Огонь в кольце

Говоря о работе пожарных, нельзя не остановиться на той роли, которую играли женщины в борьбе с пожарами во время ленинградской блокады.

Состав команд пожарной охраны города в середине войны значительно изменился. Уже в 1942 году около одной трети бойцов огненного фронта составляли женщины, мобилизованные в пожарную охрану райвоенкоматами города.

Зимой 1942 года повестку с вызовом в райвоенкомат получила и девятнадцатилетняя санитарка одной из ленинградских больниц Анна Яковлевна Тихомирова, Аня Тихомирова. Анка, как ее стали называть товарищи по команде.

Как мир отражается в капле воды, так в судьбе Анки отразилась боевая жизнь женщин-пожарных блокадного Ленинграда. В своем бесхитростном письме, в своих записках эта храбрая девушка вся, как на ладони.

Давайте же дадим ей слово.

г. Воронеж, ул. Революции, 16

Гущиной Александре.

30 августа 1941 г.

Здравствуй, дорогая Шура! Я много тебе писала писем, но ответа не получала с начала войны. Теперь пишу тебе, а отсылать не буду, может быть когда-нибудь и удастся тебе прочитать, после войны, если останемся живы. Сообщаю, что пока наша семья в Ленинграде. Здоровы все. Я рада за тебя, что ты живешь в безопасности. Работать, конечно, приходится много, но сейчас не приходится жалеть свои силы. Нужно, как можно больше помогать Красной Армии, чтобы скорее разгромить ненавистного врага.

Мы, ленинградцы, на все готовы, только скорее бы отстоять наш любимый город Ленина от немецких стервятников. Правда, эти гады окружили крутом нас, разбили все дороги, проходящие от Ленинграда. Сегодня, 30 августа 1941 г., они заняли Колпино, Металлострой и другие станции, которые находятся в 25–40 км от Ленинграда, но за эти 30–40 км немцы много потеряют своих сил, и у Ленинграда немец положит все свои резервы. Умрем, но не сдадимся. «Русский народ можно перебить, всех до одного, но не победить», — говорил знаменитый полководец Суворов. Так и будет, дорогая Шура. Конечно, мы победим.

Может быть, мне не придется никогда тебя увидеть, письмо, может быть, последнее к тебе, но за меня не беспокойся… А все же, как хочется жить, милая Шура. Помнишь ли ты, как мы жили в альпинистском лагере на Кавказе, какое хорошее было время! Даже не верится, что это было совсем недавно. Скорее бы закончилась война и мы снова поедем на Кавказ, в горы, но сейчас не время думать о развлечениях. Я сижу у окна, пишу тебе, а кругом раздаются орудийные выстрелы совсем близко. Сегодня весь день вереницы беженцев, которые недавно проезжали мимо нас со всеми пожитками из Ленинграда, а сейчас едут обратно в Ленинград, потому что все дороги около Ленинграда разрушены и заняты этими гнусными разбойниками…

2 сентября 1941 г.

Дорогая Шура, извини, что прервала письмо на целых три дня, не могла писать, причина уважительная. Сейчас полночь. Пишу и слышу разрывающую сердце канонаду. Наш домик на левом берегу Невы, а за Невой, совсем близко, идет ужасная перестрелка. Ночь темная, поэтому брошенные ракеты и пламя орудийного выстрела освещает нашу квартиру, как днем. Масса прожекторов освещают облачное небо, видимо, наши зенитчики обнаружили неприятеля, конечно, слышен звук самолетов. К окну подойти опасно, но не вытерпеть, чтобы не посмотреть эту жуткую картину. Вся опасность еще впереди.

25 октября 1941 г.

Шура, видимо, письмо мне не закончить. Прошло много времени. Жизнь ленинградцев изменилась очень сильно в худшую сторону. Враг ежедневно делает по несколько налетов в сутки. Разрушает наши жилища, объекты огнем и фугасами. Бывало до 14 налетов в сутки…

Во время ВТ руководство РУПО и двое телеграфистов (дежурный и поддежурный) переходим в КП (в подвал), там в небольшой комнатке находятся нач. РУПО т. Штольцер, врач, зам. нач. РУПО, телеграфисты. По сторонам КП телефонные будки — кабины. Все сообщения из подразделений передаются в кабины. Телеграф связан с центральной станцией, а также с командами нашего Невского района.

