Операция «Экзосет»

Глава 4

Когда на следующее утро Монтера, в джинсах и летной куртке из черной кожи, явился к Габриель, она только что вышла из ванной и была в том же самом старом халате. Часы показывали только восемь, но он не мог больше ждать.

— Это неофициальный визит, — пояснил он, показывая на свой наряд.

Она поцеловала его в щеку и потрогала крестик, который висел у него на шее на тонкой цепочке.

— Ты выглядишь роскошно.

Она говорила по-английски, и Монтера ответил на том же языке:

— Роскошно? По-моему, это неподходящее слово для мужчины.

— Роскошно! — повторила она с шутливым упрямством. — И не спорь со мной. Я хочу выйти прогуляться. Пойдем через Кенсингтонский сад, потом зайдем в «Харродз».[4] Мне надо кое-что купить.

— Отлично!

Он закурил и сел в кресло, просматривая утреннюю газету, пока она одевалась. Он нашел отчет о вчерашнем заседании парламента, где премьер-министру задавали вопросы о Фолклендских островах. Монтера с интересом углубился в чтение и поднял голову только тогда, когда Габриель вышла из своей комнаты.

В желтой футболке, туго обтягивающей грудь, в белой юбке выше колен и в коротких ковбойских сапожках на высоком каблуке, она выглядела удивительно молодой и свежей. Солнечные очки утопали в ее пышных светлых волосах.

— Идем? — спросила она.

— Конечно. — Он встал и открыл перед ней дверь. — Ты полна сюрпризов. Кто-нибудь говорил тебе это?

— Очень часто.

Толпа в Кенсингтонском саду была весьма пестрой. Арабы и азиаты всех мастей перемешались с британцами. Люди сидели на траве, прогуливались по дорожкам, мальчишки играли в футбол на поляне. Большинство мужчин провожало Габриель восхищенными взглядами.

Она взяла Рауля под руку.

— Ответь мне на одни вопрос: зачем ты летаешь?

— Это моя работа.

— Но ты, наверное, очень богат. Все знают, что в аргентинских военно-воздушных силах полно аристократов. Ты мог бы делать все, что захочешь.

— Попробую объяснить, — ответил он. — У меня был дядя Хуан, брат моей матери. Сказочно богатый человек. Он происходил из старейшей мексиканской семьи, но с самого детства питал лишь одну страсть.

— Женщины?

— Да нет, я серьезно говорю. Бой быков. И он все-таки стал тореро, профессиональным бойцом. Для семьи это явилось величайшим позором, потому что в тореро обычно идут цыгане или бедняки.

— И что же?

— Однажды, мальчишкой, я сидел с ним, когда он наряжался в свой костюм перед выходом на арену в Мехико. Я насчитал на его теле девять шрамов от рогов. Я спросил: «Дядя, у тебя все есть — титул, деньги, власть, а ты выходишь сражаться с быками. Каждую неделю ты рискуешь своей жизнью. Зачем это тебе?»

— И что он ответил?

— Он сказал: «Такой уж я есть. Просто это единственное, что мне хочется делать». Со мной то же самое. Я хочу летать, вот и все.

Она дотронулась до шрама на его щеке.

— Но ведь ты мог бы погибнуть!

Он усмехнулся.

— Тогда я был моложе. Глупее. Я верил в свободу, справедливость и тому подобную чушь. Сейчас я стал старше. Ничего уже не осталось.

— Ну, это мы еще посмотрим!

— Это обещание?

— Да так… А что случилось с твоим дядей?

— Однажды он все-таки угодил быку на рога и погиб.

Габриель вздохнула.

— Ужасно!

Она крепче схватилась за его руку. Они вышли из сада и пошли по Кенсингтон-роуд.

— Боюсь показаться бестактным, — сказал он, — но ты выглядишь сегодня очень соблазнительно. Ты специально так оделась?

— А как ты думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.

— Я думаю, в этом есть определенная цель.

Габриель пожала плечами.

— Не знаю. Какое это имеет значение? Возможно, иногда хочется быть соблазнительной.

Он остановился и взглянул на нее.

