Оглянись на будущее

38

Захар Корнеевич Ступак нисколько не преувеличивал, когда утверждал, будто знает людей своего цеха как собственные пять пальцев. Дело тут не в любознательности, не в каком-то повышенном интересе к людям, Корнеича такие пустяки не мучили. Он крепко-накрепко усвоил заповедь: «Хочешь верховодить людьми, знай о них все». И он знал. Все. Даже такое знал, что, казалось бы, никому и знать не полагалось. Зачем кому-то знать, что от рябой суки-дворняжки, прижившейся у Мошкары, только никчемные щенки, что тетка Божедомиха мучает своих кур понапрасну, что у того же Егора Тихого чай любят с селедками, а дед Гордей до сих пор талдычит о мировой революции. Отпетые песни, ненужные заботы, глупые наклонности. Но в том-то и дело, что человек — это прежде всего наклонности. Он, может, не совсем это понимает, но если бы Божедомихе сказали, что кур разрешено держать только на воле, она всем в одночасье головы бы пооткрутила. Тот же Гордей — он не просто во сне видит мировую революцию, он этим самым внуку голову задурил. Только мировыми масштабами привык чуть не с пеленок мерить жизнь Иван Стрельцов. Ну а что касается Егора Тихого, то тут и вовсе в ряд приходится. Дай им — ротастикам — вместо селедки икру паюсную, они от такой жизни в рай не согласятся.

Обо все этом думал Ступак, стоя перед зеркалом и поправляя галстук и кончики воротника новенькой нейлоновой рубашки…

— Эй, дядек, витчини, бо зависки посгепаю! — орал Никанор, грохая кулаком в двустворчатую дверь. — Огурчики-корнюшончики, небо в клеточку! А в быстром поезде-э, в мягком вагоне-э…

«Пьян или прикидывается? — прислушался Захар Корнеевич к голосу племянника. — Играет, но и на глазах тоже. Проходимец!»

— Не ори, дура! — подал голос из полутемных сенок. — Соседи небось глаза растеряли, на тебя глядючи. Уймись!

— Что ж ты, кочерыга носатая, звал, звал, а сам на пять задвижек? Я тебе кто?

— Громче ори, дура! — шикнул на племянника, впустив в темные сенки. — Не слыхали нас, не видали! Ну-у, орясина!

— Э-э, не гневайся, — благодушно, но совсем не пьяно обнял Никанор Захара Корнеевича. — У каждого свой подход. Хочешь, обскажу, какой хрен у нас будет нынче на закуску? У директора вчера был Мишка Павлов. А? Скажешь, не допер я? Начесали ему задницу, спешит, памятник самоходный. А? Не допер, скажи?

«Микитливый, черт, — с гордостью подумал Захар Корнеевич. — Наша порода. Но сразу идею выкладывать нельзя. Загордится. Тоже наша порода, заносчивей нас до самой Читы не сыщешь».

— Это про нас с тобой сказано: дядька с племянником, как черт с мельником, — подталкивая Корнеича в горницу, продолжал накручивать Никанор. Он, конечно, догадывался о многом. Он давно знал, что Носач за господи благослови в гости не кличет. Но главное было ему пока непонятно. Чтоб стало понятно, не со слов, на самом деле, надо напоить дядька. Хорошенько. Я вот пьян, пей и ты. Да и как ты смеешь, как ты можешь? И вообще: в быстром поезде и небо в клеточку.

Вытащил Никанор из бокового кармана бутылку с пятью звездочками, грохнул на стол. Огляделся, спросил:

— Бадья твоя жива? Крикни, пусть закусь гоношит.

«А ведь не пьян, черт плешивый, не пьян», — окончательно решил Корнеич. Взял бутылку, покивал: армянский. Правильно. Мы не кто-нибудь. Одобрительно закончил мысль: «Коль не пьян, на уме что-то. А коль на уме, выпьем и узнаем».

— Надежда! Антоновна! — окликнул жену. — Глянь тама, копченка в холодильничке. Минералочки тож подай. Холодечику. Горчичку тоже. А?

— Пойдет, — одобрил Никанор. Сел к столу, старательно, как в бане, потер шею, прихлопнул по столу. — Ну? Бреши, что там у тебя?

