Огюст Ренуар

Пьер-Огюст Ренуар (1841–1919)

25 февраля 1966 года во многих странах мира торжественно отмечалось 125-летие со дня рождения замечательного французского художника Пьера-Огюста Ренуара (1841–1919).

Судьба была к нему благосклонна. На смену нищей неустроенной юности, суровым испытаниям зрелых лет к Ренуару пришла наконец спокойная умиротворенная старость. Немногим из товарищей живописца, вместе с которыми он когда-то начинал свой творческий путь, довелось познать такую же славу при жизни. «Когда ваша картина была повешена рядом с шедеврами старых мастеров, мы имели счастье увидеть, как один из наших современников занял свое место среди великих представителей европейской традиции», — писали Пьеру-Огюсту из Англии по случаю экспозиции его полотна в Лондонской Национальной галерее.

Но истинный триумф наступил после 1919 года, когда художника уже не было в живых. Одна за другой устраиваются выставки — ретроспективные и тематические; публикуются исследования — монографии и эссе, статьи и воспоминания. Пишут специалисты-искусствоведы, друзья, маршаны, потомки тех, кого в свое время писал Ренуар, литераторы, художники. Анализируется манера его живописных произведений, рисунков, пастелей, сангин, литографий, акварелей, скульптуры.

Среди этой необозримой литературы важное место занимают мемуары современников. Написанные на материале живых впечатлений, они служат не только прекрасным беллетристическим дополнением к многочисленным научным трудам, но часто и первоисточником.

Наиболее популярны мемуары Амбруаза Воллара^[196]. Предприимчивый торговец, создавший себе мировую славу деловым сотрудничеством с крупнейшими мастерами искусства, не без тайных целей занялся литературной деятельностью. Это была великолепная форма саморекламы.

От Ренуара не укрылись замыслы его домашнего биографа. Он добродушно замечал, что «Воллар очень хорошо пишет про Воллара».

Книга построена по принципу непринужденного диалога между автором и художником. Беседы на профессиональные темы чередуются с беглыми зарисовками быта семьи Ренуара, описаниями отдельных событий, визитов и встреч последних лет. И хотя из всех работ Воллара именно эта представляется наиболее добросовестной, на нее не всегда можно полагаться. Ренуар, не принимая всерьез навязанную ему роль новоявленного оракула и забавляясь настойчивостью интервьюера, склонен высказывать иногда нарочито парадоксальные суждения.

В 1949 году вышла книга Жанны Бодо «Ренуар, его друзья, его модели»^[197]. Отец Ж. Бодо был лечащим врачом семьи художника. Жанна познакомилась с Ренуаром в начале 90-х годов и стала работать под его руководством. Она с большой теплотой пишет об отдельных эпизодах жизни мастера, свидетелем которых ей довелось быть. Но Бодо, художницу среднего дарования, можно упрекнуть и в несамостоятельности: она пересказывает широкоизвестные факты, останавливается на примелькавшихся анекдотических ситуациях.

Жорж Ривьер, активный защитник импрессионистов в период их первых выставок, основавший по настоянию Ренуара газету «L’impressionniste journal d’art», опубликовал свою рукопись «Ренуар и его друзья» в 1921 году^[198]. Ривьеру, непосредственному участнику художественной жизни Парижа 70–80-х годов и постоянному посетителю дома Ренуара в Кань, удалось живо воссоздать атмосферу эпохи. Описания целеустремленной борьбы живописцев с официально-академическим искусством, интерпретация мыслей Ренуара, тонкое понимание особенностей его творческого кредо, оценка произведений, меткие характеристики других импрессионистов свидетельствуют не только о незаурядном литературном таланте Ривьера, но и об исторической объективности его суждений и выводов.

Однако ни Жорж Ривьер, ни другой превосходный мемуарист, художник Альбер Андре^[199] (его знакомство с Ренуаром относится к началу XX века) почти не имели возможности сталкиваться с живописцем в повседневной жизни.

Скрытые от лучших друзей, незначительные на первый взгляд, но тем не менее чрезвычайно интересные для будущего подробности могли быть доступны только близким родственникам мастера. И если бы один из них в будущем попытался написать о художнике, наверняка получился бы любопытный мемуарный документ.

Но когда автором подобной книги выступает не просто человек, близкий Ренуару, а один из выдающихся деятелей западной культуры нашего времени, натура, одаренная яркой индивидуальностью, то такое произведение представляет еще больший интерес.

В 1962 году в парижском и лондонском изданиях вышли воспоминания сына художника, Жана Ренуара^[200], знаменитого французского кинорежиссера.

Отбывая во время первой мировой войны обязательную воинскую повинность, двадцатилетий Жан был тяжело ранен. Отправленный для лечения в Париж, он приезжает к своему отцу. Долгие месяцы выздоровления проходят в обществе 74-летнего разбитого параличом Пьера-Огюста.

Только что овдовевший Ренуар болезненно переживает непоправимую утрату. Долгие беседы с сыном отвлекают его от печальных раздумий и вместе с тем теперь, на исходе жизни, он хочет еще раз оглянуться на пройденный путь.

Перед Жаном Ренуаром проходят картины жизни и творчества его отца, художника, чье имя неразрывно связано с прекраснейшими страницами искусства Франции.

Родился ли уже тогда замысел будущей книги? Вряд ли. Авиационная школа, где Жан Ренуар проходит специальную подготовку пилота-наблюдателя, театр военных действий (он дослужился до чина лейтенанта), занятия керамикой в первые годы мирной жизни (некоторые произведения Жана Ренуара экспонируются в музеях) и наконец приход в кинематограф — все это на время заслонило интерес к прошлому.

С 1925 года Жан начинает работать как кинорежиссер. Существенную роль в его творческом формировании сыграла деятельность группы «Авангард», эксперименты которой значительно обогатили изобразительные средства кино.

Память об отце и оставленная им в наследство любовь к живописи с самого начала сопутствовали замыслам Ренуара-кинематографиста. «Мне казалось, — пишет он позже, — что кинематограф таит в себе огромные неиспользованные еще возможности, меня привлекла мысль перенести на полотно экрана принципы живописной композиции. …Я занялся как бы изучением французского жеста по картинам моего отца и художников его поколения…»

Многие фильмы Ренуара второй половины 20–30-х годов демонстрируют высокую культуру пришедшего в кино живописца-профессионала («Дочь воды», «Нана», «Загородная прогулка»). Группа «Авангард» прекратила свое существование с наступлением эры звукового кинематографа. Теперь Жан Ренуар выступает как вполне сложившийся мастер звуковой кинодрамы (например, «Сука», «Будю, спасенный из воды»).

