Оперативник

Глава 06

Удар с правой у Круля оказался поставленным правильно и продемонстрировал хорошую физическую подготовку, неплохую технику исполнения и склонность к драматизации обычных, в общем, ситуаций.

— Здравствуй, брат Старший Администратор! — сказал Круль, входя в кабинет офиса Службы Спасения, доброжелательно улыбнулся вскочившему из-за стола худощавому парню в черной рубашке и, не снимая улыбку с лица, продемонстрировал свой удар. Без всяких там выдохов, выкриков и перехода в стойку — просто врезал снизу вверх по челюсти ничего не подозревающего Старшего Администратора.

Тот даже и не вскрикнул, отлетел назад, на свой письменный стол, опрокинулся навзничь, сшибая на пол канцелярские принадлежности, и упал за стол, оттолкнув в сторону кресло на колесиках.

В офисе залегла тишина.

Старший Администратор лежал молча, не производя звуков и не подавая признаков жизни. Три карандаша из опрокинутого стакана прокатились по столешнице и с сухим стуком упали вниз.

Дама средних лет, исполнявшая, по-видимому, обязанности секретаря, пискнула и попыталась выскользнуть из кабинета. Иван отступил в сторону, пропуская, но Круль, не оборачиваясь, сказал: «Стоять!» — и дама замерла, снова пискнув, как резиновая игрушка.

— Мне — зеленый чай, — приказал Круль. — Без сахара, естественно. Нашему гостю… Иван, что ты будешь пить? Чай, кофе? Минералку? С газом? Без пузырьков?

— Обойдусь, — сказал Иван.

— Обойдется… Наш гость — обойдется, а я долго ждать не буду, — Круль резко, на каблуках, развернулся к секретарше и посмотрел ей в глаза. — Мне продолжить воспитательный момент? Или не нужно?

— Я сейчас… — простонала дамочка, глянула в сторону письменного стола, и по лицу ее разлилась бледность.

— Если в обморок хлопнешься, — предупредил Круль, не отводя взгляда и даже не моргая, — то обратно можешь и не выйти. Доступно?

— Да… — Секретарша попятилась к двери.

— Отлично, — кивнул Круль. — Замечательно. И заодно, пока вода будет закипать, оповести всех — ВСЕХ! — что я жду их на лобном месте через полчаса.

— Да… Поняла… Через полчаса, зеленый чай без сахара, я сделаю… я быстро… — Секретарша вылетела из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Круль довольно потер руки и усмехнулся:

— Редко удается отвести душу и произвести впечатление. Если просто демонстрировать неудовольствие и хмурить брови, можно, конечно, испугать немного, но рано или поздно люди начинают воспринимать отсутствие побоев как принципиальную их невозможность. Офис, кабинет, форменные рубашечки, чай-кофе-газировка… Чего тут можно ожидать? Выговора? Какой выговор, если Договор подписан и хуже уже не будет. Если Договор, естественно, соблюдать и не нарушать инструкций вкупе с прямыми распоряжениями. Кстати, о Договорах…

Круль обошел письменный стол, задумчиво посмотрел вниз, на лежащего в беспамятстве Старшего Администратора, и вздохнул.

— Не поможешь? — спросил он самым обычным тоном у Ивана.

Иван спрятал руки за спину.

— Не поможешь… — Круль снова вздохнул, наклонился к Администратору и быстро проверил у него карманы. — Поторопился… Нужно было вначале отобрать у него ключи от сейфа, а уж потом…

Из уголка рта брата Старшего Администратора тонкой струйкой текла кровь, веки были приоткрыты, но зрачков видно не было — только белые полоски глазных яблок. Когда Круль, проверяя карманы, перевернул бесчувственное тело, голова запрокинулась.

— Захлебнется, — сказал Иван.

— Кто? Он? Какая, на фиг, разница?.. Хотя… тут ты, пожалуй, прав, — Круль повернул голову Старшего Администратора на бок. — Он нам нужен живой.

Круль закончил выворачивать карманы, выпрямился, посмотрел на стол, потом под него.

— Ага, вот и ключики…

Круль переступил через тело, сел в кресло и развернулся к сейфу.

— Кодовых замков им не положено, что не может не радовать, — пробормотал Круль, выбирая на связке нужный ключ и вставляя его в скважину. — Да и ничего секретного у них тут быть не может…

Замок щелкнул, дверца открылась.

— Книги строгой отчетности… Договора… Договора обычные… Договора особые… — Круль вытащил из сейфа черную пластиковую папочку, открыл и начал быстро перелистывать страницы. — Отец Василий… Отец Василий… Так.

Круль отложил в сторону несколько скрепленных вместе листов.

— Это собственный договор Старшего Администратора. Это его ближайшего окружения… Вот. — Круль достал из папки еще один договор. — «Отец Василий с одной стороны, Преисподняя в лице Курта Кауфмана с другой, именем Дьявола… О нижеследующем… Преисподняя гарантирует… отец Василий, он же Николай Филатов, обязуется…» Вот ведь сволочь…

Круль пролистал несколько страниц, раздраженно бросил папку на стол.

— Прикинь, в особых условиях указано, что батюшка продолжает выполнять свои обязанности. Козел… — Круль, не вставая с кресла, пнул лежащего ногой. — Сто раз сказано, тысячу раз предупреждено и написано. Вон даже ты знаешь и помнишь — Дьявол не врет. И врать именем Дьявола — это даже и не глупость. Это полное безумие. Полнейшее. И ведь не отправил в Канцелярию второго экземпляра. Справку о заключении договора с указанием имени клиента отправил, а сам договор… На что он надеялся?

Круль наклонился, приподнял голову Администратора за волосы, потряс:

— Ты на что наделся, Кауфман? Победителей не судят?

Пальцы разжались, голова ударилась об пол. Круль вытер руку о рубашку Администратора.

Иван прислонился к стене.

— Да что ты там топчешься? Садись, — Круль указал на стул для посетителей. — Ты прямо как неродной, чая не хочешь, кофе не хочешь… я ж тебя не вербую, блин, я тебя принимаю. Демонстрирую вежливость, так сказать.

— Я постою, — коротко ответил Иван.

Хотя на самом деле ему хотелось выйти из офиса на свежий воздух, избавиться от мерзкого привкуса серы на губах.

— Ваш чай! — Секретарша внесла в кабинет серебряный поднос с чашкой на блюдце.

Ложечка, зачем-то лежавшая на том же блюдце, мелко звенела — руки у дамочки тряслись.

— Как вы просили… — Секретарша поставила поднос перед Крулем, тот поманил дамочку пальцем.

— Я не просил, — прошептал Круль и вдруг проорал, глядя ей в лицо: — Я приказывал! Приказывал! И еще я приказывал собрать всех… Осталось пятнадцать минут…

Секретарша шарахнулась, натолкнулась на стул, опрокинула его, торопливо подняла и поставила на ножки.

— Я передала… Передала… Братья Младшие Администраторы лично…

— Естественно, лично! Ты же им сообщила о нашей милой беседе с братом Старшим Администратором… Сообщила?

— Д-да…

— Естественно, они захотели оказаться подальше от меня… Ничего, я с ними потом поговорю. После общего мероприятия жителей славной Денницы… Вон отсюда, — резко понизив тон, сказал Круль. — Осталось четырнадцать минут.

Секретарша исчезла, словно снесенная ураганом.

Круль взял чашку, поднес к губам, отхлебнул.

— Вполне приличный чай. Ты напрасно отказался…

Старший Администратор застонал.

— А, — обрадовался Круль. — А я уж боялся, что придется работать с бесчувственной тушкой. Ты, Ваня, как относишься к допросам третьей степени?

— Не участвовал.

