Оперативник

Глава 08

Вообще-то мир выглядел просто. Нет, политика, разборки между государствами, совместная эксплуатация месторождений нефти и газа, взаимные упреки в обмане и недобросовестности — все это, естественно, было и исчезать не собиралось.

Иван честно не вникал в подробности всего этого, как и большинство жителей Земли. Наверное, вся эта суета была важна для выживания человечества и просто необходима для противостояния варварству — очень может быть.

Но для Ивана и для подавляющего большинства людей важно было не то, кто победит в общеевропейских выборах или станет президентом Соединенных Штатов. У каждого было два варианта существования. Два. Не больше.

После того как Господь вернулся на Землю, а та приобрела, наконец, свой настоящий вид, главной целью всякого человека должно было стать обретение жизни вечной. Ну или, говоря попроще, попадание в Рай.

Все было предельно просто: живешь праведно, соблюдаешь Закон, не грешишь, а если все-таки согрешил, то покайся — и все у тебя получится. То есть, как разъясняли священники в церквях, преподаватели Закона Божьего в учебных заведениях и воспитатели с капелланами в армии, крестился — держись. Сколько тут нужно потерпеть? Несчастных семьдесят лет? Хорошо, семьдесят пять. Женщинам чуть больше, мужчинам — меньше. Сносишь терпеливо, преодолеваешь соблазны и не приемлешь грех — быть тебе в Раю.

Если согрешишь и не успеешь принять меры или вдруг так согрешишь, что никакие меры не помогут, — идти тебе в Ад, на муки вечные.

Все просто и доступно. И, собственно, выбора тут никакого не было. Несколько первых лет после Возвращения.

Правда, и возможностей увернуться от греха было не очень много. Религиозные войны велись широко, с размахом и выдумкой. Оружие массового поражения из арсеналов исчезло само собой, вместе с самолетами, вертолетами и ракетами, но пушки, пулеметы с автоматами и холодное оружие продолжало функционировать.

То, что Господь вернулся было, конечно, приятно. И то, что куда-то вдруг исчезла половина населения Земли: мусульмане, иудеи и представители прочих ложных религий, — истинно верующих не могло не радовать. Прибрал Господь, явил свою волю.

Но.

Это самое «но», как понял из книг Иван, поставило в тупик очень и очень многих. Христиане-то были неоднородны. Ну сложилось так, что верить-то верили в Бога все, но по-разному. И считали свой способ, естественно, самым правильным. Да и ладно, если бы только это. В конце концов пришли бы к общему мнению, что все правы, рано или поздно.

Но.

Вот это второе «но» поставило многих в тупик и привело к большому кровопролитию. Кроме истинно верующих остались на Земле и неверующие, жившие без Бога в душе и не выбравшие к моменту Возвращения себе религию.

Значит, подумали верующие, не только мы, познавшие истину, но и те, кого к ней еще нужно привести, живут на Земле. И что мы, истинно верующие, должны сделать? Правильно, приводить, не жалея сил. И крови.

Отец Серафим все это объяснял, естественно, другими словами, подводил логическую базу под заблуждения людей, объяснял скрытый смысл всего, что произошло после Возвращения, но для себя Иван картину рисовал простенькую и однозначную. Я — православный. Католик, с моей точки зрения, ведет себя неправильно, напридумывал там чего-то с чистилищем, и вообще, накопилось за долгие годы. Если безбожника нужно привести в правильную веру для его же пользы, то и католика-протестанта-баптиста-мормона нужно привести туда же.

Ну и, соответственно, католику-протестанту-баптисту-мормону пришла в голову та же замечательная идея. И понеслась.

Вначале начались мелкие конфликты за потенциальных обращенных, потом встал вопрос, а какое такое право имеют неправильно верующие на ставшие вдруг бесхозными полезные ископаемые, освобожденные из-под власти неверных?

Воевали долго, лет десять. А попробуй повоевать и не согрешить, да так, что райские ворота для тебя будут все равно, что заколочены. И вот тут появился у людей выбор.

Страшный день для человеков, подчеркнул отец Серафим во время очередной накачки. Самое страшное испытание для слабых духом и нетвердых в вере.

Появилась Служба Спасения, запахло в воздухе серой, стали появляться на стенах надписи «Дьявол не врет». И что самое неприятное — Дьявол действительно не врал.

Все было очень просто и доступно.