Во второй половине 30-х годов Ренуар создает свои лучшие произведения — фильмы, которые называют сегодня классикой мирового кино. В период 1935–1939 годов он становится одной из самых значительных фигур реалистического направления французского кинематографа и одним из крупнейших кинорежиссеров мира.

Новый этап в искусстве режиссера совпадает с важнейшими событиями в общественно-политической жизни страны. История Франции второй половины 30-х годов — это время напряженной и последовательной борьбы Компартии за создание единого народного фронта. Жан Ренуар оказывается в первых рядах прогрессивной творческой интеллигенции, примкнувшей к передовому рабочему движению.

По заданию КПФ он в рекордно-короткий срок снимает агитплакат «Жизнь принадлежит нам», приуроченный к предвыборной апрельской кампании 1936 года. Незадолго до этого выходит «Тони» (1934) — картина, повествующая о тяжелой жизни итальянских рабочих во Франции. В 1937 году режиссер заканчивает съемки «Великой иллюзии» — одного из лучших произведений мировой кинематографии 30-х годов. «Захватывающая человечность фильма определяет характер его воздействия на зрителя, его тенденцию — этот фильм направлен против натравливания народов друг на друга, он взывает к солидарности жертв войны», — писал вскоре после премьеры известный кинокритик Фридрих Вольф.

За «Марсельезой» (1938), посвященной революционным событиям 1789 года, следует натуралистическая драма «Человек-зверь» (1938, сценарий по роману Золя), за ней появляется остросоциальная сатирическая комедия «Правила игры» (1939).

Немецкая оккупация вынуждает Ренуара покинуть родину. Он едет в Италию, а 1941 год застает его в студиях Голливуда. Ряд снятых там фильмов продолжает реалистическую линию 30-х годов. Однако вскоре дает себя знать влияние развлекательно-коммерческой продукции Голливуда. По-видимому, теперь, когда Ренуар менее напряженно работает в кинематографе, он начинает обдумывать книгу воспоминаний о своем отце. Первые наброски откладываются в связи с запуском фильма «Река» (1951), который снимался в Индии.

В 1951 году Жан Ренуар возвращается в Европу. Картины «Золотая карета» (1953) и «Французский канкан» (1955) — новое смелое претворение достижений живописи на киноэкране. В 1959 году выходит «Завтрак на траве», создатель которого мастерски использовал возможности цветной пленки. «Ренуар сумел показать изломанный ствол оливкового дерева в манере, близкой Сезанну, а освещение таково, что ему мог бы позавидовать Ван-Гог», — писала «Юманите».

В промежутках между съемками Ренуар все больше и больше времени уделяет литературному труду. Вернувшись в США, он целиком погрузился в работу над рукописью. После того как замысел и общий план книги вынашивался почти двадцать лет, Ренуар решает подготовить ее к изданию. «В прошлом я неоднократно упрекал себя в том, что не опубликовал тотчас после смерти отца его высказывания. Теперь я об этом не жалею. Годы и личный опыт позволили мне лучше их осмыслить», — объясняет он.

В последнее время, закончив съемки сатирического фильма «Это революция», Жан Ренуар работает над камерно-психологическим фильмом «Аспекты любви» по роману английского писателя Дэвида Гарнетта.

Подобно многим мемуаристам, автор^[201] сознательно избирает жанр свободного повествования. Это дает ему право распоряжаться хронологической последовательностью событий и не останавливаться на творческой эволюции мастера. Он определяет задачу проделанной работы только как «частичный ответ на вопрос, который мне часто задают: „что за человек был ваш отец?“»

Для историка искусства некоторые приводимые в книге сведения могут вначале показаться недостаточно серьезными в характеристике Ренуара-художника. Мемуарист считает, что анализ произведений живописца, так же как и сократовских диалогов — дело специалиста: но разве «мы не были бы признательны свидетелю, который поведал бы нам, например, как вел себя Сократ во время приступа зубной боли?»

Жана Ренуара нельзя упрекнуть в банальности изложения: он то останавливается на философских рассуждениях своего отца, то рассказывает об излюбленных в семье кулинарных рецептах и фасонах одежды, то как истый режиссер строит броский литературный монтаж, напоминающий своей наглядностью зримые кинокадры. Однако было бы неверным сводить своеобразие его стиля только к занимательности и оригинальности. Свободные переходы от деталей к обобщениям, от описаний к выводам обусловлены внутренней логикой мыслей автора.

Данные о детстве Ренуара, его семье, окружении приводятся обычно во всех монографиях и общих трудах об импрессионизме. В книге Жана Ренуара широкоизвестные сведения расцвечиваются множеством новых любопытнейших подробностей. Мемуарист повторяет версию Воллара о дворянском происхождении деда живописца — версию, в достоверности которой никто не может быть уверен, но сам факт которой дает простор для фантазии и предположений. Он приводит отрывки из статьи Анри Югона, изучившего генеалогию рода Ренуара. Целесообразность воспроизведения такого документа бесспорна — в настоящее время доступ к газете «La Vie limousine» (1935), где были опубликованы материалы Югона, довольно затруднителен. Экскурсы автора в различные исторические эпохи — например, резкий скачок в повествовании от 1845 года (времени переезда будущего художника в столицу) к 1919-му, году его смерти, кажутся порой произвольными, прихотливыми, но они настолько конкретны и образны, что убеждают больше, чем основательные выкладки ученых специалистов.

По воле автора незначительный эпизод становится предлогом для самой причудливой игры воображения. Здесь Ренуар-мемуарист уступает место Ренуару-режиссеру. Как романтичны возникающие перед нами призраки героев Александра Дюма — а ведь они обязаны своим «вторым пришествием» лишь мимолетно упомянутой в рассказе живописца старинной улочке Аржантей, снесенной по приказу Османна…

Кинематографист, часто воскрешающий прошлое на экране, переносит этот прием и на страницы книги. Он обладает удивительным даром делать далекое — близким, отвлеченное — конкретным. Фраза, небрежно оброненная отцом в беседе, служит сыну чем-то вроде первоначального живописного наброска, который постепенно превращается в сверкающее красками полотно. История для Ренуара — это не просто сумма фактов. Это и прелесть случайного, полузабытого, того, что заставляет ощутить аромат эпохи, ее живое дыхание.

