Опасная игра

Глава десятая СЛОМАЙ ДОМ, ПОСТРОЙ КОРАБЛЬ

Карина пришла почти вовремя, опоздав всего на десять минут. Но и их хватило Еремееву для весьма мучительных душевных терзаний — предали его или нет.

— Взяла билет на ночной поезд, — объявила она, сбросив с плеча надоевшую за день сумку. Еремеев перехватил ее, и они спустились в уютный погребок, оформленный на манер старомосковского трактира. Официант зажег свечи на их столике, затем принес шампанское, рыбное ассорти и мясо в горшочках. Чуть поодаль пристроился, спустя некое время, и помощник для особых поручений, стыдливо спрятав под столик свои чудовищные башмаки. Карина не обратила на него никакого внимания.

— Я тебя провожу. — Еремеев разлил шампанское по бокалам и те зашумели, словно морские раковины в прибой. — И не поминай меня, пожалуйста, лихом!

— Не буду, — пообещала Карина, налегая на семгу с лимоном. Она тоже зверски проголодалась. — Вообще не буду тебя вспоминать ни добром, ни худом.

— Ну и правильно! У тебя начнется сейчас совершенно новая жизнь. Может быть, лучшая, чем была.

— Старую ты мне, конечно, здорово поломал.

— Что ни делается, все к лучшему. Кто-то сказал, что жизнь — это самый большой зал ожидания. Я бы уточнил — анфилада залов ожидания. И ты просто перешла сегодня в новый зал. Будет новый город, новые люди, новые знакомые, новые любови. Главное, что продолжение следует. Тебе ничего не поздно начать сначала.

— А тебе?

— Я уже столько раз начинал…

— Ну и как?

— Как видишь. С переменным успехом.

— У тебя тоже «продолжение следует». Это главное. Хуже, когда — все, тупик.

Еремеев снял со свечи восковой натек, размял его в пальцах.

— Тупиков, пока человек жив, не бывает. Всегда ищи дверь в стене тоннеля. Вот за нее и выпьем. За дверь!

Прощальный обед прошел без эксцессов. Они благополучно вышли из погребка и побрели вниз по Столешникам. Артамоныч шел за ними следом. Еремеев впервые за эти дни почувствовал себя спокойнее — его спина была прикрыта. Он даже развеселился и купил дурацкую игрушку-хохотушку — «мешок со смехом», и смехом весьма заразительным.

— А ты нашел свою дверь в стене тоннеля? — спросила его Карина.

— Пока ищу. Кстати, я хочу познакомить тебя со своим помощником для особых поручений.

Еремеев подозвал жестом Артамоныча и представил Карине.

— Что, тоже из ФСК? — насмешливо спросила она.

— Почти, — скромно заметил глава фирмы «Золото Колчака». — Он только что из спецкомандировки, не успел сменить обувь.

Артамоныч взял у Еремеева дорожную сумку и перевесил на свое плечо. Они зашли в магазин и выбрали ему итальянские полуботинки. Но помощник по особым поручениям, оказалось, с детства мечтал о кроссовках, и умолил их купить ему пару белых болгарских «маратонок». Продавщица с изумлением пронаблюдала смену лагерных «говнодавов» на спортивную обувь, происшедшую на ее глазах, и сердобольно подсказала, где поблизости можно приобрести носки и носовой платок. Через полчаса Артамоныч был экипирован с иголочки и радостно притоптывал пружинистыми подошвами:

— Да в таких шузах до Иркутска добежать можно!

— А что, — обратился Еремеев к Карине, — может, поедешь с нами золото Колчака искать?

— А это куда?

— В Иркутск, — охотно сообщил Артамоныч.

— Иркутск — это где? — обнаружила зияющую брешь в географических познаниях Карина.

— Это примерно там, где Венеция, — пояснил Еремеев. — Только в обратную сторону.

— В Сибири, что ли? Нет. Лучше пригласите девушку покататься на яхте! — кивнула Карина на объявление с изображением паруса. Компьютерная распечатка была наклеена на водосточную трубу на углу коммерческого банка, мимо которого они проходили. Еремеев прочитал текст, потом еще раз и еще раз.

«Вниманию господ яхтсменов, туристов и путешественников!

