Океан. Выпуск четвертый

ПРОЛОГ

— Рифы! Впереди рифы! — раздался отчаянный вопль.

Набегающие из мрака пенные валы мотали тяжелый галеас, как игрушку. Один из вахтенных схватил топор и, выбравшись на нос судна, перерубил пеньковый стопор якорного каната. Якорь плюхнулся в воду.

Слишком поздно. Обезумев от ужаса, команда глядела на надвигающуюся сбоку черную громаду. С грохотом, возвещавшим о конце света, «Хирона» ударилась о скалу. Из распоротого чрева ее на дно посыпались пушки, ядра, ящики с провиантом и сундуки с драгоценностями. Тысяча триста человек, теснившихся на борту, были слишком измучены, чтобы пытаться бороться с бушующим морем, и исчезли в пучине…

Среди них был дон Алонсо Мартинес де Лейва, храбрейший из капитанов испанского флота, любимец короля Филиппа II, назначенный им в случае смерти адмирала Медины-Сидония командовать «Непобедимой армадой». Среди погибших было шестьдесят отпрысков знатнейших семей Испании, удостоенных чести служить под началом дона Алонсо. Среди них был и юный идальго, в последний миг перед мысленным взором которого промелькнуло чудное видение.

Захлебываясь в соленой воде, идальго вспомнил прощальную ночь, проведенную дома перед отплытием в дальний путь на завоевание Англии. На рассвете, когда лошадь была уже оседлана, невеста надела ему на палец кольцо, заказанное у лучшего ювелира.

Тело идальго стало добычей крабов и угрей, а кольцо соскользнуло с пальца в расселину подводной скалы. Вскоре его занесло толстым слоем песка, камней и ракушек, сцементированных ржавчиной от разъеденных водой пушечных ядер.

Четыреста лет спустя, роясь в пыльных архивах, я восстановил картину последнего дня испанского галеаса «Хирона». На десятиметровой глубине в ледяной воде Ирландского моря мы обнаружили место гибели судна. Впятером мы обследовали каждую трещину на дне, крушили острые глыбы, перекатывали валуны, просеивали песок. И вот однажды рядом с золотым толедским дублоном и несколькими эскудо мы нашли кольцо тончайшей работы. То самое, что подарила невеста, глядя на любимого покрасневшими от слез глазами на алой прощальной заре.

Мы подняли кольцо наверх, в лодку, и оно мягко блеснуло под лучами неяркого ирландского солнца. Это была самая прекрасная и трогательная находка из всех сокровищ Армады. Золотая оправа была сделана в виде женской руки, держащей сердце и раскрытую пряжку пояса. Склонившись, я прочел навеки врезанные слова: «Большего я дать тебе не могу»…

МОНАРШЬЯ ВРАЖДА

Я благоговейно положил кольцо в банку из-под варенья; оставив ее на палубе нашего «Зодиака», застегнул ремни акваланга, ухватил ртом покрепче загубник дыхательной трубки и снова нырнул.

Колышущиеся водоросли, словно джунгли, покрывали подводный ландшафт. Я парю над хаотическим нагромождением камней. Атлантическая зыбь непрестанно пригибает и разгибает подводный лес, как это делает ураган с пальмами в Майами. Зыбь — это пульс моря, и мы живем в его ритме.

Волна бросает меня вперед. Когда она спадает, я цепляюсь за выступ скалы и пучок водорослей-ламинарий; их хохолки полощутся, словно флаги на ветру. Вода властно давит на уши, обтекает стиснутые на загубнике зубы. Пауза, и вот следующая волна катапультирует меня дальше.

В расселине осталась серебряная монета, которую я не смог отодрать. Она очень заинтересовала меня своим видом. На сей раз я вооружился зубилом. Упершись покрепче в дно, принимаюсь отбивать известняковую глыбу. Течение мгновенно уносит осколки. Скала дымится, но не сдается. Наконец, набрав побольше воздуха, я размахнулся и изо всех сил ахнул молотком по зубилу.

Все, кусок отвалился. Я беру монету, тру ее пальцами и подношу к стеклу маски.

Это неаполитанский пиастр. Ну конечно, «Хирона» входила в Неаполитанскую эскадру, снаряженную столицей королевства Обеих Сицилий. На оборотной стороне — профиль человека: прямой нос, хмурый лоб, борода.

Да, это был он, тщеславный король, ткавший в своем дворце под Мадридом паутину, опутавшую мир. То был Филипп II Осторожный, защитник веры, искоренитель ереси, божьей милостью король Арагона, Кастилии и Леона, король Сардинии и Обеих Сицилий, король Наварры, Гренады, Толедо, Валенсии, Галисии, Майорки, Севильи, Кордовы, Мурсии, Альгравии, Корсиры, Альхесира, Гибралтара, Канарских островов, Ост-Индии и Вест-Индии, островов и земель моря-Океана, король Португалии, Алжира, Бразилии, островов Азорских и Зеленого Мыса, владелец колониальных факторий Гвинеи, Анголы и Мозамбика, повелитель Адена, Маската, Ормуза, Явы, Молуккских островов, Филиппин и Макао, великий герцог Австрийский, герцог Миланский, Лимбургский, Брабантский, Люксембургский, маркиз Антверпенский, граф Габсбургский, Бургундский, Тирольский, Барселонский, Фландрский, Артуазский, Намюрский, Голландский, Зееландский, Зутфенский, сеньор Бискайский, Молинский, Гронингенский, Утрехтский и Фризский, король Иерусалимский. Побежденный король.

В немеющей от холода руке покоилась история Европы. После стольких лет розысков в архивах, библиотеках и книгохранилищах Англии, Испании, Франции, Бельгии и Нидерландов я держал под водой на ладони осколок трагедии, решившей судьбу всех этих земель.

В империи Филиппа II, простиравшейся на половину мира, солнце не заходило никогда. Никогда больше в истории один человек не властвовал над столькими людьми и государствами. Но никогда еще разбросанная на четырех континентах империя не зависела так от господства над океанами.

Испанская империя не смогла бы существовать без монополии короля на добычу золота и заморскую торговлю.

После завоевания конкистадорами Южной Америки папа римский назначил испанского короля полномочным представителем святейшего престола в Новом Свете. Испанцы должны были огнем и крестом нести слово божье «язычникам». Особой буллой папа запретил «всем прочим под страхом отлучения от церкви посягать на вновь открытые земли и торговать там без нашего соизволения».

Из золотых рудников в Южной Америке ежегодно извлекали больше золота, чем его было в средние века во всей Европе. Специальные эскадры хорошо оснащенных галионов, «Золотые флоты», доставляли из Мексики и Перу в испанский порт Кадис годовую добычу, о которой грезили французские, голландские и английские корсары.

Последние наносили Филиппу особенно тяжкий урон. Из месяца в месяц. Их легкие корабли снаряжались на деньги королевы Елизаветы, ее министров, придворных, а иногда и самими капитанами. Наконец в 1568 году испанскому самодержцу стало ясно: не может быть спокойствия на морях до тех пор, покуда он не сокрушит Британию раз и навсегда.

В тот год с великими предосторожностями от берегов Испании отошло судно, которое должно было доставить стоявшим во Фландрии войскам герцога Альбы миллион золотых дукатов.

По дороге за галионом погнались «джентльмены удачи», пронюхавшие каким-то образом о золотом грузе. Судно укрылось от преследователей в английском порту Саутгемптоне. Испанский посол в Лондоне пожаловался королеве Елизавете на корсаров, среди которых были и двое англичан, попросив ее позаботиться о переправке золота под надлежащей охраной во Фландрию. Посол выразил надежду, что ее величество не откажет в просьбе своему доброму кузену Филиппу II.

Королева в самом деле распорядилась немедленно выгрузить на берег сто пятьдесят девять бочонков с золотыми монетами. А на следующей аудиенции она с гневом ответствовала послу, что он ей солгал! Оказывается, как она узнала, дукаты принадлежат не испанской казне, а каким-то торговцам. А посему она конфискует их как добычу.

Герцог Альба не смог расплатиться с солдатами, и те подняли ропот. Дабы наказать англичан, Филипп распорядился захватить товары английских купцов во Фландрии.

Елизавета в наказание арестовала испанских купцов, находившихся в Англии.

Филипп в отместку захватил английские суда, стоявшие в испанских портах, а их экипажи послал в цепях на галеры.

Елизавета в отместку посадила в тюрьму испанского посла.

Начались долгие переговоры, но Филипп так никогда больше и не увидел своих дукатов.

Вражда вновь всколыхнулась в 1580 году. Филипп II высадил в помощь ирландским мятежникам несколько сот человек. Английская армия разбила отряд, захватила пленных, повесив их всех до единого. Филиппу пришлось смолчать — ведь официально он не объявлял войны Елизавете. Странно, ответил он английскому послу, пленные говорили по-испански? Удивительно, откуда бы им взяться в Ирландии? Он, во всяком случае, о сем не ведает.

В 1583 году Елизавета выслала из Лондона испанского посла, замешанного в заговоре против нее. Филипп, оскорбившись, бросил в тюрьму нескольких англичан, находившихся в Испании, и запретил всякую торговлю между двумя странами.

Но два года спустя Испанию поразил страшный голод. Филиппу пришлось просить английских купцов привезти хлеб. Однако едва флотилия торговых кораблей вошла в порт, как он захватил их, а матросов отправил на галеры. Один-единственный парусник сумел вырваться в море и привезти в Лондон тяжкую весть: король Испании изменил своему слову.

Ответом была массированная атака английских пиратов на порты и корабли Филиппа в разных концах империи. Собственно, эти нападения продолжались все пятнадцать лет, что длилась вражда, но тут британские оводы начали жалить особенно больно.

Порт Виго на островах Зеленого Мыса подвергся нападению «джентльмена удачи» по имени Френсис Дрейк.

Дрейк ворвался в Виго и сжег шесть испанских судов. Потом в Мексиканском заливе он ограбил город Сан-Хуан де Ульоа, а на Панамском перешейке захватил караван, перевозивший на мулах из Перу ежегодную добычу золотых королевских рудников. По сути, Дрейк начал свою частную войну против могущественнейшего на свете короля.

Возвратясь в Англию, Дрейк объяснил королеве, что золото было им «выменено законным образом у туземцев». Именно так и ответила Елизавета на запрос испанского посла, который чуть не задохнулся от ярости.

Обогнув Южную Америку через Магелланов пролив, «Дракон» — так в ужасе прозвали его испанцы — появился в следующем году возле Тихоокеанского побережья, где Дрейка никто не ожидал. Пират стал захватывать испанские галионы и грабить незащищенные порты. Два года длилась эта первая в истории мореплавания пиратская кругосветка. Из пяти английских кораблей домой вернулся всего один. Но шелка, пряности и награбленное золото (большую часть серебра, отягощавшего перегруженный корабль, пришлось выбросить за борт) принесли тем, кто снарядил экспедицию, 4700 процентов дохода. Это не считая доли самого Дрейка и части, причитавшейся королеве.

Все это случилось, повторяю, когда Англия и Испания не находились в состоянии войны. Посол от имени Филиппа II потребовал возместить ущерб и примерно наказать дерзкого разбойника. Елизавета же велела казначею пересчитать дукаты, преподнесенные ей Дрейком, и после пышного приема во дворце самолично возвела авантюриста в рыцарское достоинство. «Сэр Френсис» высочайшим указом был назначен адмиралом королевского флота.

Адмирал-пират вновь поднял паруса. На сей раз он ограбил порты северного побережья Испании, Канарские острова, Пуэрто-Рико, наложил контрибуцию на Санто-Доминго, осадил Картахену, сжег Сант-Августин во Флориде и, кроме обычного груза, привез в Англию двести захваченных в боях пушек.

Это было еще не все.

Королева заключила договор с голландцами и послала в Северные провинции Нидерландов пять тысяч пехотинцев и тысячу всадников на помощь повстанцам-гёзам.

Но и это было еще не все.

В большом зале замка Фотерингей палач высоко поднял отрубленную голову, воскликнув: «Господи, храни королеву!» Присутствующие хором повторили за ним клич. То была голова Марии Стюарт, свергнутой королевы Шотландии и законной принцессы-наследницы Англии. «Перенесенные страдания заставили поседеть в сорок пять лет и обезобразили лик той, что была когда-то прекраснейшей женщиной мира…»

Казнь Марии Стюарт глубоко шокировала дворы всех монархов Европы. Правила политической игры требовали, чтобы принцев и принцесс устраняли негласно, предпочтительно с помощью яда. Публичное отсечение королевской головы на эшафоте явилось вызовом всемогуществу правящей элиты, ибо ставило ее на один уровень с прочим людом.

И больше других был уязвлен Филипп.

В юности отец заставил его взять в жены Марию Тюдор, «неблаголепную лицом» внучку британских католических королей; тем самым Филипп стал принцем-консортом Англии. Но после смерти Марии Тюдор в 1548 году он потерял право на британский трон. Филипп хотел посвататься к Марии Стюарт, королеве-католичке Шотландии, однако та вышла замуж за французского дофина. Тогда вдовец Филипп сделал предложение… Елизавете, сводной сестре покойной Марии Тюдор. Графу Ферия, приехавшему с посланием в Лондон, Елизавета ответствовала: «Король Испании был бы первым претендентом на мою руку, но даст ли папа римский свое благословение на брак с протестанткой?»

Вопрос остался без ответа. В это время Мария Стюарт овдовела и вернулась в Англию. Завязались дворцовые интриги, имевшие целью посадить Марию на английский престол. Сама будущая жертва палача писала в завещании: «Как не может быть на небе двух солнц, так не может быть в Англии двух королев или двух религий». Филипп вновь зажегся надеждой жениться на Марии Стюарт и совместно с ней «вернуть Англию в лоно истинной веры».

Когда 23 марта 1587 года гонец принес во дворец Эскориаль под Мадридом весть о гибели Марии Стюарт, Филипп надолго заперся в своем маленьком рабочем кабинете. Неделю он не спускался в парадные покои, размышляя. Он потребовал принести карты портов и береговых укреплений коварного Альбиона; прочел доклады лазутчиков; вспомнил попытки прошлых вторжений на Британские острова — римлян, норманнов, бретонцев; сравнил численность своих войск и кораблей с английскими. Существовало два плана нападения на Англию: один предлагал бежавший от Елизаветы сэр Вильям Стенли — он советовал начать вторжение через Ирландию; другой план привез посланец Марии Стюарт полковник Семпл — укрепиться в Шотландии и на острове Уайт, запереть Ла-Манш и уморить Англию блокадой.

Международная обстановка благоприятствовала как никогда: Францию терзали внутренние раздоры; германский император Максимилиан II заверял в своей преданности; турки не оправились от поражения; султан Марокко покорен; немецкие и скандинавские принцы-лютеране слишком слабы; нидерландские мятежники временно деморализованы убийством в собственном доме принца Вильгельма Оранского и изменой трех английских генералов-католиков, перешедших на сторону Испании.

Филипп вышел из кабинета исполненный решимости. У него созрел собственный план.

«ПУСТЬ ЗАСВЕРКАЕТ ТОЛЕДСКАЯ СТАЛЬ»

Для отвода глаз послы Филиппа повели в Бурбуре с представителями Елизаветы затяжные переговоры. Тем временем сильный испанский флот войдет в Ла-Манш. На французском берегу под Дюнкерком его будет ждать армия вторжения под командованием правителя Нидерландов Александра Фарнезе, герцога Пармского. Кроме испанских войск, расквартированных во Фландрии, Фарнезе должен собрать под свои знамена тридцать итальянских полков, десять валлонских, восемь шотландских и восемь бургундских. В общей сложности — двадцать шесть тысяч человек, из них не менее пяти тысяч всадников. Всю эту армию погрузят на баржи и под охраной испанского флота по указаниям французских лоцманов переправят в Англию.

Елизавета не в силах будет справиться с таким несметным войском.

Высадившись в Англии, герцог Пармский рассчитывал также на помощь католиков Шотландии и Ирландии. Филипп заблаговременно послал туда 42 000 золотых эскудо для снаряжения «пятой колонны».

Да, момент для сокрушительного удара был самый подходящий.

Но на грандиозную эпопею нужны были деньги, сотни миллионов. Между тем золота, которое текло, подобно Гольфстриму, из Америки в Испанию, едва хватало Филиппу на то, чтобы сводить концы с концами. Торговля в стране хирела от бесконечных войн, крестьяне были разорены, прекрасных садоводов-мавров выслали из Испании как «басурман». Филипп задолжал громадные суммы немецким и итальянским банкирам; должности генералов испанской армии продавали тем, кто был готов предложить королю «отступные»… Филипп требовал от губернаторов американских колоний нового и нового золота, велел «проявлять настойчивость», выбивая драгоценный металл из индейцев «огнем и железом». Губернаторы старались, посылали «Золотые флоты», но корсары всё чаще перехватывали их. Казна Филиппа была пуста.

Оставалось обратить взоры к папе римскому.

В 1585 году конклав кардиналов избрал папой шестидесятилетнего Феличе Перетти, ставшего Сикстом Пятым. Перетти прикидывался страдающим неизлечимым недугом и ходил, согнувшись вдвое, на костылях. Кардиналы решили, что он будет послушным исполнителем их золи. Но едва сделавшись Сикстом Пятым, новоизбранный папа отбросил костыли и затянул «Хвалу господу» таким громовым голосом, что задрожали стекла в домах интриганов в кардинальских мантиях.

Папа железной рукой взял бразды правления католической церковью. Он объявил королеву Елизавету «отступницей и еретичкой», подтвердил «законные права» Филиппа на английский престол. Более того, как только испанский король ввел его в курс своих военных приготовлений, папа разослал во все концы мира буллу, в которой призывал «защитников веры поддержать победоносную армию принца Александра Фарнезе, дабы вырвать несчастных подданных из лап еретички».

Да, но деньги! Как быть с деньгами?

После долгих проволочек Сикст Пятый поклялся всеми святыми дать «Филиппу, королю испанскому, один миллион золотых дукатов в день, когда первый испанский солдат ступит на английскую землю». Иными словами, папа не желал рисковать и обещал испанскому послу финансировать только беспроигрышное предприятие.

А как насчет аванса? Терпение, сын мой, терпение. Может, его святейшество даст в долг под королевские гарантии? Святая церковь не занимается ростовщичеством, сын мой. Что сказано, то сказано…

Посол в отчаянии шлет реляцию в Мадрид: «Его святейшество остался тверд, как алмаз… Легче вырвать внутренности у его святейшества, чем один золотой».

Ничего не оставалось, как снаряжать флот в долг. Посланцы Филиппа обивали пороги всех банкирских домов Европы, суля чудовищные проценты «сразу, как только будет захвачена Англия».

Из разных концов империи в Испанию собирали военные и торговые суда, на верфях строили новые и ремонтировали старые, изношенные временем и потрепанные бурями.

Спешно заказывали пушки всех калибров, вооружение для флота и сухопутной армии. Мадридский арсенал по указу короля, работая денно и нощно, отлил тридцать шесть орудий. Лиссабонский арсенал — тридцать. А требовалось вдесятеро больше…

Один из соглядатаев докладывал, что британские корабли быстроходней и что пушки у них, хотя и меньшего калибра, дальнобойней. «До того, как мы сможем взять их на абордаж и на палубах засверкает толедская сталь, мы рискуем понести большой удар от огня». Но король только отмахнулся.

Во главе флота Филипп II поставил дона Алонсо Переса де Гусмана эль Буэно, герцога Медину-Сидония, кавалера ордена Золотого руна (им награждали только особ королевской крови) и генерал-адмирала моря-Океана, обладателя самой голубой крови среди испанских военачальников. Он поднял свой флаг на тысячетонном галионе «Сан Мартин». С герцогом был его личный исповедник и шестьдесят слуг.

Суда выстраивались на лиссабонском рейде. Герцог Медина-Сидония называл флот «Армадой» или «Счастливейшей армадой». Английские лазутчики — «Испанским флотом». Нигде, ни в одном документе король, герцог, кто-либо из офицеров, секретарей, писцов или придворных не окрестил армаду «Непобедимой». Откуда же взялось это наименование, словно в насмешку прикипевшее намертво к этой экспедиции? Может, оно было выдумкой британских памфлетистов? Или возникло за столом в лиссабонской таверне, где гуляла компания портовых остряков? Или его придумал безвестный идальго, дабы придать себе храбрости перед походом? А может, так нарек флот сам папа?

В середине мая 1588 года герцог Медина-Сидония отправил в королевский дворец «Реляцию о состоянии дел «Счастливейшей армады», к которой был приложен подробный список кораблей и снаряжения. Эту реляцию отпечатали в Лиссабоне и Бургосе на всех европейских языках и качали распространять во многих странах. То было первое в истории массированное наступление средствами «психологической войны».

Пропаганда преследовала двойную цель: склонить нейтральных европейских государей к союзничеству с Испанией (победа, а значит, и дележ добычи гарантировались!) и второе — запугать Англию.

Тщательно сверив несколько экземпляров, я выписал следующие цифры: Армада насчитывала 130 кораблей, в том числе 65 галионов, 30 купеческих и транспортных судов со снаряжением, фуражом и лошадьми, 19 небольших паташей (кораблей береговой охраны), четыре галеры и четыре галеаса — один из них «Хирона».

Галеасами называли большие боевые галеры венецианской постройки. В описываемую эпоху это был гибрид весельной галеры и пушечного судна с квадратным парусным вооружением; на носу у него была кованая железная ростра, которой таранили противника. В битве при Лепанте (1571 год) шесть венецианских галеасов расстроили боевой порядок турецкой эскадры огнем батарей и проткнули борта нескольких судов страшной рострой. Галеасы имели по двенадцать весел с каждого борта, и к каждому веслу было приковано по 6—10 гребцов; их укрывал от пуль и осколков толстый настил верхней палубы.

Для «Непобедимой армады» в Венеции было заказано шесть галеасов, и Медина-Сидония надеялся на их огневую мощь в морском сражении. «Эти галеасы, — пишет современник, — радовали взор. Они были украшены башнями и часовнями. Палубные надстройки покрыты резными фигурами. Офицеры имели на корме пышные каюты с коврами, стены были обиты бархатом, свет проходил сквозь цветные стекла. Огни и флаги расцвечивали борта. Ужинали в порту под пение менестрелей. Посуда, подсвечники и столовые приборы были из золоченого серебра. Офицеры носили шелковые штаны и бархатные камзолы, покрытые золотыми цепочками».

Забегая вперед, скажу, что галеасы не оправдали возложенных на них надежд. Они оказались неповоротливыми, парусное вооружение было недостаточным, а весла могли помочь только в полный штиль. Бурное море делало суда беззащитными, несмотря на все пушки.

Армада насчитывала 2431 орудие. Количество ядер было предусмотрено в среднем по пятьдесят выстрелов на ствол. На суда погрузились 30 693 человека, в том числе 8000 матросов и пушкарей, 2100 галерников (каторжников, пленных, рабов и вольных гребцов), 19 000 солдат — мушкетеров, аркебузиров и алебардистов, 1545 добровольцев, среди которых было 300 безземельных идальго со слугами, немецкие, ирландские, шотландские капитаны и штурманы, костоправы, лекари, цирюльники и брадобреи, 180 священников и монахов, многие из которых отправились в Англию босиком.

