Оккупация

Глава 1

Зек носил странную кличку — Гамлет. Можно было бы сказать — красивую, если бы она хоть как-то соотносилась с внутренним миром осужденного. Однако ничего общего с шекспировским героем у заключенного не было, и имя такое он получил, скорее всего, по прихоти своих приятелей.

Разболтанной походкой Гамлет приближался к третьему бараку и чувствовал, что с каждым шагом ноги его все больше слабеют. Идти к Лепиле решительно не хотелось, а в голову продолжал лезть всяческий вздор.

О третьем бараке по зоне ходило немало слухов, большую часть которых смело можно было называть скверными . Само собой, верить в них Гамлет не спешил, однако факт оставался фактом: после появления на зоне Лепилы ни один из воров более не совал своего носа в «чумной» барак. Приближенные кума — и те предпочитали держаться от здания подальше. Даже обычный шмон в третьем бараке не проводился уже два или три месяца, что само по себе говорило о многом…

Обогнув аллею с шеренгой однотипных, пестрящих восклицательными знаками плакатов, Гамлет миновал здание инструментального цеха и, оказавшись во дворике готовой продукции, в нерешительности остановился. Именно отсюда открывался краешек злополучного барака — того самого, в котором до появления Лепилы жили исключительно фитили, доходяги и боящееся всего на свете «мужичье». Теперь все изменилось: барак стал подобием автономной области, может быть, даже республики. И немудрено, что авторитетных людей подобное обстоятельство с каждым днем раздражало все больше. Как известно: жить в государстве и быть свободным от него — не положено…

Как ни озирался Гамлет, наблюдателя, оставленного следить за бараком, он заметил лишь в самую последнюю секунду. Неспешно выйдя из-за дерева, бывалого вида каторжник взглянул на гонца чуть ли не с сочувствием. Видно, успел тут уже всякого насмотреться.

— К Лепиле идешь?

— К нему… — радуясь возможности хоть немного оттянуть щекотливый момент встречи, Гамлет задержался возле наблюдателя. — Как оно там? Никаких изменений?

Тот неопределенно повел плечом.

— Да вроде ничего.

— А где клиент?

— Кажись, на месте.

— Что значит «кажись»?

И снова зек пожал плечами.

— Как с вечера зашел, так больше не показывался.

— Кто-нибудь еще туда забегал?

— Из наших — никто.

— А не из наших?

— Да тоже вроде чисто. Режим соблюдают, особо не шумят…

Опять эта неопределенность — «кажись», «вроде»… Впрочем, когда наблюдаешь за третьим бараком, об определенности забываешь быстро. Гамлет тоже разок шпиковал за Лепилой — так что успел почувствовать на собственной шкуре, что это за радость такая. Даже просто в спину глядеть казалось непросто — уже через пять-десять минут начинал ловить глюки. Да и ноги сами собой выделывали такие кренделя, каких не бывало и после доброй пирушки. Пока шел за Лепилой — вконец захмелел. Казалось, что с каждым шагом отпивал по глотку крепкой сивухи. А в самом конце запомнился взгляд, который бросил на него Лепила — усмешливый, понимающий. Словно спрашивал, гад, — понравилось или нет угощение? А Гамлет и ответить-то ничего не мог — так его развезло…

— Ладно, смотри дальше, братан…

Гамлет вышел за утлую калитку, перешагнул через брошенный ящик и снова остановился. Что-то было не так, и это «что-то» терзало и мучило душу заключенного. Он неотрывно глядел на «чумной барак» и почти физически ощущал проистекающую от серого здания угрозу. Странная штука, но чертов Лепила в считанные недели умудрился изменить атмосферу зоны. Вся иерархия полетела к чертям собачьим, масть и касты перемешались самым клоунским образом, даже «петушня» приподняла головы. Самое же непонятное крылось в том, что ни кум, ни воры даже не пытались как-то исправить положение. Смотрели на все творящееся сквозь пальцы и помалкивали. Впрочем, воровская масть наконец-то зачесалась. Собственно, потому Гамлет и топал сейчас к мятежному бараку. Следовало передать Лепиле «черную метку» от смотрящего — знак, который мог бы вызвать инфаркт у любого сидельца. Метка приглашала Лепилу на сход — приглашала, как равного, хотя лучше многих других Гамлет представлял себе, что обычно следовало за подобными приглашениями…

Он нерешительно шагнул вперед, и в груди тотчас тревожно екнуло. Показалось (или так оно было в действительности?), что со стороны барака повеяло промозглым ветерком. И ведь не первый раз он такое чувствовал! Вчера было то же самое. И неделю назад, когда, доказывая себе собственное ухарство, он неосторожно приблизился к зданию. Да и Ренат с Драным признавались на последней пьянке, что обожглись именно вблизи «чумного» барака. Хотели хмельным делом заглянуть в гости, но не сумели даже приблизиться. Ренат поскользнулся на ровном месте и растянул лодыжку, а у Драного, бросившегося ему на помощь, приключилось что-то с глазами. По словам зека, он попросту ослеп. Наверное, минуту или две ничего не видел, кроме полнейшей черноты.

Позднее братки свалили все на паленую водку, но тут уж они обманывали сами себя — юлили по полной программе, поскольку не желали верить в непонятное. В сущности, самая скверная штука на зоне — вляпаться в непонятное. Но одно дело, когда непонятки организовывают недруги, и совсем другое, когда «непонятное» возникает само собой, казалось бы, из ничего. Как бы то ни было, но вокруг барака, в котором с недавних пор поселился Лепила, закручивалась натуральная чертовщина, и если выслушивать все то, что рассказывали обитатели зоны, голова немедленно шла кругом.

А впрочем, плевать! Гамлет встряхнулся. С каких это щей он, представитель «синей» касты, забивает себе мозги детскими страшилками? Мало ли о чем судачит мужичье! Черная кость — на то и черная, чтобы успокаивать себя досужими байками…

Натужно улыбнувшись, Гамлет почти заставил себя шагнуть повторно, и в ту же секунду нечто упругое, словно хвост гигантской рыбины, хлестнуло по правой щеке. Точно рука великана протянулась от барака и огладила отважного зека. Гамлет даже головой взбрыкнул. Сердце скакнуло, выдав заячью дробь, а в голове обморочно помутилось. И ведь не объяснишь потом никому, не расскажешь, как оно было в действительности. Потому что объявят боталом и засмеют. Помнится, он тоже гоготал вместе со всеми над Ренатом. Гоготал, хотя и чувствовал, что правду корешок рассказывает, не чудит. А, в общем, сам виноват! — проще следовало поступить: накатил бы перед выходом стакашек чифирку — и не было бы никаких страхов.

Конечно, байкам, что распускала зоновская голытьба о чудесах третьего барака, Гамлет не слишком доверял, но так уж устроена человеческая память, что в голове оседали те или иные слушки, а охочие до сказок зеки еще и приукрашивали реалии, превращая мелкие страсти в нечто ужасное. Рассказывали, например, что сам Лепила ежедневно съедает по живой крысе, спит на голой земле в отдельном закутке, а вместо зарядки по полчаса стоит на голове. Еще говорили, что Шута, шестидесятилетнего блатаря, проведшего на зонах две трети своей жизни и всерьез вознамерившегося помирать, Лепила поднял на ноги в два дня. Спорить с этим было трудно, поскольку Шут слыл на зоне персоной известной. С туберкулезом он познакомился еще в отрочестве — во времена своего первого срока, а позже к туберкулезу добавил добрый букет хворей. Как бы то ни было, в последние месяцы чувствовал себя Шут хуже некуда, и мало кто сомневался, что не сегодня-завтра ветерану лагерей придется заказывать деревянный бушлат. Его и амнистировать пытались неоднократно, и в лазарет помещали чуть ли не насильно, однако упрямый старик самовольно шел в отказ. В случае досрочного освобождения грозился тотчас что-нибудь подпалить или взорвать. Не хотел старикан на волю, хоть ты тресни. Да и некуда ему было по большому счету подаваться — ни родни, ни жилья, ни особого желания жить. Братва же, опасаясь заразы, отселила больного в менее престижный барак. Такое на зонах случалось не часто, однако не столь уж и редко, поскольку всех, как известно, не вылечишь, а помирать все равно когда-нибудь нужно. Вот и решили, что пусть себе помирает среди опущенных. Им-то терять все равно нечего, а «добрым» людям лучше держаться от заразы подальше. Однако Шут не помер. Не помер, поскольку на зону прибыл Лепила. И в первый же день своего приезда новоприбывший лекарь заголил умирающему грудь, что-то зловеще пошептал над ней, по-шамански пошевелил руками, и этой малости больному хватило, — Шут тотчас пошел на поправку. Почти сразу начал есть, а на третий день на своих двоих заявился в столовую. При этом демонстративно устроился подальше от бывших корешков, видимо, хорошо запомнив, как отселили его за ненадобностью. А через неделю он и на работах стал появляться, что было вовсе удивительно, поскольку старик давно значился в полном отказе. Да что там отказ! — Шут воевал с администрацией давно и люто, дважды резал на плацу живот, кидался на проволоку, с голыми руками схватывался с псами! А тут притих и перекрасился…

Еще рассказывали вовсе чудное — будто Лепила сотворил что-то такое и с бараком: комнату себе умудрился выгородить и нары как-то по особому передвинул. В итоге стало в бараке вольготно и уютно. То есть метраж, понятное дело, остался прежним, а вот места стало значительно больше. Во всяком случае, и стол бильярдный сумели разместить, и трапецию с брусьями, и даже притащили неведомо откуда огромный на сто с лишним литров аквариум. Это было сложно понять, но зеки, не сговариваясь, твердили об одном и том же. Мол, и дышать стало легче, и локтями за койки перестали цеплять, а почему — хрен его знает.

Впрочем, дышать стало легче, возможно, по той простой причине, что Лепила ввел запрет на курево. Тоже, кстати, чудная вещь! Мыслимое ли дело — запретить зеку курить? Пожалуй, это было еще тяжелее, чем запрет на чифир. Однако Лепила не только вводил запреты, но и добивался полного их выполнения. Как бы то ни было, но обитатели третьего барака действительно не курили — даже тогда, когда их никто не видел, и было в этом тоже нечто странное, отдающее явной чертовщиной. Над этим можно было смеяться, но Лепила действительно подчинял себе людей — без крика, угроз и кулаков. Во всяком случае, ни Гамлет, никто другой не слышали, чтобы Лепила кого-нибудь наказывал. Тем не менее, заключенные его слушались. И ладно бы вся эта муть касалась только третьего барака, но ведь нет! Опасное разложение разливалось и дальше. Мало-помалу начинали борзеть доходяги, все чаще заговаривали о конституционных правах, на «нормальных» же людей косились волками. Кое-где доходило уже до прямых столкновений, и ведь не получалось одерживать над ними верх! Вспыхивавшие конфликты завершались практически ничем. То есть без особой крови, но и без явных побед. Вроде как и мужикам нос утирали, и синим. Происходило что-то вроде боевой ничьи. И яснее ясного было, что за всем этим стоит Лепила — с его пронизывающим взором и мягким обволакивающим голосом. Спеленать бы его с первых шагов, да вот отчего-то не решились. Может, потому и не решились, что лечить он действительно умел. Да и с продуктами, чего греха таить, тоже крепко помог. На кухню несколько раз зашел, с администрацией пошушукался, сам лично битые сутки просидел над распределителем воды, установив какой-то мудреный фильтр, а после созвонился с чинушами из министерства, заставив выслушать все свои требования. В итоге кормить начали лучше и сытнее, а солоноватая, вечно отдающая нефтью вода стала ничуть не хуже родниковой. Даже по себе Гамлет чувствовал, что в последнее время совершенно перестал мерзнуть, да и количество прыщей с фурункулами резко уменьшилось. Значит, действительно, пошли реальные калории — без всякого обмана. Если бы еще мужичье не наглело — и черт бы с ним — с Лепилой! Но закавыка в том и таилась, что Лепила ни на кого не оглядывался и ничьих авторитетов признавать не собирался. Более того — он замахнулся на высший порядок зоны, посмев возражать негласным хозяевам бараков, а этого смотрящий простить уже не мог.

Столкновение произошло на недавнем сборе. Именно тогда Хан подтвердил смертный приговор недавно этапированному на зону Зулусу — стукачу, предательство которого подтвердили двое бывших сокамерников. Само собой, стукачей хватает на всех зонах, но не всех ловят. Зулуса же поймали что называется за руку. А значит, и наказать должны были более чем сурово. И все бы, конечно, сладилось, как положено, но стукач на этот раз попался верткий — теряться не стал, вырвался из рук быков и тут же слинял в третий барак под крылышко Лепиле. И ведь приняли его там! Дали, как говорится, кров, приют и политическое убежище. Двое из бойцов Хана сунулись было за ним, но Лепила их попросту выставил. При этом так напугал, что пацаны прибежали обратно с щелкающими зубами и позеленевшими лицами. При этом объяснить, что же с ними стряслось, ни тот, ни другой так и не смогли. Как бы то ни было, но Хану бросили в лицо перчатку, и следующий ход был за хозяином зоны.

Колени его чуть подрагивали, однако ступал он вполне уверенно. Как ни крути, за ним стояла вся синяя зона — сотни братков, ведомых нерушимыми уголовными понятиями. Заходить в жилую часть барака Гамлет не стал, — благоразумно задержался в прихожей.

— Мне бы Лепилу, — сказал он худосочному мужичку сидящему на табурете с иглой и драными носками в руках.

— Лепилу? — удивился мужичок.

— Я что, неясно выразился?

— Так это… Занят он. — Мужичок наконец-то понял, кто перед ним, чуточку приподнялся. — Может, что передать?

— Сам передам, не дергайся. — Гамлет поморщился. — Вызови его сюда. Скажи, сообщение пришло. От Хана.

Чуть подумав, мужичок встал с табурета, недоштопанный носок аккуратно упихал в карман. Снова о чем-то подумал и, зашаркав ногами, вышел за дверь. Проводив его прищуренным взором, Гамлет шагнул вперед, хозяйски оседлал оставленный мужичком табурет. Даже не озираясь, он уже понял, что барак и впрямь существенно отличается от прочего зоновского жилья. Это трудно было определить словами, однако определенная странность тут действительно присутствовала. Гамлет лихорадочно соображал, пытаясь понять, что именно вызывает у него недоумение, но подходящий ответ никак не находился. Прихожая, выцветший пол, обшарпанные двери кладовок — все было до оскомины знакомо, и все же нечто особое отличало этот барак от других. То ли дышалось здесь как-то по-другому, то ли свет был какой-то иной — словно и не под крышей оказался, а под вольным небом.

А чуть позже появилось и подходящее словечко: простор! Ощущение воли и отсутствие всяческой тесноты — вот, что окутало Гамлета в невзрачной прихожей. А еще через минуту он сообразил, что здесь начисто отсутствуют какие бы то ни было запахи — эти вечные спутники людских общежитий. Ни скисшей вони мужского белья, ни ароматов крысиного помета, ничего. Обычный ничем не раздражающий воздух.

Он готов был ждать столько, сколько понадобится, но «ответ» пришел довольно быстро. Все тот же худосочный мужичок приблизился к Гамлету, неловко покачал головой.

— Сейчас он выйти не может.

— Чего?

— Занят уж очень, — извиняющимся тоном произнес мужичок.

— Занят?… — Гамлет воинственно приподнял голову. — Меня Хан прислал, он что, не понял?

— Он все понял и велел передать, что к нужному часу на сход явится.

— Так ведь это… — Гамлет растерялся. — Я ведь вроде ничего еще не говорил.

— А это ему без надобности. — Не без некоторого высокомерия отозвался мужичок. — Лепила велел передать, что про сходку все знает. Зулуса он не сдаст, но на разбор явится, ответ перед Ханом держать будет. Все, как положено.

Слово-то какое подобрал — явится!.. Гамлет только головой покрутил. Такого он не ожидал. Все выходило и проще и сложнее одновременно. По всему выходило, что здешний вождь сознательно шел на обострение отношений, даже не пытаясь как-то оправдаться перед обществом. Это казалось уже не просто странным, а в высшей степени ненормальным.

В мозгу Гамлета замкнуло, все слова сами собой вылетели из головы. Злость и растерянность гуляли в груди, заставляя сердце трепетно подрагивать. Что-то шло не так, никак не желая выстраиваться в логическую цепочку, однако взять себя в руки и спокойно проанализировать ситуацию у Гамлета не получалось.

— Мда… — протянул он. — Хорошо же вы тут устроились.

— А у нас тут вообще коммунизм. — Немедленно откликнулся мужичок. — И пайка по справедливости, и нормы реальные…

— Нормы, говоришь? — Гамлет пригляделся к мужичку повнимательнее, но ожидаемой издевки не уловил. Похоже, дурачок действительно верил в то, что говорил. А раз так, то и базарить с ним было бессмысленно. Пора было уходить, и Гамлет неспешно поднялся. Чтобы хоть как-то завершить свою миссию, грозно добавил:

— Время встречи — четырнадцать ноль-ноль, в кочегарке. Желательно не опаздывать.

Мужичок легковесно кивнул.

— Уж как-нибудь…

Шагнув на выход, Гамлет вновь оглянулся.

— Но ты все точно передал? — он постарался придать взгляду грозовую силу, однако на мужичка это совершенно не подействовало.

— Точнее и быть не может. — Тот снова уже усаживался на табурет, вынимая из кармана драные носки. Было ясно, что дальнейшие переговоры его ничуть не волнуют.

Чувствуя себя в дурацком положении, Гамлет торопливо покинул барак. Уличный ветерок встретил его за порогом, ласково обыскал, скользнув по бокам прохладными ладонями. Зек испуганно встрепенулся. А вдруг доходяга подшутил над ним? Мало ли что он там наболтал Лепиле! Гамлет ведь его не проверял! Вот и получится фокус сквернее некуда. Хан с авторитетами будет ждать, а Лепила возьмет и не придет!..

На душе враз стало пусто. Однако и возвращаться Гамлет не стал. Чуть потоптавшись на месте, он неспешно двинулся от барака, добравшись до инструментального цеха, свернул за угол. В лицо тут же пахнуло едкой гарью. Гамлет поморщился. Чудно, но под открытым небом дышалось значительно тяжелее, чем в «чумном» бараке…

Глава 2

— Ну, а командовать нами теперь будет Дюгонь.

— Кто, кто? — Потап Шматов — по отчеству Ильич, а по чину капитан милиции, удивленно свел на переносице кустистые брови. — Какой еще, к черту, Дюгонь?

— Деревня! — Сергей Миронов, его коллега по цеху, снисходительно похлопал Потапа по широкому плечу. Тут же фыркнул, припомнив, что точно так же его утешали столичные офицерики. Собственно, и объяснения он выдавал своему другу примерно те же: — Дюгонь, братец ты мой, это монстр. Бронтозавр, перед которым лебезят даже кремлевские министры.

— Значит, снова человечек из конторы?

— Поднимай выше! Это, Потап, государственная разведка. И не ГРУ, а нечто еще более крутое.

— Куда же круче?

— Значит, есть куда. Во всяком случае, грушники у этого человека тоже находятся в подчинении.

— Хорошенькое дело! Ну, а звание у твоего монстра какое?

— Вот этого я тебе не скажу. Да и никто, наверное, не скажет. Знаю только, что у них там, как у «смершевцев» в войну, звания погонам мало соответствуют.

— Это как же?

— А так. Лейтехи могут полканами командовать, а капитаны, вроде тебя, на генералов шикать.

— Если на генералов, то я бы тоже согласился.

— На генералов шикать все согласны, только этот Дюгонь — птица еще та, и уж коли залетела в нашу глушь, то перья будет драть по-черному.

— Он что же — вроде Дениски Трофимовича?

— Пожалуй, даже хуже, хотя ведомство — аналогичное. Тебе еще повезло, ты в отпуске гулял, а я к нему разиков пять уже на ковер сбегать успел.

— И о чем же он тебя пытал?

— О Вадике, разумеется.

— А почему такая странная кликуха?

— Почему же странная. Дюгонь — животное красивое и большое, близкий родственник ламантина, но тот толстый, неуклюжий и хвост имеет лопатообразный. А у дюгоня хвост изящный, как у дельфина. Быстр и прожорлив. В древности, кстати, именно дюгоней нередко принимали за русалок.

— Да уж, вижу ты подготовился изрядно!

— Успел кое-что… — Сергей украдкой оглядел полупустое помещение, невольно поежился. Местом сегодняшней встречи Дюгонь выбрал последний этаж здания областного правительства. На такой верхотуре им случалось бывать не часто, и Мирону показалось, что он явственно ощущает, как медлительно раскачивается здание. — Но самое главное я еще тебе не сказал. Ты мне не поверишь, но эти супербдительные пентюхи его упустили.

