Октябрь в Приморье

Октябрь в деревню принесли фронтовики. Они возвращались в деревню поодиночке, а иногда по двое-трое. Обросшие густыми бородами, в почерневших от окопной земли, истрепанных, опаленных шинелях, в шапках-треухах, грязных и пропитанных потом, в башмаках, часто стянутых проволокою, голодные и истощенные.

Но несли с собой винтовки, аккуратно завернутые в тряпки или в газетную бумагу. Солдатские сумки тяжело оттягивали плечи — вместо хлеба они были набиты патронами. У некоторых на поясе висели гранаты.

Солдаты шли с разных фронтов, они были подозрительны и недоверчивы даже друг к другу. Они знали, что армия не только разложилась и рассыпалась по домам, но и разделилась на враждебные друг другу группы.

Часто бывшие друзья из одного и того же села встречались смертельными врагами.

Вот почему, вернувшись домой, в деревню, они пристально вглядывались друг в друга. Прощупывали, осваивались, собирались вместе, длинными осенними ночами подолгу беседовали о насущном. Солдаты вели себя тихо, но они очень внимательно присматривались к жизни деревни. Казалось, они нисколько не удивлены, что жизнь деревни не изменилась, что здесь по-прежнему все застойно, неподвижно.

Но так только казалось.

В середняцких семьях молодые солдаты не ладили с отцами, братьями. Жизнь отцов казалась им бессмысленной, непонятной стала мужицкая жадность. Часто они совсем уходили из семьи в город.

Однажды село Зеньковку слух облетел: из города комиссар советский приехал.

— Начальство послушаем, — сдержанно говорил Микола Маер, — нам хлеба не просить.

Микола Маер — крепкий мужик-середняк, имеет достаток и в хлебе не нуждается.

— Кто с достатком, тому не тужить, а вот нам думать надо, — осторожно возразил фронтовик Стогов.

Комиссар сидел у председателя волостного земства Потугина и настойчиво его пытал:

— Какие газеты к вам попадают?

— Раньше все земские присылали, ничего, народ спокойно относился...

— А теперь?

— Теперь вот новое... Солдаты с фронта новых газет привезли. С тех пор сладу нет. Декреты там насчет земли, голота и баламутится, бедность свою высказывает.

— Требуют они что?

— Кто их знает. Говорят, земля должна быть поровну, а толком никто не знает, голова кругом.

— А ну, созови мне эту голоту, я поговорю с ними.

— Опокою нет: даешь, говорят, землю и всё.

— Собирай, разберемся.

Солдаты узнали, что комиссар приехал. Послали к нему ходока Петра Стогова.

— Узнай, кто он, и скажи, фронтовики, мол, поговорить хотят.

— Ладно...

Стогов постучал в окно председателю.

— Кто там? — спросил Потугин.

— Отопри, Михайло Софроныч, к комиссару дело есть.

— Да спит он ужо...

— Ничего, пускай! — крикнул комиссар из горницы.

— Стогов, ты что ли? Ну, проходи. Поздно ходишь, — ворчал недовольно председатель. — Дня вам не хватает.

— Здравствуй. Комиссар из города? Дело есть.

— Да, комиссар. Ты выдь-ка, хозяин, мы поговорим тут. Ну, сказывай, какое дело?

— Ты вот скажи, зачем ты приехал-то сюда?

— А тебя кто послал ко мне?

Стогов нерешительно ответил:

— От солдат я, от фронтовиков. Поговорить послали.

— Ну что же, давай поговорим. Приехал посмотреть, как вы Советскую власть устанавливаете.

Стогов сразу просиял.

— Вот правильно, значит, комиссар! А мы-то ждем, ждем, нет никого.

— Чего же ждали?

— Мало нас. Мироеды крепко сидят. Собраться бы нам да поговорить.

— А я Потугину дал распоряжение, чтобы он завтра всю бедноту собрал. Вот вы постарайтесь, чтобы все были.