При чтении документов меня поразила одна деталь. Изо всех собравшихся в Лиссабоне знатных господ, сиятельных грандов и благородных рыцарей наибольшим восхищением был окружен дон Алонсо Мартинес де Лейва. Его имя выплывало отовсюду, причем с почтительным придыханием: «как считает де Лейва», «по мнению самого дона Алонсо». Герцог Медина-Сидония «собрал у себя генералов и Алонсо де Лейву», — по-видимому, слово последнего значило столько же, сколько голоса всех остальных. Де Лейва, очевидно, был в то время признанным воплощением ратных доблестей и благородства.

Мне не удалось разыскать портрет дона Алонсо, но хронисты единодушно рисуют облик рыцаря без страха и упрека. Он был молод, красив, весел и блестящ равным образом на поле брани и при дворе. Позже на допросе у англичан уцелевшие испанцы описывали его так: «Высок ростом, светловолос, розоволиц, характером умерен, голос ясный и решительный… все на борту относились к нему с превеликим почтением».

Де Лейва принадлежал к числу считанных фаворитов короля Филиппа, подозревавшего всех в неверности. Супруга дона Алонсо, дочь графа де Ла Коруньи, принесла ему богатейшее приданое и подарила нескольких сыновей. Король назначил его генерал-капитаном легкой кавалерии в герцогстве Миланском и положил ежемесячное жалованье в 300 эскудо. Но, узнав о готовящемся походе, он оставил Милан и прибыл с отрядом в Лиссабон.

Де Лейва, рыцарь ордена святого Иакова и Меча, надеялся, что Филипп поручит ему командовать вторжением на территорию заклятого врага Испании. Он отправил королю в Эскориаль несколько посланий, указывая на недопустимые проволочки, бестолковость и непредусмотрительность в подготовке Армады. «Было бы хорошо, чтобы кто-нибудь пришпорил дело», — заключал он. Это звучало как недвусмысленный намек.

Тем не менее Филипп остановил свой выбор на Медине-Сидония. Венецианский посол в отчете дожу указывал: «…имя Алонсо де Лейвы называлось всеми, но склонность к необузданным порывам заставила короля поступить иначе».

Посол не мог тогда знать о письме, которое прочел я. Перед отплытием герцог Медина-Сидония получил запечатанный королевской печатью пакет с надписью: «Секретно Вскрыть только в случае смерти генерал-адмирала». Внутри пакета был второй конверт, содержавший письмо (ныне оно хранится в архиве):

«…Я решил в случае печального исхода поручить командование Армадой дону Алонсо Мартинесу де Лейве, зная его заслуги в прошлом и убежденный, что подвиги будут проявлены им в будущем…»

Дон Алонсо поднял свой флаг на галионе «Рата». На прощальном банкете, устроенном на борту, играла музыка; де Лейва принимал гостей за столом, уставленным серебряными блюдами и золочеными светильниками (позже найденными мной). Вокруг теснились шестьдесят сыновей и племянников знатнейших грандов Испании. Кому иному могли доверить они судьбу и надежду своих фамилий?

27 мая 1588 года «Счастливейшая армада» вышла в море. Береговые батареи провожали каждое судно тройным салютом, все капитаны куртуазно отвечали тройным залпом. Пороха было мало, но «орудийный салют как ничто поднимает дух экипажей».

Два дня ушло на то, чтобы все корабли вытянулись на рейд. За это время ветер переменился, и Армаде пришлось ждать… целый месяц (!) возможности взять курс на Ла-Манш. Медина-Сидония на «Сан Мартине» был в отчаянии. Непрекращающийся шторм, словно предвестник грядущей беды, накрыл черным крылом громадную эскадру. Дизентерия, цинга, сломанные мачты, порванные паруса, многочисленные течи, протухающая в бочках из невысохшего дерева вода… Все это еще до того, как начался поход.

Плачевное состояние флота подвигло герцога на написание неслыханного послания королю. Оно стало тем документом, по которому историки чинили впоследствии суд над Мединой-Сидония и оценивали его роль в последующих событиях. Одни исследователи видели в нем «ясность ума, честность и редкое для той эпохи душевное мужество». Другие, особенно испанцы, считали письмо хитрым ходом царедворца, пытавшегося улизнуть от ответственности. В послании говорилось:

«…Пишу Вам то, что никогда в жизни не пожелал бы писать, но заранее не ищу оправданий для себя, каково бы ни было Ваше решение». Далее генерал-адмирал моря-Океана излагал вероятные последствия неудачи: потерю заморских колоний, гибель лучшей части морского офицерства и т. п. Уже выйдя в море, Медина-Сидония убедился, что флот не готов для нападения на столь мощную державу, как Англия. И он делает предложение: «Не сочтет ли Ваше величество лучшим выходом в сложившихся обстоятельствах заключить соглашение с врагом на почетных условиях?»

Мы не знаем, как реагировал Филипп, прочтя это письмо, — захлебнулся от ярости или выдержал ледяную паузу. Ответ, во всяком случае, был предельно сух: «Повторяем Вам свою волю довести предприятие до конца и повелеваем взять курс на Ла-Манш в день получения сего приказа».

За несколько дней до этого герцог Пармский, со своей стороны, отправил королю реляцию, выдержанную в пораженческих тонах. Высадка, считал он, «более чем рискованна», его армия гниет в летних палатках под дождем, больные исчисляются сотнями, а на провиант уходит больше золота, чем удается достать… Короче, он советовал «пустить по серьезному руслу комедию в Бурбуре» (имелись в виду фиктивные переговоры между посланниками Филиппа и Елизаветы).

Самое поразительное, что и Елизавета в это самое время склонялась к мысли о мире. Ее капитаны, и первый среди них — Дрейк, рвались в бой. Они приводили резонные доводы: английские суда, хотя и уступают по численности Армаде, превосходят их мореходными качествами, маневренностью и быстротой артиллерийского огня. Дрейк уговаривал королеву совершить молниеносный рейд к Ла Корунье, где в бессилии болталась Армада, ожидая попутного ветра, и сжечь испанский флот на рейде!

Да, но английские корабли предстояло еще снарядить. В те времена на судах не держали постоянных экипажей и вооружения. Причем самым трудным было собрать в короткий срок необходимый провиант. Скрепя сердце Елизавета выдала из казны два сундука с золотом для закупки продуктов. Офицеры королевского флота разъехались по прибрежным деревням с корзинами для покупки у крестьян съестного. Хлопоты отняли почти месяц.

В конечном счете, когда эскадра Дрейка скрытно приблизилась к испанским берегам… ветер изменился! Ждать благоприятной погоды Дрейк не мог — провизии было в обрез. Тем более, что испанская Армада, повинуясь приказу короля, тронулась с места. Дрейку пришлось спешно поворачивать назад, чтобы преградить Медине-Сидония вход в Ла-Манш.

КРУШЕНИЕ ДОНА АЛОНСО ДЕ ЛЕЙВЫ

«Счастливейшая» подошла к проливу между Францией и Англией в полном порядке. Утром 31 июля из окна часовни на корме «Сан Мартина» герцог Медина-Сидония увидал британские корабли. Тотчас он распорядился дать сигнальный выстрел.

Каждый капитан Армады прекрасно знал, что́ полагается делать в этом случае. Заработали весла, матросы рассыпались по вантам. На глазах у изумленных англичан Армада приняла форму полумесяца, выдвинув тяжелые галионы по центру и имея по два галеаса на флангах.

Дрейк приказал рассредоточить свою эскадру и отвлечь испанцев ближе к французскому берегу, где были мели и подводные камни. Англичане хорошо знали свой пролив.

Медина-Сидония продолжал вести Армаду прежним курсом. Однако тихоходные суда начали отставать, порядок нарушился. Левый фланг испанского строя попал под огонь дальнобойных английских орудий. «Сан Сальвадор» и «Сан Маркое» получили несколько пробоин и загорелись. Герцог должен был бы остановиться и прийти к ним на помощь. Но это означало поставить под угрозу общий план. И Медина-Сидония отдал приказ… двигаться дальше сомкнутым строем.

Ночью наступило затишье, которое продлилось весь следующий день. Англичане не показывались. Генерал-адмирал моря-Океана истово молился в часовне, а потом отослал письмо, в котором извещал короля, что «бог обратил взор на детей своих». Второе письмо он отправил через верных гонцов герцогу Александру Фарнезе с просьбой заготовить как можно больше «продовольственных и пушечных припасов», ибо уже сейчас «терпит в них великую нужду».

Между тем англичане не напали в тот день только потому, что вернулись в свои порты за пополнением провианта. Дрейк и не думал отступать.

Испанская Армада встала на якорь перед Кале. Медина-Сидония отрядил капитана Эредия нанести визит вежливости французскому губернатору крепости и оповестить его, что флот ожидает здесь прибытия войск герцога Пармского. Губернатор барон Гурдан как раз совершал с женой прогулку в открытой коляске — супруга пожелала насладиться зрелищем невиданного количества кораблей. Он принял капитана Эредия с надлежащим почтением, сказал, что рад оказать услугу светлейшему герцогу и защитнику веры короля Испании. Тем не менее Гурдан предупредил, что подходы к порту изобилуют опасными мелями.

Ночь началась тревожно. Якорные канаты скрипели, тугие волны били о борт кораблей Армады.

Вернулся гонец от герцога Фарнезе. Герцог сообщал, что сможет выступить из Дюнкерка не раньше чем через шесть дней…

Генерал-адмирал был в отчаянии. Гонец едва успел поесть, как его отправили снова к Фарнезе с письмом, в котором командующий Армадой заклинал герцога поторопиться.

Никто не мог сомкнуть глаз. Непроглядная тьма таила угрозу. Вскоре после полуночи раздался вопль: «Брандеры!» На Армаду неслась с большой скоростью стена огни. Англичане подожгли восемь парусников, начиненных порохом, и пустили их по ветру к Кале. Прозвучал сигнал тревоги. Галеры стали поспешно выбирать якоря. Но поздно — один за другим загремели взрывы, в которых потонули отчаянные крики: «Антверпенский огонь!»

За три года до этого при осаде Антверпена подобные адские факелы, пущенные по реке Шельде, уничтожили три тысячи испанцев. Сам герцог Пармский, командовавший осадой, был ранен в щеку. Дьявольское изобретение состояло в следующем. Голландцы начинили порохом баржи и подожгли в трюмах тлеющие фитили. Когда баржи прибило к берегу посреди лагеря испанцев, бочонки с порохом, обложенные кирпичами, начали взрываться. Осколки камней, со свистом разлетаясь вокруг, не щадили никого.

То же самое могло произойти сейчас на рейде Кале. Герцог отдал приказ рубить якорные канаты. На испанских судах поднялась паника. От горящих брандеров стало светло как днем. И в этот момент из темноты загремели орудия подошедших следом английских фрегатов.

«Сан Лоренсо», капитанский корабль эскадры галеасов, наскочил на мель. Галеас завалился набок. Орудия его правого борта уперлись в небо, а батареи левого борта оказались под водой. Лишенный артиллерии, испанский капитан Монкада мужественно принял бой. Его аркебузиры встретили первые шлюпки, набитые жаждущими поживы англичанами, кинжальным огнем. Но залп ближайшего фрегата «Ривендж» смел испанцев с палубы обреченного судна.

Англичане — офицеры и матросы вперемешку — накинулись на судовую казну, выворачивали карманы живых и мертвых. 22 000 дукатов исчезло безвозвратно…

За эту ночь испанцы потеряли несколько кораблей, 600 человек было убито, более 800 ранено. Англичане сохранили все суда, потери убитыми составили меньше трех десятков человек.

Под утро бой утих. Но в наступившей тишине солнце высветило на северо-востоке новую опасность: море накатывало на фландрский берег гигантские пенные валы. Генерал-адмирал пытался построить Армаду в боевой порядок, но многие капитаны, не обращая внимания на сигнал, поспешно двинулись дальше на восток. Ведь большие якоря были обрублены у Кале, а удержаться на малых якорях в шторм возле опасного мелководья нечего было и думать.

Герцог велел бросить обреченные суда, получившие крупные пробоины. Однако семибалльная волна не позволила эвакуировать экипажи трех смертельно раненных галионов. Англичане взяли их на абордаж на виду у всей Армады… Испанские офицеры, не стесняясь, вслух ругали герцога последними словами. Дон Алонсо «плакал, как младенец». Позже в Испании напишут, что «подобного стыда и бесчестья нельзя смыть со своего имени во веки веков».

Один из галионов Армады, «Сан Фелипе», отнесло в устье Изера, где его захватила подошедшая на помощь англичанам эскадра небольших голландских судов. На борту «Сан Фелипе» голландские рыбаки нашли несколько десятков бочек с вином и тут же отпраздновали победу. Пиршество затянулось до глубокой ночи, и никто не обратил внимания, что в трюмы через громадные пробоины вливается вода. Внезапно «Сан Фелипе» накренился и пошел ко дну, унеся с собой в пучину триста захмелевших победителей.

Медина-Сидония собрал к себе на совет «всех генералов и дона Алонсо де Лейву». Итог был печален, это все знали. Потеряно восемь лучших галионов, каждый пятый человек убит, ранен или болен. Свирепый ветер не позволяет вернуться в Ла-Манш к условленному месту встречи с герцогом Пармским. Войска герцога по-прежнему не готовы. Провиант на исходе. Запас ядер — тоже. Что делать?

Мнения разделились. Де Лейва настаивал на том, чтобы переждать бурю и вернуться в Кале. Но ядер не хватит для решающего сражения. Хорошо, тогда дойдем до норвежского берега, пополним запасы и будущей весной довершим начатое. Зимовать на вражеской земле со всей Армадой? Ведь это значит оголить испанские берега!

Герцог удалился в каюту и просил не беспокоить его.

В полдень он вышел и объявил свое решение: возвращаться домой в Испанию, но не через Ла-Манш, где поджидает кровожадный Дрейк, а кружным путем, огибая Шотландию и Ирландию, выйти в Атлантический океан. Капитаны не смели поверить собственным ушам. Неужели предстоит идти в таком состоянии 750 морских лье — три тысячи километров — по осеннему штормовому морю без точных карт?!

Да, именно такой вариант избрал герцог Медина-Сидония. Ничего не остается, добавил он, как «крепиться духом и уповать на милость всевышнего». Так закончился бесславный поход «Непобедимой армады».

…Лишь 68 кораблей из 130 добралось до родных берегов. Адмирал Лукар умер на борту от ран. Адмирал де Алас умер от дизентерии. Капитан де Рекальде, лучший знаток навигации Испанского королевства, умер от тифа, до последней минуты деля со своими матросами тяготы пути. Капитан Окэндо, прославившийся своей отвагой, умер «от позора и печали», не пожелав даже принять священника для исповеди.

30 сентября 1588 года герцог Медина-Сидония предстал перед королем совсем седым. Он доложил ему о разгроме флота, смерти 9000 человек. Король думал о другом: 1400 миллионов реалов, затраченных на экспедицию, пошли прахом. Надежды стать властелином земли и моря рухнули.

Нужно было наказать виновного. Как ни странно, гнев короля обрушился не на Медину-Сидония — ему было велено «отдыхать и лечиться», — а на главного интенданта, готовившего поход Армады. Диего Флореса взяли в железа и под конвоем шести аркебузиров заточили в тюрьму крепости Бургос. Весь смысл выражения «козел отпущения» он познал на себе…

Одним из первых вопросов короля генерал-адмиралу было: «Где де Лейва?» Поскольку не вернулась половина судов, все еще теплилась надежда. В каждом замке Испании ждали мужа, сына, племянника. Посыльные всматривались в пустой горизонт в портах Галисии, Астурии, Бискайи.

Последний раз дона Алонсо видели на «Рате» во время жестокой бури у берегов Ирландии 10 сентября…

По всей Испании колокола в церквах звонили заупокойные мессы. Море слез было пролито по сгинувшим безвозвратно родным и близким. На целый месяц по приказу короля страна погрузилась в траур.

Де Лейва потерял из виду остальные суда у 58° северной широты. Его корабль со сломанной грот-мачтой плохо повиновался. Через многочисленные дыры от ядер и пуль в трюм хлестала холодная соленая вода. Зато пресной воды оставалось в обрез.

Дон Алонсо решил повернуть к берегу, рассчитывая на помощь ирландских сквайров. 17 сентября изнемогшая «Рата» вошла в бухту Блексод.

Ирландцы к тому времени уже четыре века сопротивлялись английской оккупации. Путем беспрерывных войн, сотен заговоров и предательств, нарушенных договоров и попранных соглашений англичане занимали город за городом, изгоняя кельтов из деревень железом, огнем и постоянным голодом.

Велика же была радость ирландцев, когда к их побережью стали приставать испанские корабли. Неужели пришло долгожданное освобождение!

Английские власти в Ирландки поначалу встревожились. Разве знаменитая Армада не была уничтожена в Ла-Манше, как говорилось в триумфальной реляции Дрейка, которую королева разослала по своим владениям? Но вскоре агенты донесли, в каком виде явились испанские «завоеватели». Испуг сменился горячечной лихорадкой: ни в коем случае не дать уйти этим грандам, увешанным золотыми цепями. Не упустить корабли, набитые дукатами!

Английский лорд-губернатор Ирландии доложил 28 сентября в Лондон, что «три тысячи испанцев, добравшиеся до берега вплавь и без амуниции, были истреблены, а две тысячи, очевидно, утонули».

Дон Алонсо де Лейва высадился в пустынном месте, где не было английских гвардейцев. Четыре века спустя я прошел по его следам. Бухту Блексод я увидел впервые в июне. Небо было пронзительно синим, трава — изумрудно-зеленой, Ирландия выглядела как на цветных открытках. Потом я побывал там осенью под хмурым небом и по осклизлой дороге прошагал вслед за Лейвой до замка Дуна. От него сохранилась только одна стена из шершавых камней.

Де Лейва задержался там пару дней. Незадолго до бури, погубившей «Рату», под стемами Дуны укрылся другой испанский корабль — «Дукесса Санта Ана», небольшое транспортное судно Андалузской эскадры. На борту его было 23 орудия, 280 солдат и 77 матросов. Генерал приказал своим людям грузиться на «Дукессу» и выходить в море.

Но им удалось проплыть всего лишь двадцать миль. Очередной свирепый шторм заставил судно спрятаться в крохотной бухточке Лафрос. Здесь в борту «Дукессы» открылась сильная течь, и де Лейва решил двигаться дальше посуху. Предстояло нести на себе не только раненых, но и казну — несколько сундуков с золотом и серебром, — знамена и оружие. Покинутую «Дукессу» подожгли. После трехнедельных скитаний, во время которых к отряду де Лейвы присоединились экипажи еще трех кораблей, испанцы вышли по побережью к бухте Киллибегс. И здесь — о чудо! — они увидели галеас «Хирону». Он был словно ниспослан свыше… Капитан завел «Хирону» в Киллибегс для того, чтобы отремонтировать руль и пополнить запас продовольствия и свежей воды.

Сегодня Киллибегс сохранил все свое очарование. Свернув в сторону от мола, где принайтованы рыбачьи шаланды, я добрел до старинной пристани. Над головой вопили чайки — точно так же они, должно быть, кружили над палаткой де Лейвы…

Плотники исправили руль «Хироны». Теперь возникал вопрос: куда двигаться? Пытаться взять курс на Испанию было бы безумием. Штормы обдували все побережье, близилась зима, и такое судно вряд ли выдержало бы двухнедельное плавание в открытом море. Скорее надо было плыть в Шотландию. Тамошнее католическое дворянство было настроено враждебно к Елизавете; к тому же Филипп заблаговременно послал им деньги… Да, надо переждать зиму в Шотландии.

Дон Алонсо имел под началом 1300 человек. Перед погрузкой на галеас он приказал «снять все лишнее» и оставить на берегу. Но что именно? Источники приводят разноречивые данные: «были оставлены бочки с хересом», «сабли и пики», «сундуки» (с чем?)…

«Хирона» покинула бухту Киллибегс с экипажами всех пяти судов. Как донесли соглядатаи, галеас миновал Аранмор, остров Торн и Мэллин-Хед. Но в ночь на 27 октября 1588 года внезапный шквал сорвал с таким трудом установленный руль. Неуправляемую «Хирону» понесло на скалы…

Только 5 ноября к вечеру лорд-губернатор Ирландии получил первые сообщения о судьбе галеаса. Там говорилось, со слов местных жителей, что «судно, битком набитое испанцами, вышло из Киллибегса к островам у берегов Шотландии, пока не потерпело крушение у скал Бонбойса. Корабль и вся команда погибли, за исключением пяти человек, достигших Дунлуса, замка Сорли Боя. На берег вынесло 260 мертвецов и множество бочек с вином».

Сорли Бой Макдоннел был местный сквайр. Его ненависть к англичанам была общеизвестна: тринадцатью годами раньше во время карательной экспедиции граф Эссекс с челядью убил жену Сорли Боя и его младших детей.

Но осведомитель был неточен, говоря, что замок Дунлус у скал Бонбойса принадлежит Сорли Бою. Он находился во владении старшего сына Макдоннела — Джеймса.

У лорда-губернатора не было под рукой отряда, чтобы отправить на место происшествия — англичане ловили испанцев на другом берегу. Лишь 1 августа 1589 года его посыльные прибыли в Дунлус. Они сообщили, что «некий шотландский капитан извлек для Джеймса Макдоннела пушки и много золота», хотя сам владелец замка Дунлус категорически отрицал это.

Все. На этом страница истории заканчивалась. Наступала пора действий.

ДОВЕРЬТЕСЬ ЛЕГЕНДАМ

Году, помнится, в 1952-м мне попали в руки книги Ризберга. Этот американский писатель нагнетал страсти-мордасти, описывая битвы со спрутами и акулами, сторожившими «поглощенные пучиной сокровища», после чего герои, живые и невредимые, привозили «из Южных морей» сундуки с дукатами и дублонами. Книги читались взахлеб. Я не верил ни одному слову Ризберга, но, закрыв последнюю страницу, понял вдруг, что не могу отделаться от прочитанного.

Мне только исполнилось восемнадцать лет, и я учился в Высшей политико-дипломатической школе в Брюсселе. Науки, которые я штудировал, были далеки от поисков затонувших кораблей. Но будущая карьера мало прельщала меня. Заниматься канцелярской перепиской и корпеть над справками для министерства, в то время как на дне морей и океанов лежат несметные сокровища! Пусть все это в натуре выглядит не так, как у Ризберга, но… Захлопнув книгу, я решил серьезно заняться подводной работой. Пока в качестве хобби.

Отправившись в архив, я принялся заполнять первую карточку в своем досье. (Сейчас картотека занимает целую комнату.)

Два года спустя я участвовал уже в поисках затонувших судов «Золотого флота» в бухте Виго. В рассказе об этой экспедиции, который теперь нельзя перечитывать без улыбки, я писал: «Лишь коснувшись рукой борта галиона на дне бухты Виго, я понял, что такое подлинная страсть».

Итак, оставив дипломатическое поприще, я ушел под воду. Новая моя профессия называлась «водолазное дело». Окружающие дружным хором убеждали меня в неразумности этого решения, упреждали, что я буду «выброшен из общества». Но вместе с глотком воздуха, дошедшего с поверхности, я жадно вкушал свободу, возможность жить без железной узды, пронзительное чувство настоящего дела.

Под этим я был готов подписаться и в 1967 году, когда начал в Лондоне охоту за «Хироной». Подводный опыт сместил направление моих интересов в сторону археологии. Систематического образования я не получил, но богатая практика до некоторой степени компенсировала пробелы в теории.