— Ни тебя не допрашивали, ни ты сам пальцы клиентам не ломал? — удивился Круль. — Что-то меняется в Конюшне, уж не знаю, к лучшему ли… Я, помню…

— Мне не интересно…

— Напрасно. Мы как-то перехватили в горах галата. Все как положено, циферки на руке, огонь в глазах. Клянется и божится, что ни сном ни духом, что, типа, погулять вышел. Ну там пара ударов по печени, порванная губа, выбитый зуб — все то же самое. Да, убивать готов, но сегодня вышел прогуляться без злого умысла. Даже оружия не взял. И оружия у него действительно не было… А нас четверо, все молодые, по первому году. Да и задержание тоже первое. Ну попинали. Ну сунули под нос пистолет, пригрозили. Даже стрельнули над ухом, перепонку вдребезги, галат плачет, кровавые пузыри пускает, но молчит… В смысле несет все ту же хрень. А мы, напоминаю, в горах, что остается? Правильно, везти гада в Конюшню, передавать Инквизиторам, и все. Можно было его просто пристрелить, но мы ж тогда еще не знали, что отмолить убийство галата — как два пальца… И потащили мы даже его к машине, как появился наш тогдашний командир Давид. Ты его не застал, нарвался Давид Месропян на пулю. Но дело не в этом. Появился Давид, посмотрел на нас, послушал наш лепет, не говоря ни слова, взял два камня. Один большой, плоский, второй поменьше, круглый. Положил, значит, руку бедняги на один камень, другим прихлопнул. Аккуратно, по пальчику. Кажется, по мизинцу. И не просто по пальчику, по верхней фаланге. Четко и сильно. Косточка сказала: «Хрусь!» Галат сказал: «Ой!» Потом второй сустав сказал: «Хрусь!» — галат вскрикнул погромче — в общем, диалог пошел, углубился, расширился. Оказалось, что брел этот гад не просто так, а разведывал. А за ним шел караван, небольшой, четыре осла — почти полтонны пластиковой взрывчатки. И рвануть все это должно было завтра, посреди Иерусалима. Его бы, понятно, вопрошающие раскрутили бы. Но день бы мы его тащили, потом он неизбежно тянул бы время, а потом, сам понимаешь, после взрыва его информация была уже никому не нужна. Так что Давид спас несколько тысяч христианских жизней, сломав всего восемь или девять пальцев. А ты нос воротишь… — Круль тронул подошвой своего ботинка лицо Старшего Администратора. — А тут даже и не допрос — так, небольшая экзекуция… Ты ведь радоваться должен — пострадал предавшийся от руки предавшегося… Но обрати внимание на коренное отличие наказания преступления у нас от наказания преступления у вас. Ваш попик сегодняшний, сволочь сердобольная, куда пойдет? В ад, к бабке не ходи. Солдатик ваш, без отпущения? С вероятностью в шестьдесят процентов туда же. Нет, вероятность, конечно, есть. Вернемся, гляну. И тебе сообщу, если хочешь. А наш контингент, даже нарушив Договор, даже предав преисподнюю и накуролесив от всей своей проданной души, все равно останется у нас. Вот тебе, как преданному борцу за торжество божественных идеалов, не обидно? Ведь обидно, мне, например, аж глаза резало, когда я такое видел, еще работая в Конюшне.

— Знаешь, — сказал Иван, рассматривая настенный календарь, — я вот все пытаюсь вспомнить, требует ли отмаливания пресеченное богохульство? Вот если я сейчас достану «умиротворитель» и снесу тебе башку?

— Не знаю, — пожал плечами Круль. — Не пробовал, не читал, не слышал. Но ты можешь попробовать. Тебе, как мне кажется, терять нечего… Порадуешь местных Администраторов, они живенько тебя прикончат, народ, тем более, собирается у лобного места, прикончат тебя весело, с чувством некоторой благодарности за мое устранение…

Иван подошел к календарю, висевшему на стене возле стола, присмотрелся: пестрым фоном плаката оказалась сплошная масса лиц — мелкие, но, благодаря качеству полиграфии, четко различимые лица, улыбающиеся, серьезные, плачущие. Тысячи лиц. Гигантские ладони, сложенные лодочкой и тянущиеся к этим лицам. Синица, яркая, словно живая, в этих ладонях. И надпись, венчающая композицию: «Дьявол не врет».

Старший Администратор завозился на полу, застонал и попытался приподняться.

— Лежать! — приказал Круль и надавил ногой на лицо лежащего. — Не было команды… А плакатик славный.

Круль встал с кресла, подошел к Ивану и остановился возле него перед плакатом.

— Между прочим, — сказал Круль, — потрясающая идея и великолепное воплощение. На каждом плакате — около пятнадцати тысяч лиц реально существующих и ныне живущих людей. В каждом городе — набор лиц свой, причем сформирован из жителей именно этого города. Я себе даже представить не могу, сколько такой проект может стоить, но практически каждый из сфотографированных плакатик приобрел. Пусть даже слоган обрезали, но общая идея-то осталась. Это, как я понимаю, иерусалимский вариант.

Круль присмотрелся, поводил пальцем по глянцу календаря:

— Вот, обрати внимание.

Иван, помимо воли, присмотрелся — это был он, Иван Александров. Тридцать какой-то в восемьдесят непонятном ряду. Но совершенно точно — он. И фотография незнакомая. Не помнил Иван, чтобы в последнее время фотографировался с таким жизнерадостным выражением на лице.

Рука сама потянулась к плакату.

— Давай-давай, — подбодрил Круль. — Сорви, помни, затопчи… Вообще, можешь отвести душу и выпустить свой праведный гнев. Выбей стекло, оно обычно так жизнерадостно звенит, разлетаясь в осколки. Сможешь высадить ногой раму? Одним ударом?

Иван ударил. Кулаком. В солнечное сплетение.

Круль задохнулся и сложился пополам.

Он не мог выговорить ни слова, но поднял правую руку и показал большой палец.

— Мо… — выдавил через несколько секунд Круль. — Мо-ло-дец… Хороший удар… И без подготовки… Я даже и не заметил…

Иван отошел к окну — на площади перед зданием Службы Спасения, вокруг небольшой бетонной площадки собирались жители Денницы. На первый взгляд — точно такие же, что меньше часа назад хотели освободить отца Василия. Ни по одежде, ни по внешности Иван не смог бы отличить одну толпу от другой.

— Время… — сказал Круль, держась рукой за живот. — Вставай, мелкий засранец!

Открылась дверь, и на пороге появились два Младших Администратора.

— Ага, — удовлетворенно произнес Круль. — Явились… Значит, берем шефа и живенько транспортируем его на лобное место.

Иван смотрел в окно, не оборачиваясь, сцепив руки за спиной. Сорвался. Не выдержал. Нервы как у бабы на сносях. Истеричка.

За спиной послышался стон, невнятное бормотание, снова стон. Через несколько секунд Иван увидел, как из здания вышли трое в черных форменных рубашках. Двое с краев поддерживали третьего, голова у того моталась, хотя он прилагал видимые усилия, чтобы держать ее ровно.

— Нам пора, — сказал Круль.

Иван не ответил.

— Ты обязан присутствовать на подобных мероприятиях во время рейда, — напомнил Круль. — Параграф десятый, пункт седьмой «Контроль деятельности членов группы».

Старшего Администратора втащили по ступеням на площадку, попытались поставить, но ноги его явно не держали. А Младшим Администраторам явно не хотелось оставаться на площадке дольше. Брата Кауфмана посадили на бетон и быстро спустились в толпу.

— Совсем жарко, — сказал Круль, когда они с Иваном вышли на крыльцо офиса. — А в Святом Городе сейчас слякоть, мерзость и галаты. Бросить все, попроситься на освобождающееся место Старшего Администратора в Деннице, что ли? И хрен с ней, с карьерой…

Иван молча прошел за Крулем к площадке. Люди торопливо расступались, пропуская идущих. Круль приветливо улыбался и даже задержался пару раз, чтобы ласково похлопать по щеке детей.

На площади стояла мертвая тишина. Даже дети не кричали и не плакали.

Круль остановился перед ступеньками, легонько поклонился, пропуская вперед Ивана.

Можно было послать его подальше или даже еще раз приложить кулаком, но устраивать клоунаду на глазах предавшихся значило идти на поводу у Круля.

Иван молча поднялся на площадку, преодолев четыре широких бетонных ступени. Солнце успело нагреть бетон, летний жар поднимался вверх, обволакивая Ивана.

Брат Кауфман сидел на бетоне, опершись правой рукой. Кровь все еще стекала по щеке, капала на бетон. Еле слышный шлепок: ярко-красное превращается в черное, капля за каплей.

— Такие дела, — сказал Круль, остановившись возле Кауфмана.

