Оглянись на будущее

30

Затея Ивана Стрельцова давно не давала покоя Федору Пантелеевичу Мошкаре. То они шумели насчет хозрасчетно-комплексной и чуть было не пробились. Теперь вздумали жить и трудиться по-коммунистически. Слова-то какие! Но дело шло к тому, что на этот раз осилят. Не с них началось, вот главное. «Жить и работать по-коммунистически» — это придумали железнодорожники на Московской окружной. В газетах было, на митингах гремело, в резолюциях зафиксировано. Тут никто не остановит. И пусть, и ладно. Но при чем приемщики? Кто сказал, что нельзя ни жить, ни работать по-коммунистически рука об руку с приемщиком? Приемщик — это кто? Технический контроль. Приемщику нет дела — выгодно иль не выгодно, он не возражает, если вы принесете пользу государству. Хоть в рублях, хоть в километрах. Ну а какая это польза, если вы сэкономите на окладе приемщика? Сто двадцать рублей в месяц? Да поснимайте хоть всех по стране, копейки получатся. Так в чем же дело? Почему приемщику оставаться без куска хлеба? Ну да, иди в монтажники. А если здоровье не позволяет? В сторожа? Возраст не тот. А они вписали там, в своих заповедях: «Работать без техконтроля и выпускать продукцию только хорошего и отличного качества». Написать все можно.

Так не так, но это все же аргументы. Если вы собрались жить по-коммунистически, если вы порядочные люди, выслушайте, разберитесь.

Конечно, у них тоже есть аргументы. Тоже веские. Но разбираться в тех аргументах Мошкара не намерен. Зачем? И так все ясно. Можно найти работу не только в бригаде монтажников, приемщики, слава богу, тоже пока требуются. Не везде Иваны взбеленились. Но пока оглядишься, пока разберешься на новом месте, пока найдешь входы-выходы, годы пройдут. Да и найдешь ли такое, как тут? Значит, что — на сто двадцать небо копти? А сам ты садись на сто двадцать. Небось вместе с дедом под три сотни в месяц огребают. На двоих тратят. А вам бы деток тройку-четверку, вам бы жену с претензиями. А? Значит, коммунизм собрались строить, впереди прочих туда дойти, а других под ноги, вместо подстилки? Ну, кому помешал приемщик? Кому?

Мошкара не на себя тратил такие доводы. Он готовился. К сражению. И как бы репетировал коронную речь. Не дадут сказать? Не будут слушать? И сказать дадут, и выслушают. Поможет ли? И было бы лучше, если бы не понадобились ни речь, ни слушатели.

С такими мыслями Мошкара теперь и спать ложился, и утро встречал.

Месяца два назад Федор Пантелеевич попортил немало нервов и себе, и начальству по делу совершенно пустяковому. Даже в его узком понимании дело то не стоило двух слов, ни единого чоха. Разиня-снабженец недосмотрел, подсунули ему партию ржавых труб. Такое не редкость, к тому же снабженцы тоже люди и жить хотят, но так обернулось, что трубы те, тоже по стечению обстоятельств, пришлись для трубопровода питательной воды. Самый ответственный на всем котле, а его делать из ржавых? Нет! График летит? Ничего, график можно исправить. Так или иначе, на бумаге или в деле. Никто не исправит, если котел взорвется и покалечит людей.

Все понимали: нельзя рисковать, но самые сутяжные хлопоты как-то свалились на него, на старшего приемщика Мошкару. С верхних этажей заводоуправления давили без зазрения. Там и котлы, и аварии, и людей видели, если можно так сказать, в бумажном воплощении. Ну а бумага терпелива. Вверху не знали, знать не хотели, кто такой Мошкара. Писали приказы, звонили, а восьмой энергопоезд стоял бездыханным, не хватало одного котла, а в том котле не хватало трубопровода питательной воды.