Срочно продается крейсерская яхта с комфортабельной каютой (все бытовые удобства: газ, санузел, душ, телевизор, радиотелефон). Яхта снабжена шведским дизелем фирмы «Вольво». Постройка польская. Стоячий и бегучий такелаж — английской работы. Полный комплект парусов рижского производства. Общая парусность 40 квадратных метров. Район плавания не ограничен. Стоянка на Пироговском водохранилище.

Цена — договорная.

Телефон для справок… Спросить Александра Яковлевича».

Судя по девственно целой бумажной бахроме с телефонами, никто из посетителей коммерческого банка не собирался звонить владельцу чудо-яхты.

— Слабо купить? — подзадоривала Карина.

Вместо ответа Еремеев оторвал бумажку с телефоном и направился к ближайшему автомату. Похоже, что в стене его житейского тупика и в самом деле прорисовалась дверь. Он еще боялся в это поверить. Телефонный диск вращался как рулетка судьбы. Что если в этих цифрах, которые он сейчас набирает, зашифровано его счастье?

— Слушаю вас внимательно! — раздался в трубке певучий голос весьма немолодого человека.

— Александр Яковлевич? По объявлению насчет яхты.

— А вы ее хотите купить?

— Да.

— А у вас хватит денег?

— Надеюсь.

— Я тоже всю жизнь надеюсь… Эх!.. Так я тоже надеюсь, что вы ее купите. А зачем вам яхта?

— Для души.

— Это вы совершенно правильно сказали. Яхта не может быть для дела. Только для души. Сразу видно — понимающий человек. Вы умеете ходить под парусом?

— Я кончал Военно-морскую медицинскую академию.

— Так вы еще и врач! А по какой, простите, части? Не уролог?

— Нет. Хирург. В Нахимовском училище нас учили ходить под парусом, я был старшиной шлюпки.

— Это великолепно! Но вы знаете, что старшина шлюпки и яхтенный капитан, как говорят в моей родной Одессе, это…

— …две большие разницы.

— Боже, можно подумать, что вы одессит.

— В академии я сдал экзамены на яхтенного рулевого 1-го класса.

— О, но это же совершенно меняет дело! Вы же наш человек! Вы меня простите, что я так вас расспрашиваю, но я хочу, чтобы моя «Санточка» попала в хорошие руки. Вы понимаете? Продать яхту — это все равно, что выдать замуж дочь. У вас есть жена?

— Нет. Я дважды холостяк.

— Замечательно! Вы просто тот человек, которому я мечтал продать «Санточку» за полцены. Да я продаю ее за полцены, потому что очень срочно… Я должен ехать на историческую родину. Только поэтому. Да у меня и в мыслях не было, что я когда-нибудь буду продавать яхту. Но это жизнь… Вы же сами знаете эту жизнь.

— Простите, а за сколько вы ее продаете?

— Если я вам скажу ее настоящую цену, так вы повесите трубку. Но я уступаю вам за полцены. Вы меня поняли? За половину. Почти даром. Считайте, что это подарок судьбы за счет бедного фармацевта.

— И все-таки сколько?

— Давайте мы этот вопрос решим на борту яхты. Вы же должны ее посмотреть, я так понимаю?

— Это можно сделать сегодня?

— Для вас — никаких проблем. Яхта стоит на Пироговском водохранилище. Это с Савеловского вокзала до станции Водники… Или вы поедете на машине?

— Я подумаю.

— Вы в самом деле собираетесь покупать яхту?

— Да. Я же сказал.

— Просто удивительно, откуда в наше время у людей такие деньги… А, понимаю, — вы из «новых русских». Тогда, конечно же, вам лучше ехать на машине, чем трястись в моторном вагоне, набитом красно-коричневым элементом. К сожалению, я свою «Тойоту» уже продал и не могу вас подвезти. Но если вы за мной заедете на Лесную, я покажу вам кратчайшую дорогу.

— Хорошо. Ваш адрес?

— Вы лучше скажите, какая у вас машина, и я сам выйду к вам. Вместе с сыном.

— Я еще не знаю, какая из моих машин свободна.

— В любом случае подъезжайте к военкомату на Бутырской. Откройте багажник. И мы к вам сразу подойдем.

— Через полчаса буду на месте.

