Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны

3 Комната № 13

Джон Мастерман, председатель комитета «Двадцать», писал в свободное время детективные романы. В них действовали оксфордский профессор, во многом похожий на него самого, и сыщик, напоминавший Шерлока Холмса. Операция, обрисованная в общих чертах Чарльзом Чамли, весьма импонировала Мастерману с его писательским складом ума: предстояло тщательно, сцена за сценой, сконструировать некую тайну и предложить немцам ее распутать. Несмотря на некоторые сомнения в осуществимости плана «Троянский конь», комитет «Двадцать» поручил Чамли изучить возможности его реализации на одном из театров Второй мировой войны.

Разведчики, как и генералы, склонны представлять себе грядущую битву новой версией предыдущей. Разведка Оси проморгала подлинные документы, которые имелись у погибшего лейтенанта Тернера, и таким образом упустила возможность предвосхитить операцию «Факел»; маловероятно, что она вновь сделает такую же ошибку: «Немцы, имея повод сожалеть о легкости, с какой мы застали их врасплох высадкой в Северной Африке, на сей раз не оставят без внимания стратегические документы союзников, если и когда они попадут им в руки».

Поскольку в плане Чамли фигурировал труп, плавающий в море, операция проходила главным образом по военно-морскому ведомству, и поэтому лейтенант-коммандер Юэн Монтегю, представитель военно-морской разведки в комитете «Двадцать», получил задание помочь Чамли развить его идею. Монтегю, как и Чамли, читал «форельный меморандум». Он «решительно поддержал» план и вызвался «изучить вопрос о получении необходимого трупа, заняться медицинскими проблемами и формулированием плана».

Юэн Монтегю, офицер военно-морской разведки, юрист и рыбак — главный вдохновитель операции «Фарш».

Выбор Юэна Монтегю в качестве партнера Чамли по планированию операции был во многом случайным, но счастливым. Барристер и трудоголик, Монтегю обладал талантом организатора и способностью вникать в детали, что прекрасно дополняло «плодоносный ум» Чамли. Если Чамли был неуклюж и очарователен, то Монтегю — ловок, сардоничен, рафинирован, романтичен и отличался чрезвычайно ясным мышлением.

Сорокадвухлетний Юэн Эдвин Сэмюэл Монтегю был вторым из троих сыновей барона Суэйдлинга, отпрыска ослепительно богатой династии еврейских банкиров. Первая половина жизни Юэна была почти непрерывным потоком удовольствий, материальных и интеллектуальных. «Это время вспоминается мне как сплошное счастье, — писал он, оглядываясь на свою молодость. — Удача сопутствовала нам во всем».

Дед Юэна, заложивший основы семейного состояния, изменил фамилию с Сэмюэл на более аристократическую Монтегю, на что поэт Хилэр Беллок откликнулся ядовитым стишком:

Отец Юэна, унаследовав банк, разбогател еще больше. Эдвин, дядя Юэна, пошел по политической части и стал государственным секретарем по делам Индии. Семейной резиденцией был дворец из красного кирпича в самом сердце Кенсингтона — по адресу Кенсингтон-Корт, 28. Стены холла там были обиты старинной кордовской цветной кожей, в «маленькой столовой» стоял стол на двадцать четыре персоны, а если гостей было больше, к их услугам была гостиная в стиле Людовика XVI с обитыми расшитым шелком стульями, с лепниной в стиле ар-деко и с «роскошной люстрой» невероятной величины. Семья Монтегю принимала гостей ежевечерне и не скупилась на угощение: «У нас бывали государственные деятели (британские и иностранные), дипломаты, генералы, адмиралы и т. д.». Функции хозяев на этих приемах исполняли Отец (массивного телосложения, бородатый и суровый), Мать (миниатюрная, артистичная и неутомимая) и Бабушка, вдовствующая леди Суэйдлинг, которая, по словам Юэна, выглядела как «чрезвычайно оживленная статуэтка из дрезденского фарфора и, подобно большинству женщин ее круга, ни разу в жизни и палец о палец не ударила».