— Что?

— А то самое! Сбежал от них Вадик. Потому и шорох подняли до небес.

— Во дает! — Потап одобрительно кивнул и тут же нахмурился. — Это какая же каша теперь заварится!

— Уже заварилась. — Миронов отхлебнул из бокала шипучей колы, звучно причмокнул губами. — Но Вадик не просто сбежал, — он смылся грамотно. Я так понял, на него многие столичные зубры облизывались, — потому и засадили для надежности в Лефортово. Только там Вадик не засиделся. Сделал всем им ручкой и был таков. Сначала в документах все перемешал, а после и память кое-кому из следователей почистил. Словом, вышло так, что его вместе с какими-то шестерками этапировали из Москвы и услали куда-то аж в Воркутлагерь. Потом следы всплывали где-то под Хабаровском и снова у нас — под Пермью.

— Лихо!

— То-то и оно. Ты ведь знаешь его способности!

— Еще бы! Даже странно, что он оставляет им какие-то следы.

— Все верно, мог бы уйти чисто, но почему-то предпочитает играть в кошки-мышки. — Сергей протяжно вздохнул. — Короче говоря, Дюгонь подозревает, что он вернулся в родные края. Ну, и начинает соответственно разбрасывать сети. Сейчас спецура оздоровительный центр «Галактион» шерстит, за коллегами его бывшими приглядывает. Разумеется, и о нас, вспомнили.

Потап придвинул к себе вазочку с мороженым, рассеянно ковырнул пузырчатую массу.

— Жалко мне Вадика. Не дадут ему жизни.

— Не волнуйся, уж Вадик за себя постоять сумеет. — Сергей изобразил кислую мину. — Мне нас с тобой жаль.

— А нас-то чего?

— Ну, во-первых, изведут допросами, а во-вторых, Вадик, как ни крути, нашим с тобой тайным резервом являлся. В случае чего и помочь мог.

— Мог — это точно.

— Ну вот, а теперь и в «Галактионе» лапу сосут, и девчонка его тоскует, и перегородка твоя носовая навеки останется неизлеченной.

— Чего уж навеки-то?

— А ты что, сам к хирургу пойдешь? Знаю я твою заячью душу, — носа туда не сунешь.

Потап, поморщившись, отодвинул от себя мороженое.

— Ладно, что с Дюгонем будем делать? Он ведь меня тоже к себе ждет.

— Да ничего не будем делать. — Миронов поморщился. — Сходишь к нему, побеседуешь. Авось, что-нибудь новенькое выплывет.

— Ну, а про что стоит умолчать?

Сергей Миронов покачал головой.

— С этим джигитом лучше не юлить. Тем более, что про Вадьку он знает все лучше нашего.

— А если знает, зачем мы ему сдались?

Миронов философски пожал плечами.

— Откуда же мне знать? Дюгонь его ищет, а мы — тот возможный хвостик, за который Дымов может, в конце концов, ухватиться. Кроме того, сдается мне, что Вадик им очень сейчас нужен. Настолько нужен, что они согласны с ним дружить, понимаешь?

— Ну?

— А значит, согласны дружить и с нами.

Чуть помолчав, Потап неуверенно предположил:

— Внешняя политика?

Миронов кивнул.

— Скорее всего. С данными Вадима это же мышиные семечки! Любого Джеймса Бонда за пояс заткнет.

— Это как раз и плохо. — Вздохнул капитан Шматов. — Как появляется у нас что-то ценное, тут же и норовим приспособить для войны.

— Ну, положим, Вадьку-то не очень приспособишь. Парень головастый — сам кого хочешь приспособит.

— Но если это такая серьезная контора…

— Вот и давай ему поможем. — Предложил Миронов. — Во всяком случае, попытаемся…

Судя по всему, приличным манерам Дюгоня в детстве не обучали. Во всяком случае, принимал он господ офицеров в довольно развязной позе — сжимая в правой руке полулитровую циркониевую фляжку, в пальцах левой руки покачивая зажженной сигарой. Ноги вельможного гостя были заброшены на полированную столешницу, глаза лениво разглядывали потолок. На щеках — двухдневная щетина, на подбородке — изюмчатая бородавка, на породистом носу — благородная горбинка. Еще бы добавить широкополую шляпу, патронташ с кольтом, и картинка получилась бы до омерзения пошлой. По счастью, шляпы не наблюдалось, как не наблюдалось и патронташа с револьвером, но в целом внешность Дюгоня вполне соответствовала хрестоматийному облику шерифа из старинного вестерна. Будучи подготовленным, чего-то подобного капитан Шматов ожидал, а потому, не дрогнув ни единым мускулом, преспокойно устроился в предложенном кресле. Сергей Миронов присел рядом, выжидающе уставившись на столичного гостя.

Между тем, Дюгонь явно играл по своим правилам и не спешил начинать беседу. Наверное, не меньше минуты прошло в молчании. За это время Дюгонь успел хорошенько затянуться от сигары дважды глотнуть из своей фасонистой фляги, Потап трижды кашлянул в огромный кулак и только Сергею Миронову удалось сохранить абсолютную невозмутимость.

— Что ж, пожалуй, пора и познакомиться. — Дюгонь со вздохом раздавил в пепельнице толстую сигару. — Не буду особо представляться, тем более, что уверен, мосье Миронов успел подробнейшим образом обрисовать ситуацию, равно и представить мои полномочия.

— Все верно, успел. — Подтвердил Сергей.

— Следовательно, вы уже поняли, что мне очень нужен ваш друг, Вадим Дымов. Именно по его душу я сюда и приехал.

— Это понятно, — серьезно кивнул Потап. — Непонятно другое: почему вы так уверены, что мы станем помогать вам его разыскивать?

— А почему нет?

— Да потому, что вы не Берия, а на дворе сейчас не тридцать седьмой год. Кроме того, один раз мы уже поспособствовали представителю вашей службы, и ничего хорошего из этого не вышло.

— Верно, было такое дело. Наш сотрудник держал вас за детей плюс пытался играть в собственную не самую честную игру.

— Он обманывал нас. — Процедил Миронов.

— За что позднее и поплатился. — Дюгонь спокойно кивнул. — Но справедливости ради замечу, что и вы перед ним раскрыли далеко не все карты.

— Ну да? — изобразил удивление на лице Сергей.

— А как же иначе! Вспомните, кого вы нам подсунули вместо Палача? Какого-то невзрачного блатаря?

— Ну, не таким уж и невзрачным был этот Кудесник. Сколько гадостей измыслил! Не зря его сам Папа к себе приблизил. До Папы, кстати, наши службы по сию пору дотянуться не могут.

— Ничего, когда-нибудь дотянутся. — Дюгонь поморщился. — Сейчас меня больше волнует то, что ваш ненаглядный протеже ушел, оставив всех нас с носом.

— И правильно сделал! Чего ради ему париться в ваших казематах? В конце концов, он свободный человек.

Дюгонь ткнул флягой в Миронова.

— Вот тут вы, молодой человек, абсолютно правы. Он — не робот и не зомби, он — человек. И предложение, с которым я ехал сюда, относится именно к человеку.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что служба, которую я представляю, соотносится уже не столько с обычным правопорядком, сколько с безопасностью человечества. Подчеркиваю — всего человечества.

— Почему бы вам в таком случае не заняться экологией? По-моему, именно в этой сфере человечеству угрожает наибольшее количество опасностей. — Сергей фыркнул. — Озаботиться, скажем, ратификацией Киотских соглашений, нарушителей приструнить, квоты уменьшить и так далее.

— Стыдно признать, но вы снова правы. — Дюгонь кротко кивнул. — Поиск внешнего врага — штука азартная, но первый враг людей, разумеется, мы сами.

— Так в чем же дело?

— Увы, столь широко не распространяется даже наша компетенция. Вопросы экологии могут решаться исключительно на уровне президентов. Кроме того, очень скоро все решится само собой.

— Что значит — само собой?

— А то и значит, что начнется глобальное потепление, пойдут рушиться дамбы с городами, и люди поневоле зачешутся. — Дюгонь сокрушенно вздохнул. — А до той поры наше ведомство, как и встарь, будет заниматься особо крупными астероидами, вражескими тарелочками и прочими явлениями подобного рода. Повторяю, ребятки, наша главная задача — безопасность Земли. В том смысле, что мы просто таки обязаны предотвратить любое возможное вторжение извне.

— А нам действительно угрожает вторжение?

— Оно не угрожает. — Отчетливо произнес Дюгонь. — Оно уже началось.

— О чем вы говорите?

— Глоны, — тихо произнес Дюгонь. — Насколько я знаю, вы о них тоже наслышаны.

— Не то чтобы наслышаны, но… — Сергей переглянулся с Потапом. — Вот, значит, почему мы забрались на такую высоту?

— Верно. — Столичный гость кивнул. — Все последние данные указывают на то, что глоны побаиваются высоты. А потому лучший способ оторваться от них, это подняться на крышу небоскреба или воспользоваться авиалайнером.

— В противном случае…

— В противном случае, все наши разговоры будут ими подслушаны. — Дюгонь досадливо повел плечом. — Есть у нас такое предположение, что в человеческих языках они давным-давно успели разобраться.

— А может, в мыслях? — предположил Миронов, припомнив давнюю беседу с Вадимом.

Дюгонь метнул в его сторону настороженный взор.

— Может быть, и в мыслях… Словом, объяснять вам, какая проистекает от этих существ угроза, слава Богу. не нужно. А коли так, давайте работать в одной упряжке.

— Секундочку! Но ведь глоны живут в своем обособленном пространстве. Зачем им нужен чужой мир?

— Чужой там или не чужой, но факт остается фактом: эти твари начали свое вторжение, а человечество искомого вторжения все еще не заметило. Кстати, ваш друг тоже его проморгал. Несмотря на все свои экстраординарные способности, несмотря на то, что тоже внимательно наблюдал за племенем глонов.

— Вы уверены в том, что он ничего не заметил?

— Разумеется, не уверен. Именно поэтому мне и хочется поскорее с ним встретиться. Может статься, времени для решительных действий осталось совсем немного.

— Надеюсь, вы ошибаетесь. — Глухо проговорил Потап. — И первое тому подтверждение, что Вадим не спешит выходить из подполья.

— Может быть, просто не решается?

Капитан Шматов хмыкнул.

— Если вы полагаете, что он вас боится, вы крупно заблуждаетесь.

— Тогда почему он продолжает прятаться?

— Этого я не знаю, — могу только предполагать.

— И что же вы предполагаете?

— Я предполагаю, что в борьбе с означенными глонами он просто не рассматривает вас, как серьезных союзников.

— Даже так? — Дюгонь удивленно склонил набок голову, величавым движением коснулся бородавки на подбородке. — Боюсь, вы, ребятки, переоцениваете его и недооцениваете нас.

— Может быть, и так, но Вадима мы видели в деле, а вас, извините, пока не знаем.

— Что ж, это вполне поправимо. — Дюгонь не без изящества извлек из кармана пару отблескивающих голографическими знаками удостоверений, аккуратно положил на краешек стола. — Отныне мы будем видеться чаще, коллеги.

— Коллеги?

— Именно так. С сегодняшнего дня особым распоряжением министра внутренних дел вы переведены в отдел С-40.

— Вы шутите?

— Ничуть! Я ведь уже объяснял Миронову: наши полномочия безграничны, практически мы можем все. Если надо мы даже в состоянии ввести в ООН нового члена, отстранить от дел прежнего директора ЦРУ, провести рокировку среди стран ОПЕК и тому подобное. Сразу оговорюсь: я в этой организации — человек не главный, однако и далеко не последний. Так что ваше внедрение в мое ведомство — всего лишь рядовой технический момент. В любом случае, от перевода в столь мощную организацию вы не проиграете.

— Мы должны быть польщены? — осведомился Миронов.

— А это уж как вам заблагорассудиться. Но буду с вами честен: если бы не моя личная заинтересованность в дружбе с Дымовым, конечно же, я не стал бы тратить время на беседу с обычными милицейскими чинами.

— Спасибо и на том, — пробормотал Шматов. — А что это за отдел С-40?

— Один из отделов, занимающихся оперативной разведкой. А нумерация означает только то, что мы стараемся максимально упрощать любую аббревиатуру. Хватит уже, попугали людишек — МГБ, НКВД, ККК… Поэтому и организация наша называется проще некуда — СИСТЕМА. Соответственно, все отделы и подразделения СИСТЕМЫ пронумерованы.

— И вы думаете, что Вадим о вас ничего не знает?

— Думаю, что кое-что знает, но мы ему не враги, и это он, конечно же, понимает.

— Все равно, — упрямо пробормотал Шматов, — если бы он захотел, давно бы вышел на вас сам.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно.

— Другими словами вы хотите сказать… — медленно начал Дюгонь.

— Что он знает о вас все до последнего секрета. И если он не выходит на связь с вами, стало быть, не испытывает к тому особого желания. И вы не будете знать о нем ничего до тех пор, пока он не передумает.

— А вот тут вы ошибаетесь. — Дюгонь неспешно оглядел офицеров, и многочисленные складки на его драконьем лице пришли в жутковатое движение. Не сразу до Сергея с Потапом дошло, что высокий столичный чин попросту улыбается. Правда, улыбка была еще та. Как известно, рептилии просто не умеют улыбаться.

— Видите ли, дело в том, что нам известно, где он. — Любезно сообщил Дюгонь. — И вот уже на протяжении двух недель мы отслеживаем каждый шаг вашего товарища.

— Вот как? И вы хотите сказать, что он до сих пор вас не вычислил? — Миронов озадаченно переглянулся со Шматовым. — Честно говоря, звучит просто невероятно.

— Тем не менее, это так.

— Не верю. — Сергей тряхнул головой. — Скорее всего, он знает о ваших наблюдателях, но не возражает против них. Что лишний раз говорит о его добрых намерениях.

— Дай-то Бог. — Дюгонь пожевал губами. — И все-таки я хотел бы избежать лишних эксцессов. Именно по этой причине вам, друзья мои, придется, как новоиспеченным сотрудникам СИСТЕМЫ, проехаться с моими людьми.

— Далеко?

И снова складчатое лицо столичного туза изобразило улыбку.

— Не очень. Мы сядем в вертолет и нанесем дружеский визит вашему общему другу.

— Вы собираетесь задержать его?

— Скажем так, пригласить в компанию. Еще раз хочу, чтобы вы ясно поняли: мне нужен союзник. Живой и невредимый. Кроме того, я уже знаю, на какие трюки способен Дымов, а потому не хотел бы рисковать своими людьми.

— Великолепно! Значит, мы у вас будем вроде живого щита? — сумрачно констатировал Шматов.

Дюгонь красноречиво промолчал.

Глава 3

Матвей Павлович, начальник ИТК— 173 или попросту говоря — кум сидел на простом табурете, пальцами стиснув собственные колени. Если бы не эта хватка, ноги его наверняка бы дрожали. И было с чего. Пять минут назад Вадим подтвердил ему официальный диагноз. Рак поджелудочной железы в стадии метастазирования, плюс некоторые проблемки с пищеводом. Подтвердил и тут же пожалел об этом. Увы, господа медики донельзя запугали людей. Одно только озвучивание подобного диагноза уже воспринималось как смертельный приговор. Вот и бедолаге начальнику тотчас стало дурно. Пришлось срочно усаживать его в кресло, оглаживать бодрящим массажем и объяснять, что страшного ничего нет, что подобные вещи лечатся проще простого. Разумеется, начальник не поверил. Он вообще не верил врачам и науке, тем более, что последняя с негодованием отметала даже само предположение о том, что рак можно успешно лечить. Вадим в дискуссии по поводу спорных вопросов онкологии предпочитал не встревать. Всему свое время, и лучше многих других он понимал, что лет этак через сто медики планеты наконец-то научатся грамотно изничтожать колонии раковых паразитов. До тех же самых пор он просто констатировал диагнозы, после чего, засучив рукава, брался за лечение очередного пациента.

— Все-таки удачные были раньше названия, вы не находите? — он продолжал внимательно изучать больного. — Грудная жаба, рак… Возможно, излишне зоологично, зато удивительно метко. Жаба давит, затрудняет дыхание, душит во время сна. Рак гложет, скребет панцирем и клешнями.

— Это все так ужасно… — кое-как выдавил из себя начальник колонии. Было видно, что восторгов Дымова он отнюдь не разделяет, и даже произносимые вслух имена заболеваний вызывают у него отчаянный трепет.

— Бросьте, Матвей Павлович, — Вадим несколько смутился. — Ужасны не болезни, ужасно наше к ним отношение. Пока псориаз и онкоболезни возводятся на мраморный пьедестал неизлечимости, они и впрямь непобедимы. Но стоит нам перестать их уважать, и ремиссия может произойти сама собой. Тонус — вот, что лечит от всех болячек! Можно сколько угодно рассуждать о тайнах вилочковой железы, о лимфоцитах, макрофагах и антителах иммунной системы, но если нет тонуса, не будет и борьбы, а тонус можно разжигать в организме десятками различных способов. Всего-то и нужно — собраться с духом и выбрать подходящий.

— Как же его выбрать, если все мы поголовно безграмотные? — пробормотал начальник колонии. — А те же врачи только и рады, что пугать операциями.

— В этом наша беда и наше счастье. Вся жизнь — выбор, а этот выбор — один из труднейших. Либо ты что-то делаешь, либо опускаешь руки и впадаешь в черную депрессию. А уж хмурых да угрюмых болезни просто обожают. Запомните, Матвей Павлович, наше угнетенное состояние ускоряет течение болезней в десятки раз.

— Но как надо работать над тонусом? — с ноткой нетерпения вскричал Матвей Павлович. — Подскажите!

— А это уже вам выбирать, — Дымов растопырил пятерню. — Во-первых, движение — до пота и желательно на свежем воздухе. Утром, днем и вечером. Без движения тело ржавеет не меньше железа. Во-вторых, водные процедуры: холодная шайка на загривок — каждое утро! В-третьих, питание — живое, нежирное и необильное. А вечера, начиная с часиков пяти-шести, и вовсе стоит воздерживаться. Вот, собственно, и все. Как видите, средства в высшей степени банальные. Проблема только в том, что мы к ним в массе своей не хотим прибегать. И беду свою встречаем, сгорбившись, с гримасой отчаяния на лице, лежа на уютном диване. А так нельзя.

— Как же ее еще встречать? — пробормотал пациент.

— С улыбкой и двумя воздетыми кулаками. Осанку и позу победителя — вот, что следует преподавать нашим врачам. — Вадим вздохнул. — Что же касается названий болезней, то, разумеется, не дело в них. Хотя… Если скрывать правду и забывать старое, много не выиграешь. В этом смысле, Матвей Павлович, мы воистину уникальная нация, поскольку обладаем Родиной, но не имеем Отечества.

— В каком смысле? — пролепетал пациент.

— А в таком, что Отечество учит уважать память отцов, уважать свое прошлое, а значит, и будущее. Мы же своих отцов никогда не уважали. Каждая новая власть у нас начинала с того, что рушила прежние постаменты. Сначала в крошево разносили Храм Христа Спасителя, памятники царей, потом сметали бюсты Сталина, Хрущева, дробили в куски Брежнева, Свердлова, Дзержинского… Пожалуй, это и есть наша главная традиция — склонность к бунту и разрушению. Однако, если нет преемственности — нет и культуры. Нет истории, нет грамотной медицины. — Вадим говорил и продолжал сканировать нутро пациента. Освещение было неважным, а потому он не спешил. Как ни крути, человеческая плоть — не стекло, и взгляд Дымова погружался в тело Матвея Павловича, исследуя пораженные ткани послойно. Будь они в оздоровительном центре «Галактион», можно было бы ни о чем не беспокоиться, но сейчас Вадим не хотел рисковать. Удаление паразитных тканей следовало провести в один прием. Второго случая им могли просто не предоставить.

— Но я надеюсь… — пролепетал начальник ИТК. — Я надеюсь, это не скажется на состоянии моей… — он умолк, не в силах вымолвить слово «опухоль».

Вадим сочувственно улыбнулся. Как ни крути, а мужиком Матвей Павлович был неплохим. И насчет кормежки заключенных не стал артачиться, и на вольности третьего барака с легкостью прикрыл глаза. Потому и взял его Вадим в оборот, потому и решился предупредить насчет опухоли. Пожить бы здесь подольше — не зону, а рай можно было бы построить. Маленький коммунизм в окружении колючей проволоки. И наверняка Матвей Павлович помог бы ему во всем. Даже странно, что этот мягкий, не особенно решительный человек оказался на посту начальника колонии. Впрочем, потому и оказался, что смолоду пытался себя ломать, презирая собственное мягкосердечие, пытаясь по образу отца полковника стать волевым и сильным. Потому и в армию пошел, выбрав непрестижную «вохровскую» специальность, потому и дал согласие на офицерское училище. А уж потом, когда минуло и тридцать лет, и сорок, когда вдруг забрезжил впереди жизненный финиш и стало окончательно ясно, что никакого супермена из него не выйдет, было уже поздно. Переделать себя Матвей Павлович не переделал, а вот жизнь качественно поломал. Были ведь, говорят, способности, — мог и в художники выйти, и в инженеры, но вот не вышел, превратившись в заурядного администратора. Кроме того, в результате затянувшихся депрессий заработал то, что и должен был заработать…

— Сидите спокойно, Матвей Павлович, сейчас я немного вас потревожу.

