Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны

22 С поплавком и грузилом

Когда пришла весть о сицилийском успехе, комнату № 13 огласили радостные возгласы. Чамли исполнил шаркающий танец и издал странное завывание. «Тетушка» Джоан Сондерс поднесла к глазам платок.

Напряжение ожидания было почти непереносимым. Когда успех операции «Фарш» стал очевиден, Монтегю в частном порядке высказал опасение, что его роль в войне этим и ограничится: «Пусть я один раз и совершил кое-что по-настоящему важное и стоящее… мне никогда больше не позволят совершить ничего подобного». От напряжения глаза у разработчиков операции стали запавшими, и, по словам Монтегю, они были «слишком взвинчены, чтобы читать книжку или уснуть».

Позднее Монтегю вспоминал громадное облегчение, нахлынувшее на него, когда союзники успешно покоряли Сицилию: «Поистине невозможно описать это чувство радости и удовлетворения от мысли, что наша группа спасла жизнь сотен солдат союзных войск, участвовавших во вторжении, — чувство, смешанное с восторгом от сознания нашего успеха в том, что нам, как мы полагали, было по плечу, но что многие из высшего начальства считали безнадежной затеей и на что Черчилль, как мне всегда казалось, согласился лишь как на попытку, предпринимаемую от отчаяния». Особое удовольствие доставило Монтегю позднейшее открытие, что сам Гитлер поверил в подлинность фальшивых документов: «Огромная радость для всякого — и особенно для еврея — знать, что он лично и непосредственно обвел вокруг пальца это чудовище».

Успех дезинформации превзошел все ожидания, и Монтегю ликовал: «Мы одурачили тех испанцев, что помогали немцам, мы одурачили немецкие разведывательные службы как в Испании, так и в Берлине, мы одурачили немецкий Оперативный штаб и Верховное командование, мы одурачили Кейтеля и, наконец, мы одурачили самого Гитлера, который оставался одураченным до конца июля». Доставляла удовлетворение и экономичность операции: «Один контейнер, изготовленный на заказ, одна военная форма, немного сухого льда, рабочее время нескольких офицеров, поездка в автофургоне в Шотландию и обратно, около 60 миль, добавленных к маршруту подлодки „Сераф“, плюс кое-какие мелкие расходы: самое большее около 200 фунтов».

Грандиозного празднования по поводу успеха операции «Фарш» никто устраивать не стал. Никаких новых посещений клуба «Горгулья», где Монтегю играл роль Билла Мартина, а Джин Лесли — его возлюбленной Пам. Айрис, жена Монтегю, — возможно, под влиянием намеков свекрови — объявила, что возвращается с детьми из Америки. Монтегю знал, что Гитлер намерен возобновить бомбардировки Лондона, готовясь пустить в ход беспилотные ракетные самолеты-снаряды, и что жить в столице по-прежнему опасно. Но, поскольку эта информация исходила из радиоперехватов «Ультра», он не мог поделиться ею с Айрис. «Максимум, что я мог, — это смутно намекать на возможный последний фортель Гитлера. Но это на нее не подействовало». Не исключено, что ее больше беспокоил возможный фортель собственного мужа. Айрис и дети вернулись в Лондон как раз во время вторжения на Сицилию. Встреча была радостной. Фотографию «Пам» в купальнике с нежной надписью Монтегю предусмотрительно убрал с туалетного столика. Пока еще он не мог объяснить жене, что все это означает. Возможно, это было и к лучшему.

От тех, кто имел отношение к операции «Фарш», и от тех, на кого она произвела впечатление, потекли секретные поздравительные послания. Дадли Кларк, оригинал и любитель переодевания, руководивший подразделением «А», писал: «Мои самые теплые поздравления Вам в связи с успехом Вашей операции „Ф“. Это была замечательная и чрезвычайно тонкая организационная работа, и, как бы ни развивались события в дальнейшем, Вы добились стопроцентного успеха». Разработчиков операции поздравил и генерал Най: «Это чрезвычайно интересный сюжет, который, судя по всему, приняли на веру». Фрэнк Фоули, прославленный сотрудник МИ-6, который перед войной помог тысячам евреев бежать из Германии, сказал Монтегю, что операция стала «крупнейшим достижением по части дезинформации за все времена». Гай Лиддел торжествующе писал в дневнике: «„Фарш“ добился выдающегося успеха».

