Око за око

Глава 2

Капитан Ране Ауэрбах вывел свой кавалерийский отряд из Сиракуз, штат Канзас, и направился на восток к Гарден-Сити вдоль северного берега реки Арканзас. Он рассчитывал, что по дороге они непременно наткнутся на ящеров

Жители Сиракуз махали руками вслед ему и его ребятам Следуя примеру военных, они поднялись с восходом солнца Многие покинули свои фермы.

— Да пребудет с вами Бог, парни, — крикнул им вслед какой-то мужчина в рабочем комбинезоне.

— Покажите им, где раки зимуют.

— Будьте осторожны, — попросили двое.

— Мы постараемся, — ответил Ауэрбах, прикоснувшись указательным пальцем правой руки к полям шляпы.

Высокий и худой Ране большую часть жизни провел на открытом воздухе. И потому у любого, кто смотрел на его морщинистое загорелое лицо, возникало ощущение, будто он старше своих тридцати двух лет Впрочем, большинство фермеров выглядели точно так же, но тягучий техасский акцент Ауэрбаха выделялся на фоне простой канзасской речи, как рыжая рысь в стаде койотов.

Его заместитель, лейтенант Билл Магрудер, родился в Виргинии, и в его речи то и дело проскакивали мягкие южные нотки.

— Жаль оставлять такой чудесный городок, — заметил он.

— Симпатичный, верно? — отозвался Ауэрбах.

Сиракузы гордились своими зарослями тополей, ив и других деревьев. На огромном пространстве Великих Равнин похожего места не сыскать. Сюда приезжали специально издалека, за многие сотни миль, чтобы отдохнуть под развесистыми кронами чудесных деревьев. Точнее, приезжали прежде — до того, как здесь объявились ящеры.

— Ваш дед, наверное, ехал по этой дороге, отправляясь на Гражданскую войну? — спросил Магрудер.

— Два моих прадеда были техасскими кавалеристами, — ответил Ауэрбах. — Один сражался на территории, принадлежавшей индейцам — там сейчас Оклахома, — и в Миссури, так что он наверняка пару раз побывал в Канзасе, но так далеко на запад, думаю, не забирался. От тех времен тут ничего не осталось.

— Скорее всего, вы правы, — проговорил Магрудер.

Они продолжили путь в молчании, которое прерывал лишь звон упряжи и ровный стук копыт. Чуть в стороне, к северу, параллельно реке Арканзас шло шоссе 50, но лошадям легче идти по земле, чем по асфальту.

Примерно каждые сто метров вдоль шоссе попадались брошенные машины — по одной или сразу группками. Некоторые из них не смогли продолжить путь просто потому, что у них кончился бензин, а достать новый теперь негде. Других расстреляли ящеры в самом начале вторжения, когда вражеские истребители носились повсюду и палили во все, что движется. Чуть дальше по дороге, к востоку, начнут попадаться разбитые танки. Великая Равнина — отличное место для сражения; жаль только, что у ящеров оружие лучше, и они смогли воспользоваться преимуществами местности.

— А может быть, все не так плохо, — пробормотал Ауэрбах, наклонившись вперед, чтобы потрепать своего коня по шее. — Иначе ты остался бы без работы, а я стал бы еще одним механиком.

Лошадь тихонько фыркнула, и Ауэрбах снова ее погладил. Если кавалерия атакует танки, как поляки в 1939 году, это верная смерть — к тому же совершенно бессмысленная. А если ты используешь лошадей для того, чтобы добраться до нужного места быстрее пехоты, и нападаешь на небольшие гарнизоны неприятеля, ты приносишь пользу общему делу.

— Знаешь, на самом деле мы не настоящая кавалерия — в том смысле, в каком ее понимал Джеб Стюарт[3], — сказал Ауэрбах.

— Да, мы драгуны, — спокойно проговорил Магрудер. Возможно, что-то его и беспокоило, но он не показывал вида. — Мы используем лошадей в качестве транспорта, а потом покидаем седла и сражаемся на земле. Джеб Стюарт так не поступал в отличие от Бедфорда Форреста[4].

— С таким оружием, как у нас, он добился бы большего, — заметил Ауэрбах. — Будь у Форреста автоматические винтовки Браунинга, пулеметы и минометы, мы сейчас распевали бы «Дикси»[5] вместо «Усеянного звездами знамени»[6].

— Если бы у Форреста имелось такое оружие, уж можете не сомневаться, проклятые янки тоже таким обзавелись бы, — возразил Магрудер. — И тогда жертв было бы больше, а конечный результат не изменился бы. По крайней мере, так мне кажется. По правде говоря, сейчас меня не слишком заботит, что мы поем в качестве национального гимна, только бы не песни ящеров.

В ответ Ауэрбах молча кивнул. Отряд миновал руины крепости Форт-Обри, расположенной примерно в четырех милях к востоку от Сиракуз. После Гражданской войны военные использовали ее в качестве базы, откуда вели боевые действия против индейцев. С тех пор в здешних краях никаких сражений не происходило. До нынешнего момента.

Высоко в синем небе самолет ящеров, направлявшийся на запад, прочертил ровную белую полосу. Оглушительный рев двигателей здесь, внизу, напоминал тихий мирный шепот.

Билл Магрудер погрозил кулаком крошечной серебристой точке. Ауэрбах прекрасно понимал его чувства.

— Хорошо, что он гоняется не за нами, — только и сказал он.

— Да, сэр, — ответил Магрудер.

Им уже довелось пережить атаки военных самолетов ящеров, которые убивали людей и лошадей не хуже, чем танки неприятеля. Впрочем, вертолеты представляли еще более серьезную опасность. Они уничтожали все вокруг, а потом улетали восвояси, и спрятаться от них было практически невозможно. Если бы кавалерия летала, а не скакала на конях, она бы обязательно воспользовалась вертолетами.

Ауэрбах следил за самолетом ящеров, пока тот не скрылся из виду.

— Последнее время я постоянно думаю о том, что у этих тварей на борту, — сказал он. — А вдруг такие же бомбы, что уничтожили Вашингтон, или те, что использовали русские к югу от Москвы? Стоит только начать — остановиться будет трудно.

— Откуда мне знать? — ответил Магрудер. — Я только хотел бы, чтобы и у нас были такие же. Как вы думаете, мы сможем их сделать?

— Надеюсь, — проговорил Ауэрбах.

Он вспомнил рюкзак, который полковник — как же его звали? кажется, Гровс, вот как! — тащил всю дорогу от Бостона до Денвера, через Канаду. Ране возглавлял отряд, сопровождавший Гровса на всем пути. Он не знал, что находится в рюкзаке, а Гровс на эту тему не распространялся, как и полагается хорошему офицеру. Но если груз не имел отношения к новой бомбе, значит, Ауэрбах неожиданно резко поглупел.

Он не стал делиться своими соображениями с Магрудером, который тогда еще не входил в его отряд. Если Гровс не имел права говорить на эту тему даже с ним, командиром отряда сопровождения, следовательно, и ему следует помалкивать.

До полудня оставалось еще несколько часов, когда кавалеристы въехали в Кендалл, расположенный в двенадцати милях от Сиракуз. Если Сиракузы можно назвать маленьким городком, то Кендалл по сравнению с ними — всего лишь крошечная пыльная деревушка, дремлющая на берегу реки Арканзас. Ауэрбах дал лошадям передохнуть, пощипать травки, напиться из речки. А сам направился в лавку — посмотреть, нельзя ли купить здесь что-нибудь стоящее. Оказалось, 150 жителей городка за последний год опустошили ее так, что в ней практически ничего не осталось. Местные жили тем, что давали фермы, совсем как деды и прадеды после окончания войны Штатов.

Когда отряд покинул Кендалл, Ауэрбах приказал двум парням с рацией отправиться вперед на разведку. Он знал, что ящеры находятся в Гарден-Сити, в сорока милях к. востоку. И сомневался, что обнаружит их в Лакине, располагавшемся в пятнадцати милях, но все-таки решил принять необходимые меры, чтобы не подвергать отряд ненужной опасности.

Кроме того, он приказал своим людям растянуться в цепочку. Даже если произойдет худшее — иными словами, на них нападут с воздуха, — кому-то из отряда удастся спастись.

Минуты превращались в часы, время шло. Пот капал с длинного носа Ауэрбаха, пропитал под мышками куртку цвета хаки. Ране снял шляпу и принялся обмахиваться — помогло, но не слишком.

Вокруг царили мир и покой, словно и не было никакой войны. Работали ветряные мельницы, вода питала поля, засеянные пшеницей, кукурузой и свеклой. Почти на каждой. ферме имелись курятники, время от времени Ауэрбах слышал, как кудахчут куры и пищат цыплята. Коровы и овцы щипали траву, а свиньи бродили по полям в поисках съестного. Несмотря на то что морские поставки продовольствия давно ушли в прошлое, местные жители по-прежнему питались неплохо.