— Будет больно?

— Будет щекотно… — Вадим вновь прищурился, воочию увидев, как поджалось в страхе метатело начальника колонии. Невольно качнул головой — с такими нервишками только зеками и командовать!..

Собственная корона пришла в движение, взбугрилась множественными лимбами — точь-в-точь как голова медузы Горгоны. Впрочем, сейчас от Дымова требовалась совсем немногое. Стиснув метатело начальника колонии, Вадим заставил скользнуть к опухоли один из лимбов, левой ладонью «подсветил» себе картинку. Лимб, которым при иных обстоятельствах Вадим запросто мог бы убить слона, на этот раз продвигался с ювелирной точностью, словно сам чувствовал направление. В отличие от хирургического ножа Вадим мог проделывать подобные вещи абсолютно безболезненно. Да и само удаление больше напоминало работу пылесоса. Материя переходила в энергию, а он ее попросту отсасывал, немедленно обращая в собственную плоть. От поджелудочной железы подрагивающий лимб скользнул выше, осторожно прошелся по всему стволу пищевода. Шишки, наросты и каверны — все исчезало при одном только прикосновении с метаконечностью. Заодно Дымов почистил и коронарную систему, основательно оживив сердечную мышцу. Вот теперь за жизнь Матвея Павловича можно было не беспокоиться. По крайней мере, на ближайшие несколько лет…

Вадим удовлетворенно вздохнул. С неудовольствием заметил, что снова на время операции задерживал дыхание. Хорошо, хоть недолго это все длилось. На все про все у него ушло не более минуты. Сгусток, который вот уже несколько месяцев душил Матвея Павловича, обратился в ничто, и пациент это немедленно почувствовал.

Вскинув голову, Дымов отступил от сидящего начальника на шаг — точь-в-точь как художник, любующийся исполненным мазком. Впрочем, особого удовольствия он не испытывал. Мысль о том, что все на свете принадлежит к стану хищников, была не самой приятной. Вот и сейчас его лимбы возбужденно шевелились, свиваясь змеиными кольцами, напоминая щупальца голодного осьминога. Как ни крути, а для них любая органика знаменовала собой, прежде всего, пищевую энергию. И лишний раз подумалось, что надо почитать за счастье, что люди не способны видеть друг друга в своем истинном свете.

— Вот и все, Матвей Павлович, — пробормотал он.

— Все? — в глазах начальника блеснуло изумление. Руками он зашарил по груди. — Господи! Ведь действительно легче!

— Главный очажок я удалил, — пояснил Вадим, — так что годика четыре можете ни о чем не волноваться. Но, если честно, это, конечно, не лечение. Ремиссия неокончательная и лет через десять рецидив вполне может повториться. Вот и щитовидка у вас несколько увеличена, — тоже результат затянувшегося стресса. Еще какое-то время и получится вполне эндемический зоб.

Радость, проступившая на лице Матвея Павловича, тотчас сменилась смертельной бледностью.

— Вот-вот! Что и требовалось доказать! — Вадим усмехнулся. — Вы слишком впечатлительны, Матвей Павлович. Легко впадаете в панику, ежедневно страдаете от апатии, и это немедленно бьет по иммунной системе.

— Но как же мне тогда быть? — пролепетал растерянный начальник.

— Самое простое — как можно поскорее сменить работу. Начинайте плавать, вставайте на лыжи, кушайте морскую капусту, яблоки с арбузами. Еще лучше, если сумеете найти себе добрую и ласковую жену. Ну, а как женитесь, немедленно рожайте детей. Верующие считают, что каждый ребенок автоматически добавляет родителям десяток лет жизни.

— Вы шутите?

— Я абсолютно серьезен. Дети — лучшее из лекарств, и будь моя воля, я бы с легкой душой прописывал его всем людям.

— Не знаю… По-моему, с моим характером заводить детей — безумие.

— Не согласен. Для начальника столь паскудного местечка у вас чудесный характер!

— Но, может, мне следовало бы еще…

— Не нужно. — Вадим покачал головой. — Наблюдения и обследования у врачей мало что дадут. А вот денег наверняка унесут немало. Все в ваших руках, Матвей Павлович, поверьте. И все рецепты здоровья столь же просты, сколь и банальны. Душевный покой, побольше пота и движение на свежем воздухе — ничего нового медицина здесь не прибавит.

— Даже не знаю, как я буду обходиться один! — Матвей Павлович продолжал с изумлением растирать грудь. — Вы уверены, что сегодня вас заберут отсюда?

— Увы… Эти ребятки давно меня ищут. Да и мне, честно сказать, пора домой. — Вадим на секунду зажмурился. — Ну, а вы подумайте насчет расширения лечебного блока, а заодно и над идеей по поводу пирамид поработайте. Вещь крайне полезная — и заключенным, наконец-то, найдется осмысленное занятие.

— Да, да, я помню… — голова Матвея Павловича мелко затряслась.

В эту самую секунду кое-что произошло в бараке Дымова. Это происходило метрах в шестистах от кабинета Матвея Павловича, но нужный сигнал Вадим все-таки уловил. И тотчас переместился частью короны в свой родной закуток.

Он успел вовремя, — приоткрыв фанерную дверь, к нему как раз заглядывал бригадир зековского люда. Вадим увидел его немо шевелящийся рот, но голоса не услышал. Пребывать в двух телах одновременно становилось все более обременительным. Зыбкое метатело, напоминающее скорее призрак, нежели живого человека, не могло понять, о чем же вещал гость.

— Пожалуй, на сегодня все, — Дымов поднял ладонь, задержал ее напротив лица Матвея Павловича. — Вам теперь лучше всего отдохнуть. Отмените на сегодня все дела и как следует выспитесь.

— Я не умею днем засыпать…

— Ничего, я вам помогу. — Вадим послал в ладонь легкий импульс.

Теплая волна толкнула начальника колонии, заставила смежить веки. А еще через мгновение он мягко повалился на кушетку. Матвей Павлович уснул сразу и без сновидений. Вадим же поправил у него под головой матерчатую подушку и поспешил выйти из кабинета. Оказавшись в коридоре, тут же окутал себя невидимой мантильей. Это было у него чем-то вроде шапки-невидимки. Можно было спокойно уходить. Эластичные лимбы мгновенно дотянулись до барака, оживили двойника в кресле. Ситуация тотчас прояснилась, — прорезался голос далекого бригадира. Дымова звали на разбор. Зачем и для чего, можно было только догадываться, однако это было уже несущественно. Приближение главных охотников Вадим чувствовал уже давно. И отчетливо понимал, что этот день является его последним днем на воле. Точнее — на зоне, которая с неволей у него по сию пору не ассоциировалась. Как ни крути, он успел тут обжиться, завести друзей и пациентов. И мимолетно кольнуло чувство сожаления. Точь-в-точь как на родном вокзале за секунду до посадки в поезд. Было жаль покидать этих людей, было жаль перелистывать еще одну значимую страницу…

Глава 4

Разумеется, обман, на который пошли Дымов со своими друзьями из милиции, долго продлиться не мог. Очень скоро федералы сообразили, что в руки им попался кто-то другой, на мистического палача совсем даже и не похожий. Не удивительно, что следовательская машина заработала полным ходом, и уже через пару дней после того, как был разрушен торговый центр «Магнетик», в больничную палату к Дымову ворвались вооруженные спецназовцы. Его вывезли под стволами автоматов прямо на койке. Переведя в тюремный госпиталь, тут же принялись испытывать на прочность. Копали не слишком глубоко, но довольно жестко. Сам Вадим за свободу свою не боролся, однако прекрасно сознавал, что и Шматов, и Миронов, и влиятельные пациенты из «Галактиона» предпринимают немалые усилия для его освобождения. Толку это, правда, не приносило. Увы, еще со времен Берии секретные службы сумели всем и каждому наглядно объяснить, кто есть главный в этой стране. Шумиху вокруг исчезнувшего экстрасенса быстро погасили, а самого Дымова упрятали в хорошо оборудованные подвалы, где и взялись с энтузиазмом переманивать на свою сторону, а проще говоря — перевербовывать. Банальное запугивание чередовали с физическим давлением, а душевные беседы — с суровыми допросами.

Поскольку от стандартных тестов Вадим наотрез отказался, а подсадку-колдуна попросту проигнорировал, к нему применили более современные методы. Вливая через капельницу химические расслабители, помещали в камеры с неумолкающей музыкой, порой допрашивали на протяжении круглых суток. Пару раз крепко избили — сначала резиновыми дубинками, а после — толстенной брошюрой с описанием программной продукции компании «Майкрософт». При этом Дымов сидел привязанный к стулу, а мускулистый богатырь с обнаженным торсом наотмашь хлестал трехкилограммовой брошюрой по лицу пленника. Хорошо, хоть не томом Советской Энциклопедии, но все равно получилось довольно чувствительно. После каждого удара череп Вадима наполнялся тягучим звоном, а взъяренное метатело самовольно скручивалось питоньими узлами, норовя выпростать напряженные лимбы навстречу истязателю. Вадиму стоило большого труда сдерживать себя в повиновении, хотя иные из особо жестоких ударов он все-таки смягчал.

Получалась в высшей степени странная игра: он мог бежать от них, но не бежал, мог с легкостью превратить логово секретчиков в руины, однако не делал и этого. Более того — Дымов с прилежанием сносил побои, терпеливо постигал мироощущение жертвы. При этом он внимательно присматривался к собственным мучителям, прощупывал их на ментальном уровне, кропотливо достраивал мысленную картотеку хищников. Можно было не сомневаться, что и они в свою очередь черпают от него определенную информацию. Он не кричал и не просил пощады, и они мотали это на ус. Любые ссадины и синяки на нем проходили в течение ночи, и это тоже их крайне интересовало. Дымов подозревал, что все свои наблюдения они тщательно протоколируют, сводя в аккуратные папочки, подшивая вместе с ксерокопиями допросов. Спрашивали же, разумеется, о наркотике празитон, о недавней гибели Аксана, о взрывах в торговом центре «Магнетик», о связях с хакерскими центрами. Временами интересовались и прошлым Вадима, а именно — Чернобыльским реактором и внезапным появлением Дымова вблизи поврежденного блока. Впрочем, эту тему копали вяло и неуверенно. Складывалось ощущение, что следователи сами не до конца верят в то, что некто мог выбраться наружу из ядерного пекла.

Впрочем, дело было даже не в следователях. С самого начала они вели себя так, как хотелось Дымову, и главным режиссером всего этого действа был ни кто иной, как он. Именно поэтому следователей интеллектуалов сменили свирепые каты, а вместо мудреной шахматной осады на вооружение была взята тактика болевого наскока.

Вадим и сам не до конца понимал, зачем он затеял этот спектакль. Должно быть, ощущал информационные лакуны, которые следовало срочным образом заполнить. Так уж получилось, что никто и никогда его всерьез не пытал и не допрашивал, не держал в карцере и не подвергал намеренным издевательствам. Даже на Горке жутковатого Кита, негласного короля уголовного люда, все ограничилось скоротечным боем, а до пыток дело так и не дошло. Между тем, поприще, которое Дымов избрал для себя, требовало досконального знания и этой мрачноватой стороны жизни. Он лечил тех, кто прошел через ад, но его собственный ад был мал и неконкретен. Конечно, кое-что он знал о черной изнанке жизни, многое успел прочувствовать на собственной шкуре, и все-таки не хватало деталей, не хватало перевоплощения — того самого, о котором столь красочно повествовал Станиславский. В самом деле, настоящее горе можно сыграть лишь тогда, когда знаешь, что это такое. Дымов никогда не верил теоретикам человеческих рефлексий, измышляющих синтетические чувства. Тайна настоящего преступления для него тесно увязывалась с тайной хищника, с тайной агрессии и тайной всеобщего зла. Инстинкты заставляли людей истреблять себе подобных, лишать их крова, денег и одежды, но если действия примитивного хищника очерчивались достаточно узкими рамками, то человеческий разум, конечно же, шел дальше. Собственно говоря, именно эту человеческую особенность Вадим и намеревался постичь. Как хотел постичь и природу истинного карателя, понять и осмыслить то чудовищное состояние души, когда радость от чужой муки затмевает малейшие проблески сочувствия. И даже, наверное, не понять, а ощутить в самом себе, поскольку только собственные ощущения дают самый верный ответ. Умственное приближение к истине еще не означает самой истины, — Вадим же хотел знать именно истину, поскольку только такое знание наделяло его правом лечить людей, правом вершить чужие судьбы.

Собственно говоря, с ролью палача он тоже успел в свое время свыкнуться, и все-таки это было совсем не то. Вадим прекрасно понимал, что есть великая разница между добровольным садистом и палачом по принуждению. Почти такая же, как между киллерами покойного Аксана и солдатиками, вставшим на защиту родных границ. И те, и другие убивают, но убивают совершенно по-разному.

Кроме того, он продолжал наблюдать за самим собой, пытаясь со стороны понять, сколько же может человек выдержать перед тем, как окончательно сломиться. Наверное, подобное самоистязание могло показаться глупым и нелепым, но Вадим твердо знал, что это ему действительно нужно. Не может врач лечить зубы, если сам никогда не испытывал зубной боли. Ну, не может и все тут! То есть лечить-то он будет, но будет лечить плохо, и именно такого брака Вадим больше всего опасался в своей профессии. Кроме того, нынешние его застенки можно было уподобить машине времени, переносящей в далекие сталинские годы, когда люди умирали миллионами, когда ломали одних и подсаживали наверх других. В сущности, и нынешние земные проблемы целиком и полностью прорастали из тех болезненных корешков, а потому ТО знание обещало стать фундаментом знания СЕГОДНЯШНЕГО…

Примерно в те же неласковые денечки произошла у него и первая встреча с Дюгонем. Высокопоставленный чин тоже вел свою игру и сразу же недвусмысленно предложил Дымову оказать противодействие следователям.

— Если хотите, можете даже сработать в полную силу, — подсказал он. — Не страшно, если будут жертвы, зато у меня появится формальный повод забрать вас отсюда к себе. Ничего не поделаешь, у нас тоже своя иерархия, свои бюрократические барьеры. Но если вы поможете себе, тем самым вы поможете и нам…

Интрига была в высшей степени банальной: ведомственные кланы по обыкновению грызлись, пытаясь выбить для себя лидирующее положение. Подыграть хитроватому Дюгоню было совсем не сложно, однако Дымов этого делать не стал. К этому времени ему успели наскучить и желтолицые следователи, и каты в камуфляжных мундирах, и высокие государственные интересы, о которых ему мутно поминали на допросах. А потому вместо предложенной Дюгонем партии он разыграл свою собственную. Он действительно мог бы сбежать от них в любую минуту, но заурядное бегство его отнюдь не прельщало, и очень скоро Вадим организовал собственное «исчезновение».

В некотором смысле это напоминало работу фокусника. Дотягиваясь сквозь стены до упрятанных в сейфы папок, он тасовал их и перемешивал, попутно стирая из компьютерных файлов и памяти следователей лишнюю информацию. Тюремный механизм оказался довольно громоздким и инерционным, но самое главное заключалось в том, что несмотря ни на что он работал — и работал весьма эффективно. Следовало только взяться за надлежащие рычаги и воспользоваться нужными тягами. Именно этим Дымов и занимался в течение нескольких недель, заставляя переводить себя из камеры в камеру, перевозить из одной тюрьмы в другую, меняя имена, конвой и сопроводительную документацию. Рыбка не стала выпрыгивать на берег, она предпочла нырнуть в глубину, скрывшись меж вязких водорослей. И ничего удивительного, что никто не хватился Дымова, — на некоторое время о нем попросту забыли. Собственно, и дело его растаяло, как дым, листочками разлетевшись по городским и областным управлениям, став чем-то эфемерным, не вызывающим никакого интереса.

Впрочем, и здесь он оставил им маленький хвостик . Для тех, кому жизненно необходимо будет с ним встретиться. Все получилось так, как он и рассчитывал. Спустя несколько месяцев, такие люди нашлись и за означенный хвостик действительно ухватились. Разумеется, это был все тот же Дюгонь, человек с манерами штатовского шерифа и огромной бородавкой на подбородке, человек, которого многие прочили на место директора СИСТЕМЫ. Словно опытный рыболов, он вновь взялся за спутанный клубок, медленно, но верно начал распутывать его вспять. Согласно указаниям Дюгоня сотни агентов разъехались по колониям и тюрьмам, допрашивая надзирателей, выискивая малейшие аномалии, опытные программисты шерстили компьютерные файлы по крохам извлекая информацию, касающуюся необычного узника.

Если о чем-то забыл только ты, тебе могут напомнить. Иное дело, когда о важном забывают все разом. Тем не менее, ведомый чутьем, Дюгонь сумел таки добрести до финиша. Память была насильственно оживленна, а ценный узник найден…

Глава 5

В гости к Хану Вадим собирался при общем молчании. Один только Зулус, личность нервная и крайне неуравновешенная, время от времени вскакивал с места и начинал истерически метаться между койками.

— Не ходи туда! — сиплым голосом умолял он. — Ясно же, что они собрались тебя мочкануть. Сначала тебя, а после и меня.

— Так ты о себе, значит, печешься? — фыркнул кто-то из зеков.

— Само собой. Что ему Лепила!..

— Да вы чего, братцы! Мужики!.. — Зулус затравленно огляделся. — Я же всегда с вами!

— А не пошел бы ты, братец куда подальше…

— Хватит! — шикнул Вадим. Произнесено это было совсем негромко, однако все тут же умолкли. — Никакой паники и никаких свар! Дело с Ханом я улажу.

— Послушай, Лепила, — это уже подал голос худосочный Шут. На правах бывшего вора он исполнял здесь роль бригадира. — Я эту публику знаю — Хана, Кардана, прочих прихвостней. Уж ты мне поверь, лучше бы их поостеречься.

— Ничего, Шут, как-нибудь переживем.

— Ты зря хорохоришься. Они давно на тебя зуб точат, а там, считай, половина тамбовских. Слыхал, небось, как они в Москве пировали? Вершили голимый беспредел! И смотрящий, кстати, тоже из Тамбова.

— Значит, будет, о чем потолковать.

— Да о чем, в натуре, толковать с ними! Это же волки! — от волнения Шут снова начал перхать и задыхаться. — У Хана звезды на плечах! У Беса с Чугунком тоже. Они с тобой и разговаривать не станут.

Вадим взглянул на бригадира с суровым холодком.

— Слово «Тамбов», да будет вам известно, сударь, означало когда-то Божий город. Дословно — город, где живет Бог. Там-Бог, сообразил?… А все остальное — сплетни и досужие домыслы.

— Может, и так, но зачем же рисковать? Если надо, давай пойдем вместе. Меня там все-таки еще помнят.

— Спасибо, не надо! — на этот раз в голосе Вадима прозвучал явственный металл. Даже беспокойный Зулус испуганно вжал голову в плечи и торопливо опустился на корточки. Шут, судя по всему, тоже сдался.

Более полусотни пар глаз следили за тем, как Лепила неспешно зашнуровывает туфли. В краю ватников, серых дерюг и разношенной кирзы эти самые туфли смотрелись более чем дико. Поначалу они служили объектом насмешки, потом откровенной зависти — и вот теперь превратились в элемент явной аристократии. Иными словами, Вадим позволял себе то, что не могли позволить даже коронованные авторитеты. Он обитал в бараке, как все осужденные, однако расхаживал по зоне в сугубо штатском одеянии. И мало кто задумывался над тем, что к странности этой зона привыкла на удивление быстро. И ведь действительно привыкла! У тех же, кто наблюдал Дымова ежедневно, более всего вызывала удивление блеск и сияние черной кожи. Никто никогда не видел его чистящим обувь, однако туфли Дымова неизменно сохраняли зеркальный глянец. Конечно, Вадим не валил лес и не клал кирпичи, но он тоже вынужден был ходить по общей территории, которая никогда не отличалась особой ухоженность, а потому здравого объяснения данному факту никто из обитателей барака дать не мог.

— Будет шум, оставайтесь на месте. — Предупредил Вадим. — В любом случае, Хан вас не тронет, это я гарантирую.

