Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны

13 «Фарш» поднимает паруса

Похоронное бюро «Левертон и сыновья» начало делать гробы в лондонском округе Сент-Панкрас примерно во времена Французской революции. Двести лет дело переходило от отца к сыну, наряду со сдержанным, строгим, официальным обликом, какой подобает представителям этой профессии.

В 1943 году хранителем давней семейной традиции, которая насчитывала шесть поколений, был Айвор Левертон. Его старший брат Деррик служил в звании майора в Королевской артиллерии в Северной Африке, и вскоре ему предстояло участвовать во вторжении в Европу, которое, как все понимали, активно готовилось. Айвора из-за болезни легких признали негодным к военной службе, и он остался дома вести фамильный бизнес. Хотя ему было только двадцать девять лет, он относился к традициям фирмы очень серьезно и со всеми клиентами, богатыми и бедными, держался одинаково уважительно, с сознанием особого смысла происходящего. Но, как у большинства гробовщиков и похоронных агентов, под этой благопристойной, невозмутимой внешностью у Айвора Левертона таились и темперамент, и своеобразное суховатое чувство юмора. Его не покидало чувство вины из-за неспособности пойти на фронт. Война сильнее всего дала ему о себе знать в 1941 году, когда он приехал забрать труп из больницы общества трезвости в Юстоне и бомба люфтваффе, упав в дымовую трубу, попортила осколками стекла его черную фетровую шляпу. Айвор мечтал внести свой вклад в общую борьбу и поэтому был только рад, когда его попросили выполнить задание «государственной важности»: глубокой ночью в обстановке строжайшей секретности перевезти человеческое тело.

Обратился к нему с этой просьбой полицейский Глиндон Мэй, работавший под началом у Бентли Перчаса, коронера округа Сент-Панкрас. «Левертон и сыновья» регулярно имели дело с этим коронером, но таких поручений им никогда еще не приходилось выполнять. «Согласно Акту о государственной тайне, я не имел права сообщать то, о чем мне было сказано, даже членам своей семьи, — писал Айвор в дневнике. — Об этом нельзя было делать никаких записей, и фирма не получила ни пенса». Мэй позвонил в похоронное бюро 1 апреля, и в какой-то момент Айвор Левертон подумал было, что «телефонный звонок из суда при коронере округа Сент-Панкрас — всего-навсего шутка». Но констебль Мэй говорил совершенно серьезно: Айвору следует приготовить гроб и привезти его к моргу позади здания суда, где Мэй будет ждать в час ночи на субботу 17 апреля. Действовать Айвор должен в абсолютном одиночестве, гроб доставить своими силами. «Тогда я еще был в неплохой форме, — ворчливо заметил Айвор впоследствии, — но это все-таки было слишком».

Вскоре после полуночи Айвор Левертон на цыпочках, стараясь не разбудить жену, спустился из своей квартиры на Эвершолт-стрит, расположенной над похоронным бюро, дошел до гаража фирмы на Кроли-Мьюз и сел за руль автокатафалка. Подъехав к двери бюро, он с превеликим трудом погрузил в кузов один из «деревянно-цинковых гробов для перевозки трупов», надеясь, что любознательная соседка Пат не проснется и не увидит, как он сражается с тяжелым гробом в темноте. Глин Мэй ждал его на условленном месте. Вдвоем они не без усилий положили тело в гроб. Мертвец был в защитной военной форме, но босой. Левертона поразил его рост. Стандартные гробы фирмы «Левертон и сыновья» внутри составляли в длину 6 футов 2 дюйма, но в этом умершем «было, наверно, 6 футов 4 дюйма роста», и уложить его прямо было невозможно. «Мы едва справились, немного согнув его ноги в коленях и повернув очень большие ступни».

После поездки по пустым городским улицам в Хэкни, которая обошлась без происшествий, Левертон помог Мэю вытащить гроб, «оставил нашего пассажира» в одном из холодильников морга и вернулся домой. Его жена, беременная одним из представителей следующего поколения похоронных агентов, мирно спала.

