Опасный маршрут. Повесть

ГЛАВА ШЕСТАЯ
1

Николай Аксенчук мог надеяться только на всем известную доброжелательность профессора Вольского. Войдя к нему в кабинет, Аксенчук схватился рукой за лоб и пошатнулся.

- Что с вами? - обеспокоенно спросил Вольский.

- Ничего, ничего… - Будто собрав последние силы, Аксенчук подошел к столу.

Вольский протянул ему стакан воды:

- Садитесь, выпейте.

Аксенчук судорожными глотками осушил стакан и устремил на Вольского молящий взгляд:

- Сергей Дмитриевич, я пропал. Мне лучше не жить, - заговорил он тихо и жалобно. - Я виноват. Знаю. Но я умоляю вас по-человечески задуматься о моей судьбе. Выброшен из такого института. Это же конец. Да, да, Сергей Дмитриевич, конец. А ведь я только-только вступил в жизнь. Вот я выйду сейчас из института, и за его дверью останется все - и прошлое и будущее. Что делать? Лезть в петлю. Да, да, лезть в петлю… - Аксенчук замолчал, обхватив голову руками.

- В петлю - это чепуха. Вы человек молодой, у вас впереди вся жизнь… - Для Вольского этот разговор был тяжелым испытанием. Еще с утра он думал о нем как о необходимости, которой нельзя избежать, и собирался провести разговор быстро и решительно. Но так не получилось, и вот теперь надо утешать и успокаивать уволенного. - Вы прекрасно устроитесь на другое место и будете работать.

- Да кто же меня возьмет, Сергей Дмитриевич? - почти с рыданием воскликнул Аксенчук.

- Верно, устроиться будет нелегко. Но наказание есть наказание. И оно вас, молодого специалиста, научит на всю жизнь. А в конце концов вы все-таки устроитесь и будете работать.

- Сергей Дмитриевич, я вам даю слово! Честное слово! Такое никогда больше не повторится. Ну, объявите мне самый строгий выговор! Только не выгоняйте! Не губите мою жизнь!

- Нет, товарищ Аксенчук, приказ уже подписан, - как только мог решительно произнес Вольский. - Поступить иначе я не могу. Вы задумайтесь, что произошло. Вы знаете, над чем работает наш институт. И вдруг сотрудник такого института не выполняет данного ему поручения и не выполняет, видите ли, только потому, что о поручении он забыл.

- Сергей Дмитриевич, я не забыл! Ведь поручено было мне и Добровольскому.

- Перестаньте! - Вольский рассердился - он больше всего на свете ненавидел всякую ложь. - Как можно? Тревожиться о своей судьбе и при этом лгать? Лгать не только мне, но и самому себе! Вы же отлично знаете, что поручение давалось вам. Именно вам… А Добровольский должен был как старший научный сотрудник только присмотреть за этим делом. И вы поймите, что означает ваша забывчивость, когда мы заняты делом столь важным для всего государства?

- Сергей Дмитриевич, простите за невольную ложь. Я спасаю жизнь, хватаюсь за что попало… - хитрил Аксенчук. - Но ведь факт, Сергей Дмитриевич, что порученное мне дело составляло такую маленькую и такую маловажную частность, что…

- В нашем деле маленьких частностей нет, - перебил его Вольский. - Словом, мы с вами напрасно тратим время. Приказ подписан, и отменять его я не собираюсь. Сдайте секретарю все служебные документы.

- Тогда всё. Конец! Конец!.. - Аксенчук встал, раскачиваясь точно от боли.

Вольский старался на него не смотреть, боялся, что в последнюю минуту сжалится и уступит.

- Всё. Простите, профессор, за беспокойство, - прошептал Аксенчук и, шатаясь, пошел к дверям.

И тут Вольский не утерпел:

- Будете устраиваться на работу, пусть оттуда мне позвонят - я вас поддержу.

Аксенчук, ничего не сказав, вышел из кабинета…

Катастрофа, постигшая Аксенчука, не была случайной. Из всего, что с ним произошло, самое страшное было, пожалуй, то, что он не сознавал до конца своей вины и не понимал, что к катастрофе он сам шел все последние годы своей жизни.

