Око за око

Глава 13

Остолоп Дэниелс скорчился в разрушенном доме и осторожно выглянул в разбитое окно на усыпанную обломками улицу. Ящеры продолжали наступать, американцы оказывали им упорное сопротивление, и Чикаго превратился в руины.

В окно со свистом врывался холодный ветер, проникал сквозь дыры в крыше. Солнце садилось рано, да и увидеть его сквозь тучи и клубы дыма удавалось далеко не всегда.

— Не думал, что мне придется оказаться в начале зимы на земле, но, похоже, на другое рассчитывать не приходится, — пробормотал он, обращаясь к самому себе.

Предыдущей зимой американцы надрали ящерам задницы, инопланетяне не имели ни малейшего представления о том, как следует сражаться, когда наступают холода. А вот летом… Остолоп не переставал удивляться тому, что до сих пор жив.

У него за спиной послышался какой-то шум, и он быстро повернулся. Сержант Герман Малдун, крепыш-ирландец, кивнул ему и сказал:

— С севера приближается отряд подкрепления, лейтенант. Боже праведный! Да они, бедняги, с лица спадут, когда увидят, что у нас тут творится!

— Да, мы тут крепкие орешки, — ответил Остолоп.

Малдун фыркнул, и Остолоп увидел его кривые зубы, некоторые были сломаны. Всего на несколько лет моложе самого Дэниелса, Малдун тоже успел побывать за океаном и принять участие в Первой мировой войне. Они долго это обсуждали и в конце концов решили, что находились в нескольких милях друг от друга в Аргонне, хотя им и не довелось встретиться.

Малдун снял старую железную каску британского образца и провел рукой по спутанным волосам, когда-то рыжим, а сейчас словно присыпанным солью.

— Пришлось мне видывать таких ребятишек. Боже милосердный, все у них честь по чести — винтовки в руках, каски, у некоторых даже форма. Снаружи — ну, чисто солдаты, а изнутри… пара недель или даже дней — и половина из них мертвецы.

— Да знаю я, — мрачно проговорил Остолоп. — Так всегда и бывает. Те, что останутся в живых, сумеют из других сделать солдат — из некоторых.

— Точно, — согласился с ним Малдун. — Жалко парней, но все истинно так, как вы говорите, лейтенант. Обидно только, что кое-кто из поймавших пулю мог бы стать хорошим человеком, но… так легла фишка.

— Угу, — пробурчал Остолоп и замолчал.

Он не хотел размышлять над подобными вещами, хотя множество раз во Франции, да и здесь, в Иллинойсе, видел, как это бывает. Если на поле боя всем правит случай, а твое умение и ловкость совершенно ни при чем, ты можешь умереть в любой момент — и не важно, хороший ты солдат или плохой. Он это знал. Но знать и размышлять — далеко не одно и то же.

В нескольких сотнях ярдов левее, со стороны озера Мичиган, донеслась стрельба. Всего лишь короткая очередь, но Остолоп почти автоматически пригнулся.

— Может, наши новенькие? Стоит им оказаться около линии фронта, они почему-то сразу начинают палить.

Остолоп кивнул. Во Франции было то же самое. Его дед — проклятье, оба деда! — рассказывали, что так же точно новобранцы вели себя и на Гражданской войне. Так, наверное, было с тех самых пор, как Ууп-младший отправился с папашей на охоту и метнул камень в первого же динозавра, который встретился ему на пути.

Позади снова началась стрельба. Но обстрел еще не стал полномасштабным. Дэниелс рискнул высунуться и посмотреть, что происходит. По разрушенной, а когда-то милой, тихой улочке спального района ползли шесть или восемь… их даже еще солдатами назвать было нельзя. Может быть, солдатики?

Далеко не все чумазые лица успели познакомиться с бритвой. На строгий взгляд Остолопа, они выглядели слишком тощими и бледными. В Миссисипи он сказал бы, что у них глисты, а здесь… Он похлопал себя по животу. Вот уже целый год никто не ел досыта — еще одна причина ненавидеть чешуйчатые шкуры инопланетных захватчиков.

Малдун отполз назад и, перехватив мальчишек, распределил по домам по обе стороны от Остолопа. У Дэниелса возникло головокружительное ощущение, будто он снова оказался на настоящей войне, а не сражается вместе с горсткой оборванцев за несколько разрушенных домов. Впрочем, оно быстро прошло. Новички не только не знают, когда следует стрелять, а когда нет, — сомнительно, что они вообще сумеют в кого-нибудь попасть.

И тут же один из них выпустил длинную очередь из автомата. Когда все стихло, Дэниелс услышал, как Малдун отчитывает паренька.

— Если ты, бессмысленная куча навоза, еще раз учинишь что-нибудь подобное, лейтенант надерет тебе задницу так, что мало не покажется. Мне лично бояться нечего, а на твоем месте я бы хорошенько подумал, уж можешь мне поверить, приятель.

Остолоп мрачно фыркнул. Малдун вернулся к нему по развороченной траншее (в 1918 году во Франции никто не рискнул бы назвать это траншеей — тогда умели рыть окопы), а затем пробежал по аккуратной городской лужайке — точнее, тому, что от нее осталось. Когда Дэниелс был сержантом, он тоже пугал солдат страшным и опасным для жизни гневом старших офицеров. Теперь он сам стал офицером, наводящим ужас божеством из низшей лиги. Он нисколько не изменился, но стоило ему получить золотую нашивку, как окружающие стали смотреть на него совсем по-другому.

К несчастью, ящеры не дремали на своих постах. Если в них палили, они всегда отстреливались. Остолоп не знал, как у них обстоят дела с боеприпасами, но вели они себя так, словно обладали неисчерпаемыми запасами. Он прижался к земле, решив, что начнет стрелять, когда шум немного уляжется. Раздался глухой звук — значит, Мадцун улегся рядом. Сержант знал, как устроена война.

В доме неподалеку кто-то закричал, тонким жалобным голосом зовя мать. Остолоп закусил губу. Один из птенцов только что нашел свою судьбу — или она его нашла? Он надеялся, что парнишка не слишком серьезно ранен. Впрочем, любое пулевое ранение, даже самое легкое, причиняет страшную боль, да и крови бывает много, так что новичок может испугаться до полусмерти.

Он выглянул в дыру в стене и увидел пару ящеров, которые под прикрытием яростного огня мчались вперед. Он выстрелил в них, и они тут же спрятались за обломками. Остолоп удовлетворенно кивнул. В каком-то смысле сейчас у него гораздо больше общего с ящерами, чем с новобранцами, сражающимися рядом.

Он услышал противное жужжание и тут же отскочил от дырки в стене. Он не сомневался, что ящеры вновь открыли огонь. Когда застучали пулеметы, он похвалил себя за сообразительность и вознес молитву всем богам, чтобы никто из молодняка не пострадал.

Но пули, судя по звуку, летели в сторону позиций ящеров. Остолоп ухмыльнулся: чешуйчатые ублюдки обычно не делают таких ошибок. В небе пронесся самолет — неизвестно чей. На ящеров упала бомба. Настолько близко, что у Дэниелса заложило уши, а под ногами задрожала земля.

Даже самый осторожный человек иногда рискует. Остолоп пополз вперед, время от времени выглядывая сквозь дырки в стене. И неожиданно рассмеялся, его хохот на фоне грохота сражения звучал диссонансом.

— Что такое, черт подери? — проворчал Малдун.

— Знаешь, кто остановил ящеров, Малдун? — Дэниелс поднял руку, словно клялся, что говорит истинную правду. — Детский самолетик с парой пулеметов на каждом крыле. И сумел убраться восвояси. Он пролетел над самыми крышами, расстрелял ящеров, сбросил на них бомбочку и был таков.

— Детский самолетик, лейтенант? — переспросил Мал-дун, не веря своим ушам. — Боже праведный, что творится на свете!

— Понятия не имею, — ответил Остолоп. — Только я слышал, что русские регулярно приводят ящеров в неистовство, обстреливая их из своих дурацких бипланов, которые летают так низко и так медленно, что заметить их невозможно, пока такой не подберется совсем близко, — они проделывают трюки, которые и не снились настоящим истребителям.

