Око за око

Глава 8

В последнее время Томалсс все чаще задавал себе вопрос: почему в качестве жизненного пути он выбрал изучение психологии инопланетных рас? Если бы он занимался проблемами танковых пушек, то ему пришлось бы иметь дело с Большими Уродами, глядя на них только через орудийный ствол. А если бы заинтересовался издательским делом, то сидел бы спокойно дома, потихоньку делая карьеру.

Вместо этого ему пришлось растить тосевитского птенца практически без помощи Больших Уродов. Если он добьется успеха, то сможет многое рассказать Расе про поведение тосевитов — после того, как Империя наконец покорит их. Если…

Чем больше он работал над этим проектом, тем чаще у него возникали сомнения. И как только Большие Уроды выживают? Когда самец или самка Расы вылупляется из яйца, птенец способен справляться с трудностями жизни. Он ест обычную пищу, может бегать… Самое трудное — научить его не делать то, чего цивилизованное существо делать не должно. Поскольку птенцы Расы послушны по своей природе, то данная задача не представляется сложной.

Но птенец, которого Томалсс забрал у Лю Хань…

Он с отвращением посмотрел на неуклюжее маленькое существо. Оно не только не умело бегать, но и вообще передвигаться в пространстве. Оно бессмысленно размахивало руками и ногами, словно не понимало, что конечности имеют к нему какое-то отношение. Томалсс поражался, как естественный отбор привел к существованию столь беспомощных особей.

Птенец не ел все подряд. Он развивался как паразит на самке, из тела которой появился на свет, и мог питаться лишь жидкостью из ее тела. Томалсс находил это отвратительным, к тому же у него возникла проблема. Он хотел вырастить птенца тосевитов в изоляции от ему подобных, но ему требовалась жидкость самок Больших Уродов.

В результате, как часто случалось на Тосев-3, пришлось пойти на компромисс. Птенец мог питаться только одним способом — сосать. Большие Уроды придумали эластичные искусственные соски и использовали заменители естественных выделений самки.

Томалсс не хотел прибегать к ним. Медицинская технология Больших Уродов производила на него отталкивающее впечатление. Он организовал сбор выделений у самок, которые находились в лагерях Расы. Томалсс опасался, что они не подойдут его птенцу, но тот с энтузиазмом сосал из эластичных сосков, заменявших нужную часть тела самок.

Птенец также с большим энтузиазмом пачкал все вокруг своими экскрементами. У птенцов Расы их несравнимо меньше. Жидкие выделения взрослых Больших Уродов постоянно засоряли канализационную систему. К счастью, взрослые Большие Уроды контролировали свои выделения.

Однако у Томалсса сложилось впечатление, что птенец не в состоянии контролировать выделения из своего тела. Из него лилась жидкость и выскакивали твердые экскременты в самые неожиданные моменты: когда он лежал в своей норке или Томалсс держал его на руках. Не раз Томалссу приходилось смывать едкую грязь и заново наносить раскраску.

Более того, твердые выделения едва ли заслуживали такого названия — они прилеплялись к самому птенцу, а также ко всему, что находилось рядом. Держать маленькое существо в чистоте было тяжелой задачей. Томалссу удалось выяснить, что Большие Уроды облегчают себе жизнь, используя поглощающую жидкость ткань, которой они закрывают органы выделения птенца. Таким способом они решают проблему чистоты окружающих предметов, но самого птенца всякий раз приходится мыть.

А звуки, которые он издавал! Птенцы Расы всегда ведут себя тихо; их нужно уговаривать, чтобы они начали издавать звуки. С эволюционной точки зрения это вполне логично: шумные птенцы привлекают хищников и не доживают до момента воспроизведения. Но естественный отбор не действовал на Тосев-3. Всякий раз, когда птенец хотел есть или пачкал себя, он начинал шуметь. Иногда он выл без всякой на то причины. Томалсс пытался не обращать внимания на крики, но у него ничего не получалось. Птенец мог вопить так долго, что Томалсс не выдерживал — к тому же он боялся, что птенец может себе навредить.

Томалсс придумал брать птенца на руки, когда тот поднимал шум. Иногда птенец изрыгал проглоченный воздух вместе с частью съеденной пищи — отвратительная, частично переваренная жидкость. Но если такое происходило, птенец быстро успокаивался и замолкал.

Впрочем, бывали случаи, когда с птенцом все было в порядке, но он шумел, словно хотел, чтобы его взяли на руки. Томалсс сдавался — и тогда птенец успокаивался. Это приводило Томалсса в смятение: а вдруг тосевиты начинают процесс общения раньше, чем Раса?

Его коллеги разинули рты, когда он поделился с ними своими предположениями.

— Я понимаю, что мои предположения звучат смешно, — оправдывался он, — но тосевиты разделились на десятки крошечных империй, которые постоянно воюют друг с другом, мы же сумели объединиться сотню тысячелетий назад. С другой стороны, не следует забывать о постоянном сексуальном влечении, которого мы лишены.

— Ты устал, Томалсс! — хором сказали ему коллеги-психологи.

Томалсс действительно устал. Взрослые тосевиты соблюдают суточный цикл: днем бодрствуют, а ночью спят. Это одно из их немногих достоинств. Но птенец имел обыкновение засыпать в любое время и просыпаться, когда ему заблагорассудится. Томалссу приходилось вставать, кормить птенца, или мыть (или кормить и мыть), или просто держать на руках, пытаясь убедить вредное существо еще немного поспать. Стоит ли удивляться, что его глазные бугорки постоянно закрывались и слезились, словно в них насыпали песку.

Шли дни, птенец постепенно начал соблюдать какое-то подобие режима. Он все равно просыпался два или три раза за ночь, но теперь охотнее засыпал снова, а днем бодрствовал. Да и сам Томалсс стал понемногу приходить в себя.

Он даже начал верить, что наступит момент, когда птенец сможет мыслить логически — насколько Большие Уроды вообще на это способны. Он начал производить более сложные звуки. Более того, Томалсс заметил, что птенец стал обращать на него внимание.

Однажды уголки его рта изогнулись — так тосевиты выражают свое хорошее настроение. Томалсс пожалел, что не может сделать такую же гримасу, поскольку черты его лица были практически неподвижны.

Несмотря на то что поведение птенца с каждым днем становилось все более осмысленным и Томалсс многому научился, постоянно общаясь с ним, психолог много раз пожалел, что отобрал его у тосевитской самки, из тела которой птенец появился на свет. «Пусть бы лучше он ее сводил с ума», — думал Томалсс.

Однако такой подход недостоин ученого — но какой ученый проводит без сна столько времени?

Грудь Лю Хань была полна молока. По пути в Пекин она зарабатывала деньги и пищу в качестве кормилицы, но в последние полтора дня ей не удалось найти ребенка, которому требовалось бы молоко. Если в ближайшее время она не найдет младенца, молоко придется сцеживать. Ей ужасно не хотелось, чтобы молоко пропадало зря, но грудь уже начала болеть.

Иногда, в минуты слабости, когда она сильно уставала, а желудок болел от голода, Лю Хань жалела, что не осталась в лагере. Там она всегда была сыта, да и работать не приходилось. Однако маленькие чешуйчатые дьяволы постоянно следили за ней, а потом украли ее ребенка. И хотя это была лишь девочка, она принадлежала Лю Хань.

Выбраться из лагеря было совсем непросто. Маленькие дьяволы не только установили камеры внутри ее хижины, но и продолжали следить за ней, когда Лю Хань выходила погулять. И она не могла пройти через ворота, опутанные колючей проволокой. Никто из людей не мог.

Если бы не торговец домашней птицей, коммунист, ей бы не удалось сбежать. Однажды, когда торговый день подходил к концу, он сказал Лю Хань:

— Пойдем со мной. Я хочу познакомить тебя со своей сестрой.

Лю Хань сомневалась, что хижина, куда он ее привел, принадлежала ему; слишком опасно. Там ее поджидала женщина — конечно же, не сестра продавца. Ростом, фигурой и даже короткой прической она была похожа на Лю Хань.

Торговец домашней птицы повернулся к ним спиной.

— Лю Хань, мне так нравится твоя одежда, ты не хочешь поменяться со мной? Всем — от сандалий до нижнего белья?