Отряд приблизился к Лакину, когда день клонился к вечеру. Ауэрбаха это вполне устраивало: если город захвачен ящерами, во время сражения солнце будет светить неприятелю в глаза.

— Сэр, — к Ауэрбаху подскочил радист. — Генри и Ред сообщают, что видели колючую проволоку, которую используют ящеры. Они спешились и ждут нас.

— Хорошо

Ауэрбах остановил коня и достал бинокль. Он не сумел разглядеть никакой проволоки, но разведчики подошли к городу ближе, чем он Скопление крупных строений вдалеке напоминало военные бараки. Ауэрбах навел на них бинокль и тихонько рассмеялся — ему удалось прочитать надпись крупными буквами на стене одного здания: «Государственная школа Кирни».

— Передай ребятам, что мы скоро будем, — приказал он радисту.

— Слушаюсь, сэр.

Радист быстро заговорил в микрофон.

— Конюхи! — скомандовал Ауэрбах, надеясь, что солнце и в самом деле будет светить неприятелю в глаза и ящеры, засевшие в Лакине, не заметят его отряда.

В противном случае их ждут серьезные неприятности, возможно, фатальные.

Во время войны Штатов один человек из каждых четверых держал лошадей, пока остальные сражались на земле. Отряд Ауэрбаха уже потерял десять человек, Раису следовало позаботиться о том, чтобы свести потери к минимуму. Если один человек будет присматривать за пятью лошадьми, в бой вступит еще один солдат.

Кое-кто из парней, которым приходилось оставаться с лошадьми, возмущался вынужденным бездействием; Ауэрбах постоянно менял коноводов, по справедливости. Впрочем, некоторые радовались, избегая необходимости вновь подвергнуть свою жизнь опасности. Ауэрбах делал вид, что не замечает этого. Нельзя же все время быть героем.

Ауэрбах не знал, сколько ящеров засело в Лакине. Они здесь совсем недавно… Удалось ли им как следует укрепить свои позиции? В его отряде семьдесят человек; если придется иступить в бой с батальоном, их ждет неминуемая смерть. Но с какой стати ящерам оставлять целый батальон в богом забытой дыре Под названием Лакин, штат Канзас?

Отряд подошел к наиболее удобной позиции с точки зрения установки пулеметов и минометов. Тяжелое оружие несколько ограничивало продвижение кавалеристов вперед. Сам Ауэрбах хотел бы подобраться к городу поближе, но зачем же добровольно напрашиваться на неприятности? На открытой равнине ящерам легко заметить приближающийся отряд.

Минометчики решили обосноваться примерно в миле от города. Ред и Генри привязали своих лошадей к ограде неподалеку. Ред О’Нейл показал рукой куда-то вперед.

— Видите, сэр? Они окружили проволокой школу — по периметру.

— Хм-м-м. — Ауэрбах посмотрел в ту сторону, куда показывал Ред. — Точно, проволока. И окопы. Только почему-то пустые.

— Нет, сэр, не пустые, — возразил О’Нейл. — Ящеры сидят там, можете не сомневаться. Просто не ждут никого в гости.

— Может быть, и не ждут. А возможно, подготовили нам ловушку.

Ауэрбах потер подбородок, заросший густой щетиной. Он решил, что скоро станет похож на настоящего солдата времен Гражданской войны. Вздохнув, он проговорил:

— Пожалуй, придется проверить.

Никто не стал спорить. Да и с какой стати? Ауэрбах — их капитан, ему платят за то, чтобы он принимал решения. В глубине души он пожалел, что никто не попытался отговорить его от этой затеи — атаковать ящеров. Отряд снялся с места и двинулся по направлению к школе. Ауэрбах шепотом отдал приказ, и один из пулеметных расчетов двинулся вперед, а другой налево, в противоположную сторону от реки Арканзас, чтобы обойти врага с фланга.

Ауэрбах поспешил за своими людьми — в голове у него застряла одна только мысль: «Ну почему же Канзас такой плоский?» Он чувствовал себя жуком на тарелке, ползущим к человеку, который держит в руках мухобойку размером с Даллас. Прошло совсем немного времени, и он уже не бежал, а медленно пробирался вперед по сухой траве.

Возле школы возникло какое-то движение. Ауэрбах замер на месте. Кто-то выстрелил. И тут, словно по команде, открыл огонь весь его отряд. Часть окон в школьном здании была разбита давно, за короткую долю секунды вылетели стекла почти из всех остальных.

Ящеры начали отстреливаться: на крышах зданий были установлены пулеметы. Ауэрбах тихонько присвистнул — получился звук, напоминающий лошадиное фырканье. Похоже, развлекательной прогулкой тут не пахнет.

Ударили минометы. Мина просвистела в воздухе и приземлилась в пятидесяти ярдах от школы. Другая пролетела над зданием.

«Пристреливаются», — подумал Ауэрбах.

Затем мины посыпались на здания, один из пулеметов неожиданно замолчал, и Ауэрбах радостно завопил.

Примерно после пятнадцати залпов минометы перестали стрелять. Земляне уже знали, что если слишком долго вести огонь с одного и того же места, ящеры обязательно накроют стрелков. Кроме того, неприятель наверняка запросил поддержки с воздуха. Артиллерию нужно беречь — даже старый миномет. Если враг не сможет тебя обнаружить, значит, ему не удастся тебя расстрелять.

Одно из зданий школы загорелось, и оттуда высыпали ящеры. Ауэрбах прицелился и выстрелил. Ящер растянулся на траве и остался лежать, судорожно подергивая ногами. Ауэрбах выстрелил еще раз, но промахнулся и сердито выругался.

Часть отряда уже вошла в Лакин, и потому огонь по школе велся с трех сторон. Ауэрбах прислушался — судя по звуку выстрелов, к его ребятам присоединились местные жители. Ауэрбаху отчаянно захотелось несколько раз хорошенько стукнуться головой о жесткую землю маленького окопчика, который он для себя вырыл. Через несколько минут кавалерии придется отсюда драпать. Неужели лакиниты — или как они там себя называют? — думают, будто ящеры погладят их по головке за то, что они решили изображать из себя героев? Он повернулся к радисту.

— Свяжись с нашими парнями в городе, пусть уходят. И скажи, чтобы прихватили с собой как можно больше горожан с оружием. — Он рассмеялся. — Они еще не знают, что поступили на службу в армию.

Многие его ребята попали в отряд именно таким, исключительно неофициальным путем. Хочешь рискнуть собственной шкурой и сразиться с ящерами? Дядюшка Сэм с удовольствием предоставит тебе такую возможность.

Когда стрельба в Лакине начала стихать, Ауэрбах приказал своим людям, расположившимся с левого фланга, отступить. Теперь он использовал пулеметы, чтобы прикрыть отход и помешать ящерам организовать погоню. Его отряд совершил немало набегов на города, занятые ящерами, парни знали, что следует делать. Необходимо вернуться к лошадям и рассредоточиться, прежде чем прилетят самолеты и вертолеты ящеров и размажут их по всей долине.

Отличить новичков, которых парни из отряда Ауэрбаха привели с собой, можно было с первого взгляда, и наличие или отсутствие формы не имело никакого значения. Гражданские, взявшие в руки оружие, чтобы сразиться с врагом, не умели прятаться, правильно передвигаться по местности, колебались, прежде чем выполнить приказ. С другой стороны, чего еще ждать от трех или четырех фермеров в комбинезонах и… двух девушек?

Ауэрбах присмотрелся повнимательнее. Да, точно, среди его солдат шагали две женщины с оружием в руках. Одна в комбинезоне. Другая в платье. Он постарался вспомнить дословно, какой приказ отдал радисту. Он сказал: «горожан», а не «мужчин». Если парни скажут, что выполняли приказ, ему будет нечего возразить.

— О господи! — проворчал он.

Подобные вещи случались и раньше, но, как и любой нормальный человек, Ауэрбах не думал, что такое произойдет с ним. Он надеялся только, что девушки умеют держаться в седле. Лошади для них найдутся, Ауэрбах знал, что несколько человек погибли во время перестрелки с ящерами.

Лошадей они нашли в небольшой ложбинке, где их не могли разглядеть ящеры, засевшие в школе. Миномет уже разобрали и погрузили, через несколько минут подоспели пулеметчики. 1919-А2 разработан специально для кавалерии: в комплект входят особые металлические крепления для стандартного седла. Они удерживают пулемет, треногу, ящик с запасными частями, запасной ствол и три небольшие коробки с боеприпасами. На то, чтобы подготовиться к стрельбе, требовалось всего несколько минут.

Ауэрбах повернулся к гражданским, которые решили сражаться с ящерами.

— Вы умеете ездить верхом?

Даже здесь, где главным образом селились фермеры, далеко не все умели ездить на лошадях — хотя в прежние времена это считалось обязательным.

