Охота на Князя Тьмы

Глава 12, Где ночь полна сюрпризов

Гордей заметно нервничал.

Был напряжен. Поджимал губы. Хмурился. Даже на хрупкую девицу — от силы лет пятнадцати — которая трясущимися руками наливала нам чай, смотрел с подозрением.

Винить его было не за что. И так максимально пошел у меня на поводу.

Да, пытался отговорить. Очень настойчиво. Но, в конце концов, согласился сопровождать меня в «вертеп разврата» мадам Жужу.

О цели визита не допытывался, довольствуясь размытым «там поглядим». Сидел молча, дожидаясь появления хозяйки. А если и кипел от негодования где-то там внутри, внешне никак это не проявлял, позволяя мне собраться с мыслями.

Не то, чтобы я не потратила на это всю прошлую ночь и большую половину сегодняшнего дня, ожидая открытия салона. Мысленно взвешивала каждое сказанное слово. Задача стояла не из легких — поймать затаившегося Князя Тьмы. И словно чувствуя это, призрачная, словно туман, Алевтина, не отлипала от меня ни на мгновение.

Кружила над головой, пока я ехала в участок. Парила над полицейским извозчиком, который вез нас с приставом на Поткинскую. Вертелась у лица охранника, что вел нас через черный ход. И сейчас делала вид, будто изучает женский портрет, висевший на самом видном месте, в кабинете мадам Жужу.

Или — как по батюшке — Юлии Павловны Тюлькиной.

— Гордей Назарович, — прочистив горло, обратилась я к приставу. — Как думаете, какова вероятность, что жертв у нашего душегуба не четыре, как все считают, а намного… намного больше? Все же три года — немалый срок.

Серебряная ложечка выпала из рук девицы и, с пронзительным звоном, ударилась сначала о блюдце, а затем об пол. Взмолившись о прощении, она быстро подняла прибор и, позабыв поднос с чайником, помчалась к выходу. Пристав проводил ее удивленным взглядом.

— Отрицать не буду, Софья Алексеевна, сам о том полагал. Любля-то речка не глубокая, да течение у ней сильное. Много люда беззаботного, сказывают, за года унесло. Топи гиблые, опять же, чуть от Китежа отъедешь. И барышень одиноких, вольных взглядов, у нас полно. Учет им никто не ведет. Пропадет одна-другая. Кто ж их знает, авось в столицу укатили? То ли еще куда…

Не успел Ермаков закончить мысль, как с грохотом отворилась дверь. В кабинет, жестко вдавливая каблуки в потертый паркет, влетела его хозяйка.

Если в прошлую нашу встречу она предпочла образ скромной, жеманной барышни, готовой расстараться перед законом и поведать о своей почившей работнице все, что ей известно — и даже немножечко больше — сейчас перед нами был совершенно другой человек.

Распущенные волосы. Яркий макияж. Вульгарное красное платье, скинуть которое — дело пары секунд. Губы кривятся, подрагивают. В карих глазах плескалась откровенная злость. Прибавляющая и без того не сильно молодой — но сильно молодящейся — женщине лет эдак десять.

— Госпожа Тюлькина, — резко поднялся Гордей и вытянулся в струну. — Мое почтение.

— Ах, это снова вы? — процедила мадам Жужу, смерив сначала пристава, затем меня немигающим взглядом. Если и удивилась моему преображению и сменившим брюки юбкам, даже глазом не повела. — Я все рассказала в прошлую нашу встречу. Больше ничем помочь не могу. Ходите тут, рыскаете. А у меня порядочное заведение. Девочек всех распугали. Гости из-за вас уж больно взволнованы. Желаете меня в чем-то изобличить — пожалуйста, готова выслушать. А нет — извольте немедленно удалиться.

Воздух в кабинете так накалился, что его в пору было резать ножом. Глаза хозяйки метали молнии. Догадывается по чью душу? А может, дело в том, что кто-то слишком глубоко увяз?

Это и нужно выяснить.

Пристав здесь лицо, так сказать, подневольное. Зря я, наверное, с ним мыслями не поделилась? Стоит, бросает на меня вопрошающие взгляды.

А может и не зря…

Без доказательств, все мои подозрения — полная ерунда. Доводы, основные на криминальной психологии — тоже. Не заинтригуй я Ермакова, уперся бы, что тот бык, назвав все глупостями бабскими, и не пустил никуда. А мне во что бы то ни стало нужна была эта встреча.

Стряхнув с рукава платья невидимую пылинку, я не спеша поднялась.

— Юлия Павловна, простите, мы не были представлены друг другу в прошлую нашу встречу. Позвольте загладить вину? Меня зовут Софья Алексеевна Леденцова, судебный эксперт-криминалист. Я здесь по личной просьбе пристава…

Брови Гордея удивленно подпрыгнули. Затем свелись в одну ровную, толстую линию, напоминавшую перекинутый через реку мост. Лицо Тюлькиной же не выражало никаких эмоций. Только цвет изменился. На такой безжизненно белый, будто его покрыла рисовая мука.

— Что вам угодно?

— Всего лишь ответы на некоторые вопросы. Как оказалась, мы не все их успели вам задать.

Не скрывая злости, женщина фыркнула, тряхнула юбками. Но быстро смирившись с безжалостной судьбой, заняла высокое кресло. Схватила колокольчик с дубового стола. Тишину заполнил мелодичный звон. Дверь отворилась. С подносом в руках, вошла недавно покинувшая нас робкая девица.

Взгляд затравленный. То и дело, косится по сторонам.

Не в пример прошлого раза, мы с Гордеем устроились на диване. Он занял руки чашкой остывшего чая. Я свои сжала в замок. Алевтина зависла над подлокотником.

— Спрашивайте, что вас интересует, и оставьте нас уже в покое. Смерть Алечки стала для всех непереносимым ударом. Над нами словно навис злой рок… А ваше присутствие только все преумножает.