Бентли Перчас потому и выбрал морг в лондонском районе Хэкни, что «им заведовал человек, который точно не будет болтать». В шесть вечера того же дня Перчас и Глин Мэй встретились в этом морге с Чамли и Монтегю. Труп Глиндура Майкла вынули из холодильника и положили на каталку. Со дня смерти Майкла прошло уже три месяца, и за долгий период пребывания в холодильнике глаза у трупа сильно запали, кожа пожелтела от яда, в остальном же тело было в более или менее сохранном состоянии. Через голову на него надели военный спасательный жилет «Мэй Уэст» и завязали вокруг талии («Мэй Уэст» — выражение из рифмованного сленга: полностью надутый, резиновый жилет напоминал изголодавшимся по сексу солдатам женскую грудь (breast) и, в частности, пышные формы кинозвезды Мэй Уэст). Цепочку пустили вдоль плеча поверх плаща, но под «Мэй Уэст» и надежно прикрепили к ремню плаща. Ранее предполагалось, что чемоданчик будет хранить лейтенант Джуэлл, который должен пристегнуть цепочку в последний момент, однако выяснилось, что в контейнер поместятся и тело, и чемоданчик. Конец цепочки пристегнули к ручке чемоданчика, и чемоданчик положили поверх трупа. Джуэллу предстояло только вложить в чемоданчик документы и пустить тело в плавание, обеспечивая тем самым, что его прибьет к берегу в таком виде, какой «позволит испанцам или немцам наипростейшим способом отсоединить чемоданчик и цепочку, не оставляя следов». Наручные часы со спущенной пружиной поставили на 2.59 и надели на левое запястье: если повезет, немцы подумают, что часы остановились в момент падения воображаемой «Каталины» в море.

Чтобы окончательно снарядить майора Мартина, осталось надеть на него ботинки. Вот это оказалось самым трудным. Температура в холодильнике была очень низкая, и ступни трупа окоченели до твердого состояния, составляя прямой угол с голенями. Даже когда ботинки полностью расшнуровали, они все равно отказывались налезать. Решил проблему Бентли Перчас. «Я придумал, — сказал коронер. — Возьмем электрообогреватель и согреем только ступни. Обуем его — и сразу опять в холодильник».

Констебль Мэй принес из будочки при здании коронерского суда одностержневой электрообогреватель. За этим последовала поистине жуткая сцена: Монтегю размораживал ступни мертвеца, Чамли напяливал на него ботинки. В конце концов ступни оттаяли настолько, что ботинки налезли, а за ними и гетры. Оттаивание и повторное охлаждение наверняка должны были ускорить разложение трупа, но благодаря надежно пристегнутым гетрам ступни вряд ли могли отвалиться совсем. Это, писал Монтегю с подлинным отвращением, была «самая неприятная часть работы».

Бумажник майора Мартина с письмами от Пам и отца положили ему во внутренний нагрудный карман. В остальные карманы поместили «мусор», который довершал картину: карандаш, монеты, ключи и еще кое-что, добавленное в последнюю минуту, почти экспромтом: отрывные талоны двух билетов на эстрадное представление «Возьми новый аккорд» в театре Принца Уэльского с участием звезды мюзик-холлов Сида Филда. Это была очередная внезапная идея Чамли. Подводная лодка «Сераф» должна была отплыть из залива Холи-Лох в понедельник 19 апреля и прибыть в район Уэльвы через десять-одиннадцать дней. И надо было каким-то образом убедить немцев, что найденный ими офицер покинул Англию не более недели назад и, значит, погиб именно вследствие катастрофы самолета. Если тело обнаружат, скажем, 28 апреля, в карманах Мартина должно быть нечто, показывающее, что 24 апреля он еще был в Лондоне. Тут-то и мог выйти на сцену Сид Филд. Чамли купил четыре билета на его новое представление в театре Принца Уэльского на 22 апреля, оторвал от двух средних билетов талоны с датой и положил их в карман плаща майора Мартина. «Мы решили устроить Биллу Мартину и Пам прощальный вечер перед его отбытием». Эта встреча молодой пары должна была стать последней перед вылетом офицера в Северную Африку навстречу неизбежной смерти. Талоны служили неоспоримым «доказательством», что оказаться 28-го числа у берегов Испании он мог только в результате авиаперелета.

Внимательно изучая письма и содержимое карманов майора Мартина, можно было подробно восстановить трогающие сердце события его последних дней в Лондоне:

18 апреля: регистрируется для проживания в Клубе армии и флота.