Впрочем, никто не сказал «нет», и Ауэрбах почувствовал некоторое облегчение. Новобранцы называли свои имена по мере того, как вскакивали — или неуклюже забирались — на лошадей, лишившихся хозяев. Что делал в городе Лакин, штат Канзас, человек по имени Лоренцо Фаркуар, было выше понимания Ауэрбаха, однако он твердо решил, что его это не касается.

Женщину в комбинезоне звали Пенни Саммерс; ее отец, Уэнделл, тоже был здесь. Другая девушка, Рэйчел Хайнс, сказала:

— Мне хотелось перестрелять этих тварей с того самого момента, как они тут появились. Спасибо за то, что дали мне такую возможность.

Рэйчел, конечно, щедро продемонстрировала окружающим свои ножки, когда садилась на лошадь, но вскочила в седло ловко, одним уверенным движением — совсем как мужчина.

Когда все были готовы, Ауэрбах приказал:

— А теперь нам следует рассредоточиться. Каждому новобранцу выбрать кого-нибудь из парней и держаться к нему поближе. Встречаемся в Ламаре, Колорадо. Увидимся через пару дней. В путь!

Рассредоточившись, они могли рассчитывать на то, что авиация противника не уничтожит весь отряд. Кто-то поскакал на север, часть ребят отправилась на юг, в сторону Арканзаса, несколько человек выбрали западное направление. Ауэрбах повернул своего коня на северо-запад, решив, что таким образом окажется в самой гуще событий, если кого-нибудь из его парней засечет авиация ящеров. Вряд ли он смог бы им помочь, но его обязанностью было хотя бы попытаться…

Пенни Саммерс и ее отец увязались с ним. Они оказались не такими опытными наездниками, как кавалеристы Ауэрбаха, но не отставали — и не следует забывать, что отряд взял с места в карьер. Услышав у себя за спиной нарастающий гул моторов, Ауэрбах пришпорил коня и заставил его мчаться из последних сил. Равномерный грохот копыт — словно застучал двигатель старого драндулета Господа Бога — на мгновение перекрыл даже рев самолетов.

Боевой самолет ящеров сделал свое черное дело и поднялся в воздух совсем рядом с Ауэрбахом — он даже успел разглядеть швы и заклепки на фюзеляже. Снаряды вспахивали землю вокруг спасающихся бегством кавалеристов. Осколок полоснул Ауэрбаха по ноге — порвал штанину и оставил тонкую кровоточащую царапину на икре.

Он оглянулся и увидел, что самолет улетел, чтобы заняться другими целями. Погиб один из его кавалеристов. И Уэнделл Саммерс. Один снаряд попал в него, а другой — в лошадь. Ауэрбах выругался. Даже учитывая, что идет война, это ужасно!

Пенни Саммерс натянула поводья и в немом изумлении уставилась на пятна крови и изуродованное тело отца.

— Не стойте на месте! — крикнул ей Ауэрбах — Вы хотите отправиться вслед за отцом? Нужно убираться отсюда!

— Но… он умер… — проговорила Пенни, словно не верила в то, что такие вещи случаются, словно сейчас был мирный 1938-й, а вовсе не 1943 год

— Да, вы рискуете погибнуть, когда вступаете в войну против ящеров, — ответил Ауэрбах. Ему хотелось быть с ней поласковее, но не было времени. — Послушайте, мисс, мы не можем здесь оставаться. Самолет вернется, чтобы еще раз нас обстрелять.

Ауэрбах вдруг заметил, что у нее зеленые глаза и ослепительно белые белки. Он решил, что ей лет двадцать пять, но от пережитого потрясения она казалась совсем молоденькой девочкой. Впрочем, если она не возьмет себя в руки и не сдвинется с места через десять секунд, он ее здесь бросит.

Пенни Саммерс справилась с собой. Она все еще была потрясена случившимся, но пришпорила коня и помчалась вперед. Ауэрбах скакал рядом с ней. Горевать о павших товарищах он будет потом. Не сейчас. Самое главное — вырваться отсюда, выбраться живым из-под огня вражеской авиации. Если вонючий самолет не уничтожил слишком много его солдат, можно считать, что они одержали маленькую победу.

— Если они будут постоянно нам мешать, как мы продвинемся в глубь Дойчланда? — спросил Уссмак.

— Я всего лишь командир танка, — с шипением ответил Неджас. — Вы водитель, а Скуб — стрелок. Я не принимаю никаких важных решений, но я самец Расы. Я подчиняюсь.

— Да, недосягаемый господин. — Уссмак тоже вздохнул, только как можно незаметнее.

Решения принимает верховное командование, а те, кто рангом пониже, должны подчиняться… и платить за повиновение высокую цену. Два командира танка и один стрелок, с которыми он сражался, мертвы, а еще один командир и стрелок арестованы за то, что стали настоящими Наркоманами и больше не могли обходиться без имбиря. Во время кампании, которую все считали легкой прогулкой! Когда же такое было? А, еще в те времена, когда самцы погрузились в холодный сон, а атакующий флот находился на орбите Родины.

Неджас и Скуб оказались хорошими товарищами, самыми лучшими после его первого командира и стрелка. Они не знали, что у него имеется маленький флакончик с имбирем, надежно припрятанный под огнеупорным сиденьем в кабине водителя. Временами Уссмак сожалел, что пристрастился к тосевитскому зелью, но когда вокруг погибают благородные самцы, когда половина приказов, которые ты получаешь, абсолютно бессмысленна, когда тебе больно и скучно, когда ты совсем не хочешь идти в новое сражение, но знаешь, что у тебя нет выбора… Как же еще помочь себе в трудную минуту?

Он не адмирал, не капитан военного корабля и не великий стратег, но приказ отвести танки с позиций, которые они уже заняли, казался ему глупым. Они добрались до важной реки (местные жители называют ее Рейн) и собирались проникнуть дальше на территорию Дойчланда — и вот на тебе!

— Нужно отдать дойчевитам должное, — неохотно проговорил он. — Какие бы сильные удары мы по ним ни наносили, они всегда нам отвечают. Да и швейцарцы — кажется, так называется другое племя? — ничем от них не отличаются. У них нет такого оружия, как у дойчевитов, но…

— Я знаю, что хотел бы отдать дойчевитам, — сказал стрелок Скуб и показал на главную пушку танка, выделявшуюся тонкой черной стрелой на фоне темно-синего вечернего неба. — Лучше как следует пальнуть по ним, чем отдавать им должное…

Уссмак не стал с ним спорить. Танк съехал с дороги к северу от Малхауза (какое удовольствие — проехать по разрушенному тосевитскому городу!) и остановился прямо посреди лужайки. Большая луна Тосев-3 проливала свой бледный свет на горы, расположенные к западу, отчего близлежащий лес казался черным и непроходимым.

Даже днем Тосев-3 казался Уссмаку чужим — слишком холодно на его вкус, а звезда Тосев сияла ярче, чем те, к которым он привык. Ночью планета превращалась в страшное место, таким самка пугает своих малышей.

Все здесь было чужим: запахи, которые приносил прохладный ветерок и которые касались рецепторов на его языке — иногда пряные, а порой резкие и отвратительные, — поражали и вызывали удивление, всегда неприятное. Даже воздух казался тяжелым и слишком сырым. А звуки! Чириканье и писк, рев и рычание… На Родине ночные животные вели себя гораздо сдержаннее. Уссмака они пугали не только поэтому. Он никогда не знал, какие звуки издают животные, а какие — Большие Уроды, подбирающиеся к нему с целью нанести непоправимый вред его здоровью.

— Постараюсь отдохнуть, пока можно, — сказал он. — Наверное, завтра нам предстоит сражение.

Где-то, до отвращения близко, разбили лагерь дойчевиты со своими танками. Они ждали, когда поднимется звезда Тосев. Сами танки не представляли особой опасности, хотя новые модели причиняли солдатам Расы определенный урон, но дойчевиты так виртуозно ими управляли, что вполне могли получить работу в качестве инструкторов в любом уголке Империи.

«Новые модели», — подумал Уссмак, соскальзывая внутрь танка через люк водителя.

Раса сражалась на Тосев-3, используя практически такое же оружие, что и на Работев-2 и Халесс-1 — тысячи лет назад. Они провели на Тосев-3 около двух лет (чуть больше, чем один оборот его родной планеты вокруг родного солнца), а танки и самолеты Больших Уродов стали намного опаснее тех, с которыми пришлось иметь дело в самом начале.

Чрезвычайно пугающая мысль. Еще хуже — атомная бомба, которую взорвали русские. Если у Больших Уродов появится ядерное оружие, Раса почти наверняка проиграет войну Уссмаку такое даже в голову не приходило, когда он мчался на своем танке по просторам русских полей сразу после высадки на Тосев-3.

Он закрыл за собой люк. Проверил, надежно ли защелкнулся замок. Неджас и Скуб улягутся рядом с танком; внутри мало места, и им не удастся устроиться с удобством. А вот сиденье водителя раскладывается, превращаясь в относительно удобную кровать. Уссмак лег, но никак не мог заснуть.