Дела, дела, грехи наши тяжкие. На этом вот месте всего пять лет назад стояла такая же, как у Стрельцовых, завалюха. Теперь — дом. С мезонином, с балкончиком, с верандой по двум стенкам, с паровым отоплением, на круг под краску. Это не гриб, под дождем не растет. Откуда же взялся? Вопрос не праздный, хотя никто его пока не задает. Ну а вместо Захара Корнеича ответить смог бы Никанор. Немалая доля его достатков в этом домике. Теперь вспоминать противно, но что было, то было. Если по-честному, то добрую половину срока тянул Никанор за дядю своего, за этот домик — голубенькую игрушку.

— Ну, дядек, по единой! — первым взял рюмку Никанор. — Чтоб дети грому не боялись, небо в клеточку! Хороша зараза! — похвалил, осушив рюмку. — Чистяк там, тут — со звездочками. Повторим, батькин брат, на одном колесе только тачки катаются. Во-о! Гарна, хоть кого спроси. Ну-ну, бог любит троицу! Дуй, Ступак, не куражься! Во! Пошла, родимая!.. Ты знаешь, как твою половину в молодости кликали? — явно догадываясь насчет открытой двери, продолжал Никанор. — Ее, дядек, автобусом кликали. А почему, за какие свойства?

— Хватит гавкать!

— Хватит, да? Тогда пойди и сам прикрой двери. Прикрой, я тебе сказал! Во, небо в клеточку!.. — и заглохли голоса, расплывшись на толстой филенчатой двери.

Тайны. Вся Радица знает эти тайны. Потому и Тане места нет ни с кем, что стыдно и горько от этих тайн.

После пятой рюмки, не притронувшись к закуске, Никанор спрятал бутылку под стол, сдвинул все тарелки на одну сторону и потребовал:

— Ну?

— Но учти, без жиганских выходок, — на всякий случай предупредил Захар Корнеевич. — Покрасовался, хватит. Первое: как сумеешь, но кончай вглухую махинации с Мошкарой. Второе…

— Не спеши, — остановил Никанор своего дядю. — Давай закончим с первым. Пойти и сказать Федору: мы так и так, а ты сам по себе?

— Пойди и скажи.

— А если не согласится?

— Это дело его, но ты завязал. Все! — резко рубанул Корнеич по крышке стола. Все ж пять, хотя и маленьких, рюмочек подряд. — Второе!

— Не спеши! — грубо прикрикнул Никанор. — Я тут у вас не частый гость, нечего торопиться. Так вот, у нас там куш ломится. По пять сот в месяц. Что ты предложишь мне взамен?

— Место бригадира первой бригады коммунистического труда!

Не сразу понял Никанор. Правду сказать, он вовсе ничего не понял. Конечно, он слышал мельком, с пятого на десятое, какие-то такие бригады уже есть. Сказал строго:

— Мне с тобой в поддавки играть некогда. Давай напрямки. Ну?

— Не веришь, что из тебя может человек получиться? — ехидно усмехнувшись, спросил Захар Корнеевич. — Я тоже не верю, но так вышло, можно попробовать. Эк, наловчились: пятьсот в месяц. Я тоже люблю денежку, но садиться не намерен.

— Давай о деле! — еще наглее перебил Никанор. — Твоих хитрых басен я наслушался. О деле давай!

— Не свети фиксой, что за дурак, — упрекнул Корнеич. Нагнулся, достал из-под стола бутылку, вылил все в граненый стакан, выпил, утер губы, покосился на копченку. Фыркнул. — В последний раз тебе говорю, понял ты, оглобля с суком! Менять надо всю рецептуру. Жить надо, а не в лесорубы весь век готовиться. Что у тебя с Зойкой комиссаровой?

— Не твое дело.

— Мое. Встанешь на такой пост, все переменится. И она переменится. Попрыгает, посигает, да и согласится. Женись на ней.

— Я на английской королеве женюсь.

— Замужем английская! Да не скалься, дура, не скалься. Я тебе полный поворот предлагаю. Жить по-людски предлагаю.

— Дура — это ты, — показал головой Никанор. — На пенсию собрался. Таньку замуж отдавать собрался. Я вам мешаю жить? Мое житье вам без разницы. А что это — про эту, про бригаду?

«Клюнул, — обрадовался Ступак. — Теперь выводить, как леща на жерлице, подсечь вовремя — и спекся приблатненный Капуста. На кукан его, на сковородку его. Только не спеша, не спеша».