19 апреля: получает от С. Дж. Филлипса на Нью-Бонд-стрит счет за бриллиантовое кольцо.

21 апреля: ланч в ресторане «Карлтон Грилл» с отцом и юристом Гуоткином; Пам идет на танцы с Джоком и Хейзел.

22 апреля: в театр с Пам, затем — в ночной клуб.

24 апреля: выписывается из Клуба армии и флота, платит там по счету (1 фунт 10 шиллингов); получает письма в штаб-квартире «Совместных операций» и в военном министерстве; садится на самолет, следующий в Гибралтар; в 14.59 гибнет в результате катастрофы над Кадисским заливом.

Труп, лежавший на каталке в морге, дважды сфотографировали. На снимках виден только торс человека, который стоит у каталки, но почти наверняка это Мэй, помощник коронера. Рот трупа открыт. Плоть вокруг носа ввалилась, верхняя часть лица обесцвечена. Пальцы левой руки скрючены, словно их свело судорогой боли. Это единственные известные нам снимки Глиндура Майкла — человека, которого никто не потрудился сфотографировать, пока он был жив.

Глиндур Майкл в форме майора Уильяма Мартина на каталке в морге Хэкни. Конвульсивно сжатые руки и темный цвет лица — симптомы отравления фосфором. Человек справа от него — констебль Глиндон Мэй.

Явные признаки разложения на лице создавали очередную проблему. Труп надо было теперь везти за 400 миль в Шотландию, затем погрузить в тесную подводную лодку и отправить в десятидневное морское путешествие, во время которого погода могла быть всякой. Если начнется качка, лицо из-за трения о стенки контейнера наверняка будет повреждено еще сильнее. Решение опять предложил Бентли Перчас: «Возьмите армейское одеяло, замотайте им лицо и шею, и трения не будет». Труп завернули в одеяло и «нетуго перевязали лентой». В соответствии с инструкциями Бернарда Спилсбери в контейнере уже лежал 21 фунт сухого льда, необходимого для удаления кислорода. Тело «почтительно» поместили в импровизированный передвижной гроб, обложили добавочными кусками сухого льда и туго завинтили крышку. Теперь надо было переправить его в Шотландию, причем быстро.

На площадке для стоянки машин у морга в Хэкни уже ждал автофургон «фордзон ВВЕ» с двумя передними сиденьями, оснащенный переделанным V-образным восьмицилиндровым двигателем. За рулем сидел человек небольшого роста с аккуратными усиками, одетый в штатское. Звали его Сент-Джон («Джок») Хорсфолл, это был шофер МИ-5 и, наряду с этим, один из самых знаменитых автогонщиков страны.

Сент-Джон Ратклифф Стюарт Хорсфолл родился в 1910 году в семье автомобильных фанатиков и свой первый спортивный «астон-мартин» купил в двадцать три года. Между 1933 годом и началом войны он брал приз за призом в автомобильных гонках, включая Данлоповский гандикап по внешней трассе, которую он проехал со скоростью более 100 миль в час. Хорсфолл был близорук и страдал астигматизмом, но очков не носил. Он редко надевал кожаную гоночную куртку или шлем, предпочитая ездить «в рубашке с галстуком, поверх которых у него была либо куртка пилота, либо безрукавка». Он ездил с головокружительной скоростью и не раз попадал в серьезные аварии. Однажды на трассе Бруклендс во время тренировочного заезда его машина «взбесилась и едва не перелетела через насыпь». В другой раз у него заклинило дроссель газа и мотор дошел до 10 тысяч оборотов в минуту, после чего взорвалось сцепление и «куски металла, способные убить человека», прорвав колоколообразный кожух, пронеслись мимо его ног.

В службу безопасности Хорсфолла взял в начале войны заместитель директора МИ-5 Эрик Холт-Уилсон, под началом у которого во время Первой мировой служила штабным шофером мать автогонщика. Прежде всего, обязанностью Хорсфолла было перевозить с места на место, причем очень быстро, сотрудников и агентов МИ-5 и МИ-6, двойных агентов и захваченных вражеских шпионов. Он, кроме того, участвовал в проверке безопасности военно-морских объектов и аэродромов и был в курсе многих строго секретных сведений.