Многое в Ренуаре-живописце становится понятнее после знакомства с этой книгой. Его трудолюбие, его доходящая до педантизма аккуратность (вспомним, в каком порядке содержал Ренуар свою палитру, ящик с красками) и бережливость и в то же время его презрение к стяжательству и тщеславию, склонность ко всему естественному, непритязательному, его доброта и жизнерадостность были воспитаны с детства. Скромной ремесленной семье портного обязан Ренуар и поддержкой в выборе профессии. Здесь больше верили в непреходящую пользу ручного труда, чем в неясные перспективы капризной театральной карьеры, которой соблазнял мальчика знаменитый Гуно.

Автор подробно рассказывает о первых шагах Ренуара в роли художника по фарфору. Хотелось бы только лишний раз подчеркнуть важное значение этих шагов для формирования творчества Пьера-Огюста. Овладев традиционным, постепенно умиравшим в XIX веке ремеслом, юноша получил ценный урок на всю жизнь. Он познакомился с почти утерянными ныне навыками и рецептами, и это навсегда определило его интерес к технологической стороне живописного процесса. Не случайно на склоне лет Ренуар напишет предисловие к трактату Ченнино Ченнини. И там он, в частности, обратит внимание на печальные результаты современной промышленной специализации, которая вынудила художника пользоваться готовыми красками и заставила его утерять непосредственный критерий качества живописных материалов.

И разве не в ремесленных мастерских родилось ренуаровское неприятие, почти ненависть к обезличенной продукции фабричного производства? Мастер часто и много говорил на эту тему. Отрицая бездушную нивелировку — неизбежное следствие капиталистического прогресса, — он отстаивал право на выражение индивидуальности и в искусстве и в ремесле.

Кроме того, расписывая фарфор, а позже веера и полотняные шторы, Ренуар вынужден был обратиться к самостоятельному изучению национального искусства, к творчеству таких художников, наследие которых могло быть использовано в практике ремесленника-прикладника. Следуя своим индивидуальным склонностям и интуитивно постигая законы декоративного искусства, он сумел найти истинных учителей. И, прибегая на обеденный перерыв в Лувр, юный подмастерье уверенно шел в залы, где висели полотна Ватто, Буше и Фрагонара.

В будущем Ренуар не раз будет сомневаться в правильности избранной им художественной доктрины, будет нередко отказываться от того, чем недавно гордился, будет искать и экспериментировать. Но требования, предъявляемые им к произведению искусства, не изменятся на протяжении всей жизни: станковая картина должна быть непременно «приятной, радостной и красивой» и задача творца — сделать ее «праздником для глаз». В стремлении сохранить декоративные функции живописи сыграла определенную роль и практика в ремесленных мастерских.

На одной из страниц автор сообщает, что отец «любил задерживаться на своей юности и скользил по более поздним воспоминаниям». Эта оговорка относится в первую очередь к рассказу о начале учебных занятий Ренуара. Тут в текст мемуариста вкралась небольшая ошибка (возможно, его дезориентировал сам художник): Ренуар попал в ателье Глейра (частную, существовавшую независимо от Школы мастерскую) уже после поступления в Школу изящных искусств^[202] и занимался параллельно в классах Школы и у частного педагога.

Но приход в ателье Глейра был действительно рубежом в жизни Ренуара. Здесь он встретился с Моне, Базилем и Сислеем, творческая дружба с которыми определила его будущее.

Что представлял собой швейцарец Глейр (1808–1874), претендовавший на роль наставника молодых живописцев?

Он возглавлял мастерскую с 1843 года, когда ее прежний хозяин, Деларош, уехал в Италию^[203]. Ориентируясь якобы на живопись классицизма с его культом рисунка, идеально-прекрасных, достойных античности и Ренессанса форм, с его предпочтением пластической моделировки в ущерб выразительности цвета, Шарль-Габриэль Глейр был типичным представителем салонного академизма. Специальностью Глейра были исторические и мифологические сюжеты, которые он виртуозно разрабатывал в формах модного эклектического стиля «неогрек».

Правда, своим ученикам Глейр давал относительную свободу, предостерегая лишь против «этого чертова цвета, который может в конце концов слишком вскружить голову». Колорит Ренуара, сделавшего собственные выводы из созерцания полотен XVIII века, особенно раздражал учителя. Но юноша с непостижимым упорством стремился овладеть профессиональными навыками — в первую очередь мастерством рисунка и знанием анатомии. И тут советы Глейра могли быть полезны ему.

Интересы Ренуара в ученический период^[204] и в первые годы самостоятельной работы отличались разнообразием, несвойственным начинающему художнику. Он пробует свои силы в разных живописных жанрах. Его вдохновляют и натюрморты Фантен-Латура, и детские портреты кисти Коро, и пейзажи Диаза, и академические «nu», и бытовые сцены Курбе.

Уже в ранних холстах отчетливо проявилась особенность художественного мышления Пьера-Огюста, никогда не пренебрегавшего возможностью «почерпнуть у каждого мастера то удовольствие, которое он хочет нам дать». Вначале это объяснялось и неуверенностью в своих силах, но столь увлекающаяся натура, какой был Ренуар, сохранит эту способность творческого восприятия чужого живописного опыта и позже: в кризисную эпоху «острой манеры», о которой будет говориться ниже, и в лучший, так называемый импрессионистический период (произведения, навеянные «восточными» холстами Делакруа), в отличие, например, от Клода Моне, который всегда искал только конкретные натурные впечатления, очищенные от привходящих ассоциаций.

В 60-е годы Пьера-Огюста и его товарищей особенно интересовало творчество Курбе, этого «художника жизненной правды». «Непримиримые», как называет их Жан Ренуар, тоже хотели сделать содержанием своего искусства современную повседневность. Недаром первый разговор Базиля и Ренуара закончился восторженными похвалами Курбе. Кроме того, предметом внимательного изучения «Непримиримых» стали полотна Эдуарда Мане, живописное новаторство которых во многом помогло им. Свои ранние произведения Ренуар писал в закрытом помещении: «пленерная революция» импрессионистов еще подготавливалась. Но уже в конце 60-х годов Ренуар вместе с Моне, Базилем, Писсарро и Сислеем работает исключительно на открытом воздухе. На первых порах проблема пленерной живописи понималась им опять-таки в плане реминисценций. Его «Лиз» (1867) напоминала одновременно и «Деревенских барышень» Курбе и «Даму в саду» Моне. Принятая в Салон 1868 года, она подкупила критиков тонко переданной игрой рефлексов и сравнительно традиционной манерой письма.