Круль прижал ладонь к солнечному сплетению, покосился на Ивана, потом усмехнулся и подмигнул. Выпрямился, опустил руки и обвел взглядом толпу.

— Вы все его знаете! — громким голосом провозгласил Круль. — Меня вы можете и не помнить, я был у вас только один раз и уже довольно давно. Я ничего хорошего для вас не сделал, а он…

Круль легко, словно играя в футбол, сделал шаг и врезал ногой в спину Кауфмана. Тот упал лицом на бетон. Влажный шлепок. Стон.

— Он обеспечивал вас всем необходимым, — сказал Круль. — У вас есть электричество. У вас есть неплохая больница. Библиотека. Все это его стараниями.

Еще один удар ногой, в лицо. Кровь брызнула на бетон широким веером, будто художник или маляр отряхнул кисть с киноварью. Кауфман глухо застонал, перевернулся на спину — лицо было обезображено, нос сломан, губы размозжены. В уголке рта пузырилась кровавая пена.

— Для каждого из вас он находил слово утешения, — выкрикнул Круль и снова ударил ногой, на этот раз в бок. — Я знаю, что трем или четырем из вас он спас жизнь во время бури два года назад.

Еще один удар ногой по ребрам, сухой щелчок ломающейся кости был слышен всем. И все молчали.

— Кто-то из вас еще вчера был готов отдать за него жизнь… Не так? — Круль поставил каблук на руку Кауфмана, надавил, продолжая с улыбкой смотреть на лица жителей Денницы.

Хруст. Стон. Бледные лица, ужас в глазах, но никто не отвернулся, никто не посмел отвести взгляд.

— А теперь кто-то из вас хочет ему помочь? — спросил Круль.

Тишина.

— А где же ваша благодарность? — спросил Круль. — А рядом со мной стоит представитель Ордена Охранителей, он все видит, обо всем доложит своему начальству и что потом будут говорить о сторонниках Бездны? Что?

Кто-то в толпе вздохнул, Круль быстро обернулся на звук и ткнул пальцем — люди расступились, оставив перепуганную женщину на открытом месте.

— Будут говорить, что жители Денницы, законопослушные жители славного поселка на берегу моря, жалели подонка, оскорбившего обманом имя нашего повелителя! — Круль махнул рукой, словно отрубил ребром ладони пласт горячего воздуха. — Лжеца. Осквернителя. Мерзавца.

И три удара ногой. Хруст трех сломанных веток. Три вскрика Курта Кауфмана и вой, его протяжный вой, когда Круль снова наступил ему на руку.

— Каждый из вас подписал Договор. Каждый из вас получил уверенность и спокойствие вместо нелепой, несбыточной и обманчивой надежды. И только прочность, нерушимость Договора, подписанного от имени Дьявола, гарантирует вашу дальнейшую судьбу. Ваше существование до смерти и после нее. Если кто-то решится нарушить Договор в отношении врага, разве не сможет он нарушить его в отношение любого из вас? Вы этого хотите? — Круль подошел к краю площадки, присел на корточки, чтобы заглянуть в лица слушателей. — Вот ты? Или ты? А может, ты хотел бы такого для своих детей? Нет?

Люди попятились, пряча глаза.

— Он хотел произвести впечатление. Хотел сделать карьеру. Он полагал, что его простят, когда он приведет к нам новые души, спасет их от слепой надежды… Он надеялся… Нет, он был уверен, что его простят. И даже наградят! — Круль кричал, надсаживаясь, запрокидывая голову, набирая воздух и наклоняясь вперед, швыряя слова в толпу. — Он нарушил Договор. Он нарушил соглашение с той стороной, все еще охотящейся за журавлем в небе. Он поставил под угрозу ваши жизни. Но это ерунда. Мелочь, по сравнению с тем, что он поставил под сомнение, дал повод, возможность усомниться в самом главном, в единственном постулате нашей веры. Дьявол не врет! И его именем не врут.

Круль остановился, перевел дух.

— Я не могу спокойно говорить о таком. Я не могу спокойно видеть подобное предательство. Я не могу позволить и дальше жить такому предателю и преступнику. Вот это… — Круль поднял над головой несколько скрепленных листов бумаги. — Это — личный Договор Кауфмана. Его гарантия, подписанная Дьяволом. Смотрите все!

Листы вспыхнули, черная кайма охватила их сразу, язычки пламени поначалу были почти не заметны в солнечном свете, но через секунду набрали силу и цвет — багровый цвет Бездны. Еще секунда — черные хлопья упали на бетон возле Курта Кауфмана, прилипли к поверхности кровавой лужицы.

— Так будет гореть и он. Но превратиться в пепел ему не дано. Он будет гореть вечно. Будет вечно мучиться, извергать из своего предательского нутра крики боли, страха и раскаяния…

Круль повернулся к Кауфману, поднял над головой руку, и солнце отразилось в лезвии ножа, появившегося откуда-то в этой руке.

Откуда Круль достал оружие, не заметил даже Иван.

Круль присел, резко опустил руку, рванул ее в сторону. Тупой удар, влажный хруст. Крик боли.

Лезвие распороло живот справа налево, потом пошло вверх, рассекая брюшину до ребер.

Кауфман кричал, не переставая. Руками он попытался зажать рану, Иван краем глаза заметил, что пальцы левой руки выгибаются назад — сломанные суставы их не держат.

— Эти мучения, эта боль, которая ему сейчас кажется невыносимой и невероятной, — ничто, по сравнению с грядущей болью. С той болью, которая ему уготована Бездной и его предательством. Попытайтесь себе это представить. И попытайтесь запомнить. Закон восторжествует всегда. И для всех.

Заплакал ребенок в первом ряду, и вслед за ним заплакали дети в толпе.

— Никто отсюда не уйдет, пока он дышит. Никто не уйдет. Вы будете смотреть. Он не поверил закону. Вы тоже можете закону не поверить. Но поверите своим глазам и ушам.

Круль подцепил лезвием ножа внутренности Кауфмана, потащил наружу, Кауфман забился, засучил ногами, попытался перевернуться на бок, но Круль не позволил. Ногой он надавил на грудь преступника.

— Все видят? — громко спросил Круль. — Я не слышу! Все видят?

— Да… — выдохнула толпа.

— Все запомнят?

— Да…

— Хорошо… — Нож чиркнул Кауфмана по горлу, бывший Старший Администратор захрипел и через несколько секунд затих. — На этом я подвожу черту.

Нож, зазвенев, упал на бетон. Солнце отражалось в луже крови.

— Я больше ни на минуту не останусь здесь, — сказал Круль, отряхивая руки. — Я не стану мешать вам. Те, кто подумал, что я так быстро отпустил Кауфмана из жалости, ошибаются. Сейчас он уже испытывает куда большее мучение. Зачем мне было удерживать его здесь?

Круль поманил к себе пальцем одного из Младших Администраторов. Тот торопливо взбежал на возвышение.

— Тебя как зовут? — спросил Кауфман.

— Жак. Жак Гранже…

Круль вытер окровавленные руки о рубашку Гранже, похлопал его по плечу:

— Он будет исполнять обязанности Старшего Администратора офиса Службы Спасения Денницы. До тех пор, пока либо не пришлют сюда нового, либо не утвердят этого назначения. Извини, у меня нет знаков различия Старшего Администратора. Разве что…

Круль посмотрел на труп. Золотые значки на воротнике были залиты кровью. Шеврон на левом рукаве рубашки покойника поблескивал золотым шитьем.

— Возьми нож, отпори знаки различия, — приказал Круль и тихо, так, что услышали только Иван и Гранже, прошептал: — Или это сделает твой напарник.

Гранже наклонился, взял нож, спорол шеврон и разогнул зубцы на окровавленных значках.

— Все свободны, — крикнул Круль и махнул рукой, словно перед ним была не толпа людей, а птичья стая. — Кыш!

Люди бросились врассыпную, только трое в черных рубашках и секретарша остались возле лобного места.

— А что делать с телом? — спросил новый Старший Администратор, все еще держащий знаки различия на раскрытой ладони.

— Ты что, с ума сошел? — поинтересовался Круль. — Ты знаешь, что может случиться, если тушка будет гнить здесь? Заразу запустить хочешь? Я начинаю сомневаться в правильности своего решения.