Тогда, стараясь соблюдать осторожность, он засунул руку под сиденье и вытащил пластмассовый флакончик с коричневатым порошком. Он снял крышку, высыпал на ладонь немного порошка и поднес руку ко рту. Обонятельные рецепторы уловили аромат имбиря еще до того, как язык слизал драгоценный порошок.

Едва чудесное зелье начало действовать, Уссмак сразу почувствовал себя намного лучше — мудрее, бодрее и сильнее, словно стал адмиралом флота и его компьютером, соединенными вместе. А еще ему было хорошо, почти так же, как во время сезона спаривания. Поскольку самки находились в тысячах световых лет от Тосев-3, он даже не думал о спаривании; с точки зрения представителей Расы, обычаи тосевитов являлись грязной шуткой, которую сыграла с ними природа.

Когда Уссмак находился под воздействием имбиря, Большие Уроды казались ему смешными и вызывали презрение. Более того, он считал их маленькими. Стоило ему принять небольшую порцию наркотика, и война начинала представляться легкой, а победа близкой — ведь именно так все думали, отправляясь в экспедицию.

Однако Уссмак уже знал, что к имбирю ни в коем случае нельзя притрагиваться перед боем. Тосевитское зелье дарило ощущение силы и ловкости, но не делало его сильнее и умнее. Если ты идешь в сражение, зная, что тосевиты не причинят тебе никакого вреда, тебя почти наверняка ждет верная гибель — ты даже не успеешь понять, что ошибся.

Употребление имбиря создавало дополнительные проблемы: после первой порции всегда хочется добавки, иначе имбирь отомстит тебе, сбросив с вершин блаженства в черную яму страданий. Причем чем выше ты взлетел, тем тяжелее падение. Уссмак знал, что стал наркоманом. Он изо всех сил сражался со своим пристрастием, но ничего не мог с собой поделать.

Почувствовав, что восторженное настроение уходит, Уссмак тем не менее убрал флакон.

— Я уже много раз это делал, — проговорил он вслух, усилием воли заставив себя лежать неподвижно.

Страх и депрессия нахлынули на него, погребли под своими черными волнами. Уссмак знал, что они нереальны, но они казались такими же настоящими, как и удовольствие, которое он испытал несколько мгновений назад.

Танки прикрывала пехота. Больное, разыгравшееся воображение Уссмака рисовало страшные картины — солдаты заснули на своих постах или просто не замечают тосевитских самцов, осторожно пробирающихся между деревьев, таких чужих и пугающих для того, кто рожден Расой. Враг подберется к танкам и перебьет экипажи… Уссмак задремал, дрожа от ужаса.

Он проснулся, охваченный новым приступом тревоги, потому что услышал, как захлопнулся люк башни. Оказалось, что Неджас и Скуб заняли свои места в танке.

— Я решил, что сюда забрались тосевиты, — сердито сообщил Уссмак.

— В таком случае, ты бы уже не разговаривал, — фыркнул Скуб и сделал короткую паузу — рассмеялся.

— Пора стартовать, — сказал Неджас. — Водитель, заводи мотор.

— Будет исполнено, недосягаемый господин.

Привычные действия успокоили Уссмака; какие бы сильные встряски ни устраивала ему судьба, он гордился тем, что являлся представителем Расы.

Мотор завелся сразу. Уссмак удивился бы, если бы у него возникли проблемы. Инженеры Расы работают на совесть.

— Мы очистим здешние места от дойчевитов. А затем продолжим наступление, — объявил Неджас, когда танк двинулся вперед. — Небольшая задержка не имеет никакого значения.

«Наверное, он тоже попробовал имбиря», — подумал Уссмак.

Впрочем, нет, ни Неджас, ни Скуб не пристрастились к диковинному тосевитскому зелью. Они являлись воплощением самых лучших качеств, которыми должен обладать самец Расы, до такой степени, что Уссмак даже не мог на них сердиться.

Танки и транспортеры для перевозки солдат с грохотом катили по дороге. Поля, расположенные по обе стороны, наверное, когда-то приносили хорошие урожаи, но после того, как по ним несколько раз прошли армии, земля перестала плодоносить. Развалины, огромные воронки, трупы тосевитских животных производили ужасающее впечатление. Впрочем, Уссмак не видел ни одного Большого Урода, им хватило ума убраться подальше от наступающей армии Расы.

Впереди, чуть в стороне от дороги, из спрятанной в земле дыры высунулся самец в сером мешке — дойчевиты используют их для того, чтобы защищаться от кошмарного климата своей планеты, — и наставил что-то на транспортер. Из устройства вырвалось пламя, и в сторону машины полетела ракета. Большой Урод тут же нырнул обратно в свою нору, даже не посмотрев, попал он или нет.

Транспортеры для перевозки солдат снабжены защитой против огнестрельного оружия, но в отличие от танков снаряды тяжелой артиллерии причиняют им существенный урон. Ракета угодила прямо в башню, и машина загорелась. Запасные люки тут же открылись, наружу начали выбираться члены команды и солдаты. Кое-кому удалось спастись, остальных сразил огонь тосевитов.

— Раздавить тосевита! — крикнул Неджас в переговорное устройство, встроенное в слуховую мембрану Уссмака.

Обычно их командир отличался спокойствием и собранностью, но сейчас в его голосе звучало такое возбуждение, словно он принял три дозы имбиря.

В отличие от него Уссмак чувствовал, как его охватила холодная ярость.

— Будет исполнено, недосягаемый господин, — мрачно ответил он и направил свой танк прямо на окоп, из которого выскочил Большой Урод.

Уссмак проследил за тем, чтобы проехать точно по окопу — это должно было раздавить тосевитского самца, словно жалкую букашку. И устремился дальше.

— Несправедливо получается, — пожаловался Скуб.

— Клянусь Императором, совершенно несправедливо, — согласился с ним Неджас. — Дойчевиты вышли победителями в этой схватке.

Уссмака еще в раннем детстве научили, что следует опускать глаза при упоминании имени Императора. Так он и поступил, однако прежде чем он успел их поднять — бах! — что-то ударило в нос танка…

«Будто кто-то врезал тебе ногой в морду», — подумал Уссмак.

Ему уже приходилось находиться внутри танка, который подвергается обстрелу — на полях СССР, — но сейчас произошло что-то другое. Впрочем, броня выдержала — иначе он не сидел бы здесь, размышляя над тем, насколько сильно пострадал танк.

Командир и стрелок определили цель для уничтожения.

— С вашего позволения, недосягаемый господин… — сказал Скуб и после крошечной паузы выстрелил.

Этого короткого мгновения дойчевитам хватило для того, чтобы произвести еще один выстрел. Бах! И снова Уссмака подбросило на сиденье, но броня опять выдержала.

Танк раскачивался после залпа, произведенного Скубом.

— Попал! — крикнул Уссмак, когда из-за кустов поднялся столб дыма.

Даже самые лучшие орудия тосевитов не могут пробить носовую броню танка Расы.

— Вперед, — приказал Неджас, и Уссмак прибавил скорость.

Уссмак заметил, что еще несколько дойчевитов вооружены пугающими реактивными минометами. У него на глазах они уничтожили два транспортера и один подожгли. Мало кому из самцов неприятеля удалось спастись. Вспышки при запуске ракет показывали, где они находятся, и стрелки безжалостно поливали эти места огнем — кроме того, еще несколько водителей танков, последовав примеру Уссмака, предприняли более решительные меры борьбы с неприятелем.

Они почти добрались до города, обозначенного на карте под названием Руфах, когда Неджас приказал:

— Водитель, стоп.

— Стоп, недосягаемый господин, — послушно повторил Уссмак, хотя приказ его озадачил: несмотря на ракетный обстрел, они успешно продвигались вперед.

— Приказ командира части, — сказал Неджас. — Мы должны вернуться на прежнюю позицию и возобновить первоначальное наступление.

— Будет исполнено, — ответил Уссмак, как и полагалось по уставу. А затем, не только потому, что ему довелось стать участником большого количества сражений с разными экипажами, но еще и потому, что смерть товарищей отдалила его от остальных представителей Расы, проговорил: — Звучит как-то не слишком разумно, недосягаемый господин. Даже если наши дела здесь идут успешно, мы еще не подавили сопротивление Больших Уродов. Покинув предыдущие позиции, мы дали возможность тосевитам у реки немного передохнуть и укрепить свою оборону. Они и прежде слабостью не отличались, а теперь и вовсе окажут нам серьезное сопротивление, даже если мы проедем прямо по их позициям.

Неджас довольно долго молчал. Наконец командир танка вынес свой вердикт:

— Водитель, боюсь, вы демонстрируете отсутствие надлежащего повиновения.

Уссмак знал, что демонстрирует отсутствие надлежащих качеств во многих отношениях, но ведь командир не сказал, что он не прав.

— Сними одежду, — велел Томалсс.

Маленький дьявол говорил по-китайски с непривычным шипящим акцентом. Лю Хань к нему уже привыкла и понимала его без затруднений.