Работы в телеграфе много, так как телефонная связь — воздушная и очень часто выходит из строя ввиду обстрелов, бомбежек и по другим причинам. Во время затишья в КП разговор идет только о еде, главное о макаронах и картошке. Часто приходится дежурить на чердаке. Здание четырехэтажное на окраине города, поэтому в ночное время, во время ВТ, очень страшно, но и очень интересно. Город затемнен, но прожектора, частые пожары, канонады и пр. видны хорошо.

28 октября 1941 г.

С питанием хуже и хуже, очень мало. Правда, кушаем каждый день, хлеб тоже получаем каждый день, но какой хлеб? В нем и муки-то нет, да его хватает только на один обед, а завтрак и ужин кое-как без хлеба. Вместо капусты получаем хряпу, т. е. самые зеленые, почти черные листья, которые, когда сваришь, становятся совсем черные. Получаем немного крупы, большей частью чечевицу, только она уж очень вкусная и не такая, как была раньше. Получаем иногда мясо и жиры, но так мало, что я не понимаю их вкуса. В общем с питанием очень плохо. Но несмотря на тяжелые обстоятельства, ленинградцы чувствуют себя хорошо, потому что все уверены, что настанет час разгрома немецких стервятников, а также настанут счастливые дни для всех людей нашей родины…

30 декабря 1941 г.

39-я ВПК выехала на большой пожар в Колпино на Ижорский завод. Там же по ул. Труда горело много домов. Возвратившись с пожара 1 января 1942 г. двоих бойцов привезли мертвыми (замерзли).

3 января 1942 г.

Дорогая Шура, если бы ты знала, в каких тяжелых условиях живут ленинградцы! Работа, обстрелы и налеты врага настолько истощили и утомили людей, что иногда бывает не под силу встать с места. Особенно дает себя знать голод. Дома я бываю очень редко, потому что не дойти, трамваи не ходят: нет току, свету тоже нет, сидим с коптилками, да и эта роскошь не у всех, потому что нет керосина. Мы зажигаем эту священную лампочку только тогда, когда ложимся спать или когда встаем, чтобы раздеться и одеться с огоньком. Дров тоже нет. В телеграфе дежурим в пальто. Замерзают чернила. Морозы 25–30 °C этой зимой. И все же это не так нас беспокоит, как беспокоит голод. Голод ужаснейший. Два месяца назад стояли очереди около лошади, которая не успела еще сдохнуть, сейчас м говорить не приходится о конине. Съели всех кошек и собак. В городе не найдешь подобного животного. На рынках продают подозрительный студень. Хлеб на рынке 500–600 р. кило, а какой хлеб, если бы ты знала, он чернее дуранды. В нем есть и кора древесная, и бумага какая-то, но есть и муки процентов 15. Вот такого хлеба мы получали много времени по 250 г в день, 2 кг крупы в месяц, вот и весь наш паек. (Продолжу после…)

Иждивенцы получали 125 г хлеба в день и 600 г крупы в месяц и почти все, если не считать 100–200 г мяса тоже на месяц. В общем, настолько все истощали, что еле ноги волочим. На четвертый этаж, где располагаются телеграфисты (на казарменном размещении) поднимаемся с трудом. Смертность по городу ужасная. Люди идут, падают и тут же умирают. Окраина города завалена трупами, которых не зарывают в землю, а оставляют так даже без гробов. Во многих местах лежат, как штабеля дров. (Шура, продолжу после…)

* * *

ТДК… ТДК… ТДК слышу позывной по морзянке — это относится к 39-й команде. Включаю аппарат, получаю первый номер о пожаре на заводе Ленина на берегу Невы, т. е. пожар на воде. Выехала 39-я команда. Начальник РУПО т. Штольцер был болен, но выехал сразу же на этот пожар, который случился на подводной законсервированной лодке. Бойцы настолько были истощены, что еле волокли ноги, но до места пожара добрались быстро. Горело в машинном отделении, которое было закрыто, а на лодке никого не было. По приказу руководящего пожаром нач. РУПО Штольцера была сломана дверь в машинное отделение, где работать без противогазов было невозможно. Нач. караула Алексеев Яков Алексеевич, ком. отд. Сачков Николай, Зулин, Сдобников и др. в противогазах стали работать. Ситуация была очень сложная, было очень трудно обнаружить очаг пожара, дым очень едкий сильно щипал глаза. Боялись, что может произойти взрыв, но прошло с тушением благополучно. Когда возвратились в команду с пожара, то четверо: Алексеев, Зулин, Сачков и Сдобников, — не могли раскрыть глаза, все четверо ничего не видели, видимо, из-за сильного едкого дыма. Была оказана первая медпомощь в сан. пункте при РУПО. Через несколько дней зрение у всех восстановилось.