Пошли разговоры о медалях для разработчиков операции «Фарш». Джонни Беван и Юэн Монтегю бодались не один месяц, но, к чести Бевана, он настаивал, чтобы Монтегю и Чамли были официально награждены, пусть и секретно. «Согласно имеющимся в настоящее время данным, одна определенная дезинформационная операция принесла существенный успех и повлияла на расположение немецких войск, что дало важнейшие стратегические и оперативные результаты. Тем, что она повлекла за собой столь значительные положительные последствия, мы во многом обязаны изобретательности и неустанной энергии этих двух офицеров». Монтегю, по словам Бевана, продвигал операцию вперед благодаря силе своего характера, тогда как Чамли «был автором этого хитроумного плана и, наряду с одним морским офицером, отвечал за детальную его реализацию». Беван считал, что они «должны получить одинаковую награду, поскольку играли в равной степени важную и незаменимую роль в осуществлении операции».

Монтегю был так обрадован успехом операции «Фарш», что предложил организовать продолжение. 4 июля близ Гибралтара при взлете потерпел крушение самолет с Владиславом Сикорским, польским премьер-министром в изгнании. Шесть дней спустя, в день вторжения на Сицилию, Монтегю послал Бевану записку, где указал, что «бумаги, находившиеся в самолете Сикорского, до сих пор выбрасывает на берег, многие еще плавают и, вполне вероятно, достигнут берегов Испании». Он подал мысль добавить к остаткам крушения кое-какие фальшивые документы. Цель — «показать, что бумаги „Фарша“ были подлинные и что мы действительно собираемся атаковать Грецию и т. д., просто отложили нападение и переключились с „Бримстоуна“ [Сардинии] на Сицилию, поскольку заподозрили, что испанцы могли показать бумаги „Фарша“ немцам». На операцию «Фарш», так сказать, «второй модели» наложил вето глава военно-морской разведки коммодор Рашбрук: трудно было ожидать, что немцы вторично попадутся на такую же уловку. «Нет смысла пытаться. Испанцам будет известно, что все существенное уже выловлено, и важный секрет, „выброшенный на берег“, будет выглядеть неправдоподобно».

Успех вторжения на Сицилию нельзя, конечно, объяснять одной лишь операцией «Фарш». В существенной мере дезинформационный план укрепил немцев в тех представлениях, что у них уже были. Все переплетенные между собой нити операции «Баркли», одной из которых была «Фарш», имели целью поддержать эти заблуждения. Кроме того, сравнительная слабость немецкого контингента на Сицилии отражала возраставшие сомнения Гитлера по поводу желания Италии воевать. Сицилия была стратегической драгоценностью, но, с другой стороны, это был остров, физически отделенный от остальных сил Оси. Если бы для защиты Сицилии на ней были размещены многочисленные немецкие войска, а Италия вдруг вышла из войны, они оказались бы в изоляции и Сицилия стала бы, по выражению Кессельринга, «западнёй для всех сражающихся там немецких и итальянских сил».

Тем не менее вплоть до вторжения на Сицилию и даже после него на немецком тактическом планировании сказывались последствия операции «Фарш», смещавшие внимание к востоку и западу. В ночь перед атакой Кейтель распространил «самый свежий» анализ намерений союзников, в котором предсказал массированное вторжение в Грецию и двойную атаку на Сардинию и Сицилию: «Наступательные силы на западе, судя по всему, готовы к немедленной атаке, тогда как восточные силы, похоже, еще находятся в стадии формирования, — писал он. — Последующая высадка в материковой Италии менее вероятна, чем в материковой Греции». Половина войск союзников, находящихся в Северной Африке, будет использована, предсказывал Кейтель, «для укрепления плацдарма, который… будет создан в Греции».