— Ой, как это хорошо — иметь дело с военным человеком! Люблю точность. До встречи!

Еремеев пересказал Карине суть разговора и условия встречи.

— Будешь моей дочерью.

— Хорошо, папочка.

— А машину с личным шофером сейчас отловим.

Водитель микроавтобуса «понтиак», паренек лет двадцати, охотно согласился за пятьдесят долларов сыграть роль личного шофера и ехать за город. Как и было условлено, у военкоматских ворот к «понтиаку» с открытой задней дверцей вместо багажника подошли двое — востроглазый пожилой человек в тонкокожей черной куртке, прекрасно оттенявшей серебро седых висков, и качок в зеленых слаксах и батнике вольного покроя — такой же «сын», надо было полагать, как и новоявленная «дочь» Еремеева.

— Так вы с дамой? — приятно удивился Александр Яковлевич.

— Дочь. Карина, — коротко отрекомендовал спутницу покупатель яхты.

— Боже, какая прелесть. А мою яхту зовут «Санта Марина». Почти «Санта Карина». Меняю! Меняю! «Санта Марину» на просто Карину. Отдайте мне, любезнейший, свою дочь и забирайте свою яхту. По рукам?

— Решим на месте, — пообещал Еремеев. — Меня зовут Олег Орестович. А вашего сына?

— Алик. Просто Алик. Он очень застенчивый и неразговорчивый. Я надеюсь, он нам не помешает?

— Так же, как и мой помощник.

Все расселись, и «понтиак» с дымчатыми стеклами помчал по Дмитровскому шоссе. В Долгопрудном он свернул на грунтовку, ведущую в прибрежный лесок, а за железными воротами, которые растворились благодаря клубной карточке Александра Яковлевича, открылась небольшая, но очень уютная яхтенная гавань с дощатыми пирсами. У самого дальнего из них застыл в зеленоватой воде изящный кораблик из красного дерева. Овальные иллюминаторы рубки были задернуты красными же шторками. Мачта с краспицами, обтянутая штангами и вантинами, походила на стрелу туго натянутого лука. Фармацевт-яхтсмен спустился в кокпит и, отыскав на связке нужный ключик, открыл дверцу каюты. Еремеев с благоговением спустился по деревянному трапику в салон и подал руку Карине. Та с нескрываемым восхищением обводила взглядом раскладной столик меж мягких рундуков диванов, удобные ниши-полки, газовую двухконфорочную плитку на подвесах. Особенно умилила ее небольшая мойка с кранами теплой и холодной воды. Над столиком в специальном гнезде на основании мачты, проходившей сквозь салон, был закреплен мини-телевизор «Шилялис».

Там же, на мачте, Еремеев углядел заводскую табличку, из которой явствовало, что «Санта Марина» была построена в Польше пятнадцать лет назад. Эта информация его слегка озадачила. У кораблей — лошадиный век, так что возраст краснодеревной красотки приближался к пенсионному. Но все же игрушка была хороша. О такой и не мечталось…

В носовой переборке была распахнута овальная дверца ростом с десятилетнего ребенка, и Еремеев, пригнувшись и собравшись, осторожно пролез в носовую часть яхты, где слева, за точно такой же дверцей, обнаружилась сверхтесная душевая с крохотной умывальной раковиной. В смежной выгородке поблескивал нержавеющей сталью лилипутский унитазик. Выбравшись из санузла, будущий владелец всей этой роскоши отдернул плотный бордовый занавес и увидел носовой кубрик. Почти все его треугольное пространство занимало треугольное ложе, на котором могли бы улечься веером — головой к голове — три человека. Сверху, через стеклянный световой люк, закрытый зеленым фильтром, на желтые диванные подушки лилось зеленое солнце майского вечера.

Еремеев вернулся в салон, где Александр Яковлевич уже расставлял кофейные чашечки. На газовой плитке грелась медная турка.

— Ну, так что? — спросил он. — Вам понравился мой пароход?

— Да. Я бы хотел его приобрести.

— Так назовите свою цену.

— Свою цену я буду называть своим вещам. Яхта ваша и цена ваша.

— Разумно. Если я вам назову пятьдесят тысяч долларов, вас это очень расстроит?

