Оглянись на будущее

29

Возвратившись за стол, Никанор опять поманил официантку и не попросил, приказал:

— Стул убери и никого сюда. — Сунул ей самый измятый червонец. — Посуду смени. Коньяк, лимон, кофе. Ему — боржоми, — указал на Мошкару.

— За каким хреном ты приволокся? — запротестовал Мошкара. — Я тебе сказал: доставь до места.

— Докатится, — пренебрежительно отмахнулся Никанор. — Рановато его ублажать, пусть сноровку покажет.

— А я тебе говорю!

— Вот что, повелитель! Сейчас девка принесет боржом, промой мозги, и поговорим о деле. А пока — молчи. Ну!

— Я трезвей тебя, — и правда трезвым голосом произнес Мошкара. Сунул от себя грязную посуду, смахнул на пол крошки, положил перед собой обе руки, посмотрел Никанору в глаза и продолжал: — Не рыпайся, малый! Ты меня знаешь, а я знаю о тебе.

— Да на кой хрен ты меня спаровал с этой сявкой? — спокойнее заговорил Никанор. — Продаст на первом базаре. Сгорим, Пантелеич. Синим огнем.

— Ты хотел на елку влезть и не поцарапаться? — ехидно усмехнулся Мошкара. — Чисто-блисто и карман пузат? А я, по-твоему, такой дурак? Учить меня вздумал? Командовать захотелось? Ты у дяди свово спроси: он-то мной командовал? А у него котелок не твоему пара. Стрельца боишься? А кого ты не боишься? А? Фролика своего и то боишься, к Зойке подступиться не сумел.

— Не лезь! — вспыхнул Никанор. — Наши дела — это наши, а мои — не лезь! Понял?

— Дур-рак! — как плевок, бросил Мошкара. — Телок! Так вот, слушай! Серега не пойдет жалиться Ивану. А мы за Иваном долго, нет ли, как за каменной стеной. Все знают: Серега вырос в одной дерюге со Стрельцом. Не тронут Серегу, не посмеют, пока он вглухую не завалится. Но до тех пор мы его, как миленького, отошьем. Хочешь, спроси у Носача, как мы прежде-то и не таких в навоз месили. Спроси, спроси.

И все же здорово окосел Мошкара. Трезвый он не болтлив.

— Так ты и меня, если что, в навоз? — зловещим шепотом спросил Никанор, близко наклонившись к Мошкаре.

— Ты — пострадавший. От культа, — хохотнул Мошкара. — Пока сердобольные придурки одумаются, мы с тобой вволю напотешимся. Да и не годишься ты в навоз…

— Тихо! Дружинники!

— А у нас чисто, — показал Мошкара на грязные тарелки. — Мы с авансика по стопушечке, мы тихо-мирно. Эй, братцы! — не очень громко позвал дружинников. — Мы тихо-мирно, мы по стопушечке. С авансика. Потелые пропиваем. Помаленечку.

Окосел, расслюнявился Федор Пантелеич. Да и с кем не бывает? На то и говорится: нет такого молодца, чтоб обманул винцо.

— Тихо ты, требуха собачья! — прошипел Никанор. — Микроба туберкулезная! Тихо!

— Хе, мандражишь, — развеселился Мошкара. — Это я еще пошутил, а то всамделе могу кликнуть. Туда попадешь, что было — не было расскажешь. Хе! Жидок на расправу…

— Задавлю, падла!

Ого! Знать, не даром он верховодил здесь. Да и теперь, есть слухи, помогает запоздалым пешеходам. И Мошкара, вправду сказать, не робкий и тоже оборотистый, прикусил язык. Деньги деньгами, а сунет невзначай, свети фонарями. Совсем трезво, вымученно улыбнулся, сказал с обезоруживающей простецой:

— Во-о, уже и за пельки хватать. С тобой ни пошутить, ни посмеяться. Ну, что тут такого? Да они и не слышали, они и не глянули сюда.