После каждого дежурства в телеграфе мне приходилось дежурить в медпункте при РУПО. Еще в самом начале войны у нас были организованы курсы медсестер, которые проводила врач Мария Васильевна Сергеева.

В тяжелые дни блокады в здании РУПО на третьем этаже в вестибюле был открыт стационар для очень больных, истощенных бойцов и командиров. И вот, когда приходится в стационаре дежурить, то проходить мимо этих несчастных, мимо их коек даже страшно. Медикаментов, лекарств нет почти никаких, поэтому, если несешь кому какие-то таблетки, то головы поднимают все и просят все таблетку, а нужна она им или нет, это они даже не знают и не хотят знать.

На днях на правом берегу был пожар, на котором ком. отд. 40-й ВПК Михайловский упал, и руки у него обгорели так, что местами были видны кости. Он лежал в стационаре, перевязки были ужасными. Михайловский вскоре скончался. Через несколько дней от сильного истощения скончался Иван Цветков, ординарец.

2 февраля 1942 г.

ВТ. Сидим в командном пункте. Нач. РУПО куда-то уехал, за него Ларионов Федор Иванович. Сегодня по телеграфу дежурный Мазуров Михаил Иванович, я поддежурная. По кабинам много звонков, передают из подразделений о готовности и о пожарах. Все эти дни очень много пожаров, на которых работать приходится с большими трудностями. Бойцы истощены и плохо с водой. Гидранты часто бывают замороженными. Приходится тушить снегом и другими способами. Страшно работать, особенно ночью, на пожарах, так как огонь — хорошая мишень для немцев, поэтому пожары с обстрелами, много погибает людей на пожарах от обстрелов.

Как только на КП затишье в работе, так начинается разговор о еде. Особенно любит поговорить на эту тему Мазуров.

Однажды он мне сказал, что пробовал даже есть спички, но ничего не получается. А сейчас говорит все о пшенной каше и о макаронах. Ларионов даже рассердился и попросил замолчать Мазурова.

В скором времени услышали сигнал отбой ВТ. Из КП бросились бежать каждый на свое место.

29 марта 1942 г.

В настоящее время паек прибавили. Рабочие получают хлеба 500 г, иждивенцы 300 г, а мы, дорогая Шура, получаем хороший паек, у нас карточка К-1, на которую в день мы получаем 600 г хлеба и хлеб теперь хороший, 240 г крупы, 125 г мяса, около 50 г масла, в общем очень довольны, но все же еще мало, потому что организм настолько истощен, что хоть сколько дай, так все мало. Смертность по городу не уменьшилась, а увеличилась. По городу за один день доходит до 18–20 тысяч покойников, даже не верится. Когда идешь домой, то всегда увидишь несколько трупов, валяющихся по дорогам. Не так давно я ходила в центр города, по дороге видела 8 трупов. На днях шла с работы домой по новой дороге, тоже видела 5 трупов.

Сегодня утром, когда вышла из дома на работу, то увидела женщину, которая на санках везет мертвого ребенка лет 10–12. Встретившая ее знакомая женщина спросила: «Анна, кого ты везешь?» Она ответила: «Это не мой, а в одном доме из окна ребенка выбросили, вот мне и приказали отвезти». Мне стало даже страшно.

В общем, дорогая моя, умирают целыми семьями и хоронить некому. Ездят на машинах, подбирают и зарывают в общие могилы. На рынке продают какие-то подозрительные котлеты, студень. Пропадают люди, большие дети. Наш кладовщик из 40-й ВПК Тихомиров шел с правого берега Невы и под берегом увидел труп с отрезанными ногами и руками. Ужасно…

Бомбежек и налетов за это время было меньше, но обстрелы из дальнобойных бывают ежедневно, от которых много бедствий и разрушений. Пожаров очень много. Выгорают целые здания. В огне часто погибают и люди, которые от сильного истощения не могут выбежать. Обо всех ужасах не рассказать.