Почему именно «Хирона»? Потому что на карточке с надписью «Испания» в ящике «Эпоха Возрождения» этот галеас значился под тремя звездочками в правом верхнем уголке. Наивысшее число баллов по моей системе.

Впервые я услыхал о «Хироне» в бухте Виго, когда в 1958 году мы отправились туда в третью по счету экспедицию. Джон Портер, возглавлявший группу, во время зимних штормов писал учебник для подводных археологов. Меня он попросил добавить кое-какие сведения. Негнущейся от холода рукой (ветер чуть не резал ножом) я листал рукопись, когда натолкнулся на историю «Хироны». Тотчас мне сделалось жарко: сражения, бури, пять экипажей из самых знатных, самых богатых, самых храбрых людей Армады, пытавшихся увезти на одном судне все свои сокровища! Три крушения одно за другим! Тысяча триста человек погибших! Да это был просто сгусток трагедии, эпоса и истории.

Джон Портер пытался предостеречь меня против колдовских чар «Хироны», цитируя Джозефа Конрада: «Если сокровища опутают ваш разум, вы погибли». Слишком поздно…

Я начал поиски в испанских архивах, но, увы, времени было слишком мало. Потом продолжил работу в Королевской библиотеке в Брюсселе, где собрано множество испанских документов; затем в Париже, в Национальном архиве, где мне дали микрофильмы всей переписки посла Мендосы с королем Филиппом; наконец, в Голландии.

Выписки в папке «Армада. Общие сведения» пухли от раза к разу, но лист под заголовком «Хирона» оставался почти пустым.

Между тем профессиональные обязанности перенесли меня в Колумбию, где я работал около года, потом в Брюссель, где я отдыхал дома от переутомления; затем на два года по контракту я уехал в Америку. Там, в районе Багамских островов, мы испытывали водолазное снаряжение и установили рекорд пребывания под водой — двое суток жили и работали на глубине 132 метра. Оттуда самолет доставил меня в Лондон. На листе «Хирона» уже начали выцветать чернила…

В Англии я должен был заниматься подводной разведкой нефти в Северном море. Все складывалось как нельзя лучше. Если где-нибудь в мире и были документы с записями о судьбе «Хироны», то они должны были храниться в Лондоне.

Подводное бурение в холодных широтах оказалось делом многотрудным и утомительным. Тем не менее каждую субботу и воскресенье я прилежно направлялся в библиотеку при Британском морском музее или в хранилище исторических документов. За полтора года я провел там, по скромным подсчетам, шестьсот часов, и, думаю, за это время у меня перед глазами прошло все, что было когда-либо написано в Англии и Ирландии о затонувших судах Армады.

«Хирона» превратилась в какой-то мираж, ее судьба была затуманена пеленой. Чем больше сведений скапливалось в досье, тем больше я находил в них противоречий… Если только первоначальное мое предположение не было верным.

Его следовало проверить. Да, но отправляться т у д а наобум бессмысленно. Нужен по крайней мере напарник, лодка, компрессор, акваланги и машина для доставки всего этого груза. Мы условились с моим старым товарищем по подводным странствованиям бельгийцем Марком Жасински попытать счастья на этот раз.

— Прекрасно, — сказал Марк, когда я ввел его в курс дела. — Но почему ты думаешь, что галеас не пытались искать до нас?

— Пытались.

— Ну, и… Нашли что-нибудь?

— Ничего. Но у них были смягчающие обстоятельства — они доверились историкам. Взгляни-ка, — я протянул Марку бумагу, — куда их посылали премудрые историки Армады.

— Давай сверим по карте.

— Пожалуйста. Северное побережье Ольстера, английской части Ирландии. Шесть графств в общей сложности. Вот замок Дунлус, Порт-Баллинтре, бухта Бушмиллз. Линия вся изрезана, сплошные скалы, гроты, «Мостовая Гиганта», за ней…

— «Мостовая Гиганта» — это что, приманка для туристов?

— Да, говорят, очень красивое место. Там когда-то изливалась вулканическая лава, потом она застыла и образовала колонны, изъеденные ветрами и непогодой… А теперь смотри. Вот две точки в графстве Антрим. Рядом бухточка… Прочти-ка названия.

— Ого! — возбужденно заговорил Марк. — Спаньярд Рок, Спаньярд Кейв и Порт-на-Спанья. Это что же — Испанская скала, Испанская пещера и Испанский порт?!

— Совершенно верно. Но это не все, дорогой мой. Смотри: мыс Лакада. Явно не ирландское имя. Похоже, что тут некогда вылез на берег продрогший до костей дон Хуан или дон Мигель Лакада…

— Бог ты мой!

— Все бы хорошо, но каждый автор дает свою версию. Кому верить?

Д е Б а в и а. «…Шторм погубил их, но пятерым или шестерым матросам удалось достичь берега в месте впадения реки Бойз».

Х а р ф и л д. «Галеас «Хирона» ударился о рифы недалеко от «Мостовой Гиганта» и затонул при входе в бухту».

Х а р д и. «Судно затонуло к западу от «Мостовой Гиганта», у скалы Бун Бойз».

К и л ф и т е р. «К востоку от Дунлуса… в месте, которое зовется с тех пор Порт-на-Спанья».

Л а ф т о н. «…у Испанской скалы».

М а т т и н г л и. «…У Испанской пещеры».

М а к к и. «…ударился о подводный риф напротив замка Дунлус и затонул возле утеса, на котором воздвигнут сей печальный замок».

Л ь ю и с. «…у рифа Банбойз».

— Что это за Банбойз?

— Он пишется по-разному: Бонбойс, Банбойз, Бун Бойз. На картах XVI века река Буш называется Бойз, а в ирландско-английской лексике морских лоций я часто встречал слово «бан», обозначающее устье. Выходит, что скала Банбойз находится в месте впадения реки Буш.

Марк с тяжелым вздохом возвратил мне пачку выписок.

— Н-да, с такими сведениями нечего лезть на дно. Конечно, для историков Армады точное место гибели «Хироны» вещь не ахти какая важная. А нет ли записей местных краеведов?

— Есть. Я откопал доклад преподобного отца Грина, который тот представил Королевскому географическому обществу. Там упоминаются все испанские суда, затонувшие возле ирландских берегов. Отец Грин слыл первостатейным знатоком этого вопроса, и, в общем, отчет крайне интересен. Но именно его данные и направили наших предшественников по ложному пути. Смотри, в 1894 году он уже знал о существовании Порт-на-Спанья и Испанской скалы, а между тем пишет, упокой господь его душу: «Я не думаю, что эти названия связаны с гибелью «Хироны», поскольку галеас затонул в устье реки Буш, подле скал Банбойз…»

— А если божий человек прав?

— Не думаю. Он повторил лишь то, что говорили ирландцы лорду-губернатору. У меня есть своя теория, и я тебе ее изложу. Но пока посмотри еще один отчет специалиста прошлого века Хью Аллингема, члена Британской академии. Он умудрился на двух с половиной страницах текста уместить одиннадцать взаимоисключающих предположений!

— Так, — резюмировал Марк, — выходит, специалистов надо отмести. А что говорят свидетели?

— О, свидетели — это мечта. Их нет. Не удалось сыскать ни одного очевидца. Поначалу я думал, что Сорли Бой или его сын должны были оставить хоть пару строк об этом событии. Все-таки подобные вещи случались перед их домом не каждый век. Но — пусто. Правда, у них были веские причины молчать, Тогда я обратился к испанским источникам, к показаниям спасшихся моряков.

— Сколько их было?

— В точности не знаю. Указывается то пять, то девять, то одиннадцать, то тринадцать человек, в зависимости от документа. К сожалению, личных свидетельств нет. Моряки с «Хироны» сообщили подробности своей одиссеи другим спасшимся чудом товарищам с «Тринидад Валенсера». Встретились же испанцы в замке Дунлус у нашего общего друга Джеймса Макдоннела. Вот послушай. «Хозяин принял их со щедростью и радушием, приказав отслужить благодарственный молебен во спасение душ… Они жили у него двадцать дней. Потом он дал им лодки, и восемьдесят солдат с «Тринидада» отплыли на один из островов Шотландии. Остальные ждали возвращения лодок. Тем временем английский лорд-губернатор прослышал о том, что Макдоннел подобрал испанцев, и послал ему от имени королевы строгий приказ не отправлять больше ни единого человека под страхом смерти и конфискации всего имущества, а заковать их в железа и доставить в Дублин. Хозяин сказал, что готов потерять все свое достояние, пустить по миру жену и детей, но не станет торговать христианской кровью, и, когда вернулись лодки, он посадил в них остальных спасенных». Губернатору же он ответил, что не ведает об испанцах. Те, мол, высадились у реки Бойз.

— Он мне нравится все больше, этот Макдоннел, — сказал Марк.

— Да, крепкой закалки мужчина. Но вернемся к «Хироне». За двадцать дней житья в замке спасшиеся рассказали свою историю матросам «Тринидад Валенсера» во всех подробностях, а те, в свою очередь, поведали ее главному лоцману Армады. Отчет последнего я отыскал в Национальном архиве Испании…

— И там было указано место крушения?!

— Да. Погоди, я процитирую… вот: «Хирона» разбилась в полночь, налетев на рифы».

— И все? Не густо…

— Есть еще показания одного бомбардира, вернувшегося в Ла Корунью в феврале 1589 года.

— Ага! Ну, он-то уж должен был знать, в каком месте они выбрались на берег.

— Должен. Но об этом в документе ни слова. Я перерыл все отчеты, посланные в Мадрид из Ирландии, Шотландии, Фландрии и Франции. Пустая порода. Подвожу итоги: есть отдельные намеки, на основе которых я позволил себе кое-какие умозаключения…

— Например?

— В рапорте бомбардира есть фраза о том, что «Хирону» погубило течение. Действительно, дон Алонсо предупреждал всех штурманов, что к здешним берегам идет сильное течение. Далее. Бомбардир утверждает, что «Хирона» натолкнулась на подводный риф.

— Неплохо. Подводных рифов не так уж много, и они фигурируют в современных лоциях.

— Правильно. Отсюда делаем вывод — риф отстоит недалеко от берега, поскольку туда вынесло двести шестьдесят тел и бочки с вином. Джеймсу Макдоннелу, по слухам, перепало немало и другого добра. Лорд-губернатор Ирландии потребовал «все найденное в останках испанских кораблей и на спасшихся иностранцах возвратить ее величеству». Лорд был известен своей жадностью и, надо полагать, рассчитывал поживиться имуществом испанцев. Но вряд ли ему что-либо досталось. Вот что пишет испанский капитан де Куэльяр, который возвращался по суше через Дунлус в 1589 году: «Я заходил в хижины туземцев и от них узнал о страданиях, предшествовавших смерти наших несчастных соотечественников. Они показывали мне драгоценности и вещи, принадлежавшие им. Зрелище сие омрачило наши души».

— Выходит, они очистили тела двухсот шестидесяти погибших, вынесенные на берег?

— Не только. Макдоннел сколотил на этом деле немалое состояние. Уже в следующем, 1590 году он перестроил и расширил замок Дунлус.

— Ты полагаешь, он оставил что-нибудь и на нашу долю?

— Не знаю. Единственный способ проверить — это поехать и посмотреть, не лежит ли что…

— Где?

— В Порт-на-Спанья. Почему именно там? Во-первых, потому, что все наши предшественники искали галеас возле скал Банбойз. Но я уверен, что ирландцы водили всех за нос. Посуди сам: они тихонько выуживали из воды пушки, золото и серебро. Стали бы они открывать правду чужакам, и тем более англичанам, чей нрав им был хорошо известен! Вот тебе, пожалуйста, пример: «Для выявления сведений, касательных спрятавшихся испанцев, а также их снаряжения, ценностей и прочего, надлежит вести дознание с пристрастием и пыткой огнем и железом». Подписано вице-королем Ирландии 2 октября 1588 года. Макдоннел прекрасно был осведомлен об этом приказе и вряд ли хотел попасть под дознание.

— Значит, ты считаешь, что, когда ирландцы указывали местом гибели Банбойз, это была заведомая ложь?

— Уверен. Более того, хозяин Дунлуса, видимо, счел, что устье реки Буш слишком близко от подлинного места крушения. В декабре 1588 года он отослал королеве реляцию, в которой писал: «Дон Алонсо де Лейва, получив отпор на суше, погрузился вновь на свой корабль (!) и отплыл в сторону Шотландии, где, как я слышал, потонул».

— Прекрасно. Все концы — в воду.

— Англичане, правда, не очень ему поверили, ибо в следующем году послали в бухту Дунлуса пушечного мастера Джорджа Кэрью. Тот поднял со дна «три небольших орудия», однако вскоре прекратил поиски из-за непогоды.

— Чем он пользовался — водолазным колоколом?

— Наверное. А кроме того, в то время употребляли крючья, грузовые тросы с затягивающимися петлями и козлы, которые укрепляли между двумя лодками.

— Но, Робер, неужели англичане перестали шарить по дну из-за непогоды?

— Не только. Дело в том, что пушечный мастер Кэрью был влюблен.

— Что?!

— Да, его оторвали от молодой жены посреди медового месяца, и он был готов послать к черту не только пушки, но и весь испанский флот, лишь бы поскорей вернуться к суженой. Он написал лорду-губернатору, что если судно не сумеет прийти за ним в срок, то он готов приехать по берегу в любой удобный для швартовки порт. И слушай самое главное. Кэрью добавляет: «В бухте Дунлуса больше ничего нет».

— Интересно…

— Конечно. У меня есть еще один довод в пользу Порт-на-Спанья. Я просмотрел с десяток карт Ирландии XVI века. Единственными пунктами в районе между Портрушем и островом Ратлин обозначены замок Дунлус и река Бойз. А это значит, что только их могли указывать в качестве ориентиров чиновники и лазутчики в своих донесениях.

Дорог на побережье не было, сплошные скалы и обрывы, так что, даже захоти ирландцы сказать правду, они бы не смогли в точности указать место. Вот и выходило: «возле реки Бойз» или «возле Дунлуса». Основная ошибка историков и тех, кто пытался до нас разыскивать сокровища «Хироны», заключалась в том, что они слишком б у к в а л ь н о подходили к этим названиям. Не задумываясь, ныряли они под стенами Дунлуса или в устье Буша. Когда же в 1904 году сюда явились топографы для составления первой подробной карты побережья, местным жителям уже не было смысла скрывать правду. Добрых пятнадцать поколений отцы передавали детям местные названия, и те отвечали: «Вот это место, любезный господин, зовется «Испанский порт», а это — «Испанская скала»… Помнишь, как Шлиман нашел Трою? Он доверился местным традиционным названиям, хотя все ученые тыкали в него пальцами. Я тоже убедился, что старые рыбаки оказываются правы вопреки официальным гидрографическим картам.

МЫ НАШЛИ ЕЕ!

Июнь 1967 года. Выехав из Лондона на рассвете, мы через сутки добираемся до побережья Атлантики. Штормит. В Лондоне начало моросить, на полпути к Шотландии дождь вошел в полную силу, в Шотландии лило как из ведра, в Ирландском море поливало как из шланга, а в самой Ирландии уже просто разверзлись хляби небесные.

Марк раскрыл было зонтик и попытался высунуть нос из машины, но ветер с силой захлопнул дверцу. О выходе в море не могло быть и речи. Согнувшись пополам, мы с трудом добрели до «Мостовой Гиганта». Судя по количеству заколоченных палаток с сувенирами, в погожие дни здесь было не протолкнуться от туристов.

Дальше вдоль берега вилась овечья тропа. Мы шли по ней довольно долго. Испанский порт являл собой неземное зрелище. Отвесные скалы обрывались вниз на сто двадцать метров, образуя почти ровный полукруг, где адски завывал ветер. Вровень с краями парили морские птицы, и эхо многоголосьем повторяло их клекот. Скалы совершенно черные, лишь кое-где проглядывали пятна красноватой земли, по которой вилась тропинка, и на зеленых выступах паслись белые бараны-акробаты.

Рухнувшие глыбы образовали внизу подобие пляжа, напоминавшего удобством противотанковые надолбы. Зеленое море демонстрировало свое всемогущество, обрушиваясь мириадами брызг на мыс Лакада. Хлопья желтой пены кружились в воздухе, словно бабочки.

Мы молчали. Это место было уготовано для трагедии, здесь витал дух смерти. Я нашел, что природа перебарщивает — слишком уж отдавало кинематографом. Перед глазами возник силуэт корабля с затейливыми башенками, который волны гонят на скалы. Борта его раскалываются, и оттуда в воду сыплются люди, море подхватывает их, треплет, как кукол…

Марк после долгой паузы повернулся ко мне:

— Что может остаться от судна после четырехсот лет подобного буйства?

— Порошок.

На обратном пути мы зашли в бар выпить по кружке пива. Марк купил за шиллинг и три пенса тоненькую брошюрку о «Мостовой Гиганта». Полистав ее, он вдруг разразился хохотом:

— Дорогой Шерлок Холмс! Зачем вы потратили свою прекрасную юность на сидение в архивах! Сколько ты там провел — шестьсот часов или восемьсот? А ларчик открывался просто. Вот послушай-ка, пригодится на будущее: «В 1588 году галеас «Хирона» наскочил на риф возле «Мостовой Гиганта», и с тех пор это место носит наименование «Испанский порт». Что скажете, коллега?

— Голубчик мой, если бы я прочел это в брошюрке за шиллинг и три пенса, я поступил бы как все — пожал плечами и двинул дальше.

На следующий день ветер был «порывистый до шквалистого», как оповестило местное радио. За исключением Портруша, на всем побережье нет порта в подлинном смысле слова. Есть крохотные бухточки, куда рыбаки входят, виляя, как на слаломе, между рифами, а если море расходится не на шутку, втягивают свои баркасы лебедкой по наклонным доскам в безопасное место. Мы обследовали эти бухты с картой в руке и в конце концов остановились на Порт-Баллинтре. Там в деревне и будет наша база.

Дождавшись затишья, мы достали снаряжение. Для первой разведки решено было взять надувную лодку с мотором, четыре двухбаллоновых акваланга и небольшой компрессор. Вместе с гидрокостюмами и фотокамерами все это умещалось в двух легковых машинах.

Море, по-прежнему недовольное, не сулило приятной прогулки, но мы тем не менее надули лодку и решили взглянуть на замок Дунлус. Сэр Джон Перрот, бывший лордом-наместником в 1584 году, оставил такое описание: «Замок Дунлус — самое неприступное место в королевстве. Он воздвигнут на утесе, нависающем над морем, и отделен от суши глубоким природным рвом, через который переброшен узкий мост».

Таков он и был, этот сказочный замок, повисший, словно гнездо морского орла, на крутой скале. Первые жители обитали в здешних пещерах, которые мы посетили. В XII веке здесь построили крепость, которой завладел позже клан Маккилланов. Семейство Макдоннелов попыталось отбить Дунлус вначале хитростью, потом кровью. Клан Маккилланов был истреблен почти целиком в битве на мосту. Правда, оставались еще другие родственники.

В знак примирения Макдоннелы пригласили их на пир. Там было сказано много слов, а выпито еще больше. Для того чтобы сплотиться теснее, рядом с каждым Маккилланом сел кто-то из Макдоннелов. Под конец пиршества вышли барды в белых туниках и запели, пощипывая струны арф. И тут по сигналу каждый Макдоннел вонзил кинжал в сердце своего соседа — Маккиллана. Замок перешел к ним.

В 1584 году сэр Джон Перрот явился сюда с войском и именем английской королевы изгнал Макдоннелов, оставив в замке гарнизон под началом командира. Едва войско удалилось, как Сорли Бой Макдоннел приступом взял крепость и повесил английского командира на самой высокой стене. Сорли Бой оставил в замке своего сына Джеймса, который и жил там в 1588 году.

…Сквозь провалы окон виднелось море. Точно так же четыреста лет назад Джеймс смотрел вслед уплывавшим лодкам с испанцами. В руинах Дунлуса и соседней церкви витали духи людей, которых, казалось, я знал совсем близко. Да и потом, разве новый портал и два крыла не были построены Джеймсом Макдоннелом на «мои» деньги?

Старая дунлусская церковь отстояла на 200 метров от замка. Спасшиеся с «Хироны» молились там, вознося хвалу господу за чудесное избавление. Теперь от церкви остались лишь четыре заросшие диким вереском стены. Могилы вокруг тоже утонули в густой траве. Мы облазили их по очереди, камень за камнем, ибо, по кельтской традиции, выброшенные на берег тела требовалось хоронить по-христиански. Но как перетащить сюда сотни трупов! И потом, крохотное замковое кладбище не смогло бы вместить испанцев.

Их следов не нашлось. Самая старая могила была датирована 1630 годом. Были еще камни со стертыми надписями, но, по всей видимости, дона Алонсо и его товарищей погребли под обрывом.

27 июня чуть распогодилось, солнце несколько раз выглянуло из-за туч. Пейзаж сразу преобразился, защебетали птицы. Все живое встрепенулось. Мы тоже.

Рыбаки качали головой, щурясь на нашу нелепую лодку, которая двинулась в открытое море, переваливаясь через гребни крутой волны. Марк взял курс на «одномильный камень», видневшийся на противоположном берегу бухты Бушмиллз. Оттуда начинался обрыв, врезавшийся полукругом в берег до Испанской скалы. На самом верху ее природа воздвигла колонны из застывшей лазы — памятник трагическим событиям, случившимся здесь.

Здесь ли?

Порт-на-Спанья выглядел с моря еще мрачнее, чем с суши. Не дай бог, испортится мотор — волна понесет наше утлое суденышко на скалы. Страшные видения пронеслись в голове. Тысяча триста человек погибших! Это место достойно Данте и Шекспира.

Прокричав ветру: «Оставь надежду всяк сюда нырявший», Марк бросил якорь возле двух рифов посреди Порт-на-Спанья.

— Интересно, гидрокостюм смягчает удары? — полюбопытствовал я, облачаясь в водолазную сбрую. — Если меня шарахнет о рифы, я смогу это оценить.

Когда, уже в ластах, маске, перчатках, с баллонами за спиной и грузом на поясе, я приготовился плюхнуться спиной в воду, Марк принялся с надрывом декламировать, распугивая чаек:

Звук исчез, когда я скрылся под водой. Холод схватил лицо, медленно пополз по ногам. Я определил по компасу азимут и двинулся в сторону берега. Все серо, все зелено, все буро. Течение тянет со скоростью не меньше одного узла к западу. Я цепляюсь за хохолок ламинарии и останавливаюсь, чтобы немного привыкнуть к стуже. Заодно надо привести в порядок кое-какие мысли.

Если Порт-на-Спанья первым получил свое испанское наименование, то затем уже по сходству были названы соседние скала и пещера. Значит, можно предположить, что «Хирона» находится в бухте. Если же первой была окрещена скала, то следует искать там.

Решаю начать с Испанского порта. Эти два рифа, исчезающие под водой во время прилива, — форменная ловушка для кораблей.

По компасу выхожу к камушкам. Взбаламученный штормом ил еще не осел, в четырех метрах уже ничего не разглядеть. Покружил возле одного, возле другого. Ничего. Дно представляет собой хаотическое нагромождение осколков. Прохожу по компасу несколько раз параллельными курсами к югу. Ничего. Поворачиваю на юго-восток, к мысу Лакада. Двигаю ластами еле-еле, пяля глаза на дно. Водоросли печально кивают хохолками: ищи-ищи, дураков хватает.