Радиоперехваты «Ультра» показывают, что через четыре часа после начала вторжения двадцать один самолет штурмовой авиации перелетел с Сицилии, которая была атакована, на Сардинию, где все было тихо. В тот же день из берлинского абвера в его испанскую штаб-квартиру было послано сообщение, где говорилось, что «Верховное командование в Берлине было особенно озабочено тем, чтобы велось пристальное наблюдение за конвоями, проходящими через Гибралтарский пролив, которые могут быть использованы для нападения на Сардинию. Эти приказы обосновывались тем, что атака на Сицилию, по мнению Верховного командования, возможно, имела отвлекающий характер и главная атака должна была произойти в другом месте». Эта оценка, как с удовлетворением отметила британская военно-морская разведка, находилась «в полном согласии с „фаршевской“ историей».

Такие же эффекты наблюдались и в другой части Средиземноморья, где ожидалось вторжение в Грецию. Эти ложные ожидания напрямую подрывали способность немцев отразить реальное нападение на Сицилию. Ключевым компонентом немецкой военно-морской мощи здесь были Raumboote — 150-тонные минные тральщики, использовавшиеся не только для вылавливания мин, но и для сопровождения грузовых судов, прибрежного патрулирования, морского минирования и спасения экипажей сбитых над морем самолетов. Через два дня после вторжения на Сицилию, 12 июля, командующий немецкими военно-морскими силами в Италии послал в центральную штаб-квартиру телеграмму, в которой «жаловался, что отбытие 1-й группы тральщиков, отправленной в Эгейское море на защиту Греции, нанесло ущерб обороне Сицилии, где заграждения в районе Джелы уже неэффективны и налицо „хроническая“ нехватка сопровождающих судов, вследствие чего уход еще большего числа судов в соответствии с приказом будет иметь серьезные последствия». Однако вера в готовящееся нападение на Грецию сохранялась: во второй половине июля Гитлер послал Роммеля в Салоники взять командование над обороной Греции, если и когда ее атакуют союзники. Абвер разрабатывал на случай вторжения в Грецию хитроумные планы, согласно которым предполагалось, если немцам придется уйти, оставить в стране группы тайных агентов и диверсантов.

Почти сразу после высадки на Сицилии в стане Оси начались внутренние разбирательства. Узнав, что итальянская береговая оборона не смогла отразить атаку, Геббельс мрачно проворчал что-то презрительное в адрес «макаронников», но не стал говорить, что он никогда особенно не верил в «грандиозное разведывательное достижение» абвера. Гитлер ни разу не признал, что его обвели вокруг пальца, но его военная реакция на вторжение ясно показывает: он понял, что совершил крупную стратегическую ошибку, недостаточно укрепив Сицилию. «Гитлер отреагировал мгновенно. Он приказал немедленно направить на Сицилию еще два немецких соединения: 1-ю парашютную и 29-ю бронетанковую гренадерскую дивизию, чтобы сбросить захватчиков в море». Но он опять опоздал.