— Может быть, — с сомнением проговорил Малдун. — Но знаете, что я вам скажу, сэр, меня никто не убедит сесть в эту летающую коробку, даже если в награду мне пообещают… ну, даже не знаю что. Ящерам ничего не стоит пристрелить такого пилота, они еще будут выбирать, куда лучше пальнуть. Нет уж, увольте. Ни за что не соглашусь.

— Я тоже, — признался Дэниелс. — Правда, я ни разу в жизни не летал на самолете, и, пожалуй, сейчас уже поздненько начинать. С другой стороны, мы здесь тоже не цветочки собираем.

— Вот тут вы правы. — Малдун подполз к Остолопу. — Но ублюдки, с которыми мы воюем, все-таки не все время в меня целятся. Они просто швыряются пулями, и если я поймаю одну, ну что же — такова жизнь. Но когда ты сидишь в самолете и какая-нибудь тварь стреляет именно в тебя — это уже личное, вы меня понимаете?

— Наверное, — сказал Остолоп, — но солдат, в которого попала пуля, ничем не отличается от парня в самолете.

Малдун промолчал. Он выглядывал в дыру в стене. Остолоп встал на одно колено и посмотрел в окно. Маленький самолетик нагнал такого страха на ящеров, что они перестали обстреливать позиции американцев. Дэниелс решил, что пришла его очередь.

— Оставайся здесь и прикрой меня, — приказал он Малдуну. — Я хочу посмотреть, не сможем ли мы сдвинуться на юг, что-то мне надоело северное направление.

Малдун кивнул, и Дэниелс пополз по траншее к соседнему дому. Парни, которые ее копали, повредили газо- и водопровод, но, поскольку ни то ни другое не работало вот уже несколько месяцев, это не имело никакого значения. Какой-то солдат подал ему руку и помог выбраться из траншеи.

Он махнул в южном направлении.

— Им там прищемили хвосты. Давайте попытаемся отобрать у них парочку домов, пока они не опомнились.

Молодые солдаты так радостно завопили, что Остолоп одновременно почувствовал гордость и испугался. Они отдадут все свой силы сражению — так неопытный игрок носится по полю за мячом даже тогда, когда тот летит прямо в ограждение. Иногда ограда оказывается деревянной и слегка поддается, а порой бетонной — и тогда паренька уносят с поля на носилках.

Многие из этих ребятишек покинут поле боя на носилках, прежде чем сражение подойдет к концу. Остолоп старался прогнать грустные мысли. Его тоже однажды унесли на носилках. Но он вернулся. Он надеялся, что и сейчас ему повезет и он останется в строю.

— Давайте, нельзя терять время, — сказал он. Двоим он приказал идти вперед вместе с ним, другим — задержаться и прикрыть их с тыла. Те, кому выпало остаться, принялись ругаться и спорить, точно избалованные дети, которым не дали конфетку. Остолоп поднял руку.

— Перестаньте ворчать, парни. Мы найдем впереди подходящее укрытие, окопаемся и начнем стрелять по врагу, и тогда вы сможете нас догнать. Не волнуйтесь, всем дела хватит. Обещаю.

«Всем хватит пробитых черепов, и раздробленных костей, и ран в живот».

От их энтузиазма Остолопу стало не по себе. Он уже давно забыл, что такое настоящий боевой дух.

Его отряд устремился вперед с дикими воплями, кое-кто принялся стрелять на ходу, поддерживая американцев, которые не давали ящерам поднять головы. Остолоп нырнул за сгоревший остов «паккарда». Металлическая обшивка не слишком надежно защищает от пуль, но, по крайней мере, если ящеры его не увидят, они и стрелять не станут.

Оба парня упали на землю, один корчился, другой подозрительно замер и не шевелился. Впрочем, ящеры обстреливали их не так сильно, как прежде. Дэниелс махнул рукой тем, кто их прикрывал, чтобы они подошли и двигались дальше, вперед, оставив первый отряд прикрывать наступление. Получилось у них лучше, чем ожидал Дэниелс. Может быть, ему даже удастся отогнать ящеров с позиций, которые те занимали.

Однако у одного ящера были совсем иные представления о прекрасном. Он высунулся из окна, словно чертик из табакерки, выпустил очередь из автомата и снова скрылся, да так быстро, что никто не успел среагировать. Он оказался хорошим стрелком. Вот такой храбрый и упрямый солдат — не важно, человек или чешуйчатый инопланетянин — и может остановить наступление.

Остолоп мысленно оценил расстояние от себя до здания, в котором засел ящер: получилось около сорока ярдов. Ящер стрелял из маленького окошка, что нисколько не удивило Дэниелса — инопланетяне, хоть и выглядели диковинно, дураками не были. Ящер выпустил еще одну очередь. Справа от Остолопа кто-то дико закричал.

Лейтенант поморщился, покачал головой и вынул из-за пояса гранату. Когда-то его броски не раз приносили очки команде, за которую он играл. Это было давно, но за прошедшие годы он своих умений не растерял. Чисто автоматически он встал в привычную стойку, спрятавшись за кузовом «паккарда».

Ловким движением Остолоп вытащил чеку, поднял руку (нечаянно сбив с головы каску, словно она неожиданно превратилась в маску кетчера) и, размахнувшись, швырнул гранату Прежде чем она влетела в окно, он прижался к земле за машиной. Раздался звук, не похожий на треск автоматического оружия, который окружал его со всех сторон

Молодой солдат бросился к окну, но ящер не появился. Паренек заглянул внутрь (абсолютно идиотский поступок, поскольку ящер мог просто притворяться) и выпустил длинную очередь из автомата.

— Здорово, лейтенант! — заорал он. — Маленький ублюдок превратился в отбивную.

Звуки стрельбы перекрыли радостные вопли солдат Остолопа.

Двигайся и стреляй, двигайся и снова стреляй… Ящеры проделывали то же самое — перебегали с места на место и стреляли, — но они отступали. Остолоп подбежал к дому, в котором прятался смельчак-ящер, и начал обстреливать его товарищей, вынужденных оставить свои позиции. На некоторое время один из северных кварталов Чикаго перешел в руки американцев.

По меркам городского боя Остолоп и его отряд одержали победу. Лейтенант подумал, что недооценил молодняк, они вели себя выше всяких похвал.

Томалсс постоянно задавал себе один и тот же вопрос: как удается тосевитам дожить до взрослого возраста? Детенышу, за которого он отвечал, исполнилось полгода; полтора года он просидел внутри самки, родившей его. Но по-прежнему оставался совершенно беспомощным. Он так и не научился управлять своими мерзкими телесными выделениями; комната, где он жил — и где Томалссу приходилось проводить большую часть времени, — отвратительно воняла застоявшимися тосевитскими отходами.

По нескольку раз в день Томалсс жалел, что не оставил птенца самке Больших Уродов, из чьего тела он вышел — до сих пор Томалсс содрогался от мерзких воспоминаний. Она сражалась, словно дикий зверь, чтобы сохранить детеныша. Томалсс ни секунды не сомневался в том, что, если бы он отдал его, сейчас она умоляла бы его забрать.

Детеныш лежал на мягком матрасе, на котором спал — когда спал. Недавно Томалссу пришлось сделать проволочную ограду вокруг матраса, потому что у детеныша — наконец — появились простейшие нейромышечные умения, и он скатился на пол. Птенцы Расы на этом этапе жизни становились агрессивными маленькими хищниками, и главная задача взрослых самцов заключалась в том, чтобы помешать им причинить вред себе и окружающим. Тосевитский детеныш мог навредить себе только одним способом — упасть и удариться.

Маленький тосевит посмотрел на Томалсса своими черными узкими глазами, и его подвижное лицо сморщилось — Томалсс уже знал, что это выражение дружелюбия. Потом он принялся размахивать руками и ногами, словно хотел подчеркнуть свое хорошее отношение к Томалссу. Большую часть времени казалось, будто он не имеет ни малейшего представления о том, что у него есть конечности. Впрочем, порой у Томалсса возникало ощущение, будто детеныш учится пользоваться руками.