— Мы уберем, — быстро сказал Гранже. — Уберем и зароем.

Круль прищурился.

— На свалке, — быстро добавил Гранже. — Среди мусора.

Круль кивнул:

— Молодец, быстро соображаешь. Я сообщу об этом.

На лице Гранже проступила улыбка, щеки порозовели.

— Иди, — сказал Круль. — Иди и не нарушай. А мне некогда.

— Может, руки помоете? — спросил Гранже.

— Пожалуй… — Круль задумчиво посмотрел на свои руки. — А то потом запекшуюся кровь из-под ногтей вычищать…

Младшие Администраторы умчались, а через несколько минут вернулись с ведром теплой воды, флаконом жидкого мыла и полотенцем.

Иван отошел в сторону и смотрел на море, пока Круль вначале мыл руки, потом, отфыркиваясь, умылся и утерся полотенцем.

— Все. Ухожу. И даже не просите остаться, — сказал Круль и двинулся, не оглядываясь, в сторону разделительной линии.

Проходя, хлопнул Ивана ладонью по плечу, Ивана передернуло.

— Да не пугайся, — засмеялся Круль. — Она уже чистая.

— Тебе это нравится?

— Что рука чистая?

— Что человека выпотрошил?

— А тебе-то что? Тебе жалко преступника, погубившего несколько душ? Тебя беспокоят наши внутренние разборки? Брось, Ваня! Не морочь голову ни себе, ни мне. Ты же не сожалеешь, что врезал мне в кабинете? Не сожалеешь. А ведь я провинился куда меньше, чем покойничек, — Круль вздохнул. — Будь веселее, Ваня. Сегодня и ты, и я — мы принесли много пользы своему делу. Ты — своему, я — своему.

Иван посмотрел на него и увидел, что лицо у Круля побледнело, а на висках выступил пот.

— Тебе хреново, Круль?

— Жарко. Я плохо переношу жару, — отрезал Круль.

— Понятно… — Иван помолчал, потом все-таки не выдержал: — Ты с самого начала знал?

— О чем?

— Об отце Василии, о Договоре?

— Откуда? Всеведущ только… Ну ты понимаешь. А я могу только выполнять указания начальства да работать головой. Время от времени.

Ветер, дувший к морю, сносил запах серы от Круля в сторону, и на мгновение Ивану показалось, что идет рядом с ним обычный человек. Уставший. Издерганный. Разочаровавшийся. Почти такой же, как Иван Александров.

— Как ты узнал о священнике? Ведь это ты сказал, чтобы я принюхался.

— Сказал. Понимаешь, Иван, — Круль протянул руку, собираясь похлопать Ивана по плечу, но вовремя сообразил и руку убрал. — Редко кто станет сотрудничать с Преисподней, не заключив Договор. А заключивший Договор начинает источать некоторое амбре… Вонять серой, если попроще говорить. Обычный человек не сможет этого скрыть. А в аромате ладана всегда так удобно было прятать запах серы… Всегда, заметь. Ты сказал, что в церкви сильно пахло, капитан сказал, что три месяца батюшка не выходит наружу. Что он скрывает? Ну не плохой же цвет кожи, в самом деле.

— Но ты знал, что тут… Догадывался.

— Да, — хмыкнул Круль. — Догадывался — то самое слово. Понимаешь, Иван… Когда в Преисподнюю попадает новорожденный ребенок… Из христианского поселка. Со всеми признаками крещения, безгрешный, но в аду… Тут возникает сомнение. Такое большое и неприятное сомнение. Ну ты же сам понимаешь, как все устроено. Не успели крестить — к нам. Успели — первородный грех сняли, ребенок нагрешить не сможет. Никак. А тут… Потом, через некоторое время, прибывает мама ребенка. В истерике, ибо хоть и грешила, но ведь была соборована, отпета и все такое… И тоже в Аду.

У нее возникли осложнения после родов, ребенка, говорит, окрестить успели, но не спасли. А там началось заражение крови у нее, врача у христиан нет… В общем, померла. И снова попала не по адресу. Хоть и числилось за ней прелюбодеяние, но она исповедалась, ей все отпустили… И такое недоразумение. У Администрации в архивах все в порядке, с божественной канцелярией и с передачей информации также проблем не было. Ваши не комментируют направление души в ад, но и не ошибаются — мы проверяли. Вот и возникло подозрение, что проблемы с батюшкой. Посмотрели в отчетах брата Кауфмана — числится среди вновь предавшихся некто Николай Филатов. А это, кажется, отец Василий, предположили наши аналитики. Вот меня и попросили заодно разобраться в том, что произошло, как произошло, и принять меры по своему разумению.

— Так ты сюда ради этого?

— Ты меня слушаешь? В смысле — слышишь? Я же сказал — заодно разобраться. В ходе выполнения основного задания. Только не спрашивай меня, о каком задании идет речь. Потом все узнаешь. Гадом буду.

— Будешь.

Иван замолчал и молчал, пока они шли до линии, потом прошли за ограждение и вышли к посту.

«Рейдер» стоял за шлагбаумом, развернутый капотом к поселку. Парни сидели в тени фургона на камнях. С ними рядом сидел Мовчан.

— Что нового? — спросил капитан, когда Иван и Круль подошли.

— У меня — все, — сказал Круль. — Мои дела закончены, я могу хоть сейчас отправляться в Иерусалим. Я счастлив, что у Службы Спасения есть такой ловкий, деловитый и симпатичный Старший Администратор.

— Мы тоже можем ехать, — сказал Марко.

Иван вопросительно посмотрел на него.

— Капитан связался со своими, сообщил о смерти солдата и о… о батюшке тоже сообщил.

— Так. И что?

— И то, — сказал Мовчан. — Рапорт о Симонове приняли более-менее нормально, бывает всякое, но вот о священнике… Связались с Инквизицией, те с Иерусалимом, те подумали, потребовали, чтобы предавшийся был немедленно доставлен в Конюшню Соломона. Чтобы вы при первой же возможности связались с ними по радио, но бросили все и ехали домой. Подписался какой-то Токарев.

Значит, Токарев, подумал Иван. Как он, наверное, рвал и метал, услышав о том, что даже обычный рейд у Ваньки Каина не может пройти без неприятностей. Предавшийся священник — это чрезвычайное происшествие, а то, что это совпало с нарушением еще и со стороны Службы Спасения, — совсем плохо, может значить очень многое, от совпадения до заговора, прямого отпадения Преисподней от Акта до начала открытого конфликта с Адом.

— Где предавшийся? — спросил Иван.

— В машине, воняет, — ответил Юрасик. — Сидит, сука, весь в соплях, ноет. Может, хавальник ему заклеить?

— Потерпишь, — отрезал Иван и протянул руку Мовчану. — Пока. Держись тут…

— А чего, продержусь, — невесело улыбнулся капитан. — Нас меняют. Завтра прибудет транспорт, высадят роту французов, комиссию от Объединенной Инквизиции и нового священника. Нет худа без добра… Хотя, конечно…

Капитан бросил короткий взгляд на медпалатку с поникшим белым флагом с красным крестом и вздохнул.

— В машину, — приказал Иван.

Парни встали с камней, отряхнулись, полезли в «Рейдер».

— Все в фургон, — сказал Иван. — Круль — за руль.

— А командир у нас — поэт, — воскликнул Юрасик. — Какую рифму родил…

— И ведь экспромтом, — подхватил Коваленок.

Иван сделал вид, что не расслышал.

— Слышь, начальник, — Мовчан тронул Ивана за рукав. — Ты говорил, что у вас есть пиво…

Заночевать пришлось почти на том же самом месте на перевале, что и по дороге к Деннице.

Иван назначил дежурных, исключив себя и Круля, лег на свое место и уснул, не обращая внимания на причитания бывшего священника.

Засыпая, подумал, что у предавшихся наказание происходит быстрее. Без волокиты. Вспомнил вывалившиеся на горячий бетон внутренности, торопливо отогнал от себя воспоминания. И провалился в сон без сновидений.

Его разбудили на рассвете, Юрасик бесцеремонно толкнул в плечо и прошел на свое место.

В машине воняло серой. Казалось, уже можно было привыкнуть, Иван читал в детстве, что запах ощущается всего несколько минут, а потом рецепторы перестают его воспринимать, но запах серы, исходящий от предавшихся, общим законам не подчинялся. И, наверное, в этом был смысл.