Пропустив ее слова мимо ушей, я изобразила понимающую улыбку. Прекрасно осознавая, что она не может ее не раздражать.

— Юлия Павловна, а не пропадали ли у вас часом работницы, за последние года три? Возможно, уезжали в другой город или повидать родных, не сказав ни слова?

Ну надо же, любительница театральных пауз. Вид делает, будто обдумывает ответ, а глазки так и бегают по комнате.

— Обычная история, — махнула она, наконец, рукой. — Ну так и мы никого силой не держим и учет не ведем.

Значит имен и точного количества мне не скажут. Ладно.

— И ничего подозрительного?

Девица, закончив наливать чай и раскладывать на столе блюдца с закусками, откланявшись, покинула кабинет. Тюлькина вальяжно откинулась на спинку кресла.

— Я довольно давно разучилась удивляться. К тому же, вы не первая. Посещали меня уже с подобным вопросом. Прошлый пристав, Салават Ефимович, все Князя Тьмы пытался поймать.

И усмехнулась, так цинично, что меня мороз пробрал.

— Думаете, он ошибался? Князя Тьмы не существует?

— И ему говорила, и вам скажу — пустое это, нечисть под лавками искать. Кому девки грешные сдались их жизни лишать? То заезжий кто-то шалил. Был и нету.

И с чего вдруг такая уверенность? Ладно, попробуем с другого бока.

— А скажите, не знаком ли вам Евлампий Евсеевич Тичиков?

— Милая барышня, кто в Китеже не слышал это имя? Один из добрейших и щедрейших мужчин. К слову сказать, наш постоянный гость. Платит исправно, девочек моих, что королев, на руках носит…

Тут я бы поспорила. Но не стала. Рано еще. Да и взгляд Гордея сделался хищным, как у ястреба.

В чем дело, я поняла, только услышав шум за дверью. Тяжелые шаги. Хриплое мужское дыхание. И взволнованный басовитый окрик:

— Юленька, свет мой!

Ощущения такие, будто сыграла ва-банк и сорвала жирный куш. Адреналин подскочил. Сердце затрепыхалось в груди, как пойманная в тиски птица.

Едва удержавшись, чтобы не сорваться с места, я вцепилась пальцами в юбки шерстяного платья. Движение едва заметное. Неуловимое. Но, тем не менее, привлекшее ко мне внимание пристава.

Мое же, в этот самый момент, было приковано к застывшей в дверном проеме, грузной фигуре купца Тичикова. Который до того удивился, встретив в доме терпимости недавнего знакомца Конюхова — и не одного, а с жинкой, да при полицейском мундире — что вид принял, будто муху проглотил.

— Богдан Тихомирович? Вы ли это? Не признал… — глазки-бусинки забегали, мазнули по сидевшей в кресле хозяйке кабинета, чья спина была прямее палки. Прищурились, поймав на себя мой взгляд. И совсем уж неприлично расширились, заметив висевшую на правом боку пристава кобуру с револьвером. — Это что же… Обман? Произвол? Честного человека решили по миру пустить….

Визг противный, раздражающий. Даже Гордей, не выдержав, сверкнул малахитовыми глазами, вскочил на ноги и положил ладонь на рукоять шашки.

— Любезнейший Евлампий Евсеевич, прекратите ломать комедию, — купец от такой наглости задохнулся, покраснел. Юлия Павловна возмущенно ахнула. А мне пришлось сжать губы, чтобы не разразиться глупым хихиканьем. — Полагаю, мне требуется представиться как должно. Мое имя Гордей Назарович Ермаков. Я пристав Мещанского полицейского участка. И в маскараде том был вынужден участвовать по долгу службы. Совершено злодейское убийство небезызвестной вам Алевтины Максимовны Немировской…

Призрак, услышав собственное имя, глухо завыл и подлетел к купцу. Просочился сквозь тучную фигуру, завернутую в длинную, меховую шубу, и вылетел со спины. Мужчина даже не покачнулся. Будто не заметил. Зато брови приподнялись в удивлении. Правда, очень быстро снова сошлись в одну хмурую линию.

— Померла, значится… Плакать не буду. Собаке — собачья смерть, — пробубнил он и едва не сплюнул под ноги. Но, видимо, вспомнил, что не на улице и, вроде как, приличный человек. — Юленька, рад был повидаться… Позже загляну.

— Куда ж вы так торопитесь, Евлампий Евсеевич? Только пришли, и уже прощаться, — отозвалась я с дивана. — Присоединяйтесь. Нам только вас и не хватало.

— Чегой-то я должен? — насупился Тичиков. — И без вас дел полон рот…

— А мы не задержим. Я историю вам с Юлией Павловной интересную расскажу, и ступайте на все четыре стороны. А не захотите слушать, Гордею Назаровичу придется в участок вас свезти. И допрос по всей строгости нашего справедливого закона учинить. Но разве ж оно вам надо?

Вот и купец решил, что не надо. Прошел в кабинет. Покрутился на месте, обдумывая, куда бы примкнуть свое мохнатое тельце. Но так как диван и единственное кресло были заняты, остался стоять позади хозяйкиного плеча.

Я осталась на месте. А пристав решил, что хватит с него, насиделся, прошел к закрытой двери и прислонился к ней спиной.

— Извольте поторопиться со своей историей, барышня, — холодно отчеканила госпожа Тюлькина. — И оставьте нас уже в покое.