Это самое «гарантирую» сорвалось с языка совершенно непроизвольно. Поначалу к лагерной «фене» Дымов относился с внутренней усмешкой, а позже и сам незаметно для себя стал вставлять в собственную речь барачные словечки. Не вызывало ни малейшего сомнения, что в ближайшие полсотни лет в российский лексикон наравне с англицизмами и германизмами вольется немалое количество жаргонных терминов. В отличие от апологетов строгого фонетического академизма Дымова это абсолютно не пугало. Может, потому и не пугало, что лучше многих других он знал, насколько слаб и несовершенен человеческий язык. Сам он предпочитал музыку и телепатию, иными словами — то, что не требовало орфографии вовсе. Увы, к подобным реформам люди были еще совершенно не готовы.

После того как Лепила покинул барак, кто-то из сидящих на койках горестно вздохнул.

— Вот и гикнулась наша крыша…

— Если он не вернется, — угрожающе проворчал рослый зек, — мы тебя, Зулус, сами сожрем. Со всеми твоими гнилыми потрохами.

— Ша! — сиплоголосо рявкнул бригадир. — Лепила сказал: никаких свар, значит, так и живем.

— А долго ли проживем? Без Лепилы-то?

Вопрос повис в воздухе. Ответа на него так и не последовало.

Между тем, собираясь на сходку, Вадим думал вовсе не о Хане с его тамбовской свитой, — он думал о маленьком и беззащитном Осипе Мандельштаме, вот также угодившим однажды в один котел с отпетыми головорезами. Наверное, страшнее места для поэта не придумать, нежели зона. Вот и сгинул в каком-нибудь из северных поселений. Может, от голода умер, а может, просто оказался проигранным в карты. Для блатных карты — те же иконы, а карточный долг более свят, нежели вся родня вместе взятая. Кто знает, может, и бедолагу поэта вызвали в один из вечеров на улицу, объяснили «расклад», полоснули «мойкой» по шее и разошлись. Так и пропал бунтарь — следочка не осталось. Одни лишь километры стихов. Впрочем, такой «следочек» повесомее иных будет. Собственно, если задуматься, одни только художники и оставляют после себя видимые следы. Все прочее сгнивает и сгорает бесследно…

Выйдя из барака, Вадим тут же подобием парашюта распахнул над собой мантию, включил панорамное зрение и позволил лимбам беспрепятственно скользить по земле. Вне барака для него мало что изменилось. Крыши и стены зданий давным-давно перестали быть для Дымова серьезным препятствием. Стоило ему прищуриться, и окружающие дома тут же превратились в подобия аквариумов, позволяя видеть своих многочисленных обитателей и весь интерьер до мельчайших подробностей.

Смешная вещь — стены! Визуальная прослойка меж частных, сморщенных в миниатюрное ничто территорий. Только для того, верно, и выдуманы, чтобы можно было с полным правом говорить: это мой санузел, а это твоя кухня, я не слышу бренчания твоих кастрюль, а ты не чуешь моих ароматов. Собственно говоря, изначальная тяга к изоляция была вполне объяснима: человек рвался ощутить себя свободным и независимым — хотя бы условно, хотя бы на крохотном клочке земли. И немудрено, что такую свободу он рано или поздно обретал. Но коли так, еще более странным казалось суждение о том, что пребывание в одиночных камерах является одним из самых страшных наказаний. И столь же странно, отчего на свою святую , отгороженную со всех сторон территорию люди с такой охотой допускают посторонние телеобразы и совершенно чужие радиоголоса? Почему дискриминационное обособление не трогает разума, касаясь исключительно физических тел?

Впрочем, насчет последнего Вадим тоже мог бы поспорить. Уж ему-то было отлично известно, что метатела людей в массе своей просто не вписываются в стандартные объемы. Даже сейчас можно было видеть, как выпирают из стен местного лазарета блеклые мантии пациентов. Погрузившись в дрему, люди ведать не ведали, что на треть, а порой и на половину продолжают спать под открытым небом.

Этажом выше, мучаясь бессонницей, бродил туда-сюда мужчина. Его зеленоватое метатело свисало чуть ниже пола, то и дело пересекая люстру спящих внизу соседей, но он об этом, разумеется, не знал, что, впрочем, не освобождало его от смутного беспокойства. Так уж выходит, что опасность могут представлять даже самые незримые вещи — вроде тех же магнитных бурь, колебания атмосферного давления, пространства, до предела насыщенного радиоволнами, излучением сотовой связи и УВЧ-печек.

Стараясь не задеть ненароком чужих метател, Дымов чуть подобрал лимбы. Подобные прикосновения — да еще в стадии крепкого сна — просто так не проходят… Только оставив лазарет за спиной, он несколько расслабился и подобием паруса распахнул на собой метакорону. Встреча предстояла не самая простая, и ему не мешало подзарядиться. Даже здесь, в таежной глухомани, от всевозможных радиочастот чувствительно пощипывало позвоночник, однако для настоящей подзарядки этой мелочи было, конечно, недостаточно. Поэтому, дотянувшись незримым щупальцем до воздушных проводов, Вадим в несколько емких «глотков» пережег пятидесятиамперные предохранители местной подстанции. Подпитка тут же дала себя знать. Метатело раздалось ввысь и вширь, приобрело упругость накаченного дирижабля. Мантия превратилась в подобие брони, и наконец-то стало возможным включить «слепое» вещание, застилающее глаза всем встречным и поперечным. Этому фокусу Вадим также научился сравнительно недавно. Раньше он ограничивался адресным внушением, даже не догадываясь, что повышенные мощности метаполя позволяют накрывать огромные площади. Он не исчезал и не испарялся, однако глазная сетчатка людей переставала отражать действительность, улавливая лишь те картинки, которые посылало им поле экстрасенса. Возможно, в подобной предосторожности не было особой нужды, однако в кармане Вадима покоился свеженький накопитель, а мантия светилась от энергетического переизбытка. О намерениях смотрящего зоны Дымов был уведомлен заранее, а потому понимал, что мирной беседой встреча не завершиться. Впрочем, и уничтожать элиту здешних уголовников он не собирался. С некоторых пор убийство стало казаться ему действом еще более отвратительным. Сильные просто обязаны находить иные пути решения проблем. Если у них это не выходит, значит, никакой реальной силой они в действительности не обладают. Себя же Дымов не без оснований считал сильным, — потому и предстоящую беседу намеревался превратить в подобие хорошо срежиссированного спектакля.

В самом деле, если в несколько сеансов ему удавалось превращать трусов в храбрецов, а злостных наркоманов — в праведных тружеников, почему не попробовать провести нечто подобное и с Ханом? Будет, конечно, забавно, когда этот зубастый зверь одномоментно превратится в робкую мышь, но и такие эксперименты следовало время от времени проводить. В конце концов, смысл всякой реинкарнации в том и заключается, что в последующей жизни клиент получает воздаяние в виде собственных овеществленных грехов. Однако нечто подобное можно было делать и в течение одной-единственной жизни, не дожидаясь костистой подруги с косой. Собственно, этим, если вдуматься, как раз и занимаются гипнотизеры с психотерапевтами всего мира. Этим занимался и он в своем «Галактионе».

Вадим неслышно подплыл к «наблюдателю», надзирающему за третьим бараком. Зек торчал у кустов уже немалое количество часов и явно притомился. Разумеется, приближения экстрасенса он не заметил. Да и не следовало ему ничего замечать. Дымов поднял руку и накрыл наблюдателя незримым колпаком. Веки уголовника тотчас сомкнулись, голова упала на грудь, колени дрогнули и подломились. Пришлось подхватить его под руки, чтобы мягко уложить на землю.

— Вот так, дорогой товарищ, спи и ни о чем не думай! Тем паче, что и ночь на дворе… — Дымов огладил ласковой волной стриженный затылок, голову зека уложил щекой на землю. — И пусть тебе приснится твоя мама…

Панорамное зрение продолжало оставаться включенным, а потому шевеление на вышке он не пропустил. Кажется, обеспокоился сегодняшний вертухай — крепыш с вульгарной ряхой и столь же вульгарным прозвищем Жбан. Разумеется, Жбан не мог увидеть Вадима, но чуткий солдатик заметил падение зека. Пришлось выстреливать эластичным щупальцем и в его сторону. Раскрутившись на добрых полсотни метров, невидимая нить коснулась груди вертухая, и часовой тотчас осел на ослабевших ногах, сомлевшим взором уставился в собственные колени. Установку он получил от Вадима ту же самую, а потому можно было не сомневаться, что оба заснувших видят сейчас одну и ту же картину — пожалуй, лучшую из всех возможных, поскольку свидание во сне с родной матерью у взрослых людей происходит, к сожалению, не часто.

Словно перископ Вадим взметнул ввысь все тот же эластичный лимб, получив возможность кругового обзора. Теперь он мог обозревать разом всю зону — пятачок земли, окаймленный спиралями колючки, подпираемый вышками и развешенной между столбами сетью из стальных колец. А далее — безлюдные сопки и редколесье Ухтинского края. Как ни крути, а неуклюжий дизайн административных зданий, вольеры для собак и ряды однотипных бараков в чем-то даже стыковались с чахлой природой севера. Все было серым и навевающим бесконечную тоску. Конечно, не Маутхаузен, однако и не ласковая Феодосия. И следовало только удивляться тому, что в этом суровом краю Дымов неожиданно ощутил себя на своем месте. При этом он ничуть не кривил душой, когда признавался самому себе в том, что хотел бы здесь задержаться. Правду говорят, что человек счастлив там, где он более всего нужен, а в этом месте Вадим был просто необходим. Пожалуй, только славной секретарши Аллочки ему и не хватало здесь для полного счастья…

Дымов поневоле взгрустнул. Со своей юной подругой он не поддерживал связи с того самого дня, как его забрали чекисты. На этот раз в нем говорил уже не мазохизм, а элементарное чувство порядочности. Аллочка была много моложе Вадима, и, намеренно оставляя ее в одиночестве, он просто давал девочке шанс найти себе иную более «человеческую» пристань. Действительно, на кой черт сдался ей старый колдун? Риска — сверх головы, а удовольствия — на грош. Ну, а то, что он умеет лечить, — так ей-то с этого никакой прибылм. Пусть уж лучше найдет себе какого-нибудь розовощекого студента с крепкими бицепсами и менее затейливыми прожектами в голове. Возможно, будет немного скучно, зато и более надежно. Ну, а Вадим… Уж он-то эту разлуку как-нибудь переживет. Чай, не впервой умирать и порывать. С жизнью, с людьми, с миром…

Опустив «перископ», Дымов приблизился к кочегарке еще на десяток шагов и снова разглядел вертящуюся поблизости стайку глонов. Серые и мохнатые, они подобием табора окружили приземистое здание кочегарки. Вели они себя, в общем-то, спокойно, но именно в этом спокойствии проще простого угадывалась зловещая уверенность. Умеющие заглядывать в завтрашний день, они точно знали где и чего ждать. Собственно, глоны были явлением для зоны не столь уж и редким, однако в таком количестве Вадим видел их впервые. Значит, снова учуяли кровушку, снова учуяли смерть! Иначе просто не слетелись бы сюда стаей стервятников.

Как бы то ни было, но кое-какой опыт в общении с этими тварями у Дымова уже имелся, и лучше других он знал, что в предчувствиях своих автохтоны планеты редко ошибаются. Маскироваться от них было бессмысленно, а вот о людях стоило подумать уже сейчас. Сделав угрожающее движение, экстрасенс заставил серые тени глонов отплыть в сторону, после чего в несколько качков создал под собой подобие метаподушки. Ноги его тотчас оторвались от земли, и Вадим приподнялся над землей на добрый метр.

Теперь он продвигался между бараками бесшумными рывками, напоминая этакого шахматного коня. Бросок вправо, тут же челночное движение влево… Самое забавное, что на подобное крученое движение энергии тратилось чуть ли не вдвое меньше. Воистину природа не любит ничего прямолинейного, — оттого и придумала штопор, оттого и придумала вертлявые необузданной силы смерчи. Вадим тоже мог бы изобразить смерч, но до калифорнийских исполинов, разваливающих целые поселки и поднимающих в небо по десятку машин, ему было, конечно же, далеко. Впрочем, необходимости в подобном превращении не было. Да, Хан не был маленьким и беззащитным Осипом Мандельштамом, однако в разговоре с ним Дымов все-таки надеялся ограничиться более скромными ресурсами.

Глава 6

Больше всего Хан ненавидел насекомых. То есть, на свободе он еще как-то с ними мирился, а вот на зоне всякий раз убеждался, что хуже и злее зверя нет. Как бы то ни было, но мелкие эти твари изводили его нещадно, не испытывая к авторитету ни малейшего почтения. Так или иначе, но в барачных помещениях, в массе своей возведенных еще в годы советской власти, разнообразной живности, включая шерстистых грызунов, клопов, блох, вшей и тараканов, хватало с избытком. Плановая дезинфекция особых результатов не давала, и тело авторитета чесалось практически постоянно. Возможно, именно это обстоятельство становилось причиной его частых и необузданных вспышек гнева. Хан мог без видимых причин ударить любого оказавшегося вблизи осужденного, мог наброситься с кулаками даже на собственную охрану. Дело осложнялось тем, что некогда Хан проходил школу Панкратиона и даже успел поучаствовать в паре престижных чемпионатов, на одном из которых он нокаутировал знаменитого Зверя, маститого кикбоксера и бесспорного кумира Голландских кулачников, а на другом заработал серебряный кубок и оставил на ринге треть своих зубов. Таким образом, перекосы в настроении Хана редко проходили без печальных последствий, и местный лазарет как минимум раз в неделю принимал пациентов со сломанными носами и ребрами, с выбитыми зубами и челюстями. Глядя на смотрящего, резвились и главные его помощники — Чугунок, Кардан и Бес. Забава была не только приятной, но и полезной, поскольку для большей части «синего братства» кулачные развлечения давно превратились в подобие тренировок. Правда, в отличие от залов, где каратисты с боксерами обрабатывали набитые опилками груши, татуированная братия предпочитала испытывать те или иные приемы на живых людях. Всегда считалось эффектным, когда зек «опускал» противника на землю с одного стремительного удара. У самых опытных это получалось почти всегда, что выдавало свою секретную школу, в чем-то напоминающую древние традиции Китая и Японии. Разумеется, водились в лагерях и свои мастера, из поколения в поколение передающие приемы воровского боя, карты болевых точек, способы метания безопасных бритв и технику нанесения смертельных ударов обычными швейными иглами.

На этот раз они собрались узким кругом в кочегарке. Кроме Чугунка, Беса и Кардана подошла более мелкая масть — Дог, Гамлет и Гек. В отгороженном от рабочего пространства закутке специально для них чисто подмели и помыли, вокруг широкого стола расставили лавки с табуретами. Именно здесь паханы частенько собирались на деловой ужин — хлебнуть свеженького чифиря, распить парочку-другую пузырей, а заодно обсудить насущные дела неволи. Сегодня, впрочем, ужина не готовили. Хозяева зоны заявились сюда с иной целью — они собирались обсудить судьбу Лепилы, человека, который уже на протяжении двух месяцев волновал умы всех обитателей зоны. Он был не просто аутсайдером, а аутсайдером, открыто заявившим о своей независимости от кого бы то ни было. Лепила не подчинялся администрации и игнорировал воровскую иерархию, он не носил рабочей робы и не работал в цехах, однако и об отказе своем никогда не заявлял открыто. Он вел себя не просто странно, а в высшей степени вызывающе. Потому и стал головной болью местных паханов.

О главном, впрочем, заговорили не сразу. Сначала обсудили недостаточную регулярность поставок на зону алкоголя с ширевом, обменялись дежурными новостями с воли. Кто-то рассказал пару анекдотов про баб, Чугунок припомнил веселую историю из собственной жизни. Вконец расслабившись, Дог, мужчина с щеками, напоминающими собачьи брыли, простодушно посетовал на свой нательный крест.

— А что у тебя с ним?

— Так темнеет, зараза! Каждую неделю приходится пастой зубной чистить.

Компания весело загоготала.

— Так ты, чудила, никак серебро на себе таскаешь?

— Ну да…

— Нормальные пацаны, — наставительно произнес смуглолицый, до подбородка разукрашенный татуировками Бес, — носят только золото. Вкурил, соловей? И не смеши больше ребят, отдай свою серебряную бирюльку какому-нибудь фраерку…

— А вот еще, рассказывают, — припомнил Кардан, чернявый вор из Симферополя, — что столичные менты в штатах заказ сделали. Типа, значит, выклянчили партию наручников. Ну, им и подарили чуть ли не целый вагон. Только наручники оказались не обычные, а разовые.

— Как это?

— А вот так — типа, значит, жвачки. Поносил и выкинул.

— Так на фига?

— А это чтобы, значит, болячками друг друга не заражать. Но самый прикол в том, что наручники, в натуре, из пластика.

— Да ты гонишь!

— Кучер гонит, а я правду говорю!

— Так их же скинуть проще пареной репы!

— Ага, скинул один такой. Они покрепче железа будут, и сбросить их невозможно. Там что-то вроде узла. Один раз затянешь — и все!

— Как же они снимаются?

— Да никак. В тюряге их потом специальными кусачками скусывают. А обрывки, типа, в помойку отправляют.

— Шикарно жить стали — уроды!

— А ты как думал! Я слышал, и пальцевые наручники уже появились, — то есть, значит, не на кисти надеваются, а на пальцы. Говорят — гадость еще похлеще будет.

— Это что! Кореш знакомый в маляве писал, что скоро всем коронованным датчики под шкуру будут вживлять.

— Это еще зачем?

— А чтобы реально знать, где ты находишься, и слышать каждое твое слово.

— Во, звери! Это ж в какие щели хорониться от них будем!

— А ни в какую! Скоро нас всюду доставать станут. Только бабками и можно будет откупиться…

— Хорош трепаться! — к столу подсел Хан, и присутствующие тотчас умолкли. — Пора за дело покалякать.

— Так чего калякать? Все вроде ясно. Надо, чтобы он сам пришел. Тогда и спросим по полной программе.

— А по мне — так и спрашивать нечего. Удавку на шею — и в печь.

С любителем удавки тут же заспорили, — у присутствующих имелись другие точки зрения. Подобно Сталину Хан не спешил высказываться — прежде терпеливо выслушивал всех собравшихся, давал возможность выговориться.

— Да не придет он, ясное дело! — Убеждал всех Кардан. — Он же не враг себе — знает, зачем зовем.

— А ты сам-то знаешь? — фыркнул Чугунок, человек не столь именитый, как Хан, однако своей рассудительностью давно заслуживший среди блатного люда почтительное уважение. — Я это к тому веду, что, может, и не стоит его кончать? Как ни крути, польза от него немалая.

— Это какая же польза?

— Как это, какая! Если хорошо просим, — людей поднимает, раны штопает, лечить не отказывается…

— Вот именно, что просим! — взорвался смуглолицый Бес. — А кто он такой, чтобы его просить? Мы — масть, а он — ноль! Штоф пустопорожний! Да он на цырлах должен сюда приползать по одному нашему слову. И делать все, что скажут!

— Точно, — поддакнул жирный Гек. — У меня давеча пацан пику от вольных словил. Нормальный такой пацан — Рапан кличут. А лазарет полный, пришлось кое-кого выставить из палаты. Так этот урод пришел и снова всех вернул на свои места.

— Что, и Рапана выбросил? — изумился один из слушателей.

— Да нет, Рапана не тронул. Просто уплотнил всех в одной комнатешке. У меня там Шерстистый на стреме стоял, так он Лепилу по-человечески попросил: дескать, зачем вмешиваешься? Пацану покой требуется, тишина с телеком, прочие дела…

— А он что? — заинтересовался Бес.

— Да ничего. Лепила его, в натуре, окучил и все оставил, как есть.

— Ударил, что ли?

Гек поежился.

— Хрен его знает. Я у Шерстистого спрашивал потом, да только он ничего сказать не мог. Их там трое было, и Лепила всех разом приморозил. То ли приемом каким, то ли еще чем. Но глаза потом у всех чумные были, и языки едва ворочались.

— Чего ж ты раньше не рассказывал!

— Так пацаны тоже помалкивали. Стыдились, видать.

— Так, может, нам тоже его поостеречься? — Чугунок покосился в сторону Хана, и тот немедленно отреагировал.

— Значит, уже меньжанулись? — хозяин сходки с усмешкой оглядел собравшихся, нагловато подмигнул. — А ведь дельце-то плевое. Всего-то на два хода.

— Так-то оно так, только вдруг он ответит?

— Не боись, Гек, у нас тут десяток торпед — и не чета твоим гопникам. Один Валик семерых Шерстистых стоит.

— Да я-то ничего, только скользкий тип — этот Лепила. Как бы чего не вышло.