— Будет исполнено, недосягаемый господин, — ответила она на языке маленького дьявола.

«Интересно, уловил ли он в моих словах тоскливое смирение?» — подумала она.

Наверняка нет. Маленькие чешуйчатые дьяволы старались побольше узнать про людей — так человек интересовался бы новой породой свиней. То, что у людей могут быть чувства, даже не приходило им в голову.

Вздохнув, Лю Хань стянула черную хлопчатобумажную тунику, сбросила мешковатые брюки, а потом и нижнее белье прямо на грязный пол хижины в лагере переселенцев к западу от Шанхая. Люди на улице болтали, ссорились, ругали детей, гонялись за домашней птицей. Совсем рядом находился рынок; шум, доносившийся оттуда, казался Лю Хань бесконечным, как журчание ручья. Она до того привыкла к нему, что практически не замечала.

Диковинные глаза Томалсса вращались каждый сам по себе, пока он ее разглядывал. Она стояла неподвижно, давая ему возможность смотреть столько, сколько он пожелает; год общения с чешуйчатыми тварями научил ее, что плотского интереса люди у них не вызывают… впрочем, какой интерес может возникнуть у мужчины, когда у нее такой огромный, раздутый живот — словно она проглотила дыню. Лю Хань полагала, что ребенок должен родиться меньше чем через месяц.

Томалсс подошел и положил ладонь ей на живот. Его кожа была сухой и чешуйчатой, как у змеи, но теплой, почти горячей. Маленькие дьяволы горячее людей. Кое-кто из христиан в лагере утверждал: это доказательство того, что они пришли прямо из христианского ада. Лю Хань отчаянно хотелось, чтобы они вернулись назад и оставили ее — и всех людей — в покое.

Ребенок у нее в животе шевельнулся. Томалсс отдернул руку, отскочил на несколько шагов и удивленно зашипел.

— Отвратительно, — сказал он по-китайски и кашлянул, чтобы подчеркнуть свою мысль. Лю Хань опустила голову.

— Да, недосягаемый господин, — сказала она.

Какой смысл спорить с чешуйчатым дьяволом? Они вылупляются из яиц, как домашняя птица.

Томалсс опасливо приблизился к ней. Снова протянул руку вперед и прикоснулся к ее интимному месту.

— Мы видели, что у вас детеныши выходят из маленькой дырочки. Нам необходимо изучить этот процесс. Мне кажется, такой процесс невозможен.

— Возможен, недосягаемый господин.

Лю Хань стояла абсолютно неподвижно и терпела чужую руку, которая исследовала ее тело. Ее переполняла ненависть, но она не могла выпустить на свободу свои чувства. После того как японцы напали на родную деревню Лю Хань и убили ее мужа и сына, маленькие чешуйчатые дьяволы победили японцев — и увезли Лю Хань.

У маленьких дьяволов были сезоны спаривания, как у домашних животных. Обнаружив, что у людей все обстоит иначе, они испытали отвращение и одновременно изумление. Лю Хань оказалась одной из тех, кого они выбрали, чтобы побольше узнать про заинтересовавший их процесс — так люди стали бы изучать привычки свиней. По сути, чешуйчатые дьяволы превратили ее в шлюху — хотя они, разумеется, ни о чем подобном даже не думали.

В каком-то смысле Лю Хань повезло. Один из мужчин, которых ей навязали, американец Бобби Фьоре, оказался приличным человеком, они стали жить вместе, и ей больше не пришлось иметь дело с разными мужчинами. Ребенок Бобби Фьоре снова пошевелился у нее в животе.

Но Бобби умер. Он бежал из лагеря вместе с китайскими партизанами-коммунистами. Каким-то образом ему удалось добраться до Шанхая. Чешуйчатые дьяволы убили его. И принесли ей цветные фотографии, чтобы она опознала труп.

Томалсс открыл папку и вынул один из поразительных снимков, которые делали маленькие дьяволы. Лю Хань пару раз рассматривала фотографии в журналах до того, как появились мерзкие твари. Она даже несколько раз была в кино. Но ей никогда не доводилось видеть таких ярких цветов и объемных картинок.

Этот тоже оказался цветным, но яркие краски не имели никакого отношения ни к чему, что знала Лю Хань: яркие синие, красные и желтые кляксы, казалось, случайным образом покрывали изображение свернувшегося калачиком ребенка.

— Фотография сделана машиной-которая-делает-выводы из результатов сканирования детеныша, растущего у тебя в животе, — объявил Томалсс.

— Машина-которая-делает-выводы глупа, недосягаемый господин, — сердито ответила Лю Хань. — У ребенка кожа такого же цвета, что и у меня, может быть, немного розовее. А над попкой у него будет красное пятно, которое со временем исчезнет. Он совсем не похож на существо, которое выпачкалось красками.

Томалсс открыл пасть. Лю Хань не знала, смеется он над ней или его позабавили ее рассуждения.

— Цвета не настоящие, — сказал он. — Машина-которая-делает-выводы использует их, чтобы показать разницу температур разных частей тела детеныша.

— Машина-которая-делает-выводы глупа, — повторила Лю Хань.

Она понимала далеко не все, что говорил Томалсс; знала только, что чешуйчатые дьяволы, несмотря на свою силу, умом не отличаются. Может быть, за них думают машины?

— Вы показали мне, что у меня будет сын, — еще до того, как он родился. Я вам благодарна. — Лю Хань поклонилась Томалссу. — Как может машина-которая-делает-выводы знать, что находится у меня внутри?

— При помощи света, который ты не видишь, и звука, который не слышишь, — сказал маленький дьявол, но Лю Хань все равно ничего не поняла. Он протянул ей другие снимки. — Вот более ранние фотографии детеныша. Видишь, сейчас он уже больше похож на тебя.

Да, он прав. Если забыть об идиотских красках, изображение на некоторых картинках не имело ничего общего с человеком. Но Лю Хань разговаривала с женщинами, у которых случился выкидыш, и помнила их рассказы о том, как из их тела исторгались куски плоти необычной формы. Ей очень хотелось поверить Томалссу.

— Вы будете делать новые картинки, недосягаемый господин, или я могу одеться? — спросила она.

— Я буду снимать тебя, мы хотим посмотреть, как меняется твое тело по мере того, как в нем растет детеныш.

Томалсс достал какой-то предмет, наверное, фотоаппарат, хотя Лю Хань не приходилось видеть такого маленького. Томалсс обошел ее со всех сторон, сфотографировал спереди, сбоку и со спины. А затем сказал:

— Одевайся. Скоро увидимся снова.

Не дожидаясь ответа, он выскочил за дверь, не забыв прикрыть ее за собой, за что Лю Хань была ему чрезвычайно признательна.

Вздохнув, она принялась одеваться Ее наверняка снимают другие камеры, спрятанные в хижине. Маленькие дьяволы ведут за ней постоянное наблюдение с тех самых пор, как она попала к ним в лапы. А после того как Бобби Фьоре сумел сбежать из лагеря, они вообще ни на секунду не выпускают ее из поля зрения.

Однако она все равно умудрялась обманывать маленьких дьяволов. Томалсс выдал ей полезную информацию. Лю Хань достала пару оккупационных долларов из надежного места среди горшков и кастрюль и вышла из хижины.

Многие расступались, завидев, как она медленно шагает по грязной дороге от своего дома: тому, кто так тесно связан с чешуйчатыми дьяволами, нельзя доверять. Впрочем, дети не разбегались в разные стороны, а принимались ее дразнить, как и в прежние времена.

На рыночной площади кипела жизнь. Здесь продавали свинину, кур, уток, щенят, самые разнообразные овощи, нефрит и шелка, хлопок, корзины, горшки и жаровни — все, что жителям удавалось сделать, вырастить, найти, обменять (или украсть) в лагере военнопленных. Женщины в плотно облегающих платьях с разрезами в самых неожиданных местах и с соблазнительными улыбками на лицах обещали мужчинам показать свое тело — эвфемизм, заменяющий слово «проституция». У них не было отбоя от клиентов. Лю Хань жалела их, она знала, что им приходится переживать каждый раз.

Она ловко избежала столкновения с торговцем, обвешанным ножами и мисками, но чуть не перевернула доску из слоновой кости для игры в маджонг, ее владелец зарабатывал себе на жизнь тем, что соревновался в сообразительности (а также ловкости рук) с любым прохожим, желающим принять участие в состязании.

— Смотри, куда идешь, глупая женщина! — прикрикнул он на Лю Хань.

Бобби Фьоре прибегал к помощи весьма выразительного жеста в качестве ответа на подобные крики, он знал его значение, а китайцы — нет, поэтому он мог демонстрировать свои чувства, не вызывая их гнева. Лю Хань просто продолжала шагать вперед. Она остановилась у тележки с соломенными шляпами. Примеряя одну из них, сказала владельцу телеги:

— Вы знаете, что у маленьких дьяволов есть камера, которая определяет, насколько предмет горячий? Правда, удивительно?