В данном случае Хорсфолл знал только, что ему надлежит перевезти в Западную Шотландию контейнер с трупом, который будет использован, чтобы сыграть с немцами унизительную шутку. Хорсфолл, надо сказать, был большим любителем розыгрышей. Как-то раз он подсоединил электрическую батарею к сиденью унитаза и дождался момента, когда его подружке Кэт захотелось в уборную. «Вопль, который испустила Кэт, когда он включил магнето, доставил ему немалое удовольствие». Он даже сочинил по этому случаю стишок:

Хотя Джоку Хорсфоллу с его специфическим чувством юмора наверняка пришлась по душе ночная переброска мертвеца ради того, чтобы одурачить немцев, об этой, возможно, самой важной поездке в своей жизни он никогда никому не рассказывал. Бесшабашный за рулем, вне автомобиля Джок Хорсфолл был воплощением осторожности. МИ-5 располагала неплохим парком автомобилей и автофургонов, однако для этой операции Хорсфолл взял одну из своих машин — шестилетний 30-центнеровый «фордзон», переделанный так, чтобы в кузове у него помещался «астон-мартин», с двигателем увеличенной мощности, позволявшим, как он утверждал, «делать 100 миль в час на Мэлл».[8] Уже после полуночи Юэн Монтегю, Чарльз Чамли и Джок Хорсфолл погрузили контейнер в кузов автофургона.

У дома Чамли поблизости от Кромвель-Роуд они остановились и ненадолго зашли подкрепиться; «Один из нас дежурил у окна, чтобы никто не выкрал майора Мартина из машины (хотя для воров он ценности не представлял — только для нас)». Как заметил впоследствии Чамли, это был первый случай в его жизни, когда он «ужинал, зная, что в гараже около дома находится труп». Дотти, сестра Чамли, приготовила им в дорогу сандвичи с сыром и термос горячего чая и примерно в два часа ночи троица отправилась в путь на север. Джуэлл хотел, чтобы добавочный пассажир был доставлен на «Сераф» не позже полудня 18 апреля. Езда к установленному сроку была для Хорсфолла одним из любимых занятий, уступая лишь гонкам.

Операция «Фарш» едва не окончилась конфузом еще до того, как они покинули Лондон. Проезжая мимо кинотеатра, где шел шпионский фильм, Джок Хорсфолл заметил, что история, в которой они сейчас участвуют, «куда интереснее» фильма, и с ним случился приступ смеха, из-за которого он чуть не въехал в трамвайную остановку. Немного позже близорукий автогонщик не увидел кольцевую развязку и вылетел на поросший травой круг в ее центре. Поездки с Джоком Хорсфоллом никогда не были скучными; ситуация усугублялась военным затемнением, требовавшим, в частности, езды с приглушенными фарами. К счастью, других машин встречалось немного. Монтегю и Чамли по очереди ложились в кузове и пытались уснуть. В ту ночь они были ближе всего к гибели на боевом задании.

Южнее деревушки Лэнгбанк на дороге между Глазго и Гриноком, которая шла по западному берегу реки Клайд, они остановились размяться и съесть сандвичи Дотти. В бледном свете раннего утра на Северо-Шотландском нагорье они сфотографировали друг друга около автофургона. Джок Хорсфолл забрался в кузов, и на снимке он пьет чай, усевшись на контейнер.

Чамли и Монтегю позируют на фоне грузовика возле деревни Лэнгбанк на берегу реки Клайд воскресным утром 18 апреля 1943 г., за несколько часов до того, как тело было погружено на подводную лодку.

Автогонщик Джок Хорсфолл пьет чай в кузове грузовика, сидя на контейнере. Внутри контейнера — «Уильям Мартин».

У Гринокского дока их ждал катер. Полдюжины матросов на канатах осторожно погрузили на него 400-фунтовый контейнер, за которым последовали надувная лодка и весла. Путь по воде до плавучей базы подводных лодок «Форт», около которой находилась субмарина, занял всего несколько минут. Офицеры на базе были «частично в курсе», и появление контейнера не вызвало со стороны команды никаких подозрений или замечаний, поскольку «они думали, что это всего-навсего какой-то особо срочный и хрупкий груз, отправляемый по распоряжению командования подводным флотом». Монтегю и Чамли тепло встретил Джуэлл, который отдал приказ переправить контейнер на подводную лодку на следующее утро вместе с большим количеством джина, хереса и виски для пополнения запасов 8-й флотилии в Алжире (о характере этого груза команде тоже не сообщали).