— Все будут! — Радостно уверил Стогов. — Соберем!

Когда наутро «комиссар пришел в волостное земство, народ там уже собрался.

Потугин стал за столом и снял шапку.

— Граждане, открываю собрание; комиссар насчет бедноты скажет.

— А тут небедноты много, — крикнули из толпы.

— Оставить только бедняков, остальных удалить, — резко приказал комиссар Потугину.

Потугин неуверенно махнул шапкой:

— А ну, граждане, которые не из бедноты, прошу удалиться.

Богатеи и середняки потянулись к выходу.

— Ишь, строгай... и послушать нельзя, — недовольно ворчал Микола Маер.

— Все, что ли, вышли? — спросил комиссар.

— Все! — дружно зашумело собрание, — мы их всех знаем, только Потугин остался.

— А ну, товарищ Потугин, оставь-ка нас, я сам попредседательствую.

— Как же так? — развел руками Потугин. — Я же ведь председатель.

— Ничего, иди, иди. Управимся без тебя! — зашумело собрание.

— Катись, катись, Софроныч!

Софроныч, что-то бурча себе под нос, вышел.

— Вот это ловко вытряхнули мироедов.

— Нет, товарищи, — начал комиссар, — еще не вытряхнули, а вот сейчас поговорим, как их вытряхнуть. Давай-ка выберем председателя.

— Стогова давай, Стогова! — зашумели все дружно.

— Ну давай, товарищ Стогов, занимай место. Теперь я вам расскажу, зачем я приехал. Дел у нас с вами впереди много.

Долго говорил комиссар о войне, о борьбе большевиков за Советы, против войны, об Октябрьской революции, о тяжелом мире и о задачах, какие теперь стоят перед Советской властью и перед всем трудовым народом.

— Война теперь кончена, хотя это и куплено тяжелой ценой... Во всех городах Советская власть стоит крепко, отбирает у капиталистов их прибыли, а кое-где отбирает фабрики и заводы. Во многих волостях, в уездах нашей области беднота поборола кулаков и построила Советы. Теперь очередь за вами. Тянуть дальше нельзя, кулаков надо смять и построить Советскую власть. Вы должны это дело поднять!

— Товарищи, будем говорить? — спросил комиссар, закончив доклад.

— Чего говорить, делать надо, — зашумели ему в ответ.

— Ну что ж, делать, так делать, — проговорил комиссар. — Расскажи нам, товарищ Стогов, какие у вас силы здесь?

— Какие у нас силы — беднота вот вся здесь, семей восемьдесят будет. Всего у нас в селе 500 семей, кулаков из них будет семей шестьдесят, остальные все зажиточные — середняки. Вот и считай, середняков, стало быть, сколько, ребята, будет?

— Триста с лишним будет, — крикнул кто-то.

— Вот середняков триста с лишним, они и давят на сходках.

— Середняки все с кулаками, что ли?

— Нет, как будто не все. Микола Маер вот хороший мужик, мироедов на сходках костит. Не любят они его. Есть хороший народ. Не один Маер с богатеями нашими не в ладах.

— Давайте составим список середняков, которых к нам можно перетянуть, тогда будет видно, что делать.

Список составляли долго, много спорили, даже ссорились.

Получилось сто тридцать человек, которых можно привлечь к бедноте.

— А сколько нейтральных будет? — спросил комиссар.

Опять потели над списком, набрали около полутораста человек.

— Эти редко на сходках бывают, — сообщил Стогов, — а остальные тянутся за кулаками.

— Сколько же за кулаков будет?

— Подсчитать надо... За кулаками пойдут человек девяносто.

— Если нейтральные не придут, наших будет больше. Надо собрать по списку наших середняков вечером. Договоримся с ними.

Середняки по списку собрались аккуратно. Но беседа с ними тянулась медленно. Молча и внимательно выслушали доклад; осторожно задавали вопросы, но сами отвечали неохотно. Выявилась из них головка, которая держала себя откровеннее.

