Октябрь в Приморье

Дыхание революции

С кузнецом Федором Кузьмичом мы вместе работали во Временных мастерских. Как-то после окончания рабочего дня мы поднялись на перевал. Перед нами открылась величественная и в то же время мрачная картина. Высокие сопки не зеленели изумрудно, а были темны и суровы, на их вершинах вихрились клубы белого тумана. Вода в бухте Золотой Рог помутнела и была свинцово неподвижна. С моря надвигалась темная туча.

— Э-э-э, ведь это тайфун движется... — тревожно проговорил Кузьмич. — Пошли быстрее ко мне... До дому тебе уже не успеть.

Мы бегом спустились с перевала и едва успели добежать до квартиры Кузьмича, как со всей силой рванул тайфун.

В воздухе заметались вихри снега и дождя. Стекла окон вздрагивали, двери скрипели под натиском бури, через минуту в комнатах стало темно как ночью, окна залепило толстым слоем снега. Железная крыша дома звенела и стонала, все вокруг наполнилось непрерывным гулам. Казалось, в мире разорвались какие-то связи и все завертелось в хаосе.

Наконец тайфун пошел на убыль. Порывы его стали реже и слабее, и вскоре совсем затихли. Я попрощался со стариками и вышел во двор. По небу неслись обрывки туч, луна, как бы вырвавшись из плена, радостно освещала землю.

На следующий день я проснулся довольно поздно. И когда вышел на улицу, то никаких признаков тайфуна уже не увидел. Солнце сильно пригревало и уничтожило все следы бури. По-прежнему шумел город, звенели трамваи.

Вечером шло заседание Совета в Народном доме. Обсуждался приказ Керенского, требовавшего ликвидировать власть Советов, установленных во время корниловского мятежа. Меньшевик Агарев и эсер Выхристов требовали подчиниться приказу Керенского. Но их влияние в Совете не было прежним: теперь уже преобладало влияние большевиков. Да и в среде правых партий началось разложение. Рядовые меньшевики и эсеры тянулись за революционным большинством Совета.

Кузьмич прямо заявлял им с трибуны:

— Теперь мы власти из рук не выпустим! Нет. Дудки. Мы шли за вами, верили, что вы за наши интересы печетесь... А вы куда тянули нас? В петлю тянули. Буржуазию напередки выдвигали, а нас в оглобли... Нет, теперь-то дело не пройдет... Мы сами с усами. Вы хотите, нас в Керенского упереть. Нет. Теперь наша дорога мимо Керенского. Власть нашу, нашего Совета мы не отдадим. Прочь керенскую корягу с дороги!

Что делалось после этой замечательной речи!.. Рабочие схватили Кузьмича и стали качать. Простыми словами, но очень ясно и с большой силой он выразил устремления рабочих. Отхлестав правых социалистов, он дал программу: «Вперед! Мимо Керенского!»

— Сам ты бородатая коряга! — кричал Кузьмичу Выхристов. — Забили тебе мозги. На мельницу врага воду льешь!

— А ты крови нашей хочешь! Мало пролито! Марш сам не фронт! Иди, воюй!

— Правильно, Кузьмич! Гони их, болтунов, буржуазных, на фронт. Ты теперь власть! — задорно шумел зал.

Совет подавляющим большинством постановил: отклонить требование Керенского и оставить власть в руках Совета.

После этого бурного заседания правым социалистам с каждым днем становилось труднее держаться в Совете. Их понемногу оттесняли. Вожди их становились злее и податливее на сговоры с контрреволюцией. Федор Кузьмич говорил мне:

— Так вот, сынок, какие дела-то... Двинулся народишко; теперь его не остановишь.

Мы с ним поднялись на излюбленную нашу скалу, сели. Свернув солидных размеров козью ножку, он подал мне свою банку.

— Кури... Вы вот все торопите нас — и напрасно... Когда нашему брату много говорят да еще с разных сторон, в голове-то и путается... Пока тут разберешься, что к чему, а время идет... Вам, партийным, легко... У вас одна мысль, которую вы уже проверили и в которую твердо верите... Думаете, что и рабочий должен сразу в нее поверить... А нам, милок, десятки их, мыслей-то в голову толкают и за каждую мысль клянутся, что она самая верная, что рабочий ее должен принять...

— А вот приняли же нашу, большевистскую мысль...

Кузьмич косо посмотрел на меня, усмехнулся:

— А с каких пор вы начали нам вашу-то мысль вталкивать? Припомни-ка.