Юэн и его братья выросли в окружении слуг и дорогих вещей, но, отражая беспокойный дух времени, с детства разительно отличались друг от друга. Старший брат Стюарт был настолько высокомерен и обделен воображением, как только может быть английский наследник аристократического имени; с другой стороны, Айвор, младший брат Юэна, отверг фамильное богатство и стал убежденным коммунистом, пионером британского настольного тенниса, коллекционером редких пород мышей и радикальным кинопродюсером.

В доме имелся гидравлический лифт, которым дети семейства Монтегю никогда не пользовались: «Это был лифт для слуг, чтобы невидимо перемещать подносы, или корзины с грязным бельем, или самих себя мимо господских территорий, когда неуместное присутствие челяди могло нарушить установленный порядок». Слуг было как минимум двадцать (хотя никому не приходило в голову их считать), в том числе дворецкий, два лакея, кухарка, судомойки, две горничные, секретарь, кучер-кокни, конюх и два шофера. «В моей чрезвычайно богатой семье прислуги было очень много, и это придавало жизни совершенно особый характер», — писал Юэн.

Юэн окончил Вестминстерскую школу, где должен был носить цилиндр и фрак, где его учили превосходно, а били лишь изредка. Прежде чем поступить в кембриджский Тринити-колледж, он год провел в Гарварде, где изучал английскую литературную композицию, но главным образом наслаждался «эпохой джаза» с размахом, которому позавидовал бы Великий Гэтсби, и жил, по его собственным словам, «американской светской жизнью такого сорта, какую показывают в кино». Этот опыт на всю жизнь сделал Монтегю американофилом: «Я испытывал огромную благодарность американцам за всю их доброту ко мне и чувствовал, что должен попытаться отплатить им за нее хоть в малой мере». Война предоставила ему такую возможность.

В Кембридже у Юэна имелись личный слуга и двухместная спортивная машина «ланча» 1910 года, которую он окрестил Стивом. Он по-дилетантски занимался политикой на лейбористском фланге, но сильно отставал в левизне от брата Айвора, который поступил в Кембридж годом позже, уже проделав к тому моменту немалый путь к состоянию убежденного марксиста. Несмотря на разницу характеров и политических взглядов, Юэн и Айвор оставались близкими друзьями. «Забавно было видеть этот „разброс“ между нами, троими братьями», — замечает Юэн. Стюарт «уже смотрел на жизнь взглядом банкира», в то время как Юэн и Айвор не имели намерений делать карьеру на традиционном семейном поприще. «Мы были с ним гораздо более близки, чем кто-либо из нас со Стюартом, потому что у нас было куда больше общих интересов».

«У нас только и было дел, что развлекаться, — вспоминает Юэн. — Ну, и работать время от времени». Они, однако, нашли время для того, чтобы «изобрести» настольный теннис. Айвор очень хорошо играл в пинг-понг. У этой игры тогда не было четких правил, и Айвор стал основателем Английской ассоциации пинг-понга. Жак, производитель спортивных товаров, узнал о возникновении клуба и сердито указал на то, что его фирма обладает копирайтом на название пинг-понг. Юэн пишет: «Я посоветовал Айвору придумать для игры другое название; мы перебрасывались названиями, как мячиком, пока один из нас не додумался до „настольного тенниса“». В 1926 году Айвор основал Международную федерацию настольного тенниса, и, став ее первым президентом, он занимал этот пост сорок один год.

Другим кембриджским начинанием братьев Монтегю стала Лига любителей сыра. Айвор и Юэн, будучи страстными ценителями сыра, создали обеденный клуб, занимавшийся импортом и дегустацией самых экзотических сортов сыра со всего света: сыра из верблюжьего молока, ближневосточного козьего сыра, сыра из молока длиннорогих афганских овец. «Нашей амбициозной мечтой был сыр из китового молока», — пишет Юэн, и с этой целью он списался с китобойной компанией, предлагая ей «взять молоко у убитой самки кита, превратить в сыр и прислать нам».