— Ты — самая красивая женщина из всех, которых я видел в своей жизни. Несмотря на этот легкомысленный наряд.

— Очень мило с твоей стороны.

— Я вот о чем подумал: принимаешь ли ты сегодня просителей с предложением руки и сердца? Или сегодня неприемный день?

Габриель вдруг помрачнела и потупилась.

— Не надо, Рауль, это не смешно. Совсем не смешно!

Он нежно поцеловал ее.

— Неужели ты не видишь, как я люблю тебя? Для меня это вполне серьезно. Я не шучу.

У нее в глазах появились слезы.

— О Боже! — прошептала она. — Я терпеть не могу мужчин, но ты не такой, как другие. Такого, как ты, я еще никогда не встречала.

Монтера остановил проезжавшее мимо такси.

— Зачем это? — удивилась Габриель. — Куда мы едем?

— Домой, — ответил он. — На Кенсингтон Палас Гарденз. Какой замечательный адрес, как раз рядом с русским посольством!

Они лежали в постели рядом, глядя, как колышется белая занавеска под легким ветерком из приоткрытого окна. Монтера подумал, что много лет он не чувствовал себя так хорошо и спокойно.

На маленьком столике рядом с кроватью стоял кассетный магнитофон. Габриель включила его, и чудесный голос Эллы Фицджеральд запел: «Наша любовь останется с нами навсегда».

— Это для тебя, — сказала она.

— Ты — прелесть!

Он поцеловал ее в лоб. Она замурлыкала от удовольствия. Потом перевернулась на живот и вздохнула.

— Как хорошо было! Может, еще раз попробуем?

— Дай мне хоть отдышаться!

Она засмеялась:

— Бедный ты мой старичок! Устал? Дай я на тебя посмотрю.

Она внимательно изучала его лицо своими зелеными глазами, будто старалась запечатлеть его образ в памяти навсегда.

— Расскажи мне, откуда у тебя этот шрам.

Монтера пожал плечами.

— Я летал с острова Фернандо-По в Порт-Харкорт в Биафре во время гражданской войны в Нигерии. Мы летали на «Дакотах» обычно ночью, но в тот раз мне пришлось лететь днем. Им срочно понадобились медикаменты. Шел дождь, настоящая гроза. Ко мне прицепился русский «МиГ». Летчик был египтянин, как я потом узнал. Он просто расстреливал меня, как живую мишень. Через несколько секунд трое из моего экипажа оказались убиты. Тогда я и получил вот это. — Он коснулся пальцем своего шрама.

— А что потом?

— Опустился до пятисот футов. Когда он следующий раз зашел мне в хвост, я опустил закрылки, «тормознул». «Дакота» почти повисла в воздухе.

— А «МиГ»?

— У него не осталось пространства для маневра. Он перелетел меня и врезался в джунгли.

— Ты молодец!

Она провела пальцами по его губам. Монтера сонно пробормотал:

— Я хочу быть честным с тобой до конца, понимаешь? Я еще никогда ни с кем этого не чувствовал. Я бы хотел отдать тебе всего себя.

У Габриель защемило в груди, потому что она-то обманывала его. Ей все же удалось улыбнуться.

— Не беспокойся ни о чем. Усни. У нас еще целый день впереди.

— Нет, ты ошибаешься. У нас впереди целая жизнь. — Он улыбнулся. — Я всегда любил ночной город. Молодым я часто гулял ночью по Парижу, Лондону или Буэнос-Айресу. В ночном городе есть что-то волшебное. Кажется, что в конце улицы тебя ждет что-то совершенно необыкновенное.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне уже сорок пять. В июле стукнет сорок шесть. Как долго ты шла ко мне! Но все же пришла наконец. Я не спросил, какой у тебя знак Зодиака?

— Козерог.

— Ужасная комбинация. Лев и Козерог. Совершенно безнадежно.

— Так уж безнадежно?

Она поцеловала его, и через мгновение он уже спал.

Габриель стояла у окна, смотрела на сад и думала о Рауле. В гостиной зазвонил телефон. Она торопливо вышла в другую комнату и взяла трубку. Это был Фергюсон.

— Привет, Габриель! Какие у нас новости?