— Не беспокойтесь, много времени не отниму, — я прочистила горло. — Как там начинаются эти истории? А, да! Жил да был некий господин. Состояние имел приличное. На золоте спал, пил и ел. Но рос без отца. Под строгим надзором властной маменьки. Держала она сына в ежовых рукавицах, изливая, как мне думается, некую обиду на почившего супруга. И отходить могла. И словом пристыдить за любое прегрешение против приличий. Даже жену для сына себе под стать нашла. Тоже женщину властную. Думающую, в первую очередь, о благе семьи. И в последнюю — обо всем остальном. Мало для кого жизнь в такой атмосфере могла пройти без последствий. Вот и у нашего господина стала жечь нутро черная ненависть. К женщинам. Он их за людей не держал. Самоутвердиться хотел. А для того пользовал беззащитных. Горничных, бланкеток. Колотил, издевался. Но держался. Напоказ свои садистские наклонности не выставлял… Ровно до того момента, пока три года назад его матушка не отдала богу душу. Тут-то руки и развязались. Жену господин опасался, но как маменьку не боялся. Женщин стал домой приводить. И до того привык к своей безнаказанности, что распоясался. Увлекся. Но тут барышня попалась уж больно похожей на мать. Блондинка с длинной косой. Лицо круглое, миловидное. На щеках ямочки. И приключилась у господина проблема деликатного свойства. Смею предположить, что в попытке выплеснуть гнев, он взялся за нож. А в процессе испытал небывалое воодушевление. С телом не стал бы заморачиваться. Ума бы не хватило. Но обо всем узнала жена. Она и предложила избавиться, утопив в Любле. Авось унесет течением, никто и не узнает. Но течением не унесло. Впрочем, какая разница? Убийцу толком не искали. Списали все на заезжего душегуба, и жизнь в городе опять потекла в старом русле. Что дальше было, знает только сам господин. То ли снова, через время, повстречал барышню, с похожими на матушку чертами. То ли воодушевление при первом убийстве было таким незабываемым, что не давало спать по ночам. В итоге, появилась вторая жертва. И снова из бланковых. А за ней по Китежу пошел слух о «Князе Тьмы». Жена поняла, что господин не остановится, покуда не будет пойман за руку. А это грандиозный скандал, что оставит неизгладимый отпечаток на ее добром имени. И решила порвать все связи. Предстать еще одной невинной жертвой кровавого тирана и сбежать к родне. Думается мне, верное решение. Да и принято вовремя. Ее супруга обязательно вывели бы на чистую воду… не попадись на его пути еще одна властная, охочая до денег женщина. Узнав тайну господина, она назвала свою цену. И, получив желаемое, начала ему помогать… Не правда ли, Юлия Павловна, все так и было?

В лице женщина не переменилась. Как сидела прямо, так и продолжала сидеть. Только губы еще сильнее поджала. И сбледнула… слегка.

— Что вы себе позволяете, милейшая? Пришли в мой дом и смеете меня в чем-то подозревать?

— К сожалению, вы правы, — притворно вздохнула я. — Весь этот рассказ одно сплошное предположение… Покуда пристав не возьмется за вас вплотную. К примеру, допросит молодую девицу, что наливала нам чай. Порасспрашивает о ваших пропавших работницах, которые, якобы, покинули Китеж, чтобы вернуться домой. Она же явно что-то знает. Сильно нервничает. Кем-то запугана… да?

— Вы в своем уме? — подскочила с кресла мадам Жужу и вцепилась в столешницу напряженными руками.

— Не нервничайте так, Юлия Павловна. Понимаю, мои слова вызывают у вас душевную неприязнь. Старый пристав был вам удобен. Глубоко не копал. А тут появляется выскочка, что действует без лишней бюрократии и отписок. Какая напасть… — мой голос сделался тверже, злее. — Лучше расскажите, как вы расправились с Алевтиной перепачканными по локоть в крови руками господина Тичикова? Полагаю, ей стали известны ваши тайны, и она пошла на шантаж. Помните, Гордей Назарович, выдранные страницы из личного дневника? Кажется, теперь мы знаем, кто первым нашел тот тайник. Да и табакерка со следами крови… Уж не вас ли, Евлампий Евсеевич, в последнюю встречу ею приложили?

— Что за небылицы вы тут несете! — голос Тичикова было не узнать. — Ересь! Бред!

Да и сам мужчина мало напоминал себя прежнего. Вошедшего в кабинет несколько минут назад. Лицо белее мела. Всего трясет. Пот стекает со лба и прямо на пол. Рука прижата к груди.

— Господин Тичиков, хотите сказать, что оказались здесь сегодня по зову сердца, а не получив письмо от Клавдии Никаноровны, о двух подозрительных девицах, что посетили ее вчера и задавали… неудобные вопросы? Решили просить помощи у сообщницы? — я поднялась с дивана, демонстративно отряхнула руки и повернулась к Ермакову, разглядывающему меня каким-то новым, нечитаемым взглядом. — Гордей Назарович, ну чего вы стоите? Дело раскрыто.

Как я и надеялась, слова возымели эффект разорвавшейся бомбы. Купец резко покраснел. Рванул на груди шубу, выхватил из-за пазухи длинный нож, оскалился и бросился на меня.

— Евлампий Евсеевич, — завизжала не обделенная мозгами хозяйка кабинета. — Молю, не поддавайтесь!

— Ах, ты ведьма проклятая! Убьююююю…

Как любил повторять мой дед Прохор Васильевич: «Драка — не женское дело. Но если уж ввязалась, пихай и беги быстрее ветра, Сонька. В ногах твое счастье».

Ни улица, ни университетский курс самообороны первоклассного бойца из меня не сделали. Зато научили быстрой реакции. Так что атака разъяренного купца пришлась аккурат на пустое место.

Я успела отскочить, но была схвачена не менее ловким приставом. Который, толкнув меня себе за спину, произвел в воздух два предупредительных выстрела.

— Бросай нож, застрелю! — грубый, командный голос Ермакова был подобен звону набата, и поверг в шок, без приуменьшения, всех обитателей борделя.