Не надо принимать шекспировские строки в качестве путеводителя, отправляясь на поиски затонувших сокровищ четырехсотлетней давности. Иначе, выискивая глазами груды жемчуга и бесценные каменья, можно пройти, не заметив, мимо рыжего кругляша. А ведь это пушечное ядро, проржавевшее, изъязвленное, но настоящее.

Останавливаюсь, переворачиваю пару камней, ковыряю песок. Пусто. Стрелка глубиномера медленно поднимается от 10 метров к 7 метрам.

Внезапно дорогу преграждает крутой выступ. Что это? Ах да, начинается мыс Лакада. Ладно, повернем на север и обогнем его. Скала упирается в довольно широкую платформу. Там на краю что-то белеет. Приближаюсь. Хо-хо, да это свинцовая чушка!

В памяти замелькали читаные фразы. Где это было? Ну конечно, в библиотеке Британского музея. Некто по фамилии Бойл писал в конце XVIII века, что он нашел возле Донегала останки неведомого корабля Армады. Вместе с «другими молодыми людьми, отменными ныряльщиками», он поднял, кроме горсти золотых монет и нескольких бронзовых пушек, кусок свинца, который, как он полагал, служил балластом: «длиною в один ярд, треугольного сечения, заостренный к концам и с утолщением к середине».

Это было точное описание моей находки. Упираюсь ногами в платформу и с трудом переворачиваю чушку: на верхней стороне едва заметно проступают контуры пяти крестов — типичное испанское клеймо!

Я закрываю глаза и чувствую, как углы застывшего от холода рта расплываются в глупейшей улыбке. Я нашел-таки ее. Радость моя похожа на успокоение, она медленно охватывает душу, согревая ее теплой волной. Это даже не радость, а облегчение: тяжкий груз свалился с плеч…

Что ж, первый раунд за нами. Начнем второй.

Я опускаюсь по длинному коридору, который прямехонько выводит меня к толстой серо-зеленой трубе. Бронзовая пушка. Она лежит поперек прохода, наполовину засыпанная галькой. Осторожно ощупываю дуло. Калибр? Чуть меньше восьми сантиметров, подходяще.

В окрестностях пусто, но я замечаю, что подводная платформа наклонно спускается от мыса Лакада. Если судно разбилось здесь, все содержимое непременно должно было скатиться вниз.

Спускаюсь совсем немного и тут же вижу застрявшую в расселине вторую пушку, поменьше. Странная форма казенной части — что бы это могло быть?

Я гляжу на нее как зачарованный: ни один музей в мире не может похвастаться даже самой маленькой пушчонкой Армады, самым крохотным ядром. Да что говорить, даже гвоздем!

А вот и пороховницы — одна, две… нет, четыре, пять. Они покрыты коркой окиси меди. А где же остальные пушки? Возможно, их успел выудить расторопный Сорли Бой? Кругом валяются свинцовые чушки, не меньше дюжины, и толстые, квадратной формы бруски. Все верно, они фигурируют в описи, составленной при отплытии Армады из Лиссабона. Вот следы квадратных дырок для гвоздей. Гвозди были железные, раз от них ничего не осталось.

Бесформенные глыбы вросли в скалы, заполнили расщелины. Вокруг рассыпаны ржавые ядра. Между камнями поднимаю медную монетку.

Для первого дня достаточно, надо возвращаться. Когда я выныриваю возле лодки, рот у меня расползается в такой улыбке, что выпадает загубник.

— Нашел, — прохрипел я.

Но Марк и так уже все понял.

ТРИСТА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ

Утром ветер поднялся раньше нас. Задув с юга, когда мы ели овсянку, он повернул на юго-запад, когда мы одевались, и на юго-юго-запад, когда лодка вышла из порта. Минут десять море угощало нас аттракционом «русские горки», катая с гребня на гребень и щедро вливая в посудину воду. Покидая порт, мы уже набрали ее с полфута и вычерпывали в четыре руки. Н-да, пожалуй, сегодня не придется играть в подводных сыщиков.

Последующие три дня шторм не унимался. Ветер дул с такой силой, что овцам было впору опасаться за свои рога.

Нетерпение снедало нас, поэтому решено было прогуляться в Порт-на-Спанья по карнизу. Из нор повылезали дикие кролики, они прыскали из-под ног и с завидной ловкостью мчались вниз. От нас спуск потребовал куда более сложной эквилибристики.

Вот оно, место, куда волны выбросили тела испанцев. Сейчас море набросало здесь обломки ящиков, рыбачьи поплавки и прочий мусор. Бухта бугрилась белыми барашками. Между камнями белели кости. Потонувших? Нет, сорвавшихся со скал овец.

1 июля волнение улеглось. Мы сразу же ныряем.

Пушка, обнаруженная мной, почти полностью обнажилась сейчас. Зато по соседству море намело груду камней. Я показал пушку Марку, тот сделал несколько снимков, после чего мы отправились к чушкам. Марк начал выискивать точку для съемки, а я подобрал серый плоский голыш. «До чего ровный, — глубокомысленно подумал я, — издали запросто можно принять за серебряную монету в пол-эскудо».

Полюбовавшись камнем, я переворачиваю его и вижу, что это серебряная монета. В пол-эскудо. Боже мой! Вот иерусалимский крест, он почти стерт, но разглядеть можно. Руки мои начинают сами собой жестикулировать. Я сую монету под нос Марку. Глаза его округляются за стеклом маски. Уверен, что он подумал: «Робер спятил, хватает со дна голыши». Я показываю ему крест.

Марк церемонно делает реверанс и пожимает мне руку, что-то бормоча в загубник.

А рядом, у входа в пещеру, лежит еще одна монета, словно ожидая, когда мы ее поднимем.

Пора сменить баллоны. В лодке мы еще раз как следует рассматриваем находки. Да, это испанские монеты «хорошего» периода, как и пушки. Свинцовый балласт и количество ядер, рассыпавшихся в этом месте, показывают, что здесь разбился какой-то корабль. Из числа Армады? Если так, то, согласно документам, кроме «Хироны», ни одно испанское судно не потерпело крушения у северных берегов Ольстера. Правда, документам особенно доверять не приходится, уж мы-то это хорошо знаем.

Тот факт, что наполовину засыпанная пушка обнажилась за три дня, показывал силу здешних штормов. Причем настоящей бури мы не видели — той, что ворочает тяжелые камни. За триста восемьдесят лет подводная география должна была смениться бессчетное число раз, и крупные обломки, по всей видимости, оказались под слоем донных осадков на скальном дне. Без рытья тут не обойтись.

Решаю начать раскопки возле первой свинцовой чушки. Отгребаю несколько камней и наталкиваюсь на пушечное ядро. Оно покрыто коркой коричневой накипи из окиси железа и известковых частиц — типичная картина, которую обнаруживаешь под водой. Рою дальше: новые ядра, потом — стоп! — серебряная монета в прекрасном состоянии, отчетливо виден испанский герб. Большое «Т», а рядом маленькое «о». Отчеканена в Толедо.

Опускаю ее в перчатку, гляжу в выемку… и пульс у меня учащается… невозможно поверить. Снимаю перчатку — рука не чувствует стужи. Между камешками тускло поблескивает золотое кольцо. После двенадцати лет космических усилий, двенадцати лет каторжных трудов…

Ладно, хватит рассусоливать. Оп! — золотое кольцо отправляется в перчатку. Продолжим таможенный досмотр. Так, это свинцовые полосы внутренней обшивки корпуса, а вот сердечко из зеленого мрамора, рассеченное по всей длине, — что за чудеса? Ага, опять золото. Шесть нанизанных друг на друга тончайших колец: кусочек цепи. Где же остальная часть? Будем копать дальше, до самого дна. Жаль, нет никаких инструментов, да и воздух тоже кончается.

Марк тем временем разведал подножие Испанской скалы и выемку возле Испанской пещеры. Там пусто. Он сказал, что дно изъедено эрозией — сплошные адские сковороды, кастрюли и котлы, учебник для геологов моря. Немного дальше, возле мыса Лакада, он обнаружил якорь — «в размахе лап целый Жасински плюс твоя нога». Якорь весь зарос водорослями и ракушками. «Менее цепкий глаз не обратил бы на него внимания», — скромно заключил Марк.

Что делать дальше?

Вечером у камина мы наметили стратегический план. Вдвоем, без серьезного снаряжения нечего и думать осваивать такую находку. Уже обнаружены две пушки, но их должно быть не меньше полусотни. Монеты валяются буквально под ногами, так что квалифицированные раскопки обещают богатый урожай. Если найдены серебряные монеты, то должны быть и золотые. В обеих Америках при Филиппе добывали десять фунтов серебра на один фунт золота; примерно в такой же пропорции монеты ходили в обращении. Выходит, после каждых десяти серебряных монет мы обязаны подбирать золотое эскудо… предварительно перелопатив под водой 300—400 кубических метров гальки, песка и камней. И не просто откинув их в сторону, а просеяв и перещупав поодиночке. Надо сдвинуть горы, откатывать в стороны валуны величиной от тыквы до кареты… Два года работы как минимум для хорошей группы профессиональных аквалангистов.

Это была первая находка корабля Армады со времен Бойла. Местный сквайр Бойл расплавил «отличной работы и затейливо украшенные бронзовые пушки, разогревая их на большом огне, дабы они легче обламывались», а затем продал «три воза бронзы по четыре с половиной пенса за фунт». Золотые монеты, которые ему достались, «таинственным образом исчезли», но, надо полагать, оборотистый Бойл нашел им применение. Например, сделал кольца. Впрочем, в местных анналах сохранились сведения, что дела семьи Бойл с тех пор здорово пошли в гору — очевидно, не без помощи испанских находок.

Мои намерения совершенно иные. Мне важно, чтобы раскопки на месте крушения «Хироны» (если только это она!) были начаты по-научному. А наука не терпит импровизации.

Итак, у нас сегодня 1 июля. Обоих нас ждут обязательства на основной работе. Не успеем оглянуться, как придет осень. Значит, остается одно: ждать.

Решаем вернуться сюда на следующий год во всеоружии. А пока самое важное — сохранить дело в тайне, ибо в Великобритании не существует законов, охраняющих право находки в мое отсутствие, Можно только молиться Посейдону каждый день утром и вечером, чтобы другие ныряльщики не напали на след.

«Суров закон, но это закон», как повторяли в древности. Поэтому перед отъездом мы скрепя сердце кладем на дно выуженные крохи. Без выправленного по всем правилам разрешения ничего не брать — непреложный принцип археолога.

По возвращении в Лондон, однако, меня стали обуревать сомнения. «Хирона», конечно, заслужила свои три звездочки. Но ведь, кроме нее, и другие суда Армады нашли свою смерть у берегов Ирландии. Вот, к примеру, «Нуэстра Сеньора де ла Роза»; ее карточка, правда, помечена только двумя звездочками, но она достойна самого пристального внимания. А «Сан Матео»? А «Сан Марко»?

Нет, не надо пороть горячку, а как следует обо всем поразмыслить и взвесить шансы. Методичность прежде всего.

В сентябре мы с Марком отправились на новую разведку. Кроме упомянутого легкого снаряжения, я прихватил еще магнитометр. Этот простой прибор регистрирует посторонние предметы большой массы — скажем, двадцать — тридцать пушек, пару якорей или несколько тонн железных ядер.

Пять дней мы провели на «подозрительном» месте. Ничего.

К следующим точкам ирландского побережья добраться оказалось куда сложней, чем ползая карандашом по карте. Пришлось оставить их до другого раза.

Последней в маршруте значилась «Нуэстра Сеньора де ла Роза». Она затонула, судя по документам, где-то между островами Блэскетс и побережьем графства Керри на юго-западной оконечности Ирландии. Нам пришлось проехать всю страну, которую бедность уберегла покамест от чрезмерного наплыва автотуристов. Шоссе было пустынно.

Дата — 23 сентября. Баллоны аквалангов надуты, моторы стучат, наши сердца тоже. Солнце светит, на море полный штиль. Марк сидит на руле и охает от восторга:

— Ты погляди, какой пейзаж! Нет, ты погляди! — Потом вдруг без перехода: — Слушай, а почему ты дал ей только две звезды?

— Потому что о месте ее крушения нет никаких данных. А по всем другим статьям это три звездочки плюс три восклицательных знака. «Роза» была альмиранта — адмиральский корабль Гипускоанской эскадры.

— Ну и что?

— А то, что золото короля Филиппа было распределено по всем эскадрам и находилось на альмирантах и капитанах, капитанских судах. Только там ехали контадоры, специальные чиновники, имевшие право выдавать королевское золото в уплату жалованья или за покупки. Причем для этого требовалось письменное распоряжение герцога или командующего эскадрой. Точное количество золота неизвестно. Медине-Сидония было выдано из казны 200 000 дукатов. Денежные расчеты фигурируют во всей его переписке с королем, и я проследил за расходами. В принципе осталось не так много. Это с одной стороны. С другой — главный контадор Армады Хуан де ла Уэрта показал под присягой, что погрузил в Лиссабоне на корабли 430 690 000 мараведисов. Возможно, то была плата будущей армии вторжения, наемникам и всем прочим.

— А сколько составляют эти твои мараведисы?

— Чтобы быть точным, 1 150 240 дукатов. Правда, кое-что потратили в Ла Корунье. Но остальное должно было находиться на капитанах и альмирантах.

— Но, Робер, ведь «Хирона» не была ни капитана, ни альмиранта.

— Нет, конечно. На «Хироне» не числилось сундуков с казной, по крайней мере официально. Мы можем надеяться только на карманные деньги благородных сеньоров, их драгоценности и украшения. Плюс жалованье пяти экипажей. Я говорил тебе, что им выплатили двухмесячное содержание перед отплытием?

— Сколько они получали?

— По-разному. Герцогу платили 3500 эскудо в месяц плюс накладные расходы; генерал-квартирмейстеру — 500; генералу от кавалерии, например Алонсо де Лейве, — 300; капитану гвардейцев — 100 эскудо; капитану корабля — тоже 100; врачу — 30; солдаты и матросы получали от 4 до 10 эскудо, в зависимости от выслуги и специальности.

— Сколько же было денег на «Нуэстра Сеньора де ла Роза»?

— Так, здесь мы можем сослаться на бумагу. Единственный спасшийся человек показал англичанам, что на борту было «50 000 серебряных дукатов, столько же золотых, не считая личного имущества знатных господ, золотых блюд и кубков». Правда, на втором допросе он уже снизил сумму до 15 000 золотых и серебряных дукатов, а после третьего дознания — можешь себе представить, какими способами ему «помогали» вспомнить! — он вообще назвал «три сундука с монетами».

— Твое личное мнение, шериф?

— Понимаешь, этот спасшийся, некий генуэзец по имени Джованни де Манона, вообще мог быть не в курсе дела. Он был всего лишь сын штурмана. В его показаниях полно противоречий. Но как бы там ни было, «Роза» — альмиранта, а на этих судах было много добра.

— Мечты, мечты…

— Погоди, у меня есть цифры. Вот: «Санта Ана», капитана Бискайской эскадры. 50 000 эскудо и 10 000 реалов переданы во Франции в надежные руки. «Сан Лоренсо», капитана эскадры галеасов, разграблена англичанами. Историки указывают от 22 000 до 50 000 эскудо. «Нуэстра Сеньора де ла Роза», капитана Андалузской эскадры: 20 000 эскудо, не считая 4000 реалов гранда Педро де Вальдеса и столового серебра. «Сан Сальвадор», вице-альмиранта Гипускоанской эскадры, захвачена в Ла-Манше. Главный казначей упоминает, что на нее было погружено 4 000 000 мараведисов.

— Значит, денежки…

— …гарантированы. На бумаге, по крайней мере. «Роза» затонула сразу на глазах очевидцев, они находились в нескольких кабельтовых на «Сан Хуан Батисте». Наш друг преподобный краевед Грин выдвинул правдоподобную гипотезу: «Роза» наскочила на риф Стромболи и тут же затонула. На карте там обозначена глубина тридцать — тридцать пять метров.

— При тихой погоде судно не должно было развалиться.

— Думаешь, «Роза» цела? От дерева вряд ли что осталось, но прочее обязано лежать на месте. Кстати, если насчет денег сынок штурмана и завирался, то про пушки он говорил правду. Пятьдесят полевых бронзовых орудий плюс палубные батареи.

— Прямо не верится…

— Да, для независимых археологов, которых не подкармливает какой-нибудь комитет или министерство, такая находка окупит поиск. Увы, приходится думать о рентабельности, друг мой.

— Однако и бедность не порок. Что, если после подсчета добычи пираты вернутся на берег позавтракать?

Мы зашли в кафе в местечке Лимерик. Сев за стол, я развернул местную газету «Ивнинг пресс». Через всю первую страницу шел аршинный заголовок:

Руки у меня опустились.

И так далее. Завтракать нам расхотелось.

Обманутый муж всегда узнает все последним. Так и я уже не первый раз узнавал о своем несчастье, разворачивая утром «Таймс»: когда другие нашли останки «Де Лифде» возле Шетландских островов, «Ассошиейшн» возле островов Силли и «Шамо» у Новой Шотландии. Было и немало других судов, затонувших в разное время, которые я выслеживал в архивах, подбирал бумажка к бумажке, заносил в картотеку и… упускал.

На сей раз я злился не на удачливость коллег, а на себя. С каким бы удовольствием я закатил себе пощечину!

Сидни Уигнелл, организатор экспедиции, нашедшей «Нуэстра Сеньору де ла Розу», в полной мере заслужил наше уважение. Вначале он нацелился на «Хирону», но безуспешно. Потом шесть лет искал «Розу».

В кафе на центральной улице Лимерика мы выпили рюмку вишневого ликера за чужой успех и пожелали Уигнеллу спокойного моря. Оно будет ему очень кстати…

Итак, для нас осталась «Хирона».

На обратном пути мы составили длинный список необходимого снаряжения. Перечитав его, я вдруг понял, что мы забыли указать самое главное: грузовик для перевозки всего этого добра.

При таком размахе нам было не обойтись без мецената. Им согласился стать наш старый друг Анри Делоз, владелец марсельской фирмы подводного оборудования и страстный аквалангист. Он одолжит нам грузовик, предварительно наполнив его всем необходимым.

Прочие расходы, я надеялся, покроют гроши, которые мне удалось вырвать у издателя под будущую книгу (американский журнал «Национальная география», в котором я сотрудничаю с давних пор, обещал тоже подкинуть немного). Заботы этим не исчерпывались. Нужны были люди, серьезные профессионалы.

Еще нужно было выкроить время. Президент моей фирмы обещал дать отпуск на все лето (за мой счет, разумеется).

Понадобится также эксперт по Армаде. Эту функцию мне придется взять на себя.

ПЕЩЕРА АЛИ-БАБЫ

Прошла зима. Каждое утро я с дрожью в коленках разворачивал газету «Таймс», ожидая самого худшего. Но Посейдон был милостив к нам. О «Хироне» не появлялось ни строчки.

27 апреля 1968 года три нагруженные до краев машины остановились возле пансиона «Мейнор» в ирландской деревушке Порт-Баллинтре. В фургоне «пежо» помещались две надувные лодки «Зодиак», два подвесных мотора, два компрессора высокого давления, насос с бензиновым движком, двенадцать аквалангов, шесть полных комплектов подводного снаряжения, девять ящиков, одиннадцать мешков оборудования и мелочей подводного быта, а также два ныряльщика-француза.

В микроавтобусе «оппель» находились кофры с кинокамерами и фотоаппаратами для подводных съемок, футляры с объективами, вспышки и лампочки к ним, маленький компрессор, миноискатель, водолазные костюмы, сухой спирт и химические препараты для обработки металлов, топографические приборы, кальки, канцелярские принадлежности и два ныряльщика-бельгийца.

В легковой «альпине» с прицепом: баллоны для сжатого воздуха, компрессор низкого давления, свертки морских карт, ящики с документами и фотокопиями, три чемодана со справочной литературой (парусные корабли, артиллерия, нумизматика, консервация извлеченных из воды предметов и т. п.), картотека и начальник экспедиции.

Экспедиции, как и войны, выигрывают прежде всего люди, потом техника.

Марк Жасински будет с нами два месяца. Марк — один из лучших специалистов по подводным (и подземным, кстати, тоже) съемкам в Европе. Кроме фотодела, он будет заниматься консервацией найденных предметов, поскольку у него диплом инженера-химика.

С ним приехал Франсис Дюмон, студент-архитектор, а посему отличный рисовальщик, старый спелеолог и юный подводник; на нем будут карты, планы, наброски и все, что связано с карандашом.

Благодетель экспедиции Анри Делоз отобрал для «Хироны» двух самых опытных водолазов из своей французской команды.

Морис Видаль, тридцать три года, пятнадцать лет на флоте, неутомимый рассказчик. Заставить его замолчать можно, только заклеив ему рот пластырем, а это не так просто сделать, учитывая, что Морис — инструктор по борьбе дзюдо, парашютист-десантник и боевой водолаз.

Луи Горс, тулонец, к счастью, уравновешивает болтливость своего друга постоянным молчанием. Самая длинная фраза, которую он произносит за день, звучит так: «Пора есть». Три года службы на флоте, профессия — подводный сапер. А кроме того, как и Морис, золотые руки, дока по части любых механизмов.

В тот же вечер, наполнив воздухом лодки и баллоны, мы приняли готовность № 1.

28 апреля экспедиция вышла в море. Погода была спокойной, если не считать мелкого снега. Бравые моряки дружно выбивали зубами дробь. Обрывы Порт-на-Спанья казались еще более черными на фоне заснеженного ландшафта. Когда я первым нырнул в гостеприимные воды бухты, у меня сразу же свело челюсти и перехватило дыхание. Пришлось несколько минут просидеть, скорчившись, на дне, пока внутренности не встали на положенные места.

Так, все в порядке, можно разогреваться. Ждать нечего — не в сауне.

Прежде всего надо вычертить точный план и пометить местоположение каждого предмета на дне. Подводные археологи, занимавшиеся раскопками древнегреческих и римских судов в Средиземном море, воспользовались техникой наземных археологов. Они накладывали на раскоп металлическую сетку с пронумерованными квадратами, которые служат точкой отсчета. На каждом этапе работ делаются цветные стереофотографии. Постепенно в квадрате снимают слой за слоем и таким образом восстанавливают контур судна.

Здесь у нас не было ни груза, ни судна — нагромождение камней, рытвины, хаос. Мы терялись между обломками скал, как муравьи на гравийной дорожке.

Проще накладывать металлическую сетку на Миланский собор, чем на здешнее дно. И к тому же совершенно бессмысленно. На второй же день содержимое квадрата 1 благополучно переползет в квадрат 2, и не успеют еще высохнуть чернила у нас на плане, как море вновь перемещает всю картину.

Сама «Хирона», наскочив на скалу, развалилась на куски. От нее вряд ли могло что-нибудь сохраниться. Только положение тяжелых предметов сможет дать какие-нибудь указания: якоря, пушки, балласт и ядра не могли откатиться слишком далеко — до первого упора или первой расселины. Остальное, словно листья, опавшие в торнадо, разносило из года в год, из века в век по всей бухте.

Мы воспользуемся методом попроще: соотнося расстояния с видимыми ориентирами на берегу.