Извлекая максимум из своей привилегированной жизни в Кембридже, Монтегю вместе с тем уже наращивал интеллектуальные мышцы, которые затем сослужили ему хорошую службу сначала на юридическом поприще, а затем и на разведывательной работе, — прежде всего способность «интенсивно изучать что-либо в течение короткого времени и при этом не спать или почти не спать». Он был, кроме того, весьма крепок физически. Однажды, когда он охотился верхом с собаками, его нога выскользнула из стремени, и, когда лошадь сделала движение в сторону, стремя резко бросило вверх, и ему сильно рассекло подбородок и выбило пять зубов. Другой охотник подобрал один из зубов Юэна. «Я положил его в карман и поскакал дальше», — вспоминает Юэн. Инцидент наградил его очаровательной кривой улыбкой, которую он пускал в ход редко, но метко, и полезным уступом, на который он мог вешать курительную трубку.

Еще учась в университете, Юэн обручился с Айрис Соломон. Это был во многих отношениях чрезвычайно удачный союз. Дочь портретиста Соломона Дж. Соломона, Айрис была жизнерадостна, умна и происходила из англо-еврейской семьи, подобной семье Юэна. Они поженились в 1923 году. Вскоре у них родился сын, а затем и дочь.

20-е и 30-е годы — промежуток между двумя опустошительными войнами — молодой юрист и его жена прожили в полном довольстве. У них не было недостатка в светском общении с самыми влиятельными людьми страны; на уик-энды они уезжали в Таунхилл — в поместье семьи Монтегю близ Саутгемптона, где за великолепным садом, разбитым знаменитым ландшафтным архитектором Гертрудой Джекилл, ухаживали двадцать пять садовников. Там супруги Монтегю стреляли фазанов, охотились, играли в настольный теннис. Летом они плавали по проливу Те-Солент на сорокапятифутовой яхте Юэна; зимой катались на лыжах в Швейцарии.

Но больше всего Юэн (как и его будущий начальник адмирал Годфри) любил ловить рыбу. В Таунхилле к его услугам были река и пруды с лососем. Много позже о нем отзывались как об «одном из лучших ловцов рыбы на мушку во всем королевстве»; он скромно это отрицал, утверждая, что был «в лучшем случае рыболовом средней руки, хоть и очень увлеченным». На речном берегу, в зале суда и, в скором времени, на войне для Монтегю не было высшего наслаждения, чем «радость подсечки и удовольствие от ведения рыбы».

Между тем Айвор Монтегю шел по другой стезе. К двадцати двум годам он основал Английскую ассоциацию настольного тенниса, написал книгу «Настольный теннис сегодня», создал (вместе с Сидни Бернстайном) Кинематографическое общество и совершил две поездки в Советский Союз, где совершенствовал свое знание русского языка и искал «первобытнейшую мышь-полевку», которая водилась только на Кавказе. Полученный им опыт породил зоологическую монографию о прометеевой полевке (prometheomys) и пожизненную веру в советскую государственную машину. В 1927 году он женился на Фрэнсис Хеллстерн, которую многие за глаза звали Хелл («Ад»). Мать Айвора была согласна с этой характеристикой. Фрэнсис была матерью внебрачного ребенка и дочерью сапожника из Южного Лондона. Таблоиды отозвались на их брак заголовками типа: «Сын барона женится на секретарше». Королева Мария (жена Георга V) написала леди Суэйдлинг: «Дорогая Глэдис! Сочувствую Вам. Мэй». Айвору это было глубоко безразлично.

В 1929 году Айвор совершил совместную поездку в Голливуд с советским кинорежиссером Сергеем Эйзенштейном. Там Айвор близко познакомился с Чарли Чаплином и научил его ругаться по-русски. Впоследствии младший из братьев Монтегю был продюсером пяти фильмов Альфреда Хичкока, снятых в Великобритании.

Между тем в политическом плане Айвор неуклонно двигался влево: из Фабианского общества он перешел в Британскую социалистическую партию, а оттуда — в Коммунистическую партию Великобритании. Во время гражданской войны в Испании он побывал в этой стране и снял там ряд прореспубликанских документальных фильмов. В то время как Юэн водил дружбу с генералами и послами, Айвор общался с такими людьми, как Джордж Бернард Шоу и Г. Дж. Уэллс. Если Юэн жил в фешенебельном Кенсингтоне, то Айвор, отказавшись от отцовских денег, поселился с Хелл в непритязательном доме в Брикстоне. Впрочем, при всех различиях между братьями они оставались близки и часто виделись.