Даже я вздрогнула и вытянулась по струнке. В коридоре послышались крики, топот ног. Кто-то отчаянно звал городового. Мадам Жужу схватилась за сердце прежде, чем расстелиться на полу, изобразив обморок.

И только господина Тичикова не проняло.

С перекошенным от ненависти лицом, он жутко завыл, снова замахнулся ножом и бросился к нам, едва не влетев в Гордея. Благо тот успел оттолкнуть меня, нырнуть под купеческую руку и поставить подножку.

Раздавшийся грохот, когда грузное тело встретилось с полом, своей мощностью, мог бы посоперничать с раскатом майского грома. А последовавший за ним рев, вызванный действиями пристава, оседлавшего необъятную спину Евлампия Евсеевича, напоминал сигнал тепловоза.

И первый, и второй звуки сотрясли здание.

Пока Ермаков, приглушенно ругаясь, заламывал купцу руки, я рванула к окну. Сорвала прочный шнур, крепивший шторы, и кинулась помогать связывать толстые запястья.

— Софья… — заскрипел зубами злой и запыхавшийся Гордей. — Вы… да я вас…

— Потом поблагодарите, — отмахнулась я. — Нужна записка. Улики…

Краем глаза я заметила, как пришедшая в себя госпожа Тюлькина отползает в уголочек. Устроилась удобно. И, прижав ладони к груди, затихла как мышка.

Надеешься, что о тебе забудут, стерва? Зря. Не забудут. Уж я постараюсь…

Рука нырнула в карман толстой шубейки. В правом — пусто. А вот в левом нашелся клочок бумаги, развернув который я едва не застонала.

Купец продолжал рычать и брыкаться. Из-за нервного перенапряжения буквы прыгали перед глазами. При всем желании не прочесть.

— Гордей Назарович, — протянула трясущуюся руку. — Взгляните.

— Все как вы и сказали, Софья Алексеевна, — после небольшой паузы, кивнул он. — От жинки письмецо. Бесовское отродье. Семейство душегубов. Ну ничего. Всех на каторгу свезут.

За дверью раздался пронзительный свист и в кабинет вломились всполошенные полицейские. Заозирались по сторонам. Смерили меня грозным взглядом. Но, видимо, узнав Гордея, бросились помогать.

— Хватайте ее, — ткнула я пальцем в мадам Жужу, что под прикрытием всеобщей шумихи, принялась красться к выходу.

— Не имеете права! — прижалась она к стене. — Меня оклеветали. Я буду жаловаться…

Возмущения не возымели успеха. Стоило приставу окинуть ее хищным прищуром, тут же смолкла и сдалась.

— Юлия Павловна, изволите пойти с миром, или вас тоже надобно связать?

— Не надобно, — тяжело сглотнула. — Я сама.

— Вот и замечательно, — положив записку в карман, Гордей поднялся, протянул мне руку и помог встать на ноги.

— В Мещанский участок их, ваше благородие?

— Так точно, — кивнул пристав. — Да передайте Стрыкину, нещай в сибирке запрет до рассвета. С утреца навещу.

— Гордей Назарович, зачем же ждать? — поинтересовалась я, когда в кабинете мы остались вдвоем. — Может прямо сейчас и допросим?

— Экая вы нетерпеливая, Софья Алексеевна, — усмехнулся он. — Не дело тут спешить. Да и время к ночи. Домой вас свезу. Инессе Ивановне в руки передам. Но прежде поведайте… что вы, к лешему, здесь учинили?

Пока я обдумывала ответ, который бы мог удовлетворить жаждущего объяснений пристава, он сам занял место напротив. Хитро прищурился, скрестил руки на широкой груди и оперся на край стола.

— В криминалистике, Гордей Назарович, это называется «ловля на живца», — я осторожно подбирала слова, чувствуя, будто иду по скользким камням через бурную реку. — Что, в сути своей, ничто иное, как психологический прием, где с помощью искусственного создания доказательств обвинения, мы вывели подозреваемого на чистую воду. Нападения на представителя власти, письменных доказательств причастности супруги господина Тичикова к совершенным им преступлениям, а также орудия убийств — уверена, Поль Маратович, изучив нож, это подтвердит — вполне достаточно для вынесения обвинения. Останется грамотно провести допрос, пригрозив казнью, но пообещать заменить ее каторгой, если обвиняемый сдаст своих подельниц и расскажет, куда спрятал тела других жертв. И с чистой совестью можно закрывать дело.

В лице Ермаков не изменился. Но ложное впечатление невозмутимости развеял резко дернувшийся кадык.

— А ежели бы у вас ничего не вышло?

— Я предпочитаю мыслить позитивно.

Мужчина устало прошелся пятернею по растрепанным волосам и вдруг коротко хмыкнул.

— Опять ваши немецкие журнальчики, Софья Алексеевна?

— Они, — бодро кивнула я, сама едва сдерживая рвущийся наружу смех. — Просто кладезь полезных знаний.

Не знаю, поверил ли мне Гордей, но допытываться не стал. И на том спасибо.

Чувствуя себя так, словно пробежала марафон, я сомневалась, что смогла бы внятно объяснить ему внезапное превращение юной «уездной» барышни, в специалиста по криминалистике. А попаданка из двадцать первого века, к тому же видящая призраков — история, мягко говоря, неубедительная. Изъезженный сюжет бульварных романов…

— И все же, Софья Алексеевна, как вы разгадали эту загадку? Неужто супруга господина Тичикова оказалась так болтлива?

— Клавдия Никаноровна не обмолвилась ни словом. Это все благодаря вам.

— Мне? — а вот теперь он откровенно опешил. Выпучил глаза. Кажется, на мгновение, забыл, как дышать.