Первым делом я протянул красную веревку между первой и второй пушкой. Через каждый метр она была перевязана узлом. Вторая, белая веревка прошла от пещеры до первой свинцовой чушки. Теперь у нас есть две оси на плане. А пока они послужат путеводной нитью для Луи и Мориса, которые совершат сегодня разведочный спуск. Местные условия — это, конечно, не Марсель и не Ницца.

Я с умилением гляжу на наши прошлогодние находки. Лежат целехонькие. Вылезая из пещеры, я просто так, для очистки совести, переворачиваю плоский камень. Под ним оказались несколько звеньев серебряной цепи, одно золотое звено, серебряное пол-эскудо и две монеты по восемь эскудо. Ну что ж, вечер прошел не зря…

Больше всего нас волновала погода. Она начала портиться уже наутро. Видимость сократилась до фута, невозможно исследовать даже тот крохотный кусочек, где я собрал урожай накануне. «Зодиак» выплясывал на волне. Возле мыса Лакада течение тянет с такой силой, что нас, того и гляди, постигнет участь «Хироны» в миниатюре.

Пришлось вернуться в порт. Не могу сказать, чтобы не солоно хлебавши: воды в лодке набралось предостаточно.

Три дня продлилось ожидание. Окна моей комнаты выходили на море; ночью, как объяснили по радио синоптики, области низкого давления, перемещаясь из Гренландии, достигли Ольстера. Я отчетливо чувствовал, как они влетали в плохо пригнанную оконную раму, леденили лицо, задували под одеяло, а затем уносились в щель под дверью в направлении Азорских островов.

На рассвете я судил о погоде по шуму. Если волны перекатывали крупную гальку на пляже, можно было спокойно досыпать.

2 мая я проснулся от внезапной тишины. Море угомонилось. Мы продолжили разметку. Морис и Франсис протянули к северу и югу еще две веревки, также помеченные через каждый метр. Теперь у нас есть условные квадраты. По компасу определив азимут, мы будем ставить точки в месте каждой находки. Кроме того, Марк будет методически фотографировать всю картину с поверхности.

Мы хорошо поработали, и я надеялся, что море расщедрится на маленький подарочек.

Так оно и вышло. Луи и Морис нашли первые две золотые монеты — эскудо с изображением арагонской короны. На них не было ни вмятины, ни царапины, словно вчера из казначейства.

Во второй половине дня профессионалы вытащили две дюжины серебряных реалов, золотые пуговицы дивной работы, обломки вилок и кусочки пока неведомых предметов. Если ритм находок будет оставаться таким же, скоро у нас на плане не останется живого места.

Экспедиция разделилась: одни ныряли, другие помечали находки на плане и страховали ныряльщиков в лодке, третьи на берегу стерегли добычу.

Однако сладкий сон продлился недолго: море опять забуянило. Когда мы вновь смогли опуститься на дно, то обнаружили, что нейлоновый трос лопнул, а белые веревки змеились по дну, как переваренные макароны.

Все надо было начинать сначала. Укрепить трос возле мыса Лакада оказалось делом неосуществимым. Луи попытался в несколько приемов, но тщетно. Аквалангисту приходилось цепляться обеими руками за камни, чтобы его не унесло, а работать зубами было нельзя, поскольку они сжимали загубник.

Ладно, оставим пока веревки. Сосредоточим усилия на площадке перед пещерой — там поглубже, а следовательно, поспокойней.

Урожай того дня составили несколько узорчатых золотых медальонов, вернее, пустых рамочек, ибо центральные камеи или миниатюры выскочили: увы, они были легче золота, и море унесло их играючи. Эти украшения, судя по портретам той эпохи, носили нашитыми на шляпу, на отворот камзола, а иногда на браслете.

Но это не все. В тот день я нашел свою первую золотую монету и поцеловал ее. Это не был сухой поцелуй скряги Гарпагона — мне не был важен металл и его рыночная стоимость; я целовал символ, осуществленную мечту, которую ждал пятнадцать лет.

Я долго-долго смотрел на свою монету, а когда перевел взгляд на дно, то увидел тут же ее сестру. Меньше чем за час я набил золотом и серебром банку из-под варенья, стакан из-под горчицы и жестяную коробку от лейкопластыря. Пришлось насовать монет и в левую перчатку. Холод не чувствовался — удача согревает не только душу, но и тело!

Правда, ненадолго. После нескольких часов на дне руки и ноги застывают ужасно. Однако мы поднимались, лишь когда переставали гнуться колени.

Чего только не перепробовали: Франсис надевал под водолазный костюм три комбинезона из неопрена, Морис натягивал поверх них еще и свитер. Все едино. Ирландское море в мае не предназначено для подводных вояжей.

В сумерках, когда мы возвращались в порт, холод прочно сидел в костях. Доплетались до стола — холод и не думал покидать тело. Мы согревались по-настоящему только под одеялами к утру, когда надо было вставать и вновь погружаться в стужу.

Мы жили, полностью подчиненные ритму моря, будни регулировало число баллов; волнение запирало нас в порту, штиль гнал на работу. Бывали дни, когда ныряли вслепую, не видя даже вытянутой ладони. Давно знакомые места становились неузнаваемыми. Поди знай, куда кинут тебя волны в следующий миг — к пещере или на прибрежные скалы.

Вечерами, сойдя на сушу, мы раскачивались из стороны в сторону, словно хмельные матросы в чужом порту: море качало нас даже в кровати.

Когда работаешь под водой, руки обычно заняты делом, но голова свободна, и, пока я переворачивал валуны, в мозгу вертелись одни и те же неотвязные мысли: «Наконец-то я здесь, на дне, и это место я не променяю ни на какое другое. Я делаю самое интересное для меня дело. Такая жизнь мне чертовски по душе. И пусть не хватает времени на сон и еду, пусть я с трудом встаю по утрам и совершенно измотанный ложусь в постель, именно это и нравится мне. Это и есть радость — когда вкалываешь как каторжный, стынешь от холода и качаешься от морской болезни».

…Это что, монета? Нет, ракушка. Выбросить? Погоди, взгляни еще раз внимательней. Так и есть — золотой медальон с крестом святого Иакова. Его носили только рыцари. Но ведь рыцарем ордена святого Иакова и Меча был сам дон Алонсо. Что же, это его медальон?!

Разговариваю сам с собой и жестикулирую. Хорошо, что дело происходит не на улице, иначе приняли бы за сумасшедшего.

Спокойно. Еще раз посмотри. Нет, это не боевой крест в виде меча, у него лепестки лилии по углам. А рядом дерево. Что еще за новости? Придется выяснять.

Черный ком спекшихся круглых камней загромоздил вход в пещеру.

— Видели? — наставительно сказал я своим спутникам, когда мы шли к берегу. — Типичный балласт испанских кораблей. Точно такой я нашел в бухте Виго.

— Очень интересно, — отозвался Морис, — но зачем они сунули в свой балласт точильный камень и компас? — При этом он извлек оба предмета из своей банки.

— Не только, — спокойно подхватил Луи. — Эти испанцы дошли до того, что нафаршировали свой балласт золотыми монетами. — И он вывернул свой зеленый пластиковый мешочек.

Моя теория зашаталась. Она окончательно рухнула наутро, когда я увидел кусок толстой золотой цепочки, уходившей в черный ком магмы и высовывавшейся с другой стороны. Значит, мой «балласт» был подводным образованием и, вполне вероятно, хранил в спекшейся толще немалые сокровища.

Да, но как извлечь их под водой? Разбить магму зубилом опасно — можно повредить, а то и совсем испортить вещь. В первый месяц мы отрывали эти сгустки от каменного ложа, подтягивали к поверхности и — раз, два взяли! еще взяли! — грузили в лодку, с трудом переводя дыхание и утирая вспотевшие лбы. На берегу мы крайне осторожно расковыривали магму. Оттуда, словно из волшебного кувшина, появлялись на свет эскудо и реалы, мараведисы и дукаты, медные пряжки, золотые цепочки, свинцовые пули, обрывки кожаных ремешков, кусочки зарядных картузов, обломанные ножи, вилки и ложки.

Пещера была набита мелкими вещами. Каждое утро между овсянкой и омлетом я твердил: «Франсис, Морис, Луи, Марк, осторожней! Нельзя больше рисковать в пещере. Лучше оставить там пару монет, чем одного из нас».

Пещеру образовывали две огромные плиты. В центре они покоились на нескольких «колоннах», а спереди их подпирали две глыбы. Левая часть представляла собой золотую жилу, правая — серебряную. Мы выгребли из пещеры угольными лопатами и ведром несколько кубометров гальки и песка, после чего начали тщательно выскребать дно. Людское копошение создавало в пещере эффект воронки. В сильную зыбь море вливалось через широкую часть и вырывалось, как из турбины, через маленькое отверстие в задней стенке. Можно было находиться внутри, только держась за колонну, иначе опрокинет.

Между тем одну колонну пришлось уже извлечь, чтобы вытащить кусок спрессованных донных осадков. В него вросли несколько серебряных сосудов — дароносицы корабельного священника? — и целый слой монет. Теперь взялись за следующую.

Колонны состояли из наложенных друг на дружку камней, сцементированных природой. Эти камни поддерживали крышу весом тонн в двести, мы работали непосредственно под ней. Если эта «дамоклова скала» рухнет, от нас останется мокрое место, причем в воде оно будет даже незаметным…

Как на грех, у основания колонны заманчиво выглядывал превосходно сохранившийся серебряный подсвечник. Я мог даже потрогать его, только он был прижат. О, всего лишь маленьким камнем, подпиравшим другой, который служил опорой для третьего и т. д.

Одним глазом кося на выход, другим — на потолок, я поддел камень шахтерским ломиком. Нажать или нет? Нажимаю. Скала дрогнула, и в тот же миг меня вымело наружу. Что? Что там могло произойти?

Донесся грохот катящихся камней — что-то рухнуло в глубине пещеры. Я выскочил инстинктивно, совершенно механически, как рыба, увиливающая от препятствия.

Бог ты мой, Морис! Он вылезает следом. Значит, это Морис раскидал там камни! Я стал гневно размахивать руками и протестующе заворчал в дыхательную трубку. Показываю пальцем на массивную кровлю и объясняю знаками, что́ с нами будет, если она рухнет. И все это после того, как я втолковывал совсем недавно — не далее как сегодня утром!

Мой гнев не произвел на Мориса никакого впечатления. «А сам? Я-то видел, чем ты там занимался!» — Он показал на свой глаз, на меня и на мой ломик. Немой язык Мориса был предельно красноречив. Уж если кто-то из нас двоих и осел, слон в посудной лавке, то уж никак не он. Это меня надо вязать и держать под присмотром. А он, примерный ученик, осторожненько передвинул несколько камешков, никак не нарушив архитектурных красот пещеры. К тому же с его стороны осталось еще три колонны, ясно? Он показывает на пальцах — три.

Все правда. Тогда почему же ты выскочил вслед за мной как ошпаренный?

История с коварными колоннами не образумила нас. На следующий день я держал подсвечник, но вынутый из основания камень открыл дыру, в которой тускло поблескивало серебро еще одного подсвечника. Должно быть, он был парой к первому. Заполучить пару было делом чести.

Наутро у меня были оба подсвечника. Но в глубине дыры просматривался золотой бок какого-то предмета. И пребольшого! Явно ювелирное изделие. Тарелка? Блюдо для мяса? Чаша для фруктов? Ванна? Дальше воображение не простиралось. Ладно, увидим.

Камень шатается; значит, он ничего не подпирает. Вынули. Следующий сидит плотно. Но золото нестерпимо бьет по глазам в луче моего фонаря.

Может, есть возможность как-то разобрать всю пещеру? Конечно, это потребует громадных затрат сил и времени. Но игра стоит свеч: золотая вещь подобных размеров может больше не встретиться. Час спустя я держал драгоценность в руках. Это была ручка от громадной сковороды, разумеется медная. Зато за ней виднелось начало тонкой золотой цепочки, уходившей под основание последней колонны…

Пещера по-прежнему стоит там, выскобленная до последней трещинки. Она пуста и преспокойно держится на пустоте, бросая вызов земному притяжению. Памятник отчаянному бесстрашию аквалангистов.

ПИРАТЫ ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ

Жители Порт-Баллинтре — самые воспитанные люди в мире. Неделя за неделей наши компрессоры, установленные, как береговая батарея, у входа в порт, по четыре часа в день буравили им барабанные перепонки. Неумолчный треск отравлял обитателям селения прогулки, лишал сладкого воскресного сна и беспокоил псов. Не будь это ирландцы, нас забросали бы камнями и ругательствами, быстро попросили бы нагнетать воздух в другом месте, подписывали бы петиции, а то и поколотили бы под горячую руку.

Они же только склоняли голову набок, здороваясь с нами, и, перекрикивая компрессор, вежливо осведомлялись: «Опять неподходящая погода, не так ли?»

Жители Порт-Баллинтре еще и самые скромные люди в мире. Мы ныряли каждый день в одном и том же месте, называвшемся совершенно случайно «Испанский порт», где, как гласит легенда, разбился корабль, приплывший из Испании. О, разумеется, они не принимали легенду всерьез! Но все же… такое совпадение.

По вечерам мы брели к пансиону, сгибаясь под тяжестью мешков, которые запихивали в фургон. А большой металлический ящик с амбарным замком каждый день курсировал от лодки к машине и от машины к лодке. Тоже совпадение… Рыбакам, которые заговаривали с нами о погоде, о метеорологических явлениях, ожидаемых завтра, и о прочих вещах, принятых между соседями, Луи отвечал с короткой улыбкой: «Я говорю только по-овернски», а Морис: «Ми нот спик инглиш».

Мне все же пришлось уточнять: «Ах, я вам разве не рассказывал? Мы ведем геологическое изучение дна, обследуем вулканическую систему возле «Мостовой Гиганта». Там прослеживаются интереснейшие явления кристаллографии в результате морской эрозии лав. Кстати, мы готовим фильм на эту тему».

Наши милые ирландские друзья согласно кивали и неизменно делали вид, что верят всей этой абракадабре. Они выражали надежду рано или поздно посмотреть наш кристаллографически-вулканически-подводный фильм.

Собеседники мягко меняли тему:

— Скажите, а много ли омаров? Вы видите омаров на дне?

У нашей милейшей хозяйки миссис Макконаги мы что ни день требовали пустые банки из-под джема или огурцов (часть из них разбивалась до того, как наполнялась золотом). Она воспринимала эти просьбы как должное — разве могут обойтись без банок геологи-кинематографисты? Она ни разу не задала ни одного вопроса и не выказала ни малейшего удивления.

С помощью нотариуса из Белфаста я принял кое-какие меры предосторожности, дабы в случае инцидента обеспечить права экспедиции. Несколько дней у меня ушло на то, чтобы продраться через лабиринт британского законодательства. Умудренный нотариус отыскал в джунглях английской юриспруденции прецедент, по которому «спасатель, работающий без перерыва на затонувшем судне», получает исключительные права «спасателя-владельца» на «ценные предметы, найденные на морском дне». В данном случае я выступал в качестве спасателя «Хироны» и тем самым имел право держать на дальней дистанции конкурентов. А то, что, привлеченные слухами, они слетятся на запах золота, было ясно как день.

Мы установили недалеко от пещеры (но не у самого входа на всякий случай) большой ярко-красный пластмассовый буй, зацепив его стальным тросом за якорь. Сверху прибили щит со следующей надписью по-английски:

Засим я уведомил инспектора графства Антрим, что каждые две недели буду посылать ему подробный список поднятых предметов. Инспектор этот состоит на службе ее величества королевы Великобритании в качестве чиновника таможенно-акцизного ведомства министерства торговли. Ему надлежит забирать в казну все находки от кораблекрушений в прибрежных водах Англии. Раз в год предметы продают с торгов, спасателю выплачивается «премия за спасение», а все остальное обращается о доход государства.

В данном случае речь шла не о кораблекрушении, а об археологических раскопках. И хотя закон был на нашей стороне, мы придерживались своей немудрящей лжи, дабы не возбуждать сплетен.

Наконец настал день, всегда скрывать «Хирону» было уже невозможно. Мы закончили очистку первого сектора. Оставалось поднять пушки, потому что под ними могли оказаться какие-то вещи. Луи прикрепил надувной мешок тросом к казенной части орудия, Морис открыл под водой баллон с воздухом, резиновый мешок раздулся, как напуганный индюк, пушка дрогнула и поползла вверх в облаке серебристых пузырей.

В углублении на дне прямо под пушкой лежал свинцовый лот. Мы с Луи в четыре руки принялись разгребать камни. В спрессованном ржавом месиве обнаружили два бронзовых пестика — возможно, ими пользовался лекарь или бомбардиры.

Орудийный порох перевозили в бочках, но нужную порцию готовили сами пушкари, каждый по своему рецепту. Нам уже попались раньше два слегка вогнутых бронзовых бруска, на которых бронзовыми же пестиками (во избежание искры) толкли пороховую смесь, поливали ее царской водкой, а когда смесь высыхала, разминали вновь. Несколько дней спустя, кстати, мы нашли богато изукрашенный пестик и серебряную ступку — из тех, что в средние века изображали на своих вывесках аптекари.

Ну, а пушку мы отбуксовали малой скоростью к берегу. Все прошло прекрасно, если не считать того, что секрет полишинеля развеялся окончательно. В самом деле, нельзя среди бела дня тащить вчетвером пушку на виду всего Порт-Баллинтре и не обратить на себя внимания!

Население от мала до велика пешком, бегом, на машинах, велосипедах и даже на костылях ринулось в порт за подробностями. Когда двери фургона захлопнулись, одному любопытному чуть не прищемили нос. Новость полетела из паба в паб, оттуда переметнулась в редакцию местной газеты и на радио. Уже на следующее утро нас поджидали, нетерпеливо суча ногами, представители печати.

Только вот ведь какое дело, журналисты не говорили по-французски, а мой английский куда-то пропал. К тому же старый водолаз стал туговат на ухо. Корабль? Какой корабль? Здесь есть корабль? Скажите скорей, где. Ах, так это мы нашли корабль? Ну, море велико, на дне лежат сотни судов. Армада? Кто это такой — Лармада? Пушка? Бог ты мой, люди всегда наговорят с три короба. Почему мы ныряем второй год в Порт-на-Спанья? Странно? Да, спасибо, наши изыскания продвигаются. Золото? Скелеты, прикованные к веслам? Такая бутафория, возможно, понадобится для картины. А в остальном просим извинить, но у нас драконовский контракт с журналом «Национальная география»… мы не можем вдаваться ни в какие геологические подробности.

После этого вдохновляющего разговора журналисты засели за «ремингтоны» и быстро настучали следующее: «В строжайшей тайне была поднята пушка…», «находка окружена покровом секретности», «группа таинственных ныряльщиков обнаружила, как говорят, останки корабля, входившего в несчастную Армаду», «они отказались дать какие-либо комментарии» и так далее.

После этого в море возникло телевидение. Оно прибыло на наемном катере и нацелило на нас всевидящее объективы. Вновь пришлось объяснять, что нами обнаружена пушка. Нет, заснять ее нельзя, у нас строгий контракт. Сокровища? Вы хотите сказать — исторические реликвии. Да, обнаружены интереснейшие, с археологической точки зрения, железные и каменные ядра. Золото? О нет, это бывает только в кино. Разве отправляются на войну с мешком золота на спине? «Хирона» была боевым судном, ничего общего с галионами, которые перевозили из Америки слитки золота и серебра… Нет, нет, королевская казна находилась только на капитанских и адмиральских судах (последнее было чистой правдой).

На наше счастье, это интервью, показанное по телевидению 24 мая, было прервано через десять минут после начала забастовкой технического персонала студии. Но поползли слухи, что телевизор заставили замолчать таинственные ныряльщики…

Хуже было другое: представитель белфастского отделения крупнейшего в Великобритании клуба любителей подводного плавания оповестил мир о намерении членов клуба… поднять «Хирону»! Отчет о его пресс-конференции появился в местной газете:

«Мы давно уже разыскиваем останки испанского галиона (!) «Хароны» (!)… ожидаются находки большой археологической важности. До сих пор не использовались сонары… Мы считаем, что кто-нибудь из местных рудознатцев может оказаться полезным для обнаружения точного места крушения «Хароны».

Ну что ж, если они собирались искать в хаотическом нагромождении на дне предметы четырехсотлетней давности с помощью сонара или палочки «рудознатца», это займет немало лет. Но теперь, когда сведения о наших работах в Порт-на-Спанья просочились в печать, им будет гораздо легче…

Я послал президенту клуба письмо с приглашением его членам прибыть на место понаблюдать за нашими действиями. Одновременно я попросил своего нотариуса уведомить президента, что мне принадлежат исключительные права спасателя «Хироны» и я намерен защищать эти права в суде.

В ближайшее же воскресенье пираты пошли на абордаж.

Их было человек двенадцать. Они прибыли 26 мая из Белфаста с аквалангами, вооруженные ломами и молотками, мешками квартирных взломщиков и резиновыми шарами для подъема тяжестей. Незнакомцы облачались в доспехи прямо на берегу возле своих машин. Среди них — дама. Никто не представился, не удостоил нас даже взгляда. Я спросил, получили ли они мое письмо. Молчание.

— Прошу учесть, — предупреждаю я. — Мы еще только составляем план места крушения. Кроме того, у меня права на спасение судна. Там на буе все написано.

Они переглядываются, но не раскрывают уст. Я обращаюсь к владельцу шаланды, которую они наняли.

— Имейте в виду, судно, используемое для целей грабежа, может быть конфисковано. Если что-то случится с затонувшим кораблем, вы будете отвечать как сообщник.

— С чего вы взяли, что они собираются грабить? — стал отнекиваться владелец. — Эти господа ищут подвесной мотор. Они потеряли его в прошлом году. А у меня там на дне застряла пара ловушек для омаров…

И вся команда устремилась в Порт-на-Спанья.

Один из жителей Порт-Баллинтре, отправившийся с ними, стал потом нашим другом; он-то и рассказал мне во всех подробностях, что произошло. Пираты прихватили с собой колдуна-рудознатца. Ясновидец стоял на носу шаланды, вперив взгляд в море и держа перед собой отрезок медной проволоки, сложенный в форме буквы Y. Чародей приказал владельцу шаланды:

— Думайте о чем-нибудь. Сосредоточьтесь!

— Золото! — гаркнул хозяин.

Проволока начала сгибаться. Колдун с трудом удерживал ее, но проволока корчилась в течение всего пути. Было ясно, что дно здесь просто вымощено золотом. Ясновидец честно отработал свой гонорар…

Мы выехали следом. Чародея среди нас не было, видимо, поэтому мы раньше их нашли «Хирону» и встали на якорь над пещерой.

Было решено: что бы ни случилось, не дать им прикарманить даже мелочь.

Группа за группой незваные гости, нагруженные воровским инструментом, уходили под воду. Несколько часов они ползали по дну вдали от места крушения. Но вот кто-то обнаружил конец веревки, служившей нам ориентиром. Двигаясь по ней, они добрались до входа в пещеру. Тут их ожидал наш часовой.

Луи стоял, скрестив на груди руки. Его распушенная борода и ледяной взор были исполнены сурового достоинства. Он выглядел столь же гостеприимно, как тюремные ворота. Четыре мародера легли на другой курс и удалились в сторону моря.