— А как насчет декрета, землю делить будут али нет?

— Будут, — ответил комиссар.

Мужики встрепенулись, но молчали. Микола Маер спросил:

— А где землю-то взять?

— У кулаков, у попов возьмем, у переселенческого фонда, — ответил опять комиссар.

Мужики по-прежнему молчали; кое-кто согласно кивнул головой.

— А у середняков, может, тоже отрезать будете?

— Нет, у середняков не будем отрезать.

— А насчет скота?

— И скота у середняков отбирать не будем.

Послышались облегченные вздохи.

— Надо из Знаменки мужиков пригласить, пусть завтра на Совете нашем нам расскажут, как они Советскую власть строят, — предложил Стогов.

— Правильно, — шумно поддержали Стогова мужики. — Надо, чтобы Петруха Еремин приехал, председатель ихний. Дельный мужик. Из Еловки тоже пригласить.

Решили пригласить из трех соседних волостей, где уже имелась Советская власть.

— Товарищи, еще один вопрос, — обратился к мужикам комиссар, — надо завтра на выборы Совета мобилизовать всех ваших женщин.

Мужики зашумели.

— Куда их от ребят-то, от скотины!

— Нет, товарищи, не сделайте ошибки. Кулаки как узнают, что завтра Совет выбирать будем, мобилизуют всех своих баб и выберут нам свой кулацкий Совет с помощью баб. Советская власть всем права дала.

— Ведь правда! — тряхнул головой Маер, — придется баб на выборы гнать, а то ведь беда!

— Ну что же, баба тоже человек, пусть и она выбирает, — раздались снисходительные голоса.

На следующий день народу к волости собралось до тысячи человек, как и предсказывал комиссар. Кулаки пришли семьями. В помещение не входили, расположились перед крыльцом волости.

Собрание открыл Потугин.

— Граждане, надо выбрать председателя собрания. Называйте!

— Потугина! Стогова!

— Двоих, значит. Кто за Потугина?

Кулаки дружно подняли руки, за ними подняла часть середняков и женщин. Подсчитали.

Двести семьдесят.

— За Стогова!

Стогов получил четыреста пятьдесят голосов. Остальные воздержались.

— Наша берет, — шепнул Стогов на ухо комиссару.

Стогов занял место председателя. Протокол писал волостной писарь Сычук.

Комиссар сделал доклад о текущем моменте и задачах Советской власти.

— Везде уже Советская власть введена, только в богатых селах еще живут земские управы. Пора и нам выбрать Совет.

Кулаки понимали, что Совет будет и у них, и давно к этому готовились. Они надеялись, что и в Совете они будут руководить. Поэтому особо и не возражали.

— Мы что же, мы не против Советской власти. Трудились на пользу земства, потрудимся и на пользу Советской власти, — примирительно выступали кулаки. Они также выставили свой список, даже предложили объединить списки и голосовать единогласно, но беднота запротестовала.

— Неча объединять, опять на шею сядете. Голосуйтесь отдельно.

— Можем и отдельно, не возражаем.

Жены бедняков потребовали, чтобы им дали три места в Совете.

— На выборы позвали, а места в Совете не даете, голосовать не будем.

— Ать ты, засуетился Маер, — не предусмотрели; может, на другой раз, бабы, а?

— Неча на другой раз, давай теперь, а то с собрания уйдем.

— Дать надо женщинам место в Совете, — поддержал комиссар.

— Да ведь список-то полон, лишек, пожалуй, будет?

— Ничего, — подтвердил комиссар, — включить надо женщин.

— Называйте, бабы, кого? — предложил председатель.

— Настю Новоселову, вдову солдата Егора.

— Есть. Еще?

— Екатерину Егоровну — учительшу!

— Есть. Еще кого?

— Пелагею Маерину!

— Как Пелагею! Постойте! — заволновался Маер. — Коров-то я што ли буду доить?