— Понимаете, когда собираешь пазл, самое главное — правильно пристроить все кусочки. И в этом помогают изображенные на них обрывки общего рисунка. Вот и в моей голове появился этот рисунок, благодаря вам, — да, я откровенно льстила, но… заслужил. — Стоило вам, Гордей Назарович, упомянуть господина Тичикова и родню в одном предложении, как я, наконец, сложила одно с другим. Отдаленная схожесть женщины на фотографии в доме Клавдии Никаноровны с найденными жертвами. Нежное отношение супруги господина Тичикова к ней. А все остальное: психология — маньяков. В нашем случае имеет место ярко выраженная гомицидомания [1]. Тут все как по учебнику, начиная от легкой возбудимости, агрессии по отношению к женщинам, в общем, и внешне напоминавшим мать, в частности, жизнь в неполной семье с авторитарным воспитанием…

— А это как стало известно?

— Ну, с маменькой Евлампия Евсеевича я, конечно, знакома не была. Зато супруга его оказалось невероятно властной женщиной. Такая не стала бы уважать кого-то менее авторитетного. Similis simili gaudet [2]. Как у нас говорят — рыбак рыбака…

В зеленых глазах пристава, в устремленном на меня пристальном взгляде, промелькнула тень уважения. Даже стало не по себе. Потупилась, щеки загорелись. Пришлось поспешно отвернуться и сделать вид, что снимаю прилипшую к рукаву платья нить.

— Нет более увлекательнее занятия, нежели следить за ходом ваших уникальных мыслей, Софья Алексеевна. Одного не разумею, как вы узнали о Юлии Павловне?

— Это было скорее предположение, связанное с той рекламой, что господин Тичиков сделал ей, когда мы были у него в гостях. Удивительное расположение к женщине, когда о всех остальных он отзывался либо дурно, либо никак. Вот я и решила проверить. А на ловца и зверь…

Ухмыльнувшись, он поаплодировал.

— И здесь сыграла ваша поистине невиданная удача.

Дело было раскрыто. Преступник схвачен и помещен в камеру. По всем классическим канонам история подошла к концу. Вот только призрак Алевтины даже и не думал засиять подобно солнцу и, как в фильмах, вознестись на небеса.

Все то время, что Гордей высматривал извозчика, пока я мерзла у крыльца «логова разврата», она летала рядом. То протяжно выла, то меланхолично вздыхала.

Поинтересоваться прямо, чего еще ей от меня надо, я пока не могла. Но твердо для себя решила — вернусь домой, останусь одна и задам прямой вопрос. Не отвертится.

Ладно еще новая реальность и окружение — к этому я успела худо-бедно привыкнуть и даже полюбить. Но совсем другое, получить в вечные спутники назойливого призрака. А если к ней присоединится еще один? А за ним другой? Кто бы не следил за мной там наверху, знай, я на это не подписывалась.

— Софья Алексеевна, вы уж не взыщите, потесниться нам придется, — вырвал меня из невеселых мыслей Ермаков, прежде чем взять под руку и подвести к стоящей за углом пролетке. — Экий дубак. Даже ваньки [3] по домам греются. Кой-как нашелся…

Из темноты внезапно выехал полицейский экипаж. Открылась дверь. Показалась рыжая голова бледного, как хрустящий под ногами снег, Яшки.

— Гордей Назарович! — И только глазища выделялись темными пятнами, заблестевшими от возбуждения, стоило ему отыскать фигуру пристава. — Слава богу, успел.

— Чего стряслось?

— Срочно в участок вам надобно, Гордей Назарович. Купец энтот, вами пойманный, шуметь изволит. Угрозами сыплет, с городничим повидаться требует. Кричит, не отпустим, он до самого царя дойдет, никому несдобровать. А мадам Жужу сообщить что-то срочно желает. Пренепременно вам.

Ермаков скрипнул зубами. Звук вышел протяжным, отчетливым. Зря он так их не бережет. Сомневаюсь я что-то в местных стоматологах. Кстати, тоже задача — выяснить уровень текущей медицины. Что доподлинно известно — антибиотики еще не изобрели. Как-то вот совсем не хочется ничем болеть.

— Гордей Назарович, вы обо мне не беспокойтесь, поезжайте, — поспешила я облегчить муки совести пристава, — Отсюда до моего дома — рукой подать. А для вас лишнее время, большой крюк. Лучше поторопите Поля Маратовича с заключением по ножу. И господина Тичикова обследовать прикажите, на предмет царапин или ран от удара табакеркой.

Не сильно успокоили Ермакова мои слова. Но, видимо, деваться было некуда. Поморщился, едва слышно выругался. Стряхнул снежинки с рукава темного кафтана и бросил на возвышавшегося над нами извозчика хмурый взгляд.

— Барышню до дома домчишь. Головой отвечаешь.

— Будет исполнено, ваше благородие. Никуда не сверну.

— А пассажир? — кивнул Гордей на притаившийся в уголке пролетки черный куль.

— Так господину, хорошему, тоже до Кривоколенной надобно. Уж свезу…

Господин и вправду оказался «хорош». Стоило приставу подхватить меня за талию и усадить на обитое красным сукном сиденье, укрыв сверху меховой накидкой, как в нос ударил кислый запах перегара. И такой мощный, что не сиди я уже, свалил бы с ног.

Лошади тронулись с места. Коляску закачало, как на волнах.

— Гордей Назарович, я завтра к вам, с утреца, — помахала рукой отдалявшейся фигуре. — Прошу, дождитесь меня к допросу.

Ветер донес до уха отрывистый смех. И вот пойми, то ли принадлежал он приставу, то ли показалось…

Гул в ушах, стук копыт по мостовой, перезвон колокольчиков — оказались до того убаюкивающими, что я не заметила, как заклевала носом. И только встрепенувшийся сосед — громко закряхтевший, решивший поменять бок, к которому привалился — заставил вздрогнуть.

— Ой, простите.

— Софья Алексеевна? — раздался рядом смутно знакомый запинающийся голос. — Вы ли это?