Монтегю и Чамли передали Джуэллу последние распоряжения и большой конверт с документами, которому до извлечения трупа из контейнера предстояло покоиться в сейфе субмарины. В судовом журнале операция, как и другие секретные боевые задания Джуэлла, обозначалась кодом — 191435В. В последний момент Монтегю решил сохранить у себя как сувенир одно из весел надувной лодки. Если кому-либо из сорока четырех человек команды «Серафа» и показалось странным, что они берут на борт лодку с одним веслом, вслух удивления никто не выразил.

После трех месяцев в воображаемом обществе Билла Мартина Монтегю и Чамли отправились домой. В этом отъезде было что-то странно трогательное. «К тому моменту майор Мартин стал для нас абсолютно живым», — писал Монтегю, которому в обычной жизни никогда бы не пришлось иметь дела с таким человеком, как Глиндур Майкл. Плод воображения сделался частью реальности: «Мы чувствовали, что знаем его так, как знаешь своего лучшего друга… мало-помалу у нас возникло ощущение, что мы знали Билла Мартина с его раннего детства, и мы испытывали подлинный, личный интерес к его роману и к его денежным затруднениям».

Монтегю взволнованно писал Айрис о своих новостях «в той мере, в какой о них можно писать»: «В прошлый уик-энд мне пришлось съездить в Шотландию. Это было очень весело: я и еще двое отправились на грузовике. Ночь была прекрасная, лунная, так что даже с приглушенными по-военному фарами ехалось неплохо, и вспоминались наши дальние поездки былых времен. Затем я два дня пробыл на корабле (стоявшем на якоре… В открытом море я еще не бывал!!). Время провел отлично: моряки — великолепные ребята. После возвращения у меня была сильная запарка: надо было завершать работу, которой я занимался».

На борту «Серафа» первый лейтенант Дэвид Скотт, помощник командира подводной лодки, получил от Джуэлла указание проявлять особую осторожность, принимая на борт контейнер с надписью «Оптическое оборудование»: «Я должен был позаботиться о том, чтобы этот объект через торпедопогрузочный люк опускали очень бережно и ни обо что не ударили». Чтобы контейнер мог поместиться на стеллаже для торпед, пришлось погрузить на одну торпеду меньше. Как на многих подводных лодках военного времени, на «Серафе» не хватало коек для всей команды, поэтому спали по очереди в носовом торпедном отсеке. Так что десять дней морякам предстояло спать бок о бок с Биллом Мартином.

19 апреля в 16.00 подводная лодка «Сераф» подняла якорь и вышла из залива Холи-Лох в реку Клайд. Монтегю известил Адмиралтейство, что операция «Фарш» началась. «Мы были взвинчены до предела», — вспоминал он. Волнение было окрашено тревогой: «Сработает ли план?»

В сумерках «Сераф» рассекал воду, направляясь к открытому морю. «Стояла весна, — пишет Скотт, — но, глядя на лесистые склоны по нашему левому борту, об этом, если не знать, трудно было бы догадаться. По правому борту лежал Данун, его очертания смягчал легкий туман, смешанный с древесным и угольным дымом, который поднимался из труб его угрюмых, серых домов». Выйдя в широкое устье Клайда, «Сераф» двинулся дальше в сопровождении минного тральщика, чья главная задача состояла в предупреждении возможных атак британской авиации, которая обычно рассматривала все подводные лодки как вражеские, если только не было ясных признаков, указывающих на обратное.

Находясь на траверзе острова Арран, «Сераф» совершил пробное «погружение для дифферентовки» (то есть для балансировки лодки), а затем взял курс на Ирландское море. Южнее островов Силли тральщик отошел, приняв на борт холщовый мешок с последними письмами членов команды. «Прощальный обмен световыми сигналами, означающими пожелание удачи, — и мы вышли в зыбь Атлантики, а вскоре и погрузились». Теперь «Сераф» был один. Погода стояла отличная, волны были небольшие, и команда судна сделалась частью странного сумеречного мира — мира долгого плавания на подводной лодке, мира, который в равных долях состоял из скуки, ожидания и страха. Днем субмарина должна была идти под водой, ночью всплывать и двигаться на дизельном ходу, подзаряжая аккумуляторы. На рассвете — погружение. Если их не атакуют и не произойдет чего-либо еще экстраординарного, то, делая по 130 миль в сутки, они окажутся в районе Уэльвы через десять дней.