Тем временем шаланда вернулась из Порт-Баллинтре с подкреплением. Новая группа облазила подножие скалы, ничего не найдя там, хотя буквально у них под ногами мы нашли потом сорок пять золотых монет и кучку драгоценностей. Я надеюсь, они прочтут эти строки…

Вновь кто-то натолкнулся на нашу веревку и решил проследить, куда она ведет. Я не выпускал их из виду, плавая на поверхности и оставаясь незамеченным. У самой оконечности мыса Лакада один злоумышленник поднял со дна что-то свинцовое и поспешно сунул в мешок. Этот предмет еще не значился у нас на плане! Меня возмутило даже не столько нахальство, сколько нарушение методики. Стоило тратить такие усилия на вычерчивание плана, чтобы потом какой-то тип путал все карты!

Я ныряю и легонько трогаю любителя сувениров за плечо. Он дергается, словно его цапнула акула. Покачав головой, я указываю на мешок и выворачиваю его наружу — свинец падает на дно.

Внезапно остальные окружают меня, толкаясь и жестикулируя, кто-то пытается стянуть с ног ласты. Я отбрыкиваюсь, меня пытаются удержать, но я все же всплываю. Рядом показываются еще четыре головы.

Заявляю протест:

— Вас же предупреждали — ничего не брать. Вы не имеете права!

В ответ полился поток угроз; мне напоминают в энергичных выражениях, что иностранцам надлежит убираться вон или им помогут это сделать. Куда я подевал пушку? Пусть лучше верну, не то нам не поздоровится.

На полной скорости подходит наш «Зодиак». Луи прыгает мне на помощь, Франсис стоит наготове. С вражеской лодки в воду сигает целая стая ныряльщиков и окружает место происшествия. Но захватчики не забывают, что они члены клуба: перед атакой они сходятся на совещание. Комитет дискутирует, качаясь на волне. Выдвигается несколько предложений, к ним делаются поправки, потом переходят к голосованию. Большинство высказывается за то, чтобы отступить. Незадачливые пираты ретируются на шаланде в порт.

Когда мы, в свою очередь, возвращаемся на берег, нас поджидает полицейская машина. Один из столичных ныряльщиков пожаловался на «грубое обращение» (в доказательство, правда, он не сумел предъявить даже легкого синяка). Полицейский в изысканных выражениях попросил уделить ему несколько минут, разумеется, после того, как мы переоденемся и обогреемся, если только не предпочтем сделать это в другой день.

Недоразумение выясняется быстро. Секретарь клуба, она же единственная дама, просит извинить их — мое письмо еще не прибыло (действительно, нотариус не успел отправить его).

— Какая досада, — добавляет миловидная предводительница, — года два назад мы провели здесь целый месяц, но ничего не нашли!

Некоторое время спустя президент клуба любителей подводного плавания официально попросил своих членов воздержаться от погружений в Порт-на-Спанья до тех пор, пока не прояснится правовая сторона дела. Я же обратился в Верховный суд Северной Ирландии, прося оградить экспедицию от вторжений. После этого четверо участников воскресного рейда в письменной форме или по телефону заверили меня, что они сожалеют об инциденте, в который их увлекли безответственные коллеги.

Эпические сражения на воде — большая редкость для мирной деревушки Порт-Баллинтре. Эхо от пиратского нападения довольно долго еще расходилось кругами по страницам газет и радиоволнам. Би-би-си сообщила во всех подробностях о происшедшем — довольно объективно. Зато белфастское радио преподнесло историю в таких тонах: иностранцы попытались «протаранить лодкой белфастских ныряльщиков» (нос резиновой лодки оружие столь же убийственное, как резиновый мяч). А уж для британских газет это был просто лакомый кусок — почище лох-несского чудища! На первых страницах запестрели следующие заголовки:

«Буря разогнала ныряльщиков-соперников» («Дейли мейл»), «Драка под водой из-за сокровищ испанского корабля» («Дейли миррор»), «Битва на морском дне» («Дейли экспресс») и так далее…

Всю неделю после памятного воскресенья мне пришлось провести в Белфасте в мраморных коридорах Верховного суда. Наконец в пятницу почтенный судья в парике огласил следующее решение:

— «Считать мистера Стенюи монопольным спасателем судна, предположительно называемого «Хирона»… Всем ныряльщикам и археологам предлагается воздержаться от перемещения каких бы то ни было предметов в районе крушения судна».

Вы думаете, на сем дело кончилось? Отнюдь.

30 мая в Лондоне член палаты общин британского парламента, депутат от графства Антрим, внес запрос на имя английского министра обороны:

— Известно ли достопочтенному господину министру, что в настоящий момент останки судна, затонувшего в Порт-на-Спанья в графстве Антрим, подвергаются разграблению? Причем там действует группа иностранных пловцов.

Свою информацию член парламента черпал из газет…

Министр не заставил себя ждать с ответом:

— Дела о затонувших судах входят в компетенцию министра торговли, а не министра обороны, так что меры по предотвращению грабежа следует принимать торговому ведомству.

Так в высокой инстанции нас обозвали грабителями…

Однако жители Порт-Баллинтре, успевшие хорошо узнать нас, не поленились ночью позвонить в Лондон своему депутату и объяснить его заблуждение. Депутат, верный правилам честной игры, назавтра выступил с разъяснениями:

— Насколько мне удалось узнать, никто не претендует на собственность галиона (опять этот галион! — Р. С.). Группа бельгийских ныряльщиков ведет работу на законных основаниях и имеет разрешение суда высшей инстанции. Мне сообщили с места, что эти бельгийцы — квалифицированные археологи, так что следует считать большой удачей тот факт, что они обнаружили историческую реликвию в Антриме…

Больше у нас не было нежданных визитеров.

ЛУЧШЕЕ ЛЕТО ВЕКА

В конце мая стало припекать солнце, и за неделю водоросли образовали в бухте подлинные джунгли. Куда ни глянь, колыхались ламинарии; сверху они напоминали плантации сахарного тростника, но под водой от их обилия можно было сойти с ума. Дно исчезло, остались только осклизлые резиновые щупальца. Мы рвали их, резали, топтали, мяли, но от этого они колосились еще пуще. Едва успевали прорезать брешь, как наутро она зарастала вновь.

Наступил июнь. Поскольку мы жили под водой, солнце не успевало нас согреть. Мы узнали о приходе лета по вздернутому носику нашего верного болельщика — четырехлетнего Джона Макконаги; нос служил верным барометром: покраснел и уже успел облупиться. Джон, младший сын нашей хозяйки в Порт-Баллинтре, спускался в порт по утрам, чтобы проследить, как мы отдаем швартовы, и верно ждал на посту по вечерам, наблюдая за разгрузкой.

Ветер теперь частенько доносил с полей запах коров. Море затихло, мы даже одевались, стоя в «Зодиаке». Рыбаки при встрече повторяли: «Вам везет. Двадцать лет не видели такой весны». Вода прогрелась, и мы ныряли по пять-шесть часов ежедневно. Подольше бы так!

Наш план принимал конкретные очертания. Мы окрестили каждую часть подводного ландшафта, нанесли их на карту. Теперь у нас есть каньон, коридор, выемка, откос и так далее. «Эспланада», например, — это площадка 30×15 метров у входа в пещеру.

Вначале мы пропустили на эспланаде через частый гребень всю гальку. Но в верхнем сыпучем слое ничего не оказалось. Тогда было решено передвинуть его в другое место. Для этого мы использовали насос, установленный в лодке. Невидимая в море струя воды под давлением поднимала огромными клубами песок, гравий отлетал в сторону, а камни прыгали и катились по дну. Как только показывалось скальное дно, мы начинали очищать руками каждое углубление, прощупывать каждую складку.

Все ювелирные изделия за четыре столетия бурь и волнений успели превратиться в драгоценный металлолом. Море сплющило кольца, вырвало камни из оправ и миниатюры из медальонов, разорвало цепочки, смяло кубки и стаканчики; вилки были без зубцов, ножи — без ручек, серебряные блюда и тарелки покорежены. Свинцовые пули расплющило о камки. Зато тяжелые и компактные предметы, в частности золотые монеты, сразу же ушли вниз, в самые укромные места. Там они и ждали нас, чистенькие, блестящие, не подверженные коррозии. Именно эта чудесная особенность золота и объясняет, почему археологи и историки набрасываются на него. К сожалению, это же качество привлекает не только любителей подводных поисков, но и любителей денег.

Насос оглушительно трещал, к вящему неудовольствию чаек, которые, прочистив горло, пытались перекричать его. Мы шествовали по дну с толстым пожарным рукавом — роскошное зрелище для стороннего наблюдателя, согласитесь. Как будто под водой мог возникнуть пожар! Кстати, этот рукав доставил нам немало хлопот. Удержать его не было сил, он все время рвался из рук, грозя завернуть вас, как удав, в свои объятия, — морской змей в эпилептическом припадке!

Наконец насос смолк. Мы стали собирать урожай. Золотые эскудо лежали с нахальным видом запонки, которая покоилась в ящике, в то время как вы битый час искали ее под шкафом.

Теперь темнело только в одиннадцатом часу. Ламинарии, налившись соком, выросли толщиной в руку и высотой в человека. Они издевательски мотали хохолками, когда мы пытались прорваться сквозь их частокол. Надо отдать им должное — бархатистые растения винно-красного цвета выглядели чудесно на фоне серо-черных или розовых в лучах заходящего солнца скал.

Прибыли туристы. По вечерам они заполняли маленький порт, движимые жаждой помочь нам считать золотые слитки и серебряные сервизы. «Интересно знать, чем они заняты в остальные годы, когда здесь нет водолазов», — бурчал Морис. Интересно также, какие они ведут разговоры в остальное время, ибо этим летом о наших находках распространились самые фантастические слухи.

По достовернейшим сведениям, мы уже успели вывезти, потихоньку разумеется, золотой запас, от которого позеленели бы хранители Форт-Нокса[1]. Операцией занимался один американский фотограф. Кто-то из жителей предупредил таможню, но где там, птичка уже улетела!

Другие под большим секретом были готовы рассказать всем желающим, что один таможенник, ну конечно же сообщник водолазов, был схвачен на границе Ольстера с Ирландской республикой, потому что из багажника его машины вываливались золотые монеты и драгоценности.

(Кстати, раз уж зашла об этом речь, внесем ясность. Все предметы, найденные на дне, заносились в тот же день в инвентарный список, который мы сдавали инспектору, а сами вещи отправляли в сейф одного из белфастских банков. Если требовалось, мы предварительно обрабатывали их от порчи или просили заняться этим сотрудников лаборатории консервации Национального музея Ольстера.

Практика показывала, что скрупулезная честность в этих делах вызывала два типа реакций у собеседников: недоверие либо жалостливое презрение. Как правило, человек подмигивал, заговорщически улыбался и комментировал: «Конечно, все понимаю, но для с е б я-то вы, наверное, кое-что оставили? Хе-хе, на память…» Можете легко себе представить, как вел бы себя данный собеседник, окажись он на нашем месте.)

Но вернемся к слухам. Местная учительница задала своему классу сочинение на тему «Аквалангисты». Она показала нам некоторые работы. Ребятишки не сомневались, что мы уже подняли 200 тонн золота в слитках и несколько пушек, целиком отлитых из чистого золота. Их родители не удовлетворились этим: по их убеждению, мы еще скрывали два старинных серебряных пистолета в прекрасном состоянии — хоть сегодня стреляй…

Надо признать, что с нашим набором дорожных инструментов и резиновыми надувными мешками мы сумели выудить со дна действительно сказочные сокровища. Такое бывает только в кино. Я, например, нашел в пещере прелестную саламандру тончайшей работы — видны были мельчайшие чешуйки, — инкрустированную рубинами. В двух шагах по соседству Луи поднял странный золотой обломок с сохранившимися остатками белой эмали на червленом золоте. Двойное кольцо на верхней оконечности, очевидно, предназначалось для ленты. Два дня спустя тот же Луи — глаз-алмаз! — нашел черный ком магмы величиной с яблоко. Он поскреб его ногтем. Под чернотой было золото.

Вечером я опустил ком в раствор уксусной кислоты. Наутро в склянке плавала черная жидкость, а на дне лежал крест мальтийского рыцаря. Не хватало кончика одного из лучей, но я мог положиться на Луи. Еще до конца недели он добыл недостающую часть.

К тому времени в инвентарном списке у нас значилось двенадцать золотых монет (испанские эскудо и дукаты, а также скуди королевства Обеих Сицилий). Мне грезилось, что я лично найду еще дюжину. Когда же я нашел пятнадцать монет в один день, то счел это своим маленьким рекордом. Но продержался он недолго: уже на следующий день Морис нашел двадцать монет, а я — один бронзовый гвоздь от сапога.

Справедливости ради должен сообщить, что день моего триумфа был испорчен. Едва влезши в лодку, я принялся позировать Луи с полными пригоршнями золотых монет. Луи фотографировал. Дабы все выглядело «поживее», я начал пересыпать монеты из ладони в ладонь. И тут прекрасное севильское эскудо упало на резиновый борт, а оттуда — плюх! — в воду.

Сказать, что я себя чувствовал как побитая собака, было бы неточным: это не передает и сотой доли тогдашних ощущений. Прервав сеанс позирования, я передал монеты Луи (если он только не вырвал их у меня из рук, чтобы я не упустил остальное, предпочитаю не выяснять) и нырнул. Но пятнадцатая монета канула безвозвратно…

Неделя за неделей расширялась зона поисков. Картина теперь вырисовывалась более отчетливо: море раскидало останки «Хироны» на огромное расстояние. Где бы мы ни копнули, везде нам улыбалась удача. Цифры в десять — двадцать монет за день стали, если так можно выразиться, расхожей монетой. 12 июля мы отпраздновали пятидесятую золотую монету, а число серебряных перевалило уже за сто пятьдесят.

И это далеко не все. Когда я был ребенком, у меня на стене висела репродукция из книги «Зерцало путешествий и мореплавании», изданной в 1583 году. На ней был изображен лоцман в кафтане, держащий свинцовый лот, а рядом виднелись астролябия и компас. Картинка возникла у меня в памяти в тот день, когда я увидел на дне астролябию. В тот же день Морис доставил наверх компас с бронзовыми, чуть-чуть изогнувшимися стрелками, а Франсис выудил свинцовый лот.

На другом конце рабочей площадки, у оконечности мыса Лакада, мы отбивали куски спекшейся черной магмы. Она сохранила в своей толще пули, кости животных, древесный уголь, битую посуду. Но однажды мы извлекли из нее кусок дерева.

— Часть руля, — сказал я.

— Нет, — ответил Морис, прикладывая его к плечу, — это от мушкета.

На следующий день после трех часов копошения, я вытащил пятнадцатисантиметровый приклад мушкета, а вслед за тем и ствол. Мушкет упал в море, не успев выстрелить — в стволе сидела свинцовая пуля. Там же, в магме, я нашел обрывок черного бархата, быть может останки роскошного камзола.

Однажды мне попался необычайно интересный предмет — изящный шестигранник из горного хрусталя в два дюйма высотой, с маленькой серебряной крышкой. Внезапно меня осенило: бесчисленные серебряные пузырьки, встречавшиеся нам повсюду, содержали не лекарственные снадобья, как мы думали раньше, а духи. Каждый благородный сеньор должен был иметь свой собственный пузырек. Когда ветер доносил до их чувствительных ноздрей нестерпимое зловоние, исходящее от двухсот сорока четырех гребцов, прикованных днем и ночью к лавкам галеаса, они подносили пузырьки с духами к своим завитым усам. Кроме того, как подсказал мне впоследствии один английский эксперт, в те времена горный хрусталь благодаря его оптическим свойствам наделяли чудодейственной силой, и пузырьки носили как ладанки на шее.

И, наконец, среди кухонных отбросов я обнаружил редчайшую реликвию, невероятную, никак не ожидавшуюся никем, сохранившуюся только потому, что в первый же день плотная корка изолировала ее от доступа морской воды и кислорода, — сливовую косточку! То была единственная в мире косточка, о которой можно сказать, что она плыла с «Непобедимой армадой».

Лето кончилось, туристы разъехались, даже жалко…

Только Джон Макконаги сохранил нам верность и не покидает своей вахты у причала. «Лучшее лето века», — говорят нам теперь рыбаки, а у ирландцев цепкая память. Стрелка барометра застыла на «ясно». Море прозрачно, как ангельская слеза, мы ни разу не замерзли. Подводный ландшафт вновь изменился: теперь поверх коричневых и красных водорослей наросли еще белые; того и гляди, заблудишься.

Мы выворотили из донных отложений якорь и вторую пушку. Пока Франсис обмерял ее на берегу со всех сторон рулеткой, я вспомнил фразу Кэрью, которую он написал в 1589 году: «Остальные затонувшие орудия поднять нельзя». Ошиблись, дорогой Джордж, ошиблись.

Свинцовые чушки тоже избежали руки влюбленного мастера. Мы подняли на берег полторы тонны свинца в брусках и чушках. И это вовсе не был балласт, как считал Бойл, потому что испанские корабли того времени загружали круглыми валунами с речных берегов. Свинец был сырьем, из которого лили картечь и пули для аркебузов. Большинство брусков были помечены римскими цифрами или крестами. Знаки не имеют отношения к весу, ибо одинаковые бруски были помечены по-разному. Скорей всего, они предназначались разным полкам и эскадрам. На одном бруске была монограмма святого Петра, — быть может, ее сняли с ватиканской галеры?

Вечером, закончив свой «урок», я отправлялся взглянуть, как идут дела у спутников.

Ласты Франсиса угадываются издали: они мотаются на его длинных ногах среди водорослей. Он висит вниз головой возле оконечности мыса Лакада. Забравшись по пояс в узкую щель, Франсис работает, как терьер передними лапами. Фигура почти исчезает в облаке песка. В банке из-под огурцов я вижу две рукоятки шпаг, увитые филигранной медной нитью, — типичный рисунок шпаг XVI века. От железных лезвий, естественно, ничего не осталось.

Морис накануне сказал: «Взгляни-ка на мой уголок. Невозможно узнать — я прошел по нему, как бульдозер». И это не было преувеличением. Куски скал по две-три тонны весом он зацеплял стальной петлей, подвешивал к связке надувных мешков и отводил в сторону. На его участке образовался бульвар.

Самого Мориса я не увидел. Из-под камня вырывались пузыри, давая знать, что там что-то шевелится. Должно быть, Морис водил фонарем в поисках недостающих рубинов от изящной подвески, которую он обнаружил среди колец и неаполитанских дукатов с профилем Филиппа. Я беспокоюсь за него. Сегодня Морис впервые в деле после недельного вынужденного перерыва — поранил руку и вывихнул палец. Вот как он преподнес этот эпизод:

— Ворочаю я, значит, мой булыжник — ну тот, здоровый, в четыре тонны. Только снял — под ним еще один, кило на триста. Качается. Ладно, подпихиваю его кверху на надувных мешках, и вдруг — крак! Петля срывается, и камешек аккуратно приземляется мне на руку. Боль такая, что в глазах темно. Ну, все, думаю, готов. Лежу на дне, рука прижата камнем. Что делать? Главное — сколько еще воздуха? А то ведь и задохнуться недолго. Шарю свободной рукой вокруг, и тут чудо — нащупываю ломик. Ломик — это уже хорошо, особенно ежели умеючи. Подцепляю камень, надавливаю и вытягиваю руку. Снимаю перчатку — н-да, зрелище не из приятных…

Луи сейчас работает к «востоку от веревки», на широкой платформе, усеянной осколками камней. Луи движется, как подводный робот, — спокойно и методично. Никаких эмоций. В левой руке у него ведро, в правой — совок. В день он просеивает свои три «кубика». Сегодня у него такой улов: кольцо с бриллиантами (когда-то камешков было десять, осталось два), затем рубин в оправе, два эскудо, несколько серебряных ободков от стаканов, кусочки чего-то бронзового и позолоченные украшения от блюд и тарелок.

Марк, положив свои камеры, откапывает свинец. Для Марка всякие там драгоценности — не бог весть какая пожива. Вот свинец для пуль — это да! Вещь. Он находит только его, но зато в огромном количестве и повсюду. Страшно было оставить без присмотра любую посудину: Марк тут же набивал ее свинцом. Пули маленькие и большие, круглые, сплющенные, вытянутые; пули от мушкетов, аркебуз, пистолетов, орудийная картечь. Он останавливался только для того, чтобы полюбоваться на толстых розовых червей, резвившихся вокруг. «Ага, вот и ты нашел себе подружку. Очень хорошенькая, просто прелесть!» Марк узнавал своих червей в лицо.

Другим его хобби был металлоискатель, специально переделанный по его заказу. После того как кто-то покидал поле боя, Марк тщательно проходился там металлоискателем.

— Для археолога, — бубнил он, — кусок свинца значит куда больше, чем сундук с дублонами.

И был прав.

ВОПРОСЫ К ИСТОРИИ

Каждая реликвия «Хироны» вызывала в памяти образы исчезнувших людей.

Золотые монеты являли нам прижимистого идальго столь же зримо, будто мы вытащили его дукаты из развязавшегося кошелька. Серебряное распятие, найденное Морисом, все покрытое темной тиной, но удивительно современное, даже «модерное» по форме, доносило запах монаха-капуцина. Распятие болтается на веревке поверх его рясы из грубой верблюжьей шерсти и бьет по ногам, когда он поднимается по сходням на галеас. А медальки из меди, бронзы или свинца, на которых выбито стандартное изображение девы Марии, Христа или святого семейства, рассказывали нам о конце раба-галерника, который сжимал их в ладони, вознося немую молитву, когда цепи влекли его на дно и изодранная рубаха становилась саваном…

С тех пор как во Флориде я познакомился с дельфинами, я влюбился в этих «братьев человека», вернувшихся в море. Подобно всем ныряльщикам, я завидовал легкости, с которой вольтижируют под водой эти удивительнейшие создания. Я со страстью следил за их повадками и даже написал во славу дельфинов книгу. В тот день, когда Франсис церемонно преподнес мне найденного на дне серебряного дельфина, я впервые за все время заколебался. У меня же дома коллекция… Дельфины фарфоровые, керамические, медные, серебряные, деревянные, каменные, бог весть какие еще. Но дельфин эпохи Возрождения, к тому же с корабля Армады… Дельфин с приподнятым хвостом, пляшущий на волне, с двумя круглыми глазками — наверняка он украшал цоколь настольных часов в каюте гранда, — такой дельфин был бы бесценным украшением моей коллекции!

А другой? Совсем крохотный и тоже из серебра, напоминавший головастика или опрокинутую запятую, он служил когда-то ручкой от чаши или красовался на крышке блюда. А золотой дельфинчик? Его нос заканчивался зубочисткой, а хвост — скребком для чистки ушей. Этот инструмент был в большом ходу в те времена. Мой коллега, американский подводник Вагнер, нашел возле Флориды золотого дельфина восточной работы, который висел на золотой цепочке и являлся одновременно знаком отличия капитана, свистком и зубочисткой.

А дельфин-дракон, обвившийся вокруг серебряного свистка? Это тоже, конечно, был знак отличия одного из пяти испанских капитанов, утонувших на «Хироне». Свистки использовали на всех флотах начиная с XIII века, вначале — по назначению, а потом — просто как капитанский знак.

Искушение охватывало меня с особой силой по ночам. Я представлял себе маленький стеклянный шкафчик, где покоится моя богатая коллекция, мысленно расставлял экспонаты, придумывал подсветку… Но наутро скрепя сердце аккуратно заносил своих дельфинов в инвентарный список для инспектора его величества королевы Елизаветы II.