— Ну, скажем, с начала революции...

— То-то и оно, что с начала революции... А мы вот разобрались в ней только теперь вот... Так ты думаешь, что мы вам, большевикам, поверили? Нет, милок. Мы поверили на слово только в одном, когда вы нам говорили: «Изучайте факты». Этому мы поверили и стали изучать. И увидели, что факты подтверждают только ваши мысли и ничьи другие... Вот тогда мы и пошли за вами...

Кузьмич замолчал. Я чувствовал, что он будет продолжать, и не нарушал молчания.

— Эсеры и меньшевики, особенно эсеры, считают нас стадом баранов... А я думаю, что рабочие куда умнее их... И учил нас кто? Ленин! Мы вот теперь твердо шагаем и знаем, куда шагаем. Ты как-то сказал мне, что мы исторический класс, что нет другого класса, который бы мог взять эту тяжесть на свои плечи. И это оказалось очень верно. Мы считали, что мы просто народ и рабочими нас зовут только потому, что мы на фабриках да на заводах работаем. А выходит — так, да не так. История нас выдвинула наперед всего народа и сказала: веди! Вот и это фактами подтвердилось. И солдаты и крестьянство — все они за нами тянутся, на нас глядят. Куда мы, туда и они. Ты помнишь наши разговоры с дружками моими? Какая была разноголосица? А ведь все свои! С самого начала революции каждый день ваши большевистские слова слышали — а разноголосица продолжала оставаться. И теперь послушай-ка их... А вас, большевиков, мы почитаем именно за то, что вы дали нам верную мысль и терпеливо ее поддерживали, пока факты ее подтвердили. Вот как оно, сынок, совершилось. Нам ясен стал, как на тарелочке, пройденный нами путь и ясна стала цель. Вот почему я так уверенно сегодня выступал в Совете. Рабочий теперь двинулся и стал требовательнее и нетерпеливее. И вам, большевикам, теперь поворачиваться побыстрее надо. К вам будут его требования.

— Ты прав, что нам теперь поворачиваться надо... Нам теперь это легче. Только история-то, Кузьмич, не все еще сказала. Потребуется от рабочих выдержка, да еще железная. Ведь нам придется снимать класс буржуазии с господства. А ты знаешь, что это значит?

— Снять класс? Я думаю, его разгромить надо, раздавить, чтобы и духу его не осталось. А ты — снять.

— Нет, Кузьмич. Не только разгромить и подавить его надо, но главное — надо снять его с господства и стать на его место, взять в свои руки все капиталистическое хозяйство, управлять им и на ходу перестраивать его на социалистический лад. Вот что значит снять с господства класс капиталистов. Это значит, надо стать самому господствующим классом, взять на себя ответственность за жизнь народа, за судьбу государства.

Кузьмич глядел на меня, что называется, во все глаза. И когда я кончил говорить, он тяжело вздохнул.

— Опять, значит, нажимай. Опять подставляй плечи. И кровь и пот с меня. Опять рабочий класс. Опять, значит, я.

— Да, Кузьмич, опять ты, опять рабочий класс, и никто больше. Ты делаешь историю, а не история тебя.

— История... история... Лучше я не делал бы ее, а она за меня делала... Наговорил ты опять мне такое... что спина мокрая стала. Как будто я уже несу на ней весь этот груз... Но почему же все это должен делать только я? А миллионы крестьян? Что же они — любоваться будут, как я буду потеть под этим грузом?

— Ну зачем так... Они пойдут за тобой, куда ты их поведешь.

— Это значит еще груз...

— И это — груз... Пойми, что бы сделала наша партия, если бы не было рабочего класса, — ничего... И рабочий класс в нашей стране, без крестьянства — малая сила... Если крестьянство не пойдет за рабочим классом, оно пойдет за буржуазией... Тогда не мы, а буржуазия нас подавит.

— Вот куда оно метит. Значит, мужика надо брать на потяг и тянуть его за собой. Ну и натолкал ты мне опять забот в голову. Думал, перевалили гору, вышли на простор. И оказывается нет... Еще будет хребет, повыше.

Оба мы с Кузьмичом Почувствовали, что действительно подходим к новому перевалу, хотя пока еще в разговоре. Оба замолчали. Цигарка Кузьмича чуть светилась в темноте. И так покойно, покойно сверкали звезды. А на востоке чуть занималась заря.