Лю Хань оглядела свою старую одежду — уж не сошла ли женщина с ума?

— Ты хочешь надеть мои тряпки? — спросила она.

«Сестра» энергично закивала. Тогда Лю Хань поняла. Чешуйчатые дьяволы очень ловко умели делать всякие маленькие штуки. И могли засунуть их в ее одежду, чтобы следить за ней.

Она быстро разделась, даже не оглянувшись на торговца домашней птицей. Ее тело видело такое количество мужчин, что она давно перестала смущаться. К тому же она не сомневалась, что ее тело еще не оправилось после рождения ребенка и не возбуждало желания у мужчин.

Когда они переоделись, торговец повернулся к другой женщине и сказал:

— Я провожу тебя домой, Лю Хань. — Потом обратился к Лю Хань: — Сестра, подожди меня здесь. Я скоро вернусь.

И Лю Хань осталась ждать, восхищаясь его дерзостью. Она знала, что чешуйчатые дьяволы с трудом отличают одного человека от другого. Если «сестра» торговца будет в ее одежде, они примут ее за Лю Хань, во всяком случае на некоторое время. А пока они думают, что Лю Хань вернулась домой…

Как и обещал, торговец домашней птицей вскоре вернулся. В сгущающихся сумерках он отвел Лю Хань в другую хижину, почти пустую, только на полу лежали циновки.

— Теперь мы снова будем ждать, — сказал он.

Сумерки сменились ночью. В лагере наступила тишина.

Лю Хань предполагала, что торговец захочет овладеть ее телом, хотя она еще не обрела прежней привлекательности после рождения девочки. Она даже решила не возражать; в конце концов, он рисковал жизнью, чтобы ей помочь, и заслужил благодарность — а больше ей нечем ему заплатить. Однако он не стал к ней приставать; лишь долго рассказывал ей о рае, который наступит, когда Мао Цзэдун и коммунисты освободят Китай от чешуйчатых дьяволов, восточных дьяволов из Японии, иностранных дьяволов и собственных эксплуататоров. Если хотя бы четверть того, что он говорил, правда, никто не узнает страну после одного поколения нового правления.

Наконец он скатал циновку возле стены. Под ней оказался деревянный люк, крышка которого сдвигалась в сторону.

— Спускайся в туннель, — сказал он. — И иди только вперед. На другом конце тебя будут ждать.

Она задрожала, как побеги бамбука под сильным ветром. Бобби Фьоре скрылся в таком же туннеле и не вернулся; он умер в луже крови на улице Шанхая. Однако она спустилась вниз по деревянной лестнице, а потом поползла на четвереньках вперед. Ее окружала непроглядная темнота, а туннель казался таким узким, что Лю Хань хотелось лечь неподвижно и подождать, пока земля ее проглотит.

И все же она продолжала ползти все дальше и дальше, пока не наткнулась на камень, преграждающий путь. Когда она столкнула его в сторону, камень с плеском упал в канаву, и в отверстие проник свет.

— Влезай, — прошипел чей-то голос. — Сюда.

Лю Хань попыталась вылезти, но вслед за камнем свалилась в канаву. Она с трудом поднялась на ноги и, промокшая до нитки, побрела в направлении голоса. К ней протянулась рука и помогла выбраться из канавы.

— Очень хорошо, — прошептал ее спаситель. — Холодная вода помешает чешуйчатым дьяволам увидеть твое тепло.

Сначала она просто кивнула. Затем, несмотря на холодный ветер, выпрямилась. Этот человек знал, что чешуйчатые дьяволы могут видеть тепло! Информация пришла от нее, и люди в лагере ее использовали. У Лю Хань было мало поводов гордиться собой — поэтому она всегда радовалась, когда видела, что ей удалось помочь другим людям.

— Пойдем, — прошептал мужчина. — Нам нужно уйти от лагеря как можно дальше. Здесь тебе все еще грозит опасность.

Опасность! Ей вдруг захотелось засмеяться. С тех самых пор, как чешуйчатые дьяволы напали на ее деревню, ей постоянно грозила опасность — да и до этого в городе было полно японцев, а потом маленькие дьяволы прилетели на своих самолетах, похожих на огромных стрекоз, и перевернули всю ее жизнь.

Но шли дни, Лю Хань шагала по китайским дорогам вместе с тысячами людей, бредущих по грязной колее, и постепенно ощущение опасности притупилось — во всяком случае, со стороны чешуйчатых дьяволов ей сейчас ничего не грозило. Она периодически их видела: солдаты на машинах, иногда они даже маршировали по грязи — и тогда казались такими же мрачными и недовольными, как люди. Она часто видела, как кто-то из чешуйчатых дьяволов обращает в ее сторону глазной бугорок, но понимала, что им просто скучно и на самом деле она их не интересует. Для чешуйчатых дьяволов она — лишь один из множества Больших Уродов, а не объект изучения. Какое облегчение испытывала Лю Хань!

А теперь Пекин. Пейпинг — Северный дворец — так его переименовали, но Пекином он был и Пекином останется.

Лю Хань еще не приходилось видеть городов, окруженных стеной; похоже на лагерь с колючей проволокой, в котором она ждала рождения ребенка. Но стены Пекина в форме квадрата, нависавшего над большим прямоугольником, имели протяженность почти в сорок пять ли вдоль периметра города; квадрат — Внутренний город — был отделен ими от прямоугольника Китайского города.

Широкие улицы вели на север и юг, восток и запад, параллельно стенам. Маленькие чешуйчатые дьяволы контролировали улицы, во всяком случае расхаживали по ним днем и ночью. Между улицами располагались бесчисленные извилистые хутуны — линии, — где и проходила настоящая жизнь города. Маленькие чешуйчатые дьяволы сильно рисковали, когда появлялись в хутунах, поэтому всячески избегали опасных кварталов.

Какая ирония судьбы — именно пребывание в лагере подготовило Лю Хань к жизни в огромном Пекине. Если бы она приехала сюда из своей деревушки, то едва ли сумела бы приспособиться. Но лагерь походил на город больших размеров, так что Лю Хань больше не пугало огромное количество людей вокруг.

Она довольно быстро научилась находить дорогу в Китайском городе, поскольку коммунисты постоянно переводили ее из одного закопченного дома в другой, чтобы окончательно сбить со следа чешуйчатых дьяволов. Однажды они привели ее в дом, расположенный неподалеку от Чьен-Мэн, Восточных ворот. Когда она вошла, один из мужчин произнес несколько слов на чужом языке. Однако Лю Хань кое-что поняла.

Она оставила своего проводника и подошла к мужчине. Он был всего на несколько лет старше Лю Хань, небольшого роста, с умным лицом.

— Прошу меня простить, — сказала она, вежливо опустив глаза, — мне кажется, вы только что произнесли имя иностранного дьявола Бобби Фьоре?

— А что, если и так, женщина, — ответил мужчина. — Откуда ты знаешь его имя?

— Я познакомилась с ним в лагере чешуйчатых дьяволов, расположенном к западу от Шанхая, — после короткого колебания ответила Лю Хань.

Она не сказала, что родила ребенка от Бобби Фьоре; теперь, когда она вновь находилась среди своих соплеменников, ей стало стыдно, что она делила ложе с иностранным дьяволом.

— Ты его знала? — Мужчина не спускал с нее глаз. — Значит, ты та женщина, с которой он жил в лагере? Тебя зовут… — Он посмотрел в потолок, стараясь сосредоточиться, словно перелистывал бумаги в своем сознании. — Лю Хань, да, именно так.

— Верно, меня зовут Лю Хань, — сказала она. — Должно быть, вы хорошо его знали, если он рассказал вам обо мне.

То, что Бобби говорил о ней, тронуло Лю Хань. Он хорошо с ней обращался, но она не переставала себя спрашивать: любил ли ее Бобби? Когда имеешь дело с иностранным дьяволом, ничего нельзя сказать наверняка.

— Я был рядом, когда он умер. Ты знаешь, что он погиб? — спросил мужчина. Когда Лю Хань кивнула, он продолжал: — Меня зовут Нье Хо-Т’инг. И я скажу тебе правду: он умер достойно, сражаясь с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Он был храбрым; благодаря его смелости мне и другим товарищам удалось спастись.