Внутри лодки было душно. Матросы и офицеры несли двухчасовую вахту, потом четыре часа отдыхали. Так — двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. «Настоящего однообразия никогда не возникало, потому что в глубине сознания все время жила решимость уцелеть, которая требовала постоянной бдительности». По военным меркам питание на «Серафе» было высококачественным и обильным: «Мы не испытывали недостатка ни в мясе, ни в сливочном масле, ни в сахаре, ни в яйцах. У нас даже была такая роскошь, как шоколадное печенье и мед… Нам повезло с коком: он умел печь хороший хлеб». Никто на борту не брился, все спали одетые. Через несколько дней плавания повсюду стоял запах немытых тел и машинного масла.

Лежа на койке, лейтенант Скотт пытался читать «Войну и мир» и отгонял мысли о смерти. Его восхищал Джуэлл, который в его глазах «воплощал в себе все то, чем должен отличаться капитан подводной лодки: абсолютное бесстрашие, неизменное хладнокровие и расчетливость». Но, как бы ни был командир отважен и хитроумен, Скотт понимал, что, вполне вероятно, погибнет на двадцать третьем году жизни. «В то время шансы вернуться домой из средиземноморского плавания на субмарине были пятьдесят на пятьдесят». Перед отплытием на «Серафе» Скотт провел неделю в Лондоне. В последний день его отпуска дядя Джек и недавно овдовевшая мать повели его на ланч в дорогой ресторан. Когда пришло время прощаться, в глазах у матери и дяди стояли слезы. «Меня точно ударило: они думают, что, может быть, никогда больше меня не увидят».

Лежа в нескольких футах от него на своей койке, капитан «Серафа» лейтенант Джуэлл ни о какой смерти не думал. За три с лишним года яростных подводных боев, перемежавшихся несколькими экстраординарными и чрезвычайно опасными заданиями, мысль о смерти не посещала его, кажется, ни разу.

Джуэлл родился на Сейшельских островах, где его отец работал врачом в колониальной администрации. На подводный флот он пошел добровольцем в 1936 году. Война шла уже два года, когда молодого лейтенанта назначили капитаном только что спущенной на воду подводной лодки «Сераф» класса S. Вскоре после того, как Джуэлл принял командование, он упал в люк. В 1946 году врач обнаружил, что у него повреждены два позвонка: Джуэлл всю войну провоевал со сломанной шеей.

Его первое патрульное плавание в июле 1942 года задало тон всему последующему: смертельный риск, счастливое возвращение и некоторая доля фарса. «Сераф» по ошибке был атакован британским самолетом, но серьезных повреждений не получил. Затем в норвежских водах Джуэлл заметил немецкую субмарину и разнес ее на куски одной торпедой. Первая жертва «Серафа» оказалась… китом.

В октябре 1942 года, во время подготовки к операции «Факел» (вторжению в Северную Африку), Билл Джуэлл получил свое первое секретное задание: доставить американского генерала Марка Кларка, заместителя Эйзенхауэра, на алжирское побережье для тайных переговоров с командованием находившихся там французских войск. Вторжение, возглавляемое генералом Паттоном, должно было начаться совсем скоро, и решающее значение для его успеха, как считалось, имел нейтралитет вишистских сил во Французском Алжире. Многие вишистские офицеры испытывали глубокую враждебность к британцам после того, как те уничтожили немалую часть французского флота под Мерс-эль-Кебиром. Перед Кларком стояла очень деликатная задача, и столь же хитрую проблему на своем уровне должен был решить Джуэлл: доставить его на берег незамеченным. 19 октября «Сераф» с американскими пассажирами на борту подплыл к назначенному месту — к уединенной прибрежной вилле примерно в 50 милях к западу от города Алжир. Вскоре после полуночи Джуэлл подвел субмарину к берегу на расстояние не более 500 ярдов, и американская группа переговорщиков пересела на четыре сборных каноэ; охраняли ее три британских морских пехотинца из Особой лодочной службы под командованием Роджера «Джамбо» Кортни, бывшего охотника на крупную дичь с «лицом и повадками человека битого и бывалого, лишенного сантиментов».