— А сам-то что думаешь? — осторожно поинтересовался Чугунок у Хана. — В смысле, значит, про Лепилу? На пики будем его ставить или просто потолкуем?

— Хочешь знать, что я думаю?… — Хан снова выдавил из себя усмешку. Его слов ждали, затаив дыхание, и это ему нравилось. Тем более, что речь сейчас шла не просто о жизни человека. Приговорить лоха — дело нехитрое, и совсем иное — сознавать, что от сегодняшнего твоего решения может круто измениться жизнь всей зоны. Еще и другие черепушки могут полететь, да и администрация наверняка встанет на дыбы. Лепилу, как ни крути, обычным фраером не назовешь. Действительно кое-что делал и делает. И лечит куда как круто. Вон и кума успел приворожить. Даром, что бегает к нему в кабинет чуть ли не каждый день. Кроме того, неделю назад с воли малява приплыла, — дружки рассказывали, что пытались узнать про Лепилу побольше информации, а в результате выловили массу мутного. Дескать, шум был в Екатеринбурге. Хороший шум, с трупарями и несколькими взрывами. В итоге кто-то потрепал наркобарыг и прикончил Аксана с Маршалом. Хан этих двоих лично не знал, однако кое-что про них слышал. Люди были не маленькие, и абы кто с ними хлестаться бы не посмел. И в той же маляве поминался слушок про участие в тех делах Лепилы. Ничего конкретного, но дыма без огня, как известно, не бывает, а потому пренебрегать Лепилой, конечно, не следовало.

— Я, братцы мои, вот что думаю… — Хан снова выдержал значительную паузу. По части пауз он давно уже стал мастером, сообразив что настоящему авторитету куда важнее уметь молчать, нежели складно чесать языком. Тишина напрягает и заставляет думать. Иных бакланов можно ставить на место и вовсе без слов…

— Я, Чугун, про пчел сейчас думаю.

— Каких еще пчел?

— В том смысле, что они тоже вынуждены жить в одном улье. Конечно, тесно, несытно и душно, но все равно — это одна семья, живущая по своим неписанным законам. Когда же на свет рождается сразу несколько пчелиных маток, самая первая выбирается наружу — и знаете, что делает?

Слушатели продолжали почтительно безмолвствовать.

— Прежде всего она убивает своих сестер. Всех до единой. Чтобы не было бузы и конкуренции. Чтобы сохранить в улье прежний порядок.

— Красиво! — негромко пробормотал Кардан.

— Это ты верно сказал: красиво. Только ведь и мы не глупее пчел! Тем более, что Лепила за ссученных начал вступаться, за доходяг с мужичьем, а это уж совсем западло. Еще немного, и нас попросту отожмут в сторону. А тогда, если даже доходяги нас не кончат, то задумается кто-нибудь из смотровых на воле. И обязательно соберет сход вроде нашего. Только обсуждать будут уже не Лепилу, а нас с вами.

— Точно! — выпалил Бес. — А после пошлют сюда команду чистильщиков и наведут всем решку!

— Грамотно меркуешь. — Хан снисходительно кивнул. — Поэтому выхода у нас нет. Двум хозяевам на одной зоне не жить, вот и решайте, как быть.

Некоторое время авторитеты молчали.

— Ну? — спросил Хан. — Надумали?

— А что тут думать, — Гек пожал широченными плечами. — Ты сам уже все надумал. Кончать будем Лепилу. Здесь и сейчас. А после и весь третий барак на уши поставим. Хватит эту плесень на зоне терпеть.

— Правильные слова! — Хан одобрительно кивнул. Жестом подозвал жилистого, стоящего на почтительном отдалении от стола зека. — Ты, Роха, у нас сегодня будешь главным. И знаешь почему? Да потому, что сегодня сделаешь Лепилу. Лично сделаешь! Все понял?

На лице Рохи не дрогнул ни один мускул. Меланхолично он перекатил во рту незримый жевыш — от одной щеки к другой, чуть разжав губы, блеснул бритвенным металлом.

— Как делать, Хан? Удавкой или мойкой?

— Это ты сам решай — чем работать. Хочешь — мойкой, а хочешь — пикой. Но учти, с ним надо ухо востро держать, так что и ребят своих предупреди.

Роха каменно кивнул, давая понять, что заказ принят. На совести этого нетопыря была не одна загубленная жизнь, так что очередной заказ его ничуть не взволновал. Между тем, Чугунок беспокойно поглядел на часы.

— Однако пора. Что-то задерживается наш покойничек.

— Гамлет! — позвал Гек. — Что наружка сообщает?

При этих словах Гамлет, стоявший возле узкого оконца, зябко поежился.

— Пока ничего, — пробубнил он. — Никто из третьего барака не выходил, Лепилу не видели.

Порыв раскаяния заставил его покраснеть, однако рассказывать авторитетам о подробностях своего визита в «чумной» барак он не рискнул. Впрочем, уже в следующую минуту никто бы его слов не услышал, поскольку события в кочегарке приняли совершенно неожиданный оборот.

— Может, чифирнем, пока суть да дело? — Кардан выставил на стол пузатый термос, бросил на стол несколько пакетов с чипсами и орешками, вопрошающе глянул в сторону Хана.

— Можно, — авторитет вяло кивнул.

— Тогда подставляйте стаканы! — Кардан поднял термос и тут же истошно заблажил. Обжигающий кипяток угодил ему на пальцы, термос гулко опрокинулся на стол, и черная жижа брызнула во все стороны. Ойкнул Гек, выругался и сам Хан, которому горячий чифирь угодил на колени.

— Ты чего, в натуре! Ослеп?…

— Да причем тут я! Вы на термос посмотрите!

— Еханый бабай! — пробормотал Бес. — Расплавился!..

— Вот так финт! — ошпаренным пальцем Кардан изумленно указал на упавший термос. Все заметили, что рука у него дрожит. И было с чего. Бес ничуть не преувеличивал, — металлический трехлитровый термос с цветастыми финтифлюшками на боках действительно шипел и растекался по столу. От него разило нестерпимым жаром, и уже вовсю дымили деревянные доски стола. Лужа расплавленного металла продолжала медленно растекаться, и все присутствующие смотрели на нее, не мигая.

Как бы то ни было, но именно из-за нее они не сумели вовремя разглядеть появление долгожданного гостя. Он возник у стены словно призрак, вынырнул из-за спины плечистого охранника и сразу направился к столу. При этом присутствующие не слышали, чтобы кто-то перешагивал через порог или открывал дверь. Темная фигура возникла, казалось, из ничего, проявившись, как изображение на погруженной в химический раствор фотобумаге. Кто-то из Зеков задушено втянул в себя воздух, кадык самого Хана трепетно дернулся под подбородком. Между тем, Лепила шагнул под свет свисающей с потолка желтой лампы, склонившись над столом, аккуратным движением ладони смахнул на пол расплавленный металл.

— Так-то оно лучше, верно? — гость обезоруживающе улыбнулся.

Никто не сдвинулся с места, и, впервые взглянув в лицо Лепиле так близко, Хан почувствовал, что у него стремительно отнимаются руки и ноги…

Глава 7

Как бы то ни было, но что такое флюиды страха, Хан, этот крепкогрудый увалень с мощными волосатыми руками, понял только сейчас. Слово было странное, и его любил повторять Бес, сам Хан предпочитал терминологию попроще. Тем не менее, от этого человека в замшевых туфлях проистекали именно флюиды страха. Ощущения были знакомыми, — нечто подобное Хан однажды уже испытывал, когда, будучи юным и самоуверенным бакланом, отправился с командой подельников в свой первый рывок. Тогда их поймали, к изумлению всех окружающих, удивительно быстро, и никто по сию пору так и не узнал истинной причины той радостной готовности, с которой сдались они случайным егерям. Причина же была совершенно банальной. Уходя тайгой, беглая команда нос к носу столкнулась с господином топтыгиным. Никакого иного оружия, кроме ножей, у беглецов не было, а потому от лохматого хозяина им пришлось бросаться наутек. Вероятно, зверя кто-то крепко разозлил, — во всяком случае, хозяин тайги явно не собирался отпускать их живыми. Зеки бежали от него добрый десяток километров, вконец выдохлись, ободрав руки, лица и одежонку. Мишка утробно ревел за спиной и ни на шаг не отставал. Спасла их избушка, на которую они наткнулись по чистой случайности. Залетев внутрь, беглецы тут же заперли дверь на массивный засов. Избушка была совсем крохотной, однако собирали ее из добротных сосновых стволов, что и позволило перепуганным людям на протяжении трех суток отсиживаться в укрытии. Все это время голодный медведь бродил вокруг, бился в дверь, забирался на крышу, жуткими своими когтями в щепки полосовал массивные доски. А они сидели внутри и с дрожью внимали тому самому, чему названия тогда еще Хан не знал. То есть тогда ему казалось, что от зверя несет помойной кислятиной, и он только удивлялся, каким это образом жутковатый запах ощущается сквозь бревенчатую кладку. Много позже он сообразил, что это не запах, а нечто иное. Так проявлял себя источаемый от дикого зверя ужас, так пахло от их собственных дрожащих тел. Еще бы денек-другой, и перекрытие крыши могло бы рухнуть под тяжестью «хозяина», но их спасли выстрелы проходивших мимо охотников. Как бы то ни было, но у настрадавшихся в заточении зеков не возникло даже мысли о возможном сопротивлении. И именно тот давний страх отчетливо шевельнулся в груди Хана при одном взгляде на спокойное лицо Лепилы.

Он не собирался начинать беседу первым, но даже возникни в этом нужда, он не сумел бы самостоятельно заговорить, поскольку язык отказал ему, как все прочие конечности. Ни жив, ни мертв, Хан сидел за столом, оцепеневшим взором впившись в гостя. Между тем, гость тушеваться явно не собирался и, отодвинув от стены свободный стул, медлительно устроился за столом — устроился так, что вся компания оказалась в его поле зрения. Конечно, за спиной у Лепилы еще угадывались фигуры бойцов Хана, но отчего-то вдруг всем сидящим стало ясно, что ни на кого из бойцов Рохи рассчитывать нельзя.

Молчал Хан, молчали его подельники. Более того — каким-то неведомым образом Хан понимал, что его соседи чувствуют то же, что и он. Паника заставляла дрожать колени, холодком заливала низ живота. Он попытался было прикрикнуть на застывших истуканами бойцов, но рот его даже не раскрылся. Собственное бессилие наполнило смотрящего ужасом, — сердце затрепыхалось загнанным воробьем, обильный пот выступил по всему телу.

— Авария, конечно, неприятная, — Лепила кивнул в сторону изуродованного термоса, — но, честное слово, чифирь — не та вещь, о которой стоило бы сожалеть.

Никто из зеков по-прежнему не проронил ни звука. Между тем, Лепила был расположен поговорить. Повозившись на стуле, он закинул ногу на ногу и уютно сложил на животе руки.

— Если вдуматься, ребятки, вся наша жизнь состоит из сплошных аварий. Потому, кстати, и историю нашим офицерам в академиях надо бы изучать не по величайшим победам российской армии, а напротив — по самым позорным страничкам. Поражения, котлы, предательства, стратегические просчеты — вот где можно почерпнуть опыт! Конечно, не очень весело, но что поделаешь, — такова наша природа, мы способны учиться исключительно на негативе. — Необычный гость улыбнулся, и странное дело, Хан вдруг ощутил, что за эту самую улыбку готов сейчас на все — на смерть, на подвиг, на самое невыполнимое. Потому что улыбка была не просто наградой, она была чем-то значительно большим. Это было сродни умилению, которое Хан испытал всего раз в жизни, когда залетная подруга смущенно призналась, что растит его сына. Позже выяснилось, что шалава попросту нафантазировала, но то теплое мимолетное чувство запомнилось.

— Не забывайте о судьбе городов Сибарис и Помпея. — Уверенным голосом продолжал гость. — Они погибли именно потому, что забыли о главном предназначении человека. А человек, как это ни прискорбно, должен трудиться и еще раз трудиться. Тот, кто сказал, что человек создан для счастья, как птица для полета, явно покривил душой. Это блеф, ребятки, красивая фраза и не более того. Жизнь, в действительности, гораздо хитрее. Вам, наверное, кажется, что сильный всегда прав, что олигархи всемогущи, а вожди наций счастливы? Но это глубоко не так, поскольку только в страданиях люди набираются мудрости, обретают истинную силу, постигать душу соседа. В сытой праздности мы способны только разлагаться. — Лепила кивнул в сторону расплавленного термоса. — Вот примерно таким же образом. Был термос — и не стало… Вы тут, как я вижу, тоже не слишком бедствуете — чаек килограммами изводите, арахисом и миндалем закусываете. А Бес вон — и на зоне от любимого опиума отказываться не собирается, считай, каждую неделю посылочки получает. А, Хан? Как это согласуется с вашими понятиями?

Он словно нажал невидимую кнопку, и губы авторитета разлепились сами собой.

— Ты… Ты спрятал у себя Зулуса!

Легкий щелчок пальцев, и губы Хана вновь приморозило.

— Верно, Зулус находится в моем бараке. И он пробудет у нас до окончания своего срока.

— Да кто ты такой! — визгливо взорвался Бес. Видимо, он давно уже тужился, пытаясь совладать с невидимыми оковами, но только сейчас его по-настоящему прорвало. — Зулус — тварь помойная! И он реально сдохнет, потому что так решил сход! Ты понял меня, урод? И не пялься, я тебе не самовар со щами!..

— Интересный эпитет. — Лепила спокойно кивнул. — Надо понимать, импровизация?

Бес побагровел, на висках и шее у него вздулись синие вены. Однако на этот раз ответить он не сумел. Что-то жуткое творил с ними этот человек. Уголовники сидели за столом, словно парализованные. И точно также одеревеневшими мумиями стыли у стен гладиаторы Хана. Не то, что шагнуть, даже моргнуть они теперь не имели возможности.

— Видите ли, ребятки, Зулус — всего-навсего несчастный человек. Не ангел, верно, но и не хуже вас. И то, что он стал таким, думаю, тоже не его вина.

— Он ссученный! — прохрипел Бес.

— Прежде всего, он — человек. — Терпеливо объяснил Лепила. — Человек, угодивший в не самые удачные обстоятельства. Как знать, возможно, в его обстоятельствах и вы повели бы себя также.

— Чушь! — выдавил из себя Хан. Таинственный зажим несколько ослаб, они все больше обретали волю над своими членами.

— А вот мне сдается, что не чушь. Ваше счастье, что вас не прессовали в юности, как Зулуса, что пьяный папенька не охаживал вас дубьем и металлическими прутьями, а школьные приятели не объявляли вам бойкот. Человек может перенести одно или два унижения, но когда это переходит в хроническую действительность, он поневоле ломается. И чудо, если при таком раскладе в нем сохраняется еще кроха человеческого. А в Зулусе она сохранилась. Значит, не такой уж он слабый. Возможно, в чем-то даже посильнее вас. За что же его убивать?

— Потому что он — вошь! — прошипел Кардан. Хан хотел ему поддакнуть, но вовремя удержался, поймав себя на странной мысли: по всему выходило, что они уже не судили, а оправдывались. Лепила сидел перед ними в позе строгого завуча, а они шипели и отплевывались, тщетно пытаясь доказать свою правоту, уже внутренне понимая, что решающее слово все равно остается за этим непонятным человеком. Краешком сознания Хан еще оставался самим собой, понимая, что происходит нечто невообразимое, что надо как-то воспротивиться и растереть этого наглеца в порошок, однако в действительности все они продолжали находиться в каком-то полусне. С сознание лишь частично продолжало бодрствовать, — тело же и воля были скованы неведомыми узами.

— Ты ошибаешься, Кардан. Потому что глуп, потому что лишен воображения и по сию пору понятия не имеешь об истинной цене человеческой жизни. — Лепила вновь улыбнулся, повторно родив у Хана взрыв неподконтрольного умиления. — Но по счастью, это поправимо, тем более что не далее как полтора часа назад с американской подлодки «Калифорния» был произведен предупредительный запуск ракеты. Произошла трагическая ошибка, ракета оказалась не демонстрационной, а настоящей стратегической. — Лепила выдержал паузу и медлительно повторил. — Еще раз обращаю ваше внимание на слово «стратегическая». Это значит, что она несла на борту ядерный боезаряд. В итоге ракетоноситель благополучно преодолел пограничные заслоны и угодил в пригород Шаогуаня. Кто не знает — это одна из южных провинций Китая. Восемь мегатонн — не самая колоссальная мощь, но и она превосходит ужас Хиросимы в четыреста раз. Словом, разъяренные китайцы немедленно ответили — да не одной ракетой, а сразу тремя десятками. В конфликт мгновенно вступила стратегическая авиация США, свою лепту в общую неразбериху внесла и Корея… — Лепила обвел всех внимательным взором, и от этого взгляда внутри Хана зародилась кроличья дрожь. — К сожалению, мы тоже сказали свое слово — пустили в небушко свои ракеты, а стало быть, все, о чем вы тут болтаете, не стоит и ломаного гроша. Отныне жизнь Зулуса брошена на одну чашу весов с вашими жизнями, и кто в этом котле уцелеет — одному Богу известно…

Еще в начале этого монолога Хану почудилось, что он слышит нарастающий гул. И только теперь он понял, что слух его не подводит. Гул перерос в утробный рев и снова пошел на спад.

— Судя по всему, это бомбардировщик, — спокойно произнес Лепила. — Уж не знаю, зачем им понадобилась наша бедная Ухта, но теперь уже и думать поздно. Остается только молиться и надеяться…

Он не договорил. Слепящая вспышка ударила по глазам сидящих паханов, и пронзительно закричал кто-то из бойцов…

Глава 8

Невероятное продолжало твориться: пространство за окном кипело и вспыхивало, выжимая из глаз слезы, забивая слух пугающим содроганием. Казалось, что вконец спятившие операторы рок-фестиваля включили басы и до предела выкрутили регуляторы мощности.

— Что за черт! — подпрыгнув на месте, Гек в панике закрутил головой. — Хан, что происходит?

Растеряны были все, кроме Рохи. Он один, выхватив из-за пояса отточенную пику, змеиным броском метнулся к Лепиле. Судя по всему, в крохотной головенке этого человека одна мысль только и удержалась. Киллер мало уже что соображал, но все-таки отчетливо помнил, что ему приказали расправиться с Лепилой. Именно это он и собирался претворить в жизнь. Возможно, на протяжении всех последних минут Роха тоже ощущал странное оцепенение, и сейчас рефлексы убийцы заработали сами собой. В каком-то смысле он просто разряжался от пережитого ужаса, активными действиями снимал стресс. Ну, а то, что творилось в настоящий момент снаружи, до него еще попросту не дошло.

Роха был уже возле стола, когда земля под ногами дрогнула. Толчок оказался чрезвычайно сильным, но еще сильнее оказалась воздушная волна, обрушившаяся на здание кочегарки. Затрещало дерево, полетели выбитые оконные рамы, стали разваливаться стены. Перекошенная крыша с оглушительным скрежетом начала оседать, и в этот момент их настиг второй еще более страшный удар. Стекла россыпью ударили по сидящим, и на глазах Хана один из осколков полоснул по шее Рохи. Всхлипнув, убийца прижал руки к разорванному горлу и повалился на пол. Кардан тоже зажимал ладонями посеченное осколками лицо, но рассматривать эти ужасы было уже некогда. Южная стена — та самая, откуда пришла вспышка, взорвалась кирпичным крошевом. Сверху сорвался тяжеленный брус, угодивший прямо на стол. Оглушительно хрустнула щепа, толстые доски переломились словно спички. Одна из них, взвившись вверх, подобием дротика вонзилась под челюсть Лепиле. Кровь щедрым потоком хлынула наружу, и гость, еще совсем недавно взявший над ними такую власть, опрокинулся вместе со стулом. Обморочно закатив глаза, несколько раз судорожно дернул ногами и замер. Хан, между тем, уже летел на пол, норовя прижаться щекой к спасительной земле. Все-таки в авторитеты он выбился далеко не случайно, — в критических ситуациях Хан очень скоро становился самим собой, а именно — вертким, агрессивным и крайне живучим зверем.

— Линять надо, Хан! — истошно прокричал Кардан.

— Беса прижало! — тут же откликнулся Дог. — Шерстистый, Гамлет, помогите!

Но ни Гамлет, ни Шерстистый помочь ему уже не могли. Оба зека были похоронены под обрушившейся стеной.