На глазах Лю Хань появились слезы.

— Спасибо вам, — прошептала она. — Они показали мне его фотографию — он был мертв, — когда я еще жила в лагере. Я знала, что он погиб в Шанхае, но мне не рассказали никаких подробностей. Бобби ненавидел маленьких дьяволов. Я рада, что ему удалось насладиться местью. — Ее руки сжались в кулаки. — Мне и самой ужасно хочется им отомстить.

Нье Хо-Т’инг внимательно посмотрел на нее. У него был проницательный взгляд, и он прекрасно себя контролировал. «Наверное, Нье — солдат», — подумала Лю Хань.

— Кажется, у тебя должен был родиться ребенок, верно? — спросил он.

— Да, у меня родилась девочка, — ответила она.

Если Нье считал ее шлюхой из-за того, что она спала с Бобби Фьоре, он этого не показал. И Лю Хань испытала к нему благодарность. Она решилась объяснить:

— Возможно, вам известно, что маленькие чешуйчатые дьяволы пытаются понять, как устроены люди. Они забрали у меня дочь, когда ей было всего три дня от роду, и оставили у себя.

— Какое ужасное преступление, — серьезно сказал Нье и вновь посмотрел в потолок. — Лю Хань, Лю Хань… — Когда он снова повернулся к ней, его глаза заблестели. — Ты — та женщина, которая узнала, что чешуйчатые дьяволы умеют видеть тепло!

— Да, они использовали одну из таких машин, чтобы посмотреть на мою матку перед тем, как родился ребенок, — сказала Лю Хань. — Я подумала, что они могут применять ее и для других целей.

— И ты не ошиблась! — с энтузиазмом сказал ей Нье Хо-Т’инг. — Мы уже несколько раз удачно воспользовались сведениями, которые ты нам сообщила.

«Да, он действительно солдат».

Нье вновь вернулся к обсуждению дел.

— Но если ты хочешь отомстить маленьким чешуйчатым дьяволам за их бессердечное угнетение и эксплуатацию, мы дадим тебе шанс.

Не просто солдат, но еще и коммунист. Теперь она легко узнавала их риторику. Лю Хань не слишком удивилась: торговец домашней птицей был коммунистом и передавал собранную ею информацию своим товарищам. Если коммунисты лучше всех сопротивляются чешуйчатым дьяволам, то она ничего против них не имеет. И она должна за многое отомстить чешуйчатым дьяволам. Если Нье Хо-Т’инг поможет ей…

— Скажите мне, что я должна делать, — попросила она.

Нье улыбнулся.

Колючая проволока. Хижины. Койки. Капуста. Свекла. Картофель. Черный хлеб. Ящеры, вне всякого сомнения, намеревались сделать все, чтобы лагерь сломил дух пленных. Однако после лишений варшавского гетто Мордехаю Анелевичу он больше напоминал курорт. Как тюремщики ящеры представляли собой жалких любителей. Пища, к примеру, была простой и однообразной, но ящерам даже в голову не приходило уменьшить порции.

У Мордехая имелись и другие причины чувствовать себя на отдыхе. Он долгое время возглавлял повстанцев: евреев против нацистов, евреев против ящеров. Потом стал беглецом, а позднее простым партизаном. Теперь он потерял и второй башмак: превратился в пленного. Больше не нужно было тревожиться о том, что его схватят.

Ящеры даже отличались гуманизмом. Когда немцы ловили партизан, они казнили их на месте — или принимались допрашивать, чтобы выудить нужную информацию, после чего все равно расстреливали. Однако ящеры перевезли его, Иржи и Фридриха через всю Польшу в лагерь военнопленных, расположенный возле Пётркува, к югу от Лодзи.

Здесь никто ничего не знал об Анелевиче. Он назвался Шмуэлем, скрыв свое настоящее имя. Для Фридриха и Иржи он был обычным евреем, который сражался вместе с ними в партизанском отряде. Никто не задавал ему вопросов о прошлом. И это давало Мордехаю — даже здесь, в лагере, — ощущение удивительной свободы.

Однажды утром после переклички ящер-охранник прочитал по списку:

— Следующим тосевитам следует прибыть на допрос…

Его польский акцент был ужасным, а уж как он исковеркал имя Шмуэль, и вовсе не передать.

Тем не менее Мордехай вышел из строя, не испытывая никакой тревоги. Они уже допрашивали его два или три раза. С точки зрения ящеров, допрос являлся серией вопросов. Они знали о пытках, но подобный образ действий вызывал у них отвращение. Иногда Анелевич даже наслаждался иронией происходящего. Его допрашивали без особого старания. Для ящеров он оставался обычным Большим Уродом, пойманным с оружием в руках.

Войдя в деревянный сарай, в котором располагался штаб ящеров, Мордехай начал потеть. Страх тут был ни при чем; ящеры старались поддерживать в своих домах привычную для себя температуру. «Как в Сахаре», — подумал Мордехай.

— Шмуэль, ты пойдешь во вторую слева комнату, — сказал на отвратительном идиш ящер-охранник.

Мордехай послушно направился в комнату номер два. Здесь его поджидали ящер достаточно высокого ранга — Мордехай давно научился разбираться в раскраске — и переводчик-человек. Другого он и не ожидал. Лишь немногие ящеры владели человеческими языками и могли эффективно допрашивать пленных. Переводчика звали Якуб Кипнис. Он обладал хорошими способностями к языкам — работал переводчиком еще в Варшаве, и у него наладились прекрасные отношения с ящерами.

Якуб узнал Мордехая, несмотря на курчавую бороду и давно не стриженные волосы.

— Привет, Анелевич, — сказал он. — Вот уж не ожидал, что увижу тебя здесь.

Мордехаю не понравилось выражение бледного лица Кипниса. Некоторые из тех, кого нацисты назначили марионеточными правителями варшавского гетто, всячески раболепствовали перед ними. Такие же люди нашлись, когда к власти пришли ящеры.

Сидевший рядом с Кипнисом ящер раздраженно заговорил на своем языке. Анелевич понял, что ящер спрашивает, почему Якуб назвал пленного неправильным именем.

— Это ведь самец Шмуэль, не так ли?

Мордехай решил продемонстрировать, что расслышал свое имя.

— Да, Шмуэль — это я, — сказал он, прикоснувшись к полям матерчатой шляпы, и постарался придать своему лицу идиотское выражение.

— Недосягаемый господин, этот самец сейчас называет себя Шмуэлем, — вмешался Якуб Кипнис. За его речью Мордехаю было следить значительно проще: Кипнис говорил медленнее и о чем-то размышлял между словами. — В Варшаве его знали под именем Мордехай Анелевич.

Бежать? Совершенно безнадежно. Даже если охранник-ящер не пристрелит его на месте, как он выберется из лагеря? Ответ прост: никак.

— Ты Анелевич? — спросил он, показывая на Кипниса.

Может, удастся запутать ящера?

— Нет, лжец, это ты! — сердито сказал переводчик.

Ящер принялся издавать звуки, напоминающие скрежет и шипение сломанной паровой машины. Они с Якубом Кипнисом обменивались фразами с такой быстротой, что Мордехай уже не мог за ними уследить.

— Если это Анелевич, — наконец заявил ящер, — то его захотят вернуть в Варшаву. Ему придется за многое ответить.

Анелевич покачал головой — ну почему он понял именно эти два предложения?

— Недосягаемый господин, это Анелевич, — настаивал Кипнис, который вновь стал говорить медленнее. — Отправьте его в Варшаву. Губернатор его узнает. — Он замолчал. — Нет, Золраага перевели в другое место. Но его помощники узнают Анелевича.

— Вполне возможно, — не стал возражать ящер. — Некоторые из нас научились отличать одного Большого Урода от другого. — Судя по его тону, он не считал данное достижение достойным упоминания. Он перевел взгляд на охранника, стоящего за спиной Анелевича. — Отведите этого самца в камеру, чтобы он не успел ни с кем войти в контакт до тех пор, пока мы не отправим его в Варшаву.