Немецкая верхушка поняла, что ей подсунули фантастическую и чрезвычайно вредную ложь, и некоторые деятели пришли в ярость. Нацистский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп потребовал исчерпывающих объяснений того, почему документы майора Мартина, где говорилось об отвлекающем характере нападения на Сицилию, были с такой наивностью приняты за чистую монету: «Это сообщение оказалось ложным, поскольку операция, предпринятая англичанами и американцами против Сицилии, отнюдь не была отвлекающей, а была, разумеется, одним из их запланированных крупных наступлений в Средиземноморье… Это сообщение из „абсолютно надежного источника“ противник намеренно вложил в руки испанцев, чтобы ввести нас в заблуждение». Фон Риббентроп заподозрил испанцев в том, что они с самого начала были соучастниками этого обмана, и поручил Дикхоффу, послу в Мадриде, устроить полномасштабную охоту на ведьм: «Проведите чрезвычайно тщательную перепроверку всего этого дела и выясните при этом, были ли те лица, от которых исходила информация, непосредственно подкуплены противником, или же они настроены против нас по иным причинам». Дикхофф встал в позу и постарался снять с себя ответственность: «Документы были найдены на трупе английского офицера, самолет которого был сбит, и переданы в подлиннике нашей здешней контрразведке испанским Генштабом. Документы были исследованы абвером, и я не слышал, чтобы их исследование породило хоть малейшие сомнения в их подлинности». Не слишком убедительно Дикхофф предположил, что противник, видимо, изменил свои планы после потери документов: «Англичане и американцы были искренне намерены предпринять действия, о которых говорилось в документах. Лишь позднее они передумали, возможно, сочтя планы перечеркнутыми тем, что английский курьер был сбит».

Но фон Риббентропа это нисколько не удовлетворило. «Британская секретная служба вполне способна сделать так, чтобы к испанцам попали фальшивые документы», — настаивал он. Целью обмана было убедить Германию «не принимать никаких оборонительных мер… или принимать их в недостаточном объеме». В то время как союзники завоевывали Сицилию, он требовал имен, он хотел, чтобы с плеч покатились головы. «Практически несомненно, что англичане намеренно сфабриковали эти вводящие в заблуждение документы и позволили им оказаться в руках у испанцев, чтобы этим окольным путем документы попали к нам. Единственный вопрос — знали ли испанцы всю подоплеку событий или сами были обмануты». Подозрение коснулось адмирала Морено, двуличного испанского министра ВМФ, и Адольфа Клауса с его испанской агентурой. Тень упала и на более высокие инстанции: на испанское отделение абвера и на берлинских аналитиков разведывательной информации, назвавших фальшивые документы подлинными. «Кто был первоисточником этих сведений? — желал знать фон Риббентроп. — Были ли эти лица непосредственно подкуплены нашими врагами?»

Под ударом оказался и Карл Эрих Куленталь. «После того как вторжение в Италию реально произошло, Берлин объявил выговор [отделению абвера в] Испании за непредоставление верных сведений». Куленталь, который столь же искусно, как выставляться для похвалы, умел уходить от ответственности, держался тихо, прячась от бури. Скорее всего, он и раньше начал понимать, что документы, переданные в Берлин в мае, оказались абсолютно лживыми, но молчал. Куленталь наблюдал за вторжением на Сицилию с растущим ужасом, но по крайней мере один из его коллег — экспертов в области разведки, сыгравший столь же важную роль в продвижении фальшивки «наверх», возможно, следил за развитием событий с тайным удовлетворением. Только 26 июля, более чем через две недели после высадки на Сицилии, Алексис фон Рённе, руководитель разведывательного отделения «Иностранные армии Запада» (FHW) и тайный противник нацизма, выпустил документ, где констатировалось: «По крайней мере, на данный момент запланированное ранее нападение на Пелопоннес отменено». Фон Рённе был слишком осторожен, чтобы признать, что письма сфабрикованы; как и Дикхофф, он всего лишь высказал мысль, что планы противника изменились. В гитлеровской вселенной не было места честной ошибке.

Алексис фон Рённе перед нацистским «народным судом» обвиняется в заговоре против Гитлера. Он был признан виновным и повешен в берлинской тюрьме Плётцензее 11 октября 1944 г.

Самой значительной жертвой выяснения отношений в лагере Оси стал не кто иной, как Муссолини. С того момента, когда первый солдат союзников ступил на землю Сицилии, дуче был обречен, хоть он и отказывался это признавать. Геббельс писал: «Единственное, что можно об этой войне сказать наверняка, — это что Италия ее проиграет». Стальной пакт лопался. К 18 июля союзники заняли половину Сицилии. В тот день Муссолини послал Гитлеру отчаянную телеграмму: «Я не могу принести свою страну в жертву с той главной целью, чтобы оттянуть прямое нападение на Германию». Фюрер вызвал его на экстренное совещание. Дуче не привык, чтобы его куда-либо вызывали, но безропотно отправился.