За неделю и в заводоуправлении, и в совнархозе, и где-то в кабинетах главка узнали, что есть на свете Мошкара. Через десять дней яростной тяжбы и пререканий вступил в дело человек, которого и прежде знали и в совнархозе, и в главке, и, вполне возможно, гораздо выше. И сказал: «Старший приемщик ОТК товарищ Мошкара прав. Он отстаивал главные интересы, все прочее — узковедомственное».

Конфликт исчерпался. Мошкаре не дали ни ордена, ни премиальных, но авторитет его возрос. Хороший конец. А заготовки из коррозийных труб так и остались валяться в углу промежуточной кладовки.

Вспомнил об этом Мошкара просто так. И осенило. Сначала показалось нелепостью. Отбросил Мошкара нелепость. Других забот хватает. А нелепость не ушла. Зачем она, для чего она, но коль не уходит, надо же куда-то определить.

Размышляя так, Федор Пантелеевич прошелся по цеху, заглянул в промежуточную кладовую, разыскал уборщицу тетю Нюру, которую за какие-то малые провинности перевели на эту должность из табельщиц, на котельном участке прибирались, как правило, сами рабочие. Посоветовал озабоченно:

— Анна Анисимовна, надо бы хоть раз в год в промежуточной мусор убирать. Чего-ничего там не накидали. Подметите, я вам спасибо скажу.

Потом, перед обедом, еще раз прошел мимо промежутки. Через проволочную сетку крупной вязки увидел чисто выметенный пол, груды разнокалиберных фланцев, освобожденных от паутинника, ярус труб с блестящими концами — результат Генкиного изобретательства и две стопки заготовок, ничем не отличающихся друг от друга. Еще тогда, в разгар конфликта, кто-то велел почистить ржавые трубы и смазать их машинной отработкой. Очки втерли, снаружи образили. А внутри? Но внутрь мало кто заглядывает, никому это не нужно.

В клетушечке цехового технолога, не пожелавшего селиться на «голубятне», что называется, ни сесть ни лечь. Стол, стул и полметра для корзины с бумажным рваньем. Прижался Мошкара лопатками к стальной двери, сочувственно повздыхал, заглянул в незаконченный чертеж, спросил вежливо:

— Что-то опять сотворяете, Виктор Васильевич?

— Новая система переливов, — ответил Ивлев, немного сдвинув стул к окну, приглашая Мошкару располагаться как дома. — Два вентиля, две крестовины, а система ненадежна. Вот смотрите, это же все равно, как шлюз. Эти ворота открыл — вода ушла. Но если их не запереть и запустить насосы, хоть всю реку перекачай, вода в шлюзе не подымется. Так и у нас. И вместо двух вентилей можно один, но с двумя крестовинами. Смотрите сюда…

— Я вон что, я по поводу питательной воды, — уважительно посмотрев в чертеж, высказал свою надобность Федор Пантелеевич. — Вы тогда, на совещании, напрасно меня стыдили. Я никогда против прогресса не восставал. Я за упорядоченный порядок… Ну, за прогресс по чертежу. Чтоб никакой свистопляски. Техника! Я знаю, утвердили Иваново предложение, ну, а чертежи как, технокарта как?

— Все в порядке, — пристально глядя на Мошкару, сказал Ивлев. Встал, достал с полки под потолком рулончик ватмана, развернул прямо на неоконченном чертеже новой системы перекрытия, придержал обеими ладонями за края. — Вот. Утверждено, одобрено. Все, как надо. Пятнадцатый энергопоезд пойдет по-новому.

— Интересно, — согласно покивал Мошкара. — Значит, двести сорок рубликов с каждого узла? А это, вот тут, это электроэнергия?

— Здесь все учтено, — подтвердил Ивлев. Поднял ладони. Рулончик принял свой обычный вид. Ивлев сунул его на полку и сел. Дескать, если есть еще вопросы, давайте, а то у меня дела. И Мошкара задал последний.

— Когда же внедрять? Пятнадцатый в понедельник на стенд пойдет.