— Будет исполнено, — ответил охранник на языке ящеров. Сделав угрожающий жест стволом автомата, он сказал Анелевичу, переходя на идиш: — Ну, пошел.

Мордехай бросил на Якуба Кипниса ядовитый взгляд. Поскольку он продолжал делать вид, что не имеет никакого отношения к Мордехаю Анелевичу, большего он позволить себе не мог. Ему ужасно хотелось сказать предателю все, что он о нем думает, но пришлось утешиться мыслью о том, что судьба человека, предавшего свой народ, всегда остается незавидной. Теперь, когда времена нацистов миновали, у многих евреев появилось оружие.

— Ну, пошел, — повторил охранник.

Анелевичу ничего не оставалось, как первому выйти в коридор. Переводчик что-то сказал охраннику, который остановился на пороге.

И тут мир взорвался.

Такой была первая мысль Анелевича. Он отлично знал, что такое воздушный налет — Варшаву сначала бомбили нацисты, а потом ящеры. Еще мгновение назад Мордехай мрачно шагал по коридору навстречу новым неприятностям, которые ждали его в Варшаве. А в следующий миг его отбросило к дальней стене, одновременно проломились и рухнули вниз потолочные балки, сквозь зияющие дыры стало видно серо-голубое небо.

Он с трудом поднялся на ноги. В двух метрах у него за спиной лежал охранник и тихонько шипел. Окно в комнате допросов вылетело от взрывной волны, и ящер был усыпан осколками, как шрапнелью. Рядом валялся его автомат.

И хотя в голове у Анелевича шумело, он схватил оружие и выстрелил в ящера-охранника. Затем заглянул в комнату, из которой его только что вывели. Ящер, который вел допрос, лежал на полу, ему было уже не суждено подняться на ноги: осколок стекла пронзил его горло.

Случайности войны — Якуб Кипнис почти не пострадал. Он поднял голову, увидел Мордехая с автоматом в руках и сделал жалкую попытку улыбнуться.

— Немецкая летающая бомба… — начал он.

Мордехай уложил его короткой очередью, а затем сделал контрольный выстрел в ухо.

Он позаботился о двух ящерах и человеке, которые знали его настоящую фамилию. За спиной Мордехая раздался сигнал тревоги, и он испугался, что это из-за него, но тут же почувствовал запах дыма — здание горело. Он положил автомат и выбрался наружу через выбитое окно (поцарапав осколком руку). Если повезет, никто не узнает, что он здесь был, не говоря уже о том, что Кипнис его выдал. Неподалеку из огромной воронки поднимался дым.

— По меньшей мере тонна, — пробормотал Мордехай, который знал о бомбах и воронках гораздо больше, чем ему хотелось. На краю кратера валялся кусок корпуса летающей бомбы.

Он не стал его разглядывать. Ракета или бомба не просто разбила административное здание, где располагалось все лагерное начальство. Она взорвалась посреди двора. Повсюду валялись тела и куски тел. Стоны и крики о помощи на нескольких языках раздавались со всех сторон. Многие — имевшие несчастье оказаться ближе других к месту взрыва — уже больше никогда не будут стонать и звать на помощь.

Анелевич помчался к раненым, чтобы хоть кому-нибудь помочь. На ходу он пытался понять, случайно ли упала сюда бомба. Если немцы хотели попасть в центр лагеря, то лучшего места не придумаешь. Но ведь многие из пленных — немцы. Если же они намеревались атаковать, например, город — тогда ракета очень сильно отклонилась в сторону.

Он присел рядом с человеком, которому осталось жить совсем немного. Несчастный посмотрел на Мордехая.

— Благослови меня, отец, я очень много грешил, — задыхаясь, попросил раненый. Из носа и рта хлынула кровь.

Мордехай знал, что такое последнее причастие, но не представлял себе, как следует себя вести. Впрочем, это уже не имело значения: поляк умер прежде, чем он успел что-то сказать. Анелевич огляделся в поисках тех, кому пригодилась бы его помощь.

Бум!

На севере, с той стороны, где находился Пётркув, раздался еще один взрыв. Это было довольно далеко, и он показался Мордехаю не таким громким. Если немцы хотели попасть в то же самое место, их точность оставляла желать лучшего. Расстояние между ракетами составляло не меньше нескольких километров.

Бум!

Еще один взрыв, теперь заметно ближе. Анелевич упал на одно колено. Кусок листового металла рухнул на землю в двух метрах от того места, где он стоял. Если бы… Анелевич старался не думать о таких вещах.

Пленные бросились к северной границе лагеря. Анелевич огляделся по сторонам и понял, что произошло: летающая бомба приземлилась прямо на сторожевую башню ящеров и пробила здоровенную дыру в колючей проволоке, окружавшей лагерь. Более того, осколки повредили две соседние башни — одна из них загорелась, другую взрывная волна сбросила на землю.

Анелевич побежал. Лучшего шанса на спасение не будет. Ящеры открыли огонь с дальних сторожевых башен, но они не рассчитывали, что из строя выйдут сразу три. Некоторые бегущие люди стали падать, но другие продолжали мчаться к дыре, за которой их ждала свобода.

Как и у первой летающей бомбы, упавшей на лагерь, часть корпуса осталась лежать возле воронки. Куски металлической обшивки разбросало в стороны — один из них едва не прикончил Анелевича. До войны он изучал инженерное дело и теперь с интересом посмотрел на баки — для топлива? — защищенные стекловатой, и на странные механизмы и трубки. Ему еще никогда не приходилось видеть ничего подобного. Ужасно захотелось изучить механизм, но он понимал, что нужно побыстрее выбираться из лагеря.

Пули со звоном отскакивали от металлической обшивки бомбы. Мордехай побежал. Ящеры тут же принялись стрелять в него. Он упал и покатился по земле, делая вид, что его подстрелили, чтобы убедить ящера перенести обстрел в другое место. Дождавшись этого, он вскочил на ноги и вновь побежал.

— Хитрый ублюдок! — крикнул кто-то по-немецки у него за спиной.

Он оглянулся. Как и следовало ожидать, Фридрих воспользовался представившимся шансом. Люди впереди рассыпались веером, одни устремились к кустарнику, до которого оставалось несколько сотен метров, другие ринулись по дороге, ведущей в Пётркув, третьи бежали на запад или восток через поля к фермам, где рассчитывали укрыться.

Фридрих мчался рядом с Анелевичем.

— Проклятье, кажется, нам это сойдет с рук! — прокричал он.

— Kayn aynhoreh! — воскликнул Мордехай.

— Ну, и что ты сказал? — спросил немец.

— Нечто вроде «не гневи судьбу». — Фридрих крякнул в знак согласия.

Пули теперь до них не долетали. Ящеры не стали преследовать пленников, которые сбежали первыми, сосредоточившись на том, чтобы удержать в лагере остальных.

Фридрих свернул в сторону, чтобы между ним и лагерем оказался кустарник, и, тяжело дыша, перешел на быстрый шаг. Анелевич последовал его примеру.

— Ну, Шмуэль, проклятый еврей, теперь мы остались вдвоем.

— Так и есть, вонючий нацист, — ответил Мордехай.

Они криво улыбнулись друг другу. Каждый из них вроде как пошутил, но Анелевич имел в виду именно то, что сказал, и у него было ощущение, что Фридрих относится к евреям ничуть не лучше, чем сам он к нацистам.

— Что будем делать? — спросил Фридрих. — Если не считать того, что пойдем дальше.

— Прежде всего нужно уйти подальше от лагеря, чтобы пас не выследили собаками или каким-нибудь другим способом. А потом… Может быть, удастся примкнуть к местным партизанам и попытаться немного испортить жизнь ящерам. А может быть, и нет В этой части Польши практически не осталось евреев — благодаря вам, нацистским ублюдкам.

Теперь Анелевич говорил совершенно серьезно.

— Ну, я и сам мог бы тебе кое-что рассказать, — ответил Фридрих.

— Не сомневаюсь, — проворчал Мордехай. — Оставь при себе, иначе мы вцепимся друг другу в глотки — вот ящеры повеселятся! Кроме того, местные поляки не любят евреев.

— Да уж, — с угрюмой уверенностью согласился Фридрих, и Анелевич понял, что ему совсем не хочется знать подробности.