Пробным камнем на пути самостоятельного решения проблемы явился «Портрет четы Сислей» (1868). Художник заставляет зрителя поверить в естественную непринужденность поведения своих героев (в сравнение с ними персонажи ранних работ кажутся позирующими нарочито), зафиксировав их в как бы «случайных» позах. Но четкость рисунка, несколько условное распределение света и тени, излишняя резкость колорита разрушают ощущение воздушной вибрации, которого в первую очередь хотел добиться художник.

Чего же не хватало для этого? И Ренуар и Моне одинаково упорно искали ответа на этот вопрос, внимательно изучая опыт своих предшественников, в первую очередь Констебля, Курбе, Добиньи, Будена, Мане.

Задача «Непримиримых» сводилась не только к раскрытию своеобразия современных им жизненных явлений, но и к созданию нового способа художественного видения. Ориентируясь в первую очередь на натуру и внимательно изучая работы предшественников, Ренуар и Моне находят собственное решение.

Ренуаровские «Лягушатники» (1868–1869, Москва, ГМИИ им. А. С. Пушкина; Винтертур, частное собрание; Стокгольм, Национальная галерея) — пример освобождения от традиций и нового понимания формы. Не прибегая к приему «доработки» в мастерской, художник начинает и заканчивает холст под открытым небом. Такой метод открывал перед ним широкие горизонты. Прежде всего он исключал традиционную схему построения композиции, Ренуар фиксирует «кусок жизни» в таком виде, в каком его предлагает сама жизнь: срезанное рамой пространство позволяет зрителю как бы мысленно войти в картину.

Работа на натуре давала возможность непосредственно наблюдать вибрацию света и воздуха. Растворенные в пленерной среде предметы почти утрачивают пластическую изолированность и весомость. Нескончаемое движение — вибрация атмосферы, струящаяся вода, плывущие лодки, мелькающие на берегу пары — настолько захватывают художника, что не позволяют ему уловить четкость отдельных контуров. Их заменяют чуть неопределенные, словно тающие в воздушной дымке очертания, которые намечаются на полотне раздельными, несовпадающими с предметной формой мазками.

На пленере цвет предметов взаимодействует со световыми рефлексами. Отказавшись от подмалевка и промежуточных переходов, живописец работает чистыми, несмешанными тонами. И все красочное и световое разнообразие природы, причудливая игра солнечных бликов и неуловимых цветных теней становятся теперь доступны его кисти.

Так, в общих чертах, выглядело на практике открытие «Непримиримыми» «самой сущности света», о котором говорится в книге.

Отныне для художника наступает пора свободного и радостного творчества. В 70-е годы Ренуар становится одним из блистательных интерпретаторов нового живописного метода. Он экспонируется вместе с другими импрессионистами, его поиски неотделимы от коллективных устремлений группы. Это время было, пожалуй, самым плодотворным, самым счастливым в его жизни.

Завоевания «пленерной революции» давали каждому из художников простор для творческой инициативы. Моне, Писсарро и Сислей уходят в наблюдение природы. Природа для Пьера-Огюста — только один из многих аспектов современной реальности.

Интерес художника к проблеме среды и пленера, который сближает его с импрессионистами, не исключает интереса к передаче предметных форм. В отличие от Моне предмет сохраняет у Ренуара свою структурную определенность, не растворяясь окончательно в световоздушной вибрации. Живописец предпочитает более слитный и разнообразный мазок, придает большое значение выразительности теплых тонов. Он стремится выявить обособленность предметных форм, их осязаемость, телесную весомость.

Особое место Ренуара среди других импрессионистов определяет главный герой его искусства — человек. Для Моне, например, пленер был главным и чаще всего единственным объектом наблюдения. Человек привлекал его только как необходимый колористический акцент и тем самым становился равнозначным другим предметам. Ренуар же воспринимает природу как естественную жизненную среду, которая дарит человеку спокойствие и безмятежность. Поэтому для творчества мастера 70-х годов сюжет чрезвычайно важен. В этом проявилась определенная традиционность его искусства. В картине «Влюбленные» (1875) мы видим сидящую на опушке нежную пару, замечаем брошенные в траве букет и шляпку, зрительно «прощупываем» перспективу пригорка. Ренуар сохраняет сюжетную и пластическую значимость предмета. И вместе с тем он создает особую эмоционально-красочную атмосферу, где растворяются многие «пленерные детали», которые были бы для Моне основным предметом наблюдения. Свободно течет мазок, оттенки голубого и зеленого сплетаются в пронизанную рассеянным светом цветовую гамму, создавая почти физическое ощущение томной неги, мягкого полумрака, напоенного полевым ароматом горячего воздуха.

Ренуар живет в своем особом мире, мире, полном неповторимого обаяния и поэзии. Мечта художника о радостной счастливой жизни — не утопия: это современный ему Париж, многолюдные улицы которого располагают к непринужденному общению, это беззаботное веселье танцевальных «суаре», это праздничное оживление театральных лож, подвижное лицо молоденькой инженю или мидинетки, это гостеприимные ресторанчики, где отдыхают за рюмочкой вина клерки и их подружки, это буйное цветение летней природы, недолговечная свежесть распустившихся бутонов. Ничто не раздражает здесь Ренуара, ничто не вызывает желания выносить приговор, морализовать, печалиться, приходить в отчаяние.

Автор книги приводит высказывание художника о том, что «жизнь — это состояние, а не предприятие», подчеркивая, что отцу такое «состояние представлялось радостным». Кажущееся бездумие Ренуара на самом деле не что иное, как мудрая прозорливость философа, который понимает, сколь быстротечна отпущенная человеку жизнь. И в том, чтобы превратить ее в «радостное состояние», подсказать людям идею созидания жизни во времени, видит Ренуар свой творческий долг.

Поэтому он любуется только теми сценами, в которых раскрывается естественная способность человека радоваться жизни, наслаждаться ею. Каждая из картин Ренуара — это гимн самому факту земного бытия.