Получив в 1924 году статус барристера, Юэн быстро стал чрезвычайно умелым адвокатом. Он научился вникать в детали, импровизировать, воздействовать на коллективный разум податливого жюри. Монтегю был прирожденный спорщик. Он мог вести дискуссию с кем угодно, в любое время дня, почти на любую тему и, как правило, с успехом, поскольку обладал редкой способностью читать мысли собеседника — признак искусного адвоката и искусного обманщика. Его увлекали хитросплетения преступного ума, и он признавался, что испытывает «некую симпатию к мошенникам». Ему доставляли наслаждение словесные поединки в залах суда, где победа зависела от способности «понимать точку зрения и предвосхищать реакции равного тебе по сообразительности юриста противоположной стороны». Монтегю был неизменно добр к тем, кто стоял ниже его по положению, и умел вести себя «самым джентльменским образом», но при этом любил одергивать людей влиятельных. Он мог быть невообразимо груб. Как многие адвокаты, занимающиеся защитой, он из спортивного интереса охотно брал в клиенты людей беззащитных, любил дела заведомо трудные и даже, казалось бы, безнадежные. В одном из своих клиентов, жуликоватом юристе, он, возможно, видел кое-какие свои собственные черты: «Если ему приходила в голову подлинно артистическая ложь, в глазах у него появлялся блеск, и он высказывал ее». В 1939 году Монтегю получил высший адвокатский статус — стал королевским адвокатом.

О том, что началась война, Юэн узнал через полгода после получения этого звания, когда шел на своей яхте вдоль побережья Бретани. Плавание было восхитительным: «свежий ветер, прекрасная погода, эскорт дельфинов, игравших вокруг носа яхты». Когда по радио передали суровое заявление премьер-министра, что Великобритания находится в состоянии войны, Юэн повернул штурвал и направился обратно в порт, понимая: его доселе благополучная жизнь уже никогда не будет столь блестящей. Позднее он вспоминал, как «смотрел на море и думал, что вся моя жизнь разлетелась вдребезги. Дела шли как нельзя лучше, звание королевского адвоката сулило новые успехи, в семейной и частной жизни все тоже было замечательно. И вот — остановка на полном ходу».

Было решено, что Айрис и двое детей, Джереми и Дженнифер, отправятся ради безопасности в Америку, подальше от бомб люфтваффе, которые вскоре начали падать на Лондон. Принадлежа к одному из виднейших еврейских банкирских семейств страны, Юэн понимал, что клан Монтегю в случае нацистского вторжения будет в особой опасности.

В свои тридцать восемь лет Юэн по возрасту не подлежал призыву на активную военную службу, но еще до объявления войны он записался в Королевский военно-морской добровольческий резерв. После начала войны его сделали лейтенантом и на временной основе произвели в лейтенанты-коммандеры, и он быстро обратил на себя внимание адмирала Джона Годфри, возглавлявшего военно-морскую разведку. «Не только совершенно бесполезно, но даже и опасно использовать людей со средними умственными способностями, — писал Годфри. — Только обладателей первоклассных мозгов можно допускать до подобных дел. Если подходящих людей найти не удается, середнячкам все равно лучше ничего не поручать». Он знал, что в лице Монтегю нашел подходящего человека.

Разведывательный отдел, возглавляемый Годфри, был эклектичным и своеобразным органом. Помимо личного помощника Яна Флеминга, под началом у Годфри работали «два биржевых маклера, школьный учитель, коллекционер книг об оригинальном мышлении, оксфордский преподаватель классической филологии, помощник барристера и страховой агент». Эта пестрая команда была втиснута в комнату № 39 Адмиралтейства, где постоянно висел табачный дым и нередко гремела грозная ругань адмирала Годфри. Флеминг наградил Годфри прозвищем «дядя Джон», которое звучало весьма иронически, ибо меньше всего этот начальник походил на доброго дядюшку. «Те, что в конце концов стали постоянными обитателями этой норы, — писал он, — были людьми весьма различными по темпераменту, амбициям, социальному положению и домашней жизни. У каждого были свои особые источники раздражения, свои надежды, страхи, мучения, любови, ненависти, неприязни и „белые пятна“». Все без исключения разведывательные материалы, касавшиеся войны на море, проходили через комнату № 39, и, хотя атмосфера в ней часто бывала напряженной, подчиненные Годфри «работали как муравьи, и их общая результативность была очень высокой». «Муравьи» Годфри не только занимались сбором и передачей секретной разведывательной информации, но и руководили агентами и двойными агентами, разрабатывали планы дезинформации и контрразведывательных операций.