— Директор с Павловым не договорился. Вот я и подумал сам предложить. Понял? Первую, образцовую. Эталон для всех. Понял?

— Не-к, — отрицательно покачал головой Никанор. — Пустой крючок глотать не буду. Ну?

— А что ну? Все я сказал. Все! — и сам удивился Захар Корнеевич, а что еще сказать. — Ты будешь бригадиром самой главной на всем заводе бригады. Эталона…

— Это что? — опять заинтересовался Никанор. — Ты русским языком разговаривать можешь?

— Квартиру тебе дадут, это факт, — загнул Захар Корнеевич указательный палец. — Заработок, и без махинаций, два. Авторитет — три. Комиссарова дочка, это уже для ясности.

— Иван обгулял комиссарову дочку, — уныло, убито вымолвил Никанор. — Не везет мне, дядек. А, да хрен с ней, если, говоришь, авторитет и все такое — найдем цацку. Ну-а заработок что же, прожить можно или тоже для авторитета?

— Восьмой разряд получишь.

— О-о!

— Поддержу насчет работы. Не по мусору будешь, самое выгодное дадут.

— Кто?

— Хотя бы и я. Ну так что?

— Что, что! Не верю я тебе, вот что. Плетешь, плетешь, а расплетать кто будет? Эталон, авторитет…

«Тю, черт, он уже на кукане, — не обрадованно, недовольно подумал Захар Корнеевич. — Ну и дальше как с ним? На кой он мне, до полной пенсии полгода осталось».

— Завтра в десять вручу список. Твоя бригада — первая на заводе. Понял?

— Да понял, понял. Думаешь, не надоело мне… за ломаный грош шкурой рисковать? А Мошкару прижму, никуда он не денется. С Серегой все равно пива не сваришь. Продаст, недоносок сопливый.

— Значит, завтра в десять. — Но и сам не верил больше, что завтра в десять что-то получится. Список вручить не трудно. А утвердит ли его Тушков, согласится ли? А дальше как? На виду, как на ладони. Прав Никанор, люди теперь не такие, не будут молчать. И стоит ли затеваться? До полной пенсии полгода.

— Кто у тебя там, в списке-то? Ну-к покажи, — протянул руку Никанор.

«Дурак, дура-ак, а еще в жиганах ходил. Тьфу ты, господи, ну зачем я ввязался? В передовики ему захотелось. Авторитету захотелось».

— Это еще подумать, покумекать надо, — заявил Захар Корнеевич. Встал, крикнул требовательно: — Надя! Там початая осталась, неси-ка. Неси, говорю, черт, вам по пять раз повторяться!

— Мне хватит, — отказался Никанор. — И вот что хочу сказать напоследок. — Если это выгорит, я завязал. И вам спокойней будет, и мне хватит, набегался. А Зойку пока оставь. Может, получится. Оставь, а? Это я прошу, — смиренно наклонил Никанор плешивую голову.

Можно поверить, можно не поверить, но такого смирного и рассудительного Захар Корнеевич увидал племянника впервые. Черт его поймет, и правда побегал немало. Ну а Зойку — нет, Зойка пусть с Иваном. Пока то да се, у Тани с Виктором что-либо такое получится… И с отвращением плюнул. Что за жизнь, волк бы ее драл такую. Хитри, хитри, да все по мелочам, по-заячьи. Живут же люди, у всех на виду живут, открыто, чисто, честно…

Лязгнула большим автоматическим замком филенчатая дверь. Скрипнули приступки крылечка. Шаги затихли под окном, в цветнике. Выглянул Захар Корнеевич, озадаченно развел руками. Цветы рвет. Самые любые. Для чего? Кому? Да черт с ним. Пусть оно все гремит и горит. Разве это жизнь?

— Надька-а!

— На! — пристукнула Надежда Антоновна бутылкой по столу. — А насчет Зойки с Никанором не смей. У Таньки дурь на уме, замуж ей надо. Отдадим, тогда пусть делят Зойку хоть надвое, хоть натрое. Не смей, пусть Иван погреется около Зойки.

«Боже мой! С ума сойти! Да пропади оно все! И жизнь такая, и пенсия, и все, все! Ну, можно ли так, можно ли так!»

И ладно, что в бутылке еще больше половины.