Подходит к солдату перед самым боем этакий живчик в черной рубашке с золотыми значками на воротнике. Иван себе это представлял именно так — со знаками различия и форменными рубашками, хотя на самом деле во время Религиозных войн за такую форму можно было запросто схлопотать чего-нибудь твердое и несъедобное в желудок.

Первоначально представители Службы Спасения пытались особо не выделяться, это уж после подписания Акта о Свободе Воли…

Тут была непонятка. Лично для Ивана было совершенно непонятно, как в самый разгар Религиозных войн все — и это самая большая загадка — все христианские лидеры вдруг взяли и подписали с Дьяволом тот самый Акт.

Только-только сжигали за небольшое различие в толковании священных текстов, как вдруг — бац, веруй во что хочешь. Это было непонятно не только Ивану — многим и многим миллионам простых людей это тоже показалось странным, и началась Смута.

Все было совсем смешно — теперь убивали не христиане христиан и неверующих, а вылавливали предавшихся и служителей Ада и убивали. Причем вылавливали обычные люди, обыватели, а сверху, от отцов Церкви, требовали прекратить, перестать, помнить об Акте Двенадцати… Полная неразбериха, которая еще через пяток лет почти совсем прекратилась.

А Служба Спасения — не исчезла.

Методика была простая и очень понятная. «Ты веруешь?» — спрашивали у смертельно больного парни из Службы. «Верую», — слабым голосом отвечал смертельно больной, морщась от запаха серы. «А грешил?» — «Грешил…» — «Тебе все отпустили?» — «Все…» — «А ты в священнике уверен? Если он сам грешен, его отпущение тебе поможет?»

Больной задумывался, хотя на размышления времени и не оставалось. И ему предлагали подписать Договор. Все просто — можешь честно умереть, надеясь, что все у тебя в порядке, у священника — нормально и ждет тебя вечное блаженство. А если где-то произошла накладка? Тогда что? Помрешь и уже в Аду сообразишь, что прокололся. И гореть тебе… А вот если ты подпишешь Договор, то райских кущей тебе, естественно, не видать. То есть абсолютно. Не летать тебе на облаке, не вкушать райских наслаждений, но и в огне не гореть. Жить после смерти без особой радости, но и без мучений. Гарантированно. Что бы ты ни совершил после подписания, кроме попытки отказаться от Договора естественно, все равно в Аду тебя будет ждать стандартный участок, хибара, немного спертый воздух при чуть повышенной температуре и возможность полюбоваться как в геенне огненной плещутся те, кто погнался за журавлем в небе, но не допрыгнул. Не самое маленькое удовольствие, если вдуматься.

Договоры предлагались к подписанию солдатам, морякам, путешественникам, охотникам, строителям, монтажникам-высотникам, шахтерам, полицейским и милиционерам — всем, кто рисковал умереть не вовремя.

Потом стали предлагать просто всем подряд. Открылись офисы Службы Спасения, по квартирам и домам слонялись выездные Администраторы, предлагающие синицу в руке, часто получающие от непримиримых противников Дьявола пулю в лоб или нож между ребер прямо на пороге, но умирающие с улыбкой на устах.

Убитый отправлялся в Ад, а через некоторое время за ним отправлялся и убийца. Бизнес в любом случае работал.

Поначалу в то, что Дьявол не врет, — не верили. Да, то, что излагали Администраторы, могло выглядеть логичным. Но ведь никто не знал, как оно на самом деле. И тут появилось туристическое агентство «Кидрон».

Бесплатные туры в ад: перелет в Святую землю и обратно, трансфер в Преисподнюю, неделя бесплатного проживания в пятизвездочном отеле, обслуживание по типу «все включено» и бесплатная турпоездка в любую точку мира по выбору клиента в случае подписания Договора прямо на месте.

Люди возмущались, боялись, предупреждали друг друга, но тур неожиданно стал пользоваться успехом у приговоренных к смертной казни. Пошли слухи о встрече в Бездне с бывшими соседями, святошами, которые, как оказалось, в Рай не попали. Фотографии туристов на фоне адских мук. Рассказ о том, как живут предавшиеся, фотографии домов и довольных лиц.

Представительства «Кидрона» жгли постоянно, но они возникали снова. А в представительствах появились специальные стенды, где все желающие могли познакомиться, что именно происходило в аду с теми, кто жег офисы, убивал Администраторов и наносил ущерб турагентству.

Вот так все и получилось.

Стало не очень важно, как ты веруешь. Стало важно, будешь ли ты стараться заслужить место в Раю, рискуя потерять все, или согласишься на гарантированные льготы в Аду.