К следующей ночи они проехали Элат и углубились в пустыню.

Еще до Элата, как только машина спустилась к морю, Иван связался по рации с Конюшней. Получилось не сразу, пришлось выбираться на ближайший холм и долго выслушивать скрежет и шорох помех в наушниках. Так толком поговорить и не получилось, пришлось в городе заезжать к военным и связываться по их телефону — мобильники в Элате не работали.

— Все понятно, — сказал Токарев. — Не тяни там, рви в город без остановок. Хотя смотри сам, там у вас погода не очень…

Ветер нес песок, свет фар пробивался лишь на несколько метров вперед, но Иван решил не останавливаться. И группа спорить не стала. Всем осточертела компания двух предавшихся, особенно непрекращающиеся стоны и жалобы священника.

За руль — Марко, рядом с ним — Юрасик.

Иван сел в свое кресло, задумался.

По приезде ему следовало составить рапорт. Включить в него и свой договор с Джеком Хаммером на контрабанду, который потом вылился в сотрудничество с галатами, о происшествии в Деннице и в христианском поселке… Дерьмо предстояло хлебать большой ложкой, причем в одиночестве. Парни напишут свое, но что там у них? Выполнили приказ шустрого командира, и всех делов. Они честно собирались купить пиво, а выгодную операцию с бесплатной выпивкой придумал Иван. Ну и традиционно за все, произошедшее с группой в рейде, отвечал командир, и никто другой.

Так что отвечать тебе, Ванька, подумал Иван, прикрыв глаза.

Машину раскачивало на выбоинах, песок с шелестом бил в стену фургона и терся небритой щекой о стекло.

Молчали все, даже отец Василий замолчал в хвосте фургона. Верхний свет был выключен, Круль что-то читал, присвечивая себе фонариком. Коваленок и Анджей спали, Квятковский похрапывал, но Иван решил его не дергать. Потерпеть осталось немного.

Иван тоже стал засыпать, когда «Рейдер» остановился.

— Патруль, — сказал Юрасик в открытое окошко Ивану. — Понаставили их с прошлого раза.

— Видать, галаты все еще не успокоились, — буркнул Коваленок. — А дорога тут, считай, одна. Перережут ее, считай, Элат отрезали.

— Считай, — согласился Иван, приподнялся со своего кресла и глянул вперед, через окошко в кабину.

Свет двух прожекторов с вездехода с трудом пробивался сквозь несущийся песок. Мигалка торопливо окрашивала бредущую от вездехода фигуру то в синий, то в красный цвет.

— Чокнутый, — сказал Круль, посмотрев в окно. — Совсем ума лишились, солдатики.

— Ты о чем? — не поворачивая головы, спросил Иван.

Солдат приблизился, вошел в свет фар «Рейдера». На лице, под каской, были противопылевые очки, низ лица закрывала пятнистая камуфляжная косынка. Автомат болтался на правом плече стволом вниз.

— Ночь. Буря. Ветер с песком. Пустыня, — проговорил речитативом Круль. — Пост. Останавливается какая-то машина. В темноте да в песке ни знаков, ни опознавателей не разглядеть… Если бы ты был в патруле, Ваня, ты бы пошел к машине один?

За спиной щелкнул предохранитель автомата — Коваленок сделал выводы из вступления предавшегося. Следом схватился за оружие Квятковский.

— Полагаешь? — спросил Иван, перезаряжая свой автомат.

— А то, — Круль щелкнул затвором. — Нет, варианты еще остаются… Будешь проверять, не шизофреники ли в патруле?

Солдат остановился, включил фонарик, осветил номер машины, опознаватель на капоте, мазнул лучом по кабине.

— А ведь это именно по наши души, — сказал Круль. — Внимание в кабине!

— Да пошел ты, — буркнул Юрасик, снимая свой автомат с предохранителя. — Сам вижу.

Солдат выключил фонарик, оглянулся назад, на вездеход.

Марко положил руку на переключатель скорости.

— Задним ходом, — предупредил Иван. — Не вперед.

Вперед прорываться было бессмысленно — на таких вездеходах иногда стояли пулеметы в четырнадцать миллиметров калибром, как бы ни рванул «Рейдер», а очередь крупнокалиберных пуль он в лоб получал обязательно. И двигатель от пуль не спасет, если что. Не говоря уж о лобовом стекле.

Если дернуть назад, то в таком мраке и круговерти можно оторваться. Если повезет. Марко затормозил сразу, как увидел свет на дороге. До вездехода оставалось еще метров двадцать.

Солдат остановился, будто раздумывая, потом пошел к правой дверце кабины.

Один, без прикрытия, к неизвестной машине. Пусть даже к рейдовому транспорту Ордена Охранителей. Подойдя к дверце, он ушел с линии огня.

— Марко, давай! — крикнул Иван, двигатель взревел, машина дернулась, ударил пулемет, только не спереди, не от вездехода.

Очередь прилетела сзади, продырявила заднюю стенку, перерубила по дороге сидящего на полу священника, разнесла вдребезги оставшиеся ящики с пивом и увязла в куче мешков и спальников.

Слава богу, не крупнокалиберный, подумал Иван, падая на пол с кресла. Обычный пулемет.

Вторая очередь прошла ниже, по колесам, «Рейдер» повело в сторону, колеса слетели с дорожного покрытия, и машина брюхом села на край дороги, провалившись в яму.

— Наружу! — крикнул Иван, распахнул дверцу и выпрыгнул в клубящуюся мглу.

Он ударился ногами, не удержался и упал, но автомат не уронил. Следом выпрыгнул Анджей, за ним Круль, приземлился на Ивана, больно ударив ногой в бок. Прыгнул Коваленок, попытался прыгнуть — очередь, выпущенная солдатом, пробежала по дверце кабины, гулко дырявя металл, и чиркнула Коваленка по груди.

Юрка Коваленок умер, не долетев до земли. Его тезка и приятель Юрасик Кононов пережил Коваленка на несколько секунд. Пуля попала в шею, Юрасик выронил автомат, попытался зажать рану ладонью, но сердце продолжало работать, выбрасывая кровь из разорванной артерии.

Юрасик дернулся и замер.

Марко вывалился из кабины, припал к земле, и следующая очередь, вылетевшая из темноты, прошла над ним, прогрохотала по борту «Рейдера», выбивая стекла.

Ругаясь и молясь одновременно, Марко нырнул под машину и вылез возле Ивана.

— В пустыню! — крикнул Иван. — Уходим…

Круль вскинул автомат, короткой очередью свалил все еще маячившего возле машины солдата.

— Быстро! — крикнул Иван.

Анджей прыгнул в темноту щучкой, как в воду, за ним полетел Марко. Круль привстал, чтобы прыгнуть следом, но Иван ударил его по спине, свалил на песок.

Заработал второй пулемет, на этот раз — крупнокалиберный, с вездехода. Солдата ведь у машины больше не было, можно было демонстрировать превосходящую огневую мощь.

Пули в долю секунды разнесли вдребезги кабину и тело Юрасика, вскрыли фургон и в клочья разнесли его внутренности. Ошметки и осколки летели с кормы «Рейдера» — пули прошивали машину насквозь.

— Мать-мать-мать… — шептал Иван, вжимаясь в песок. — Твою мать…

Он не слышал ничего, кроме грохота пулемета и треска раздираемой на части машины.

— …рванет.

Иван повернул голову, Круль прижался к нему и кричал.

— Сейчас рванет! — разобрал, наконец, Иван.

Пулемет замолчал, по-видимому, закончилась лента.

Иван толкнулся ногой, прыгнул, приземлился на плечо, перекатился и снова прыгнул. Упал на камень, заорал от боли, но снова прыгнул, дальше в темноту, глубже в ночь.

Теперь заработали два пулемета, трассеры неслись в пустыню низко, цеплялись за бугры и камни, с визгом уходили в темное небо, разбивали камни в клочья и поднимали столбы песка.

Иван бросился вправо, подальше от крупнокалиберного пулемета. Круль — за ним. Скатились с небольшого холма, теперь выстрелы со стороны вездехода были им неопасны.

— Уходим? — спросил Круль.