Годфри увидел в Монтегю человека, идеально подходящего для подобной работы, и Юэн быстро получил повышение. Вскоре он не только представлял военно-морскую разведку в большинстве важнейших разведывательных органов, включая комитет «Двадцать», но и руководил своим собственным совершенно секретным подразделением 17М в составе отдела Годфри (буква М — от фамилии Монтегю).

Расположенное в комнате № 13 (каморке с низким потолком размером 20 на 20 футов), подразделение 17М занималось всеми разведывательными вопросами «особого характера», связанными с войной на море, и прежде всего — данными радиоперехватов «Ультра». Они были результатом расшифровки вражеских сообщений криптоаналитиками, работавшими в усадьбе Блетчли-Парк, после успешного взлома кода «Энигмы» — немецкой шифровальной машины. В начальный период деятельности 17М данные «Ультра» поступали отрывочно, но мало-помалу ручеек секретной информации превратился в могучий поток: 200 с лишним сообщений в день, иные длиной всего в несколько слов, но некоторые далеко не на одной странице. Работа по осмыслению, сопоставлению и переадресовке этой огромной информации была похожа, по словам Монтегю, на «изучение нового языка». Его обязанностью было решать, какие материалы следует передать другим разведывательным службам, а какие заслуживают включения в специальные разведывательные сводки, куда попадали «сливки разведданных»; он постоянно взаимодействовал с МИ-5, со службой дешифровки в Блетчли-Парке, с разведывательными отделами других родов войск и с канцелярией премьер-министра. Монтегю научился бегло читать эти донесения, которые даже после расшифровки могли быть невероятно трудными для понимания: «Немцы испытывают страсть к перекрестным ссылкам и аббревиатурам и еще большую страсть к использованию кодовых названий — страсть, с которой может сравниться только неумение их использовать».

Персонал отдела 17М в комнате № 13 подвала Адмиралтейства: Юэн Монтегю (первый ряд, второй справа), Джоан Сондерс (второй ряд, третья справа), Джульетта Понсонби (справа от Сондерс), Патриция Трехерн (слева от Сондерс).

Подразделение 17М расширялось. Вначале в него пришла Джоан Сондерс, молодая жена библиотекаря палаты общин, «для кропотливой работы по индексированию, систематизации и изучению материалов» — высокая, мощная, с очень громким, наигранно-задорным голосом и соответствующим характером, Джоан фактически стала главной помощницей Монтегю. В начале войны она была медсестрой и во время отступления из Дюнкерка руководила постом медперсонала. Она была практична, любила командовать, порой наводила на сослуживцев страх и зимой приходила на работу в пальто из тигровой шкуры. Другие сотрудницы за глаза звали ее Тетушкой. То, что ей в прошлом приходилось иметь дело с трупами, впоследствии принесло немалую пользу. «Работник она прекрасный, очень методична, но при этом ужасающе подозрительна, — писал Монтегю жене. — Работать с ней одно удовольствие, а вот взглянуть особенно не на что. Мне вообще не везет с помощницами в плане внешности». Монтегю, надо сказать, был большим ценителем женской красоты.

К 1943 году подразделение 17М выросло до четырнадцати человек. В их число входили художник, бывший колумнист из журнала, посвященного яхтам, и двое дежурных, которые обрабатывали поступавшую ночью информацию. Условия работы были ужасны. Комната № 13 была «очень мала, до предела загромождена сейфами, стальными картотечными шкафами, столами, стульями и т. п., и, самое главное, в ней был чрезвычайно низкий потолок, который стальные балки делали еще ниже. Свежего воздуха никакого, только спертый, такого качества, что помещение мгновенно забраковал бы любой фабричный инспектор». Единственными источниками света были флюоресцентные трубки, из-за которых «все становились розовато-лиловыми». Теоретически вспомогательный персонал «не должен был слушать того, что мы говорим друг другу по телефону», но в таком ограниченном пространстве это было невозможно. У хранителей тайн в комнате № 13 не было тайн друг от друга. Несмотря на трудности, подразделение Монтегю работало очень эффективно: по отзыву адмирала Годфри, это была «блестящая команда преданных делу борцов-победителей».