— Наверное, только мне на них наплевать, — ответил продавец на диалекте, который Лю Хань понимала с трудом; в лагере собрались жители из самых разных уголков Китая. — Будете покупать шляпу или нет?

Немного поторговавшись, Лю Хань пошла дальше. Она рассказала о камере другим торговцам, стоявшим за прилавками и возле небольших тележек, а потом купила маленький медный горшок. Лю Хань обошла половину рынка, прежде чем осмелилась приблизиться к продавцу домашней птицы, устроившемуся рядом с мясником, торговавшим свининой. Она и ему поведала про камеру, выбирая цыплячьи ножки и шеи.

— Правда, удивительно? — закончила она свой рассказ.

— Камера, которая видит, насколько предмет горячий? И правда удивительно, — согласился с ней продавец. — Ты думаешь, я дам тебе так много всего за тридцать оккупационных центов? Женщина, ты спятила!

Закончилось тем, что Лю Хань заплатила за кусочки курицы сорок пять центов — слишком дорого… но она не стала спорить. Для торговца домашней птицей фраза «правда, удивительно?» являлась паролем и говорила, что у Лю Хань появилась интересная информация. Его слова «и правда удивительно» означали, что он ее понял. Каким-то образом — она не знала, каким, да и не хотела знать — он передаст ее сообщение коммунистам, находящимся за пределами лагеря.

Лю Хань знала, что чешуйчатые дьяволы внимательно наблюдают за ней. Их интересовала не только ее беременность. Они не доверяли ей из-за того, что сделал Бобби Фьоре. Но если она станет разносить сплетни по всему рынку, как они догадаются, кто является человеком, которому предназначается информация? Со стороны она казалась глупой женщиной, болтающей со всяким, кто готов послушать.

Лю Хань мстила чешуйчатым дьяволам — как могла.

Когда Мордехай Анелевич взял в руки винтовку, он почувствовал, что снова приносит пользу. Те месяцы, что он провел в маленьком польском городке Лешно, оказались самыми приятными с тех пор, как немцы вошли в Польшу в 1939 году. В особенности роман с Зофьей Клопотовской, которая жила по соседству с людьми, давшими ему приют. Впрочем, воспоминания несколько портило чувство вины. Вокруг бушевала война, разве имеет он право на удовольствия?

Когда пришли ящеры, он готовил в варшавском гетто восстание против немцев. Евреи гетто подняли оружие — против нацистов и на стороне ящеров, — и Анелевич возглавил бойцов еврейского Сопротивления в захваченной ящерами Польше. Он стал одним из самых могущественных людей в стране.

Однако ящеры, не собиравшиеся уничтожать евреев, намеревались превратить их в рабов — как, впрочем, русских, немцев, поляков и всех остальных людей. Присоединившись к ним на короткое время, евреи спасли свой народ. Но заключение долговременного союза грозило катастрофой для всех народов.

Очень осторожно Анелевич начал работать против ящеров. Он позволил немцам тайно вывезти взрывчатый металл на запад, хотя часть драгоценного вещества досталась американцам и британцам. Кроме того, он способствовал бегству из страны своего друга Мойше Русецкого, после того как стало ясно, что тот больше не может выступать по радио с лживыми заявлениями от имени врага. Однако ящеры стали подозревать Мордехая, вот почему ему пришлось уйти в лес. Часть партизан были евреями, кроме того, к ним примкнули несколько поляков и немцев. Немцы, оставшиеся в живых и сражающиеся с ящерами через год после вторжения инопланетян, оказались крепкими ребятами.

Где-то, чуть впереди, закричала сова. Мордехая это не пугало. Пару ночей назад он слышал, как выли волки. Вот тогда его охватил атавистический страх, да такой сильный, что внутри все сжалось.

Чуть ближе дозорный издал тихое шипение, и все застыли на своих местах. Вскоре Мордехай услышал сообщение, переданное шепотом по цепочке:

— Иржи нашел шоссе.

Дорога из Люблина в Байала Подляска была асфальтированной, что по польским стандартам делало ее исключительно ценным объектом. Один из немцев, рослый блондин по имени Фридрих, хлопнул Анелевича по плечу и сказал:

— Ладно, Шмуэль, посмотрим, что у нас получится.

— Один раз похожий план сработал, — ответил Мордехай на таком правильном немецком, что ему мог позавидовать его собеседник, представитель вермахта.

В партизанском отряде пользовались только именами, не фамилиями. Анелевич взял себе фальшивое — многие, узнав, кто он на самом деле, не удержатся от соблазна сдать его ящерам, — но оно все равно было еврейским, несмотря на отличный немецкий и польский. Превосходное знание языка не скрывает некоторых весьма характерных деталей.

— Хорошо, — сказал Фридрих. — Скоро узнаем, сработает ли твой план еще раз.

В его голосе прозвучала угроза, но Анелевич знал, что еврейская кровь тут ни при чем. Просто Фридрих не хотел потерпеть неудачу. Это у него осталось со времен службы в армии. В остальном он ничем не напоминал лощеных офицеров вермахта, которые превратили в ад жизнь евреев в Варшаве и Лодзи, да и вообще по всей Польше. Мятая шляпа заменяла немцу металлическую каску, спутанная желтая борода украшала лицо, а нагрудный патронташ, надетый поверх крестьянской куртки, придавал вид заправского пирата.

Вздохнув от облегчения, Анелевич снял с плеч ящик, который нес вместе с рюкзаком. Какой-то ловкач стащил его с базы ящеров в Люблине. Ничего особенного, обычный контейнер для боеприпасов. Он поставил его на дорогу, и партизаны сложили туда банки с едой, отчасти позаимствованной у ящеров, отчасти сделанной людьми.

Стоявший прямо у шоссе Иржи держал в кармане банку с молотым имбирем.

— Засунь мне в карман, — шепотом приказал ему Мордехай. — Еще рано выставлять приманку на всеобщее обозрение.

— Это твое представление, — прошептал Иржи и отдал банку Анелевичу. Он ухмыльнулся, в темноте зловеще блеснули белые зубы. — Ну, ты и хитрец! Настоящий еврейский ублюдок!

— Да пошел ты, Иржи, — ответил Мордехай, улыбаясь в ответ.

Анелевич вышел на дорогу и вытряхнул содержимое контейнера на асфальт, банки покатились в разные стороны. Он оглядел плоды своих трудов и решил, что этого недостаточно. Тогда он наступил на пару жестянок, разбил несколько банок.

Затем отошел на несколько шагов, еще раз внимательно изучил место действия и пришел к выводу, что все просто отлично. Складывалось впечатление, что ящик с продуктами свалился с грузовика. Затем Мордехай достал из кармана банку с имбирем, открыл крышку и высыпал половину содержимого на то, что осталось в ящике. Закончив, поставил банку на дороге и спрятался в кустах.

— А теперь будем ждать, — сказал он Иржи.

Тот кивнул.

— Вонючие кретины не сообразили вырубить кусты вдоль дороги, — заметил он.

— Не сообразили? — переспросил Анелевич. — Ну, может быть. Лично я думаю, им просто не хватает рук, чтобы сделать все необходимое. Хорошо. Если бы дело обстояло иначе, они бы нас давно победили. Они пытаются захватить весь мир и потому вынуждены рассредоточить свои силы.

Он нашел отличное местечко за каким-то кустом — Мордехай вырос в городе и не особенно разбирался в ботанике. Сняв штык, он выкопал себе небольшую ямку в мягкой земле. Анелевич прекрасно понимал, что намного лучше справился бы со своей задачей, если бы у него имелось необходимое снаряжение для рытья окопов.

Теперь оставалось затаиться и ждать. Прилетел комар и укусил его в руку. Мордехай согнал его, но другой тут же облюбовал ухо. Сосед прошептал, что он слишком шумит. Появился еще один комар. Мордехай заставил себя лежать тихо.

Машины ящеров производили гораздо меньше шума, чем грузовики нацистов. Порой немецкие танки и машины проезжали по дорогам с таким ревом и грохотом, что наводили на всех ужас, но зато ты всегда знал, где они находятся.

Ящеры могли подобраться незаметно, а потому следовало быть осторожным.

Мордехай соблюдал осторожность, как и все остальные партизаны. Тот, кто проявлял беспечность — впрочем, порой и тот, кто ее не проявлял, — платил за это жизнью. Услышав тихий рокот машин, направляющихся на север, Мордехай прижался к земле, стараясь остаться незамеченным. У ящеров имелись приборы, позволявшие им видеть в темноте.

Транспортер с солдатами и три грузовика, не останавливаясь, промчались мимо ящика, валявшегося на дороге. У Анелевича внутри все похолодело. Если ловушка не сработает, его престиж в отряде упадет. Он руководил еврейским Сопротивлением, но здесь никто этого не знал. Для них Мордехай Анелевич был всего лишь новичком, решившим показать, на что он способен.