— Можешь уходить, — задыхаясь, бросил Иван. — У меня есть пара вопросов к этим…

Иван показал автоматом в сторону пулемета, работавшего с тылу.

— Хотя бы с ними разберусь… — сказал Иван и побежал, пригибаясь к земле по широкой дуге, обходя пулемет.

— Козел ненормальный! — крикнул Круль, догоняя его. — Делать нехрен?

— Пошел ты… — Иван взбежал на холм, упал на живот.

Круль — рядом.

— И что дальше? — поинтересовался Круль. — Вот он замолчал — будешь искать на ощупь?

Иван сплюнул, пытаясь избавиться от песка, набившегося в рот. Ничего не получилось — во рту пересохло, слюны не набралось даже на плевок.

Пулемет молчал.

Свет прожекторов вездехода рисовал в темноте силуэт «Рейдера» — то, что от него осталось.

Ветер усилился, свистел и шипел, перекрывая звуки от машины. Ивану показалось, что там мелькнула чья-то тень.

— Нужно уходить, — сказал Круль, но Иван упрямо мотнул головой.

Он видел, как умер Коваленок. Он видел, что пули сделали с телом Юрасика. Он помнил чувство бессилия, когда лежал, вжимаясь в песок, а крупнокалиберные пули рвали над ним воздух.

И вообще, все равно неделя выдалась хреновая. Нельзя было вот так, просто, уйти, спрятаться в темноте и воющем песке. Нельзя.

Иван медленно обошел вершину холма, двинулся вперед осторожно, старясь не шуметь, хотя прекрасно понимал, что все равно его никто не услышит из-за ветра. Понимал, но все-таки ноги ставил аккуратно, чтобы не скрипнуть песком, — не мог иначе.

Теперь он перестал быть специальным агентом, опером Конюшни и опорой веры. Он стал убийцей. Он хотел одного — убить. Наказать. Все остальное — ерунда.

И то, что он провел ритуал пожирания грехов, — ерунда. Чушь. Он согласен поменяться — бессмертную душу на возможность убить хотя бы одного из нападавших. Хотя бы одного.

Он прополз метров десять, когда услышал голос. Вначале решил, что ему показалось. Это ветер взвизгнул, продираясь сквозь дыры от пуль в остове «Рейдера». Ободрался ветер до крови.

Через мгновение голос послышался снова.

Точно, люди, подумал Иван и одернул себя мысленно. Не люди — какие люди могут подстерегать его в ночи, могут убить Юрасика и Коваленка? Разве это люди?

Иван замер, всматриваясь в шуршащую темноту.

Вон там, метрах в десяти. Не дальше. Там кто-то шевельнулся. Или это показалось? Ветер швырнул вверх очередную пригоршню песка, а Ивану показалось… Нет, не показалось. Все точно. Двое. Минимум — двое.

Как в армии, мишень двойная, пулемет. Пустяковое упражнение. Он с первого раза смог поразить все три мишени этого упражнения. Двенадцать патронов, три мишени, две ростовых и одна — пулемет. Ему было восемнадцать, он, считай, впервые взял в руки автомат, но срезал мишени тремя короткими очередями. Шесть патронов из выделенных двенадцати.

Тогда ему было всего восемнадцать, стрелял второй раз в жизни, но тогда у него не тряслись руки от злости, не клокотало в груди, не колотилось безумно сердце. Тогда было проще.

Иван осторожно двинулся вперед, съехал на животе с очередного бугра, замер.

Теперь до пулемета было всего метров пять.

Можно было даже расслышать сквозь ветер и буханье крови в висках, как один из пулеметчиков говорит другому о том, что пора выбираться. Что если кто уцелел, то уже ушел в пустыню, а второй возражает и говорит, что нужно дождаться приказа, что если вдруг снова начнет стрелять пулемет с вездехода, то можно нарваться и на пулю… А он не хочет подохнуть так глупо и бессмысленно.

Иван видел одну тень. Вторая была дальше, и ее закрывал край холма.

Если бы гранату, подумал с тоской Иван. Можно было спокойно бросить гранату. Но гранаты нет. И это — к лучшему.

Он хочет убить обоих. Теперь он хочет убить обоих, не кого-нибудь, как несколько секунд назад, а обоих мерзавцев, посмевших стрелять в него и его людей. Иван встал. Вскинул автомат к плечу.

Пять метров. Ерунда. Пелена только кажется непроницаемой. Пули прошьют ее, даже не заметив. Пули не обратят внимания на песчинки между дулом и мишенью. А ветер будет нести песок сквозь дыры, которые проделают в телах пули.

Со свистом.

Пулеметчик что-то сказал — негромко, Иван не расслышал что именно. И не разобрал ответа. И ладно. Он обойдется без этого. Какая разница, что они болтают перед смертью.

Жаль, что они его не видят. Если бы они увидели, поняли, успели испугаться…

Иван нажал на спуск.

Очередь на мгновение ослепила его, Иван снял палец со спускового крючка, побежал вперед и выпустил новую очередь — уже метров с двух. Длинную, на полмагазина.

Он слышал, как пули бьют в тела. Две пули ударили по металлу, наверное, попали в пулемет.

Темная масса возле дороги не шевелилась. Иван подошел ближе, ткнул стволом. Тело отвалилось в сторону, взмахнув рукой.

Обоих одной очередью. Почти все пули попали. И первая очередь, и вторая. Вторая, наверное, пришлась уже в мертвые тела. Убила уже убитых.

Из темноты слева появился Круль, подбежал, дернул Ивана за руку:

— Все, доволен? Нужно уходить. Эти долго искать не будут — пост недалеко…

— Да, — сказал Иван. — Хорошо.

Но с места он не сдвинулся. Стоял перед убитыми, держа автомат в опущенной руке.

— Пойдем, — сказал Круль.

Иван оглянулся, посмотрел на останки «Рейдера», словно плавающие в отсветах прожекторов.

— Еще там, — сказал Иван.

— Умереть решил? С первого раза не получилось, решил со второго?

— Ты иди, Ярослав, — сказал Иван, не сознавая, что впервые назвал предавшегося по имени. — Иди. А у меня — дела. Я же твоим делам не мешал…

Иван наклонился к убитым, присмотрелся. А вот и гранаты. Это хорошо. Целых четыре штуки.

Иван повесил автомат на плечо, взял гранаты, по две штуки в руку.

— Они слышали выстрелы, — сказал Круль. — Они уже идут сюда.

— Это хорошо, — Иван зацепил кольцо указательным пальцем левой руки, дернул. Сорвал второе. Теперь он держал две взведенные гранаты в правой руке. — Пусть идут.

До «Рейдера» было метров двадцать.

И возле него что-то шевельнулось.

Иван улыбнулся, замахнулся правой рукой и бросил обе гранаты. Быстро переложил еще две гаранты в правую руку, сорвал кольца и бросил их следом.

Круль сбил его с ног, прижал к земле.

Четыре взрыва, один за одним. Четыре ярких сполоха, четыре удара по барабанным перепонкам.

Иван оттолкнул Круля, вскочил.

Он успел выпустить весь остаток патронов в магазине, когда в темноте справа от машины вспыхнул огненный цветок. Три лепестка на дульном тормозе автомата.

Ивана сбило с ног. Он не падал долго и картинно, как в детстве, когда играл в войну и героически погибал на глазах у девчонок. Землю выбили у него из-под ног.

Выдернули, и все. Ему не на чем было стоять. Он упал. Вернее, что-то громадное, темное и твердое ударило его по спине, по всему телу. Кто-то громадный взмахнул битой, ударил, намереваясь зашвырнуть его далеко-далеко, но он не отлетел. Иван словно прилип к бите, распластался на ней.

Это не бита, сказал Иван. Это — земля. Его ударили землей. Плоской землей, изо всей силы. Бац. А он выдержал, не разлетелся в пыль.

Вот в груди жжет. И плечо. Жжет.

Иван попытался встать, но земля не отпускала. Он слишком крепко прилип.

Правую руку он не чувствовал. Вместо правой руки был огонь. Невидимый огонь, понял Иван, посмотрев на руку.

Левой Иван попытался оттолкнуть землю прочь. Не получилось — земля была слишком тяжелой.