Признаюсь, я не сразу его узнала. Голос показался знакомым и только. Но стоило мужчине стащить с головы черную накидку, и пройтись ладонью в овчинной рукавице по примятым волосам, как я удивленно захлопала глазами.

— Ефим Ефимович?

С нашей последней встречи отчим моего несостоявшегося жениха несколько изменился. Все та же седина, уныло обвисшие усы. Вот только бледное, уставшее лицо и ввалившиеся глаза, густо обведенные черными кругами.

Так и не скажешь, что передо мной муж вдовой графини. Весь помятый. Дорогое пальто в грязных пятнах, будто его где-то валяли. И исходящий от тела удушливый, кислый запах, способный даже лошадь свалить с ног.

— Какая неожиданная встреча, — искренне подивился он. — Вот уж кого не чаял, не гадал здесь встретить.

И вправду, занятный пассаж.

Мне не должно было быть дела, до постороннего, в общем-то, мужчины. Но, учитывая, что в округе из всех общественных мест — только булочная купца Камзолкина и бордель мадам Жужу. Не профитроли же он, право слово, в таком состоянии покупал? Тем более что заведение, ввиду позднего времени, уже закрыто.

Алкоголь редко шел рука об руку с логикой. А потому Ефиму Ефимовичу до таких мелочей не было никакого дела. Он продолжил взирать на меня с добродушной улыбкой. Изредка икая и поправляя стоячий воротник.

— Наслышан, вы Сереженьке нашему на дверь указали. Помолвку надумали разорвать? Напрасно, ох, напрасно…

— Почему же?

— Долгий это разговор, — покачал он головой. — А мы без малого у дома. Ежели только остановить загодя, по парку прогуляться. Ветерок, благо, утих.

И вправду, пролетка летела словно выпущенная из ружья пуля. Извозчик, явно вдохновленный наставлением Гордея, яростно понукал лошадей. Вот показался небольшой парк. Названный Кривоколеным, как и улица, на которую он выходил. И где соседствовали наш с тетушкой дом и Бабишевский особняк.

С одной стороны, разговаривать с нетрезвым мужчиной большого желания не имелось. С другой — это ж сколько вопросов я могу ему задать?

И по поводу пасынка его, что внезапно, с бухты-барахты, воспылал к барышне Леденцовый пылкой страстью. И про роковой для убиенной Сонечки праздничный обед.

Я кивнула. Ефим Ефимович, пытаясь впечатлить меня молодецкой удалью, стащил рукавицу, засунул пальцы в рот и издал совсем не соловьиный свист. Даже парящая над нами Алевтина встрепенулась.

— Голубчик, попридержи коней, мы с барышней прогуляться изволим.

Опешивший извозчик натянул поводья. Бросил на меня вопросительный взгляд.

— Действительно, метель утихла. Вечер чудный. А мы с господином Борниковым хорошие соседи, так что все в порядке.

Одарив хмурого мужчину рублем и вежливой улыбкой, я, с его помощью, выбралась из коляски. Проигнорировав неуклюже подставленный локоток покачивающегося спутника, прошла вперед.

— Ефим Ефимович, как хорошо вы помните обед в честь нашей с Сергеем Даниловичем помолвки? — полюбопытствовала я, стоило нам с Бортниковым выйти на протоптанную дорожку, где справа росли высокие ели, а слева — тек наполовину заледеневший ручеек. — Тот самый, где я так неудачно ударилась головой, из-за чего забыла большую часть своей жизни.

Мужчина шел следом. Покачиваясь так, что не умей он ловко пользоваться тростью, в которую вцепился, как в любимую жену, пришлось бы тащить его на спине. А это, при существенном различии наших габаритов, непосильная для меня задача.

— Отчего ж не помнить? Помню, — раздался в холодной тишине его скрипучий голос. — Я, право, выпил тогда лишку, но какое же несчастье… Торжество в самом разгаре, а виновницы и след простыл. Сереженька кинулся искать и нашел. На полу. Без чувств. Испужали вы нас, милая Софья Алексеевна. По сей день душа не на месте.

— Ефим Ефимович, а кроме меня, никто тогда из гостиной не выходил? Ну так, чтобы надолго?

— Да как будто бы нет, — поравнявшись со мной, пожал он плечами. — Однако, к чему ж эти тягостные воспоминания? Было и прошло. Вам, барышня, о жизни семейной заботиться след. А память… память — дело наживное. Я обещал сказать и скажу — напрасно вы, Софья Алексеевна, Сереженьку отталкиваете. Достойнее мужа — не сыскать.

И пальчиком указательным в небо погрозил. Мол — «ай-я-яй, какая негодница ты, Соня». Ну, сейчас начнется. Сереженька и швец, и жнец, и на дуде дудец. И ведь не поспоришь. Кто же в здравом уме с пьяными спорит?

— Простите, Ефим Ефимович, но напрасно или нет — это мы с Сергеем Даниловичем сами решим.

— Сама… сами. Что за младь нынче пошла? Самостоятельные… — он тряхнул головой, и так лихо, что едва не свалился в ближайший сугроб. Благо я успела схватить за предплечье и удержать. — Вы, голубушка, не глядите, что Сереженька горяч нравом. Добрейшей души он человек.

— Дело не в Сергее Даниловиче, Ефим Ефимович. Я охотно верю, что он идеален, просто я…

— Так дело в долгах его покойного батюшки? Тут тоже не об чем беспокоиться. С вашим наследством мы непременно выплатим все, до гроша.

А вот теперь пришла его очередь удерживать меня от падения. Справился Бортников прекрасно. Будто не заметив моего замешательства, все же заставил взять себя под локоток.

Картинка в голове складывалась все отчетливее. Миллионщик оказался липовым. Предложенный брак — мезальянсом. Причина которого была банальнее некуда — мое приданое.