Переговоры длились всю ночь и прошли хорошо, но в какой-то момент гостям пришлось спрятаться от неожиданно нагрянувших жандармов в пыльный подвал. Там у Кортни начался кашель, который грозил их выдать. Генерал Кларк дал задыхающемуся спецназовцу жевательную резинку.

— У вашей американской жвачки нет никакого вкуса, — ворчливо прошептал Кортни, когда приступ прошел.

— Еще бы, — отозвался Кларк. — Ведь я уже ею попользовался.

Когда пришло время взять группу на борт, Джуэлл подвел «Сераф» к берегу на опасно близкое расстояние, и лодка едва не села на мель. Кларка, по-видимому, кто-то предал, и за считаные минуты до появления французского отряда генерал и сопровождавшие его лица бросились к каноэ, проплыли через буруны и вскарабкались на «Сераф». Джуэлл скомандовал немедленно уходить, а чуть погодя — погрузиться. Сэр Эндрю Каннингем, адресат одного из писем операции «Фарш» и главнокомандующий британскими ВМС в Средиземном море, назвал это совместное англо-американское приключение «счастливым предзнаменованием на будущее».

Невозмутимость Джуэлла выделила его как человека, подходящего для секретной работы, и следующее его задание было еще необычнее: вывезти с южного побережья Франции генерала Анри-Оноре Жиро. Этого шестидесятитрехлетнего французского генерала, харизматичного деятеля с большим самомнением, популярного ветерана Первой мировой, считали единственным военачальником, способным обеспечить переход французских сил в Северной Африке в лагерь союзников. Жиро, бежавшего из немецкого плена, прятали люди из французского Сопротивления. Союзное командование решило, что Жиро, если его удастся безопасно переправить в Африку, станет важной символической фигурой, способной настроить вишистские силы против немцев. Операцию назвали «Кингпин» («Главная фигура»). Единственной проблемой была сильная неприязнь, которую желчный генерал, как и де Голль, питал к британцам: он настаивал, чтобы, если его будут вывозить, это сделали американцы. Поэтому «Серафу» пришлось ненадолго изменить национальную принадлежность. На подлодке появился номинальный американский капитан Джеролд Райт.

Под звездно-полосатым флагом «Сераф» дожидался в районе Ле-Лаванду; увидев световые сигналы с берега, Джуэлл послал шлюпку за Жиро. Переходя на подводную лодку, французский генерал оступился, и его втащили на борт мокрым до нитки. Поддерживая обман, члены команды «Серафа» пытались имитировать американский акцент и всю дорогу подражали речи киноактеров Кларка Гейбла и Джимми Стюарта. Генерал Жиро, как потом выяснилось, прекрасно знал английский и не был одурачен ни на йоту. Но он был слишком горд, чтобы показать, что раскусил уловку.

После вторжения в Северную Африку «Сераф» перемещался туда-сюда по Средиземному морю, совершая более обычные для подводной лодки действия: выискивая и топя любые вражеские корабли. За несколько недель он потопил четыре грузовых судна, которые везли снаряжение для армии Роммеля, и вывел из строя итальянский эсминец. Войдя в гавань Алжира, пиратствующий Джуэлл поднял «Веселый Роджер». В конце декабря 1942 года «Сераф» получил еще одно секретное задание: совершить разведывательное плавание к средиземноморскому острову Галит в 80 милях к северу от африканского берега. Остров был оккупирован немецкими и итальянскими силами и использовался для наблюдения за передвижениями кораблей союзников. Операция «Пишутер» («Гороховое ружье»), порученная Джуэллу, состояла в том, чтобы тайно собрать разведывательную информацию, которая позволила бы решить, можно ли успешно атаковать остров американскими силами особого назначения — «рейнджерами» — под командованием полковника Уильяма Орландо Дарби. 17 декабря Джуэлл, взяв на борт Билла Дарби как пассажира, отплыл к острову.