— Никаких.

— Он сейчас с вами?

Габриель вздохнула.

— Да. Спит в другой комнате.

— Обстановка накаляется. По всем признакам, они готовятся к нападению. Вы уверены, что он остается в Лондоне?

— Да. Абсолютно уверена.

— Отлично. Я еще позвоню потом.

Габриель положила трубку. В этот момент она ненавидела Фергюсона так, как никого другого в своей жизни. Рауль Монтера вдруг резко вскрикнул. Она бросилась в спальню.

Этот сон был таким реальным, каких он еще никогда не видел. Он летел в самолете, который превратился в решето. В фюзеляже зияли огромные дыры. Он даже слышал, как дребезжат оторванные куски обшивки, и чувствовал запах горящего масла и дыма. В панике он пытался открыть плексигласовый колпак, но не мог.

— Боже милостивый, не дай мне сгореть! — шептал он.

Колпак наконец слетел. Его пальцы были в крови. Он начал выбираться из кабины, но его вдруг накрыла большая черная тень. Он поднял голову и увидел огромного орла, который стремительно пикировал на него, выпустив острые блестящие когти. Еще мгновение — и когти вонзятся в его тело. Он закричал от ужаса и проснулся. Над ним склонилась Габриель.

Они сидели вдвоем в большой ванне, друг против друга, и пили чай из тонких фарфоровых чашек. Монтера курил сигарету.

— Чай превосходный, — сказал он.

— Для тебя чай намного полезнее, чем кофе.

— Все, с этого момента кофе для меня не существует.

— Орел снижается. Остается сделать только одно.

— Что именно?

— Ты сам сказал. Опустить закрылки, «тормознуть». Даже орел может промахнуться.

— Великолепно! Из тебя получился бы отличный летчик. — Он встал и потянулся за полотенцем. — Что будем делать дальше?

— Я бы еще раз хотела посмотреть этот спектакль — «Кошки».

— Билеты достать невозможно. — Монтера стал одеваться.

— Считай, что это вызов тебе.

— Принимаю. А потом — ужин, хорошо?

— Хорошо. У «Дафны». Сегодня мне хочется французской кухни. И закажи отдельную кабинку.

— Как вам будет угодно, сеньорита, — галантно ответил он по-испански.

Когда Монтера надевал свою летную куртку, из кармана выпал бумажник. Среди высыпавшихся из него бумаг оказалась небольшая фотография. Габриель подняла ее. На снимке была женщина, сидевшая на стуле с прямой спинкой. Тщательно причесанные волосы, несколько надменное лицо аристократки. Рядом с ней стояла высокая девочка в белом платье, с большими черными глазами.

— Какая красивая! — воскликнула Габриель. — Она похожа на тебя. А с твоей мамой, кажется, трудно иметь дело.

— Трудно иметь дело с доньей Еленой де Монтерой? О нет! Не всегда. Только в большинстве случаев.

— Ладно, отправляйся! — Она собрала выпавшие бумаги, сложила их обратно в бумажник и протянула ему. — У меня еще много дел.

Он улыбнулся, шагнул к двери, но остановился. Когда он обернулся, улыбки уже не было. Он смотрел на нее серьезно и даже чуть-чуть печально. Габриель подумала, что он какой-то беззащитный в своей черной рубашке с расстегнутым воротом и в старенькой кожаной куртке.

— Ты в самом деле выглядишь роскошно, — сказала она.

— Я полжизни провел в воздухе, но ничего там не нашел.

— Теперь у тебя есть я.

— Да, и вот что я хочу тебе сказать… — Рауль опустился на одно колено рядом с ванной. — Как ты думаешь, не согласилась бы ты выйти замуж за одного немолодого летчика, который считает, что стал слишком стар, чтобы летать, и поэтому отличается несносным характером?

В ее глазах появились слезы. Она поцеловала его, потом оттолкнула от себя.

— Ну иди же! Отправляйся!

— Иду. — Монтера достал из бумажника фотографию. — Оставь ее у себя.

Дверь за ним закрылась. Габриель осталась одна. Из ее глаз катились слезы. Она думала о Фергюсоне и желала, чтобы он умер.