А не Сергей ли в меня стрелял? Впрочем, зачем? Мы еще не женаты, а значит — моя смерть не приумножит его материальное состояние.

Ефим Ефимович, меж тем, не унимался.

— …зато он души в вас не чает. Сонечка то, Сонечка это. Все уши нам с его маменькой о вас прожужжал. Женитесь — на руках носить будет. А титул? О титуле вы подумали?

Последнее, о чем я сейчас думала, это о титуле Бабишева. Но не заявлять же об этом его отчиму?

— Ефим Ефимович… — умоляюще протянула я.

— Не думайте, Софья Алексеевна. Сереженька не просил меня с вами говорить. То истинно мой порыв. Вы не найдете никого лучше. Купите — возможно. В конце концов, все, что у вас имеется — это лишь ваши деньги.

Ох, а вот сейчас обидно было. За милую домашнюю Соню. И почему-то одновременно смешно.

— А как же моя безупречная репутация? — не удержалась я от шпильки.

— После нынешнего вечера? — пьяно усмехнулся он, приподняв седую бровь. — Прошу покорно, любезная барышня, но рот на замке я держать не стану… Ежели вы, разумеется, мненьице свое не перемените…

Черт возьми, а ведь казался приличным человеком. Безобидным седым стариком. Вот и верь после этого людям. Благо и у меня в рукаве козырь имелся.

— А если и я, Ефим Ефимович, не промолчу? Как думаете, что скажет Акулина Никитишна, узнай, что вы провели полночи на Поткинской, в «веселом» доме известной в узких кругах мадам Жужу? А что скажут ее подруги-приятельницы? Не отвернутся ли?

Бортников вспыхнул, как зажженная спичка. Покраснел. Глаза вылупил. Задышал с трудом. Отбросил мою руку, словно ядовитую змею и отошел на шаг. Желваки заиграли на преобразившемся лице. Пожелтевшие зубы оскалились. Заскрипели.

Внезапно нахлынуло понимание, что мужчина пусть и стар, но не хрупок. Выше меня ростом. Широк в плечах. Стало не по себе.

Словно что-то почувствовав, плывущая за нами Алевтина завыла, как волчица по волчонку. Завертелась юлой, из-за чего снег вдруг поднялся в воздух. И вихрем пролетела сквозь застывшего, будто статуя, Бортникова.

От порыва ветра, его помятое пальто разошлось на груди. С шеи, на которой блеснул плохо выглядящий порез, сорвало цепочку и бросило к моим ногам. Наклонившись, я взяла ее в руку и поднялась. С цепочки свисал мужской золотой перстень, с внушительным бриллиантом.

Знакомая вещица. Узоры эти… необычные. Где-то я их видела. Но где?

Понимание пришло внезапно. Обрушилось, как снежный ком на голову, заставив охнуть.

Это… это же то самое кольцо.

Видимо, я не смогла сдержать реакции и что-то отразилось на моем лице. Что-то очень сильно испугавшее мужчину. Заставившее его судорожно сглотнуть. Протрезветь. Начать озираться по сторонам. А убедившись, что никого-то рядом нет, немного успокоиться.

Подняв трость, он скрутил набалдашник и бросил его на землю. Ударившись о камень, тот зазвенел. Сверкнула вырезанная на нем пасть льва. Вроде у Сергея был такой же?

Обдумать эту мысль я не успела. В грудь уперлось дуло спрятанного в трости пистолета.

— Эх, не хотел же еще один грех на душу брать…

Сердце колотилось так, словно я твердо решила взять золото в коротком забеге. Дыхание убыстрилось с ним в такт. Меня трясло, и отнюдь не от холода. Причиной этих симптомов была животная паника. Ведь я слишком хорошо знала, что последует дальше.

Выстрел…

Как тот, что забрал мою прошлую жизнь. Или тот, что оборвал существование благовоспитанной Сони.

Видимо, удача, второе имя которой «быстрая реакция», решила, что на сегодня с нее хватит. А потому, стоило мне уклониться и рвануть к ближайшему дереву, как раскатистый грохот сотряс ночной воздух, а плечо обожгло острой болью. Пуля прошла по касательной.

Слишком громко. Даже если предположить, что в Соню на торжественном обеде стреляли из этой, или в точности повторяющей ее трости — звук не остался бы не замеченным. И, без сомнений, привлек бы к себе ненужное внимание.

— Ефим Ефимович, вы что, белочку словили? За что вы хотите меня убить?

Если останусь жива, надо будет попросить Поля Маратовича провести баллистическую экспертизу. Сверить калибр…

Господи, о чем я только думаю?

Призрак честно пытался мне помочь. Кружил вокруг своего убийцы. Пугал протяжным воем. Но в отличие от прошлого раза, когда ему хватило энергии создать порыв ветра, сейчас все усилия были тщетны.

— Слыхал я о вас, да не думал, что это вы. У Юленьки девки всякое балакают. Что барышня молодая с приставом к ним ходят, выспрашивают, нос куда не надо суют…

Бортников, использовав единственный шанс на выстрел, выбросил в снег ненужную трость и вытащил из-за пазухи длинный нож с натертым до блеска лезвием.

— Не надо, говорите… А куда, по-вашему, надо, Ефим Ефимович?

Рана на плече была не слишком болезненной, видимо сказывался адреналин, но тело она подкосила. Голова закружилась, усталость навалилась, того и гляди упаду в обморок. А в таком состоянии, да еще и с моими юбками, бежать — не вариант. Бортников хоть и стар, был ловок как черт. Поймает.

Обхватив ладонью кровоточащее предплечье, я из последних сил рванула к следующей, более густой ели. Но затаиться не вышло. Во-первых, лед отчетливо хрустел под ногами. А, во-вторых, парк был не слишком густым и освещался уличными фонарями.

Мужчина, не торопясь, приближался.