Однажды мы с Морисом вышли на разведку довольно далеко от мыса Лакада. Течение, как я считал, должно было отнести к подножию рифа мелкие вещицы. Море отливало как зеркало, солнце жгло сильнее, чем в тропиках.

Риф почти вертикально обрывался в воду. В другое время года даже при слабой зыби здесь не поработаешь: не за что уцепиться. Глубина всего четыре метра, и волна с размаха бьет о камни. Сейчас мы хватались за водоросли и осторожно ощупывали шершавую поверхность. У подножия рифа тянулся длинный коридор. В нем я отыскал мраморное яйцо, просверленное по всей длине. Для чего использовали эту штуковину? Загадка.

«Зодиак» остановился прямо над нами. Если его и качнет, ничего страшного — надувной резиновый бок самортизирует удар. Запускаем движок насоса, и Морис начинает расчищать коридор. Почти сразу же находим золотое кольцо. Оно немного погнуто, но явственно видна надпись: «Мадам де Шампанэ. MLXXIV». Первая вещь с датой! Так, переводим римские цифры, получаем 1524 год… Выходит, кольцо было подарено за 64 года до похода «Непобедимой армады». Значит, носил его не возлюбленный мадам де Шампанэ — ему должно было быть хорошо за восемьдесят.

Имя неотвязно сверлило мне голову. Я поклялся во что бы то ни стало выяснить историю этого семейства и узнать, у кого на пальце было это кольцо в роковую ночь 15 октября 1588 года.

А пока продолжим. Морис ворочает пожарным рукавом, я внимательно слежу за отлетающими осколками. Но не я, а он замечает монету в четыре эскудо. Наклоняюсь, чтобы подобрать ее, и наталкиваюсь на золотое колечко, закатившееся в трещину. Целехонькое. Сверху к нему приделана золотая саламандра, изогнутая в форме буквы «S». У нас уже есть одна саламандра. Может, обе принадлежат одному сеньору, у которого она значится в гербе?

Три часа кряду мы промывали дно, сначала в одном, потом в другом направлении. Но больше ничего не нашли.

Назавтра снова был полный штиль. Франсис и Морис воспользовались им, чтобы очистить «гнездо» в узком изгибе мыса Лакада — раньше мы его не замечали, оно было закрыто плотным пуком водорослей. Друзья раскопали в щели терракотовую посуду, кусок оконного стекла, золотую цепочку, сферические пуговицы, а в самом низу, под слоем ядер, — нетронутое серебряное блюдо.

Урожай заставил меня внимательней присмотреться к мысу доброго идальго Лакада. Ага, вот еще одна крохотная расселина, проверим-ка ее. Углубление забито камнями и опутано водорослями. Ничего, выгребем.

Едва Луи направляет пожарный рукав в расселину, оттуда вырастает черный гриб, похожий на атомное облако. Ничего не видно, полный мрак. Выпучив глаза, я жду, что вот-вот сквозь облако сверкнет золотая молния и послышится бряцанье монет… Увы, никаких сладостных ощущений тот день не принес, если не считать ушиба колена, которое я в нетерпении подсунул под струю из шланга.

Зато последние дни этого сезона припасли несколько приятных сюрпризов. Я уже думал, что мы выгребли всё, но находки под занавес наводили на мысль, что мы успели только снять сливки.

Еще весной Луи обнаружил два вычурных медальона овальной формы, украшенных наверху тритоном и обрамленных водорослями. Внутри была эмалевая кайма изумрудного и винно-красного цвета. В обоих не хватало центрального камня.

И вот, просматривая сейчас окрестную зону, я заметил рядом с толстым валуном новехонькую камею из ляпис-лазури. На ней был вырезан профиль римского императора, увенчанного лавровым венком. Камея была вставлена точно в такой медальон, что подобрал Луи, но этот еще обрамляли восемь жемчужинок.

Я распластался у валуна и начал лихорадочно подрываться под него. Кровь стучала в голове, щека горела от нежного прикосновения к шершавому камню, воздух в баллоне должен был вот-вот кончиться. Но мне воздалось за терзания — я вытащил из-под камня еще один медальон. Уходить? Ногти царапнули еще что-то.

Выгреб кучу песка и гравия, уселся на дно и, словно игроке в покер, медленно вытягивающий карту из колоды, принялся перебирать голыши. Пусто.

Снова ложусь и, вдавившись в дно, подползаю под камень. Стекло маски заливает вода, я выдуваю ее, морщусь, но не схожу с места. Еще. Еще чуть-чуть. Продвигаюсь на десять сантиметров. И тут рука ухватывает что-то легкое.

Третий медальон.

Несколько секунд я тупо смотрю на него, проверяя, не бред ли это. Нет. Вот они, все три. Профили отличаются. Может, это двенадцать цезарей? Те самые, описанные Светонием? Поистине морское дно — богатейший музей мира!

…Оставшуюся неделю мы с Луи методично обследовали каждый камень в этом секторе. Я нашел шестой медальон, тоже целый, без единой царапины. Луи бросался под валуны, как собака за лисой. Как-то утром он работал один в расселине, над которой нависал кусок скалы. Вклинившись туда, Луи разгреб песок. В это время кончился воздух, и он стал вылезать, пятясь задом. Не тут-то было: акваланг застрял. Дернулся раз, другой — тщетно. Нож был прикреплен у него к левой щиколотке, но рука туда не дотягивалась…

Воздуха уже практически не осталось. Отчаянным усилием Луи изогнулся и по миллиметру стал подтягивать ногу. Наконец рука нащупала рукоять ножа. Выхватив его, Луи обрезал ремни акваланга и всплыл. Хозяйственный человек, он успел прихватить пустые баллоны — не дай бог, затеряются на дне.

На следующий день упрямый Луи сумел пробуравиться в опасную расселину и извлек оттуда седьмого цезаря!

А уже потом, как вещь само собой разумеющуюся, он выудил на пустом месте восьмой медальон, правда уже без камеи. Вот и ответ на мой вопрос: на будущий год нам осталось найти всего четыре цезаря. Пустяки!

…В конце сентября порт совсем опустел, даже верный Джон покинул нас. Два дня мы наблюдали, как он решительным шагом мерял расстояние от дома до школы с ранцем за плечами. Теперь у него были более важные дела.

Нам тоже пора было возвращаться к обычным занятиям. Мы выпустили воздух из лодок. Я пересчитал еще раз ядра, сфотографировал драгоценности, цепочки и пуговицы, вытер остатки грязи с наших ста сорока золотых, шестисот серебряных и шестидесяти медных монет. Распрощались с новыми друзьями — и в путь.

Библиотеки привели меня к сокровищам. Теперь сокровища, в свою очередь, отсылали меня к библиотекам. Этой зимой в Брюсселе мне предстоит немало покопаться в книгах.

Кто была эта мадам де Шампанэ, наверняка прабабушка, в 1588 году? Что означали две саламандры? Кто был рыцарем Мальтийского ордена? Кто есть кто на камеях? Что за святой значился на большой свинцовой медали?

А юная возлюбленная, отдавшая кольцо, руку и сердце, что с ней стало — она быстро утешилась или умерла от горя?

А тысячи серебряных обломков? Как их сложить? А точные названия орудий? А загадочные мраморные яйца? А астролябия?

Это только предварительные вопросы. Сколько еще возникнет в процессе работы!..

НЕКОТОРЫЕ ОТВЕТЫ

«Мадам де Шампанэ. 1524». Надпись вырезана на крупном мужском кольце, которое спадало у меня даже с большого пальца. Кольцо явно предназначалось для того, чтобы быть все время на виду, его носили поверх перчатки. Но кто? Я устремился в Королевскую библиотеку. От архивов — в море, от моря — к архивам. Цикл замкнулся. Только поставив последнюю точку, я ощущал успокоение.

Архивы указали, что владение Шампанэ во французской провинции Франш-Контэ принадлежало знаменитому дипломату Перрено, который был канцлером при короле Карле V, а при Филиппе II губернатором Антверпена и главой финансового совета Фландрии. Просматривая отчеты уцелевших испанцев Армады, я нашел имя француза Жана-Тома Перрено. Правда, он числился офицером отряда, погруженного на «Дукессу», но после гибели «Дукессы» вполне мог оказаться на «Хироне».

Мадам де Шампанэ, жившая в 1524 году, была его бабушка, урожденная Николь Бонвало. Прекрасно! Ведь существует знаменитый портрет Николь Бонвало кисти Тициана, исполненный в 1548 году. На руке у женщины там кольцо… увы, не мое.

Жан-Тома, родившийся в 1566 году, мог сохранить лишь смутные воспоминания о бабушке — она умерла, когда ему было четыре года, но именно ее кольцо он носил поверх перчатки, когда холодная пена Порт-на-Спанья несла его тело на черные скалы…

Теперь о двух золотых саламандрах. Мне не удалось разыскать ни одного дворянина среди офицеров Армады, у которого в гербе был бы этот сказочный зверь. Вероятней всего, как пишет один британский эксперт, матросы носили саламандру как талисман от огня. Согласно легенде, саламандры способны жить в пламени и при желании гасить его. Кстати, на рыцарских эмблемах саламандра всегда изображена в окружении языков огня (например, у короля Франциска I она была символом любовной страсти).

Мальтийский крест. Кто мог носить его?

Рыцарем Мальтийского ордена, как отмечают все историки Армады, был Гуго де Монкада, генерал-капитан эскадры неаполитанских галеасов, убитый в Кале на борту своей капитаны «Сан Лоренсо». Но как мог затем крест оказаться на «Хироне»? Ведь «Сан Лоренсо» был дочиста разграблен англичанами.

Совершенно случайно я наткнулся на список пропавших без вести испанцев, которые не фигурировали в списке заведомо погибших. И там я увидел под № 39 «Фабрисио Спинола, кптн». Фамилия Спинола (или Спунола) известна в истории Мальтийского ордена с XV по XVIII век. Значит, крест принадлежал капитану Фабрисио де Спинола. Это подтверждала еще одна деталь: когда крест был тщательно отмыт, я нашел на оборотной стороне крохотный знак лилии — часть фамильного герба Спинолы. Все сходилось.

В один из дней Луи вытряхнул на палубу «Зодиака» из своего зеленого мешочка маленькую золотую Библию на двойной цепочке. Переплет тяжелый, на обложке — изящная фигура святого с посохом, размер 43×32×9 мм.

Вечером не дыша мы вынули запор и открыли реликвию. Оказалось, что внутри «книга» состояла из пяти круглых отделений. В трех из них сохранились таинственные розоватого цвета облатки. Что это могло быть? Ладан? Пилюли? Яд? Но на борту «Хироны» нечего было делать отравителю. Парфюмерия? Или чудодейственное снадобье из носорожьего рога, которому приписывалось омолаживающее действие?

Дабы не теряться в догадках, я отправил одну облатку на кафедру химического факультета Ольстерского университета. Анализ отнял довольно много времени, а затем специалист уведомил меня, что это, без сомнения, «воск с некоторыми примесями». Исчерпывающий ответ.

Находка так и пребывала под знаком вопроса, когда я показал ее миллионам британских телезрителей во время передачи из цикла «Археология сегодня». Вскоре одна пожилая дама прислала мне письмо, где сообщала, что таинственные облатки — это «Агнус деи».

«Агнус деи» («божьи агнцы») изготавливали в Риме начиная с IX века из воска пасхальных свечей в смеси со «священным маслом». Их носили на шее как талисман, веря, что он убережет владельца от бед. В XVI веке, в эпоху Армады, монахи наладили поточное производство «Агнус деи» и торговали ими повсюду. Дело дошло до того, что папа римский специальным посланием предал анафеме «нечестивцев», которые подделывают облатки, лишая Рим выгодной монополии.

По обычаю, к «Агнус деи» прилагалась инструкция, в которой перечислялись волшебные свойства восковых изделий. Но почему в найденной книге было пять отделений? Ведь обычному человеку вполне хватало одной облатки. Скорей всего, золотая Библия принадлежала епископу, запасшемуся дефицитными талисманами в Риме и выдававшему гарантированное спасение очень нещедро (осталось три облатки из пяти). Если так, то речь шла о епископе Киллалы, находившемся при доне Алонсо.

После очистки бронзовых пушек мы обнаружили на стволах испанский герб, окруженный золотым руном. Мне потребовалась долгая переписка со специалистами по артиллерии XVI века, множество визитов в музеи и книжные розыски, чтобы определить, какую пушку нам оставила судьба (и де Лейва) в Порт-на-Спанья. Вначале я называл ее «фальконетом» из-за сходства с фальконетами предшествующего века; потом «мояна», «версо» и «пасаволанте». Наконец, еще окончательно не уверившись, я окрестил ее «эсмериль». Эта работа развеяла некоторые иллюзии: я самонадеянно считал себя знатоком испанской морской артиллерии, но оказалось, я не смыслю в ней ничего. Более того, вообще, наверное, на свете не отыщется человек, сведущий в этом вопросе.

Во-первых, мастерство пушечного литья и бомбардирное искусство в те времена являли тайну за семью печатями. Во-вторых, техническая терминология, вес, размеры и калибр варьируются до бесконечности. А с другой стороны, в одно и то же время одинаковым словом называли совершенно разные по своему виду и калибру пушки. То же, кстати, относится и к судам и к каретам. Мы обнаружили в списке оснащения «Хироны» восемь типов орудий, а ядра относились по меньшей мере к двенадцати калибрам!

Артиллерия появилась в Испании в XIV веке. В XV веке она начала быстро развиваться, и тогда же пушки появились на кораблях; но только в начале XVII века Филипп III попытался стандартизировать калибр орудий!

Итак, при Филиппе II в этой области царила полная анархия. Мои мучения кончились, когда я нашел у одного очень солидного испанского эксперта следующее описание: «Восьмигранная эсмериль (как наша) стреляла полуфунтовыми пулями с таким же количеством пороха». Однако тот же эксперт добавлял: «Эсмерили существовали во многих разновидностях, так что им можно придать любые характеристики». Уф!..

Весной 1969 года мы вернулись в Испанский порт. Возле черных скал белыми брызгами кружили чайки, приветствуя нас простуженными голосами. Что ждет аквалангистов на дне на сей раз? Зимние штормы вполне могли засыпать пещеру и свести на нет усилия прошлого сезона. Или наоборот: очистить дно от ненужных камней, вымостить его золотом, выровнять в ряд пушки и шекспировские черепа с крупными алмазами в глазницах.

Меня снедало нетерпение, но ледяная вода быстро остудила пыл. Что там на термометре? Н-да, не густо: +6 градусов.

Мы планировали воспользоваться началом сезона, пока водоросли еще маленькие. По сути дела, центральная часть Порт-на-Спанья осталась необследованной. Луи заметил, что нам не удалось очертить контуры корабля. Это можно было бы сделать, вычертив на плане местоположение орудий — они ведь стояли по бортам.

— На «Хироне» было пятьдесят пушек, так?

— Так.

— А нашли мы только две. Где остальные? — строго спросил Луи.

— Остальные… Ну, во-первых, Макдоннел, вернее, нанятый им шотландский капитан выудил три орудия. На самом деле моряк мог уполовинить добычу и взять себе три штуки в плату за труды.

— Допустим. Но все равно остается больше сорока пушек. Англичане искали их и не нашли. Ты не считаешь, что галеас мог разломиться надвое при ударе и часть судна отнесло довольно далеко от мыса Лакады?

— Не думаю. Ведь почти весь свинец остался у Лакады, его здесь даже больше, чем положено иметь на галеасе…

— Да, но где все остальное? На судне таких размеров должно быть тысячи и тысячи предметов. Где они?

— Разложились! Смотри, вот судовой лист. Провизия — сухари, сало, тунец, сардины, сахар, соль… море все сожрало. Дальше: легкое вооружение — аркебузы, мушкеты, алебарды, пики, протазаны. Часть де Лейва оставил в Киллибегсе, остальное продержалось в воде от силы года два. Что еще? С латами то же самое. Порох размок, бочки с водой — понятное дело. Бочонки с вином — часть выпил Сорли Бой за наше здоровье, остальные унесло. Теперь посуда. Матросы и галерники ели на деревянных плошках, пили из кожаных фляг, ведра тоже были из вываренной телячьей кожи, римские безмены для пороха…

— Ага, один мы нашли — помнишь, со свинцовым грузиком.

— Да, но остальные сломались. — Я продолжал листать список. — Холщовые мешки, веревки, инструменты, осадное снаряжение, парусина, деревянные заклепки, гвозди — все пошло прахом. Цепи корабельные и цепи для галерников — железо, все ясно.

— А мушкет, как с ним?

— Чудо! Надо же оставить какой-то процент на чудеса.

— Вот и давай проверим этот процент.

Легко сказать. Для методичного обследования опять приходилось натягивать веревки с запада на восток и с севера на юг через всю бухту. А вот и неприятный сюрприз: водоросли в этом сезоне взяли на себя повышенные обязательства и вымахали в высоту не меньше, чем в прошлом году к середине лета. Это затрудняло поиск. Так или иначе, за исключением нескольких предметов позднейшего времени мы ничего не нашли. Все вымело со дна еще в 1588 году. Члены клана Макдоннелов собрали на пляже урожай, размеры которого никто никогда не узнает.

Но Луи упрямо мотал головой:

— Где мои сорок пушек?

— Кажется, я знаю… Эти пушки принесли несчастье всем владельцам — вначале де Лейве, потом Макдоннелу и, наконец, Чичестеру.

— Это тот, что прошел вокруг света на паруснике?

— Погоди, мы покамест еще в 1597 году. Между кланом Макдоннела и Чичестера началась война из-за скота. Это вообще было излюбленным времяпрепровождением ирландских сквайров, у них все войны начинались из-за трех украденных коров. Так вот, Чичестер обвинил Джеймса Макдоннела в том, что тот «совершил предательство, укрепив замок Дунлус испанскими пушками». Он осадил Дунлус, захватил крепость, а пушки вывез. Год спустя Джеймс с шотландскими Макдоннелами напал на замок Чичестера, взял его в плен, а затем отрубил ему голову. Пушки он, очевидно, повез домой либо распределил между родственниками за помощь… На этом дело не кончилось. Брат обезглавленного, сэр Артур Чичестер, отравил Джеймса в Дунлусе.

Луи не сдавался:

— Все это в высшей степени интересно. Но неужели Джеймс выгреб сорок орудий такого веса?

— Их могло и не быть вообще…

— Как?!

— Подумай сам… В Киллебегсе де Лейва взял на борт 1300 человек, на 700 больше, чем должно было находиться там по норме. И корабль был сильно потрепан. Будем считать по 70 кило на душу; получается лишних 49 тонн. А сорок пять орудий в среднем тоже должны тянуть около 49 тонн. Выходит, чтобы загрузить 49 тонн испанцев, ему пришлось сбросить 49 тонн бронзы. Все очень просто…

— Так они ждут нас в Киллибегсе?

— Бухта Киллибегс огромная, я там был и расспрашивал рыбаков. Никто слыхом не слыхивал о пушках. Если де Лейва побросал их в воду, они погребены в толще ила. Тут потребуется драга…

А чтобы иметь драгу, надо располагать бюджетом военного министерства. Наши возможности были несколько скромнее.

В этом году контингент ныряльщиков увеличился: Луи и Морис прихватили с собой марсельского приятеля Патриса Кутюра. Марк уговорил приехать бельгийского спелеолога (специалиста по пещерам) Боба Детрейя, а в подводных съемках ему помогал молодой ассистент Андре Фасот. В общей сложности нас стало восемь.

Улучшилась и экипировка. Теперь приподнимать здоровые камни мы будем не ломиками, а гидравлическим домкратом — громадины по двадцать тонн ему нипочем. В прошлом году мы не отважились подрываться под них, а предложение «брать» их с помощью динамита я отверг: взрыв мог захватить заодно и предметы поисков.

Мы составили список больших камней. Они лежали в центре богатой зоны и обещали стать сказочным оазисом, если их сдвинуть с места. Мы кружились вокруг, принюхиваясь, как собаки к сумке с провизией. Судя по тому, что́ было найдено по соседству, под камнями просто обязаны были лежать шкатулки с бриллиантами, ведра с жемчугом или, на худой конец, полный золотой сервиз Алонсо де Лейва.

Под первым валуном Луи нашел кусок свинцовой пули. Под вторым — уже целую пулю. Под третьим — ничего. Под четвертым и пятым — по свинцовому ядру. Под шестым — две аркебузные пули и большой кусок астролябии.

Это уже была удача. У меня в пластиковом мешочке хранились части бронзового круга от астролябии, и теперь я мог приставить его к недостающей части. Мы получили вторую старинную астролябию, а остальной мир — двадцать восьмую по счету, если судить по списку, опубликованному директором Британского национального морского музея в Гринвиче.

Благодаря морской астролябии суда отваживались выходить в открытый океан. Инструмент позволял брать высоту солнца над горизонтом или высоту Полярной звезды, а значит, вычислять широту, на которой находится корабль. Астролябия — потомок небесной сферы, которой пользовались древние греки для астрономических измерений, и астрономической астролябии, с помощью которой арабские ученые и средневековые астрологи вычисляли положение небесных тел. Из этого они делали вывод, подходит ли данный момент для войны, путешествия или свадьбы.

Первыми мореплавателями, воспользовавшимися астролябией, были португальцы (первое упоминание датируется 1481 годом).

Аббат Дени, обучавший «на королевский счет» лоцманов в Дьеппе, писал: «Навигация зиждется на двух конечностях — широте и долготе». А для того чтобы определить широту на астролябии, «надлежит остерегаться волнения и выбирать на палубе место спокойное, возле грот-мачты. Засим, продев палец в кольцо, подвесить астролябию и поднимать либо опускать алидаду, покамест луч светила не пройдет через отверстия в центре диоптра».

У нас была теперь почти целая астролябия, недоставало только палубы с грот-мачтой…

НОВЫЕ АРХИМЕДЫ

Методическое обследование новых областей привело нас к нагромождению крупных камней. Домкрат, к сожалению, вышел из строя, и подъемные мешки приходилось пускать в дело столь же часто, как раньше — шахтерский ломик. При тихой погоде операция эта не представляет особых сложностей: вы обхватываете грузовым стропом нужный валун и обволакиваете его паучьей сетью тросов. Затем прицепляете строп к канату подъемного мешка и начинаете надувать его воздухом из баллона акваланга. Мешок всплывает, натягивает строп, камень отрывается от грунта и, спасибо Архимеду, медленно, а затем все быстрее ползет к поверхности. Там вы отбуксовываете всю конструкцию на уже обследованное место и открываете выпускной клапан надувного мешка. Камень медленно опускается вниз.

Все очень просто, верно? Когда описываешь…

Предыдущее лето на побережье Северной Ирландии выдалось тропическое (лучшее лето века!), но в этом году оно было нормальное, то есть отвратительное. Целыми неделями, случалось, мы торчали на приколе в порту. То свирепствовал норд-ост, то далекие бури возле Исландии делегировали нам крупную зыбь. Последнее было самым худшим.

Нырять при волнении — значит бултыхаться в густом супе вырванных водорослей. Видимость — почти нулевая. Подъем валунов в такой ситуации напоминает обмер слона в безлунную тропическую ночь: знаешь, что́ делаешь, но результаты неведомы.