Два фашистских лидера встретились в Фельтре в 50 милях от Венеции, и Гитлер закатил там длинную речь, в которой разнес в пух и прах «неумелые и трусливые» итальянские войска на Сицилии и настойчиво заявил: «Мы не должны допустить, чтобы случившееся на Сицилии повторилось в другом месте». Посреди тирады подошел помощник Муссолини и сообщил ему, что Рим впервые за всю войну подвергся массированному воздушному налету. Муссолини безучастно просидел весь двухчасовой монолог. Боевой итальянский бык выглядел безнадежно израненным, униженным, отрешенным. В конце мучительного совещания он сказал только: «Мы сражаемся за общее дело, фюрер». Прозвучало скорее как эпитафия, чем как заявление о солидарности.

22 июля американские войска Паттона заняли Палермо. Три дня спустя фашистский Большой совет потребовал отставки Муссолини, после чего король Виктор-Эммануил III вызвал его на частную аудиенцию и лишил власти. «Так больше продолжаться не может», — заявил король: Муссолини должен немедленно уйти, уступив место главы государства маршалу Пьетро Бадольо, ранее возглавлявшему вооруженные силы Италии. Смещенный итальянский диктатор покинул королевскую виллу «Савойя» спрятавшись в машине «скорой помощи», а новое правительство, образованное в Риме, начало тайную работу по выводу Италии из войны и высвобождению ее из губительных объятий Гитлера. По словам Бадольо, «фашизм, как тому и следовало быть, упал, точно гнилая груша». На следующий день из Греции для защиты Северной Италии был вызван Роммель.

Свалился бы итальянский фашизм так же быстро, сгнил бы столь же стремительно без операции «Фарш»? Вторжение на Сицилию как военная операция было проведено далеко не блестяще: сказались недостатки планирования и личные распри между заносчивыми людьми, наделенными властью. Воздушный десант обошелся ужасающе дорого: только 12 из 147 британских планеров приземлились в заданном районе, 67 упали в море. Сравнительно небольшой немецкий контингент успешно сдерживал продвижение всемеро превосходящих его сил союзников, а затем сумел эвакуироваться с острова, чтобы продолжать сопротивление на материке. Битва за Сицилию была тяжелой и ожесточенной. Но насколько труднее далась бы победа, будь нацистское командование готово к вторжению? Что было бы, например, если бы 1-ю бронетанковую дивизию не перебросили в Грецию ждать воображаемой атаки, а дислоцировали на побережье залива Джела?

Невозможно подсчитать, сколько жизней как с той, так и с другой стороны конфликта спасла операция «Фарш», и невозможно точно вычислить ее вклад в приближение конца войны и в разгром Гитлера. Союзники рассчитывали покорить Сицилию за девяносто дней. На самом же деле оккупация была завершена 17 августа — через тридцать восемь дней после начала вторжения. После войны профессор Перси Эрнст Шрамм, который вел военный дневник Верховного командования вермахта, выразил уверенность, что фальшивые документы сыграли ключевую роль: «Хорошо известно, что под влиянием этих писем Гитлер перебросил войска на Сардинию и в Южную Грецию, тем самым не дав им принять участие в защите от [„Хаски“]». В сентябре Италия официально капитулировала, хотя война в этой стране продолжалась до мая 1945 года.