Фергюсон сидел за столом у себя в квартире на Кавендиш-сквер вместе с Фоксом, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался Вильерс, оттолкнув в сторону Кима, прежде чем тот успел доложить о нем.

— А, Тони, дорогой мой, ты, кажется, чем-то возбужден? — добродушно спросил Фергюсон.

— Что происходит между Габриель и этим аргентинцем Монтерой? — выпалил Вильерс. — Я следил за ним вчера вечером, так что не пытайтесь ничего отрицать. Она что, работает на вас?

— А это не твое дело, Тони, — ответил Фергюсон так же добродушно. — Да и она тоже теперь не твоя.

Вильерс закурил и подошел к окну.

— Ладно, я понял. Но могу я хотя бы поинтересоваться? В прошлый раз, когда она делала для вас работу в Берлине, ее чуть не утопили в канале.

— Но ведь не утопили же, — возразил Фергюсон. — А все потому, что ты, мой дорогой Тони, появился вовремя, как всегда. Но с Монтерой — это так, мелочи. Она просто постарается достать кое-какую полезную информацию о положении в районе Фолклендов, вот и все.

— Каким образом, уложив его с собой в постель?

— Тебя это не касается, Тони. Тебе и без того есть о чем побеспокоиться. Я для тебя припас более важную новость.

Гарри Фокс протянул ему через стол телеграмму.

— Они отзывают вас из отпуска, Тони. Вы должны немедленно явиться в Герефорд.

В Бредбери-Лайнз, под Герефордом, находился штаб двадцать второго полка специальной воздушной службы.

— Но почему, черт возьми?

Фергюсон вздохнул и снял очки.

— Очень просто, Тони. Я полагаю, что ты отправишься на войну гораздо раньше, чем ты думаешь.

В своей квартире на Белгрейв-сквер Рауль Монтера сжимал в руке телефонную трубку, с ужасом слушая то, что говорил ему посол.

— Самолет на Париж отправляется через два часа. Необходимо, чтобы вы успели на него, Рауль. Рейс «Эр Франс» на Буэнос-Айрес отправляется в десять тридцать сегодня вечером. Вы нужны дома, друг мой. Я сейчас вышлю за вами машину.

Мальвины! Вот что это такое! Все вдруг стало на свои места. Но оставалась еще Габриель! Что делать с ней? «Судьба послала мне такое счастье, — думал он. — Возможно, это единственный мой шанс. И вот вмешался дьявол, чтобы все испортить!»

Он быстро собрался, побросав в сумку самое необходимое. Едва он успел закончить, в дверь позвонили. На пороге стоял шофер. Монтера схватил сумку и вышел. Он был все в тех же джинсах и старой кожаной куртке.

— В Хитроу, полковник, — объявил шофер, когда Монтера сел на переднее сиденье рядом с ним.

— Да, только поедем через Кенсингтон Палас Гарденз. И побыстрее. У нас не так уж много времени.

Габриель сидела перед зеркалом в своем старом халате, когда зазвенел звонок входной двери. Она подняла трубку домофона.

— Это я, Рауль. Открой скорее, пожалуйста.

Она приоткрыла дверь и ждала с каким-то нехорошим предчувствием. Внизу хлопнула дверь лифта. Через несколько мгновений появился Монтера. Его лицо было искажено подлинным страданием.

— У меня есть только две минуты. Мне нужно успеть на самолет в Париж. Меня отзывают в Буэнос-Айрес.

— Но почему? — воскликнула она.

— Какое это имеет значение? — Он впился ей в губы неистовым поцелуем, изливая переполнявшие его гнев и страсть. — Вот и все. Больше у нас ни на что нет времени. Чертова жизнь!

Он ушел. Снова хлопнула дверь лифта. Оцепенев, Габриель стояла там, где он ее оставил, потом побежала в спальню одеваться.

В Хитроу Монтера уже готовился пройти паспортный контроль, как вдруг услышал, как кто-то ясным высоким голосом выкрикнул его имя. Он обернулся. Она бежала к нему сквозь толпу, ее волосы растрепались, лицо было бледным.

Монтера обнял ее.

— Ты прелесть!