Его зажало между небесной твердью и землей. Он не знал, что твердь состоит из раскаленного песка, который сыпется сейчас в грудь сквозь дырку, проделанную пулей. Сыпется-сыпется-сыпется… Заполняет грудь Ивана. Как в песочных часах. — Иван не знал, что песочным часам так больно, когда в них пересыпается песок.

Так больно! Бедные песочные часы…

Над головой загрохотало.

Иван открыл глаза — сполохи выхватывают из темноты черты лица. Круль, весь состоящий из тени и света, из четких линий и размытых пятен. И огненного отблеска в глазах.

Круль стреляет в темноту.

Вот он есть, грохочущий огонь освещает его лицо. Потом — исчезает. И снова появляется в огне и грохоте.

Вот он отбрасывает автомат в сторону, наклоняется, Иван видит его глаза близко над собой — черные ямы, наполненные влажной темнотой.

Круль хватает Ивана за одежду. Тащит.

Очень больно. Лучше пусть он оставит Ивана на месте. Иван хочет, чтобы его оставили на месте. Он потерпит боль. Потерпит, а потом… Потом пусть будет то, что будет…

«Те, кто подумал, что я так быстро отпустил Кауфмана из жалости, ошибаются, — говорит Круль толпе. — Сейчас он уже испытывает куда большее мучение».

Все знает Круль. Все…

Для подонка и мерзавца он не плохой человек. Если бы только не мучил меня. Не тащил меня, а оставил возле дороги. Они ведь все равно встретятся — Иван и Круль. Круль часто бывает в аду. Наверняка найдет минуту, чтобы заглянуть к тому озеру расплавленной серы, в котором будет гореть Иван. Расскажет, чем закончилось. В любом случае расскажет, даже если и не сможет выбраться из прошитой пулями темноты.

Живой — зайдет. И мертвый. Наверняка найдет время, чтобы оторваться от своего огорода в Преисподней и заглянуть к Ивану.

Тело Ивана охватил огонь. Иван попытался закричать, но огонь хлынул в его рот, потек в глотку, сжигая все на своем пути. Иван теперь даже кричать не может — пытается вдохнуть, но вдыхает только огонь. Только боль.

— Привет, — говорит Круль, склоняясь с берега к кипящей лаве. — Как дела? Не мерзнешь?

— Нет, — пытается ответить Иван, но вместо короткого слова из его рта вырывается клуб огня.

Иван вдыхает огонь поглубже, боль раздирает его мозг, выворачивает наизнанку душу, но Иван терпеливо наполняет свои легкие огнем. Хотя бы так… Хотя бы так достать предавшегося.

Короткое слово — маленький клуб огня. Если он постарается и выкрикнет что-то длинное, то огненный язык дотянется до Круля, коснется его лица… Пусть не убьет, но хотя бы сотрет насмешку с его губ, высушит злорадство в его глазах.

Иван вдыхает поглубже, потом хочет выдохнуть огонь, но не может — глотка сплавилась, запеклась, и огонь, расширяясь, давит на грудную клетку Ивана изнутри, давит-давит-давит… Кости трещат, подаваясь. Ребра выворачивает наружу, плоть закипает, обугливается, кости лопаются, разрывают плоть, разбрасывают ее ошметки…

Столб огня вырывается из груди Ивана, устремляется вверх, все выше и выше, камни плавятся, глина стекает жирными мазками вниз, как пластилин, огонь прожигает себе дорогу.

Вспышка — почва полыхнула, как порох, как порошок магния, освещая все вокруг. Мертвое море вскипело и испарилось, оставив белесые кристаллы. А огонь взлетел все выше и выше, вот он уже отражается в небесной тверди, еще совсем немного — и будет совершено богохульство, будет измерено расстояние до небес… Вот уже небо совсем рядом… Совсем рядом…

— Здравствуй, Иван, — говорит Круль. — Тебе не холодно?

— Холодно, — шепчет Иван.

Ему действительно холодно. Дикий, страшный холод превратил его в камень, в глыбу льда. Лед давит на грудь, не дает вздохнуть. Не дает…

Иван напрягается и заставляет себя сделать глоток воздуха. Еще один.

Прохладный воздух, пропитанный странными запахами. И мороз отступает. Грудь все еще сдавлена, но это не лед. Не лед…

Это не лед. И мороза нет. И можно дышать. Можно свободно дышать…

Иван медленно погружается в прохладную тишину, впитывает ее всем телом. Он прощен? Или это только небольшой перерыв, пауза специально для того, чтобы подчеркнуть будущую боль. Вечную боль.

Ну и ладно… Пусть. Пусть потом будет вечная боль и адские муки. А пока он может просто уснуть. Уснуть.

— Здравствуй, Иван. Тебе не холодно?

Иван вздрагивает и просыпается. Но глаза не открывает. Ему приснился этот голос. Почудился, как ночной кошмар. Иначе… иначе сейчас снова полыхнет огонь. Круль пришел снова посмотреть на его мучения…

— Может, кондиционер выключить? — спрашивает Круль. — Он ведь совсем раздетый.

— Не стоит, — отвечает чей-то голос. — Он укрыт одеялом. Все нормально.

— Все нормально, — повторяет Иван.

Губы слушаются. Голос слушается. Боли нет. Пока нет?

Иван открывает глаза. Медленно приподнимает веки.

Свет.

Свет не хлынул в него — медленно просочился, медленно, так же медленно, как Иван открыл глаза.

Белый потолок.

Иван моргнул, потолок исчез и снова появился.

Хорошо.

— Все нормально, — повторил Иван.

— Я выйду, — сказал незнакомый голос, — но у вас всего пять минут.

Тихие шаги, легкий, еле слышный скрип закрывающейся двери.

— Привет.

Это голос Круля. Что он здесь делает?

Иван снова открывает глаза, смотрит вправо. Стена. И дверь. Белая дверь в белой стене.

Иван смотрит влево — белая штора закрывает окно. Но сквозь нее проникает белый ровный свет.

Темный силуэт на фоне шторы.

Глаза снова закрылись.

— Как дела? — спросил Круль.

— Нормально, — ответил Иван. — Что ты здесь делаешь?

— Я? — говорит Круль, и в голосе его звучит удивление. — Действительно… Если честно, я и сам толком не понимаю, что здесь делаю…

Иван осмотрелся внимательнее — рядом с кроватью, на которой он лежал, возвышалась стойка с капельницей.

Трубочка тянулась к его руке. В пластиковом пакете в бесцветной жидкости лениво, по одному, всплывали пузырьки воздуха.

— Это я в больнице? — спросил Иван.

— Нет, в геенне огненной, — быстро отрезал Круль, потом хмыкнул и сказал уже нормальным тоном: — Конечно, в больнице. У врачей. Уже вторую неделю. Я, честно говоря, не думал, что еще раз смогу с тобой поговорить. Удовольствия, правда, никакого, но чувство выполненного долга наполняет все мое существо приятным теплом.

— От тебя воняет серой, — сказал Иван. — Наверное, мне нужен свежий воздух.

— Угу, — кивнул Круль. — Нужен. Ты его вдыхал еще и через четыре дополнительные дырочки — две проникающие и одну сквозную.

— Получается три.

— Получается идиот, — Круль с жалостью покачал головой. — Сквозное ранение засчитывается за две, вход-выход.

— Ладно, уговорил… Но воняешь ты совершенно конкретно… Я в рейде вроде как пообвык, но сейчас…

— Не за что, приходите еще, — сказал Круль. — Не нужно благодарностей.

— За что?

— За то, что я тебя вытащил из-под огня, подцепил-таки пулю в мякоть плеча, почти сутки волок тебя по пустыне, но все-таки вытащил, а врачи ни с того ни с сего тебя взяли и спасли. За это благодарить уже не нужно?

— Спасибо, — сказал Иван. — Только тебе с этого что? Спасибо — спаси Бог. Тебе это не грозит. Благодарю — благо дарю, опять-таки, не для тебя.

— Для только что пришедшего в себя ты слишком болтлив. Спишем на лекарства и послеоперационный шок.

— Послеоперационный?

— Именно. Пуля дошла до сердца. Чуть-чуть — и все. Врач сказал, что даже миллиметр в сторону привел бы тебя к летальному исходу. Одна пуля прошла навылет плечо, вторая — легкое. Ты должен был умереть, но остался жив. Зачем, спросим мы, но ответа так и не получим.