А мы уже как-то привыкли или просто втянулись. Иногда даже ходим по улице, не обращая внимания на обстрелы, особенно, если некогда, а работы у ленинградцев очень много. Те, которые могут, ведут много агитационной, спасательной и другой работы. Например: на чердаках имеется песок, пожарный инвентарь, разные плакаты, как пользоваться. На дверях домов указатели «Есть ход на чердак». Во время ВТ на чердаках дежурят люди. Много всяких плакатов, афиш, предупреждений об опасности пожаров. Имеются даже макеты, показывающие правильную кладку печей-времянок. Зима очень морозная, поэтому по городу много времянок. Правила тушения зажигательных бомб. К прорубям и водоемам поставлены указатели.

Времени для отдыха очень мало, кроме того, из-за сильного холода спать приходится одетыми, а иногда Анна Ивановна Собель спала даже в валенках и на себя накрывала все тряпки, какие у нее были. Сейчас мы 11 человек занимаем комнату бывший красный уголок. По середине комнаты железная печка-времянка. Железная труба проходит через окно. Когда ветер в окно, то весь дым идет в комнату. Также и в телеграфе. Когда топим печку, надевать приходится противогаз. Но скоро будет тепло. Днем уже солнце иногда немножко греет.

3 апреля 1942 г.

Мой резервный день. Начальник дал мне увольнительную. Я пешком ходила на Литейный проспект д. 6 в «Большой дом». Там у меня работает двоюродный брат Лобачев Алексей. Вчера он вернулся с передовой и позвонил мне по телефону, чтобы я пришла. Туда я шла от 39-й команды 3 часа, два раза была ВТ, пришлось побывать в убежищах. По улицам на домах и заборах надписи «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Пришлось идти по той стороне, которая менее опасна. Когда я дошла до Литейного, то мне очень захотелось взглянуть на Гостиный двор. Времени у меня было в этот день много и я решила пройти. У Публичной библиотеки я увидела большой плакат, на котором молодой человек во весь громадный рост с автоматом на руке, а на плакате написано: «Русский народ никогда не будет стоять на коленях». Я никогда не забуду эти минуты, когда я стояла у этого плаката. На Литейный, 6, я прибыла в первом часу дня. Алексей меня встретил, провел в кабинет, познакомил с другом Семеном, тоже майором, затем пригласили меня обедать в столовую, находящуюся в помещении Дома Красной Армии. О, боже! Чувствовала я себя неважно, скованно, но так хотелось есть и так вкусно пахло, что я старалась о чем-нибудь говорить, чтобы не выдать свое смущение. Обед был отличный, особенно второе: была самая мелкая картошечка, очищена и зажарена, да еще с двумя котлетками. Я еще никогда не ела такой вкусной картошки и тоже никогда ее не забуду. Если кончится война и будет много картошки, то мелкую я всегда буду вот также жарить целиком.

После обеда Алексей мне дал карточку с талонами на обеды, которые у него не использованы во время отсутствия на передовую линию фронта. К сожалению, у меня не было посуды для первых блюд, а вторые я все взяла, Алексей помог устроить это. Затем карточку на продукты. В общем я домой шла много быстрее. Сегодня вечером папа, мама и я ужинали все вместе. Мама еще снесла нашей соседке тете Пане кое-что, которая даже плакала.

11 апреля 1942 г.

Эвакуация ленинградцев. В том числе многие уезжали из семей пожарных. Уезжала и моя дорогая мама. Утром нач. РУПО Штольцер Эдуард Евгеньевич на грузовой машине вместе с нами ехал на Финляндский вокзал. На вокзале очень долго ждали, чувствовалось какое-то смятение. Бегали получать паек, за которым были большие очереди, беспорядок. Наконец, прощание, слезы. Домой возвратились поздно вечером. Я осталась вдвоем с папой. Брат Василий и сестра Люба эвакуированы с заводом Ворошилова в г. Омск. Туда же уехала и мама. Теперь будем ждать писем. Ладога ужасна… Машины ходят по воде, многие машины проваливаются под лед и… Ужасно.

20 августа 1942 г.

К нам пришло пополнение девчат: Веремеева Зина, Иванова Зоя, Нарубина Шура и др.

Январь, 1943 г.