Как и в залах суда, на разведывательном фронте Монтегю тоже доставляло удовольствие проникать в замыслы противников — немецких диверсантов, шпионов, агентов и их кураторов, чьи подслушанные, расшифрованные и переведенные радиограммы ежедневно поступали в подразделение 17М. Он научился распознавать в потоке информации «голоса» отдельных сотрудников немецких разведывательных служб и, как и во время былых судебных баталий, «к некоторым начал относиться почти как к друзьям»: «Сами не сознавая того, они были к нам очень добры».

В Америке, по настоянию Юэна, Айрис начала работать в Британском координационном центре по вопросам безопасности — британской секретной организации, базировавшейся в Нью-Йорке и руководимой Уильямом Стивенсоном, который с удовольствием носил кличку Неустрашимый. Под прикрытием британского паспортного контроля группа Стивенсона занималась в США разведкой, дискредитацией лиц, сочувствовавших нацизму, и неустанно старалась подтолкнуть Америку к вступлению в войну, используя разнообразные методы — как честные, так и не слишком. В некотором смысле шпионаж и скрытность были у Айрис в крови, поскольку ее отец, художник Соломон Дж. Соломон, во время Первой мировой войны участвовал в разработке военного камуфляжа. В 1916 году на Западном фронте он соорудил из стальных пластин, покрыв их настоящей корой, фальшивое дерево высотой 9 футов, которое использовалось для наблюдения за противником. В этой семье ценили удовольствие от вызова, от борьбы, которое испытываешь, делая нечто, на вид совершенно отличное от того, чем является в действительности. Юэн был доволен, что его жена теперь, как он выразился, «тоже в этом бизнесе». Юэн и Айрис писали друг другу ежедневно, хотя Монтегю не мог сообщать ей точно, чем был наполнен его день: «Если меня убьют, есть четыре или пять человек, которые после войны смогут рассказать тебе, чем я занимался».

Круг обязанностей Монтегю расширился еще раз, когда Годфри сделал его ответственным за всю военно-морскую дезинформацию, осуществляемую через двойных агентов. «Самая захватывающая работа на войне», — пишет Монтегю. Благодаря радиоперехватам «Ультра» и другим разведданным британцы поймали всех до единого шпионов, посланных в страну абвером — немецкой военной разведкой. Многие из них были затем использованы как двойные агенты, отправлявшие в Германию ложную информацию. Оказавшись в самом сердце «системы XX» — системы обмана, Монтегю помогал «Тару» Робертсону и Джону Мастерману контролировать действия двойных агентов на британском ВМФ. Он работал с Эдди Чапменом по кличке Зигзаг — уголовником, ставшим шпионом и посылавшим немцам ложную информацию об оснащении подводных лодок; он изучал астрологию, чтобы посмотреть, нельзя ли использовать против Гитлера его веру в такие вещи («очень занимательно, но пользы никакой»); в ноябре 1941 года он отправился в США помочь установить систему контроля над двойным агентом по кличке Трицикл (сербским плейбоем Душко Поповым) с тем, чтобы проникнуть в сеть немецких шпионов, действовавших в Америке. «Система XX» также предполагала сотворение фальшивых шпионов: «Очень многих попросту не существовало в действительности: это были вымышленные люди, якобы завербованные как вспомогательные агенты теми двойными агентами, с которыми мы уже работали». Чтобы убеждать противника в реальности этих несуществующих персонажей, необходимо было выдумывать все аспекты их личностей.

Материалы, ложившиеся на стол Монтегю, порой были невероятно странными. В октябре 1941 года Годфри велел Монтегю разобраться, почему немцы внезапно импортировали тысячу макак-резусов и группу берберийских макак (маготов). Годфри предположил, что «это может указывать на намерение немцев начать химическую или бактериологическую войну или вести эксперименты в этом направлении». Монтегю проконсультировался с лордом Виктором Ротшильдом, экспертом МИ-5 по взрывчатке, минам-ловушкам и другим нестандартным способам ведения войны. Его светлость усомнился в том, что покупка больших обезьян может иметь зловещий смысл. «Я пристально следил за желающими приобрести тех или иных животных, — писал он, — но во всех исследованных до сих пор случаях цели оказались невинными. Например, объявление в The Times о желании купить 500 ежей связано с экспериментальными исследованиями ящура».