Тихо-мирно удалились дружинники. Не хватать же просто сидящих за столиками. Рестораны для того и существуют, чтоб люди пили тут да закусывали. А зеркала все целы, официантки не плачут, администрация не звонит. Да и правда — получный праздник.

Опять расслабился Никанор. Подобрел, улыбнулся. Ему не было выгоды ссориться с Мошкарой. Да он и ни с кем не стал бы ссориться без особой нужды. Потому первым продолжил разговор. По-хорошему продолжил:

— Думаешь, если Капуста шухарной, то ему абы нахлебаться да бабу подмять? Мне красиво пожить хочется, чтоб душа радовалась.

— Чья душа? — тоже благожелательно спросил Мошкара. — Крикни ты этой лежанке, пусть пить-есть несет.

— Несет, несет, — успокоил Никанор собутыльника. — Еще вона, — указал на часы, — и эту добьем, и повторить успеем. Так вот я о чем. Ты вон насчет Зойки…

— Иван твою Зойку обгуливает.

— Чо-о-о?

— Ну и дурак! — сокрушенно покачал Мошкара головой. — Все воробьи на Радице знают.

— Засохни, гад! — сунул Никанор правую руку куда-то за пояс сзади. Побелел, ноздри задергались, губы, как пиявки. А если у него там отвертка? Или шило длинное? Но Мошкара все же пошел на риск. Надо было, вот и пошел.

— Если ты и еще раз, если ты… Все! — привстал он. И тоже озверелыми глазами принялся щупать глаза Никанора. Надо. — Вот так! Я тебе кто, я тебе враг? Шутки шутками, а это сказано! Во! — крестом сложил он указательные пальцы правой и левой руки. — Ты слушай, ты слушай! Вместе подумаем, что-либо придумаем. Зойка не дура, на кой цепляться за гнилозубого да плешивого… Да ты слушай! Во-от! Иван кто, Иван король. С ним любая, только помани. Ну, вот, дыши носом, а то ишь — за финку лапать! Ну, вот. Так я что. Я к тому, что можно ее отвадить. Если Ивана по-умному окунуть…

— Чего, чего? — выставил ухо Никанор. — Ивана? Окунуть?

— Да не о том я, не о том. На гоп-стоп Ивана никто не прихватит. Это понятно. Позолоту с него стряхнуть. Чтоб из цеха его в три помела, чтоб с завода. Понял?

— При чем тут Зойка?

— Долбня! — обругал Мошкара Никанора. — А при том, что не захочет она ватажиться, если собьем Ваню с официальных позиций. Девки — они ветер. Им подай героя, да чтоб всемирного. Моя вон дура… И-эх, Никаноша! Знал бы ты! Ну, так вот, слушай. — И, навалившись на стол тощей грудкой, зашептал торопливо, как горячечный. Никанор слушал внимательно, дергал бровями, соображая попутно, оценивая свою роль в таком каверзном деле, ни разу не перебил, но, когда Мошкара закончил, сказал твердо:

— Не выгорит.

— Посмотрим.

— Один смотри.

— А Зойка?

— Не твое дело.

— Значит, не слышал ты, а я не говорил?

— Я тебя понял. Иван тебе поперек горла. В навоз стоптать ты его не в силах, чужими руками под кодекс хочешь подвести. Работай, я Ивану не заступник, но и тебе не подельщик. Это пятьдесят восьмая. Ни к чему нам. Все!

— Все так все, — согласился Мошкара. — Но ты не слышал. Ясно?

— Пьем! — налил Никанор по полному бокалу.

— Пьем, — согласился Мошкара. Что-то он очень легко стал соглашаться. Перетрусил, видно. Насчет статей и кодексов он не очень. А если и правда — пятьдесят восьмая? И спросил:

— А это сколько, по пятьдесят восьмой?

— Не приведи бог, — загородился руками Никанор.

— А все ж таки?

— Дело не в количестве, дело в качестве, — ухмыльнулся Никанор. И пояснил: — От десяти до пятнадцати. Все — и ни звука! Все-о! Пьем!