них как раз всё сложилось. Уже и ребёнок родился. Я, конечно, открыто не лез, но был поблизости, почувствовал, что мальчик сам по себе уникален. Потенциал просто огромен, но Дар пока спит. Да и когда проснётся - кто его знает? Так что потерять эту семью из вида нельзя ни в коем случае.

- Так и будешь носиться по стране и искать Одарённых? Всё надеешься вернуть несбыточное? Может стоит жить как все? Радоваться солнцу, людям?

- Хотелось бы, но меня не покидает чувство долга - что могу если не замкнуть круг, то обязан хотя бы попытаться. Если не я, то кто?

- Ты как был мальчишкой, тем и остался. Неужели так и надеешься, что настанет то время, когда тебя попросят вернуться?

- Может и настанет. Может и нет. Я ведь желаю не для себя счастья, для своей Родины, коей посвятил всю жизнь. Для земли, на которой родился и рос. Жил не для славы, а служа Отчизне. Пусть и не осуществится задуманное, но Братство живёт, усиливаясь с каждым годом - люди новые приходят, да и я их ищу постоянно. Помогаю чем могу. Хотя бы множится количество людей, которые чтят память предков и не забывают свои корни. Уже ради этого стоило жить… И позволю тебе напомнить – Михаил Александрович погиб в семнадцатом, убитый большевиками в Перми. Не забывай об этом никогда…

На следущее утро полковник улетел в Москву, затем его отправили в штаб к генералу армии Рокоссовскому, на 1-й Белорусский фронт.

- - -

Полковник, летом того же года, узнал из письма жены, что из-за тоненького золотого колечка, которое было подарено отцом на день совершеннолетия, Ирина, которая фактически спасла и выходила его Наташу, спустя пару месяцев после приезда Дмитрия Михайловича, однажды вечером так и не вернётся домой. Её убили на улице, у дверей дома, лишив не столь единственной драгоценности, что у неё была, а памяти об отце. Грабителей милиция тогда нашла, но, спустя три года, Ротанов смог отыскать тех двоих, которые из-за кусочка металла лишили жизни одного из самых близких ему людей. Он не сдал их в милицию, а свершил правосудие сам, как посчитал правильным. Два душегуба ушли из жизни после многих дней мучений и всё время перед их глазами была фотография юной и красивой девушки…