Еремеев озадаченно замолчал. Этот старый одессит как будто заглянул в его чемоданчик и пересчитал всю наличность. Можно, конечно, выложить все баксы и сегодня же стать владельцем этой немыслимой яхты. Но на что жить? «А домик у моря? Так это еще лучше, это — домик на море… Отдать? Ну, Еремеев, решайся! Это роскошный шанс начать жизнь заново. И как начать!»

— Вы так молчите, как будто вас не устраивает моя цена?

Александр Яковлевич разливал кофе по чашечкам. Карина не поднимала глаз. Артамоныч, напротив, поедал голубыми очами то продавца, то покупателя.

— Я бывал на Ближнем Востоке, — начал Еремеев издалека. — Там сочли бы за оскорбление, если бы покупатель принял сразу названную цену и не стал бы торговаться.

— Торгуйтесь! Ваша цена.

— Тридцать пять.

— Безбожно мало. За такой пароход! У меня корпус из красного дерева.

— Но ему уже пятнадцать лет.

— Он еще столько же прослужит. Вы посмотрите, какой дизель. Он же выпущен в прошлом году. Я под ним катера обгонял… Здесь жить можно круглый год. Это же плавучая квартира из двух комнат!

— Двухкомнатная квартира столько и стоит — тридцать пять.

— Но вы же не поплывете в двухкомнатной квартире на Ямайку или на Кипр?!

— Это верно. Кладу сорок.

— Вы добавили пять тысяч. Я сброшу столько же. Сорок пять.

— Сорок.

— Вы меня грабите. Вы пользуетесь моими несчастными обстоятельствами. Я бы никогда не стал продолжать наш разговор, если бы услышал вашу стартовую цену.

В разговор вмешалась молчавшая доселе Карина:

— Но это же нормальная среднерыночная цена — тысяча долларов за квадратный метр.

— За квадратный метр чего? — уточнил Александр Яковлевич.

— За квадратный метр парусности. У вас в объявлении указано: площадь парусности — сорок квадратов.

— Ай, молодэц! — вскричал яхтовладелец почему-то с кавказским акцентом. — Вот дочь, достойная своего отца. Сорок метров — это без спинакера. Накиньте пять тысяч за спинакер.

— Без спинакера обойдемся, — стоял на своем Еремеев. Он выложил на столик увесистую кипу стодолларовых купюр, вырученных за «арчу». Он знал — вид денег иногда бывает последним аргументом в затянувшемся торге.

— Проверьте, здесь ровно тридцать. И вот вам еще десять, — стал отсчитывать он из другой пачки, полученной сегодня за квартиру. Пальцы Александра Яковлевича сами собой потянулись к бледно-зеленым бумажкам. Он стал пересчитывать. Алик проверял отсчитанные бумажки маркерным карандашом — на фальшивость.

— Черт с вами! Грабьте бедного мигранта. Если бы не эта проклятая спешка!.. Но беру с вас слово! Дайте мне слово!

— В чем?

— В том, что не позже двух лет вы обязательно придете на «Санточке» в Хайфу, чтобы я мог убедиться, что она жива и здорова, что она в хороших руках. Вы не представляете, что такое продать яхту. Это не мотоцикл и не квартира. Это живое существо. Продайте мне свою дочь! Что, дрогнуло сердце? Вот и у меня дрожит.

Он достал из кейса бланк купчей, заполнил его, расписался, затем заверил документ в бухгалтерии яхт-клуба, вручил купчую Еремееву вместе с ключами от яхты, молча набил кейс долларами. Он встал, обвел взглядом салон.

— Телевизор я возьму с собой. Он не входит в комплект бортового оборудования. И кофейный сервиз тоже. На память о «Санточке».

Карина помогла ему упаковать чашечки.

— Ваш шофер сможет отвести нас с Аликом домой? — спросил Александр Яковлевич. — Но только без вас.

— Нет проблем.

— Тогда до встречи в Хайфе! Не надо нас провожать.

Александр Яковлевич и Алик покинули борт яхты. Еремеев, Карина, Артамоныч, слегка ошеломленные скоростью сделки и грудами денег, только что лежавших на столике, молчали.

— Ты сумасшедший, — подытожила, наконец, общее мнение Карина.

— Где твой билет на поезд? Я доставлю тебя в Ростов на яхте.

Карина вытащила из паспорта голубую бумажку и отдала ее капитану «Санта Марины».