— Подоишь! Пиши Пелагею, — настаивали дружно бабы.

— Тьфу, оголтелые...

— Ничего, товарищ Маер, хорошая, значит, у тебя баба, раз в Совет выдвигают.

— Да я что же, вот с хозяйством забота...

Включили в список и Пелагею.

Кулаки подсмеивались:

— Ишь бабы в ход пошли, на помощь Советской власти вербуют.

— Приступим, граждане, к голосованию.

— Кто за первый список, что от бедноты с середняками, поднимите руки.

Поднялся лес рук.

— Микола, считай, сколько будет.

Микола залез на скамью и начал считать — четыреста восемьдесят.

— Теперь кто за второй список!

— Тоже мне считать? — спросил Маер.

— Мы сами посчитаем, — заявил Потугин и тоже залез на скамью рядом с Маером.

— Считайте оба, правильнее будет.

— Триста двадцать, — объявил Маер.

— Стой! Прошибка, — заявил Потугин, — пересчитать надо. Вы, бабы, не опускайте рук-то!

Пересчитали снова. Маер молчал, ждал, сколько скажет Потугин.

— Ну, сколько там? — спросил председатель.

— Не хватает што-то, — неуверенно ответил Потугин, — не все пришли, должно... Подождать бы голосовать-то?

— Говори, сколько? — потребовал председатель.

— Триста шестьдесят у меня.

— Чудишь, Потугин, триста двадцать, — уличил его Маер.

— Значит, принят список бедноты, — объявил Стогов.

— За Советскую власть — уррра! — зашумели фронтовики.

— Урра! — зашумело дружно собрание.

Кулаки растерянно поползли по домам.

— Вот те голота!.. Оседлают теперь. Держись, подстригут под гребешок!

— Эх, коноводы, тоже, — упрекали кулаки своих вождей, — проспали.

— Проспали и есть, мать-те в пятку-то, подстригут, подстригут теперь, — волновался Потугин. — Поберечься теперь надо.

В эту ночь кулаки не спали, скот и сундуки с ценным имуществом увозили в таежные заимки.

Первое заседание Зеньковского Совета происходило при многолюдном собрании зеньковцев. В президиуме сидели Стогов, Маер, Бахилов-кузнец, комиссар, Настя Новоселова и учительница.

Комиссар рассказал, какие практические задачи стоят перед Советом и с чего надо начинать.

После комиссара выступил с докладом председатель Знаменского Совета Петруха Еремин.

— Поздравляю вас, дорогие граждане, с Советской властью, которую вы сегодня учредили. А теперь хочу вам рассказать, как мы у себя Советскую власть установили и как она у нас действует. Вернулось поначалу нас с фронта пять человек, ну, думаем, власть надо Советскою установить, а в волости, как и у вас, земская управа сидела. Дорофей Клягин, что всю бедноту в руках держал, председателем был. Сунулись мы к нему, так, мол, и так, Дорофей Ефимович, пора Советскую власть устанавливать, а он нам отвечает: «Чем наша земская народная власть плоха? Али анархию нам в общество ввести хотите? Обойдемся без Советской власти». — «Не хошь волей — неволей введем», — ответили мы ему. «Попробуйте, говорит, я не препятствую».

Ну, думаем, подымем народ. Назначили митинг в воскресенье после обедни. Ждем. Пришло человек десять, а больше и нет никого. Что за притча, почему народ не идет? А Николай Свинягин, кузнец наш, и говорит: «Не соберутся, потому что председатель строго приказал на митинг не ходить. Боятся его».