— Но и немцев они тоже не любят, — закончил свою мысль Мордехай. Фридрих нахмурился, но спорить не стал. — Лучше всего отправиться в Лодзь. Это крупный город, чужаки там не так заметны, как в Пётркуве. И там осталось немало евреев.

— Давно мечтал о встрече с ними, — фыркнул Фридрих, но тут же заговорил серьезно. — Впрочем, вы, еврейские ублюдки, знаете про подполье больше других, не так ли?

— А вы, нацистские ублюдки, вынудили нас уйти в подполье, не так ли? — спросил Анелевич. — Значит, в Лодзь?

— В Лодзь, — согласился Фридрих.

Капуста, черный хлеб, картофель. Для разнообразия турнепс и свекла. Генрих Ягер жалел, что он далеко от линии фронта — там хотя бы давали мясные консервы и масло. Конечно, питаясь капустой, черным хлебом и картофелем, с голоду не умрешь, но через некоторое время начинаешь понимать, что тебе хочется чего-нибудь другого. И хотя работа, в которой он принимал участие, имела огромное значение, жизнь в Германии стала холодной, серой и скучной.

Он проткнул вилкой последний кусок картошки, подобрал последний кусочек квашеной капусты на тарелке, подобрал хлебом остатки соуса — нельзя не признать, что качество хлеба сейчас выше, чем в 1917 году. Однако хорошим его все равно не назовешь.

Ягер встал, отнес тарелку и столовое серебро к столику для грязной посуды, за что получил благодарность судомойки, и вышел из столовой. Открыв дверь, он столкнулся с высоким человеком в черной униформе СС, обильно украшенной серебром.

Полковник СС заключил Генриха в свои могучие объятья.

— Ягер, проклятый сукин сын, как поживаешь? — пророкотал он.

Несколько физиков, которые обедали вместе с Ягером, удивленно и даже испуганно смотрели на невероятное явление, посетившее их спокойный уголок.

Жизнь осталась холодной и серой, но она перестала быть скучной.

— Привет, Скорцени, — ответил Ягер. — А как ты? — Рядом со штандартенфюрером Отто Скорцени жизнь могла внезапно оборваться, но она никогда, никогда не бывала скучной.

Длинный шрам на левой щеке эсэсовца превратил его улыбку в жуткую гримасу.

— В лучшем виде.

— У тебя по-другому не бывает, — ухмыльнулся Ягер.

Скорцени рассмеялся, словно Ягер сказал нечто остроумное, хотя в его словах не было ничего, кроме правды.

— Тут есть место, где мы могли бы спокойно поговорить? — спросил эсэсовец.

— Ты понятия не имеешь о том, что значит говорить спокойно, — сказал Ягер, и Скорцени вновь рассмеялся. — Пойдем, я отведу тебя в свою комнату.

— Мне не обойтись без хлебных крошек, если я не хочу здесь заблудиться, — ворчал Скорцени, когда Ягер вел его через средневековый лабиринт замка Гогентюбинген.

Оказавшись в комнате Ягера, он плюхнулся в кресло, в которое сам Генрих садился с большой осторожностью.

— Ладно, какой способ самоубийства ты хочешь предложить мне на этот раз? — спросил Ягер.

— Можешь не сомневаться, у меня уйма новых идей, — заверил его эсэсовец.

— И почему меня это не удивляет?

— Потому что ты не дурак, — ответил Скорцени. — Поверь мне, за последние годы я сталкивался с огромным количеством самых разнообразных дураков. Некоторые из них носят военную форму и воображают, будто они солдаты. Но только не ты — тут я должен отдать тебе должное.

— Большое спасибо, — проворчал Ягер.

Относительно самого Скорцени он до сих пор не пришел к окончательному выводу: можно ли назвать Отто дураком в военной форме? Он безумно рисковал, но почти всегда выходил сухим из воды. В чем тут причина — удача или ловкость? Полоса удач Скорцени тянулась так долго, что Ягер относился к нему с уважением.

— Каким образом ты намерен накрутить ящерам их обрубленные хвосты?

— Только не хвосты — я намерен зайти с другой стороны. — Скорцени ухмыльнулся. Возможно, он считал, что его улыбка обезоруживает собеседника. Однако шрам превращал ее в устрашающую гримасу. — Ты слышал, что англичане начали использовать иприт против ящеров?

— Да, слышал.

В животе у Ягера все сжалось. В Первую мировую он долгие часы провел в душном противогазе. И еще он помнил своих товарищей, которые не успели вовремя их надеть. Ягер поморщился.

— Не могу их винить, но это отвратительное оружие. Интересно, с какой целью они приготовили газ? Неужели собирались использовать его против нас, если бы мы перебрались через Ла-Манш?

— Наверное. — Скорцени небрежно махнул рукой. Его не интересовали причины; что и как — вот главное. — И не возмущайся так. Если бы англичане использовали газ против нас, то мы бы им быстро показали, что иприт — еще далеко не самое страшное. У нас есть кое-что получше — после Первой мировой мы не сидели сложа руки.

— Не сомневаюсь.

Скорцени говорил очень уверенно. Интересно, откуда его сведения, и как проверяли действие новых газов — и на ком? Задавать такие вопросы слишком опасно. Ягер считал, что гораздо опаснее их не задавать, но с ним соглашались лишь немногие офицеры.

— Мы не использовали газ против ящеров, — продолжал Скорцени, — по той же причине, по которой не атаковали с его помощью англичан: мы боялись получить ответ. И хотя наш газ лучше, с ипритом связываться не хочется.

— Тут ты совершенно прав, — искренне согласился Ягер.

— Но когда ящеры высадились на их остров, англичане предприняли решительные действия. — Скорцени ухмыльнулся. — Как гласит старая пословица? «Ничто так не концентрирует внимание, как известие о том, что завтра тебя повесят». Что-то в этом роде. Должно быть, англичане решили, что они проигрывают, и пришли к выводу, что не стоит оставлять пули в стволе. И знаешь, что я тебе скажу, Ягер? Складывается впечатление, что ящеры не пользовались отравляющими газами в своих войнах, поскольку у них не оказалось подходящей защиты.

— Значит, англичанам удалось найти их ахиллесову пяту? — И он вдруг представил себе, что люди нашли способ вышвырнуть ящеров с Земли, хотя не имел представления, сколько потребуется газа и сколько людей уцелеет после его применения.

— Ну, во всяком случае слабое место, — сказал Скорцени. — Но ящеры не глупее русских. Сделай что-нибудь против них, и они попытаются придумать, как тебя остановить. У них мало своих масок — может быть, даже совсем нет, тут мы не знаем наверняка, — однако им удалось захватить английские образцы, к тому же на них работают коллаборационисты. На юге Франции есть завод, где они пытаются начать производство противогазов, которые будут надеваться на рыла ящеров.

— Свет появляется на рассвете, — сказал Ягер. — Хочешь заняться этим заводом?

— Ты заслужил сигару! — воскликнул Скорцени и из внутреннего кармана извлек настоящую сигару, которую торжественно протянул Ягеру. Тот схватил ее с таким восторгом, словно ему предложили святой Грааль. Улыбка Скорцени стала на удивление простодушной. — Я точно знаю, что произойдет со зданием завода.

— В самом деле? — поинтересовался Ягер. — И какое отношение имею я к твоим замыслам?

— Думай об этом как о поэтическом возмездии, — заявил Скорцени.

Один из солдат Раиса Ауэрбаха снова и снова заводил «Лидия, татуированная леди». Ауэрбаха уже давно тошнило от этой песни. Ему ужасно хотелось приказать кавалеристу заткнуться, но он не мог себя заставить. У каждого свой способ забыть о страхе перед сражением.

Именно в город Лидия, штат Канзас, и направлялись две кавалерийские роты. Крошечный городок на шоссе 25, двухполосный участок щебенки, идущий параллельно шоссе 83, которое проходило через Канзас с севера на юг в нескольких милях к западу от федеральной дороги, но заканчивалось тупиком задолго до границы со штатом Небраска.

Лейтенант Бил Магрудер сказал:

— Проклятые ящеры, наверное, уже вошли в Лидию.

