Охотничьи были

А. Толстиков ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

Свой первый охотничий сезон по уткам мне посчастливилось открывать с опытным охотником — дядей Егором. Книжек об охоте он не читал, а знал много. Сорок лет бродил он с ружьем по лесу, по лугам, смотрел, запоминал, вот и накопилось у него знаний о звере, о птице.

Задолго до восхода солнца вышли мы к Шундерским озерам, цепочкой растянувшимся по лугам. На берегах их — дубовые рощи. Вислоухая лохматая Дамка — дворняжка, которую дядя Егор не променял бы на гончака, если бы даже к нему в придачу давали двух сеттеров, — бежит впереди нас, прочерчивая на седой от росы отаве яркую зеленую полосу. Дамка утку с воды подает, зайца может гонять целый день, белку ищет, дом стережет. Что от нее еще нужно? «На все руки мастер» эта Дамка, хоть на вид и неказиста — бледно-рыжая, низкорослая.

У первого же озера Дамка громко залаяла, прыгая по берегу.

— Выводок, — спокойно сказал дядя Егор. — Посмотрим, какие? — И без всяких предосторожностей пошел прямо к собаке. Я за ним, удивляясь, что он не крадется. Как будто к домашним уткам идет. Штук десять небольших уточек, сбившись в плотную кучку, замерли на воде. Они видели нас, но не улетели.

— Чирята, — недовольно протянул он и обратился ко мне: — Ну, благословясь, пали.

— А ты, дядя Егор?

— А я не буду.

Грохнуло мое ружье. Как поднялись чирки и куда они скрылись — я не видел. Думал, что всю кучу так и прихлопнул.

— Ничего, трех штук подшиб, — заметил старый охотник. — Дамка, подай.

— А почему они не улетели, когда на них собака лаяла и когда они нас увидели? — спросил я.

— Дамку утка за лису, должно быть, принимает. А лисы, когда они на воде, утки не опасаются. Молодые-то, непуганые и человека не боятся. Что они о человеке знают?

Следующий выводок был из кряковых. Облаивания он не испугался, но как только увидел нас — поднялся с шумом и унесся, свистя крыльями.

— Вот тебе и молодые, непуганые, — сказал я.

— Если уж они тебе так понравились — садись вот тут в куст и жди. Только по одной не стреляй, сгрудятся — тогда.

— Неужели прилетят?

— Полчаса не пройдет — тут будут. А мы с Дамкой дальше пойдем. У Прорвы подождем тебя.

Я подумал, что мешаю дяде Егору и он хочет от меня избавиться. Напрасно обидел старика таким подозрением. Минут через двадцать выводок вернулся. Он сел на середину озера и осторожно стал подплывать к кусту, из-под которого был поднят. Не хватило у меня выдержки, не подпустил я уток близко, не дал сгрудиться. И все-таки взял пару с одного выстрела.

Потом я много раз проверял этот совет дяди Егора. Утиный выводок, если его подняли без выстрела, — всегда возвращается на то же место, откуда был вспугнут.

Замаскируйся, охотник, и жди. Ждать придется недолго.

Заяц пробегал поляну левым боком ко мне. Хотя расстояние было велико для обычного ружья, я выстрелил, зная, что ружье у меня лучше многих. Заяц, не сбавляя и не прибавляя хода, не меняя направления, пересек поляну и скрылся в мелколесье.

Заячья стежка — оказалась широко перечеркнута дробью, а на следу — ни кровинки. По всем признакам — чистейший промах.

«Как видно, обнесло, — сказал я себе. — На таком расстоянии это и не удивительно».

На том бы и дело кончилось, да решил я, сам не знаю почему, пройти по следу подальше. И был вознагражден — метров за двести от места, куда я стрелял, заяц лежал врастяжку на боку. Уже дома я установил — единственная попавшая в него дробинка пробила стенку сердца.

А он с пробитым сердцем сделал еще сотню прыжков, не подавая вида, что смертельно ранен.

Случалось также, что, провожая глазами утку после выстрела, который вначале казался промахом, я видел, как она замертво падала, отлетев сотню, другую метров, и находил ее.

Отсюда вывод: не упускай из вида дичь после выстрела, пройди по следу стреляного зверя, пока не убедишься, что выстрел был для него совершенно безвреден.

Не корми ворон.

Птицы говорят между собой. И отлично понимают друг друга…

Как-то в середине июля я ходил за грибами. Лето стояло дождливое, красноголовиков в мелком осиннике появилось множество. Быстро наполнил корзинку крепкими, пахнущими свежестью грибами. Возвращаюсь домой. На одной маленькой полянке, густо заросшей сочной лесной травой, у меня из-под ног молча вылетел дрозд, ткнулся в куст, притаился.

«Не иначе, как тут гнездо», — подумал я и начал искать его. Лишь только нагнулся и раздвинул траву, молчавшая дроздиха — это она слетела с гнезда — пронеслась над самой моей головой, суматошливо треща. Она уселась на осинку в трех шагах от меня, беспокойно прыгала с ветки на ветку, без умолку кричала.