Ну, думаем, переборем. В эту же ночь двух наших фронтовиков так избили, что еле домой доползли. Вечером в окно кирпичом чуть голову мне не разбили. Туго нам стало, без винтовок на улицу выходить перестали. Группа молодежи, ребята наши, борьбу с самогоном объявили. Забрались к самогонщику Каулю, аппарат разбили. Кауль — жалобу председателю волостной земской управы. Вызвали ребят в волость. Испугались, разбежались ребята, а Ванюшка вдовы Пермяковой пошел. Накричал председатель, на мальчишку, собрались в волости все его собутыльники. Самогонщик тут же начал бить мальца за то, что аппарат самогонный испортили. Избили мальца, потом привязали аппарат Ванюшке на спину и повели по деревне. Мать прибежала к нам в слезах: убьют Ванюшку, помогите. Ну, думаю, все равно. Скликал товарищей, схватили винтовки, выстроились против толпы, навели на них ружья: «Ослобоняй Ваньку, а то залпами крыть будем». Отрезвели, рассыпались как горох. Избитого Ванюшку на руках домой принесли.

Вот какой, товарищи, порядок у нас был. Решили написать письмо во Владивосток, в Совет. Описали наше положение и просили прислать человека на помощь нам Советскую власть установить. Приехал товарищ Морозов, вот что у вас теперь в президиуме сидит. Скрутили мы наших кулаков с его помощью, установили Советскую власть. Дыху теперь кулакам не даем.

Взялись мы перво-наперво за наибольших кулаков наших, стодесятинников. Составили из фронтовиков земельный комитет, который и начал их трясти. Перво-наперво у Дорофея Клягина 500 десятин отобрали, 28 лошадей. Оставили ему 25 десятин да 3 лошади. У других по 80 десятин отрезали, по две лошади оставили, землей бедноту наделили, земельный фонд составили. Лошадей дали солдаткам, вдовам.

Озверели на нас кулаки. Николая Барыкина — председателя земельного комитета из берданы вечером в окно застрелили. Дознались — кулаки Прокудин да Чуснин. Помяли их малость да в город в тюрьму отвезли. Вчерась опять двух членов комитета из берданок ранили, в больнице лежат теперь.

— Пымали кого?

— Нет, сразу не поймали, дознаемся... Мельницу у Кокина, у кулака, конфисковали, так он у казначея нашего Михаилы Рябого амбар сжег. Ригу еще хотел поджечь, да поймали, не успел. Рассвирепел. Всех, говорит, попалю!

Озлились наши, давай, говорят, сами накажем, а то в город их не навозишься. Попало нам за это дело, чуть под суд не угодили. Самосуд, говорят, это. Строго наказали не делать такого.

Попов попотрошили малость. Пришел к нам староста церковный с жалобой на попа. Суммы, говорит, церковные у меня на руках, а поп требует, чтобы я ему их сдал. Зачем, спрашиваю, деньги, батя? Треухову, говорит, прапорщик инвалидный у нас есть, отдать надо, на белую гвардию. Что это, думаю, за белая гвардия, жулики, может, там какие, пришел вот у вас спросить, как быть? А сколько, спрашиваю, денег-то? Почитай, две тысячи скопилось.

Ну и помирились. Деньги забрали в пользу Советской власти, а попа и прапорщика в город увезли, в тюрьму сдали.

Вот, товарищи, мой вам доклад, как мы боролись и строили Советскую власть. Скрутили мы кулаков — кусаются. Винтовки из рук не выпускаем. Видите: я к вам с винтовкой приехал. Такое, товарищи, положение, настороже быть надо, — закончил докладчик, — желаю вашему Совету успеха и дружной работы.

Выслушали доклады председателей молча и с вниманием. От этих эпически спокойно изложенных докладов становилось не по себе.

— Ну и жисть, — проговорил со вздохом старик Марзулка, — ведь какие люди — звери, а не люди.

— Как не быть им зверями, шутка ли, богатства лишиться, проговорил старик Лелин.

— А ты их, дедко, жалеешь? — ухмыльнулся фронтовик Телегин.

— Всех человеков жалко, бога теряют.

— Ишь ты, жалостливый какой, мало тебя Самохватовы трясли? — перебила Настя Новоселова. — Да что это разговорами занялись, дела-то решать надо.