Птенец издал длинную серию бессмысленных звуков, которые всякий раз, когда Томалсс их слышал, приводили его в трепет. Малыши Расы никогда не шумели — совершенно разумное поведение с точки зрения эволюции. Если ты помалкиваешь, у тебя больше шансов остаться в живых, чем если ты будешь во всеуслышание объявлять о своем присутствии.

— Ты самый мерзкий представитель самой мерзкой планеты, — сказал Томалсс.

Детеныш издал новую серию булькающих звуков и принялся дрыгать ногами. Ему нравилось, когда Томалсс с ним разговаривал. Но уже в следующее мгновение птенец принялся хныкать. Ящер знал, что это значит: маленький тосевит хочет, чтобы его взяли на руки.

— Иди сюда, — сказал он и, наклонившись, поднял.

Уродливая голова больше не болталась из стороны в сторону, и Томалссу не нужно было ее поддерживать, как в самом начале. Теперь детеныш мог вертеться и разглядывать все вокруг. Ему нравилось, когда Томалсс прижимал его к своей теплой коже. Как только рот птенца коснулся плеча Томалсса, он принялся сосать, словно оттуда выделялась жидкость. Влажное прикосновение вызвало у Томалсса чудовищное отвращение. Маленький тосевит сосал все, на что натыкался его рот, он причмокивал даже во сне.

— И что мне с тобой делать? — спросил Томалсс детеныша, словно тот его понимал.

Самцы Расы часто принимали участие в долгосрочных исследовательских проектах, но растить детеныша Больших Уродов до тех пор, пока он не повзрослеет? Сначала Томалсс именно это и собирался сделать, но если придется так много работать неизвестно сколько лет…

— Я просто умру, — сообщил он детенышу. Тот пошевелился, услышав его голос, — общительное существо. — Я умру, — повторил исследователь.

Казалось, детеныш понял, что Томалсс повторил фразу, и она ему понравилась, потому что малыш рассмеялся Томалсс уже достаточно хорошо знал тосевитов, чтобы разбираться в их реакциях.

— Я умру, — повторял он снова и снова.

Детенышу это понравилось, и он принялся веселиться. Маленький тосевит смеялся, дрыгал ногами и визжал, но вскоре шутка ему надоела, и он раскапризничался

Томалсс дал ему бутылочку с питательной жидкостью, и птенец начал жадно сосать Значит, снова наглотается воздуха. Когда это происходило, воздух следовало выпустить из его тела. Он выходил со слегка переваренной жидкостью, которая воняла хуже, чем то, что выливалось с другого конца детеныша.

Томалсс радовался тому, что маленький тосевит производит впечатление здорового существа — если забыть обо всех его мерзких проявлениях. Раса по-прежнему очень мало знала про тосевитскую биохимию и патогенез. Однако и сами Большие Уроды невежественны в этой области, как, впрочем, и во всех остальных, если не считать военного дела. В некоторых не-империях делали прививки против часто встречающихся болезней, а кое-кто даже приблизился к изобретению антибиотиков. Но не более того.

Томалсс не знал, стоит ли ему сделать детенышу прививки, которые принято делать у Больших Уродов Маленький тосевит ведь обязательно войдет в контакт со своими сородичами. У Больших Уродов имелось понятие «детские болезни»: они легко протекали в раннем возрасте и приводили к серьезным последствиям, если ими заражался взрослый. От этих мыслей Томалссу, который никогда в жизни ничем не болел, становилось не по себе. Впрочем, исторические исследования показывали, что и Раса пережила нечто подобное — только в далеком прошлом.

Детеныш начал плакать. Томалсс уже слышал подобный звук раньше и сразу понял, что маленький тосевит сильно расстроен. Он знал причину: воздух, который птенец заглотал, опустился в желудок и причиняет маленькому тосевиту боль. Он взял тряпку для отходов и положил себе на плечо.

— Давай, выпусти воздух, — сказал он птенцу и похлопал его по спине.

Тот принялся извиваться и дергаться, испытывая невероятные мучения из-за того, что сам с собой сотворил. И в очередной раз Томалсс подумал, что кормление маленьких тосевитов устроено неэффективно и отвратительно.

Детеныш издал слишком громкий и низкий звук для существа его размеров и перестал дергаться — значит, ему стало лучше. Кислый запах, который достиг хеморецепторов Томалсса, указал, что тосевит действительно выплюнул часть питательной жидкости. Томалсс порадовался, что положил на плечо тряпку: выделения не только мерзко пахли, они еще и растворяли краску на теле.

Он уже собрался положить птенца на матрас, когда тот издал другой звук, который Томалсс тоже хорошо знал: хриплое ворчание. И уже в следующее мгновение ученый почувствовал тепло на руке, поддерживающей нижнюю часть маленького тосевита. Томалсс устало зашипел, вздохнул, развязал завязки, которые удерживали на животе маленького тосевита кусок ткани, и швырнул грязную тряпку в закрытый бак в шкафу, где уже лежало несколько таких же тряпок, испачканных детенышем за сегодняшний день.

Прежде чем он успел надеть на него новую, тот выпустил длинную струю жидкости вслед за твердыми (точнее, полужидкими) выделениями, которые появились первыми. Томалсс вытер детеныша и шкаф, сказав себе, что позже следует все продезинфицировать. Пока он его протирал, детеныш чуть не свалился на пол. Томалсс успел поймать его в последний момент.

— От тебя одни неприятности! — вскричал он, а детеныш громко завопил и стал издавать тосевитские звуки, обозначающие смех; видимо, считал, что Томалсс очень забавно злится.

Неожиданно Томалсс заметил, что кожа детеныша вокруг анального отверстия и гениталий покраснела и слегка воспалилась. Такое уже и раньше случалось; к счастью, одно из средств, разработанных Расой, помогало. Томалсс не переставал удивляться, как организм может страдать от своих собственных отходов. Его чешуйчатая кожа никогда не знала подобных проблем.

— Впрочем, — сказал он, обращаясь к птенцу, — у меня нет привычки размазывать по своему телу собственные отходы.

Детеныш громко рассмеялся. Он был вымыт, сыт, справил свои естественные надобности и чувствовал себя довольным.

Измученный, измазанный отходами детеныша Томалсс не мог сказать того же про себя.

День клонился к закату, и небо затянули тяжелые черные тучи. Впрочем, иногда солнцу удавалось выглянуть ненадолго, но оно тут же пряталось за темной завесой. Людмила Горбунова с сомнением посмотрела на небо. В любой момент может начаться осенний дождь, который будет поливать не только Псков, но и всю западную часть Советского Союза. А дожди означают грязь — осеннюю распутицу. Тогда сражаться будет практически невозможно.

Псков по-прежнему оставался в руках людей, и Людмила этим гордилась, хотя и была вынуждена признать, что немцы сделали немало для защиты от ящеров старинного русского города. Она тоже внесла свою лепту в то, чтобы сохранить Псков, и империалистические агрессоры в этом году атаковали город совсем не так активно, как в прошлом. Может быть, когда снег придет на смену дождю и грязи, армия людей в Пскове (включая фашистских зверей) покажет инопланетным завоевателям, что такое настоящие солдаты.

В прошлом году весь мир узнал, что ящеры не любят зиму. Людмила надеялась, что в этом будет то же самое. Она уже доказала, что «кукурузник» может пролететь практически всюду. Его мотор охлаждался при помощи воздуха, и ей не приходилось беспокоиться о том, что охладитель замерзнет и превратится в лед, как случалось у больших самолетов. Если у нее будет топливо и масло, она сможет летать.

Имея в качестве механика Георга Шульца, она всерьез задумывалась о том, что могла бы летать и без масла с горючим. Чем больше он колдовал над ее маленьким У-2, тем больше Людмила удивлялась тому, что до его появления ее самолеты не разваливались на части.

Она посмотрела на свои руки — под ногтями, на ладонях и костяшках чернели полоски жирной грязи. Людмила решила, что даже парная баня не поможет от этого избавиться. Она много занималась своим самолетом и знала, что стала гораздо более опытным механиком, чем те, кто работает в наземных командах. Но Шульц творил чудеса с гаечным ключом и плоскогубцами в руках, не говоря уже о потрясающем чутье, которое помогало ему находить неполадки в машине. Иногда Людмила думала, что одним из его родителей был самый настоящий биплан.