— Да что ты! Мне даже некогда было причесаться, и косметики никакой. Надела на себя первое, что под руку попалось.

— Все равно, ты — прелесть. Теперь я знаю, что значит быть счастливым. Спасибо тебе за это.

— Рауль, я люблю тебя. Я так тебя люблю!

Он улыбнулся.

— У нас есть поговорка: «Любовь — это дар, который надо вернуть вдвойне». Ты взвалила на мои плечи огромный груз, но это — прекрасный груз.

Объявили посадку.

— Ты будешь писать? — спросила Габриель.

— Наверное, это окажется трудным. Не волнуйся, если писем некоторое время не будет. Есть причины. Но вернусь, клянусь тебе. Все остальное неважно.

Габриель взяла его под руку, и они вместе пошли к паспортному контролю.

— Давай договоримся о том, что никогда больше не расстанемся, — сказал Монтера. — Никогда больше мы не скажем друг другу: «Прощай». Сегодня — последний раз. Один-единственный.

Он ушел, а она отвернулась к колонне, спрятала лицо в ладонях и заплакала.

Немного успокоившись, она подошла к телефону и позвонила Фергюсону.

— Он улетел, — сказала она в трубку. — Только что вылетел в Буэнос-Айрес через Париж.

— Что-то очень внезапно, — пробормотал Фергюсон. — Он объяснил что-нибудь?

— Нет.

— Вы, кажется, расстроены, Габриель?

Она ответила ему на таком французском, который не учат в школе, но Фергюсон все прекрасно понял. Она с треском повесила трубку и вышла из здания аэровокзала.

Когда Габриель приехала домой и открыла дверь своей квартиры, она обнаружила в комнате Тони Вильерса.

— Извини за вторжение, — сказал он. — Они прервали мой отпуск и срочно отправляют в Герефорд. Мне нужно взять кое-что из вещей.

Он вернулся в спальню и продолжил паковать стоявшую на кровати сумку. Габриель прошла за ним. Ее гнев вдруг обратился против него.

— Что, срочно понадобилось еще кому-то перерезать горло?

— Наверное.

— Как там Белфаст?

— Кошмарное место.

— Я думаю, для тебя это место самое подходящее.

Тони закрыл сумку и спокойно сказал:

— Пять лет назад ты так не думала. А ведь знала, кто я такой.

— С тех пор я многое поняла. Теперь мне ясно, что я не заслуживаю такого сокровища, как ты.

— Что же такого я сделал? Что, черт возьми, я сделал такого, что ты меня так ненавидишь?

— Я вышла замуж за чужого человека. О, конечно, в форме ты смотрелся великолепно! Тогда все и началось. Без тебя не обходилась ни одна грязная война. Только где-то начнут стрелять, как ты сразу же ехал туда. Борнео, Оман, Ирландия. Даже Вьетнам! Как я еще могу относиться к тебе и к твоему драгоценному спецназу! Ты хорош только в одном, Тони. Только одно умеешь делать хорошо — убивать людей!

— Не строй из себя невинную девочку. — Он указал на смятую постель, где она еще совсем недавно лежала с Монтерой, на ее желтую футболку и белую юбку, валявшиеся на полу там, где она их сбросила. — У всех есть свои служебные обязанности, но это заходит слишком далеко.

Габриель почувствовала, что сейчас расплачется.

— Я так его люблю, Тони! Я никогда не думала, что можно так любить. Но он улетел.

Вильерс взял свою сумку. Его захлестнула волна ревности и беспомощности. Он хотел что-то сказать, но говорить было нечего. Он повернулся и молча ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

Фергюсон поднялся из-за стола и устало потянулся. Бумаги, бумаги, бумаги. Кажется, конца им не будет! Он подошел к окну и выглянул на улицу. Позади него открылась дверь и торопливо вошел Гарри Фокс.

— Важное сообщение, сэр, только что получено. Аргентинский флот прервал маневры и направляется к Фолклендским островам. — Он вручил Фергюсону телеграмму. — Как вы думаете, сэр, что это значит?

— Я был бы рад, если бы мне никогда не пришлось этого говорить, Гарри, но это война.