Николай Аксенчук лишился матери, когда ему не было еще десяти лет. Отец второй раз не женился и всю свою любовь отдал единственному сыну. Видный хирург, спасший от гибели сотни людей, он своей слепой любовью, уверенностью, что он растит необыкновенного мальчика, постепенно вел сына к гибели. Не знавший ни в чем отказа, Николай уверился, что любой его проступок будет прощен, и он рос убежденным, что ему предназначена какая-то особая, легкая и красивая жизнь. Собственно, так он и жил вплоть до внезапной смерти отца два года назад. Юноша он был способный, без особого труда учился в школе и затем в институте. Он даже был по-своему талантлив - на последнем курсе института предложил идею нового измерительного прибора для испытания металла на прочность, за что был премирован и что в конечном счете помогло ему и устроиться в институт Вольского.

Но умер отец, и сразу оказалось, что жизнь нелегка… На веселую жизнь своих денег Николаю уже не хватало. Одна квартира съедала почти треть его зарплаты. Сразу поредел круг его веселых друзей - все они, еще вчера одолевавшие Николая звонками, предлагавшие миллион «вечерних идей» и так любившие козырять, что в их обществе имеется «молодой физик из засекреченной области», стали звонить ему всё реже и реже: «секретный физик» без денег им был не нужен. Как-то Аксенчук встретил на улице одного из своих недавних друзей и спросил, куда они все пропали.

- Вся-то наша жизнь - игра, - пьяно ухмыляясь, ответил тот. - Твои акции на нашей бирже упали… поскольку ты банкрот…

- Сволочи вы все! - тоскливо сказал Николай.

- Сволочи? Возможно. Но у нас есть деньги. Есть деньги, понимаешь?

Нравившаяся Аксенчуку девушка предпочла его сыну известного художника. Официанты в ресторане перестали называть его по имени-отчеству.

Злобная обида на всё и вся породила в душе Николая утомительно не проходящую зависть ко всем, кого он про себя называл удачниками в жизни. Он завидовал даже профессору Вольскому. «Ну, хорошо же, - решил он, - вы еще обо мне услышите». Ему грезилось, как он в институте придумает какую-то «штуку», после чего сам Вольский сделает его своим ближайшим помощником. Но проходили месяцы, годы, а никакой «штуки» он придумать не мог. И тогда появилось унылое равнодушие к работе, породившее в конце концов и ту роковую забывчивость, за которую его выгнали из института…

Аксенчук сдал секретарю документы. Тут же сотрудник отдела кадров вручил ему его трудовую книжку и копию приказа, а кассир - зарплату за десять дней… Аксенчук вышел на улицу и остановился, не зная, куда направиться. Окаемов насторожился - наверно, это он и есть, тот, кого он выслеживал уже несколько дней. Опустив руку в карман, Аксенчук нащупал там только что полученные деньги: «Зайду в ресторан…» Эта тупая, бессильная мысль повела его к центру города.

Окаемов шел за его спиной, не отставая ни на шаг. Он был уже почти уверен, что впереди него, сутулясь, идет тот, кто ему нужен.

В ресторане «Якорь» было пусто и мрачно. Свет еще не зажигали, и в полумраке длинного зала барабан на пустой эстраде казался бледным кругом луны. Аксенчук сел за первый попавшийся столик.

- Коньяк и фрукты, - небрежно сказал он официанту.

- Сколько прикажете коньяку?

- Бутылку! - раздраженно крикнул Аксенчук - в вопросе официанта ему почудилось старое: не верит, что у клиента есть деньги.

- Извините, какой марки прикажете? - не отставал официант.

- Лучшей и поскорей!..

Бутылка была уже почти опорожнена, когда Аксенчук обнаружил, что за соседним столиком и так же, как он, одиноко и за бутылкой коньяка, сидит какой-то симпатичный незнакомец. Их взгляды встретились. Окаемов сочувственно улыбнулся Аксенчуку и поднял рюмку:

- За ваше здоровье, сосед!

- За ваше! - охотно отозвался Аксенчук и лихо опрокинул рюмку.

- Давайте объединим наши усилия, - предложил Окаемов, - пересаживайтесь за мой стол.

- Нет, вы за мой, - с пьяной обидчивостью возразил Аксенчук.