— Когда отбываем, сэр?

— Как только заберем Дельфа.

— Я могу занять свою каюту?

Еремеев предусмотрительно распахнул овальную дверцу, и девушка протащила за собой дорожную сумку.

— Так покупочку-то надо обмыть, — пришел в себя Артамоныч. — А то рассохнется лодка-то.

— Обмоем. Но сначала сдай оружие вместе с распиской.

Помощник по особым поручениям с большим облегчением расстался с «браунингом».

— А теперь тебе еще одно боевое задание. Съездишь в Хотьково, отвезешь по адресу письмо, которое я напишу, расскажешь человеку все, что ты сейчас видел и привезешь его завтра сюда, если он согласится.

— А если не согласится?

— Переночуешь у него и вернешься сюда сам к пятнадцати ноль-ноль.

Еремеев присел за столик, вырвал еще одну страничку из следовательского блокнота и стал писать:

Запечатав послание в конверт и рассказав, как отыскать в Хотькове бывшего майора Тимофеева, Еремеев проводил гонца до железных ворот с якорями.

— Да, вот еще! Сдашь билет до Ростова. Деньги возьми на леденцы.

— Есть.

Вчерашний бомж, похоже, с удовольствием вживался в новую социальную роль.

На обратном пути Еремеев встретил начальника яхт-клуба.

— Так, значит, на сорока сторговались? — спросил энергичный малый лет сорока в бело-синей бейсболке.

— На сорока.

— Вообще-то ей красная цена — двадцать пять.

— Может быть, — пожал плечами несколько огорченный Еремеев. — Я не каждый день покупаю яхты.

«В конце концов, — сказал он себе в утешение, — я не спортинвентарь приобрел. Иногда за дверь в стене тоннеля можно и полжизни отдать. За идеи надо платить».

— За идеи надо платить, — повторил он вслух.

— Идеи носятся в воздухе, — усмехнулся начальник яхт-клуба.

— Радиоволны тоже носятся в воздухе. Но чтобы ловить их, нужен приемник. А радиотехника нынче в цене.

— Ну-ну… — усмехнулся хозяин тихой гавани. — Вы раньше в каком клубе состояли?

— В СК ВМФ, — небрежно бросил Еремеев и постепенно перевел разговор на другую тему; в военно-морском клубе он состоял на заре курсантской юности. — А что, за шлюзование надо платить?

— Сейчас за все надо платить. В том числе и за вашу стоянку у нас. За последние три месяца. А также за месяц вперед, если будете пользоваться нашим пирсом и нашей охраной.

— Пользоваться не буду. Завтра-послезавтра ухожу.

— Не забудьте взять разрешение на выход. «Санта Марина» числится пока за нашим клубом. Кроме того, вам надо перерегистрировать ее в комиссии по маломерному флоту.

«Господи, и тут тебе никакой свободы! Вот уж поистине страна запретов, советов и заветов».

Зато Карина встретила его с блестящими глазами:

— Слушай, здесь все есть. Даже зеркало! Нам нужно купить постельное белье, телевизор, кофейный сервиз и какой-нибудь еды!

За всем этим они отправились в город, бывший когда-то воздушной гаванью дирижаблей. У долгопрудненского универмага они наняли одичавшего от беспассажирья таксиста и принялись загружать багажник свертками, коробками, пакетами.

— Подушки не надо, там есть, — распоряжалась Карина как заправская домохозяйка. — Возьмем только наволочки — вот эти, в цветочек, и одеяла. Там есть, но грязноватые.

Вместо «Шилялиса» купили южнокорейскую магнитолу и кучу батареек к ней, кофейный сервиз на пять персон, несколько пачек немецкого молотого кофе, головку голландскою сыра в красном воске, упаковку консервированной сладкой кукурузы, дюжину банок с китайскими сосисками, три палки финской салями, десять пачек итальянских спагетти, пять банок греческих маслин, десять плиток австрийского орехового шоколада, семь упаковок немецкого фруктового йогурта, семь связок боливийских бананов и буханку бородинского хлеба. Потом добавили к этому две бутылки полусухого «Спуманте», бутылку ликера «Киви», баллончик взбитых сливок, кетчуп, десять коробок «Геркулеса» для Дельфа. Остальной провиант для похода, газовые баллоны и запас соляра для дизеля решили заготовить завтра.