— Хан! — прохрипел полураздавленный Бес. — Не бросай кореша…

Он словно в воду глядел, — такая мысль у Хана и впрямь появилась. Все тем же звериным чутьем он понимал, что нужно срочно выбираться наружу. Как говориться, не до корешков, — самому бы ноги унести. Но Бес глядел прямо в лицо, и Хан не находил в себе сил выскочить из кочегарки…

В нерешительности он приподнялся на четвереньки, помешкав, оглянулся на копошащихся среди взбаламученной пыли бойцов. И в эту секунду вниз обвалилась крыша. Хана ударило по затылку и плечу, в голове сверкнуло обжигающей болью, и свет послушно померк — словно задернули кулисы в театральном зале…

Стон…

Это было первое, что услышал Хан. И стон не чужой, а свой собственный. Едва осознав это, он попробовал поднять голову, но ничего не вышло. Что-то жесткое с немыслимой силой давило на череп — кажется, бетонная балка. И отчаянно горело правое ухо, прижатое этой самой балкой. В поле зрения попадала лишь часть кочегарки, но и этого было достаточно, чтобы представить себе о том, какая жуткая напасть обрушилась на зону. По сути, от здания остались одни развалины, пахло жженой изоляций, и где-то на отдалении громко и протяжно завывали псы. Но хуже всего оказалось то, что огонь продолжал бушевать вокруг, мало-помалу подбираясь и к Хану. Крохотные его язычки уже вовсю облизывали обувку смотрящего, жаром обжигали колени. Пришлось подогнуть ноги, хотя выручить это, конечно же, не могло.

Следовало срочно выбираться, и Хан напряг мышцы. Увы, лучше бы он этого не делал. Острой болью тотчас прострелило в позвоночнике, и что-то с треском просело в нагромождении обломков. Давление балки усилилось. Казалось, еще немного, и череп попросту треснет. Не выдержав, смотрящий застонал. Получилось тонко и жалобно. И в ту же самую секунду в поле зрения появился человек. Из-за дыма Хан не сразу его разглядел, но, кажется, это был не Кардан, не Чугунок и не Гек. А мгновением позже Хан с ужасом узнал в человеке Зулуса — того самого желтолицего Зулуса, которого еще сегодня утром они приговорили к смерти.

Что должно было последовать дальше, легко себе было представить. Во всяком случае, Хан не сомневался, что Зулус воспользуется шансом и непременно расквитается с грозным авторитетом. Разом сдавшись, он смежил веки. Как ни крути, а умирать все-таки было проще с закрытыми глазами.

Между тем, время шло, а Зулус возился поблизости и по-прежнему не спешил его убивать. Услышав его кряхтение, Хан снова открыл глаза. Зулус тужился над балкой, силясь сдвинуть ее с места. Результаты его были ничтожны, однако давление на череп все же несколько уменьшилось.

— Ты с другой… — хрипло выдохнул Хан, — с другой стороны зайди.

Вряд ли он знал теорию рычагов, однако, будучи мужиком сметливым, все же понимал с какого конца браться за балку, чтобы получить максимальный эффект. Удивительной показалась ему и реакция Зулуса.

— Слава Богу! — по чумазому лицу зека расползлась улыбка. — А то слышу, что стонешь, а глаза закрыты.

— На помощь кого-нибудь позови. — Выдохнул Хан.

— Так нет же никого. Тут такой гриб за холмами вырос — прямо как в кино. Хорошо, я в ров успел сигануть, а то наверняка бы загнулся.

— А сейчас он где? Гриб этот твой?

— Так все. Прошла волна, и осел… — Зулус уже перебрался на четвереньках на другую сторону. Теперь он копошился где-то в ногах, выпав из поля зрения Хана. — А я как выбрался наружу, так и пошел искать уцелевших. Только это ведь не тротил, — радиация. Наш барак вообще в щепки разнесло, от людей каша кровавая осталась. Хорошо, кочегарка наполовину из кирпича сложена — вот и выдержала ударную волну.

— Кто-нибудь выжил?

— Похоже, только ты. Бес, Кардан, Чугунок — все мертвы. Лепила — и тот не уберегся.

— А Гамлет с Шерстистым?

— У Гамлета живот распорот, но дышит еще. Шерстистого пока не видел… — с уханьем Зулус подналег на балку, но успеха вновь не добился. Глядя на него, смотрящий обморочно зажмурился. Перед глазами плясали огненные всполохи, его начинало все сильнее подташнивать. Тоже, кстати, признак хреновый. Значит, не обошлось без сотрясения.

— Ты погоди, Хан, я сейчас. Огонек потушу и поищу что-нибудь. Чтобы, значит, не голыми руками эту тяжесть ворочать…

Он и впрямь начал затаптывать огонь, забрасывать его землей.

— Вот так, а теперь пошукаю инструмент. Ты погоди тут, лады?…

Зулус юркнул куда-то в сторону и исчез, а на Хана тут же накатила одуряющая слабость. На минуту или две он потерял сознание, а когда очнулся, почувствовал, что его рвет. Но хуже было то, что он осознал свое полное одиночество. Разумеется, Зулус плюнул на него и смылся. Да и то посудить — на кой хрен ему спасать своего бывшего врага? А значит, следовало только ожидать, когда чертова балка окончательно раздавит ему черепушку. Хан никогда не считал себя трусом, но страх, который он испытал сейчас, заставил его буквально содрогнуться.

— Зулус! — неуверенно позвал он. — Где ты?… Зулус!

Ответа не последовало, и на глазах смотрящего выступили слезы — не от едкого дыма, а от банального страха. Никогда в жизни он не думал, что ему придется умирать на пепелище, среди угля, кирпичей и бревен.

— Зулус! — снова позвал он. — Не бросай меня!..

И снова что-то зашуршало на отдалении, — из дыма проявилась знакомая фигура. На этот раз Зулус был вооружен монтировкой.

— Ты что, братан! Как же я тебя брошу! — по-старушечьи запричитал он. — Мы с тобой, может, одни на всем белом свете и остались. Как же я тебя брошу…

С монтировкой зек подступил к балке, циркулем раздвинув свои тощие ноги, уперся в развороченные половицы.

— Ща мы ее, голубушку, сдвинем!.. — он с мычанием напрягся, и балка со скрежетом подалась. Всего-то, может, на сантиметр или два, но этого оказалось вполне достаточно. Обдирая кожу, Хан рывком высвободил голову, торопливо откатился к Зулусу. В голове шумело, но он вновь обрел возможность видеть и слышать, хотя и не знал, стоило ли этому радоваться. Глядеть на мир было жутко, — смерть дышала на них отовсюду, и дыхание это было более чем явственным. Жгло кожу на лице, яростно саднило горло. В сущности, зоны, как таковой уже не было. Вместо административного здания высилась груда бурых кирпичей, жилые бараки и сейчас продолжали с треском догорать…

— Спасибо, Зулус! — он взглянул на сморщенное лицо зека. — Век не забуду.

— Чего там… Вот только перебинтовать тебя надо… — чужие пальцы осторожно тронули затылок авторитета, заставив его зашипеть от боли. Дернувшись, Хан покачал головой. Он и сам понимал, что рану следует обработать, но не те тут были условия. По щеке текло теплое и густое, но истечь кровью он не боялся. Сама свернется, как и положено. Конечно, видок у него еще тот, но соблазнять было некого.

— Потом, Зулус. — Он с трудом поднялся на ноги. — Давай сначала осмотримся…

Как бы то ни было, но Зулус не соврал. Все недавние сотоварищи были мертвы. Там, где стояли бойцы, теперь громоздились колотые шлакоблоки, Дог лежал с разбитой головой, а обгорелого Гамлета Хан опознал только по сапогам со стальными набойками на носках. Огромный котел кочегарки покосился, завалившись на бок. Судя по всему, именно он и спас смотрящего, приняв на себя первый удар взрывной волны.

— Вот оно, значит, как… — бессмысленно пробормотал Хан.

— Ну да, война, чтоб ей пусто было! — поддакнул Зулус.

— Война, — эхом откликнулся смотрящий, и голову его вновь закружило. Покачнувшись, он начал падать, но Зулус подхватил его под мышки.

— Ничего, сейчас пройдет. Это, наверное, радиация. Надо поскорее выбираться отсюда.

— Поскорее, это точно…

Но поскорее выбраться у них не получилось. Часто спотыкаясь о разбросанный всюду мусор, они миновали дворик инструментального цеха и уже поравнялись с обрушившейся вышкой, когда из-за коротенького строения КПП вывалился пьяный в стельку Жбан. В одной руке у него поблескивал «Макаров», в другой красовалась наполовину опустошенная бутылка «Столичной.

— А-а, урки недобитые! — он пьяно осклабился. — Бежите, значит? Только ведь за побег еще пара годков полагается. Или не в курсе, уроды?

— Какой побег, о чем ты мелешь?

— Ого! Да со мной никак сам смотрящий базарит! — Жбан, прищурившись, поднял пистолет. — Только теперь иной расклад, Хан. Я тут сейчас царь и бог! Я, поняли, козлы? И мне решать, кто из вас выйдет на волю, а кто останется здесь навсегда.

— Ты что, спятил? — Зулус шагнул было вперед, но Жбан попросту ткнул его пистолетной рукояткой в переносицу, швырнув на землю. — Так вот, Хан, мой вердикт таков: ни ты, ни эта сявка жизни не заслуживают. А потому вы останетесь здесь. Ты понял меня, сучара? Останетесь навсегда!..

Макаров громыхнул выстрелом, опалив пламенем лоб смотрящего. Пуля ушла вверх, потому что вертухаю в ноги прыгнул Зулус.

— Не надо стрелять! — истошно кричал он. — Не надо!..

Маленький пистолетик юрко развернулся и, опережая движение Хана, повторно изрыгнул пламя. В эту самую секунду с рыком раненного зверя Хан метнулся вперед. Выставив вперед локоть, вышиб «Макаров» из руки Жбана, резким махом сломал шею стрелка.

Все было кончено, но Хан продолжал плакать. Он сидел на земле возле двух коченеющих тел и понимал, что жить ему больше не хочется. В течение часа он обрел друга и снова потерял. С кончиной Зулуса что-то окончательно в нем надломилось. Мир был расстрелян не только ядерными ракетами, но и одной-единственной пистолетной пулей…

Глава 9

Еще в самом начале странного монолога Лепилы Бесу почудилось, что он слышит за окном нарастающие крики людей. То есть, разумеется, в зоне кричали и раньше, но сейчас что-то было явно не так, — очень уж истошно блажили заключенные. А вскоре к крикам присоединился визгливый лай сторожевых собак.

— Послушай, Хан… — начал было Бес, но фразу его прервала автоматная очередь. Лай пса захлебнулся. Собравшиеся на сход паханы встревожено переглянулись.

— Какая-то хрень снаружи творится!

— Гамлет! — Хан властно повернул голову. — Глянь, что там за хипеж.

— Не знаю… — Гамлет выглянул в окно. — Вояки какие-то прикатили. Почти все с автоматами.

— Я же сказал: глянь и доложи!

С парой подручных зек метнулся к выходу.

— Может, это шмон тотальный? — предположил Кардан.

— Вы ошибаетесь, — спокойно проговорил Лепила. — Судя по всему, это зондеркоманда чекистов.

— Чего, чего? — челюсть Чугунка отпала. — Какие, на хрен, чекисты! Чего ты гонишь, в натуре?

— Это чистильщики. — Все тем же спокойным тоном повторил Лепила. — Видите ли, перед наступлением немцев органы НКВД зачищали за собой местность, сжигали деревни и расстреливали всех неблагонадежных. Разумеется, в их число попадал и контингент лагерей.

— Что он такое мелет! — Бес вскочил с места, бросился к окну и тут же отшатнулся. Вновь загрохотали очереди, послышались резкие злые команды. Пара залетевших в помещение пуль с тупым звуком клюнула в стены, вниз посыпалась кирпичная крошка. Теперь, казалось, стреляли уже отовсюду. Еще одна пуля отщепила кусок дерева от потолочной балки.

— Атас! — в кочегарку вновь ворвался Гамлет. Ладонью зажимая раненый бок, свободной рукой он отчаянно размахивал, выписывая в воздухе безумные пасы. — Менты вконец сбрендили. Идут по зоне с автоматами, всех направо и налево косят!

— Это не менты, — вновь подал голос Лепила.

— А кто, мать твою! Кто?! — Хан вскочил с места, однако ответа на свой вопрос ему долго ждать не пришлось. Дверь с треском распахнулось, в кочегарку ворвались трое. Форма у них действительно была странная. Вместо погон — пустота, в петлицах — ромбы и шпалы, в руках же вместо привычных «калашей» — громоздкие ППШ с круглыми дисками.

— Ага, вот и наш знаменитый Хан! — вперед выступил офицер с водянистыми глазами и плохо выбритыми щеками. Его тонкие губы кривились в недоброй усмешке. — Мы-то весь лагерь на уши подняли, гадаем, где этот мерзавец скрывается, а он, оказывается, тут чаи гоняет!

— В чем дело начальник? — Хан вскинул на него непонимающие глаза.

— Молчать, паскуда! — шагнув к нему, один из незваных гостей бесцеремонным рывком разодрал на Хане рубаху, обнажив хрестоматийную татуировку — синие купола церквей, обвившую кинжал змею, воровские звезды. — Кажись, все сходится. Вон и буковки знакомые на левой кисти…

— Он это, кто же еще! — офицер вскинул автомат. Он не шутил, и в доли секунд Хан понял, что сейчас его будут убивать. Лишь на миг опередив нажатие курка, он гибко извернулся, ударом ноги успев отвернуть жутковатый ствол в сторону. Грохот наполнил помещение, россыпь пуль полоснула по столу, швырнув на пол Чугунка и Дога. Еще один удар коленом, и, переломившись пополам, офицер угодил небритым лицом аккуратно на литой кулак Хана. Хрустнули чекистские зубы, и тут же заработали еще два автомата. Со стоном опустился на колени Гек, с залитым кровью лицом рухнул навзничь невозмутимый Лепила. Три автомата — колоссальная огневая мощь — особенно против горстки безоружных людей, но игру с первых ходов поломал юркий Хан. Приняв одну пулю в руку, он все же успел выбить из рук офицера тяжелый ППШ. Большего ему не позволили. Очереди двух автоматов сошлись на его туловище, с силой отбросили к стене. Следом за Ханом рухнули на пол Шерстистый и Гамлет, а вот Бес сумел каким-то чудом дотянуться до автомата и навскидку ударил по стрелкам. Они били друг в друга практически в упор, но каким-то чудом ни одна из выпущенных пуль Беса не зацепила. Он же в свою очередь скосил обоих противников, добил и того, что рухнул под ударами Хана.

— Гады! — тяжело дыша, зек опустил автомат. Руки его продолжали трястись. Разум отказывался что-либо воспринимать, но одно он уяснил для себя четко: люди в черной униформе с допотопными ППШ пришли сюда не разговаривать, а убивать. Зачем и почему — другой вопрос. Сейчас гораздо важнее было выскользнуть наружу. А там, судя по звукам, продолжалась кровавая бойня.

— Есть кто живой? — он крутанулся на месте и тут же разглядел Роху. — А Кардан где?

— Аут, — мрачно откликнулся Роха. — И Шерстистому с Лепилой каюк. Считай, всех положили, уроды. Гамлет еще дышит, но тоже не жилец.

Бес подошел к лежащему офицеру, пнул в бок.

— Вот, козлы! Откуда они только взялись?

— Лепила сказал — чекисты. Типа, зачищать пришли…

— Да какие в наше время чекисты! — взорвался Бес. — Чего ты гонишь!

— Это не я, — Лепила так сказал.

— Ну, а сам-то ты думаешь, что такое городишь?!

— А чего мне думать? Вот же они — лежат субчики. И форма непонятная, и стволы диковинные… — нагнувшись, Роха поднял ППШ, с интересом покрутил в руках. — Тяжелая штука! Все равно как дубина.

— Ты из таких стрелял?

— Да нет, не приходилось. — Роха по-хозяйски расстегнул на убитом чекисте ремень, рывком сорвал.

— Слышь, Бес, тут у них еще по паре запасных дисков. Видать, и впрямь зачищать зону пришли.

— Хрен, они у нас что зачистят! — скрежетнул зубами Бес. — Мы сам этих баранов зачистим!

— Чего предлагаешь?

Бес яростно кивнул в сторону выхода.

— А чего предлагать? Пацанов пошли поднимать. Пятый и шестой бараки. В Шизо заглянем, если что и оружейку вохровскую взломаем…

Держа автоматы в руках, они выскочили на крыльцо, по ступеням скатились вниз. Один барак уже вовсю полыхал, из административного здания доносилась яростная перестрелка — видимо, оказывали сопротивление вохровцы.

— Ты смотри, своих мочат! — Роха не скрыл улыбки. — Они, значит, наших, а мы — всех скопом!

— Назад, идиот!..

Но Роху было уже не остановить. Длинной очередью он полоснул по мелькнувшим на отдалении черным фигуркам, и те немедленно ответили прицельным огнем. Никакой полноценной дуэли не вышло. Первая же пуля перебила Рохе колено, и пока он с воплем заваливался на землю, еще одна угодила в грудь. Зек опрокинулся на спину, дрыгнул пару раз ногой и затих. Бес скакнул к нему, коснулся массивной шеи. Впрочем, щупать пульс не понадобилось. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — Рохе уже ничем не помочь. Авторитет свирепо оскалился. Теперь он превратился в волка-одиночку. Пора было задумываться о своем собственном спасении.

Взвизгнувшая над головой пуля заставила его метнуться в сторону. Стремглав обежав инструментальный цех, Бес оперся о штабель ящиков и вытянул голову. Ситуация оказалась даже хуже, чем он ожидал. Новоявленные чистильщики успели взять лагерь в плотное кольцо. К воротам колонии с ревом подкатывали партии грузовиков, из кузовов упруго выскакивали тренированные автоматчики. Вытягиваясь в цепи, черные мундиры планомерно перемещались по территории, метлой автоматного огня выкашивая все живое. Судя по всему, с расправой в бараках обладатели черных мундиров в основном покончили. Те, кто вырвался из душных ловушек, теперь бежали группами и по одиночке к колючей проволоке. Их продолжали расстреливать — по ногам и в спину, в упор и издалека — все равно как диких зверей.

Бес обогнул бетонное строение туалета и едва успел вскинуть громоздкий ППШ. Спасибо природной реакции, за которую его и прозвали когда-то Бесом, — черный солдатик, вышедший из строения, опоздал лишь на мгновение. Очередь заставила его упасть, безжалостно прокатив по земле. Но в одиноких героев Бес давно не верил и потому торопливо юркнул за угол. Он оказался прав. Из туалета выскочили еще двое. Видимо, разгуливать по одному — было не в правилах черномундирников, а заглянув в туалет, они, видимо, надеялись, перестрелять тех, кого стремительные события застали сидящими на очке.

Метнувшись в сторону, Бес пальнул в чекистов, но, выпустив пару пуль, автомат неожиданно смолк. В бешенстве передернув затвор, зек торопливо упал на землю, проворно перекатился. Грохочущие очереди били совсем рядом. Пули взбивали пыль у самого лица, мелкие осколки стен стегали по щекам. Впору было орать и материться. Чертовы патроны кончились, а как управляться с запасным диском, Бес понятия не имел. Продолжая перемещаться от укрытия к укрытию, он судорожно шарил по оружию. Диск наконец-то удалось отщелкнуть, но нужно было вставить еще новый!.. Противники, между тем, уже сообразили, что он безопасен. Вконец осмелев, они двигались к нему в полный рост и полосовали вдогонку, не жалея патронов.

— Сюда, Бес! Сюда беги!..

Из-за грохота выстрелов зов этот Бес услышал не сразу. Повернув голову, разглядел схоронившегося между дощатыми стеллажами Зулуса. В руках зека тоже был автомат, и он тщательно целил в направлении приближающейся парочки.

Секунды стремительно утекали, однако Бес все сообразил правильно. Не к Зулусу следовало бежать, а чуть в сторону, чтобы вывести этих двоих под пули. Простейшая геометрия боя, которой Бес, по счастью, владел. Как бы то ни было, медлить было опасно, и, юрко пригнувшись, он стремглав побежал. Пыльные фонтанчики заплясали под ногами, противно взвизгнуло над головой. Но он снова остался цел, а молодчага Зулус не подвел. Бес услышал, как дробно ударил его ППШ, и мгновением позже за спиной раздались короткие вскрики.

А еще через минуту он уже сидел в закутке между стеллажами досок и выслушивал невеселый рассказ Зулуса:

— …Их, наверное, не меньше десяти грузовиков подкатило. Со стороны административного здания, южных ворот и северных. Сначала они с начальником о чем-то на КПП спорили, а потом все разом и началось. Всю администрацию там же и положили. А после начали ходить по баракам и поливать из автоматов. Хорошо, мы чуть дальше от них находились — успели залечь, но что в бараках творилось, это даже представить себе страшно. Мох успел выскочить — рассказывал, что на полу скользко было от мозгов и крови.