Впервые произведения живописца были широко представлены на 1-й выставке импрессионистов. Как и работы других художников этой группы, они либо вызывали бурю негодования, либо оставались незамеченными. Жан Ренуар приводит ряд выдержек из парижской прессы 70-х годов, не без горечи перечитывая злопыхательские статьи критиков. Кажется невероятным, что именно «Ложа» (1874) — шедевр Ренуара, в котором проявилось все его восхищение женским обаянием, его упоение «праздником жизни», его необыкновенный дар видеть вокруг «богатство красочных ценностей», так шокировал публику. При созерцании картины вспоминается рассказ художника о его детском посещении Оперы, сверкающей музыке Доницетти, шумном зрительном зале, где «ложи выглядят оправой, оттеняющей красоту девушек». Одна из них, оживленная, в нарядном туалете — перед нами. Она изображена крупным планом, словно приближенная линзами бинокля, в который мы случайно увидали ее. Такое впечатление достигнуто срезом полукруглого барьера ложи и небольшой сдвинутостью фигуры от центральной оси холста. Мазок Ренуара, гладкий и слитный в ранние годы, раздельный и мелкий в «Лягушатниках», становится теперь поразительно разнообразным. Мелкие параллельные мазки передают глянец накрахмаленного пластрона сидящего в глубине ложи мужчины, чья фигура окутана мягким полумраком; густые и резкие — лепят каштановые пряди дамской прически; жидкие, почти прозрачные — прописывают кожу; широкие и свободные — намечают складки платья. Важную роль в колористическом строе полотна играют оттенки черного — от глухих тонов фрака до блеска атласных лент и глянца веера. Мастер часто прибегал к помощи этой «королевы красок», от которой отказались другие импрессионисты.

Властью своего артистизма Ренуар заставляет и зрителя включиться в ту особую атмосферу, которая царит в этой ложе. Источаемый гвоздикой пряный аромат, слабый запах духов и пудры, теплый сумрак, звуки настраиваемых инструментов, мягкий гул партера, радостное оживление перед началом спектакля — все это ощущал сам художник и все это он сумел передать в своей живописи.

Радостное приятие мира, восхищение его чувственной прелестью определило и круг интересов Ренуара-портретиста.

В период, когда идея групповой выставки получает практическое осуществление и «корпоративный» дух воодушевляет ее участников, живописец остро чувствует своеобразие духовно близкой ему творческой личности. Интерес Ренуара к раскрытию сложных многогранных характеров проявился в психологически-содержательных образах Моне (1872, 1875), Сислея (1872), Шоке (1876). Но линия аналитического портрета не стала для него ведущей. Несмотря на то, что некоторые характеристики Ренуара отмечены проникновением в интеллектуальный мир модели (яркий пример тому изображения Виктора Шоке), он сравнительно редко создает сложно-психологические портреты.

Этого «живописца счастья», как назвал его А. В. Луначарский, больше влечет простодушная ясность детских и женских характеров. И здесь он ищет такие черты, которые не позволяют нарушить душевное равновесие самого художника, поколебать его представления о внутренней цельности человека.

Только в юных образах открывает Ренуар созвучную собственному мироощущению гармонию. Его портретам свойственна всегда большая теплота и искренность. Живописец, который хотел передать красочное богатство мира и обладал удивительным чутьем колориста, находит в облике детей и женщин столь необходимые ему «радостные цветовые сочетания». Изображая детей, Ренуар любуется румяными личиками, блеском сверкающих глаз, шелковистыми волосами с вплетенными в них яркими лентами. Ребенок в его искусстве приобретает почти символическое значение естественного здорового начала, олицетворяет единство духовной и физической чистоты. Полная наивного очарования девочка Легран; серьезная Гримпель; шаловливая Шарпантье; хрупкая Жанна Дюран-Рюэль, позирующая художнику с кокетством взрослой дамы; светски-благопристойная Марта Берар — все они индивидуальны и похожи одновременно, потому что в них воплотился идеал художника. Обаяние женственности, которого постоянно ищет Ренуар в своих героинях и которым он восхищается с истинно романской откровенностью, открывается ему даже в детских моделях. В этих «маленьких женщинах» художника волнует та же грация, то же изящество, что и во взрослых парижанках.

Ренуар часто изображал своих героев в пейзажной или жанровой среде. В этом проявилась характерная для французского портрета того времени тенденция представить человека в неразрывных связях с природой и жизнью.

Испытывая «страстное наслаждение процессом живописи», мастер отвергал «думающие фигуры», которые мешали ему «петь свою песню во весь голос». Но зато, когда живописец видел модель, «чья кожа не отталкивала свет», его сомнениям приходил конец. Это могла быть простая служанка и аристократическая дама, натурщица с Монмартра и популярная актриса.

В 70-е годы Ренуар написал несколько портретов известных тогда в Париже актрис — Самари и Анрио. Ренуар любил зрелища: не нравоучительные пьесы и слезливые мелодрамы, а веселые спектакли Комеди Франсэз и процветающее в то время «Варьете». Здесь он находил своих единомышленников — артистов, которые хотели дарить людям только радость. А его наблюдательный глаз художника отмечал подвижные лица молоденьких актрис, выразительность их мимики, отточенные требованиями сцены гибкость и пластику движений. Он радовался изысканной простоте их туалетов, неожиданным эффектам искусного макияжа, всем этим маленьким секретам, которыми в совершенстве владеют парижанки. Портретный метод мастера основан не на сложном анализе или глубокомысленном размышлении. Это удивительно тонкое и острое переживание мимолетных психологических нюансов и неуловимых мимических оттенков. Передать их, казалось бы, почти невозможно. Невозможно — но только не для Ренуара. Его обостренная реакция на зрительные впечатления позволяет передать все это с необыкновенной жизненной убедительностью и живописным артистизмом. В одной и той же модели мастер каждый раз открывает нечто новое: вот Самари в домашнем платье, веселая, непринужденная; вот она же с веером в руке, смотрящая томно и чуть рассеянно; вот актриса словно беседует с кем-то, и ее лицо отражает и радостную готовность улыбки, и внимательную заинтересованность, и оживление; вот она стоит в вечернем платье, светски радушная и приветливая.

В портрете Анрио нет того, что можно было бы назвать зрительной достоверностью формы, цвета или рисунка, но его живопись кажется столь же одухотворенной, как и сама жизнь. Окутанный ясным светом, контур фигуры будто сливается с мягко-сияющим опаловым фоном. Лишенный теней цвет плывет, обволакивает формы, почти растворяет их. Тонкий, подобный акварели мазок передает воздушность голубоватой ткани, серебристое мерцание ожерелья, нежность жемчужно-розовой кожи. Очертания овала лица, покатых плеч и рук даются только намеком, который убеждает больше, чем добросовестное описание. Все зыбко, все ускользает, струится, и в этой неопределенности начинают влажно сиять глаза, дрожать ресницы, гореть румянец.