Вторжение на Сицилию оказало воздействие на события, происходившие в 1500 милях от острова — на залитом кровью Восточном фронте и, самое главное, поблизости от Курска. 4 июля Гитлер начал там операцию «Цитадель» — массированное, давно ожидавшееся наступление на позиции Красной армии, которое должно было стать реваншем за поражение немцев под Сталинградом. Битва под Курском была крупнейшим в истории танковым сражением, один из ее дней стал днем самых больших потерь в воздушном бою за все времена, и это было последнее крупное стратегическое наступление Германии на востоке. Располагая 900 тысячами солдат и офицеров и 3 тысячами танков, фельдмаршал Эрих фон Манштейн решил атаковать выступ линии фронта, известный под названием Курская дуга, окружить советские войска, а затем двинуться на юг, чтобы вновь оккупировать отвоеванные ими территории. Из-за неоднократных отсрочек операции и благодаря отличной разведке советская армия вполне предвидела ход событий. Как и Сицилия, Курск был очевидной мишенью; в отличие от нее к моменту, когда началось наступление, он был хорошо укреплен, была создана глубокоэшелонированная оборона, заложен миллион мин, вырыто 3 тысячи миль траншей, и немцев ждала армия численностью в 1,3 миллиона человек, включая резервы, которые должны были ударить по атакующим, когда они будут вымотаны. После пяти дней яростного сражения его исход все еще был неясен. Немецкий «блицкриг» на северном участке фронта застопорился с ужасающими потерями для обеих сторон, однако на юге немцы, несмотря на тяжелые потери, продвигались вперед. К 12 июля немецкие войска прорвали две линии советской обороны и считали, что вот-вот прорвут ее окончательно.

Но в этот момент события на Средиземном море изменили стратегическую картину и умонастроение Гитлера. Через три дня после вторжения на Сицилию фюрер вызвал фон Манштейна в свое «Волчье логово» в Восточной Пруссии и объявил ему, что приостанавливает операцию «Цитадель». Фельдмаршал возражал ему, говоря, что Красная армия сопротивляется из последних сил, что немецкое наступление достигло критической стадии: «Ни в коем случае мы не должны дать врагу уйти, пока мобильные резервы, которые он ввел в действие, не будут разгромлены». Но Гитлер уже принял решение. «Столкнувшись с неотвратимой дилеммой, требовавшей определить, где будут приложены главные усилия, он отдал Средиземноморью предпочтение перед Россией». Через неделю после того, как союзные войска высадились на берегах Сицилии, Гитлер приказал остановить наступление на Восточном фронте и перебросить танковый корпус СС в Италию. Решение Гитлера о прекращении наступательной операции, отчасти связанное с его желанием высвободить войска для защиты Италии и с сохранявшимися у него страхами по поводу Балкан, стало поворотным пунктом. Впервые немецкая атака в стиле «блицкрига» захлебнулась, так и не прорвав оборону противника. Советская армия перешла в сокрушительное контрнаступление и взяла сначала Белгород и Орел, а 11 августа — и Харьков. В ноябре был освобожден Киев. Третий рейх так и не оправился от провала операции «Цитадель», и с той поры вплоть до конца войны немецкие войска на востоке только оборонялись, а Красная армия неостановимо двигалась к Берлину. «Провал „Цитадели“ стал для нас решающим поражением, — писал генерал Хайнц Гудериан, крупнейший немецкий теоретик танкового боя. — С тех пор противник безоговорочно владел инициативой».