Монтегю не довелось воевать на фронте, но в его личной храбрости сомневаться не приходится. В 1940 году, когда Британии угрожало немецкое вторжение, у него возникла идея попытаться завести атакующие силы противника на минное поле, подставляя под удар самого себя. В минных полях у восточного побережья Британии имелись проходы для рыболовных судов. Немцы знали расположение этих проходов, но лишь приблизительно. Если бы в их руки попала карта, показывающая проходы, достаточно близкие к реальным, чтобы немцы ей поверили, но слегка смещенные, их морской десант мог бы выбрать неверные маршруты и, в случае удачи, понести большие потери. Предполагалось, что передаст немцам фальшивую карту Попов (агент Трицикл), который объяснит им, что получил ее от офицера британского ВМФ, еврея по национальности, желающего заручиться благосклонностью нацистов. Попов должен был сказать, что этот офицер, известный юрист в гражданской жизни, «наслушался пропагандистских рассказов о якобы дурном обращении с евреями, поверил им и не хочет оказаться в руках гестапо». Карта должна была стать его страховым полисом, и офицер будто бы готов был согласиться на ее передачу немцам в обмен на письменную гарантию, что в случае успешного немецкого вторжения в Британию его не тронут. Попову план понравился, и он спросил у Монтегю фамилию «офицера-предателя», которую он должен будет назвать немцам. «Я думал, вы сами поняли, — ответил Монтегю. — Лейтенант-коммандер Монтегю. Они могут найти меня в юридическом справочнике и в любом из выпусков „Еврейского ежегодника“».

Этот поступок требовал немалой храбрости, хотя Монтегю впоследствии это отрицал. Если бы немцы действительно вторглись в страну, они быстро поняли бы, что карта неверная, и тогда опасность, угрожающая Монтегю, стала бы еще намного больше. Имелась также возможность, что кто-либо в других подразделениях британской разведки вдруг узнает о карте и о еврейском юристе-предателе, готовом выдать военную тайну ради спасения своей шкуры. Тогда Монтегю по меньшей мере пришлось бы давать весьма сложные объяснения. В случае реализации этого плана Монтегю выглядел бы в глазах немцев «предателем из предателей». Но его это не беспокоило: важно было лишь рассказать им убедительную историю.

Прежде чем поручить Монтегю возглавить подразделение военно-морской дезинформации, Годфри передал ему копию «форельного меморандума», написанного в соавторстве с Яном Флемингом. Монтегю считал Флеминга «гнусной личностью» и тем не менее был с ним в очень хороших отношениях: «Флеминг очарователен в общении, но продаст даже собственную бабушку. Я от него без ума». Много лет спустя, когда Годфри и Монтегю давно уже были в отставке, адмирал мягко напомнил бывшему подчиненному о том, кому он обязан замыслом операции «Фарш»: «Идея о мертвом летчике, которого море выбрасывает на берег, в общем виде содержалась среди тех десятков предложений, что я дал Вам при формировании 17М», — писал он. Монтегю вежливо ответил: «С полной искренностью могу сказать, что не помню, чтобы Вы передавали мне такое предложение. Разумеется, написанное Вами могло запасть в мое подсознание и стать связующим звеном — но заверяю Вас, что ничего сознательного тут не было, и это лишний раз говорит о странностях судьбы (или как это назвать?)».

Ян Флеминг, во время войны — морской офицер, создатель Джеймса Бонда, в комнате № 39 Адмиралтейства — мозговом центре британской военно-морской разведки.

Все те же странности судьбы свели воедино в комнате № 13 хитроумного юриста Монтегю и изысканного, долговязого, непредсказуемого Чамли, человека идей. Эти два столь несходных между собой человека исполнили самый замечательный парный номер в истории военной дезинформации. Они пользовались поддержкой комитета «Двадцать», у них было много предшественников, и у них были наметки плана. Чего у них пока еще не было — это четкого представления о том, к чему этот план приложить.