- С удовольствием, - покорно согласился Окаемов и, захватив с собой почти нетронутую бутылку, перешел к Аксенчуку. - Меня зовут Виталий Алексеевич…

- Аксенчук… Николай Евгеньевич Аксенчук. - Он хотел церемонно привстать, но это у него не вышло - его качнуло на стол.

Окаемов незаметно поддержал его и помог сесть.

Выпили за знакомство. Окаемов оперся лбом на кулак и мрачно смотрел на пустую рюмку.

- О чем вы… так думаете? - запинаясь спросил Аксенчук.

- Жизнь, дорогой мой, - сложное дело. И не всегда приятное, - не меняя позы, ответил Окаемов.

Эти слова затронули в сердце Аксенчука туго натянутую струну, и она запела грустно и жалобно. Этот хмурый человек вдруг стал ему таким невероятно близким и дорогим, что он не мог произнести слова: в горле толкался горький комок и глаза набухали слезами.

- Да… это так… истина! - шепотом произнес он, готовый сейчас же выложить на стол все свои беды и обиды.

Но Окаемов точно почувствовал это и заговорил первый:

- Жена у меня ушла. Шесть лет жили душа в душу. Вместе работали в науке. Я ее любил. А она - нет. То есть я думал, что она любит, но горько ошибся, теперь я все понял. Она ушла от меня. То, что ушла, - черт с ней. Тяжело пережить обман, которого я не заслужил. Я так любил ее. Я жил только для нее…

Из всего этого Аксенчук запомнил только одно: его новый друг, так же как он, обманут жизнью, и он тоже человек науки.

- Я тоже… Ах, как я понимаю вас… - пролепетал Аксенчук.

- Тогда выпьем за нашу грустную встречу. - Окаемов наполнил рюмки. - Как здорово подстраивает иногда старуха жизнь: ходишь со своим горем один, кажется, во всем мире нет человека, которому ты мог бы обо всем поведать, не боясь, что, выслушав тебя, засмеются. И вдруг приходишь в пустой кабак, и тут тебя ждет именно такой человек. За нашу встречу!..

Что происходило дальше, Аксенчук не помнил. Он проснулся утром в своей постели. Одежда его была аккуратно уложена на стуле. На тумбочке белела записка:

«Дорогой друг, я страшно виноват перед вами. Я не учел, что Вы крепко выпили до меня. Искренне прошу у Вас прощения, ибо не хочу терять Вашей дружбы, дружбы человека, так сердечно понявшего мое горе.

Я позвоню Вам.

В.А.»

Постепенно, словно из тумана, начали проступать детали вчерашнего вечера. Вспомнилось хмурое лицо незнакомца… Позвольте - как же его зовут? «В.А.» Но не вспоминалось… Да, кажется, у него ушла жена Больше Аксенчук ничего вспомнить не мог. Он посмотрел на будильник и… замер от ужаса - первый час дня. Опоздал на работу! Но, вскочив с постели, он вспомнил об увольнении. В гудящей с похмелья голове зашевелились тяжелые мысли о жизни: что же теперь с ним будет.

Окаемов позвонил в два часа. В этот день работы в театре не было, и Окаемов отпросился у начальника гаража.

- Как чувствуете себя, Николай Евгеньевич? Небось ругаете меня?

- Ну что вы? Это я должен просить у вас извинения.

- Тогда, может, мы не будем разводить дипломатию и поступим как истинно русские люди - возьмем и опохмелимся? А?

- Я не прочь. Только…

- Я звоню из автомата возле вашего дома и у меня кармане есть все, что надо. Могу я зайти к вам?

- Конечно, заходите! - Аксенчук искренне обрадовался возможности снова отстранить от себя тяжелое раздумье о будушем.

Окаемов был совсем не таким, как вчера. Он оживленно болтал и без конца говорил о счастливой судьбе, сведшей его вчера с Аксенчуком.

- После ухода жены, - весело говорил он, - сегодня я первый день чувствую себя человеком. Как, оказывается, важно иметь возможность поделится своим горем! Верно? - Аксенчук кивнул головой. - Я взял отпуск - просто не представлял себе, как в таком состоянии буду работать, как смотреть в глаза коллегам. А сегодня все это мне уже не кажется страшным. Спасибо вам, Николай Евгеньевич, от всего сердца!

- За что? - смущенно спросил Аксенчук.