Она шагала в сторону аэродрома. Домов становилось все меньше, поскольку он располагался между городом и лесом, где прятались партизаны, пока русские и немцы не объединились в борьбе против ящеров.

Если не знать, где находится аэродром, можно легко пройти мимо — русские сумели идеально спрятать посадочное поле и прилежащие к нему постройки. Ящеры множество раз бомбили ложный аэродром, расположенный в нескольких километрах отсюда, но настоящий так и не сумели найти. «Кукурузники» стояли под сетками, прикрытыми настоящим дерном. Следы, которые оставались после того, как самолет приземлялся или взлетал, тоже маскировали дерном. Нигде не видно было охраны, зато на фальшивом аэродроме ее расставили даже больше, чем нужно.

Людмила засунула руку в карман и вытащила компас. Она не доверяла тому, который находился на панели управления.

Похоже, какой-то идиот из наземной команды постоял возле него с магнитом в руках. Так или иначе, у нее имелся другой компас, по которому она и проверила направление.

Ей пришлось некоторое время вглядываться, чтобы отыскать первый биплан, спрятанный от посторонних глаз. Она начала считать: ее самолет был пятым в ряду. Остановилась у нужной траншеи, наклонилась и посмотрела вниз. Да, там кто-то есть, она слышала приглушенные голоса.

— Боже мой, — прошептала она едва слышно.

Чтобы не нарушить маскировку, никто, даже наземная команда, не должен был находиться около самолетов, если они не отправлялись на выполнение задания. Неужели ящерам удалось найти предателя, который согласился на них работать? Людмила считала, что такое невозможно, — впрочем, она не знала, сколько советских граждан согласились добровольно сотрудничать с фашистами.

Как можно тише она вытащила из кобуры пистолет. Затем на цыпочках подошла к более глубокой части траншеи, чтобы ее появление стало неожиданностью для врага. Прежде чем приподнять край маскировочной сетки, она снова прислушалась. Голоса звучали тише. Людмила удовлетворенно кивнула. Она устроит мерзавцу такое представление, которое он запомнит до конца жизни — впрочем, жить ему осталось недолго.

Людмила проскользнула под брезент и спрыгнула на дно траншеи, которое находилось примерно в трех метрах ниже уровня земли. Она приземлилась неудачно, но даже не пыталась удержаться на ногах. Если по несчастной случайности у подонка тоже есть оружие, лежа на земле, она представляет собой не такую удобную мишень.

Под брезентом было темно, но Людмила смогла разглядеть под крылом «кукурузника» белое тело… нет, два тела: об этом она не подумала. Оба лежали на земле. Неужели они услышали, как она спрыгнула вниз?

— А ну-ка, стойте! — заорала она и направила пистолет на предателей.

Только сейчас она сообразила, что люди на земле без одежды.

— Боже праведный! Это ты, Людмила Вадимовна? — крикнул Георг Шульц. — Сначала ты меня отвергла, а теперь собираешься прикончить за то, что я нашел себе другую? Ты спятила?

— Боже мой! — повторила Людмила, на сей раз значительно громче, фыркнула, а потом расхохоталась. — Я думала, вы саботажники и решили сломать мой «кукурузник», а не занимаетесь… нет… — Она так развеселилась, что не смогла договорить.

— Не смешно, — проворчал Шульц.

Он поднялся на ноги и принялся быстро одеваться. Его подружка не отставала. Глаза Людмилы приспособились к полумраку, и она узнала Татьяну Пирогову.

— Извините, — едва слышно проговорила Людмила, стараясь сдержать смех. — Я пришла установить на самолете запасной компас и…

Она снова представила себе, чем они тут занимались, и закашлялась.

К ней подошла Татьяна Пирогова, которая оказалась на несколько сантиметров выше Людмилы.

— Если ты когда-нибудь кому-нибудь расскажешь о том, что здесь видела, — сердито прошипела она, — я тебя прикончу. Ты меня поняла?

Даже в полумраке было видно, как яростно сверкают ее голубые глаза.

— Ты забыла застегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки, дорогуша, — ответила Людмила. Рука Татьяны невольно метнулась к шее, а Людмила продолжала: — Я не люблю сплетничать, а ты совершила большую ошибку — не стоило мне угрожать.

Татьяна повернулась к ней спиной. Людмила посмотрела на Георга Шульца и перешла на немецкий:

— Постарайся убедить ее, что я просто счастлива. Наконец-то ты нашел себе подружку и теперь, может быть, отвяжешься от меня. Ради такого везения я буду молчать как рыба. А на ее пустые угрозы мне плевать.

— Это не пустые угрозы, — ответил Шульц тоже по-немецки.

Наверняка не пустые. Татьяна, которая ловко управлялась со своим снайперским оружием, была настоящим, причем очень опасным солдатом. А еще Людмила знала, что Шульц тоже умелый солдат, даже без своего танка. Наверное, именно любовь к войне и привлекла их друг к другу. Но Людмила и сама не была новичком и не боялась их.

Шульц попытался что-то сказать Татьяне на смеси немецкого и русского, на которой разговаривал с Людмилой. Татьяна сердито от него отмахнулась.

— Отвали! — рявкнула она, быстро развернулась и легко выбралась из-под сетки наружу.

Несмотря на ярость, она не забыла поправить сетку, чтобы не нарушить маскировку.

— Могла бы подождать пару минуточек, прежде чем на нас набрасываться, — сердито проворчал Шульц.

Значит, ничего у него не вышло. Людмила снова расхохоталась.

— Не смешно, — прорычал он.

Неожиданно она сообразила, что они здесь одни и вокруг никого нет. Если бы не пистолет, она бы испугалась, а так Людмила знала, что сумеет за себя постоять.

— Очень смешно, — заявила она, чувствуя в руке приятную тяжесть оружия. — Слушай, в следующий раз, когда соберешься прийти сюда с подружкой, сдвинь один из камней, придерживающих сеть. Я же не знала, что около самолета кто-то есть, а когда услышала шум, решила, что это саботажники, а не… любовники.

Шульц, который немного успокоился, кивнул.

— Так я и сделаю, — сказал он, а потом мрачно добавил: — Если он будет, следующий раз.

— Наверняка будет. — Людмилу удивил собственный цинизм. — А почему Татьяна так расстроилась, когда я застукала ее с тобой? — спросила она. — Ей плевать на то, что кто-нибудь узнает про ее шашни с англичанином… кажется, его зовут Джоунз.

— Да, — ответил Шульц. — Но он англичанин. Это нормально. Если ты не заметила, я немец.

— А, понятно, — сказала Людмила.

Она действительно все поняла. Прекрасная Татьяна сейчас стреляла из снайперской винтовки по ящерам, но оттачивала она свое мастерство на немцах. Татьяна ни от кого не скрывала, что продолжает ненавидеть немцев — всех подряд, — кроме, как выяснилось, одного определенного индивидуума. Если про это станет известно, она будет скомпрометирована во многих отношениях.

— Если она так сильно ненавидит немцев, что она нашла в тебе?

— Она говорит, что мы оба убийцы. — Георг Шульц смущенно переступал с ноги на ногу, словно не мог решить, нравится ли ему такое заявление.

Людмила считала, что оно не только верно, но и подтверждает ее догадку. Как же приятно чувствовать себя умной!

— Ну, господин убийца… — сказала она. — Ты, наверное, обидишься, если я стану называть тебя «товарищ»? Пожалуй, нам пора.

Она немного нервничала, выбираясь из-под сети. Если Шульц решит сотворить какую-нибудь мерзость, сейчас — самый подходящий момент. Но он спокойно вылез вслед за ней, а потом оглянулся на У-2.

— Проклятье, — сказал он. — Я был уверен, что нам никто не помешает.

— Никогда не знаешь, какие ловушки тебе приготовила судьба, — ответила Людмила, имея в виду жизнь в целом, а не только попытки переспать с хорошенькой женщиной.

— Да уж! — Георг Шульц расхохотался.