— Из вредности, — сказал Иван. — Из сволочизма характера.

— Самое достоверное объяснение. И как мне это самому в голову не пришло…

Они помолчали.

Иван снова обвел взглядом палату. Что-то тут было не так. Два раза он лежал в госпитале Конюшни, вроде все так и выглядело. Но что-то мешало принять палату как помещение в Конюшне.

Запах? Лекарство смешанное с серой. Пока рядом Круль, чистого лекарственного запаха Ивану не унюхать. Как бы ни старался кондиционер возле окна.

Окно.

Обычное окно. Широкое. Стандартное. Госпиталь Конюшни построен относительно недавно. Сходится.

Но что-то не так именно с окном. Что-то не так возле него. Иван перевел взгляд на дверь. Обычная дверь. Теперь дальше, против часовой стрелки, белая стена. Возле нее — столик на колесах и стул. Далее, стена с окном. Четвертую стену Иван лежа не видел, а приподниматься с подушки — не хотелось. Мутило от одной мысли об этом.

— Твое время еще не вышло? — спросил Иван. — Врач вроде сказал, что у тебя пять минут…

— Наверное, еще нет, — Круль улыбнулся обычной улыбкой, без двойного дна. — Я тебя, кстати, тоже поблагодарить хотел. Ты меня там к земле прижал, если бы не ты, я бы схлопотал пулю из «аргумента». Спасибо. В твоем случае это слово работает.

— Это я не подумавши. Придушить хотел, но рука соскользнула, а потом уже было некогда.

— Я так и понял.

— Правильно понял.

И все-таки что-то было не так в палате. Что-то не так… И эта неправильность зудела где-то за глазами, внутри черепа, не давая успокоиться.

— Я заодно хотел сдержать слово, — сказал Круль. — Я обещал рассказать тебе о своем основном задании в этом рейде. Помнишь?

— Помню, — ответил Иван. — В принципе, уже не так интересно, но если ты настаиваешь…

— Меня вызвали к шефу…

— К Главе Службы Спасения? — вяло заинтересовался Иван.

— К Шефу, — сказал Круль и сделал многозначительное лицо. — Ну…

Круль показал глазами себе под ноги.

— Не темни, у меня соображалка еще не включилась.

— И не включалась никогда, но не будем о грустном. Вызвал меня Дьявол и отдал приказ, — лицо Круля стало серьезным, даже постоянный насмешливый огонек из глаз исчез. — Приказал он мне отправиться в рейд с твоей группой и обеспечить безопасность.

— Группы? — зачем-то спросил Иван.

— Тебя. Командира рейдовой группы специального агента и так далее и тому подобное, Ваньки Каина.

Иван помолчал. Вздохнул и снова помолчал. Круль терпеливо ждал.

— Ладно, — сказал Иван, — сдаюсь. Где шутка?

— Какая шутка? Мне так совершенно не смешно. Я трижды спасал тебя, схлопотал в результате пулю и не знаю, зачем я это сделал.

— Пулю схлопотал?

— И это тоже. С моей точки зрения, нет в тебе ничего интересного — типичный тупой опер из Конюшни. Реакция лучше соображения, рефлексы лучше реакции, а самый востребованный внутренний орган — печень. Потом, по мере снижения важности, желудок и елда, извините за выражение. Какого хрена я должен был из-за тебя рисковать? Объяснишь?

Первое, что захотелось Ивану, это послать посетителя подальше. Чем дальше, тем лучше. Второе — просто рассмеяться ему в лицо, продемонстрировать, что история Ивана не потрясла, а Дьявол в роли защитника вместе с Крулем в качестве ангела-хранителя впечатления не производили.

Врать нужно качественнее, хотел сказать, но замер с приоткрытым ртом.

Так вот что не давало ему покоя. Госпиталь находится в Конюшне, во внутреннем периметре. Когда Круль должен был принимать участие в совещании, специально для него всех собрали за периметром.

Каким образом предавшийся попал в госпиталь? Ради боевого содружества, возникшего в ходе рейда? Как же, как же… И он не слишком большая шишка, и Иван невеликий начальник, чтобы ради них менять основные правила внутреннего распорядка.

Это не госпиталь? Тогда что? Где еще Конюшня могла найти безопасное место для раненого опера? Такое, чтобы ни галаты, ни сатанисты его не достали. Иван задумался, но в голову ничего толкового не пришло.

Круль молча смотрел на Ивана, явно дожидаясь, пока тот закончит свои размышления и придет хоть к какому-нибудь выводу.

Дверь, стена, еще стена… Предавшийся в качестве посетителя.

Голова начала кружиться. Этот запах серы — вонь предательства и подлости.

Дверь, стена, окно. Окно… Да не окно, не оно. Угол возле окна. Красный угол. Входишь в комнату, стена напротив двери, правый угол. Там всегда висит икона. Должна висеть. Особенно в госпитальной палате.

А тут ее нет.

Иван почувствовал, что кровь отлила от лица.

— Где я? — спросил Иван дрогнувшим голосом.

— Ты — в клинике Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме, — ровным голосом нейтральным тоном сообщил Круль. — У меня не было времени тащить тебя в Конюшню. Ну и все знают, что у нас медицина покруче будет. Вы больше печетесь о душе, а мы о теле.

Иван сжал под одеялом кулаки.

— Ты хочешь сказать, что я согласился на медицинскую помощь от вас?

— Ну… — Круль пожал плечами.

Сергей Симонов, рядовой межнациональных вооруженных сил. Умер от раны, так и не согласившись подписать Договор, простучало в голове Ивана. Служба Спасения согласилась оказать медицинскую помощь только в обмен на подписание Договора и позволила рядовому Симонову умереть.

— Ты хочешь сказать, — повторил Иван, — что я согласился подписать Договор?

— Ты был без сознания, у нас не было времени на формальности.

— Я просто согласился?

— Если считать молчание знаком согласия, то да. А что у тебя замечательно получалось в тот момент, так это молчать. Тебя вылечили просто так, — Круль встал со стула. — Даром. И безвозмездно.

— Почему?

— Почему? — переспросил Круль. — А потому, что так решили.

— Я требую, чтобы меня отвезли в Конюшню.

— Ага.

— Я требую…

— Я бы — с удовольствием. Но в Конюшне не знают где ты. Полагают, что ты погиб, но объявили тебя пропавшим без вести. На следующий день буря прекратилась, место засады было обыскано. Нашли останки священника, Кононова, Коваленка и Смотрича. Ты и Квятковский числитесь в пропавших.

— Анджей тоже здесь?

— Вот Анджея здесь нет. И еще, — сказал Круль, — странная подробность. Смотрич погиб необычно. Выстрел в затылок, в упор. Из оружия Анджея Квятковского. Мы потребовали копию всех документов.

— Их схватили, оружие Квятковского отобрали…

— Может быть. Тогда почему тело Смотрича лежит в одиночестве? Почему Квятковского не убили рядом? Пистолет Квятковского нашли, а самого рядом нет.

— Ну убежал. Его пистолет подняли…

— Отпечатки пальцев только Анджея Квятковского, — сказал Круль. — Четкие, не смазанные. После него никто оружия в руки не брал. Если тебя это интересует, то в ад никто из них, кроме, естественно, бывшего священника, не попал. Информацию этим путем получить невозможно. Кстати, тот рядовой тоже не в Аду. Я взял на себя смелость и сообщил об этом капитану Мовчану.

— Спасибо, — сказал Иван.

— Пожалуйста, — серьезно ответил Круль.

— Что со мной будет дальше? — спросил Иван.

— Вначале — выздоровление, потом… Потом с тобой, наверное, поговорят.

— Я не подпишу Договор, — как только мог твердо, ответил Иван.

— Нет нужды. Мы-то с тобой знаем, что не все у тебя в этом смысле просто. Полагаю, что ты еще сам попросишь подписать бумажку.

— Пошел ты…

— Уже иду, — дверь палаты открылась, и заглянул врач. — Доктор, я уже в пути.

Круль сунул руку в карман, достал четки, покачал их в руке, как маятник.

— Это побудет у меня. И пусть это пока останется нашей маленькой тайной. Лады?