В начале месяца 1943 г. в морозный день нач. РУПС т. Штольцер дал мне задание сходить на 2-ю Советскую ул., выяснить состояние здоровья сослуживца Симонова, который уже две недели не появляется на службе…

Трамваи не ходили, не было и другого транспорта, я отправилась пешком в 9 часов утра. По дороге пришлось несколько раз заходить в укрытия, так как ВТ было очень много. К полудню я добралась до места назначения. Симонов был уже почти здоров и на днях должен выйти на работу. Я пошла обратно. Приближаясь к Красной площади{19}, я услышала очень знакомый голос, обращенный ко мне. Это был Белоконь Дмитрий Тимофеевич, с которым я проработала вместе несколько лет до войны в 25-й пожарной команде. Он был комсоргом, очень честный, жизнерадостный, волевой, хороший спортсмен, всегда участвовал в самодеятельности, настоящий вожак молодежи. В начале войны, после школы начсостава, его перевели в Колпинскую пожарную команду. Мы долго не виделись и вдруг такая встреча!..

Димка много мне рассказал (во время пути к Невскому району. Он шел в 25-ю ГПК, а я в 39-ю), как он бил немцев «без отрыва от производства».

— Как это «без отрыва»? — спросила я.

— Очень просто, — начал он свой рассказ. Я его не перебивала и внимательно слушала. — У нас в Колпине линия обороны совсем близко, мы живем, как на пороховой бочке, у нас все время стрельба, пожары, много разрушений. Всего не расскажешь. Однажды к нам в команду пришел представитель штаба 72-й дивизии, организовал взвод добровольцев учиться на снайперов-истребителей. Занятия проводились в подвале полуразрушенного дома. Зачеты были почти у всех на «отлично». Мы получили удостоверения — допуск на передовой край. Я в свою группу взял Ивана Заморина и Михаила Ефименко. В декабре 1942 г. вышли на передовую. Бойцы армии нас радостно встретили. Я получил наблюдателя и участок для «охоты». Местность я там очень хорошо знаю. Немцы от нас совсем близко. Днем я выезжаю на пожары, которых у нас очень много, а ночами ходим на передовую, больше ползком, по траншеям. Делаем каждый себе углубление — ячейку, чтобы было удобнее «охотиться». Перетащили туда щитки, обитые сталью, с отверстиями. Очень удобно с ними стрелять и лучше видеть немца через отверстия. Иногда немцы бывают так близко, что слышно, как они играют на губной гармошке. Они это любят! Однажды был под Красным Бором. Были очень сильные бои. Затем был поход на Ям-Ижору (Федоровское направление). По заданию мы держали линию обороны около 300 метров. Немец очень бил сильно. Когда немного стало тише, мы ползком отправились по траншеям на передовой край. Немцы от нас совсем были рядом. Вот так и «охотимся» мы за этими стервятниками. На моем счету уже 19 фрицев, но это только начало. Один раз нас засекли и так били из миномета, что кругом было черным-черно. Мы все трое подумали, что все кончено, но каким-то чудом спаслись и выбрались удачно. Дома жена отругала меня, сказала, что больше не отпустит, но я все продолжаю свою «охоту». Счет моей мести растет. Как ненавижу я этих гадов! Да и в Колпине, как на передовой, а сколько пожаров! Особенно страшны пожары ночью, мишень для врага хорошая. При тушении пожаров погибает много пожарных.

Он много еще рассказал мне. У Московской улицы пути наши разошлись. Он пошел в 25-ю ГПК, а я в 39-ю. Мы расстались.

А в марте 1943 г. я услышала, что Белоконь Дмитрий Тимофеевич и Заморин Иван погибли смертью храбрых. Это было 5 марта 1943 г. В этот раз им пришлось выйти вдвоем к Красному Бору около 3 часов ночи. Бойцы, провожая их, не думали, что провожают в последний путь. Оба снайпера были убиты осколками шального снаряда. Их тела под обстрелом бойцы перенесли в Колпинскую пожарную команду и похоронили на городском кладбище. Белоконь Димка погиб, даже не верится, что его уже нет в живых.

12 мая 1943 г.