Теперь, после всего, он тоже посчитал случившееся забавным. Впрочем, несколько минут назад они с Татьяной придерживались совсем другого мнения. Людмила для себя решила, что подобный эпизод ей лично никогда не показался бы смешным, никогда!

Она искоса посмотрела на Шульца. И едва заметно улыбнулась. И, хотя она никогда не скажет этого вслух, она считала, что Шульц и Татьяна отлично подходят друг другу.

Дэвид Гольдфарб сидел в телеге с соломой, которая везла его на север, в сторону Ноттингема. Рядом с ним устроились парни в потрепанной грязной форме военно-воздушных сил. Все они крепко спали, кое-кто храпел, да так громко, словно работал мотор истребителя.

Гольдфарб жалел, что не может лечь рядом и провалиться и приятный сон. Он оглядывался по сторонам, наслаждаясь пейзажем, которого не слишком коснулась война. В последнее время подобные картины встречались нечасто.

С попутчиками его объединяла лишь видавшая виды форма. Когда ящеры вошли в Англию, все думали только об одном — нужно победить их всеми доступными способами. После того как неприятель разбомбил Брантингторп, Гольдфарб превратился в пехотинца и сражался с врагом, не жалуясь на судьбу.

Теперь же, когда ящеров изгнали из северной части Британии, а на юге инопланетяне терпели поражение за поражением, начальство снова задумалось о будущем. Как только кому-нибудь из офицеров удавалось найти представителя военно-воздушных сил, призванного в наземную армию, его тут же отправляли на новое место службы. Вот почему Гольдфарб оказался здесь.

Приближалась ночь. Лето постепенно уходило, уступая место осени, и дни становились короче. Даже тот факт, что время перевели на два часа, ничего не изменил. На полях женщины и старики собирали урожай. Вместо техники они использовали лошадей, быков и ослов, совсем как во времена Наполеона, Вильгельма Завоевателя или императора Клавдия. Люди снова, как и тогда, будут голодать.

Телега миновала сожженную ферму, земля вокруг была покрыта воронками от бомб. Война не обошла стороной северные земли Лестера, просто вела себя здесь не так жестоко. На мгновение пейзаж показался ему до боли знакомым и родным. Гольдфарб сердито покачал головой.

— Когда мы доберемся до Уотнолла? — тихо, чтобы не разбудить своих спутников, спросил он возницу.

— Думаю, к ночи, — ответил маленький сморщенный старикан, который шевелил челюстью, даже когда молчал.

Гольдфарб уже видел такое раньше и знал, что, скорее всего, старик привык жевать табак и не мог отказаться от привычки, несмотря на то что табак давно исчез.

— А мы будем останавливаться еще раз, чтобы перекусить? — спросил он.

— Не, не будем, — ответил возница, и Гольдфарб не нашелся, что сказать.

Пошарив в карманах, он обнаружил половинку ячменной лепешки, про которую забыл. Она так засохла, что он боялся сломать об нее зубы, но все равно принялся терпеливо грызть. Получалось не слишком хорошо. В животе у него заурчало, желудок явно остался недоволен угощением, даже после того, как Гольдфарб слизнул крошки с пальцев.

Он показал на корову, которая паслась на поле.

— Давайте остановимся, пристрелим ее и сделаем себе отличные бифштексы.

— Думаешь, смешно, да? — спросил возница. — Если ты хотя бы рискнешь слишком долго разглядывать эту корову, из кустов тут же появится какой-нибудь старик вроде меня и снесет тебе башку, уж можешь мне поверить. Знаешь, приятель, почему ему удалось сберечь свою корову? Совсем не потому, что он со всеми такой ласковый и нежный.

Поскольку возница, скорее всего, был прав, Гольдфарб замолчал.

Ночь опустилась как-то сразу, словно землю вдруг окутал черный занавес. Гольдфарб собрался устроиться в соломе рядом со своими спутниками, но тут ему в голову пришла новая мысль:

— А кроме штаба вооруженных сил, чего еще найдется в Уотнолле? — спросил он, пытаясь подделаться под простую речь возницы.

— Ничего, — ответил тот. — Там до войны даже деревни не было.

— Какое печальное известие, — пробормотал Гольдфарб, внезапно переходя на грамотный язык выпускника Кембриджа.

«Интересно, как дела у Джерома Джоунза? — подумал он. — И вообще, жив ли он?»

— Уотнолл рядышком с Ноттингемом, — сказал возница, который впервые добровольно открыл рот с тех пор, как они пустились в путь. — Пара миль всего.

Радость, которая охватила Гольдфарба, когда он услышал первую фразу возницы — Ноттингем большой город, а значит, там наверняка работают пивные и кинотеатры, когда есть электричество, а также, естественно, живут женщины, — улетучилась через несколько секунд. Если не удастся раздобыть велосипед, несколько миль в военное время, да еще в конце осени, — это слишком много. С таким же успехом Ноттингем мог находиться и на Луне.

Он зарылся в солому, словно мышь-соня, устроившаяся в своем гнезде на зимнюю спячку. Один из парней, не просыпаясь, ударил его локтем в бок. Гольдфарб не обратил на это никакого внимания и лег поближе к нему, стараясь согреться. Он заснул через несколько минут, хотя и сомневался, что это возможно.

Гольдфарб проснулся и понял: что-то изменилось.

— Что происходит? — спросил он, садясь и вытряхивая из волос солому.

Один из парней, ливерпулец, который сказал, что его зовут Генри, ответил, прежде чем возница успел открыть рот.

— В Ноттингем приехали, приятель, вот что. Пожрать дадут.

Судя по акценту, до войны он работал на заводе — как его отец, а до него дед.

— Классно!

Гольдфарб принялся отряхивать солому с одежды, стараясь приобрести презентабельный вид — насколько возможно. Впрочем, он зря старался. Стояла ночь, да и форма у него была в жутком состоянии. С черного неба на землю смотрели звезды, но разогнать мрак им не удалось, а луна еще не вышла.

— У нас есть для вас супчик, ребята, — послышался из темноты женский голос; Гольдфарб смог разглядеть только силуэт, и все. — Вот, держите миски. Осторожно, горячие.

Суп с капустой, картошкой и морковкой действительно оказался очень горячим. В своей миске Гольдфарб не обнаружил ни кусочка мяса, но, судя по вкусу, цыпленок там пробегал.

— Отличная вещь, прямо праздник живота, — радостно воскликнул Генри, а его спутники на разные голоса — но не слишком внятно — его поддержали. Возница тоже.

— Парни, когда доедите, отдайте мне миски, мы накормим других голодных ребят, которые к нам приедут, а может, и своих тоже, — сказала женщина.

Гольдфарб не видел ее, не знал, молодая она или старая, красивая или уродливая. Еда, а главное, ее доброта заставили его почувствовать к ней почти любовь.

Когда все миски и ложки вернулись к женщине, возница сказал:

— Забирайтесь назад.

Лошади сдвинулись с места и зашагали дальше. Гольдфарб успел только громко поблагодарить женщину, которая их накормила.

Возница оказался прав — они добрались до Уотнолла к середине ночи. Переход оказался неожиданным: они ехали по открытой местности — и вдруг оказались среди хижин и зданий, которые, казалось, возникли из пустоты. Собственно, Уотнолл и был пустотой. Они проехали мимо пулеметов, около которых стояли солдаты, встретившие их радостными криками:

— Ну что, ребятишки, пришла пора немного поработать? Хорошо отдохнули?

— Отвяжитесь, — прорычал Гольдфарб под возмущенные вопли своих спутников; солдаты приветствовали их веселым смехом.

— Они палили по врагу, который летал у них над головами, — возмутился Генри. — Им не нужно было помнить, что их в любой момент может подстрелить какой-нибудь вонючий ящер. Лично я считаю, что тут просто курорт.

— Аминь, — сказал Гольдфарб, и его спутники согласно закивали, приправив согласие солеными ругательствами.

Если ты не пилот, служить в военно-воздушных силах не так опасно, как в пехоте. Но понять это можно, только когда приходится прижиматься брюхом к земле и молить всех святых, чтобы на сей раз пронесло.