Колористическая гамма полотна построена на сочетаниях голубого, розового и коричневого. И здесь художник достигает удивительного разнообразия и тонкости вуалирующих светоносных оттенков. Живопись Ренуара здесь так совершенна, что кажется, будто ему не стоило никаких усилий превратить грубый холст в величайшее произведение искусства. Один из исследователей творчества мастера сказал, что живопись портрета Анрио дышит, соперничая в живой трепетности с самой моделью. Если худенькую, грациозную травести Анрио Ренуар увидел в сиянии изысканно-холодных опаловых тонов, то портреты Жанны Самари, актрисы на амплуа субреток, он написал в теплой звонкой гамме.

Лучшее из многочисленных изображений Самари принадлежит Музею изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Публика долго не хотела принимать живопись импрессионистов, а работы Ренуара ее особенно возмущали. Это о московском полотне писал в 1877 году критик Балле: «Так хорошо знакомая голова очаровательной модели проиграла на грубом розовом фоне, не позволяющем расцвести тонам тела. Губы и подбородок моделированы синими тонами, которыми художник должен был воспользоваться, чтобы выделить это залитое светом лицо… Какой странный портрет! Ничто, мне кажется, не было более далеким от истинной правды». Жану Ренуару не попалась на глаза эта заметка, которая могла бы навести его лишний раз на печальные размышления о человеческой недальновидности.

Самари, «одной из прелестнейших женщин прошлого века», автор посвятил не одну страницу своих воспоминаний. Он смотрит на дом, где она когда-то жила, перебирает в памяти ее портреты, любуется репродукцией с эрмитажного холста. Действительно, произведения Ренуара, которые хранятся в музеях СССР, известны во всем мире. Им могут позавидовать многие крупнейшие коллекции Европы и Америки.

На распродаже собрания, принадлежащего потомкам композитора Шабрие, имя которого нам хорошо известно из книги, русский меценат С. И. Щукин купил «Анну». Этот шедевр Ренуара украшает сейчас зал Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Картину называют еще «Нагая женщина, сидящая на кушетке».

Тема «nu» — обнаженной натуры — особенно привлекала современных Ренуару художников академического толка, которые, приспосабливаясь к вкусам буржуазного обывателя, заполняли Салон игривыми изображениями Венер, Сусанн и наяд.

Ренуар пишет конкретную натурщицу (на 2-й выставке импрессионистов холст назывался «Этюд. Анна»), ее полное тело, ее лицо, лишенное классической правильности черт. В картине ничего не происходит: женщина не скрывает того, что просто позирует художнику, а ему достаточно мотива «nu», чтобы создать одно из прекраснейших произведений мировой живописи.

Ренуар сажает модель в кресло, фоном выбирает разбросанные вокруг одежды и ткани. Он распластывает реальное пространство комнаты, превращает его в поверхность, на которой располагаются не объемные предметы, а их цветовые обозначения. Художник видит, как поток яркого света заливает фигуру, зажигая ее ослепительным сиянием, как по-разному отражают этот свет смятые в беспорядке гладкие ткани и ворсистая фактура кресла, как «вбирает» его матово-розовеющее тело и как мягко оно начинает светиться. Он заставляет и нас постигать красоту голубовато-изумрудных, холодных в тени оттенков белья, которые принимают теплые отблески от телесных тонов, связывая их легкими рефлексами и бликами. Мы ощущаем холодный блеск браслета и влажных голубеющих белков глаз, начинаем оценивать разницу между теплым румянцем и нежной шелковистостью тела. Мастер пишет прозрачно, накладывая один слой краски на другой, что придает живописи тончайшее мерцание, притягивающее наш взгляд в глубину.

Словно в холодном зеленовато-голубом ореоле предстает это сверкающее красками и излучающее свет живое теплое тело. Как ликующий гимн красоте человеческой плоти, как символ радостного восхищения ее чувственной прелестью, как выражение бесконечного восторга перед ее красочным богатством звучит это замечательное произведение Ренуара.

Для творчества мастера 70-х годов было характерно особое разнообразие жанров и тематики. Портрет — интимный и парадный, городской и сельский пейзаж, декоративные росписи, натюрморт, обнаженная натура, бытовые сцены — все привлекало в то время Ренуара и все удавалось ему тогда.

К 3-й выставке импрессионистов 1877 года художник подготовил одно из самых сложных по замыслу произведений «Мулен де ла Галлетт»^[205]. История его создания восстанавливается Жаном Ренуаром последовательно и очень подробно. И теперь при взгляде на известное луврское полотно будет непременно вспоминаться подвижный худощавый Пьер-Огюст, с трудом перетаскивающий большой холст по крутым улочкам Монмартра, кокетливые модистки — импровизированные натурщицы, веселый бал в пользу учрежденного Ренуаром «Пупоната», о котором с таким увлечением рассказывает автор книги, счастливое беззаботное время, когда «механика не успела еще завладеть жизнью и люди умели смеяться по-настоящему».

Что привлекло Ренуара в этом столь обычном для Монмартра зрелище отдыха богемы — художников, студентов, мидинеток, актрис, натурщиц? Та поэтичная атмосфера бездумной радости, без которой жизнь казалось ему незаполненной и бессмысленной? То очарование неуловимых улыбок, взглядов, полунамеков, возникающих между людьми и рождающих трепетную взволнованность мимолетной влюбленности, которыми он так восхищался, созерцая картины Ватто? Та здоровая жизнерадостность, которую дарил ему мир и которую он со всей щедростью и полнокровностью своего таланта отдавал людям? Или интерес к фиксации изменчивых движений танцующих, прихотливой игры бликов затухающего солнца и цветовых пятен?

Ренуар выхватывает из мелькающего калейдоскопа веселящейся толпы только один фрагмент и, остановившись на нем, стремится убедить в его кажущейся «случайности» и мгновенности. Все усилия художника направлены на то, чтобы передать подвижность изображенной сцены, ощущение ее текучести во времени. Грациозные па вальсирующих, скучающая поза девушки у дерева, мечтательное лицо сидящей на скамейке дамы и обнимающая ее подруга, внимательный взгляд юноши, который быстро набрасывает карандашом ее портрет — как нестабильны все эти образы и как трудно передать их в зрительно-конкретных формах. Наш взгляд не задерживается ни на одной детали, он как бы мельком пробегает по этому уголку сада, вынося общее ощущение пульсирующего ритма жизни, которое рождают причудливые переплетения круглящихся линий и силуэтов, скользящие солнечные пятна, розовато-лиловые и сине-голубые цветовые сочетания. Эту «жизнерадостную песню юности и солнцу» Ренуара в тяжелые годы нацистской оккупации копировал другой французский художник — Рауль Дюфи.