Карину охватил гнездостроительный восторг, и он передался и Еремееву.

Последнее, о чем они вспомнили весьма кстати, были соль, спички и свечи. Так что ужин состоялся при свечах. Но сначала Еремеев запустил дизелек и увел яхту в сторону бухты Радости, где встал на якорь метрах в десяти от бездомного, слегка заболоченного берега.

Заливались и щелкали ошалелые майские соловьи, поплескивала в борт волна от проносившихся мимо «Ракет»; Карина стелила в носовом кубрике постель — одну на двоих, а Еремеев открывал банки со сладкой кукурузой и маслинами, резал сыр и зажигал свечи на столике посреди салона.

— Что, будем разбивать шампанское о борт? — спросила Карина, выходя из овальной дверцы.

— Не обязательно.

Они выбрались в кокпит, Еремеев пальнул пробкой в сторону берега и обильная пена оросила палубу, рундуки и румпель.

— За что пьем, опять за дверь?

— На сей раз, — задумался на секунду Олег, — за новый зал ожидания, в который мы только что вошли.

— У тебя тосты какие-то вокзальные. Нет, чтобы за прекрасных дам.

— А можно тост-поцелуй?

— Как это?

— А вот так.

Они стали пить из одного бокала, соприкасаясь губами, и последний глоток шампанского сам собой перешел в поцелуй. Соловьиный поцелуй…

Они раздевались под музыку Джеймса Ласта. Световой люк лил на новые простыни зеленые сумерки почти что белой ночи. Яхта слегка покачивалась то ли от волн проходящих в стороне теплоходов, то ли от порывистых движений Карины… Ее поджатые раскинутые ноги походили на белые крылья большой бабочки, которая отчаянно пыталась взлететь…

Потом он приоткрыл люк, и в каюту снова ворвались соловьиные трели…

— Ну что, в Венеции было лучше?

Она откликнулась не сразу.

— Там все было по-другому… Это нельзя сравнивать…

— Ну, конечно, где уж нам…

— Нет, не в этом дело! Небо другое, звезды другие, море другое, другой язык, другая музыка… Но здесь как-то спокойнее. Вот веришь, я впервые за последний год по-настоящему расслабилась… Нет, не то слово! Ну, как будто камень с души спал. Страшный был камень. Он и в Езоло давил… И вот — ничего. Я как на острове. Сюда никто не доберется…

Она тревожно привстала на локте:

— Нам нужно уплывать и как можно быстрее! Они сказали, что из-под земли тебя достанут. Они все могут! У них все схвачено.

— Но я же не передал дело в ФСК…

— Да плевать им на ФСК! Ты порошок им не вернул. Знаешь, сколько он стоит? Десять таких яхт можно купить с яхт-клубом в придачу.

— Не так уж много его и было.

— Да ты знаешь, ЧТО это такое?

— Знаю, арча.

— Сам ты арча! Это же… Это… — осеклась Карина.

— Ну, говори, говори… — зарылся он лицом в завесу ее волос.

— Это бетапротеин.

— Ну и что? Я думал — наркотик.

— Один грамм бетапротеина стоит на мировом рынке дороже золота — семьсот тысяч долларов.

— Да там и было каких-то десять граммов.

— На семь миллионов долларов там было.

— А я в унитаз свой высыпал.

— Ну и поздравляю. Лучше бы ты его из чистого золота отлил.

— Да что это за штука такая? С чем его едят?

Карина рывком высвободила волосы, села, обхватив колени.

— Я не знаю, для чего нужен этот препарат, но его добывают из человеческого мозга. И только из человеческого! Ты меня понял? — почти закричала она.

— Понял. Все понял. Только успокойся. И забудь про все, про свою фирму, про этот альфа-бета-гаммаглобулин… Ничего этого больше нет. Мы вышли из игры. Мы оставили их с носом. Завтра-послезавтра нас здесь не будет. Ну, скажи, может им такое в башку прийти, что мы с тобой уплыли от них на белом катере к едреной матери?! Скажи?

— Думаю, нет…

— Ну вот, видишь! Товарищ, мы едем да-але-око, подальше от этой Москвы! — дурашливо пропел Еремеев и потянулся за недопитым шампанским.