Возница натянул вожжи, и лошади остановились. Одна тут же опустила голову и принялась щипать траву.

— Такси доставило вас на место, ребята, — сказал старик. — Идите туда.

«Туда» оказалось бараком типа «Ниссен», его очертания выделялись на фоне темного неба. Гольдфарб спрыгнул на землю и зашагал к бараку. Некоторые его спутники задержались, недовольно ворча, но Гольдфарб радовался, что может снова вернуться к работе, которую умел делать лучше всего.

Он открыл дверь и прошел через две занавески, закрывавшие вход. Внутри горели свечи и фонари, электричества не было, но все равно после улицы свет показался ему ярким. Усталый сержант знаком показал ему на стол, заваленный бумагами.

— Итак, посмотрим, куда мы сможем вас направить, — сказал он и пригляделся к потрепанной форме Гольдфар-ба. — Похоже, вам крепко досталось.

— Человек делает то, что должен, — пожав плечами, ответил Гольдфарб.

— Да уж, — кивнув, согласился сержант и вытащил анкету и огрызок карандаша. — Очень хорошо… докладывайте.

Гольдфарб назвал свое имя и фамилию, чин и личный номер. Сержант все старательно записал.

— Какая у вас специальность, э-э-э… Гольдфарб?

— Я специалист по радарным установкам, сэр.

Сержант собрался записать ответ, но тут же поднял голову и удивленно уставился на Гольдфарба.

— Специалист по радарным установкам? Кто-то, наверное, окончательно спятил, отправив вас в пехоту! Как такое могло произойти, черт подери?

— Я служил к югу от Лестера, сэр, когда ящеры разбомбили нас. Мы отбили их нападение, но они разрушили все, что можно было разрушить, и наше подразделение просто перестало существовать. Я прибился к каким-то солдатам и… — Он развел руками. — Вы же знаете, как это бывает, сэр. Я хотел сражаться и пошел в пехоту, у меня не было выбора — найти своих я не мог.

— Если бы за последние две недели мне платили по фартингу за такие истории, я стал бы самым богатым человеком в Англии. Но специалист по радарным установкам… — Он ухмыльнулся, и Гольдфарб понял, что он значительно моложе, чем кажется на первый взгляд. — Я получу благодарность за то, что нашел вас, уж можете не сомневаться. Где находилось ваше подразделение и чем вы занимались?

— Я не могу ответить на ваш вопрос, — сказал Гольдфарб.

В самом начале войны с Германией работа над радарными установками считалась сверхсекретной. Ящеры знали о радарах больше, чем англичане могли рассчитывать узнать за целое поколение, но от старых привычек трудно отказаться.

— Где находилось ваше подразделение и чем вы занимались? — повторил свой вопрос сержант с видом человека, умеющего справляться с самыми сложными ситуациями. — Нечего отнимать у меня время.

Спутники Гольдфарба стояли у разных столов и сообщали сведения о себе.

— Я служил в Брантингторпе, сэр, под началом полковника авиации Хиппла. Мы занимались тем, что искали способ установить радар на истребители типа «метеор» и изучали захваченные у ящеров радарные установки.

— В таком случае вас следует отдать под трибунал за то, что вы позволили кому-то — будь он хоть сам фельдмаршал — помешать вам продолжать вашу работу, — заявил сержант. Увидев тревогу, отразившуюся на лице Гольдфарба, он быстро добавил: — Не волнуйтесь. Вам ничего не грозит. Но если бы вас пристрелили, мы лишились бы ценного специалиста.

— Ящеры разбомбили Брантингторп, сэр, — сказал Гольдфарб. — Я даже не знаю, жив ли полковник Хиппл.

— Если он убит, его заменил кто-то другой, — уверенно проговорил сержант. — А если все погибли, значит, работами будете руководить вы.

— Я? — Гольдфарб пришел в такой ужас, что у него сорвался голос. — Я… не слишком… я мало знаю. Понимаете…

— Если вы знаете больше тех, кто мог бы этим заняться, возглавите лабораторию, — настаивал на своем сержант. Повернувшись к офицеру, сидевшему за соседним столом, он сказал: — Прошу меня простить, сэр, у меня тут парень, который не только является специалистом по радарным установкам, но он еще и работал в группе, которая занималась сверхсекретными проектами.

— Подождите минутку, — сказал офицер военному, стоявшему у его стола.

Он долго рассматривал Гольдфарба, а потом с деланным отчаянием воздел глаза к небесам:

— Вы говорите, что служили в Брантингторпе, а вас отправили в пехоту? Боже всемогущий, иногда я думаю, что мы заслуживаем поражения в этой войне — исключительно з собственную глупость.

— Сэр, ящеры разбомбили базу. Я хотел отомстить им любым доступным мне способом, — проговорил Гольдфарб. — Никто не призывал меня в пехоту — я хотел сражаться.

— Молодой человек, это говорит о вашей личной глупости. — Офицер, скорее всего, был на пару лет старше самого Гольдфарба. — Вы причините им гораздо более значительный урон, сражаясь при помощи головы, а не с винтовкой в руках. Сержант, соединитесь с Лондоном. Спросите у них, куда следует определить вашего специалиста по радарным установкам, и проследите, чтобы он туда попал. — Он повернулся к терпеливо ждущему своей очереди парню. — Продолжайте. Вы сказали, что специализировались на обслуживании самолетов?

— Идите за мной, — поднимаясь из-за стола, приказал сержант Гольдфарбу.

— Вы можете позвонить в Лондон? — удивленно спросил Гольдфарб, который следовал за ним. — Я думал, телефонная связь давно нарушена.

— Гражданские линии — да, и, пожалуй, их не скоро починят, — ответил сержант. — Здесь осторожнее, стоит сойти с тропинки — и увязнешь по колено в грязи. А насчет телефона — разве можно воевать, не имея связи с другими районами?

— Думаю, нельзя. — Гольдфарб не видел тропинки, и потому каждый шаг превращался в волнующее приключение. — Трудно, наверное, было сохранить телефонную связь, когда ящеры стояли поблизости от Лондона?

— Трудно, — весело согласился с ним сержант. — По правде говоря, пару раз нас отрезали. Но если закопать кабель в землю, увидеть его непросто, а наши техники продемонстрировали чудеса героизма и ловкости, сумев пробраться на занятую врагом территорию и все починить. Ну, вот мы и пришли.

Он открыл дверь землянки, стены которой уже начали разрушаться, хотя она простояла всего пару лет. Миновав маскировочные занавески, они оказались в душной комнате, где возле диковинного полевого телефона скучал капрал.

Он кивнул сержанту и сказал с акцентом жителя бедных кварталов Лондона:

— Привет, Фред. Это кого же ты с собой притащил?

— Офицер приказал мне позвонить в Лондон, чтобы решить, что с ним делать, — ответил сержант по имени Фред. — Соедини меня с ними, будь другом.

— Соединю, мне не жалко.

Капрал принялся крутить ручку на боку аппарата, затем взял наушники. Гольдфарб с интересом наблюдал за происходящим. Его завораживали все незнакомые устройства, а такой модели телефона он еще не видел. У него накопилась куча вопросов, но капрал был занят. Неожиданно он ухмыльнулся и заговорил:

— Привет, подружка. Здорово, что ты сегодня дежуришь. Как делишки?

— Потом поболтаешь, Найджел, — сердито оборвал его Фред. — У нас важное дело.

Капрал кивнул.

— Слушай, дорогуша, соедини меня, пожалуйста, с придурками из отдела кадров. Вот умница… у нас тут гвоздик, который ищет подходящую дырочку в стене.

Он послушал немного, а затем передал наушники Фреду.

Фред пересказал историю Гольдфарба тому, кто взял трубку в Лондоне. Чем дольше он говорил, тем взволнованнее звучал его голос, время от времени он задавал Гольдфарбу уточняющие вопросы.

— Очень хорошо, сэр. Спасибо, сэр, — сказал он наконец. — Я прослежу, чтобы его отправили немедленно. — Он положил наушники.

— Куда? — спросил Гольдфарб.

— В Дувр, — ответил сержант. — Ящеры туда не добрались. Насколько я понимаю, там вам будет интересно, хотя мне ничего такого не сказали… Чего это вы развеселились?