В волостной комитет Совета избрали: Стогова, Миколу Маера, Настю Новоселову, Пелагею Маершу, кузнеца Кралыгу, фронтовика Телегина и середняка Ярыгина Семена.

В земельный комитет избрали фронтовика Жагулина, инвалида Кулигу, Пронина Якова, самохватовского работника и учительницу Екатерину Егоровну.

— Ну вот, товарищи, — обратился Стогов к Совету, — власть исполнительная теперь выбрана. Теперь мы должны власть нашу укрепить, подрезать под корень наших мироедов. А что нам докладчики, соседи наши, рассказали, принять надо во внимание. Первое заседание Совета нашего считаю закрытым.

Расходились с Совета крестьяне взволнованные.

— А учительша наша какая, в земельный комитет пошла, не боится.

— Да-да, умная женщина, что говорить..

— Прогонит теперь Самохватов Якова-то.

— А что мне, — ответил Яков, — век на него, черта, молоть, что ли? Сам теперь уйду, землю буду у общества просить, с Настей жениться сговорились.

— Ах ты, мать-те в пятку, видел ты их, а? — ввязался опять Маер. — Это как же? Земельный комитет на Советской власти женится? Говорили, не надо баб выбирать.

— Ты, Маер, не шеперься и насчет женщин полегче. Вместях работать-то будем, — серьезно заметил Маеру Стогов.

— То-то и есть, что вместях... — пробурчал про себя Маер.

Кулаки зажили беспокойной жизнью. Советская власть пока еще их не тревожила, но они знали о всех ее приготовлениях. Самохватов всем растерянно жаловался:

— Ведь подумать только, Яшка-то? Ведь был скотина бессловесная, что, бывало, на него не навалишь, слова не скажет — везет; сам, бывало, я диву давался, как он терпит. Возьми вот, в земельные члены поступил. Разговаривать научился!

— Сдерет теперь он с нас шкуру. Вот теперь ты, Егор, терпеть будешь, — иронизировал над Самохватовым Потугин.

Самохватов только отдувался.

— Поговорить с нашими теперь надо, чтобы шибко не пугались, поры чтоб ждали.

— Да мы что, как ты, так и мы! Ты ведь наш голова.

— Ладно, подбодряй там, а я ужо покумекаю.

Две недели не тревожили кулаков, они даже привыкать к Советской власти стали. Вдруг неожиданно, ночью, их позвали в Совет. Земельный комитет составил без всякого шума учетную опись земли всех кулаков. Точно определил, у кото сколько отрезать, сколько у кого рабочего скота, инвентаря. Кулаки явились встревоженные. Явились в Совет и все фронтовики, у каждого была винтовка.

— Это что же, на войну собрались, служивые? — выдавливая улыбку, опросил Потугин.

— Кто знает, — загадочно отвечали фронтовики.

— Вот, граждане, — начал Стогов — позвали мы вас, чтобы объявить вам решение земельного комитета и Совета о том, что у стодесятинников и кто побогаче отобрать часть земли; оставить им сколько полагается для личного труда. А также об отобрании части живого и мертвого инвентаря.

— Катарина Егоровна, зачитайте, сколько у кого отобрать.

Учительница взяла длинный список и начала читать:

— У Самохватова Егора Евстафьевича 733 десятины; оставить ему на две души 20 десятин. Отобрать 13 рабочих лошадей, оставить ему двух да одного жеребенка.

— Которого? — задыхаясь, спросил Самохватов.

— От Буренухи, — ответил Яков.

— А от Машки и Игрюнихи забрали? — заревел он на Якова. — Это ты, ты, голоштанник проклятый? Паскуда ты!

— Гражданин Самохватов, не оскорблять Советской власти! — резко оборвал его Стогов. — Говори, да не заговаривайся.

Самохватов обмяк и замолчал.

— Мертвого инвентаря 18 телег, 8 плугов, конную молотилку, все сеялки, грабли и одну веялку... — продолжала учительница.