Обматывать стропами камень пришлось одной рукой, ибо второй вы должны вцепиться в ламинарии, иначе вас снесет. Потом по-прежнему одной рукой вы подтягиваете мешки к нужному месту, а надувные мешки из неопрена с нейлоном, пока они не надуты, жутко тяжелы. Море мотает их во все стороны, вы всплываете и зовете на помощь. Втроем, чертыхаясь в дыхательные трубки и толкая друг друга локтями, вы наконец обвязываете камень тросами. Пульс — 140. Чтобы успокоиться, вы втискиваете впускной клапан баллона с воздухом в горловину первого мешка и начинаете его раздувать. Все это — держась одной рукой за хохолки водорослей, иначе волна отнесет вас к Африке.

Раздувшийся мешок ведет себя как безумный, он тычет вас упругим боком или норовит задеть восьмитонным булыжником. Ваша основная забота сейчас — не потерять голову (прошу понимать это буквально), она вам понадобится для того, чтобы следить за ходом операции. Но это не так просто сделать: обезумевшая конструкция вздымает вулканы песка, горячий пот заливает глаза, а стекло маски залепляет игривый пук водорослей.

Иногда зыбь, не останавливаясь, сотрясает мешок до тех пор, покуда не оборвет трос, мешки с воздухом выстреливают к поверхности, а валун тяжело плюхается в двух сантиметрах от ноги. Еще хорошо, когда в двух… Силовые упражнения такого рода вынудили Франсиса провести неделю на берегу, залечивая содранные в кровь конечности.

Нашлись в бухте и орешки, оказавшиеся нам не по зубам: два-три «супермонстра», которые мы не смогли сдвинуть с места. Приходилось подрываться под их устои, что не всегда приятно.

21 июня, занимаясь, по обыкновению, тем, чем не следует, я залез под тридцатитонный обломок скалы, где, как мне показалось, блестел золотой дукат. Добраться до него я не смог и вылез, чтобы прихватить ломик. В этот самый момент мышеловка захлопнулась: скала тяжело плюхнулась на дно…

Когда я пришел в себя, то увидел рядом крупного краба. Он был совершенно невредим, но колыхался брюхом вверх, бездыханный. Краб явно умер от страха, и мне подумалось, не открывает ли этот случай смерти ракообразного от инфаркта новое поле исследований для биологов моря?

Все ныряльщики знают по опыту, что первый вопрос, который задают зеваки в порту, звучит одинаково: «Акулы есть?» Отдыхающие в Порт-Баллинтре не составили исключения.

Наши друзья-рыбаки рассказывали, что атлантические акулы, бывает, попадаются им в сети. Но мы не заметили их ни разу. Однажды далеко на горизонте показалась стая касаток (их называют еще «киты-убийцы»), но они прошли мимо, не удостоив нас даже презрительным взглядом.

Честное слово, иногда даже было обидно, что ничего не случается. Камеры заряжены, оператор наготове, декорации к главе «Схватка под водой с людоедами» на месте, но, кроме робких красноперых рыбок, в кадр никто не попадал. Обидно, потому что у настоящих ныряльщиков за сокровищами всегда бывает что-нибудь этакое — вспомните кино и телевидение! А здесь все не по правилам… Не было ни пальм, ни трехмачтового брига, ни каравеллы с изодранными парусами, беспомощно сидящей на рифе, «…и-тут-дверца-капитанской-каюты-скрипнула-и-показался-окованный-сундук», не было дежурного осьминога, который бы сторожил сокровища, ни тайфуна, ни предателей, ни блондинок в бикини (две минимум для добротной интриги), даже ножи не сверкали во время дележа добычи.

Приходилось с грустью констатировать, что мы были чернорабочими подводных поисков, рядовыми армии искателей, безымянным сбродом, вооруженным угольными лопатами и банками из-под огурцов. День за днем мы, обдирая руки, ворочали на дне камни под присмотром трески, разгребали песок и мечтали лишь о том, чтобы снять водолазный костюм и почесать там, где чешется. В прошлом году, правда, напали разок пираты. Повезло — иначе бы нас вообще подняли на смех.

В начале июня мы познали новый взлет славы. Американский журнал «Национальная география» напечатал мою статью с цветными фото на тридцати двух страницах. Первый номер, пришедший в Белфастскую публичную библиотеку, был украден с полки через сорок пять минут. Второй номер исчез из университетской библиотеки еще четверть часа спустя. Местная газета перепечатала фрагменты из этой статьи, причем наборщик извлек из ящика самый крупный шрифт для заголовка — тот, что был использован для объявления о конце войны. Через всю первую полосу газеты тянулось слово «ЗОЛОТО». Телевидение снова отрядило в море свой летучий отряд, а любопытные карабкались по овечьим тропам на откос с биноклями в руках. Вскоре они убедились, что смотреть, собственно, не на что.

Шла обычная работа. Вставали в 8 утра, в 8.30 — завтракали (кроме дежурного «надувальщика», который поднимался раньше и наполнял у компрессора баллоны), в 9 — грузились на «Зодиак»; до этого облачались в шерстяное белье и два комбинезона. Выходили в море в 10; в 11.15 — первое погружение, три часа работы на дне, пока не кончится воздух в баллонах. Подъем, пятнадцать минут отдыха. Второе погружение — снова три часа на дне.

Вечером — отдых. Одни разбивают извлеченные со дна спекшиеся куски магмы, другие чинят компрессор, движки или латают комбинезоны (после каждого погружения мы вылезали с дырками на локтях и коленях). Я пополняю список или занимаюсь срочной обработкой найденного «материала».

Когда наконец мы вытягиваемся на постели, то понимаем, что охота за подводными сокровищами — всесторонний спорт. Действительно, болит все: лицо, примятое маской, рот от загубника, уши от мотора, спина от лопаты, ноги от камней, плечи от таскания тяжестей, руки от тросов.

В море не бывает суббот и воскресений, так что за сезон мы теряем каждый по восемь — десять кило веса. Пауза наступала только в шторм. Но и тогда Морис объявлял аврал: ремонт снаряжения, очистка лодок. Все принимались орудовать щетками и плоскогубцами, а Франсис получал особое задание — обмерить, взвесить и рассортировать тысячи свинцовых пуль и ядер.

Вечером в непогоду я раскладывал на столе непристроенные обломки серебра и пытался собрать из них нечто бывшее целым незадолго до полуночи 26 октября 1588 года.

Часть вещей мы отправляли в лабораторию консервации при университете Ольстера. Дело в том, что все металлические предметы, долго находившиеся под водой (за исключением золота и свинца), и все органические соединения (кости, кожа, дерево и т. д.) нуждаются в особо тщательной обработке. Например, железное ядро, когда с него сдирают корку ржавчины и песка, кажется абсолютно новеньким. Но достаточно оставить его на открытом воздухе, как через несколько минут оно сделается коричневым, через час — рыжим, а через две недели под воздействием кислорода, влаги и разницы температур сморщится, теряя лоскуты наружного слоя. Пару месяцев спустя вместо ядра у вас останется маленькая кучка ржавчины.

Якоря и пушки ждет тот же удел, но через более продолжительное время.

Деревянный бимс, или скульптура, которую крепили на носу парусных судов, может благополучно пролежать века в донном песке. Но, высохнув на воздухе, дерево мгновенно трескается. Поэтому извлекать подобные вещи, не имея на берегу готового раствора для консервации, значит обречь их на вторую и уже окончательную смерть. А ведь так нередко поступают неопытные любители.

Первую помощь останкам Армады я оказывал на месте, но, если требовалась квалифицированная обработка, я прибегал к услугам лаборатории. Сотрудники ее бескорыстно занимались этим делом. Так, они сохранили новехонький эфес шпаги из «нежного дерева» (по определению университетского ботаника), куски дубовой обшивки галеаса, приклад мушкета, подошвы сандалий и много других ценных вещей.

…Меня легонько трогают за щиколотку. Я целиком подлез под камень, так что снаружи остались лишь нижние конечности. Пятясь, выбираюсь оттуда. Это Луи.

За стеклом маски вижу два круглых глаза и сияющую улыбку. Вокруг шеи у него намотана в три ряда толстая золотая цепь. Целые километры цепи.

Сезон, как я уже говорил, начался без сенсаций. Инвентарный список конца апреля и середины мая выглядел почти как ведомость приемщика вторсырья: одни обломки. Первая золотая монета в четыре эскудо появилась лишь 11 мая. Извлек ее Луи. А в июне с Луи не стало сладу. Мы, стесняясь, выкладывали на палубу какие-то жалкие крохи, а Луи спокойно вытряхивал из своего мешочка дукаты, дублоны и драгоценности в качестве гарнира.

Неподалеку от Порт-Баллинтре ирландцы делают лучшее в мире виски. Как-то под горячую руку я неосторожно пообещал выставлять по бутылке «Олд Бушмиллз» удачнику, который найдет десять монет.

Замечу сразу, что виски необходимо ныряльщику в здешних водах как средство согревания. Достаточно сослаться на моего предшественника мистера Джорджа Кэрью, который подогревал этим зельем энтузиазм ныряльщиков, пытавшихся выудить испанские пушки у западного побережья Ирландии. Вот как он объясняет это в письме лорду-наместнику, датированном 1 июля 1589 года: «…Вчера мы извлекли три бронзовых орудия, однако ныряльщик чуть не захлебнулся, и я уповаю только на отменные качества ирландской водки в видах его скорейшего выздоровления».

Короче, в июне 1969 года мое неразумное обещание едва не поставило финансовое положение экспедиции на грань катастрофы. А когда Луи предстал передо мной на дне с тройной цепью на шее, я подумал, не лучше ли начать употреблять «Олд Бушмиллз» как наружное средство (да простят мне ценители подобное кощунство!).

Цепь была толщиной в палец и длиной 2,56 метра. Весила она 1 килограмм 800 граммов, и этот груз должен был заставить ее несчастного обладателя первым достичь дна… В отчетах того времени испанцы часто упоминали, что англичане срывали с них золотые цепи, иногда вместе с головой. Англичане пишут об этом гораздо сдержаннее. Еще бы! Золото полагалось сдавать в королевскую казну, а мы знаем по собственному опыту, как тяжело бывает это делать.

Медина-Сидония преподнес золотую цепь губернатору Кале, об этом сохранилась запись в судовом журнале. Цепи были обещаны французским лоцманам за провод Армады через Ла-Манш. Цепи же служили приманкой за предательство: осенью 1588 года герцог Пармский предложил английскому полковнику, защищавшему нидерландскую крепость Берген-оп-Зом, 7000 дукатов и по золотой цепи каждому офицеру, если они сдадутся.

Знатные сеньоры на портретах эпохи Возрождения изображены непременно с цепью. Она служила одновременно галстуком, знаком богатства и… дорожным чеком: достаточно было разомкнуть цепь, чтобы заплатить одним звеном за стол, кров и лошадей.

Самая длинная цепь фигурирует на портрете Ричарда Дрейка, исполненном в 1577 году. Ричард был кузеном и торговым агентом сэра Френсиса — он продавал невольников и добычу, захваченную адмиралом-корсаром в знаменитых набегах. Таким образом, его дела процветали, и он не считал нужным это скрывать: я насчитал на его груди четырнадцать рядов тонкой цепи, то есть она вытягивалась на двадцать метров!

К сегодняшнему дню в мире сохранилось всего две подобных цепи. Они выставлены в двух музеях. Дело в том, что, когда мода на них прошла, золото было расплавлено. Это придавало нашей находке особую историческую ценность.

Море играло с нами в кошки-мышки. То заставляло впустую перепахивать дно, то вдруг выставляло напоказ диковины.

После обеда Луи набрел на вторую цепь, длиной 76 сантиметров и поразительно хитрой работы — каждое плоское колечко проходило в три следующих (как только умудрились это сделать!). Хрупкая цепочка была целой, но свернутой в узлы; у нас ушло несколько вечеров на то, чтобы ее распутать.

В «день двух цепей» Луи выгреб еще тридцать золотых монет. Но мы едва скользнули по ним взглядом. «Ничего новенького?» — капризно спрашивали мы, когда голова Луи всплывала у борта. Он отрицательно мотал ею, швыряя в лодку тяжелый мешок Деда-Мороза.

После Луи наступил праздник и в моей расселине. У подножия рифа я обнаружил склад серебряной посуды — граненой, чеканной, с золотым покрытием. К сожалению, целой вещи не оказалось ни одной: блюда, тарелки, чаши без ручек, ручки без чаш, подставки от супниц, носики от соусниц, сахарницы, перечницы, солонки, канделябры и даже чернильницы.

Потом я напал на золотую жилу: по шесть — десять монет в день, и в качестве премии — золотой медальон или пустая рамка. Некоторые рамки были когда-то браслетами, я видел такой на портрете Рубенса, другие — эмблемами, крепившимися на шляпах или на перевязи поверх камзолов.

Андре повезло: он нашел целую пару медальонов с жемчужинами, вкрапленными в рамку. Бедняга Боб, перелопатив гору песка, извлек лишь половину свинцовой пули и подозрительную кость. Франсис в этом сезоне разделил с ним невезение, но Морис, специализировавшийся еще в прошлом году на дукатах и неаполитанских эскудо, регулярно поставлял нам то Карла V в виде римского императора, то Филиппа II в короне или без нее.

Мой рекорд 1969 года исчислялся семнадцатью золотыми монетами за один рабочий день, то есть за шесть часов пребывания на дне. Конечно, рядом с тридцатью штуками Луи это не бог весть что, но зато ни одна не пропала во время сеанса фотографирования. Все семнадцать благополучно достигли берега.

В общей сложности с места крушения «Хироны» было извлечено 405 золотых монет, 756 серебряных и 115 медных. Они были отчеканены в шести странах: Испании, Португалии, королевстве Обеих Сицилий, Генуэзской республике, Мексике и Перу. Монетные дворы находились в четырнадцати городах: Севилье, Толедо, Сеговии, Мадриде, Бургосе, Куэнке, Гранаде, Ла Корунье, Вальядолиде, Мехико, Лиме, Потоси, Лиссабоне и Генуе. Это разнообразие доказывает, что мы так и не добрались до сундука с королевской казной, а вытряхнули карманы пассажиров, пожелавших принять участие в завоевании Англии.

Некоторые монеты представляли собой большую редкость, две были просто неизвестны доныне. На части значились аномалии: орфографические ошибки, перевернутые даты — словом, всё, от чего подпрыгивают на месте завзятые нумизматы.

Для нас же это были просто красивые вещицы, которые мы с удовольствием разглядывали вновь и вновь, ибо каждая из 1276 монет, найденных под толщей воды, открывала страницу истории.

Впервые объединившись в 1469 году в результате брака между Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским, Испания официально стала государством лишь десять лет спустя. В 1492 году весь Иберийский полуостров был очищен от мавров. На наших монетах в четыре и восемь эскудо Изабелла и Фердинанд были изображены в окружении своих гербов (Кастилия, Леон, Арагон, Каталония и Балеары). Там же на видном месте помещался символический гранат — знак недавнего покорения Гренадского халифата. Монетам уже исполнился век, когда они попали на «Хирону».

Карл I Испанский (он же Карл V, император Священной Римской империи) правил вначале с помощью своей матери Иоанны (регентша Иоанна Безумная, вдова Филиппа Красивого). От этой эпохи сохранилось с десяток дукатов с надписью «Карл и Иоанна Испанские и Сицилийские», потому что Карл был также королем Обеих Сицилии со столицей в Неаполе. На Неаполитанском монетном дворе отчеканили все наши золотые дукаты и серебряные полудукаты с изображением императора Карла V в римских доспехах. В Неаполе же снарядили «Хирону» и три других галеаса в помощь королю Филиппу II, сыну Карла.

От царствования Филиппа нам достались почти все монеты, за исключением лишь полуреала и четверти реала.

Испанские короли были одновременно королями Вест-Индий, то есть Америк. Об этом напоминала надпись «Филипп, божьей милостью король Испанский и Индейский». Как и его отец, Филипп чеканил множество монет в Мехико, Лиме и Потоси (город, находившийся тогда на севере Перу, а сейчас на территории Боливии). На некоторых мексиканских монетах значился девиз «Дальше!» между двумя Геракловыми столбами на фоне волн. Древние греки верили, что мир кончался Геракловыми столбами, то есть Гибралтарским проливом, а «Дальше — ничего!». Но славный Кристобаль Колон, больше известный как Христофор Колумб, доказал в царствование Изабеллы и Фердинанда, что это не так.

Как я упоминал уже, Филипп в юности был женат на Марии Тюдор. Это событие осталось запечатленным на монете. Надпись гласила: «Филипп, король Англии, Франции и Неаполя, принц Испанский». Почему вдруг король Франции? Дело в том, что англичане все еще оккупировали тогда город Кале, последний плацдарм на континенте и символ их притязаний на французский престол.

Армада собиралась в Лиссабоне, и в ее составе были португальские формирования (Португалия попала под корону Филиппа в 1580 году). Вот почему мы подобрали множество португальских монет.

Поскольку сам я крайне слаб в нумизматике, мне пришлось консультироваться у специалистов. Одним из них оказался восторженный, несмотря на типично ирландскую фамилию, профессор Майкл Долли.

— Вот, профессор, смотрите, — представил я нумизмату странную серебряную монету, найденную Луи где-то в заброшенной расселине. — На одной стороне — замок и надпись «Герцог и губернатор», а на другой — гибрид лузитанского и георгиевского креста. Написано — «Конрад, король»… Как король мог быть одновременно губернатором? Может, еще и супрефектом?

— Боже мой! — взвился в воздух Долли. — Да это же «конрад»!

В самом деле, именно так и значилось на монете.

Нумизмат, изредка приземляясь в кресло, объяснил, что эта монета — генуэзская, скорее всего современница Армады, но отчеканена по древнему образцу. Она внушала итальянским купцам и банкирам такое доверие, что ее выпускали до XVIII века, хотя все давным-давно забыли, кто такой Конрад. Подобная вещь повторялась не однажды. Скажем, в Вене до сих пор чеканят серебряные талеры с Марией-Терезией для… Йемена, где они имеют официальное хождение.

Что касается короля, то это был Конрад II, занявший французский трон после устранения династии Каролингов. Он завоевал Италию и короновался в 1027 году железной короной ломбардийских королей. Одновременно он получил право стать дожем и губернатором бывшей древнеримской провинции Лигурии, которая стала позже Генуэзской республикой.

Профессор Долли перелетел к шкафу, достал роскошно изданный справочник и показал мне моего «конрада» с пометкой «очень редкая монета».

Кстати, тогда же в кабинете Майкла Долли развеялся миф о камеях с двенадцатью «цезарями». Оказалось, что это были византийские императоры. А если так, то медальоны вполне могли принадлежать Мануэлю Палеологу, прямому потомку константинопольских владык, чье имя значилось на почетном месте в списке офицеров Армады. Разве не приятно было ему вступить в побежденный Лондон с портретной галереей предков на груди?..

ЭПИЛОГ

Кончался сентябрь. Почерневшие водоросли поникли, словно знамена к концу долгой баталии. Холодное дыхание Арктики выгнало нас из воды окончательно. Пора, давно пора. Пристяжные ремни аквалангов покрылись слизью, ракушки поселились под ластами, моторы и компрессоры испустили дух, резиновые лодки прохудились во многих местах, а на комбинезонах у нас было уже больше заплат, чем фабричного материала.

Луи отдает последний баллон. Мне хочется запечатлеть в памяти кусок дна, где я оставляю свое сердце. Все, что хотелось узнать, я теперь знаю. Догадки обрели доказательства.

Сечет мелкий дождичек. Небо совсем низкое. Сидя на корме «Зодиака», я клонюсь в такт волнам и жадно смотрю на бухту.

Вот здесь в бурную октябрьскую ночь 1588 года «Хирона», двигаясь вдоль берега, наскочила на подводный риф — в отлив он не доходит всего лишь четыре метра до поверхности, а «Хирона» была перегружена. У подножия рифа Марк нашел якорь, а я — астролябию. Значит, капитан понял, что их может снести на скалы. Сбросили якорь. Вахтенный штурман вышел с астролябией на палубу, отчаянно вглядываясь в обложное небо, надеялся увидеть звезду.

Но волна уже начала разворачивать корабль вокруг рифа. Пытались ли они спустить шлюпку? Наверное, не успели. «Хирона» с размаху ударилась о мыс Лакада. Из раскроенных трюмов высыпались ядра и свинцовые чушки, посуда и провиант. Пушки откатились немного дальше.

А люди? Они прыгали в воду, но их швыряло о скалы и уносило течением. Волна за волной выбрасывала обломки корабля и тела мертвецов с набитыми карманами на берег (будущая пожива Джеймса Макдоннела).

Корма «Хироны» ушла вдоль мыса Лакада, оставив за собой железный след из ядер.

Триста восемьдесят лет море перемешивало останки. А потом пришли мы, чтобы распутать загадки содеянного им.

Мы молчали. Да в такую минуту и не нужны слова. Шесть тысяч часов, проведенных под водой, говорили сами за себя. Мы сделали все, что в наших силах. Разумеется, подобрано не все, Порт-на-Спанья хранит еще в песке и расселинах часть багажа «Хироны». Для других.

Помню, как затаив дыхание я старательно извлекал из пещеры крылатую саламандру, инкрустированную рубинами. У меня было впечатление, что прошло минут сорок. Потом оказалось, что я пролежал на дне три часа. Она легла в ладонь, почти невесомая, дрогнула и словно затрепетала крылышками. Мордочка ее осветилась подобием улыбки, и я улыбнулся ей в ответ.

В тот день я понял, что остался ребенком, и поклялся себе оставаться им как можно дольше, сохранить в себе детскую способность радоваться и заниматься вещами, на которые «взрослые» смотрят со снисхождением. Потому что только тогда я бываю счастлив…

Что станется с сокровищами «Хироны»?

Покамест они лежат в сейфе одного из белфастских банков. Крупные вещи — пушки, ядра, навигационные инструменты и т. п. — в лаборатории университета Ольстера. Теперь их будущее не в моей власти.

Открытие и изучение французско-бельгийской группой аквалангистов останков корабля, снаряженного королевством Обеих Сицилий, частично вооруженного в Испании, плывшего под командованием генуэзца, но входившего в состав «Непобедимой армады», имевшего на борту пассажиров разных национальностей, потерпевшего крушение в водах Северной Ирландии официально в мирное время, но фактически в период военных действий, ставит поистине неразрешимые юридические затруднения.

Чем являются в глазах закона найденные вещи: военной добычей? Историческими ценностями? Потерянным имуществом? Бесхозным инвентарем? Вопросы можно задавать до бесконечности.

После многочасовых переговоров моего поверенного с британским министерством торговли было решено считать поднятые нами со дна бухты драгоценности «грузом потерпевшего крушения судна». Так, будто речь идет о партии антрацита или металлолома. В течение года любой человек, претендующий на владение «грузом», мог заявить о своих правах. Именно так и поступило в последний момент испанское правительство.

В претензии было отказано, но… воз и ныне там. Не знаю, сколько должно пройти лет и сколько литров чернил пролито, прежде чем будет принято окончательное решение.

Лично мне было бы бесконечно жаль, если коллекция уплывет с аукциона по домам частных «любителей» в Техас, Швейцарию или Аргентину. Моей мечтой было бы видеть ее выставленной целиком в зале какого-нибудь музея, скажем, в Музее Ольстера, в Морском музее в Гринвиче или Музее мореплавания в Мадриде. Но, увы, над этой частью экспедиции я не властен.

Перевод с французского М. Беленького.