Два Билла мгновенно подружились, что неудивительно, поскольку Дарби был, по словам Джуэлла, «боец, парень с кулаками» и, как и Джуэлл, любил риск. Элитное, отлично обученное подразделение «рейнджеров» (аналогичное подразделениям «коммандос» британской морской пехоты), которым командовал Дарби, было сформировано в 1942 году в Северной Ирландии. Его подчиненные уже отличились в Северной Африке, проявив отвагу и преданность своему командиру: «Мы — один стальной кулак, с Дарби нам не страшен враг…» В тридцать один год Эль Дарбо, как его называли подчиненные, казался высеченным из арканзасского гранита: три раза на протяжении службы он отказывался от повышения, чтобы только остаться во главе своего разношерстного подразделения, куда входили и джазовый трубач, и гостиничный охранник, и азартный игрок, и несколько закаленных тяжелым трудом шахтеров. Под Арзевом в Северной Африке он лично повел 1-й батальон «рейнджеров» в бой навстречу шквальному пулеметному огню, швыряя ручные гранаты и «постоянно находясь на виду, во главе своих солдат».

По пути к острову Галит Дарби развлекал Джуэлла и его команду скабрезными историями. Двое суток «Сераф» кружил около острова, выискивая возможные места для высадки; американец щелкал фотоаппаратом. «Я думаю, у нас тут все получится», — заявил Дарби. В итоге, однако, было решено, что для атаки на Галит нет свободных войск, и операцию «Пишутер» прекратили, но под конец она хорошенько познакомила Дарби с манерой Джуэлла вести войну. Все дружественные суда были заранее выведены из этого морского района, и Джуэлл получил приказ «топить все, что попадется на глаза». На обратном пути в Алжир Джуэлл протаранил под водой одну немецкую подводную лодку, другую атаковал тремя торпедами, из которых первая не взорвалась, хотя поразила цель, а две остальные прошли мимо из-за повреждений, полученных «Серафом» во время тарана. Даже несокрушимого Дарби подводное сражение заставило понервничать. Он признался Джуэллу: «Высади меня на берег, дай в руки оружие — и мне сам черт не брат. Но тут, Билл… уф-ф, я в жизни такого труса не праздновал, как в эти два дня».

Носовая часть «Серафа» была серьезно повреждена, а на команде лодки стало сказываться «постоянное напряжение»: двое бывших друзей поссорились, и «один схватил в камбузе большой, зловещего вида мясницкий нож и попытался ударить другого в спину». «Серафу» было приказано возвращаться домой на отдых, восстановление сил и ремонт. По пути в Англию субмарину очередной раз атаковали свои бомбардировщики.

В порту Блайт подводной лодке починили ее «изувеченную морду», и «Сераф» приобрел «элегантный, грациозный вид». На боевой рубке субмарины намалевали быка Фердинанда из детской книжки, который отказывался биться на арене: намек на то, что «Сераф» провел больше времени на спецзаданиях, чем в боевых патрулях.

Когда «Сераф» шел к Уэльве, у Джуэлла руки чесались ввязаться в драку, но ему было предписано по возможности избегать столкновений с противником: «Нам сказали, что мы не должны ни на кого нападать, потому что это задание важнее». Командование ВВС выпустило строгий приказ не атаковать с воздуха никаких подводных лодок на этом маршруте, а военно-морская разведка сообщила, что в Кадисском заливе вражеских судов не замечено. Однако примерно на середине пути, западнее Бреста, подводники услышали звуки, которые они все знали и которых боялись: «Звуки, недвусмысленно говорившие о том, что другую субмарину атакуют глубинными бомбами». Где-то совсем рядом шел бой. «Мы знали, что по крайней мере одна наша подлодка находится близко, — писал лейтенант Скотт, — и серия взрывов, несмотря на расстояние, колотивших по нашему прочному корпусу, точно молотом, вызвала у нас страх за товарищей». Но у Джуэлла был приказ, и «Сераф» продолжал путь на юг. Скотт опять принялся за чтение «Войны и мира».

Команда подводной лодки Его Величества «Сераф» на рубке: лейтенант Билл Джуэлл за штурвалом (слева), его помощник, первый лейтенант Дэвид Скотт, стоит в центре.

В тот самый момент, когда Билл Джуэлл несвойственным ему образом уклонился от боя, в Лондоне Юэн Монтегю и Джин Лесли готовились отправиться сначала в театр, а затем ужинать в клуб, чтобы в последний раз сыграть роль Билла Мартина и его невесты Пам.