— Я хочу в душ! — Карина с трудом втиснулась в кабинку, оклеенную пластиком под голубую плитку. Горячая вода шла только при работе дизеля, нагреваясь в системе охлаждения, и Еремеев нагишом вылез в салон включать двигатель. Шестицилиндровый «вольво» легко запустился от танкового аккумулятора, стоявшего под деревянным трапиком. Карина блаженно взвыла, когда первые горячие струйки пробежали по спине. Но взвыли где-то еще, совсем рядом. Еремеев вылез в кокпит и увидел голую девушку, за которой гнались трое парней. Судя по шашлычному костерку и стоявшей поодаль красной «ниве», они привезли ее на пикник. На «пихник» — по жаргону подонков. Жертва с воплем о помощи вбежала в воду и поплыла к яхте.

— Помогите! Помо… — захлебывалась девушка в фонтанах брызг, взбивая их бешено, но бестолково работающими руками. Один из парней, самый рослый, слегка замешкался, сбрасывая джинсы, но через несколько секунд кинулся в воду. Он плыл быстрыми саженками и, конечно же, настиг бы добычу, если бы Еремеев не протянул руку девушке и не втащил бы ее по кормовому срезу в кокпит. В пьяном угаре, в азарте погони рыжий детина вскарабкался было тоже, ухватившись за неспущенный трап, но Еремеев почти что каратистским ударом ноги сбросил его в воду. Под яростные матюки за бортом он включил муфту гребного вала, и яхта медленно двинулась прочь, волоча невыбранный якорь.

— Правь от берега! — сунул он румпель в руки трясущейся от холода и страха беглянки, а сам пробежал на нос к якорному тросу. Не успел он выбрать и двух метров, как над головой жар-птицей шорхнула красная ракета, ударилась о воду, разбившись на сотни огненных брызг. Палили с берега из ракетницы с пьяной дури и от бессильной ярости, стараясь попасть в борт уходящей яхты. Еремеев не стал втаскивать якорь, а как только он оторвался от грунта, быстро намотал трос на бронзовые кнехточки и кинулся в кокпит, радуясь еще одному промаху.

— Марш вниз! — крикнул он девчонке, и та, сверкнув мокрыми ягодицами, нырнула в салон. Навстречу ей вышла из душа изумленная Карина.

«Не слишком ли много нагих дев на одном пароходе?» — не удержался от веселой мысли Еремеев, пригибаясь от зеленой ракеты. Вспомнил, как выглядят термические ожоги и пожалел, что не удосужился посмотреть в бортовую аптечку.

«Завтра первым делом запасу медикаменты!» — пообещал он Ангелу-хранителю. В четвертый раз стрелять не стали, яхта уже вышла за пределы досягаемости. Но матерные крики и угрозы долго еще были слышны на открытой воде. Еремеев ушел к другому берегу и там, под сосновым обрывом, выключил дизель и сбросил недовыбранный якорь.

Карина уже успела одеть спасенную в свою юбку и свитер, и та, собрав в узел мокрые волосы, грела пальцы о большую кружку с горячим чаем.

— Ее зовут Лена. Ей двадцать один, и она учится на третьем курсе журфака, — сообщила Карина, делая бутерброды. — Они ее хотели трахнуть втроем.

— Да уж не трудно было догадаться. А кто они?

— Ф-ф-фирмачи… — тщетно пыталась унять дрожь в губах Лена.

— Фирмачи-басмачи..: — Еремеев плеснул ей в чай толику ликера. — Надо ж знать, с кем в машину садишься.

— Они сказали, что мы едем к их подругам. День Победы отмечать.

— Этот День Победы… Н-да… Есть хочешь?

— Очень!

— Это от стресса. Ешь, не стесняйся.

— У вас тут так здорово! Вы нудисты, да?

Только тут Еремеев спохватился и, быстро навернув набедренную повязку из полотенца, проскочил в каюту.

— Не совсем еще, — усмехнулась Карина. — Тренируемся только.

Лене постелили в салоне на диване по левому борту.

— Тебя мама не хватится? — поинтересовался Еремеев, закрывая вход в салон.

— Я в общаге живу, на Стромынке.

— А мама?

— В Ульяновске.