Конечно, рядом гнездо. Дроздиха старается отвлечь на себя мое внимание, увести от птенцов, хочет, чтоб я попытался поймать ее. А вот и гнездо. Его до краев заполнили четыре полуоперившихся дрозденка. Четыре пары темных бусинок глаз глядят на меня. Дроздиха совсем с ума сходит, мечется у меня над головой, кричит в отчаяньи:

— Чок-чок-чок! Чок-чок-чок! Беда! Беда! Он их увидел! Бедные мои крошки! Беда!

Вдруг из куста невидимый мне дрозд-отец спокойно сказал:

— Чок!.. Чок!.. Дети, тихо!.. Не шевелитесь!..

Дроздята, как по команде, закрыли глаза, замерли, слились с гнездом. Кочка, на кочке пучок прошлогодней травы, — больше ничего нет. Ловко прячутся. Рядом пройдешь, смотреть на них будешь — не увидишь.

Взял одного в руки. Что будет? Дроздиха заголосила истошно:

— Чок! Чок-чок! Чок! Чок-чок! Чок! Чок-чок! Спасите! Спасите! Спасите!

Вылетел из куста и папаша-дрозд, уселся на вершинку дерева, крикнул:

— Т-р-р! Чок-чок! Тр-тр-р! На помощь! На помощь!

И налетела стая дроздов. Поднялся такой треск, гвалт и писк, что в ушах у меня зазвенело. Орут.

— Безобразие! Разбой! Когда это прекратится?

Я положил дрозденка обратно в гнездо. Шум немного утих. Слышу, отец-дрозд советует:

— Сынок, тебя обнаружили. Попытайся сбежать, иначе пропадешь.

Мой дрозденок вскочил и кинулся в траву. Я его поймал и водворил на место. А остальные прикорнули, будто и нет их.

Дрозд опять советует:

— Не так, сынок, ты вначале притворись, что тебя нет, а потом прыг — и в траву. Только быстро.

Дроздиха совсем голову потеряла, на дрозда кричит:

— Ах, ничего ты не понимаешь! Он должен сидеть! Нет, бежать! Нет, сидеть! Ах! Ах! Ах!

Дрозденок притих, глаза закрыл.

Стая успокоилась.

Вдруг дрозденок — прыг из гнезда. Едва успел поймать его.

Снова гвалт поднялся. Кричат, ругают меня. Положил беглеца в гнездо. Все утихло. Опять голос дрозда раздался:

— Дети, вы двое сразу да в разные стороны. Тогда он не поймает.

Выскочили два дрозденка, один налево бросился, другой — направо. А дроздиха крылом меня чуть не по носу чиркнула. Поймал обоих. Они запищали. Ох и шум тут начался. Ну, думаю, хватит их мучить, посажу в гнездо и отойду подальше, а потом посмотрю, что будет.

Только я пять шагов сделал, как дроздиха к гнезду кинулась, заголосила:

— За мной! Милые! Быстрее! Быстрее! Он еще тут! Близко! Быстрее!

Через минуту все стихло. Я вернулся. Гнездо было пусто. Поискал кругом в кустах — никого не нашел, конечно. Да разве их найдешь, когда они запрячутся…

Казалось, косач бормочет и чуфыкает совсем рядом. Но я прошел уже с километр, а он все еще где-то впереди. В безветренное раннее утро звуки разносятся далеко.

Иду не торопясь, не даю воли ногам. Если им позволить — они так потащат, что оглянуться не успеешь, как мимо косача проскочишь. Вот он, за той грядкой березняка. Там, где большая береза стоит. Там поляна. Я ее знаю. На той поляне и пляшет тетерев. Я его не вижу, но сейчас знаю — он там.

Я не успел еще выбраться на поляну, как косач заметил меня. Он замолк — и замер, как обгорелый пенек. Долго мы стояли не шевелясь. Меня утомила неподвижность. Я перенес тяжесть тела на одну ногу. Хрустнула веточка под каблуком. Косач с громом поднялся и начал набирать высоту. Я увидел его мелькающим в просветах между вершин голых березок. Вот он поравнялся со старой березой, уныло опустившей пряди своих ветвей. После выстрела я прыжком выскочил на поляну. Вижу — черная птица, мелькая белым подхвостьем, бьется под березой.

Рассматриваю свою добычу — краснобрового красавца, с перьями, отливающими на груди вороненой сталью. Он и мертвый еще не остыл от своей любовной песни — перья на шее стоят торчком, и она кажется могучей.

Вдруг крупная капля звонко ударила в кисть руки. Рядом со мной на землю посыпались капли одна за другой. Дождь? Откуда? Небо чисто, голубизна его прозрачна. А сверху каплет и каплет.

Заметил, что эта капель только под березой, где я стою. Внимательно посмотрел на нее, понял: дробь зацепила и дерево.

И вот плачет береза, оплакивает птицу, которую кормила плотью своей, которая не раз пела на ней песню весны, жизни.