— А где он сейчас — твой Мох?

— Шлепнули… — Зулус пожал плечами. — Мы момент выждали — к проволоке рванули, а они, верно, в бинокль нас разглядели и прямо с грузовика жахнули. Там у них что-то вроде пулемета крупнокалиберного — ну и резанули. Нас пятеро было, четверых положили.

— Ты, выходит, один остался?

— Теперь уже не один… — с какой-то мальчишеской робостью Зулус улыбнулся, и, глядя на него, Бес недоуменно припомнил, как еще совсем недавно они рвали и метали, голосуя за смерть этому человечку. Будто и не было дел на свете важнее. А человечек взял и спас его, хотя проще простого мог отдать на съедение черным мундирам. Мог и сам даже пустить пульку, благо было за что.

В горячем порыве Бес стиснул хрупкое плечо Зулуса.

— Ты за старое не дуйся, Зулус. За жизнь спасибо! А выберемся отсюда, зуб даю — от любой братвы отмажу.

— Да ладно, чего там…

— Слово даю! — с нажимом повторил авторитет. — И ты это запомни: Бес своих слов на ветер никогда не бросал. Нам бы только выбраться отсюда.

Разволновавшись, Зулус пробормотал:

— Вообще-то у меня есть один план… Созрел, пока прятался за стеллажами. Сначала, думал, не выгорит, а сейчас…

— Что еще за план?

— В одежку надо чужую переодеться. — Зулус кивнул в сторону убитых. — В мундиры, значит, этих упырей из НКВД.

— С чего ты взял, что они из НКВД?

— Так вон же какие эмблемы. Опять же петлицы — довоенные. Я такие в фильме о репрессиях видел. Так вроде и называлось кино — «Сталинские соколы».

Бес пристально взглянул на соседа.

— Послушай, Зулус, как это все может быть — НКВД, грузовики допотопные, ППШ? Откуда, на хрен, взялась эта сталинская голубятня?

Зулус пожал плечами.

— Кто ж его знает? Может, какой перекос во времени? В некоторых книгах про такое вроде пишут…

— Чушня — твои книги! — обозлился Бес. — Их для детишек малых пишут, а это жизнь! Реальная, прикидываешь? Вот я и хочу знать, откуда на нормальной зоне двадцать первого века взялись эти сраные палачи?

— Был бы Лепила жив, он, наверное, сумел бы объяснить.

— Нет твоего Лепилы, — пробурчал Бес. — На моих глазах шлепнули. Вместе с Ханом…

Некоторое время они помолчали.

— Ну что, значит, используем маскарад?

Зулус кивнул. Осторожно выглянув из-за стеллажа, Бес указал на ближайшего черномундирника.

— Вроде как твой размер. А вот того я себе, пожалуй, возьму…

Чуть позже, уже переодевшись в черное обмундирование, они открытым шагом приближались к КПП. Сапоги Бесу немного жали, зато гимнастерка оказалась впору. Немного портили ее дыры от пуль, зато черный цвет делал кровь на мундирах практически незаметной…

В воротах уже стояли постовые — разумеется, все с теми же ППШ. На приближающуюся парочку внимания не обратили, и они беспрепятственно миновали пропускной пункт. Тем не менее, что-то в их выправке все же привлекло часовых. Один из них лениво махнул рукой.

— Эй, сержант, куда направились?

Это и оказалось той роковой ошибкой, что выдала их с головой. Видимо, в чине сержанта оказался Зулус, но на вопрос часового самонадеянно откликнулся Бес.

— Как это куда? К лейтенанту на доклад. — Буркнул он.

— Какого еще лейтенанта?

— А такого, какого надо. Чего привязался, в натуре!.. — осторожным движением Бес потянул с плеча ППШ, но часовой отреагировал быстрее.

— А ну стоять! Ишь, умники! То-то я гляжу — рожи незнакомые… — часовой охнул. — Елки зеленые! Да они ведь с наших ребят одежку стянули! Смотри, Василь!

Плечистый Василий двинулся было в их сторону, и в этот момент Зулус заполошно заверещал.

— Беги, Бес!

Опустив голову, Зулус ринулся на Василия, боднув его с такой силой, что солдат кубарем полетел на землю. Зек же, не останавливаясь, распахнул руки и шагнул вперед — навстречу огненным трассам. Всполошенные чекисты били в основном по нему, подарив Бесу драгоценные секунды, в которых он так нуждался.

В несколько прыжков авторитет подскочил к грузовику, махом взлетел в кабину. Панель управления в общем и целом была знакома, мотор тоже был не заглушен, и, выжав сцепление, Бес рванул машину вперед. Ударом бампера смял калитку с солдатиками, крутанув баранку, развернул тяжелый грузовик. Нога в чужом сапоге притопила педаль газа, и на полной скорости грузовик помчался прочь от страшного места…

Глава 10

В отличие от Хана с Бесом для Чугунка этот сумасшедший день начался с того, что, внезапно ощутив дурноту, он решился выйти из-за стола. Поймав недоуменный взгляд Хана, жестом показал, что его припекло с желудком. Смотрящий недовольно поморщился и все же кивнул. А вот гордец Лепила даже не посмотрел в его сторону. И очень даже напрасно. Как ни крути, из всех присутствующих один только Чугунок и противился смертельному приговору. При этом пекся он, конечно же, не о жизни Зулуса. Черт бы с ним — с Зулусом, — таких «гнилушек» на всех зонах охапками можно грести. Одним больше, одним меньше — никто и не заметит. А вот нормальный врач — такой, чтобы умел лечить и смотрел на больного, как на попавшего в беду друга, был действительно редкостью. Чугунок сам страдал язвой, не раз загибался на нарах от боли, был в свое время в добрых отношениях с Шутом — тем самым, что по всем параметрам должен был бы уже отбросить коньки. Однако не отбросил, потому что, на его счастье, в колонию заявился Лепила — никому не известный чужак, что в два счета поставил на ноги Шута, а по слухам и крепко помог страдающему от неведомой болячки куму. В сущности процесс выздоровления происходил у всех на глазах, а потому сомневаться в способностях Лепилы не приходилось. Не Хан бы с его чертовыми амбициями, Чугунок и сам не постыдился бы обратиться к Лепиле за помощью. Язва высасывала из него все силы, не давала спокойно спать, однако понятия есть понятия — и пойти против Хана Чугунок не решался. Конечно, воровское товарищество сплошь и рядом нарушало свои же законы, но внешне «братки» старались блюсти приличия, в глазах рядовых пацанов оставаясь все теми же несломленными «синими» князьями. Лепила же чихал на все их неписанные законы и жил по своим особым правилам. За ним чувствовалась неведомая сила, природу которой Чугунок никак не мог себе объяснить. Даже одно то, что в любую погоду Лепила продолжал ходить по зоне в сияющих глянцем туфлях и гражданском плаще, вызывало у авторитета некий трепет и уважение. Впрочем, чувства свои следовало тщательно скрывать. Братва недолюбливала Лепилу, и поневоле приходилось подыгрывать интересам большинства…

Выйдя из кочегарки, Чугунок кивнул стоящему на стреме братку, показывая, что все в порядке, неспешно достал из внутреннего кармана стальную флягу. Взболтнув, сделал внушительный глоток. Попутно отметил, что во фляге остается совсем немного. Эту порцию он выпивал в течение дня, потом приходилось разводить средство по новой. Увы, без этого он уже не мог. Таясь от друзей, во флягу авторитет заливал не водку, не коньяк и не чертову чифирюгу, а очищенный, настоенный на чаге и пихтовой хвое бефунгин — лучшее средство от язв, опухающих десен и всевозможных опухолей. Самое смешное, что лекарство тоже прибыло в зону не без помощи Лепилы. Что-то такое он нашептал куму, и тот посодействовал местному лазарету. А уже от работников лазарета чудодейственное средство попало в руки Чугунка. И ведь действительно с тех пор чувствовал он себя значительно лучше. Именно по этой причине покинул кочегарку, не желая голосовать за смерть Лепиле. Если уж суждено случиться смертоубийству, пусть пройдет без него…

Неустойчивым шагом Чугунок тронулся в сторону уборных. Если Хан пошлет кого-нибудь за ним, часовой сумеет все правильно объяснить, а там пусть решают, как хотят…

Мельком заключенный взглянул на часы, засекая время. Пожалуй, минут тридцать он в состоянии был себе позволить. Может, Хан и обозлится, но как-нибудь переживет. Все-таки Чугунок — не рядовой баклан — и кое-какие вольности заслужил. Имел право на свой голос, на место у стола, на перекур…

Чугунок вошел в уборную, и в сторону тут же шарахнулся какой-то случайный зек. Скривив виноватую физиономию, выскочил наружу. Конечно, бедолага узнал Чугунка, — авторитетов на зоне положено знать в лицо, а сидеть в одной уборной с человеком синей масти — еще опаснее, чем оказаться за одним столом. Разные касты — следовательно, разные места обитания. Правда, кто-то еще кряхтел за бетонной перегородкой, не видя вошедшего, но Чугунка это не слишком волновало. Пусть кряхтит, лишь бы не мешал думать.

Присев на корточки, он достал зажигалку, пару раз щелкнул, высекая огонек, зажег сигарету.

— Браток! — позвал голос из-за перегородки. — Оставь на затяг, если не жалко.

Уголки губ Чугунка чуть дрогнули. Даже по интонации он мог с точностью определить ранг человека. Этот был явно из подмастерьев. Не мужик, но еще и не браток. Так… Пацан из приблатненных…

— Эй, ты чего, в натуре, не слышишь?

— Слышу, хома, не гоношись. — Чугунок тоже умел говорить правильно, и в голосе его проскользнул столь властный холодок, что спрашивающий мгновенно заткнулся. Не думая больше о нем, авторитет продолжал смолить сигарету. Пуская перед собой кольца, смотрел на их зыбкую дрожь и прислушивался к собственным мыслям. Подобные минуты безмолвия он научился особенно ценить в последнее время. Хуже нет бессмысленной трепотни, а уж радио с телевизорами он бы на месте государственных правителей вообще запретил к чертям собачьим. Прогресс, етить его в душеньку! Какой там, к дьяволу, прогресс, если народ по сию пору гниет на зонах, если террористы уже и автобусы с детишками подрывают! И хлеб пошел дерьмовый, и воды чистой не стало, а уж от нынешнего музона просто никуда не спрячешься. Гремит из форточек, из машин, из приемников. И уж совсем задолбали языкастые ди-джеи! Уж этих он бы просто убивал на месте!..

Чугунок не мог толком объяснить, в чем тут дело, но был уверен, что угроза, исходящая от средств массовой информации, отнюдь не надуманная. И не сомневался, что дальше будет еще хуже. Может, даже и наркоты уже никакой не понадобится, — научатся охмурять народишко безо всякой химии. Скажем, радиочастоту какую-нибудь выдумают или особый рентген для мозгов. Включат с утречка пораньше — и готово! Все уже оболванены и четко знают, что надо делать и в чем смысл всей этой паскудной жизни.

Задумавшись, Чугунок на некоторое время выпал из действительности. Это тоже в последнее время начинало происходить с ним все чаще. При этом он сам в полной мере не сознавал, что же с ним такое творится. То ли в грезы какие уплывал, то ли погружался в розовые воспоминания о собственном детстве. Только там, в этих далеких думах, и было ему по-настоящему тепло — все равно как в утробе матери. И выныривать назад чертовски не хотелось. Даже мурашки бежали по коже от страха и отвращения. Однако выныривать приходилось. Потому что жизнь сволочная требовала постоянного присутствия и контроля. Дружки требовали волевых решений, а партнеры ждали помощи и советов. А ему давно уже осточертело решать и советовать. Надоело считать бабки, надоело вершить чужие судьбы, делая одних калеками, а других обращая в бездыханные трупы. Чугунок никогда не был верующим, но после того, как отметил сороковник, все же допер, что такие ребята, как Хан, Бес и Кардан, пытаются подменить собой нечто более высокое и праведное. Конечно, страха перед небесным судом еще не было, однако дрожь с неуверенностью Чугунок начинал уже временами ощущать…

Мужик, что сидел за перегородкой, внезапно всхрапнул. Получилось у него это столь громко, что Чугунок поневоле вздрогнул. Очень уж недобрые ассоциации вызывали у него подобные звуки. Обычно, таким образом, всхрапывают, когда отточенная сталь перерезает горло. Во всяком случае, нечто подобное в своем далеком прошлом Чугунок имел уже счастье слышать.

Прислушавшись, он склонил голову набок и даже задержал дыхание. Однако никаких всхрапов до него более не доносилось. Правда… Кое-что он все-таки продолжал слышать. Некий неясный шорох, словно что-то с шелестом волокли по бетону. И еще ему вдруг почудилось, что из-за бетонной перегородки потягивает едким дымком.

Нахмурившись, Чугунок привстал, сделал шаг в сторону соседней кабинки. Предположение насчет дыма действительно подтвердилось. Теперь он не только чувствовал его, но и видел. Только странный это был дым — абсолютно черный, стелющийся над самым полом, ощупывающий пространство темными, напоминающими баранью шерсть кудельками. Сглотнув, Чугунок щелчком послал навстречу дыму недокуренную сигарету и решительно позвал:

— Эй, браток, ты чего там? Скис?

Ответа не последовало.

— Решил поиграть в молчанку? Только я ведь таких вещей не люблю, могу и уши надрать… — Чугунок сделал еще несколько шагов и, стараясь не коснуться полосы черного дыма, заглянул в кабинку.

Чтобы не закричать, ему пришлось призвать на помощь все свое мужество. Необычный дым заполнил в кабинке уже весь пол. Он был настолько плотен, что напоминал даже не дым, а некую нефтеообразную кисельную массу, и в этой массе лежало тело несчастного зека. Собственно, уже даже не тело, а то, что от него осталось. Ни ног, ни живота у мужчины не было — одна только голова да плечи. Рот распахнут в немом крике, и оттуда — из глубины рта живыми змейками выползали все те же кудельки странного дыма. В ужасе Чугунок отпрянул к стене. Словно завороженный, он продолжал смотреть на погибшего заключенного, на черный дым, под покровом которого жила и действовала какая-то мерзкая тварь. Дым представлял собой всего лишь хитрую оболочку, а там, в клубящемся дымном коконе, сновали какие-то червеобразные нити, неспешными рывками перемещалось нечто бесформенное и пупырчатое.

Чугунок ожил лишь тогда, когда тело полусъеденного зека окончательно провалилось в очко, а одно из дымных щупалец медлительно поползло к ноге авторитета. Подпрыгнув на месте, он отшатнулся к окну. Наверное, поступать так было опрометчиво, потому что чудовище немедленно отреагировало на его прыжок. Движение дымных колец заметно ускорилось, но хуже всего было то, что точно такой же дым повалил из соседних кабинок. Клубящимся туманом он выплывал из прорубленных в полу дыр, черным одеялом накрывая пространство. Еще пара секунд, и Чугунок неожиданно обнаружил, что путь к выходу отрезан. Он не знал еще, как именно атакует эта тварь и насколько ей можно противодействовать, однако пример одного загубленного соседа показался ему более чем убедительным.

Тем не менее, рисковать Чугунок не стал и, руками уцепившись за карниз узенького, больше напоминающего бойницу окошка, в несколько присестов выбрался наверх. Кулаком проломил замызганное стекло, обдирая зековскую униформу, полез наружу.

Спрыгнул он не очень удачно, ободрав правую ладонь и больно ударившись коленом о грунт, но это было сущим пустяком. Главное, что он снова стоял под открытым небом. Свежий ветер омывал лицо заключенного, вдали за периметром тройной колючки покачивались кроны сосен, и светило клонящееся к горизонту солнце.

Природа подействовала на Чугунка столь умиротворяюще, что на секунду он даже усомнился — а видел ли он, на самом деле, чертов дым? Может, и не было никакого покойника и никакой твари? А был всего-навсего опиумный глюк? Запалил, скажем, зек из кабинки самокрутку с коноплей, а он взял и вдохнул ненароком. Вот и поехала кукушка. С непривычки такое, говорят, бывает…

Он уже дошел до здания кочегарки, когда вдруг обратил внимание на удивительную тишину. Приближалось время сна, однако никогда в это время здесь не было так тихо. Зона будто вымерла, — ни лая сторожевых псов, ни голосов, ни движения. Правда, кемарил на вышке мордастый Жбан, но более никто в поле зрения не попадал. Чувствуя нарастающую панику, Чугунок потянул на себя дверь кочегарки и тут же отпрянул. «Перелившись» через порог, наружу повалил все тот же кисельный дым — омерзительно пахнущий, с копошащимися в глубине червеобразными отростками, осмысленно подрагивающий.

— Хан, Бес! — прокричал он. — Где вы?

Эхо толкнулось из сумрачного зева кочегарки, пахнуло в лицо мертвящим дыханием. А в следующую минуту Чугунок с ужасом разглядел, как из центрального помещения в предбанничек рывками выползает обезноженный Хан. Собственно, помимо ног у него отсутствовали уже и руки. Черный кисель обглодал их чуть ли не до самых локтей. На этих самых кровоточащих культяпках смотрящий зоны и пытался двигаться к выходу. Лицо его было бледным, а хлещущая из свежих ран кровь мгновенно вскипала в черном дыму множественными пузырьками. Успел рассмотреть Чугунок и лоснящиеся щупальца, густо обвившие бедра и поясницу авторитета. Чем-то они напоминали пиявок, но были тоньше и длиннее. Дышал Хан мелкими неровными глотками — словно боялся вот-вот захлебнуться, и каждый новый рывок давался ему все тяжелее и тяжелее. Он и Чугунка-то узнал не сразу. А, узнав, поднял голову и кое-как разлепил губы:

— Вали отсюда, Чугун… Как можно быстрее…

— Где Бес? Что с пацанами?

— Всем кранты, Чугун. И Бесу, и мне, всем… — на глазах у Хана выступили слезы. Это было столь неожиданно, что Чугунок вздрогнул. Он никогда не видел Хана плачущим. Порой даже подозревал, что матерый вор вовсе не умеет плакать. Но вот, как выяснилось, умел, хотя и получалось у него это неважнецки. Видно сил у смотрящего совсем уже не осталось. Он как-то враз сник и, прислонившись к стене, с хрипом выдохнул:

— Спасайся, Чугун! И других спасай. Кого еще успеешь…

Опустив глаза, Чугунок рассмотрел, как дымный валик, клубясь, одолел порожек и явственно переместился на несколько сантиметров. Теперь эта тварь почти дотянулась до сапог Чугунка. Зек невольно попятился, и тотчас из дымной гущи показались тоненькие влажноватые отростки. Ищуще шаря по земле, они подбирались к его ногам все ближе и ближе. Больше тянуть было нельзя и, отпрыгнув в сторону, Чугунок стремглав припустил от кочегарки.

Между тем, кошмар никак не желал униматься. Зек метался между бараками, заглядывал в окна, распахивая двери, но повсюду видел одно и то же: либо полную пустоту, припорошенную клубящимся дымом, либо хрипящих на полу людей. Они еще пытались ползти и сопротивляться, отказываясь понимать, что ни рук, ни ног у них более нет. Сам Чугунок тоже впал в какое-то оцепенение. Все было настолько нереальным, что сознание отказывалось воспринимать действительность. Зайдя же в инструментальный цех, он и вовсе ощутил дурноту. По узкому проходу между рядами станков, словно соревнуясь друг с другом, плыло несколько человеческих голов. То ли черная тварь не могла их сразу сожрать, то ли таким образом она забавлялась, но головы плавно покачивались, часто сталкиваясь между собой и снова расходясь.

Зрелище настолько заворожило авторитета, что очнулся он только тогда, когда обнаружил, что путь к отступлению отрезан. Ситуация в уборной трагическим образом повторялась. Обойдя его со спины, темная пелена, широкой лентой выплыла в проход. Не подлежало сомнению, что хищник чувствует присутствие человека и даже пытается упредить его действия.

В панике Чугунок примерился — ширина метра три — можно, пожалуй, и перепрыгнуть. А если не получится?…

Страх замутил сознание, заставил руки ходить ходуном. В бессильной ярости схватив случайный стул, Чугунок с силой швырнул им в хищника. Стул упал прямо посреди ленты, и черные пиявки немедленно обвили его со всех сторон, вероятно, изучая на предмет съедобности. Судя по всему, проведенный анализ черную тварь не порадовал. Внезапно червеобразные отростки вздулись, и стул хрустнул, разламываясь, точно спичечный коробок в мужских пальцах.