На 4-й выставке импрессионистов Ренуар уже не экспонировался. Художник посылает свои работы в Салон, возможно, под влиянием семьи издателя Шарпантье. Критика благосклонно встретила «живую и умную» кисть Ренуара, «улыбающуюся грацию портрета мадам Шарпантье с детьми» — картины, которая была отмечена чисто салонной красивостью. Многие друзья мастера приходят впоследствии к выводу, что Ренуар «хотел найти формулу, которая могла бы одновременно удовлетворить и его совесть художника и вкус любителей живописи». Появляется привкус легкой идеализации и сентиментальности, особенно в парадных портретах. Одновременно в произведениях конца 70-х годов обнаруживается тенденция к большей графической четкости: работая на пленере, Ренуар заканчивает теперь некоторые части картины в ателье.

В последующие годы тяготение к линейной определенности и выразительности контура становится еще очевидней. Важное значение в творческой эволюции мастера имела его поездка в Италию. Фрески Рафаэля и помпеянская живопись заставляют художника критически оценить свои прежние работы. Изучая светотеневые соотношения, объемную моделировку форм, гармонию локальных тонов, живописец приходит к выводу, что «Рафаэль, который никогда не писал на пленере, тем не менее изучил солнечный свет. Фрески Фарнезины полны им». Импрессионистический метод работы на открытом воздухе, где свет богаче и разнообразнее, чем ровное освещение мастерской, сковывает возможности художника, отвлекает его от изучения композиции, мешает проработке форм и выразительности рисунка — рассуждает Ренуар. «Когда видишь закат солнца в природе — бываешь поражен, но если этот эффект длился бы вечно, то утомлял бы; между тем то, что лишено эффектов, не утомляет», — говорил он впоследствии о своем увлечении передачей кратковременных натурных впечатлений. Вначале Ренуар пытается применить новые приемы к уже разрабатываемым ранее темам. В вариантах «Танца» («Танец в городе», «Танец в деревне», «Танец в Буживале») рисунок играет чрезвычайно важную роль. Он постепенно вытесняет интерес Ренуара к пленеру. Если в предварительном наброске (например, «Танец в Буживале») линия не теряет своей живой выразительности, то в законченных живописных вариантах она приобретает некоторую сухость.

Жанровые сцены и портреты, преобладающие в период 70-х годов, вскоре перестают удовлетворять художника. Он мечтает о монументальных композициях и в 1883 году начинает полотно «Большие Купальщицы» (закончено в 1885 г.). Это была попытка создания образов обобщенного плана, воплощения темы в несколько отвлеченных формах. Автор «Обнаженной после купания» обращается теперь к жанру «nu» как к классическому мотиву, ориентируется на рельеф Жирардона «Купание нимф», переосмысленную композицию которого переносит в собственное полотно. Художник отказывается от индивидуальных характеристик. Картине свойственны четкость контурных очертаний, точный сухой рисунок, выразительность замкнутых, ровно освещенных форм. Прописав холст слоем свинцовых белил, придающих ему особую гладкость, Ренуар работает слитным, фактурно слабо выраженным мазком. Цвет — розовые, бело-голубые, светло-желтые, оранжевые тона — трактован жестко, без переходов и нюансов. Полотно блестит словно эмалевое — это, скорее, декоративное панно, нежели станковая картина.

В «Больших купальщицах» наиболее последовательно проявились черты той манеры, которую называют «сухой» или «острой». В это время рисунок начинает занимать Ренуара и как самостоятельный вид искусства, как определенное дисциплинирующее начало в противовес импрессионистической «незавершенности».

Графическое наследство Ренуара многообразно. Он работал в технике сангины, пастели, акварели, делал карандашные и перовые наброски, пользовался цветными мелками.

Жан Ренуар рассказывает, как беспечно относился художник к своим рисункам^[206]. Многие оказались уничтоженными или утерянными.

Самые ранние из сохранившихся рисунков датируются концом 70-х годов — это портреты писателей, композиторов и художников, выполненные для журнала «La Vie Modeme», который издавал Жорж Шарпантье. К этому же времени относится одна из самых красивых пастелей Ренуара — «Зонтики»^[207], построенная на изысканных, тонких сочетаниях нежно-голубых и лимонно-желтых тонов.

В 80-е годы мастер начинает работать в технике сангины. Сангина, пастель, цветные мелки давали Ренуару возможность широко использовать цвет, решать колористические проблемы на материале графики. Как и Дега, он блестяще использует то сочные, то деликатные переходы пастельных карандашей, зернистую фактуру, которую оставляет на бумаге крошащийся под нажимом мел. Вероятно, под влиянием Дега в 80–90-х годах Ренуар выполняет серию одевающихся, моющихся, причесывающихся женских фигур. Один из лучших черно-белых перовых рисунков художника — «Женщина с муфтой»^[208] — принадлежит гравюрному кабинету ГМИИ. Лист отмечен необыкновенным изяществом и точностью линий, фактурной осязательностью в передаче предметов.

Большая часть акварельных пейзажных набросков была сделана в 1888 году, когда Пьер-Огюст, возвращаясь из Жа-де-Буффан, где он работал вместе с Сезанном, остановился в Мартиг. Мелкие мазки, чистые тона красок — алые, золотисто-желтые, изумрудно-зеленые, светло-голубые — создают мерцание, вибрацию цвета, свежесть и интенсивность которого подчеркивается просвечивающей белой бумагой.

Автор книги несколько раз возвращается к рассказу о взаимоотношениях двух выдающихся художников Франции конца прошлого века, отмечая ту глубокую духовную симпатию и близость, которые связывали Сезанна и Ренуара. Дружба эта не замедлила сказаться на творческом почерке последнего. Результатом совместной работы с Сезанном было обращение к жанру натюрморта, который раньше использовался преимущественно как вспомогательный (например, в «Завтраке лодочников», «Портрете мадам Шарпантье с детьми» и т. д.). Натюрморты 80–90-х годов — это изображения спелых сочных плодов юга, пышных букетов. Фрукты, цветы, деревья, человек представляются художнику олицетворением вечно цветущей, обновляющейся жизни. Отсюда момент определенного обобщения, который присутствует в натюрмортах мастера и который, в отличие от пластически-объемного синтеза материи Сезанна, раскрывается у Ренуара в буйно-красочных образах щедрой, плодоносящей природы, питаемой соками земли и жарким, немеркнущим солнцем. Влиянием искусства Сезанна отмечены также и некоторые пейзажи 80-х годов, где появляется интерес к глубинному построению, новому пониманию архитектоники пространства. Ренуар часто писал тогда гору св. Виктории — излюбленный мотив художника из Экса.