— Нет, ничего, сэр, — проговорил Гольдфарб.

Он вспомнил песню из американского фильма, который видел перед самой войной. Там был такой припев: «Калифорния, я возвращаюсь к тебе». Он снова возвращается туда, откуда стартовал, — словно и не прошло с тех пор бесконечно много времени.

Барбара Игер сложила руки на животе. Ее жест без слов напомнил Сэму, что она ждет ребенка. Барбара довольно долго оставалась стройной, но за последние месяцы ее так разнесло, что она стала похожа на воздушный шар. Очень скоро он будет отцом — ждать уже недолго.

— Я бы хотела, чтобы ты остался, — сказала Барбара.

Она прекрасно держалась и только одной-единственной фразой позволила себе напомнить мужу, что жизнь иногда склонна преподносить людям сюрпризы и нарушать их планы. То, что ребенок должен родиться в Рождество, вовсе не значит, что он обязательно дождется своего времени.

— Я подчиняюсь приказам, милая, — пожав плечами, ответил Сэм. — Особого выбора у меня нет. — Он похлопал по нашивкам.

— Тебе не удастся меня облапошить, Сэм Игер, — смеясь, заявила Барбара. Может, они и были женаты всего семь месяцев, но она читала его как открытую книгу. — Ты получаешь от происходящего удовольствие, и нечего прикидываться. Истории из твоих бульварных книжек вдруг превратились в реальность — и ты счастлив.

Она сказала это, улыбаясь, и в ее голосе Сэм услышал нежность, а потому не обиделся — почти. Подобные вещи ему говорили столько раз, такое количество самых разных людей, что его ответ прозвучал, пожалуй, резковато:

— Это научная фантастика, а вовсе не бульварные книжки. Учитывая наличие ящеров, фантастика превратилась в реальность… вроде того, чем занимается Металлургическая лаборатория.

Они были в комнате одни, но он не произнес слов «атомная бомба» вслух.

Барбара развела руками.

— Все верно, и я готова признать справедливость каждого твоего слова. Но ты приходишь в восторг от того, что тебе выпало иметь дело с настоящими инопланетянами, — совсем как ребенок, получивший вожделенную игрушку.

— А что, если и так? — спросил Сэм, сдаваясь. — Я получил свой шанс и намерен им воспользоваться. Если я здесь хорошо поработаю, например, как тогда, с усилителем света, может, меня сделают офицером. И тогда я перейду в высшую лигу. Я столько времени провел на задворках, милая… мне хочется чего-то большего.

— Я понимаю, — ответила Барбара. — И считаю, что это здорово… просто замечательно. Но меня ты не обманешь. Если мы когда-нибудь построим собственные космические корабли, ты обязательно захочешь прокатиться, не так ли?

Сэм обнял ее и, почувствовав прикосновение ее живота к своему, снова подумал о ребенке.

— Мне страшно повезло, я получил жену, которая меня понимает. Конечно, я хотел бы прокатиться, если такое когда-нибудь будет возможно. А это произойдет, если я сумею вытянуть из ящеров сведения о том, как работают ракеты и что нужно с ними делать. Мне не хватает образования, чтобы самому сообразить, как их построить, да и стать пилотом не суждено — нет нужных качеств.

— Я все понимаю, — сказала Барбара и крепко его поцеловала. — И я тобой горжусь, и люблю за то, что ты стараешься стать больше, чем сейчас… но мне ужасно не хочется, чтобы ты уезжал.

— Я должен. — Сэм хотел показать на часы, но не успел — кто-то постучал в дверь. Он быстро поцеловал Барбару. — Мне пора, милая.

Она кивнула, и Сэм открыл дверь.

В коридоре стоял армейский майор в роговых очках и с тонкими усиками, а еще ящер с изощренной раскраской на теле.

— Доброе утро, Игер, — сказал майор; над правым кармашком Сэм увидел маленькую карточку с именем: «Томпкинс».

— Доброе утро, сэр.

Майор посмотрел на ящера.

— Думаю, вы знакомы с Весстилом… он пилот Страхи, они вместе сюда прилетели.

— Да, конечно. — Сэм перешел на язык ящеров. — Именем Императора я приветствую вас и желаю вам здоровья.

Всякий раз, когда он разговаривал с самцами Расы, он думал о том, насколько английский язык лишен формальностей. Он никогда об этом не задумывался, пока не начал общаться с ящерами.

— Я желаю вам того же именем Императора, — ответил Весстил на приличном английском, опустив глаза при упоминании суверена.

— Ладно, пошли, — скомандовал Томпкинс так, словно куда-то спешил.

Игер помахал Барбаре рукой и зашагал за майором. Томпкинс обратился к Весстилу:

— Мы приготовили для вас одежду, чтобы ваши друзья, если посмотрят сверху, приняли вас за человека.

— Они мне не друзья больше, — сказал пилот-ящер. — Будь они моими друзьями, я бы вам не помогал.

В его словах слышался явный укор, но, судя по всему, Томпкинс его не уловил.

Ящер в брюках, рубашке и широкополой шляпе вблизи выглядит смешно, но с воздуха будет похож на Большого Урода, что и являлось целью маскарада. Все трое забрались в фургон. Возница в крестьянской одежде тряхнул поводьями, и лошади зашагали вперед.

— Мы быстрее добрались бы до места, если бы ехали верхом, — сказал Сэм. — Но Весстил не может скакать на лошади, а жаль. — Он перевел свои слова ящеру.

— Я готов научить вас управлять челноком, сделанным Расой, — с достоинством заявил Весстил. — Но не собираюсь даже пытаться сохранить равновесие на варварском животном. Эти существа кажутся мне очень опасными. Летать к звездам — более приятное занятие и привычное. Животные отличаются непредсказуемостью.

По тому, как он произнес эти слова, получалось, что непредсказуемость — страшный грех.

Они ехали на север несколько дней. На дороге особого движения не наблюдалось, да и тот транспорт, который они встречали, представлял собой повозки, запряженные лошадьми или мулами. Игеру казалось, будто он вернулся во времена молодости своего отца. Когда они выбрались из хвойного леса и покатили среди лиственных деревьев, зеленые краски сменились буйным многоцветьем осени. Они страшно заинтересовали Весстила, но никто из людей не смог объяснить ему, почему листья меняют свой цвет перед наступлением зимы.

Знак на шоссе 63 сообщил, что они покинули Арканзас и въехали в Миссури. Здесь совсем недавно полыхал сильный пожар. Игер решил, что он, наверное, возник, когда приземлилась космическая ракета — челнок, так называл его Весстил.

— А как вы прячете челнок? — спросил он, повернувшись к Томпкинсу.

— Увидите, когда доберемся до места, — ответил майор и провел пальцем по носу.

Сэм не очень понял, что означает его жест, но воздержался от дальнейших расспросов.

Вскоре фургон начало трясти на неровной лесной дороге, которая превратится в жидкую грязь, как только начнутся осенние дожди. Вдалеке Сэм разглядел огромную разбитую палатку. Еще через полмили — другую, вокруг нее было полно ям от упавших бомб.

У него в голове словно вспыхнула яркая лампочка.

— Вы поставили тут кучу навесов, и ящеры не знают, под которым прячется горошина.

— Ну, на самом деле они догадались, — ответил Томпкинс. — Но к тому времени мы успели почти полностью разобрать челнок. Они делают эти штуки, совсем как мы автомобили, только лучше — любая деталь легко снимается, если тебе нужно ее починить или посмотреть.

— А как еще можно что-нибудь построить? — спросил Весстил.

— Вы и представить себе не можете, как, — сказал майор Томпкинс и закатил глаза. — У вас было много времени, чтобы научиться строить машины, как полагается, по правилам. Пользоваться ими легко и удобно. У нас все иначе. Многое из того, что мы делаем сейчас, мы делаем впервые. У нас не всегда получается хорошо, не всегда так, как хотелось бы, мы совершаем множество глупых ошибок. Но в конце концов мы добиваемся желаемого.