Неудивительно, что все, кто разрабатывал и осуществлял операцию «Фарш», были единодушны в своем торжестве. Написанный незадолго до конца войны совершенно секретный документ, где дана общая оценка операции, называет ее «маленьким шедевром дезинформации, великолепно изощренным во всех деталях, абсолютно успешным с точки зрения реализации… В результате операции „Фарш“ немцы совершили много действий себе во вред». По самой меньшей мере этот обман побудил Гитлера сделать то, что ему и раньше хотелось сделать, и это в точности совпадало с желаниями союзников. Возбуждая боязнь одновременных атак в разных местах, в то время как готовился один массированный удар по Южной Сицилии, операция привела к «чрезвычайно широкому и разреженному» распределению немецких оборонительных сил в Южной Европе. «Нет сомнений, что операция „Фарш“ достигла желаемого результата, заставив немцев рассредоточить усилия в решающий момент… во многом благодаря ей восточная часть Сицилии, где мы высадились, была гораздо хуже защищена как войсками, так и оборонительными сооружениями». Не меньшее удовлетворение вызывало то, что продвижение дезинформации отслеживалось на всех стадиях: «Специальные разведывательные мероприятия дали нам знать, что противник поверил обману». В одном из своих последних личных посланий Черчиллю из Мадрида Алан Хиллгарт написал о том, как успех сицилийской кампании подействовал на настроения в обществе и в официальных кругах Испании: «Сицилия произвела впечатление на всех и привела в восторг большинство. Отставка Муссолини и то, что она предвещает, ошеломили противников». Страх перед тем, что Франко присоединится к Оси, улетучился, и, следовательно, роль Хиллгарта в Испании была сыграна.

Билл Джуэлл позднее не раз задавался вопросом, в какой мере операция «Фарш» «реально повлияла на исход дела на Сицилии». В ответ ему говорили, что «измерить это невозможно». Действенность дезинформации трудно высчитать в отвоеванных ярдах поля сражения или в убитых солдатах, однако ее можно оценить по-иному, принимая во внимание разные факты, большие и малые: падение Муссолини и усиление навязчивого страха Гитлера по поводу Балкан; слабость обороны на сицилийском побережье, позволившую союзникам высадиться с небольшими потерями; бесполезное размещение войск Оси на Сардинии и Пелопоннесе; колоссальную неудачу немцев под Курском; бессмысленное стояние танковых частей на берегах Греции, которые так и не были атакованы; спокойствие Деррика Левертона в его окопчике в то время, как выдыхалась контратака немцев.

Историки более поздних лет высказывали столь же твердую убежденность в том, что дезинформация не только сработала, но и принесла явный успех и имела важные последствия. Хью Тревор-Роупер назвал «Фарш» «самым впечатляющим эпизодом в истории дезинформации». Официальные историки дезинформационной деятельности во время Второй мировой войны охарактеризовали операцию как, «вероятно, самый успешный отдельный акт дезинформации за всю войну». Кроме того, было везение. Дезинформация опиралась на профессионализм, точный временной расчет и проницательность, но она все равно не удалась бы без поразительно благоприятного стечения обстоятельств.

Войны выигрывают люди, подобные Биллу Дарби, штурмовавшему берег под бешеным огнем, и люди, подобные Левертону, попивавшему чаек, несмотря на бомбы. Их выигрывают разработчики операций, правильно высчитывающие, сколько пайков и контрацептивов понадобится силам вторжения; их выигрывают стратеги и тактики; их выигрывают генералы, воодушевляющие людей своими командами и призывами; политики, стимулирующие волю к борьбе; писатели, облекающие войну в слова. Войны выигрывают благодаря силе, храбрости и хитрости. Но их выигрывают и благодаря подвигам воображения. Романисты-любители, стоявшие у истоков операции «Фарш», придумали совершенно невероятное сцепление событий, облекли его в правдоподобную форму и отправили свою выдумку на войну, изменив реальность за счет всестороннего подхода к вопросу и доказав, что сражения можно выигрывать и силой мысли, выигрывать из-за письменного стола — и из могилы. Операция «Фарш» была чистой фантазией; но эта фантазия, в которую поверил Гитлер, изменила ход истории.

Этот странный сюжет зародился в мозгу писателя и был воплощен в действие рыболовом-любителем, забрасывавшим мушку в воду без твердой уверенности в успехе, но с присущими истинному ловцу внутренним оптимизмом и хитростью. Пожалуй, самая точная — и, что весьма уместно, «рыбная» — похвала операции содержалась в телеграмме, посланной Уинстону Черчиллю в день, когда немцы взяли наживку: «Фарш проглочен с поплавком и грузилом».