— Гадина! Тварь! — Чугунок ухватил лежащий на рабочем столе тяжелый молоток, метнул в хищника. Следом за молотком полетели напильники, рубанки, ножовки. Видимого результата это не принесло, но от собственного истошного крика Чугунку стало несколько легче. Выплевывая ругательство за ругательством, он словно бросал вызов неведомо откуда взявшейся твари, лишний раз убеждая себя в том, что он может еще как-то ей противиться.

Между тем, черного дыма становилось все больше. Темными клубами он выкатывался из боковых проходов, вился между станков, все выше поднимался над полом. Удалось разглядеть Чугунку и черные, передвигающиеся под покровом дымной маскировки сгустки. Некоторые из них размерами не превышали обычного земного ежа, другие напоминали вымазанных в нефти свиней. Судя по всему, Чугунок злоупотребил терпением твари. Теперь эти сгустки были повсюду. Они то и дело меняли форму, сливались воедино и все время продвигались в направлении человека, неукротимо сжимая вокруг него кольцо. Сжав кулаки, Чугунок в отчаянии осмотрелся. В голове царил бедлам, мысли переполошенными муравьями сновали туда-сюда, жалили злым ядом. Страх ледяным обручем стискивал сердце и затруднял дыхание. По всему получалось, что пока он курил в уборной, эта нечисть успела оккупировать все бараки. Мало того, за эти короткие минуты, она уничтожила почти все население зоны. Правда, не совсем понятно, что именно она вытворяла с людьми — то ли пожирала, то ли растворяла в себе подобно кислоте, но в любом случае эта пакость была чрезвычайно опасной.

— Гадина! — снова с надрывом выкрикнул он, и секундой позже разглядел в окне стриженную голову Зулуса. Активно жестикулируя, зек указывал ему на карниз.

— На станки! — орал он. — Взбирайся на станки и прыгай сюда. Выше метра эта дрянь не достает.

Не было времени удивляться и задавать вопросы. Чугунок послушно вскарабкался на ближайший оцинкованный стол, со стола перелез на токарный станок и, тщательно примериваясь, прыжками начал одолевать расстояние до окна. Один из дымных сгустков, почуяв его приближение, попытался было встать на дыбы, но Чугунок все-таки сумел его опередить, перепрыгнув на соседний станок. По пути пинком свалил вниз кювету с едким раствором, в котором местные умельцы травили платы. Ближайший сгусток отреагировал на это яростным шипением.

— Руку давай! Руку! — Зулус уже протягивал ему ладонь.

В два счета Чугунок вылез из окна, спрыгнул на штабель из ящиков. Оглядевшись, задохнулся от ужаса.

— О, Господи! Эта тварь уже повсюду!

Он был прав. Черная пелена времени зря не теряла, успев окутать всю территорию зоны. Во всяком случае, с мыслью о спасении следовало распрощаться. Что умело делать это чудище с людьми, Чугунок уже насмотрелся вволю.

— Ну? — он нервно усмехнулся. — Значит, будем помирать?

— Зачем же, есть одна идея… — Зулус кивнул на лежащие поверх ящиков доски. — Я ведь сюда за молотком и гвоздями прибежал. Уже начал сколачивать ходули, а тут гляжу в окно — ты.

— Зачем тебе ходули?

— А как еще от нее уйдешь? Сейчас сколотим себе костыли повыше и пойдем аки посуху! Она ведь только живую органику жрет, а дерево с металлом ее не интересуют.

Покрутив головой, Чугунок с интересом присмотрелся к раскрасневшемуся лицу собеседника. Кажется, тот и впрямь поверил в свою идею. В любом случае, это было лучше, чем ничего.

— Откуда взялась эта гадость?

— Кто ж ее знает. На это теперь и самые большие ученые не найдут ответа. — Приколачивая к доскам подобие дощечек, Зулус продолжал рассказывать:

— Только мы, значит, Лепилу к вам проводили, Шут отбой объявил. У нас в последнее время с этим не так строго, поэтому часть на нары полезла, а остальные швейными делами занялись. Тут эта погань и заявилась. Я-то наверху был, но не спал, конечно. Вы же там мою судьбу решали, как тут заснешь. Вот она и взялась сначала за тех, кто внизу. И ведь бесшумно так! То ли в легкие сразу проникала, то ли еще что. Короче, мы и глазом моргнуть не успели, как она сглодала половину барака. А там кто-то закричал, кто-то убежать попробовал — и началась паника. Те, кто наверху, вниз сигать начали, а там она их и цепляла. Чпок! — и нету человечка. Сначала ноги исчезают, потом и прочее туловище. Я тоже хотел вниз спрыгнуть, да вовремя спохватился. Как сообразил что к чему, начал к дверям переползать. Все равно как обезьяна — с одной койки на другую. В общем, выбрался, а она уже до ворот и до колючки добралась. Короче, полный абзац.

— А до ходуль-то как додумался?

— Так я ведь все детство в деревне провел. У нас там это первой забавой было. Любили на ходулях бегать, даже в догонялки играли. Вот я и вспомнил старые времена.

— Думаешь, действительно, поможет?

— Конечно, поможет. Тут всего-то сантиметров сорок высоты и нужно.

— Так-то оно так, но я ведь на ходулях никогда не ходил.

— Наука не хитрая! Кроме того, я ведь не настоящие ходули делаю, — тут у нас не дрыны, а доски. Заноз, конечно, насажаем в ладони, зато шагать гораздо легче. А если что, — помогу. Я-то на этих штучках, помнится, как зайчик прыгал.

Некоторое время Чугунок наблюдал за его работой, потом взял в руки доску и начал прибивать одну за другой ступеньки.

— Так годится?

— Все верно. Нам, может, и одной пары ступенек хватит, но мало ли как там сложится. Лучше, если есть возможность выбирать. Чтобы, значит, и выше карабкаться, и ниже, если понадобится.

Рассадив неудачным ударом палец, Чугунок слизнул выступившую каплю крови, длинно сплюнул. Внизу тотчас зашипело. Кровушку, черная тварь, по всему видать, обожала.

— А ведь Жбан, похоже, еще ни о чем не знает. — Чугунок кивнул в сторону вышки. — Напялил наушники с плеером и дрыхнет, сволочь жирная. Как думаешь, может, позвать его?

— А надо ли? Этот баран всю жизнь нас понужал. — Зулус покачал головой. — Да и не поверит. Чесанет из автомата — и все дела.

Чугунок кивнул. То, что говорил Зулус, походило на правду.

— Можно, конечно, попробовать и здесь отсидеться, только очень уж странно себя ведет тварь. Вон и плеваться уже пробует. А впереди еще целая ночь. Как бы чего не придумала. Может ведь и на стеллаж вскарабкаться, — кто ее знает.

— Лучше, конечно, сматываться отсюда побыстрее. — Согласился Чугунок. — Как твои ходули, готовы?

— Да вот на верхнюю ступеньку гвоздя не хватило. — Зулус пристукнул ладонью по доске. — Ну да, ладно, и так сойдет. Нам ведь только до леса и нужно добраться?

— А там думаешь, ее нет?

— Да вроде не видно. В крайнем случае, на дерево заберемся. Все лучше, чем на вышке со Жбаном куковать…

Все получилось гораздо проще, чем ожидал Чугунок. Тренировку они устроили в проходе между двумя штабелями ящиков. Делали расчет на то, чтобы в случае чего можно было за что-то ухватиться. Однако Зулус своего напарника не обманул: сохранять равновесие на двух досках оказалось совсем несложно. Сначала уверенно прошагал вперед и назад сам Зулус, потом на самодельные ступеньки поставил ноги Чугунок. С непривычки его основательно пошатывало, но очень скоро он понял: равновесие сохраняется само собой, если не стоишь на месте. При этом дымная пелена, обволакивающая землю, на доски реагировала крайне вяло. Пару раз скользкие пиявки скользнули было вверх, но очень быстро отлипли. Это придало Чугунку уверенности, и он зашагал бодрее.

— А что, по-моему, нормально! — выдал ему похвалу Зулус, и от этого незамысловатого комплимента Чугунок ощутил в груди непрошенное тепло. Забавно, но к голосу этого человечка, которого еще недавно все они в грош не ставили, теперь хотелось прислушиваться. Как ни крути, а именно Зулус вытащил его из цеха — и ему же принадлежала идея насчет ходуль.

Поудобнее обхватив шероховатые поверхности досок, он оглянулся на напарника.

— Ну что, двигаем? А то уже темнеть начинает.

Кивнув, Зулус встал на свои ходули, и, стараясь далеко не удаляться друг от друга, они размеренно зашагали по направлению к воротам…

Скорее всего, у них все бы получилось наилучшим образом, но, кажется, начинала прозревать и тварь. Более того, каким-то невообразимым образом она просчитала их маршрут, и задолго до КПП они разглядели, как около десятков сгустков торопятся туда же, норовя пересечь беглецам путь.

— Черт! Ты посмотри, какая громадина!

Чугунок встревожено обернулся. От административного здания к ним и впрямь приближался сгусток размерами превышающий добрую корову. Шишки и бугры выпирали у него по всему телу, в передней части, словно усы, шевелились тонкие ищущие щупальца. Видимо, тварь не собирался упускать добычу из рук и предпринимала свои меры.

— Ходу, браток!..

Они поднажали. Сгусток двигался значительно медленнее людей, и они, конечно бы, успели, но в этот момент встрепенулся на вышке Жбан. Вытянув голову, вертухай протер глаза и схватился за автомат.

— А ну стоять!..

Этот дуралей по сию пору не понимал, что происходит. Видать, проспал со своим плеером все самое интересное.

— Стоять, я сказал! — вспыхнул прожектор, и пронзительно яркий луч ударил им в спины.

— Вот придурок! — ослепнув от синего, залившего пространство электричества, Чугунок сделал неосторожное движение, и правая нога его сорвалась со ступеньки.

— Спокойно! — Зулус вовремя поддержал его под локоть. — А теперь ногу — на дощечку и снова вперед!

Чувствуя, как гулко бьется в груди сердце, Чугунок подчинился Зулусу. Починился, точно солдат первогодок суровому сержанту. КПП было совсем близко, но ходули все сильнее увязали в дымчатой пелене. Черные пиявки жадно облизывали дерево, гибкими змеями пытались скользить вверх. По счастью, эта высота была для них еще недоступной, и до прибитых гвоздями дощечек они не дотягивались.

Автомат ударил в ту минуту, когда они уже проходили через ворота. Чугунок ускорил движение и за рокотом «Калашникова» не сразу услышал сдавленный стон.

— Попал таки, падла!..

Чугунок обернулся. Уронив голову на грудь, Зулус стоял уже одной ногой на земле. Перебитая кисть не в состоянии была держать доску.

— Давай помогу! — Чугунок рванулся к нему, но, собравшись с силами, Зулус помотал головой.

— Поздно, Чугун. Он еще и в спину мне угодил…

С ужасом Чугунок смотрел, как черные пиявки заползают под брючины Зулуса, как болезненно кривится лицо зека. Еще более страшно было наблюдать, как медленно и неотвратимо наплывает со спины Зулуса огромный колеблющийся сгусток. Кажется, и Жбан на своей вышке что-то такое сообразил. Автомат вновь захлебнулся в злобном клекоте, однако бил он теперь уже по чудовищу. Брызнули черные ошметки, но, увы, судя по всему, это не производило никакого эффекта. Чудовище не дрогнуло и не замедлило своего движения. Пули утопали в нем, как в болоте, и хищник просто не обращал на них внимания.

— Уходи! — шепнул Зулус. — Уходи, пока можно…

На глазах ошеломленного Чугунка огромная бесформенная масса навалилась на Зулуса, в несколько секунд обволокла плечи, грудь и голову все тем же непрозрачным дымом. Только руки, оставшиеся снаружи, еще дергались и напоминали о том, что совсем недавно хозяином их был живой и невредимый Зулус. Раздался утробный чмокающий звук, и тело несчастного зека оказалось полностью проглоченным.

Не помня себя, Чугунок ринулся к лесу. Жбан больше не стрелял, и очень скоро авторитет ступил ногами на сухую траву. Прихватив ходульные доски под мышку, он припустил в лес. Пожалуй, так быстро он не бегал еще никогда в жизни. Как бы то ни было, но чудо, в которое он уже не верил, свершилось. Он был жив и свободен, а ужасы сегодняшнего дня остались позади…

Глава 11

Шумел за окном ветер, и билась в стекло скучающая муха. Секунды весомыми камушками перекатывались в головах собравшихся, помимо воли складывались в необычную мозаику.

Киллер Роха покачивался у стены и ошеломленно моргал. Голова его кружилась, он по-прежнему ничегошеньки не понимал. В течение короткого времени Роха трижды был умерщвлен. Сначала его сожгли заживо, потом расстреляли из автоматов и, в конце концов, проглотили неведомые твари. Самое чудовищное заключалось в том, что в реальности всего произошедшего сомневаться не приходилось. Он был трижды мертв и по всем параметрам должен был сейчас пребывать где-нибудь в аду. Тем не менее, мир, зона и кочегарка — все невообразимым образом вернулось к нему: язык вновь холодила тонкая полоска бритвы, а он стоял поблизости от стола на своем привычном месте — за спиной гостей, держа лицо Хана в зоне видимости. По правую и левую руку от смотрящего, как и прежде, сидели зоновские паханы: Бес, Гек, Кардан и Чугунок. А напротив — Роха даже похолодел от ужаса — напротив Хана пристроился Зулус — тот самый, которого Хан заказывал киллеру еще неделю назад.

Впрочем, сейчас это казалось уже не главным, и Роха продолжал свирепо пощипывать собственное бедро и зубами стискивать нижнюю губу. Зачем? Он и сам толком не знал. То ли продолжал проверять себя на предмет вменяемости, то ли все еще сомневался в своем очередном оживлении. Ведь черт подери, — он действительно погиб! И гриб ядерный был, и пули, с хрустом входящие в грудь, и та черная дрянь, что подобно кислоте разъедала кожу и кости!..

Слезы, кстати говоря, стояли не только в глазах Хана с Чугунком, но никто из авторитетов не стеснялся их утирать. Сидящие за столом продолжали молчать, пребывая в состоянии шока. Пару минут назад все они изнемогали от страха и, сломя голову, пытались покинуть зону. Все они так или иначе пережили свою смерть и все успели узреть в облике Зулуса товарища и брата. Тем не менее, возвращение в кочегарку оказалось столь внезапным, а смена чувств — столь стремительной, что тягостное молчание продолжало окутывать собравшихся. В головах царил сумбур, эмоции преобладали над мыслями. Собственно, последним здесь вообще не находилось места, поскольку принять и поверить во все случившееся было попросту невозможно. Тем не менее, кому-то следовало заговорить первым, и, спасая честь Хана, инициативу взял на себя Лепила.

— Ну? — учительским тоном вопросил он. — Кажется, мы хотели сегодня что-то обсуждать?… Вы уж простите меня, но я взял на себя смелость пригласить еще одного гостя. Думаю, без него обсуждение было бы неполноценным. Или я не прав?

Судя по взгляду Лепилы, вопрос был обращен к хозяину стола, однако Хан только и сумел, что чуть шевельнуть губами. Говорить он по сию пору не мог.

— Пожалуй, я постараюсь помочь вам. — Продолжил монолог Лепила. — Мы все сейчас пережили нечто, чему просто невозможно придумать название. Смерть и катарсис одновременно. Колоссальное очищение с последующим переходом в иной мир. Это было страшно, и это было больно, но уверяю вас, только после таких состояний люди приобретают новое качество. Достаточно вспомнить казнь Достоевского, отмененную в самый последний миг. Но в его случае это было всего лишь подобие казни, вы же свою смерть пережили воочию. А значит, и дух ваш должен был существенно преобразиться.

Хан наконец-то нашел в себе силы утереть ладонью глаза. Украдкой переглянувшись с Чугунком, кое-как выдавил из себя:

— Что это было?

— Я уже сказал: катарсис возрождения. А вернее — перерождения. Вы уже не те, что были полчаса назад, и подтверждением тому будет то, что Зулуса вы более не тронете. Не потому что я так сказал, а потому, что вы сами уже поняли, что он тоже человек. Такой же, как и вы. У господина, что топчется за моей спиной, по сию пору во рту спрятана бритва. Зулус здесь — перед вами, я тоже никуда не собираюсь бежать. А теперь поглядите друг на друга и подумайте — стоит ли нас лишать жизни? Особенно после всего, того, что мы с вами пережили?

Лепила ослепительно улыбнулся, и вновь Хан ощутил радостную дрожь под сердцем. Положительно, ради этого человека он готов был умереть. Более того, отчего-то Хан ни секунды не сомневался, что именно Лепилу следовало благодарить за их чудесное возрождение. Черт его знает, как он это сделал, но он спас их, и одно это давало ему индульгенцию…

Хан и сам подивился странному словечку, неведомо откуда возникшему у него в мозгу. Индульгенция… Да знал ли он его раньше? Нет, конечно! Как не знал и замысловатого слова «катарсис». Значит, прав был Лепила, заявивший, что с ними произошли серьезные изменения.

— Хуже нет преступление, чем убийство собственных родителей. Уже хотя бы потому, что они подарили нам жизнь. И так же кощунственно поднимать руку на того, кто однажды спас тебя и выручил. А ведь сегодня Зулус вам крепко помог. И тебе, Хан, и тебе, Чугунок, и тебе, Бес.

— Это правда, — медлительно подтвердил Чугунок. Бес тоже нехотя кивнул. Хан ограничился тем, что не стал возражать. В иных случаях молчание и впрямь граничит с согласием.

— Вы, наверное, долго еще будете ломать головы над тем, что же в действительности стряслось, но поверьте мне — сути это никоим образом не меняет. Даже если бы ядерной войны и черного чудища не было вовсе, они вполне могли зародиться в наших головах — и что еще важнее — в наших душах. — Лепила шумно вздохнул. — Как бы то ни было, но сегодня вы стали другими. Это и есть то главное, что я хотел до вас донести… А сейчас, увы, мне пора уходить. Очень хотел бы потолковать с вами более обстоятельно, но, к сожалению, нет времени.

— Но почему? — невольно вырвалось у Беса, и он сам устыдился за свою мальчишескую торопливость. Авторитет — на то и авторитет, чтобы не суетиться и не переспрашивать без особой нужды.

Тем не менее, Лепила ему ответил:

— Видишь ли, Бес, время мое истекло. Свой лимит я без того перебрал. С минуты на минуту меня должно забрать отсюда…

Он не договорил. По окнам ударил усиленный мегафоном голос:

— Хан, Бес и другие! Здание окружено! Медленно выходите с поднятыми руками. Первым выходит Лепила!..

От окна тотчас метнулся встревоженный зек.

— Хан, там ментов — полон двор! И собаки на поводках.

Гамлет, скакнувший к окну, немедленно подтвердил:

— Все верно, Хан, это чужие. И автоматы почти у всех.

— Это что же… — смотрящий зоны побледнел. — Все, значит, снова?!

Лепила уверенно покачал головой.

— Увы, на этот раз все чистая правда. Но беспокоиться вам не стоит, вы им не нужны. Эти ребятки приехали за мной.

Вся компания с изумлением взглянула на Лепилу. Бросив взор в сторону окна, Хан тяжело опустил голову. Теперь он смотрел на свои татуированные руки, на перстень, что украшал его указательный палец, на кривые буковки, наколотые в далекой юности. Имя «Костя», о котором он практически не вспоминал. С некоторых пор Константин обратился в Хана, и как казалось ему, обратился безвозвратно. Смотрящий смотрел на свои руки и сумрачно молчал. Неизвестно, какие мысли ворочались в его голове, но неожиданно для себя он глухо предложил:

— Может, нужна помощь?

— Спасибо, Хан. Мне хватит и того, если ты скажешь слово за Зулуса. Боюсь, ему придется первое время туго… Ну, а тем, что во дворе, нужен только я. — Лепила пожал плечами. — Если я не выйду, они и впрямь могут наломать дров.

Вновь выглянув в окно, Гамлет вжал голову в плечи.

— Хан, они стрелять собираются! В натуре, говорю!..

— Вот, твари!..

— Не дергайтесь. — Лепила спокойно взглянул на зеков. — Крови на этот раз не будет, могу гарантировать.

И снова захрипел, заухал за стенами барака мегафон:

— Вадим, это я, Потап. Саня Миронов тоже тут, так что ничего не бойся, никто тебя не обидит. Главное, чтобы ты вышел из кочегарки целым и невредимым. Нам нужно только поговорить.

— Вот видишь! — Лепила подмигнул Хану. — Всего-навсего поговорить.

— Слово даю, — продолжал рокотать мегафон, — у нас самые мирные цели. Ты слышишь нас, Вадик?

— Слышу, Потап, слышу, — произнес Дымов, и фантастическим образом голос его прозвучал все из того же сверхмощного мегафона за окном. — Войскам отбой, автоматы — в землю. Я выхожу…