В конце 80-х — начале 90-х годов оживают юношеские увлечения Буше и Фрагонаром. «Я возвращаюсь — и это прекрасно — к старой живописи, нежной и мягкой… Тут нет ничего нового: это продолжение искусства XVIII века», — говорит Ренуар. Некоторые пейзажи и «nu», написанные гибкой, плавной кистью в мягко переливающейся серебристо-голубовато-розовой гамме, могут служить примером этого промежуточного этапа, когда мастер не отказывается окончательно от выразительности контурных очертаний, но смягчает их. Обнаженные фигуры купаются в красочно мерцающем мареве света и воздуха. В цветовом решении таких работ преобладают изысканные жемчужные переходы, что и дало название этой манере — «перламутровая». Поиски 80-х годов были результатом разочарования Ренуара в импрессионистической непосредственности изображения, попыткой критически переосмыслить творческие задачи предшествующих лет.

На последнем периоде творчества художника Жан Ренуар останавливается особенно подробно. Он уделяет много места описанию процесса работы живописца, рассказу о его произведениях, палитре и пр.

Большую часть времени художник проводит теперь в деревушках Южной Франции. Иногда он отправляется в путешествия, посещает Германию, Англию, Голландию, Италию, Алжир, Испанию, но чаще живет в кругу семьи. Живописная природа Прованса, спокойный, не нарушаемый никакими треволнениями патриархальный уклад казались Ренуару осуществлением его мечты о прекрасном гармоничном бытии на лоне природы. В это время мастер увлекается греческим искусством, читает Анакреона и Теокрита, создает несколько навеянных античностью композиций — «Суд Париса», «Сона и Рона».

Произведения последних лет чрезвычайно многочисленны: это пейзажи, портреты, натюрморты, обнаженная натура, скульптура, керамика. Художник не связывает себя требованиями точной передачи натуры. «Модель должна присутствовать, чтобы зажигать меня, заставить изобрести то, что без нее не пришло бы мне в голову, удерживать меня в границах, если я слишком увлекусь», — признается он. Натурщицы свободно двигались по мастерской, пели, смеялись, разговаривали. Простые, здоровые, с чуть тяжеловесными формами крестьянок, они олицетворяли для Ренуара идеал прекрасной, совершенной личности. Конкретные образы уступают место обобщению, мимолетность жизненных впечатлений — устойчивости и протяженности во времени. Слабея, кисть Ренуара становится более широкой и спокойной, вспышки цвета исчезают, свет трактуется несколько приглушенно. Все приходит к ровному и одномасштабному ритму однородных контуров и круглящихся поверхностей. Однако формы кажутся порой несколько рыхлыми, плывущими: парализованный Ренуар с трудом удерживал кисть.

Живопись этого периода можно упрекнуть в некотором сюжетном и колористическом однообразии. Вариации красного, розового и золотистого, которые наиболее часто употреблял тогда Ренуар, дали этой манере название «красной». Интерес к монументальным, пластически-выразительным формам обусловил обращение мастера к скульптуре. Он выполняет статуи «Венеры», «Прачки», «Моющейся», делает ряд рельефов. Ренуаровское понимание пластики наиболее близко Майолю, с которым он дружил в эти годы.

Последовательное стремление художника утверждать в жизни только светлое, радостное начало, в котором он видел единственную возможность противостоять трагическому несовершенству реальной действительности, гуманистично в своей основе. На рубеже XIX–XX веков, в кризисную, переломную эпоху европейской культуры, цельность мироощущения мастера была проявлением веры в здорового духом и телом человека.

В поздних произведениях Ренуара происходит процесс нарастания декоративных элементов. Станковая картина постепенно обретает ярко выраженную декоративную ценность. Живопись Ренуара приближается теперь к панно. Предметно-пространственное единство, архитектоника построения картины позволяют связать ее с архитектурой стены.

Свои мысли о современном искусстве Ренуар изложил в предисловии к трактату Ченнино Ченнини (текст предисловия почти полностью приводится в книге). Этот любопытнейший документ до сих пор не получил должной оценки, а между тем он представляет огромный интерес. Слова, произнесенные Ренуаром в адрес «мечтавшего вернуть фреске ее прежнее место в архитектурной декорации» Виктора Моттуа, о том, что «он пришел слишком поздно в этот слишком старый мир», могут быть отнесены и к нему самому. Ренуар также грезит об искусстве, которое было бы «произведением не одного человека, а созданием коллектива», прекрасно понимая, что «наше время не является для этого подходящим». Не нашедший путей в монументальную живопись, художник сознавал, насколько утопичны его проекты. Превращение искусства в рыночный товар, приспособленчество салонного академизма заставляют Ренуара с горечью вспоминать мастеров итальянского Ренессанса, для которых «честь создания прекрасного произведения была важнее заработка». Распад художественной корпорации импрессионистов тяжело переживался Ренуаром, хотя он и был одним из первых, официально «изменивших» групповым выставкам ради легкого успеха в Салоне.

Вытесняющая ремесленника индустриализация «убила радость труда», а «подавление умственного труда в ремеслах и производстве отразилось на пластических искусствах». Но даже «умелые ремесленники, знающие технику своего ремесла, не смогут достичь многого, если у них не будет идеала, способного оживить работу», — утверждает Ренуар. Говоря об «утраченных иллюзиях», художник имел в виду квиетизм некоторой части представителей французской живописи начала века, который сузил круг их интересов и проблематику их творчества. Ограничив себя созданием декоративных, станковых полотен, Ренуар понимал, что он лишен иных возможностей проявить свою творческую индивидуальность.

Ренуар вошел в историю французского искусства как один из самых обаятельных, тонких и истинно национальных художников. В своеобразии его таланта нашло проявление своеобразие исконно галльского характера, обладающего удивительной способностью наслаждаться земными радостями жизни. Ренуар относится к числу тех немногих мастеров своего времени, которые сохранили представление о цельности человеческой личности. Пессимизм, мучительные раздумья о трагическом несовершенстве бытия были всегда чужды ему. Свидетель грандиозных исторических коллизий, он отрицал все то, что нарушает великую гармонию природы. «В мире достаточно печальных вещей — так не будем же создавать еще и новых» — любил повторять художник. В день смерти, почти в агонии, он пишет свой последний натюрморт — цветы, в которых он видел олицетворение вечно юной жизни.

Переживший возникновение и расцвет творчества группы импрессионистов, познавший гонения и славу, Ренуар до конца дней хранил традиции гуманистического искусства — искусства, воспевавшего красоту человека и его право на счастье.