Последний грузовик остановился, вслед за ним затормозил транспортер с солдатами охраны. Мордехай лежал, не поднимая головы, только напряженно вслушивался в звуки, доносившиеся с шоссе. Хлопнула дверь грузовика. Анелевич не шевелился. Один из ящеров решил подойти к ящику, проверить, что там такое.

Больше всего Мордехай боялся, что ящеры не тронут приманку, опасаясь, что она подсоединена к мине или гранате. На самом деле отличная идея, но Мордехай был тщеславен. Он хотел уничтожить как можно больше ящеров.

Он сразу понял, когда ящер обнаружил имбирь: взволнованное, удивленное шипение не нуждалось в переводе. Он и сам с удовольствием зашипел бы — от облегчения. Не все ящеры употребляли имбирь — но любителей земной приправы хватало. Мордехай рассчитывал на то, что среди тех, кто заинтересуется ящиком, окажется хотя бы один.

Услышав радостное шипение своего товарища, из грузовика выскочил еще один ящер. Возможно, у него имелся передатчик, потому что в следующее мгновение люки транспортера начали открываться. Рот Анелевича скривился в злобном оскале. Произошло как раз то, на что он рассчитывал!

«Осторожно, осторожно… терпение». Он знаками показал своим товарищам, чтобы они дождались момента, когда можно будет нанести неприятелю максимальный урон. Если повезет, команда транспортера выберется из машины вслед за солдатами. Возможно, им хватит сообразительности, и они останутся внутри, но любители имбиря не отличаются особым умом, когда речь идет о хорошей дозе. Может быть, они даже забудут об оружии, имеющемся на транспортере.

Один из партизан не выдержал ожидания и открыл огонь. К нему тут же присоединились остальные, стараясь за минимальное время прикончить максимальное количество ящеров.

Анелевич поднял винтовку и, не вставая с земли, начал стрелять в сторону дороги. Без специальных приборов, как у ящеров, вести прицельный огонь ночью невозможно. Однако если не жалеть пуль, можно добиться отличных результатов.

Шипение сменилось криками боли. Ящеры принялись отстреливаться. Вспышки позволили партизанам, спрятавшимся в кустах, лучше рассмотреть цели. И тут открыли огонь орудия транспортера. Анелевич выругался — сначала по-польски, затем на идиш. Не все ящеры попали в ловушку и забыли о бдительности.

В такой ситуации оставалось только одно.

— Уходим, — крикнул Мордехай и откатился подальше от дороги.

Крики раздавались уже не только со стороны ящеров, в темноте леса стонали и взывали к Деве Марии — значит, пули неприятеля настигли и бойцов партизанского отряда.

То, что они засели у самой дороги, имело свое преимущество — но зато теперь им требовалось гораздо больше времени, чтобы убраться подальше от ответного огня. Только после того как Анелевич оказался возле старого дуба с толстым стволом, он почувствовал себя в некоторой безопасности.

Стрельба у дороги стихла. Анелевич полагал, что партизаны нанесли врагу не настолько существенный урон, что те посчитают необходимым вызвать подкрепление с воздуха. Война — сложная штука. Если ты ведешь себя скромно, то не причиняешь неприятелю серьезного ущерба. А если перестараешься, он может разозлиться и раздавить тебя, как жука. Ящерам это не составляет никакого труда практически в любом уголке мира — стоит им только захотеть. Но если их постоянно отвлекать вот такими мелкими маневрами, они не сумеют сосредоточить свои силы в каком-нибудь одном месте.

Впрочем, на настоящий момент у Мордехая возникли частные проблемы — он ударился носом о жесткий ствол, подвернул ногу (правда, не сильно), попав в темноте в небольшую ямку, и забрел в крошечный ручеек. Партизаны передвигались по лесу бесшумно, словно рыси, он же шумел, точно пьяный зубр. Анелевич возблагодарил Бога за то, что ящеры опасаются углубляться в лес.

— Ты, Шмуэль? — шепотом спросил кто-то. Кажется, Иржи.

— Да, я, — ответил Анелевич по-польски.

Он не предполагал, что рядом с ним находится еще кто-то, пока Иржи не заговорил. Ну что ж, вот почему Иржи ходит в разведку, в то время как он сам остается с отрядом.

Впрочем, поляк на него не сердился.

— Ты придумал отличный план. Ящеров и в самом деле хлебом не корми, дай засунуть рыло в имбирь, верно?

— Точно, — ответил Мордехай. — Те, кто завяз по уши, готовы шкуру продать за крошечную порцию. И можешь мне поверить, таких немало.

— Лучше бы они что-нибудь другое засовывали, Правда?

Из-за дерева появился Фридрих. Он был в два раза крупнее Иржи, но передвигался так же легко и тихо. Фридрих понимал по-польски и говорил на этом языке.

И то и другое мешало Мордехаю чувствовать себя спокойно, когда Фридрих находился рядом.

— Не думаю, что мозги у них в яйцах в отличие от некоторых людей, чьи имена я называть не стану, — сказал Мордехай, стараясь, чтобы голос звучал весело; впрочем, он сомневался в успехе: рядом с представителем вермахта у него по коже начинали бегать мурашки.

— Если кое у кого мозги в яйцах, зачем же евреи добровольно становятся глупее, отрезая от них кусочки? — фыркнул Фридрих.

Пустая болтовня — или за его словами стоит нечто большее? Кто знает, чем занимался немец в Польше до того, как пришли ящеры? Анелевич заставил себя успокоиться. Сейчас они на одной стороне — по крайней мере, так считается.

— Пошли, — сказал Иржи. — Нам сюда.

Мордехай не имел ни малейшего представления о том, как Иржи узнает, куда нужно идти и куда они в конце концов придут. Однако поляк почти никогда не ошибался, а Мордехай все равно не знал, как выбраться из леса. Он последовал за Иржи. Вместе с Фридрихом.

Умение или инстинкт разведчика — или что там еще? — вывели их к партизанскому лагерю, расположенному в глубине леса. Костров не разводили, несмотря на то что вокруг росли высокие деревья с густой кроной. Слишком много у ящеров глаз в воздухе. Все трое нашли одеяла, завернулись в них и попытались уснуть.

Довольно быстро Анелевич понял, что лежать бессмысленно. Во-первых, адреналин все еще бушевал в крови, слишком мало времени прошло после схватки с врагом. Во-вторых, он не привык спать в одеяле на жесткой земле. А в-третьих, мужчины и несколько женщин, которым не посчастливилось встретить на обратном пути Иржи, возвращались в лагерь на протяжении всей ночи. Некоторые стонали от полученных ранений.

Оказалось, он не единственный не может заснуть. В конце концов, Мордехай поднялся и присоединился к небольшой группе партизан, сидевших в темноте и пытавшихся понять, насколько успешно прошла операция. Один из парней утверждал, что положил четверых ящеров, другой — в два раза больше. Точно оценить потери партизан не представлялось возможным, наверняка было известно только, что погибли два человека и четыре или пять ранены. Утро даст ответы на все вопросы.

— Если мы будем наносить им такие серьезные удары каждый раз, — сказал Мордехай, — они поймут, что мы — сила, с которой следует считаться. А людей у нас больше, чем у них.

Его слова были встречены задумчивым молчанием, за которым последовало тихое ворчание. Анелевич принял его за согласие.

Выли сирены, над головой ревели самолеты, на улицы падали бомбы, отчаянно палили противовоздушные орудия — Мойше Русецки пережил все это в Варшаве в 1939 году, когда нацисты решили сравнять столицу Польши с землей. Но сейчас он находился в Лондоне; прошло почти четыре года, а ящеры пытались завершить дело, начатое немцами.

— Пусть они перестанут! — заплакал Рейвен, и голосок его сына присоединился к крикам, наполнявшим убежище в Сохо.

— Мы не можем сделать так, чтобы они перестали, милый, — ответила Ривка Русецкая. — Все будет хорошо.

Она посмотрела на мужа и ничего не сказала, но он понял, что ей очень хотелось прибавить одно слово: «Надеюсь».

Он кивнул ей, не сомневаясь, что у него самого на лице застыло точно такое же выражение. Признание в собственном бессилии ребенку — ужасно, но мысль о том, что ты ему лжешь, когда успокаиваешь, — что может быть хуже? И как же быть, когда ты и в самом деле не в силах ничего изменить и отчаянно боишься, что ничего не будет хорошо?

Разорвалось еще несколько бомб, совсем рядом. Матрасы, разложенные на полу, разметало в разные стороны, стены задрожали. Разноязычные крики ужаса внутри убежища стали громче. Здесь звучали английский и идиш, на котором разговаривали Русецкие, Мойше слышал греческий и каталонский, и хинди, и еще какие-то наречия, которых не знал. В Сохо собрались эмигранты и беженцы со всего света.

Рейвен завизжал. Сначала Мойше решил, что сын ушибся, но вскоре понял, что в мерцающем свете свечи мальчик разглядел близнецов Стефанопулосов, живших в квартире напротив. Рейвен и Деметриос с Константином знали всего пару общих слов, но это не помешало им стать закадычными друзьями. Все трое тут же принялись радостно играть, и когда самолеты ящеров прилетели снова, чтобы сеять смерть, дети даже не обратили внимания на грохот взрывов.