— Успеем, — уже занявшись чертежом, заверил технолог. — А не успеем тут, сделаем на стенде. Ничего страшного.

— Да это да, — опять покивал Мошкара. И, выдвинувшись задом, осторожно прикрыл железную дверь. Деловой парень — новый технолог. И в ситуации разобрался, и новое начинание поддержал, и сам вон какую рационализацию придумал. Далеко пойдет, если милиция не задержит. Ну, насчет милиции это присказка, а вообще-то — прыткий.

Колосков попался по принципу: зверь на ловца. Почти разминулись, сам остановился. Посигналил, шагнул навстречу, сказал весело:

— Вот так, Федор свет Пантелеич, будем создавать первую бригаду коммунистического труда.

«Ты-то чего цветешь? — хотел спросить Мошкара. — Не твой кусок отрывают? А сам-то ты какие ценности создаешь тут? Пришей-пристебай, в каждую дырку затычка».

Слов этих парторг услышать не мог, мысли читать пока никто не умеет, но потускнел почему-то враз. И добавил, умерив пыл:

— Дело непростое, но с большими перспективами.

— Так я что, разве я против этих… перспектив? — вздернул Мошкара плечами. Поправил брюки, оглядел подкрановые балки и фермы перекрытия. — Я, Антон Сергеевич, не дурей паровоза. Только ошибаетесь вы, торопитесь с этими, с перспективами. Не готов наш рабочий к такой ответственности. По Ивану мерить нельзя, опасно. — И умолк, подумав, что этот шустренький парнишка с дурацким хохолком на макушке — давно уже не парнишка, не простачок, каким кажется, и вполне может быть, что слова его — правда. Так что же — идти против того, что неодолимо? Нельзя. Глупо. Невыгодно. И спросил тихо, искренне, почти готовый на главное: — Ну а мне что же — менять профессию?

— Ну, почему, почему? — будто именно на этот вопрос был приготовлен ответ. Опять расцвел Колосков, хохолок на макушке закачался задорно и молодецки. — Пока что одна бригада будет бороться за такое звание. Одна из девяти. Да и не клином свет на нашем цехе.

Не надо было говорить о клине и о цехе. Но откуда ж было знать Колоскову, что именно тут Мошкара хотел бы работать. Тут, а не в каком-то там белом свете. Но это не оправдание. И такое должен знать, коль ты называешься партийным организатором.

— Не клином свет, — уныло повторил Мошкара. — Не клином. Оно так, да почему именно мне уходить? Я здесь… пораньше вас со Стрельцовым. Мой отец тоже тут… от доски до доски. А что у меня здоровье такое, так это не я виноват.

— Ну, зачем так трагично? — покровительственно похлопал Колосков Мошкару по костлявенькому плечу. — Никто вас ущемлять не собирается, авторитет ваш известен. Ну а… дела такие, — обрубив ненужное развитие разговора, закончил парторг. — Просто надо смотреть в корень, в сердцевину явления. Снаружи, бывает, все понятно и гладко, а если заглянуть внутрь…

— Да-да, это верно, — вздохнул Мошкара. Оглянулся на промежуточную кладовую и подумал: «Вот и смотри внутрь, коль такой зоркий. Увидишь — счастье твое, не увидишь — подставляй бока. Хохолок у тебя подходящий. Вот и все, умный ты паренек».

И успокоился Мошкара, окончательно приняв решение.

На вросшем в землю мертвяке, оставшемся у ворот еще от строителей, Мошкара выкурил сигарету, обдумал последние детали, обернувшись, осмотрел опустевший пролет.

«Не клином свет на Иване. Найдут еще кого-либо в коммунистические ударники. А у меня здоровье не то…»

В промежуточной кладовой Федор Пантелеевич пробыл добрых полчаса. Вышел из цеха через боковую дверь. И до того озабоченное было у него лицо, что он сам себя не узнал бы, если бы глянул в зеркало.