— Раса это поняла — ценой огромных жертв. — Ящер издал звук, похожий на дребезжание старого чайника. Так они изображали мыслительный процесс. — Капитан Страха, мой бывший командир, тоже обладает качеством, о котором вы говорите, по крайней мере в большей степени, чем остальные самцы Расы. Из-за того, что адмирал флота не пожелал прислушаться к его доводам, он посчитал возможным отдать свою судьбу в ваши руки.

И тем не менее Страху возмутило незаконное нанесение раскраски на тела пленных ящеров. «Даже радикальный ящер — реакционер по меркам людей», — подумал Сэм.

— Значит, мне не доведется побывать на борту настоящего космического корабля? — спросил он. — Плохо. Впрочем, даже его части могут оказаться очень интересными.

— Я могу задать вопрос? — спросил Весстил. — Как так получилось, что в вашем языке есть слова «космический корабль», а космических кораблей нет? Разве слово не следует за предметом, который оно называет?

— Не всегда, — с гордостью ответил Игер. — У нас имеется научная фантастика. Истории, в которых рассказывается о том, что мы можем делать и строить, когда будем знать больше. Люди, пишущие такие книги, придумывают слова или используют старые, но придают им другое значение, чтобы обозначить новые понятия и идеи.

— У вас, тосевитов, слишком развито воображение, и вы двигаетесь вперед слишком быстро, чтобы сделать реальностью то, что вы придумываете. Так скажет любой представитель Расы, — ответил Весстил и высокомерно зашипел. — Чтобы произошли хотя бы минимальные изменения, нужно долго изучать вопрос. Истории и рассказы тут совершенно ни при чем. — Он снова зашипел.

Сэм с трудом сдержал смех. Он и представить себе не мог, что ящер станет потешаться над понятием «научная фантастика».

Они прибыли в деревушку под названием Коуч. Игер множество раз бывал в маленьких городках, затерявшихся среди густых лесов, и потому знал, что местные жители будут их разглядывать. Он подвергался этой процедуре столько раз, что и не сосчитать. Тот факт, что они привезли с собой Весстила, только усложнял им жизнь. Однако коучиты — или коучане? — не обращали на них никакого внимания. «Сколько же человек приезжало сюда, чтобы поглазеть на корабль? — задумался Сэм — Похоже, столько, что чужаками местных жителей уже не удивишь».

Возница остановился около универмага, расположенного на улице напротив большого сарая, самого солидного здания в городке. «Для чего его построили? — подумал Сэм. — Скорее всего, здесь резали табачные листья». Но, к его огромному удивлению, Томпкинс не повел их туда. Они направились прямо к универмагу.

За прилавком сидел худой человек с растрепанной седой бородой. Если на мгновение забыть о некоторых деталях и пустых полках, можно было представить себе, что перед тобой — ожившая картина Нормана Рокуэлла.

— Доброе утро, — сказал он с акцентом жителя маленького горного городка, который Игер множество раз слышал на игровых полях, разбросанных по всей стране.

— Доброе утро, Теренс, — поздоровался с ним Томпкинс. — Ты не возражаешь, если мы воспользуемся твоей задней комнатой?

Теренс («Ну, и имечко», — подумал Игер) тряхнул головой. Прежде чем майор успел подвести Сэма и Весстила к двери в заднюю комнату, она распахнулась, и оттуда вышли три человека, а Сэм от удивления вытаращил глаза. Он знал, что ведет себя неприлично, но ничего не мог с собой поделать. Меньше всего он предполагал встретить в магазине маленького городка великого Альберта Эйнштейна! Он был так потрясен, что не сразу узнал одного из спутников ученого — Бенито Муссолини, который выглядел точь-в-точь, как его показывали в новостях.

Эйнштейн принялся разглядывать Весстила с не меньшим изумлением, чем Игер — знаменитого ученого. И тут третий человек обратился к Томпкинсу:

— Там Боб. Вы ведь к нему, майор?

— Да, генерал Эйзенхауэр, — ответил майор.

К этому моменту Сэм уже устал таращиться. Если оказываешься в ситуации, когда не замечаешь генерала до тех пор, пока он не открыл рот, значит, дело твое плохо.

Эйзенхауэр вышел со своими знаменитыми спутниками из магазина, а Томпкинс провел своих не-таких-знаменитых спутников в заднюю комнату. Теренс, владелец лавки, отнесся к происходящему с полнейшим хладнокровием.

В задней комнате Сэм сразу обратил внимание на дверь, ведущую в подвал, и сообразил, в чем дело. Она открывалась не в подвал, а в тоннель, выложенный деревом. Томпкинс зажег старинный фонарь, в котором когда-то наверняка использовали керосин, а сейчас, судя по запаху, горючий жир.

Как Сэм и предполагал, тоннель привел их в тот самый сарай. Внутри и в самом деле витал застоявшийся запах табака. Сэм грустно вздохнул, жалея, что сигареты давно остались в прошлом. Ему их по-прежнему не хватало. Тот факт, что он сделал головокружительную карьеру, не слишком примирял его с этой потерей.

Впрочем, оглядевшись по сторонам, он мгновенно забыл о своих печалях. Резервуары, провода, вентили, клапаны и множество других приспособлений — все снято с самого настоящего космического корабля, на котором Весстил прилетел с другой планеты на Землю. Если люди сумеют научиться делать такие же приборы и устройства — и построить корабль, — космические путешествия станут для землян реальностью.

Среди разобранных приборов и кусков челнока бродил высокий седовласый человек, слегка сутулый, с худым задумчивым лицом.

— Идемте со мной, я вас представлю, — сказал Томпкинс Сэму и обратился к мужчине. — Это сержант Сэм Игер, сэр, один из лучших переводчиков. Игер, познакомьтесь с Робертом Годдардом[32], он представитель военно-морского флота, прибыл сюда, когда Весстил доставил к нам капитана Страху. Он знает про ракеты больше всех на свете.

— Рад знакомству, сэр, — сказал Игер и протянул руку. — Я читал о ваших исследованиях в «Эстаундинг».

— Отлично, значит, мне не придется объяснять вам азы, — доброжелательно улыбнувшись, сказал Годдард.

Игер решил, что ему около пятидесяти, хотя выглядел он неважно… или просто работал на износ, как многие в это тяжелое время.

— Хэнк… майор Томпкинс несколько преувеличивает, — добавил ученый. — Немцы гораздо лучше меня разбираются в данном вопросе. Они уже сумели построить большие ракеты, а у меня пока получаются только маленькие. Впрочем, принцип один и тот же.

— Да, сэр, — проговорил Игер. — А мы сможем создать… такую же? — Он обвел рукой устройства и приборы.

— С железом мы справимся, построить корпус — ничего не стоит… точнее, мы в состоянии воспроизвести нечто похожее, — уверенно ответил Годдард, но уже в следующую минуту нахмурился. — С электрическими цепями тоже проблем не должно возникнуть. А вот электроника — совсем другое дело. Здесь наши друзья, — он кивком показал на Весстила, — опередили нас на годы, может быть, даже на века. Вот это и будет самым трудным.

— Понятно, сэр, — сказал Сэм. — Что я должен делать?

— Я слышал, вы отличный переводчик. Вы будете переводить мои вопросы и ответы Весстила. Если сложить то, что мы знаем, и то, что он нам расскажет… думаю, через некоторое время мы сумеем построить собственные ракеты. Впрочем, даже если нам удастся научиться делать большие экземпляры — как у немцев, — это уже будет огромный шаг вперед. Нанести по ящерам удар с расстояния — совсем не то же самое, что сражаться с ними нос к носу.

— Уж, конечно.

Сэму ужасно хотелось спросить, какого размера должна быть ракета, чтобы в ней поместилась атомная бомба, но он, естественно, промолчал. Весстилу про это слышать ни к чему, к тому же Сэм не знал, насколько Годдард осведомлен об исследованиях в области нового оружия.

Сэм фыркнул. У Соединенных Штатов нет больших ракет, нет атомного оружия — и вот он здесь, чтобы помочь решить эти проблемы. Судя по тому, что он знал про ящеров, им такое даже в самом диком сне не могло присниться — с воображением у них туговато. Вот почему у людей есть шанс выиграть в войне с ними.