— Жаль, что я не могу, как они, забыть о своих проблемах, — взглянув на Ривку, сказал Мойше.

— Да, и я тоже, — устало ответила ему жена. — Ты, по крайней мере, кажешься совершенно спокойным.

— Правда? — удивленно спросил Мойше. — Наверное, дело в бороде, она все скрывает. Я ужасно нервничаю.

Мойше прикоснулся рукой к подбородку. Сейчас многие мужчины в Лондоне отпустили бороды и бакенбарды — не хватало мыла, горячей воды и бритвенных принадлежностей. Мойше носил бороду в Варшаве и чувствовал себя ужасно, когда ему пришлось сбрить ее во время бегства в Лодзь — после того, как он отказался работать комментатором на радио ящеров.

Его все равно поймали — несколько месяцев спустя. Возможность снова отрастить бороду явилась небольшой компенсацией за то, что его бросили в тюрьму. Мойше покачал головой. Нет, в той тюрьме с ним случилась еще одна хорошая вещь — налет боевиков, которые его освободили. И путешествие в Англию на подводной лодке.

Он огляделся по сторонам. К его великому изумлению, кое-кому, несмотря на крики и шум, удалось заснуть. Запах страха и застоявшейся мочи был знаком ему еще по Варшаве.

— Может быть, они сделали последний заход? — предположила Ривка.

— Alevai omayn, — быстро ответил Мойше: — Да будет так — аминь!

Резкость ответа заставила Ривку улыбнуться. Чтобы что-то произошло, недостаточно этого захотеть. А уж удача и вовсе не зависит от твоих желаний. Однако они больше не слышали взрывов, ни вблизи, ни на расстоянии. Может быть, Ривка права?

Отбой тревоги прозвучал через полчаса. Друзья и соседи принялись будить тех, кому, несмотря ни на что, удалось заснуть. Люди медленно поднимались на поверхность земли, расходились по домам. На улице оказалось почти так же темно, как и в убежище. Небо затянуло тучами; тут и там на черном фоне мерцало пламя пожаров. И это тоже Мойше видел в Варшаве.

По улицам по направлению к самым сильным пожарам мчались пожарные машины.

— Надеюсь, ящеры разрушили не слишком много домов, — сказал Мойше. — А то пожарным не хватит насосов.

— А я надеюсь, что наш дом уцелел, — проговорила Ривка. Они завернули за угол. — О, благодарение Богу, все в порядке.

Неожиданно у нее изменился голос, и она закричала:

— Рейвен, отойди оттуда! Там битое стекло — ты порежешься.

Перед жилым домом лежала женщина, которая громко стонала. Мойше бросился к ней. Перед войной он изучал медицину и использовал свои знания в варшавском гетто — впрочем, никакое образование не поможет спасти людей от голодной смерти.

— Нога, моя нога, — стонала женщина.

Русецки только начал изучать английский, и потому ее слова ничего ему не сказали, но он все понял — женщина вцепилась в раненую ногу, голень вывернулась под необычным углом.

— Доктор, — произнес он слово, которое запомнил первым.

Мойше ткнул себя в грудь пальцем. Не совсем правда, но настоящего врача женщина не увидит еще долго, а он хотел, чтобы она ему поверила. Он знал, что следует делать со сломанными ногами, а еще знал, как это больно.

Женщина вздохнула. Мойше хотелось думать, что с облегчением. Вокруг собралась небольшая толпа, он поднял голову и попросил:

— Принесите пару плоских досок и тряпки, чтобы привязать их к ноге.

Никто не сдвинулся с места. Русецки дивился этому, пока Ривка не сказала шепотом:

— Дорогой, они не понимают идиш.

Мойше почувствовал себя полным идиотом и предпринял новую попытку объяснить, что ему нужно. На сей раз он заговорил медленно, на прекрасном немецком языке, который выучил в школе. Каждый раз, когда ему приходилось к нему прибегать, он поражался тому, какие шутки иногда судьба играет с человеком. А здесь, в самом сердце страны, которая являлась заклятым врагом Германии, такие шутки казались особенно странными.

Однако в толпе не нашлось никого, кто говорил бы по-немецки. В отчаянии Мойше перешел на польский.

— Я сейчас принесу то, что вам нужно, — ответил ему кто-то по-польски, а затем перевел его просьбу на английский.

Несколько человек бросились за необходимыми предметами. Среди руин, оставшихся после многочисленных бомбежек, найти их не составляло никакого труда.

— Скажите ей, что я собираюсь вправить перелом и наложить шину, — попросил Мойше человека, говорившего по-польски. — Будет больно.

Мужчина заговорил с женщиной по-английски, она кивнула.

— Может быть, вы и еще пара человек ее подержите, пока я занимаюсь ногой? — продолжал Мойше. — Если она будет вырываться, она сделает себе хуже.

Женщина попыталась дернуться. Мойше ее не винил, он восхищался мужеством, с которым несчастная старалась сдержать крики боли. Он соединил сломанные кости и плотно привязал к ноге шину, чтобы осколки не сдвинулись. Когда он закончил, женщина прошептала:

— Спасибо, доктор.

Мойше понял ее, и у него потеплело на душе. Он поднялся и вдруг почувствовал, что едва держится на ногах. Небо постепенно светлело. Мойше вздохнул. Ложиться спать уже не имеет никакого смысла. Он принимает участие в утренней передаче международной студии Би-би-си.

— Пожалуй, я зайду домой за сценарием, а потом отправлюсь на работу, — зевнув, сказал он Ривке.

— О господи, — сочувственно проговорила она.

Они вместе поднялись наверх. Мойше нашел конверт с необходимыми бумагами и только тут сообразил, что под пальто у него пижама. Он быстро надел белую рубашку и брюки и умчался навстречу мировым новостям. Санитары с носилками унесли женщину со сломанной ногой. Мойше надеялся, что у нее все будет хорошо. И что его жена и сын выспятся — и за него тоже.

Здание, в котором размещалась международная студия Би-би-си, находилось в доме № 200 по Оксфорд-стрит, к западу от его квартиры в Сохо и в нескольких кварталах к востоку от Гайд-парка. Мойше шел на работу, а вокруг него просыпался Лондон. Ворковали голуби. Чирикали воробьи — счастливые птахи, им не нужно бояться войны, от которой воздух становится зловонным и пахнет дымом. Велосипеды, пешеходы, телеги, запряженные лошадьми, и маленькие тележки, простоявшие в сараях несколько десятилетий, заполнили улицы. Здесь точно так же, как в Варшаве и Лодзи, не хватало бензина. Только пожарные машины получали столько, сколько необходимо.

Натан Якоби подошел к зданию, в котором размещалась студия, одновременно с Мойше, только с противоположной стороны. Они помахали друг другу. Мойше читал свой текст на идиш и немецком; Якоби переводил его на английский. Его идиш отличался элегантностью и безупречностью. Если и по-английски он говорил так же великолепно — к сожалению, Русецки оценить это не мог, но сомневался, что Би-би-си взяла бы его на работу, если бы дело обстояло иначе, — Якоби был великолепным диктором.

Натан сочувственно посмотрел на Мойше.

— Трудная выдалась ночь? У вас такой вид, будто вы едва держитесь на ногах.

— А так оно и есть, — ответил Русецки. — Надеюсь, сегодня в чай попало что-нибудь такое, что позволит мне проснуться. Иначе я засну прямо перед микрофоном.

— Я могу ручаться только за то, что он будет горячим, — сказал Якоби. — А насчет проснуться… никогда не знаешь, что они туда кладут вместо настоящей заварки — какие-то листья, корни, лепестки, кто их разберет. — Он вздохнул. — Я бы многое отдал за чашку настоящего крепкого чая. Проклятая война!

Два последних слова он произнес по-английски — bloody, проклятая. Мойше знал значение этого слова, но понял буквально: кровавая.

— Да, кровавая. Но хуже всего то, что мы не можем по-настоящему покончить с ящерами, ведь они делают с нами именно то, что мы делали сами с собой.

— Да, вам это известно лучше других. Тот, кто был в Польше… — Якоби покачал головой. — Если бы мы не старались так отчаянно истребить друг друга, смогли бы мы выстоять в битве против ящеров?

— Думаю, нет, но это не оправдывает ту войну, — ответил Русецки. — Мы же не знали, что они заявятся. И продолжали бы убивать себе подобных, даже если бы ящеры к нам не прилетели. Однако сейчас мы остановились. К нам прибыли незваные гости, и мы должны постараться максимально испортить им жизнь.

Он помахал в воздухе листами со своим выступлением, затем нашел в кармане пропуск и показал его охраннику у двери. Тот молча кивнул. Русецки и Якоби вошли в студи, чтобы подготовиться к началу передачи.