- Как - за что? За то, что вы есть на земле и взяли в свое доброе сердце часть моего горя.

- Да я сам…

- Не спорьте, не спорьте! - Окаемов умышленно не дал Аксенчуку говорить, считая, что время для его исповеди еще не настало. - Мы поедем теперь за город. А к вечеру вернемся. Ведь сегодня суббота, и я приглашаю вас в «Гранд-отель». Согласны?

- Я-то с удовольствием, но…

- Простите, Николай Евгеньевич, за прямоту. Затруднение с деньгами? Забудьте. Тысячи две у меня в кармане и шестнадцать - на книжке. Были приготовлены на «Победу», но теперь семейные поездки на «Победе» отменяются! В общем, никаких разговоров! Поехали!

Целый день они в нанятом Окаемовым такси разъезжали по дачным местам. Обедали на озере в ресторане «Поплавок». По предложению Окаемова за обедом не пили.

- Побережем силы для вечера, - сказал он.

После обеда они часок поспали в сосновом лесу, а затем смотрели соревнование яхт. В город вернулись к девяти часам вечера, на квартире Аксенчука побрились и отправились в ресторан.

Все столики были заняты, но Окаемов переговорил с метрдотелем, и столик мгновенно нашелся…

Осмотревшись, Аксенчук обнаружил, что за соседним столиком пируют бросившие его друзья. Он сделал вид, будто не узнает их.

В этот вечер Окаемов узнал от Аксенчука все, узнал даже о легкомысленной девушке, сменившей Аксенчука на сына художника и сидящей сейчас в компании за соседним столом. Выслушав его исповедь, Окаемов положил свою холодную руку на руку Аксенчука и сказал:

- Вчера вы утешили меня. Теперь я буду утешать вас. Есть сильное слово - месть. И мы начнем с этих расфуфыренных индюков. - Он кивнул на соседний столик.

Заиграл оркестр. Окаемов встал, подмигнул Аксенчуку и, подойдя к соседнему столику, пригласил танцевать ту самую девушку. В течение всего танца они о чем-то оживленно разговаривали. Следующий танец Окаемов снова танцевал с ней. А затем девушка пересела за их стол и попросила извинения у Аксенчука…

Утром Аксенчук проснулся дома, снова не помня, как он оказался в своей постели. Повернув тяжелую, точно налитую свинцом голову, он увидел Окаемова, который сидел за столом и что-то писал.

- С добрым утром, коллега, - сухо, почти сердито произнес Окаемов.

И Аксенчук почувствовал себя виноватым.

- Не умею я пить, как вы, - сказал он.

- Наука не хитрая, а главное - не обязательная. - Окаемов встал из-за стола и потянулся: - Вставайте, нам нужно поговорить…

Аксенчук одевался, посматривая на своего друга: сегодня он был совсем не таким, как в первую встречу и как вчера. Его сегодняшняя сухая деловитость чем-то тревожила. Аксенчук быстро оделся, и они сели за стол.

- Я все время думал о вас, Николай Евгеньевич… - начал Окаемов. - Я дружбу представляю себе как нечто действенное и помогающее жить людям, которые дружат. Застольная дружба - дым, не больше. Так вот… Вы, надеюсь, понимаете, что означает для вас увольнение из такого института, как ваш, да еще со скверной характеристикой… (Аксенчук опустил голову.) Я хочу устроить вас на работу в наш институт. Конечно, наш институт не столь значительный, как ваш, но, мне кажется, сейчас вам не стоит быть разборчивым. Директор нашего института - мой приятель. Дайте мне ваши документы, и я сейчас же поеду к нему.

- Но сегодня воскресенье, - напомнил Аксенчук.

- Именно. С таким делом к директору надо являться на дачу, а не в кабинет, где с ним и пяти минут спокойно не дадут поговорить.

- И вы думаете, может что-нибудь получиться?

- Не знаю, но я обычно за безнадежные дела не берусь.

Передавая Окаемову документы, Аксенчук сказал:

- Вы можете сказать директору, что Вольский обещал мне, если ему позвонят, он меня поддержит.

- О, это очень важно… - задумчиво произнес Окаемов. - Словом, план наших действий таков: сейчас я еду к директору, а в десять часов вечера вы ждите меня там, где мы познакомились, в «Якоре».