Я случайно встретилась с Ефименко. Он рассказывал много о совместной «охоте» с Белоконем на фрицев:

«Однажды в феврале 1943 г. мы все трое только вернулись с передовой, как пришлось сразу же тушить большой пожар. По Комсомольскому каналу горело 4 дома и горели армейские доты. При тушении погиб командир отделения и несколько бойцов ранено. Выносили ящики со снарядами. Солдаты тоже помогали нам. 5 марта 1943 г. Белоконь и Заморин пошли вдвоем, Димка меня не взял в тот раз (я проштрафился перед ними). Они пошли в 3 часа ночи к Красному Бору. В траншее было очень много снега, поэтому они шли вдоль траншеи, по краю, их заметили и…

Снаряд был восьмидюймовый. От копоти при взрыве снаряда оба снайпера были черными. Их тела вытащили под большим обстрелом, с большими трудностями{20}.

14 мая 1943 г.

По воздушной тревоге я переключила аппарат морзянку на командный пункт и побежала туда. В КП был уже поддежурный телеграфист Мазуров и дежурный по РУПО. Начальства не было. В кабинах звонили все телефоны. По морзянке тоже шла передача. Выяснилось, что дежурный по РУПО был новенький и он забыл завести сирену для оповещения ВТ по зданию РУПО, поэтому из руководства никто не прибыл. Я сказала, чтобы он сбегал на третий этаж и оповестил… Мы с Мазуровым метались по пункту, отвечая по телефонам и аппарату. Я сняла трубку на столе начальника и услышала страшный голос дежурного из заводской команды: «На заводе 174 горит цех, осколками снаряда убиты начальник команды Краснодед, боец Крутиков. Имеются раненые». В это время вбежал в КП начальник и, услышав сообщение, сразу же, несмотря на сильный обстрел, выехал на завод 174, где уже 25-я ГПК и заводская команда работали по тушению пожара.

Краснодеду Михаилу Леонтьевичу было всего 30 лет. Это был красивый, стройный, жизнерадостный человек. И вот его жизнь оборвалась во цвете лет. За какую-то минуту до смерти ему крикнула Смекалова Таня из окна телеграфа: «Товарищ начальник, идите в укрытие». А он повернулся к ней, чтобы ответить и вдруг осколок… Крутикову Михаилу Викторовичу было всего 25 лет.

16 сентября 1943 г.

Ранней весной 1942 года с завода 174 из ВПЧ был командирован в город Череповец за семенами для огородов Олялин Алексей. Он привез много разных семян (кроме картошки, конечно). Урожай был хороший. После страшной зимы 1941–1942 г. изголодавшемуся народу овощи очень помогли, они многих вернули к жизни. По городу, где только было можно, выращивали овощи. Бойцы 25-й ВПЧ под руководством Большакова Ивана Васильевича раскопали большой участок на пустыре около Белевского поля, за Куракиной дачей. Личный состав был настолько увлечен выращиванием овощей, что следили за каждым растением, даже выращивали семена для следующего года. А в этом, 1943 г., участок 25-й части один из первых. Вчера, 17 сентября 1943 г. я побывала там. Папа провел меня по всему участку, как по каким-то достопримечательным местам. Я была удивлена. Женя Волкова ходила вместе с нами, она вытащила мне морковку и редис. Ах, какая крупная и сладкая морковь! Будет ли она такая вкусная после войны…

Я помню еще в прошлом, 1942 г., в это же время, в телеграф пришел нач. РУПО т. Штольцер и сказал, что звонил Кирилл Петрович Беззуб из больницы. Он тогда лежал в больнице при Большом доме, там была какая-то лечебница. Он был очень тяжело болен. Он просил, чтобы я принесла каких-нибудь овощей. На второй день я отнесла ему целую сумку морковки, свеклы вместе с ботвой, редиски, салату. Меня к нему не пропустили, а встретила меня женщина. Рассказала, что он не проживет долго. После он еще звонил по прямому телефону к нач. Штольцеру и очень благодарил за овощи, сказал, что лучше бальзама…

23 сентября 1943 г.

Ходили с Яшей и Зулиным за грибами на правый берег Невы, за 5-ю ТЭС по Покровской дороге. Принесли по целой корзине грибов. А какие хорошие грибы — подосиновики, подберезовики, волнушки и др., а белых только 3 нашли!!

26 сентября 1943 г.

С Надей Гаврон ходили за 5-ю ТЭС в поле, перекапывали картошку, вернее, искали. Набрали по целой противогазной сумке.

10 октября 1943 г.

Дорогая Шура, многое самое страшное уже позади, но неизвестно еще, что будет с нами. От тебя так и не получила ни одной строчки. Увидимся ли?..

Дальше