— Надеюсь, — с чувством ответил Ауэрбах. — В противном случае многие из нас погибнут. — Он покачал головой. — Впрочем, многие из нас погибнут в любом случае. Атаковать ящеров кавалерийским строем — не самое безопасное занятие.

— Радиоперехват позволяет им отслеживать наше местонахождение с тех самых пор, как мы вышли из Ламара, — с нервной улыбкой сказал Магрудер. — Так что ящеры должны знать, что мы намерены атаковать Лидию всеми силами.

— Да, должны. — Улыбка Ауэрбаха получилась не менее напряженной.

Ящеры любили свои приборы и верили в их показания. Если они перехватили два радиосообщения, в которых говорилось, что две роты двигаются в сторону Лидии, чтобы взять городок под свой контроль, то они постараются встретить американцев как следует.

Однако в сторону Лидии двигались вовсе не две роты, а всего лишь радист Ауэрбаха и полдюжины его товарищей, да еще множество лошадей, в седлах которых сидели обычные чучела. Конечно, с земли такие чучела никого бы не обманули, но ящеры вели наблюдение с воздуха. Люди знали, что ящеры относятся к данным воздушной разведки так же серьезно, как к радиоперехватам. И если показать им то, что они ожидают увидеть, их удастся обмануть. Они направят свои войска к Лидии, а не в Лакин.

У Ауэрбаха появилась эта идея, когда он размышлял о том, что может противопоставить девятнадцатый век с его почтовыми голубями веку двадцатому. И сумел убедить в своей правоте полковника Норденскольда. Теперь оставалось осуществить его план на практике… И если он ошибся в оценке стратегического мышления ящеров, то их ждут большие разочарования.

Когда они подъехали к тополиной роще на берегу реки Арканзас, он поднял руку в кожаной перчатке и остановил отряд.

— Здесь оставим лошадей, — приказал он. — Отсюда до цели несколько дальше, чем обычно, но сейчас у нас слишком много лошадей — ведь в рейде участвуют две роты. Ближе к городу нам не найти подходящего места, чтобы их спрятать. Минометчики, пулеметчики и расчет базуки своих лошадей возьмут. Если нам повезет, мы сумеем забрать артиллерию с собой, когда придет время отступить.

— И если удача нам будет сопутствовать, мы сможем некоторое время удерживать город, — негромко заметил лейтенант Магрудер.

Ауэрбах кивнул, довольный тем, что виргинец не стал громко предвещать возможный успех. Если все пройдет удачно, им удастся оттеснить ящеров на несколько миль к далекой Миссисипи и закрепиться на новых позициях. Но как часто на войне реализуются прекрасные планы?

Он соскочил на землю, бросил поводья одному из коноводов, которые оставались в роще с лошадьми. Сегодня стеречь лошадей будут только двадцать человек; стволы тополей и низкие ветки — удобное место для коновязи. Ауэрбах хотел взять с собой как можно больше солдат.

Спешившийся отряд и вьючные лошади растянулись в цепь, медленно продвигаясь к Лакину. У Ауэрбаха на спине гимнастерки цвета хаки проступил пот. Стояла жара, а идти пришлось пешком. К тому же его не оставляла тревога — и страх. Если ящеров не удалось обмануть и они не отвели часть своих войск к Лидии, то многие молодые солдаты не вернутся домой в Ламар.

Слишком много «Л», подумал он. Если сходство названий смутит ящеров, то они поведут себя не так, как он рассчитывал. В таком случае обе его роты будут уничтожены. Пройдет еще несколько дней, недель или месяцев, и другой энергичный капитан в Ламаре придумает новую блестящую идею взятия Лакина. Может быть, полковник Норденскольд позволит ее осуществить — если, конечно, к этому времени ящеры не займут Ламар или Денвер.

Слева послышался глухой взрыв и чей-то крик.

— Проклятье, — пробормотал Ауэрбах. Затем он заговорил громче: — Здесь заложены мины, смотрите под ноги, ребята.

Впрочем, он прекрасно понимал, что пользы от его предупреждения немного.

Ящеры в Лакине, конечно, не спали. Как только взорвалась мина, кто-то включил сирену. Школа округа Карни после последнего кавалерийского рейда выглядела ужасно, но ящеры по-прежнему использовали ее в качестве основной базы. Ауэрбах видел, как маленькие фигурки разбегаются по укрытиям. Он прикусил губу. План рушился уже в самом начале — им не удалось подойти так близко к городу, как он рассчитывал.

Однако на войне редко удается полностью реализовать свои планы. Иногда результат получается прямо противоположный. С одного из разбитых школьных зданий застрочил пулемет. Ауэрбах бросился на землю среди зеленых побегов свеклы и стукнул кулаком по земле. Крики его солдат говорили о том, что отряд несет потери. Если следующий час они проведут на животах, потихоньку подползая к Лакину, ящеры сумеют вернуть отведенные к Лидии войска.

— Скажи Шайлеру, чтобы минометчики подавили пулемет! — закричал Ауэрбах.

Лежавший слева от него солдат передал приказ по цепочке. Раций у них не было — все участвовали в имитации атаки на Лидию. Ауэрбаху их ужасно не хватало. Его прадеды умудрялись командовать войсками примерно в таких же условиях — значит, если потребуется, и он сможет.

К тому же в его команде играли отличные ребята, совсем как те офицеры, что носили серую форму конфедератов[27]. Задолго до того как приказ добрался до цели, Шайлер — или кто-то другой из минометчиков — успел открыть огонь. Мина перелетела через здание, из которого стрелял пулемет, затем разорвалась вторая — недолет. Третий выстрел также оказался неудачным, но четвертый накрыл цель. Пулемет замолчал.

Вдоль залегшей цепи прокатился радостный крик. Но когда кто-то из солдат попытался подняться, ненавистный пулемет застрочил вновь. Миномет послал в прежнем направлении три мины одну за другой. Пулемет смолк и больше не стрелял, когда солдаты побежали вперед.

Ауэрбах издал боевой клич армии южан. Многие поддержали его — в кавалерии традиционно служили южане. Ящеры встретили нападавших автоматным огнем из здания школы. Это было неприятно, но с огневой мощью пулемета автоматы сравниться не могли.

Одна за другой мины ложились среди позиций автоматчиков. Некоторые огневые точки замолкали, другие не успокаивались. В целом огонь ящеров был не слишком плотным. Ауэрбах немного расслабился.

— Ребята, похоже, большинство из них ушло по направлению к Лидии, — закричал он.

Вновь раздался боевой клич южан. Конечно, преодолеть колючую проволоку вокруг школы будет совсем непросто, но если получится…

У них получилось. Ящеров оказалось слишком мало, и они не могли эффективно держать оборону. Они застрелили несколько человек, которые проделывали проходы в колючей проволоке, но американцы вели слишком мощный ответный огонь.

Как только колючая проволока была преодолена, американцы рассыпались веером и принялись охотиться на ящеров.

— Всю жизнь мечтал взорвать свою школу, — признался один из солдат, швыряя гранату в подозрительный дверной проем.

Однако никто наружу не выскочил. Ауэрбах осторожно заглянул внутрь. На грязном полу валялись перевернутые столы и стулья. Пыль и паутина покрывали доску, на которой остались записи от последнего урока — очевидно, речь шла об общественном строе. Уголки рта Ауэрбаха опустились. Едва ли детям пригодится то, что они проходили на том уроке.

Ящеры продолжали отвечать автоматным огнем, схватка еще не закончилась. Ауэрбах поспешил туда, откуда доносилась стрельба. Ящеры засели в туалете для девочек.

— Сдавайтесь! — закричал капитан, а затем произвел звук, напоминающий скрежет тостера, закончившего поджаривать хлеб, — так его предложение звучало на языке ящеров.

Он не рассчитывал, что из этого что-нибудь выйдет, однако дверь, ведущая в туалет, отворилась. Ящер осторожно выбросил в коридор свой автомат.

— Прекратить огонь! — приказал Ауэрбах своим людям.

Он еще раз воспроизвел скрежет тостера. Дверь приоткрылась пошире. Наружу вышел ящер. Он знал, что ему следует поднять руки. Он был абсолютно голым — все его снаряжение осталось в туалете. Он повторил слово, которое проскрежетал Ауэрбах, — получалось, что капитан произнес его правильно.

