Охотничьи были

В. Рачков НАСТ

Была середина марта. Днем припекало солнце, с крыш падала капель, наращивая большие сосульки, а ночью подмораживало. Снег занастился и хорошо выдерживал человека без лыж. В старое время хищники браконьеры гоняли по такому насту лосей; зверь проваливался, в кровь разрезал себе ноги об острые края наста, а человек на лыжах скользил свободно десятки километров. Развязка была короткой — измученный зверь падал и его добивали рогатиной или «жаканом» из ружья. Местами таким вот способом почти всех лосей перебили.

Но не о лосиной охоте хочу я рассказать.

В одно весеннее утро я вышел с ружьем в поле — погонять русака. С вечера плотный наст прикрыла легкая пороша. Лыжи скользили легко, казалось, сами бегут. Недалеко от села стоял большой стог клевера, зимние метели намели около него большой сугроб. На вершину сугроба взбегали свежие заячьи следы. Я начал осторожно подкрадываться, объезжая стог с подветренной стороны. Вот хорошо видна крутая стена сугроба, а в ней чернеет отверстие норы. Начинает колотиться сердце, во рту становится сухо. Выход из норы взят на мушку, каждую минуту может выскочить русак и дать такого стрекача, что только успевай стрелять. До норы остается метров пять; я иду по самому гребню сугроба, затем быстро съезжаю к норе, но заяц не выскакивает. Осматриваю след вокруг норы. Выходного следа нет — значит заяц в сугробе. Нагибаюсь и заглядываю в темное отверстие — нора глубокая, конца не видно: снег под настом рыхлый, зайцу закопаться негде. Ткнул в сугроб палкой — не вылезает косой. «Дай, — думаю, — опять на сугроб заберусь да немного попрыгаю на лыжах. Все равно выскочишь». — Лезу на сугроб немножко боком, нору на мушке держу. Но заяц не выскакивает. Залез я наверх — и все понял, чуть не заревел от досады. Пока я у норы ковырялся, выгоняя зайца, другой стороны сугроба мне не видно было, ну а он прорыл снег и дал тягу. Этот урок я хорошо запомнил: если нора заячья в крутом сугробе вырыта, с сугроба не съезжай, а потопчись на «крыше» — и, как только выскочит косой, тут его твоя дробь и настигнет.

Другой раз, вот в такую же погоду, поехали мы с товарищем русака гонять. Напали на свежий след. Петля за петлей, распутали замысловатые тропки. Вот и концевой след. Он спускается под пологую горку. Здесь обыкновенно заяц идет на хитрость: возвращается по своему следу назад, а потом делает громадный прыжок в сторону и тогда только роет нору. Такой прыжок зовут — «смекалкой». А наш заяц обратного следа не дал. «Ну, — думаем, — значит вперед прыгнул». Но впереди снег чистый. Топчемся мы на месте, охотничье правило нарушили: на след выехали. Я ехал впереди товарища немного сбоку. Оглянулся и хотел что-то ему сказать. Смотрю, наст под его лыжами как-то странно зашевелился и… вдруг, словно ядро, разбрасывая снег, выскочил здоровенный русак. Стрелять мне нельзя, а товарищ мой совсем растерялся, о ружье забыл.

Здорово замаскировался косой, ведь даже намека на нору не было. Как он так ловко под наст втиснулся, до сих пор понять не могу. Посмеялись мы тогда от души над своей неудачей. А на след зайца я больше не наезжал.

Шел я однажды по полю на лыжах — и вдруг недалеко от меня с шумом выпорхнула стая куропаток. Ударил по ним дуплетом. Двух штук убил. Отлетела стайка уже метров на двести, — смотрю, — одна из куропаток камнем в снег упала. Подъехал — лежит на снегу, не трепыхнется. Сгоряча, видимо, простреленная, летела. Осмотрел — на боку сквозь перышки маленькая капелька крови проступила: всего одной дробинкой задело. Положил птицу в ягдташ и поехал к тому месту, откуда куропатки вылетели. На снегу множество птичьих следов натоптано. Неожиданно из-под снега головка высунулась и опять спряталась. Вскинул ружье и… жалко птицу стало, не спустил курок: одно дело свободная в полете, а тут как привязанная. Подошел я поближе, нагнулся над дырочкой в ледяной корке. Наст крепкий, пробить его птица не сможет. Должно быть, забралась вечером в снег, а ночью мороз крепкий прихватил, и стала птица пленницей весны. Отковырнул я прикладом большой кусок наста и… хлопая крыльями, вырвалась из-под него куропаточка, помчалась за стаей. Проводил я ее глазами. За ружье не взялся. Без меня не освободиться бы ей из снежного плена. Косачи-тетерева куда сильней, а и то, зароются с вечера в снег, хватит ночью оттепель, под утро опять приморозит — и гибнут птицы целой стаей, не в силах пробить твердый наст.