— Мы через Ульяновск будем проходить. Не хочешь с нами?

— Хочу, но у меня сессия.

— Ну тогда — спокойной ночи!

Ночь и в самом деле выдалась умиротворяюще нежной, Еремеев разве что в детстве испытывал подобный покой. Тихо похлюпывала вода под скулой яхты, мягкое ложе колыбельно покачивалось, Карина слегка посапывала, уткнувшись носом ему в плечо, сквозь зеленое стекло палубного люка заглядывали в каюту зеленые звезды. Фантастически насыщенный день завершался сказочной ночью. Такого дня еще не было в еремеевской жизни: утром проснуться в хотьковской баньке, чтобы вечером уснуть в каюте собственной яхты.

«А может, я немного того? Так лихо расстаться с квартирой? А жить теперь где? Ну, летом-осенью здесь, на яхте. А зимой? Все же замерзнет, яхту надо поднимать… А в следующем году? Или ты рассчитываешь жить только до осени?»

В этой бесконечной череде тревожных вопрошений он сразу же уловил нотки материнского голоса. Только мама умела так обстоятельно причитать. Он прислушался к себе, пытаясь услышать доводы отца — так ловят в эфире нужную радиостанцию. Он умел это делать, слыша в себе почти явственно токи то отцовской, то материнской крови. Отец долго не отзывался, потом заговорил:

«Все правильно, мать. Москва ему теперь надолго заказана. Да и не сошелся на ней клином белый свет, на твоей Москве. У парня голова есть, это главное. На подводной лодке не пропал, на яхте тем более не пропадет. Меня другое волнует: не поступился ли он честью своей, не бросил ли товарищей, не сбежал ли с позиций?»

«Ну, батя, ты в своем репертуаре… Был Афган, и я там три года под пулями отпахал. Себя проверил. Знаю, под обстрелом залягу, но назад не побегу. А сейчас — тебе такого не снилось! И хорошо, что ты не дожил до этих времен. Ни фронта, ни тыла, ни своих, ни чужих. Все смешалось. Народа нет — есть стадо: кто быстрее добежит до кормушки. И ринулись, подминая все и вся. Оборзели все. И я не позиции бросил, а вышел из игры. И красиво вышел. Не хочу быть ткачом голого короля. Пусть другие, кому совесть позволяет, шьют ему одежду из ничего. Были «русские без отечества» — эмигранты. А мы — «русские без государства». С отечеством, но без государства. Наверное, это еще хуже, чем быть изгоями. Государство меня предало, откупившись пятью бутылками ваучера. Ну, так и я этой бандитской власти на пять бутылок давно наслужил. И деньги свои я добыл, как добывают трофеи в бою. И не суди меня за них, не у честных людей взял».

«Нет, Еремеев, деньги ты взял вот у этой девчонки, которая так доверчиво спит под твоим боком. Знаешь, как это называется? Сутенерство. Ты — альфонс, Еремеев».

«Ни фига! Деньги — ее. Но они — криминальные, грязные, нечестные».

«У путан тоже деньги криминальные. Но некоторые мужики живут на них припеваючи».

«А я ее деньги ей же во благо обратил. Она на этой яхте в новую жизнь пойдет. Может быть, это еще наше общее имущество будет. Вот женюсь на ней… И женюсь. Что тогда скажешь?»

«И женись. Но для создания вашего общего имущества ты, Еремеев, использовал беззаконное право действовать по схеме противника».

«Господи, вот занудство-то. И зачем я только в юридическом учился!.. Да, использовал! Но в неправовом государстве, как наше сегодня, отсутствие законов равно для всех. Каждый сам создает свой Уголовный Кодекс».

«Но ведь это анархия!»

«Анархия. До тех пор, пока не победит самый приемлемый для всех, самый справедливый кодекс жизни».

«А ты считаешь свой кодекс самым справедливым?»

«Ну, может быть, не самым. Во всяком случае, если голодный человек отбивает у волка похищенного им ягненка и съедает его, это не преступление».

«Это закон джунглей».

«Да. Мы все сегодня в джунглях. Самое главное — остаться в джунглях человеком. Именно поэтому я, — тут он покрепче обнял спящую Карину, — возьму ее в жены…»

С этой счастливой мыслью он и уснул.