— Хагерман! Кэлоун! Заберите его, — приказал Ауэрбах. — Начальство любит, когда мы приводим пленных ящеров; нас похвалят, если мы доставим его на базу.

Макс Хагерман с сомнением посмотрел на ящера.

— Как мы посадим его на лошадь, сэр? До Ламара довольно далеко.

— Будь я проклят, если знаю, но ты что-нибудь придумаешь, — весело сказал Ауэрбах, из чего следовало, что теперь Хагерман отвечает за ящера. Повернувшись к Джеку Кэлоуну, капитан продолжал: — Зайди внутрь и забери его снаряжение. Разведка будет довольна.

На лице кавалериста появилось сомнение — он кивнул на надпись «Для девочек».

— Иди, не бойся, их там нет.

— Наверное, сэр, — пробормотал Кэлоун, словно пытался убедить в этом сам себя.

Больше на территории школы никто не пытался оказывать сопротивление. Минометные и пулеметные расчеты уже начали окапываться.

— Ребята, я вам больше не нужен, — сказал Ауэрбах. — Вы сможете продолжить шоу без меня.

Солдаты ухмыльнулись в ответ. Минометы принялись обстреливать 25-е шоссе, сосредоточив огонь на полотне.

— Им придется хорошо поработать, чтобы прорвать нашу оборону, — сказал сержант. — Каждый миномет будет пристрелян к определенному участку дороги, мы сможем полностью контролировать шоссе. Ну, а если они приведут в действие тяжелую артиллерию, мы успеем сменить позицию.

— Точно, — согласился Ауэрбах. — Теперь остается выяснить, такие ли мы умные, как нам казалось.

Если ящеры пошлют с запада, со стороны Гарден-сити, один или два танка, вместо того чтобы гнать обратно из Лидии гарнизон, стоявший в Лакине, у кавалеристов будут большие проблемы. Конечно, у них есть реактивный миномет, который сможет сделать дюжину залпов, но подбить танк ящеров таким способом удавалось очень редко. А танк с легкостью расправится с кавалеристами.

Один из солдат закричал, показывая на север. Ауэрбах вытащил бинокль из футляра. Крошечные точки на дороге превратились в бронированные машины ящеров, за ними следовала пара грузовиков. Колонна быстро двигалась на юг.

— Приготовьтесь, ребята, — сказал он, убирая бинокль. — С броневиками шутить не приходится.

Бронетранспортеры ящеров могли на равных сражаться с танком Ли. Однако против реактивного миномета они были бессильны. Он отдал приказ остальным солдатам рассредоточиться среди разрушенных зданий и найти себе подходящие укрытия. Теперь ящерам придется атаковать американцев, которые успели неплохо укрепиться. Если не считать Чикаго, подобные вещи происходили не слишком часто.

Сержант зарядил миномет.

Бум!

По широкой дуге снаряд полетел навстречу ящерам. Он еще находился в полете, когда сержант выстрелил второй раз. Миномет успел выплюнуть третий снаряд, пока первые два еще не разорвались. Наконец земля и куски асфальта взметнулись над шоссе, за кормой одного из броневиков. Второй снаряд разорвался между двумя грузовиками, третий — рядом с одним из них.

Однако броневые машины и грузовики продолжали двигаться вперед — но теперь они вошли в зону второго миномета, который тут же открыл огонь. Американцы радостно завопили, когда снаряд угодил в грузовик. Машина сползла на обочину и загорелась. Ящеры бросились врассыпную. Некоторые так и остались лежать на дороге. По ним и по второму грузовику начал стрелять 50-миллиметровый пулемет американцев.

На броневиках имелись пулеметы и легкие пушки, которые открыли мощный ответный огонь. Ауэрбах бросился на землю возле рухнувшей стены. Оставалось надеяться, что она послужит ему достаточной защитой.

Он выругался, когда 50-миллиметровый пулемет замолчал. Минометы стреляли по дуге, поэтому оставались в относительной безопасности, а вот расчет пулемета на такую роскошь рассчитывать не мог, к тому же яркие вспышки выстрелов позволяли ящерам накрыть его прицельным огнем. Ауэрбах пополз в сторону пулемета. Как капитан и предполагал, оба пулеметчика были выведены из строя — одному пуля пробила голову, а другой стонал, держась за простреленное плечо. Быстро перебинтовав рану, Ауэрбах посмотрел на поле боя через прицел пулемета.

Второй грузовик загорелся и остановился прямо посреди дороги. Ящеры спрыгивали с него по обе стороны шоссе. Ауэрбах открыл огонь по ним. Когда лента закончилась, он наклонился, чтобы сменить ее.

— Я позабочусь о ленте, сэр, — предложил кавалерист. — Я не раз имел дело с тридцатимиллиметровым пулеметом, а этот просто побольше.

— Хорошо, — согласился Ауэрбах.

Он снова нажал на спусковой крючок. Тяжелый пулемет напоминал отбойный молоток, а уж шума от него было, как от дюжины молотков, работавших одновременно. Рансу приходилось щуриться — такой яркой была струя пламени, вырывавшаяся из дула. У его ног росла гора медных гильз.

Он вновь выругался, когда увидел, как пушка броневика, которая перенесла огонь на другие цели, начала поворачиваться в его сторону.

— Ложись! — крикнул он капралу, подававшему пулеметную ленту.

Пули со свистом ударяли в развалины, острые кусочки гранита больно врезались в шею.

Неожиданно наступила тишина. Ауэрбах осторожно поднял голову, ожидая выстрела снайпера. Но нет — над броневиком поднимался дым. Удачный выстрел из миномета повредил двигатель. Теперь, когда вражеский броневик остановился, все минометы сосредоточились на нем. Через несколько секунд прямо на его крышу упал снаряд. Броневик загорелся, затем в нем начали рваться снаряды, напомнив Ауэрбаху фейерверк 4 июля.

Несколько ящеров, оставшихся в поле, продолжали стрелять из автоматов. По сравнению с тем, что было раньше, это походило на комариные укусы. Минометы и пулемет Ауэрбаха теперь стреляли только на поражение. Лишившиеся пушек ящеры ничего не могли им противопоставить.

— Мы их разбили, — сказал лейтенант Магрудер, который, казалось, не верил собственным словам.

Ауэрбах не винил лейтенанта; он и сам с трудом мог поверить свалившейся на них удаче.

— Да, мы их остановили, — подтвердил он. — Нужно послать голубя в Ламар, пусть там узнают о нашей победе. А еще мы отправим на базу пленника с охраной. Кроме того, нужно привести лошадей в город.

— Есть, сэр, — сказал Магрудер. — Значит, мы остаемся в Лакине?

— До тех пор, пока я не получу приказа об отступлении или ящеры не подведут войска из Гарден-сити, — ответил Ауэрбах. — Проклятье, почему бы и нет? Мы одержали победу. Видит бог, я намерен удерживать Лакин.

Лесли Гровс, не веря своим глазам, смотрел на телефон, словно тот превратился в змею и только что его укусил.

— Прошу прощения, генерал, — продолжал голос в трубке, — но я не представляю себе, как мы доставим стволы, взрывчатку и детонаторы.

— Тогда вам нужно проявить инициативу, мистер, — прорычал Гровс. — Вы ведь в Миннеаполисе, не так ли? И у вас продолжает работать железная дорога. Доставьте их через Дакоту или Канаду; северный путь через Форт-Грили большую часть времени открыт. Только не сидите на месте, вы меня слышите?

Человек из Миннеаполиса — Порлок, так его, кажется, звали — продолжал ныть.

— Не знаю, сможем ли мы отправить вам новую партию. Мне известно, что вы имеете самые высокие приоритеты, но мы несем такие тяжелые потери при железнодорожных перевозках, что я не готов пойти на столь серьезный риск. Перевозить грузы при помощи фургонов гораздо надежнее, — раздраженно заявил он.

— Отлично. Пришлите нам комплект в фургоне, — сказал Гровс.

— Рад, что вам понятны мои проблемы, — с облегчением ответил Порлок.