— А никуда. Дома сидеть бы вам, Софья Алексеевна, чаи с тетушкой хлебать. Глядишь, целее были бы.

Остановившись неподалеку. На расстоянии вытянутой руки. Бортников замахнулся. Я закричала. Не чувствуя тела, все же умудрилась сесть, сделать подсечку и отползти.

— Вот же… паскуда! — закряхтел он, приземлившись в сугроб.

Внезапно, со стороны дороги, послышался шум. Кони заржали.

— Оттуда выстрел… — я узнала голос извозчика, что подвез нас с Ефимом Ефимовичем до парка и поползла туда, откуда он раздавался. — Барышня кричала, ваше благородие. Вот вам крест!

Из пролетки на снег спрыгнул мужчина в длинном кафтане. Поднял пистолет и выстрелил вверх.

— А ну стой! — зычный рев Ермакова был подобен каплям прохладной воды в засушливой пустыне. Кусочку торта, после жесткой недельной диеты. Теплому одеялу в холодный день. — Стрелять буду!

Бросив взгляд туда, где только что находился Бортников, я едва не вскрикнула. Мужчины и след простыл.

— Осторожно, Гордей Назарович, — закричала я из последних сил. — Где-то здесь прячется убийца Алевтины…

Услышав меня, пристав бросился вперед, упал на колени, схватил за талию, помог подняться. Но стоило мне увидеть замаячившую за его спиной тень, как я оттолкнула мужчину в сторону, а сама снова упала на землю.

Лезвие ножа не успело коснуться ни Гордея, ни меня. Бортников, лишившись эффекта внезапности, прекратил осторожничать. Завращал бешеными глазами, снова замахнулся и бросился грудью на пристава.

Мое сердце пропустило удар, когда Гордей все-таки увернулся. Зашел за спину, умелым захватом вывернул старику руку. Да так, что она чуть с хрустом не вылетела из плечевого сустава.

Нож полетел на землю. Ефим Ефимович запрокинул голову и истошно заорал.

Надев на него наручники, по внешнему виду больше напоминавшие миниатюрные кандалы, Гордей затолкал мужчину на сиденье пролетки и приказал извозчику стеречь. Затем вернулся ко мне, помог подняться и начал осматривать. Лицо, шею, руки… Увидев рану на предплечье — побледнел. А вот мне наоборот, как-то резко стало жарко от его взгляда. Как от той печи, что каждую зиму растапливал мой дед.

Никогда не считала себя слабой нервами, но сейчас, когда опасность миновала, я не сдержалась, шагнула к Ермакову и обняла. Не ждала ничего в ответ, но внезапно мне на плечи нерешительно легли его широкие ладони.

— Софья Алексеевна, да, как же так? — угрюмо покачал он головой, прежде чем вглядеться в мое лицо и стереть с моей разбитой губы каплю крови. — Ни на миг нельзя оставить без присмотру.

Стащив в себя кафтан, он набросил его мне на плечи.

— Спасибо, — выдохнула я, зарываясь поглубже в теплую ткань, пахнувшую знакомо… морозной свежестью и ваксой.

— Вы ранены, без сил, — заметил очевидное Гордей. — Прошу простить, но пролетка занята. Если позволите, я отнесу вас на руках до дома.

Отчего ж не позволить? Тем более, что идти всего-ничего. А мужчина он, на вид, крепкий. Но не успела вымолвить ни слова, как меня подхватили под спину и ноги и понесли.

Стало так хорошо, что я забыла и про боль, и про холод, и даже пережатый ужас. Плывшая над нами Алевтина тоже выглядела не в пример спокойной.

— Гордей Назарович, а как вы здесь? Откуда узнали?

— За то надобно благодарить госпожу Тюлькину. Пожелав снять с себя часть вины, она объявила, что в кончине госпожи Немировской, по всему выходит, повинен старый Алевтины Максимовны полюбовник — Ефим Ефимович Бортников. Муж вдовой графини, ее сиятельства госпожи Бабишевой. Я признаюсь, не придал этому значение. Они зачастую, стоит их прижать, титулами жонглировать начинают. Однако одна из ее девиц, прибывшая в участок для допроса, сообщила, что господин Бортников весь сегодняшний день провел в их заведении. Она лично проводила его, подгулявшего, до пролетки, и видела, как я после усадил туда же незнакомую ей девиц… кхм… вас, Софья Алексеевна. Признаюсь, сердцу стало неспокойно. Однако ж уверенности не было, а потому никого с собой не взял. В раз вернулся обратно. Гляжу — навстречу едет знакомая коляска. Извозчик признался, что высадил вас в парке. Вы, вроде как, вознамерились пройтись.

— Гордей Назарович, вы — мой герой!

Он прищурился, усмехнулся.

— Польщен. Но и вы, госпожа Леденцова, полны скрытых талантов. Это ж надо, за одну ночь двух душегубов изловить. Ежели б мои орлы таким пылом и умом обладали — Китеж в миг бы очистился от всяких криминальных элементов.

Мы с приставом почти приблизились к порогу нашего с тетушкой дома, как вдруг призрак отстал. Его цвет, из дымчато-серого стал почти полностью прозрачным. По бесплотному телу пошли волны. На меня уставился испуганный взгляд.

Кажется, я раньше Алевтины поняла в чем дело. Подняла ладонь, что покоилась у Гордея на плече и помахала. Махала-махала, пока она не растворилась в дымке ночи.

Вот и еще одна история подошла к концу.

— Как хорошо то, что хорошо кончается, — улыбнувшись пробормотала я. — Да здравствует полиция!

Ермаков услышал.

— И вы, Софья Алексеевна. Полиция и вы!

[1] Непреодолимая тяга к убийствам.

[2] Подобное подобному радуется (лат.)

[3]Зимний легковой извозчик, который не стоит на бирже, а стережет ездоков по улицам.