— У Елагина Трофима 200 десятин земли, оставить на семь душ 35 десятин. Взять рабочего окота семь лошадей...

— У Потугина 180 десятин, оставить на четыре души.

Так были перечислены все шестьдесят кулаков. Кулацкие фронтовики сидели хмурые и ни слова не говорили, не поддерживали, когда те пытались протестовать.

— Ну, теперь, граждане, — обратился к кулакам Стогов, — подпишитесь, что вы согласны с решением Советской власти и никаких препятствий к проведению в жизнь этого решения иметь не будете.

Стогов положил приготовленную подписку на стол.

— Это как же, чтобы собственный разор, да самим же и подписать? Не подпишем, — решительно заявил Потугин.

— Не желаешь? А вы, Иван и Николай Потугины, подпишете?

— Как брат, так и мы — ответили фронтовики Потугины.

— А ну, товарищи, отведите их в холодную, и пусть там приготовят четыре пары лошадей.

Три фронтовика подошли к Потугиным.

— А ну, кругом, марш!

Старик Потугин, дрожал и, растерянно оглядываясь, спрашивал:

— Как же это, граждане... под вооруженной силой?

— Идем.

Подталкивая арестованных фронтовики вывели их из Совета.

— Самохватов, подпишись.

— Я... Да как же это, да силой-то рази можно? — Самохватов взял дрожащей рукой перо и, брызгая чернилами, подписал.

Остальные тоже подходили к столу и подписывали. Когда подписали все, Стогов объявил кулакам:

— С завтрашнего дня начнется обмер земли, а скот и инвентарь свозить в Совет. А теперь идите по домам.

Кулаки расходились по домам молчаливые, подавленные. Несмотря на сговор и подготовку, они оказались застигнутыми врасплох.

Арестованный волостным Советом коновод Потугин был освобожден и вернулся в Зеньковку. Вскоре после его приезда сгорела школа, а вместе с ней сгорели учительница и старик-сторож. Видимо, они были предварительно, связаны. Заместитель председателя волостного Совета Маер, крестьянин-середняк, испугался — «попалят все хозяйство», отказался быть заместителем и вышел из состава комитета. Жена его Пелагея осталась в комитете. Маер стал ее бить, она ушла от него совсем. А через два дня нашли ее на огороде мертвой. Голова ее была загнута назад и привязана ее же волосами к ногам, а шея перетянута шпагатом.

Сначала думали, что это сделал сам Маер, но Яков, бывший батрак, докопался, что это сделано фронтовиками-кулаками Дорониным и Самохватовым.

Характерно, что первые удары кулаки направили на женщин. Объясняется это тем, что женщины взяли в свои руки борьбу с самогоном и у ряда кулаков обнаружили винокурни.

Через неделю после этих событий исчез Яков, бывший батрак Самохватова. Следов Якова не нашли. Дело принимало серьезный оборот.

Решили кулацких вожаков арестовать. Арестовали Потугина, Самохватова, прапорщика Дудана, сына кулака. Ночью кулаки, вооруженные винтовками, напали на Совет, разоружили, а потом убили дежуривших там фронтовиков Зубина, Якимова и Славина, освободили арестованных, подожгли волость, хотели убить Стогова, но он не растерялся и открыл по кулакам стрельбу, убил одного из братьев Потугиных и кулака Гришина. На стрельбу прибежали с винтовками остальные фронтовики. Были убиты еще два кулака. Остальные с освобожденным Потугиным и Самохватовым ушли в тайгу. Были сведения, что восемнадцать кулаков, вооруженные винтовками, скрылись на дальней таежной заимке Потугиных. При мне из фронтовиков организовался отряд в сорок человек и пошел на их ликвидацию.

Все яростнее становились нападки врага, все ожесточеннее шла борьба между двумя лагерями, между старым и новым. Людей, не втянутых в нее, становилось все меньше. Деревня начинала активно бороться за Советскую власть.