Порлока следовало бы назвать Морлоком, в честь подземных существ из «Машины времени». Потом Гровс передумал. Морлоки любили машины; они бы с уважением отнеслись к технологии, несмотря на собственные жалкие попытки что-нибудь создать.

— Я еще не закончил, Порлок, — прорычал Гровс. — Мне плевать на ваши проблемы, сэр, но если я говорю, что хочу получить ваши утренние тосты и яичницу, то они должны быть горячими, когда я отправлюсь за ними в аэропорт. Вот что такое наивысший приоритет наших заказов. Если вы намерены прислать мне дубликаты, пожалуйста, выбирайте любой удобный для вас способ. Однако то, что я вам заказал, вы доставите указанным мной способом и по моему расписанию, иначе о вашей деятельности узнает президент Соединенных Штатов. Вы хорошо меня поняли, мистер? Для вас будет лучше, если между нами наступит полная ясность.

Несколько раз Порлок пытался его прервать, но Гровс использовал свой мрачный громкий голос так же, как мощное, тучное тело: пробивал себе дорогу, не обращая внимания на препятствия. Когда он сделал паузу, чтобы набрать воздуху, Порлок сказал:

— Существуют и другие проекты, кроме вашего, генерал. Отравляющий газ…

— Имеет приоритет на три уровня ниже нашего, — перебил его Гровс. Когда генерал считал нужным прервать своего собеседника, он его прерывал. — Отравляющий газ — это всего лишь отвлекающий удар, мистер. Рано или поздно ящеры научатся делать противогазы и сами будут производить отравляющие вещества. А если у них не получится, то за лишний доллар они найдут того, кто им поможет. А вот то, над чем мы здесь работаем… — он не стал произносить слово «бомба» по телефону; неизвестно, кто может их услышать, — …такое сильное оружие, что защититься от него можно только одним способом — оказаться подальше от того места, где его применили.

— Железнодорожное сообщение слишком ненадежно, — запротестовал Порлок.

— Мистер, на случай, если вы не заметили, напоминаю: у нас идет война. В Соединенных Штатах все и вся подвергается опасности. Мне нужно то, что мне нужно, и оно должно оказаться у меня вовремя. Вы пришлете нам необходимые грузы или нет? — Гровс произнес вопрос так, что в нем явственно слышалась угроза. «Вы сделаете так, как я сказал, иначе…»

— Ну да, но…

— Вот и договорились, — сказал Гровс и повесил трубку.

Он долго смотрел на телефон. Порой люди, работающие па твоей стороне, оказываются хуже ящеров. И хотя Соединенные Штаты уже полтора года воюют, а ящеры целый год находятся на территории Соединенных Штатов, кое-кто не понимает, что иногда необходимо рисковать. Иначе следующего раза может вообще не быть. Он презрительно фыркнул. Если судить по инициативе, которую проявляют некоторые люди, из них получились бы превосходные ящеры.

Гровс еще раз фыркнул. Никто и никогда не сможет упрекнуть его в отсутствии инициативы. Возможно, он слишком активно рвется к цели, но промедление ему никогда не было свойственно.

На столе стояла фотография жены. Он смотрел на нее не так часто, как следовало бы, поскольку всякий раз осознавал, что сильно по ней скучает, и тогда действовал менее эффективно. А сейчас он не мог себе этого позволить.

Размышления о собственной жене заставили его вспомнить о Йенсе Ларссене. Парню сильно не повезло. Конечно, трудно пережить, когда твоя жена уходит к другому. Но Ларссен принял случившееся слишком близко к сердцу, а в результате никто не хотел с ним работать. У него настоящий талант, но без команды он раскрыться не может, а для самостоятельной работы в качестве теоретика у него не хватает способностей. Гровс решил, что правильно сделал, отослав Ларссена. Он надеялся, что в другом месте ученому будет лучше.

— Ханфорд, — с досадой пробормотал Гровс.

Тогда это казалось ему замечательной идеей. Река Колумбия — идеальный источник охлаждения для атомного реактора, а восточная часть штата Вашингтон находится достаточно далеко от ящеров.

Но с того момента, как Ларссен уселся на свой верный велосипед, многое изменилось. Проект успешно развивался здесь, плутоний накапливался в реакторах грамм за граммом, началось сооружение третьего реактора.

И дело не только в этом. Гровс начал сомневаться в том, что им удастся реализовать столь грандиозный промышленный проект в сонном городке вроде Ханфорда, не привлекая внимания ящеров. Сомнения стали грызть его еще сильнее после того, как Токио исчез в ослепительной вспышке света и огромной туче пыли, а Корделл Халл вернулся после переговоров с ящерами и сообщил, что ящеры поступят с центром американских ядерных исследований точно так же, если обнаружат, что США продолжают ядерные исследования.

Поскольку Ханфорд являлся идеальным местом для строительства атомного реактора, Гровс опасался, что ящеры догадаются, какие работы ведутся в городке. В таком случае город будет стерт с лица земли. Конечно, если подобные опасения возникнут относительно Денвера, ящеры без колебаний сбросят на него атомную бомбу — а в Денвере проживает гораздо больше людей, чем в Ханфорде. Большинство из них — Гровс очень на это надеялся — ничего не знают о том, что неподалеку ведется производство атомной бомбы. Все они остаются заложниками: если ящеры раскроют тайну, их ждет смерть.

Кроме того, жители города служат маскировкой. Ящеры много летают над Денвером, бомбят заводы по производству шин, кирпичей, мебели и оборудования для рудников (некоторые заводы в последнее время переключились на производство деревянных деталей для самолетов). Соединенные Штаты нуждаются во всем, что они производят. Тем не менее Гровс не слишком переживал, когда их бомбили. До тех пор пока ящеры наносят удары по этим объектам, они не разрушат ничего существенного. И здесь в отличие от Ханфорда постройка новых цехов не покажется ящерам странной.

Даже если Ларссен вернется и скажет, что в Ханфорде настоящий рай для проведения атомных исследований, Гровс решил, что Металлургическая лаборатория останется здесь, к востоку от рая. Сборы и переезд отнимут очень много сил и времени, не говоря уже о том, что соблюдение секретности превратится в почти невыполнимую задачу. Уж лучше мириться с недостатками Денвера и пользоваться его достоинствами.

— А Ларссен страшно разозлится, — пробормотал Гровс.

Если Ларссен, рискуя жизнью ради проекта и страны, вернется обратно с рекомендациями перенести центр исследований в Ханфорд, вряд ли он запляшет от радости, когда узнает, что они решили остаться на прежнем месте.

— Будет чертовски плохо, — сообщил Гровс потолку.

Что ж, если ему не понравится решение генерала, пусть отправляется в Ханфорд в одиночку.

Гровс вернулся к изучению документов, от которых его оторвал Порлок. Для охлаждения атомных реакторов требовалось много воды из Черри-Крик и Саут-Платт. Для выделения плутония из урана используются химические реакции, для которых необходима вода. После ее использования она становится радиоактивной. Радиоактивный след может привести к Денверу — с тем же успехом можно установить для ящеров плакат: БОМБИТЕ ЗДЕСЬ.

Воду очищали мощные фильтры и справлялись со своей задачей достаточно успешно; счетчики Гейгера, установленные ниже по течению за Денверским университетом, показывали, что уровень радиации не превышает нормы. Стекловатa, диатомит и другие вещества в фильтре (в отчете следовало длинное перечисление) через некоторое время сами становились радиоактивными. После замены их следовало где-то прятать. Для захоронения радиоактивных отходов требовались свинцовые трубы и баки.

Майор, написавший отчет, жаловался, что у него не хватает свинца для защиты труб и баков. Гровс нацарапал на нолях: «В нашей стране полно серебряных рудников. А там, где есть серебро, можно найти свинец. Необходимо решить эту проблему».

Если потребуется реквизировать свинец вне города, один только бог знает, сколько на это уйдет времени. Но если он сумеет решить проблему местными средствами, ему удастся контролировать процесс от начала до конца. Он вдруг отчетливо представил себе, как жилось феодальным баронам, которым приходилось производить все необходимое для жизни в своих владениях.

Гровс улыбнулся.

— Удачливые ублюдки, — проворчал генерал Гровс.