Отец Стефан во время последней накачки, на которой присутствовал Иван, сказал, что предавшихся уже пятьдесят миллионов. Для трехмиллиардного населения Земли, по мнению Ивана, это было немного. Если уж совсем честно — подозрительно немного.

Зато верующих не осталось. Практически не осталось. Либо — синица в руке, либо — журавль в небе.

Мир был прост.

Было в этом что-то неправильное, Иван, да и не только он, задумывался над тем, почему в ад существуют ознакомительные туры, а в рай — нет. Почему пообщаться со служителем ада можно, а ангелы, обитающие в Игле, с людьми не общаются, занимаются какими-то своими делами, скорее напоминая людям о Возвращении, чем участвуя в реальной борьбе Добра и Зла.

Многие предавшиеся хвастались, что лично виделись и общались с Дьяволом. Им верили. Тех, кто рассказывал о личном общении с Господом, отправляли в сумасшедший дом. С одобрения Объединенной Церкви, между прочим. Ибо Господь с людьми не общался. В Господа нужно верить, сказал отец Стефан, а не разговаривать с Ним. Молитва не подразумевает ответа. С Иовом никто не разговаривал, ему ничего не пояснял и ничего не обещал. И, кстати, не извинялся.

Нужно верить.

А с Дьяволом можно договориться и даже торговаться. Чем выше ты поднялся среди верующих, тем на большее мог рассчитывать у Дьявола. Были ограничения: находясь на церковной должности нельзя было предаваться и, соответственно, предавшись, на такие должности претендовать. С обыкновенной работы предавшегося выгонять было нельзя — нарушение Акта Двенадцати. Правда, все равно уходили, потихоньку возникли фирмы, состоящие только из предавшихся, и начинали конкурировать с обычными, конкурировать уверенно, между прочим.

На строительство храма их не нанимали, но нанять толковых работников из предавшихся для строительства своего обычного дома — вполне допустимо. Общаясь с предавшимся, ты не только подвергался соблазну, но и мог попытаться вернуть предавшегося назад. В смысле — такая возможность имелась в виду.

Тут тоже возникал смешной выбор — нанять верующих, но ленивых или предавшихся, но по Договору не имеющих права врать и халтурить.

Короче, все сводилось к пресловутым птицам: журавлю, летающему Бог знает где, и синице, устроившейся в руке Дьявола. К выбору между риском и стабильностью. К разнице между верой и уверенностью.

И пятьдесят миллионов на три миллиарда выглядели не так чтобы достоверным показателем.

Выбрать было сложно, но жить в таком мире — легко. Все понятно — воняешь серой, значит, струсил, опустил руки или решил погулять напоследок. Не воняешь — молодец. Правда, с раем у тебя все равно могут быть проблемы, но пока держишься — молодец.

Очень простой мир.

Выбор сложный, а мир — простой.

Правда, и тут люди не могут не усложнить простую и понятную схему.

Скажем, галаты. Ну чего им неймется? Не так все происходит? Терпи, по первой схеме. Ведь Ад светит галату, если вдуматься. Он ведь убивает, нарушает Акт и все соглашения, что существуют на свете. Но галаты никогда не имели недостатка в рекрутах.

Или вот сейчас…

Иван вздохнул, открыл глаза и посмотрел в окно — они выехали из Иерусалима и теперь ехали по шоссе, судя по солнцу — почти точно на запад. По сторонам мелькали деревья, дальше виднелись поля и огороды.

Насколько себе представлял Иван, они должны были проехать минимум через два КПП только местной полиции и еще столько же — международных сил. И никто не остановил, что показательно.

— Уже скоро, — сказал Круль, заметив, что Иван смотрит в окно. — Минут десять, не больше.

— Жду не дождусь, — ответил Иван.

— Напрасно ты так, — покачал головой Круль. — Могли, между прочим, и нарваться. Я не могу гарантировать, что наша вторая машина, например, не налетела на засаду. Или на мину.

— Мне начинать переживать?

— А казалось бы — сострадание, совершенно божественное качество.

— Пошел ты…

Машина притормозила, пропустила встречный автобус и свернула налево. Под шинами захрустел гравий, защелкало по днищу.

— Совсем чуть-чуть, — Круль оглянулся, посмотрел в хвост салона, на лежащего в беспамятстве галата. — И ты потерпи, бедняга.

Еще через пять минут машина въехала во двор, обсаженный высокими соснами. Ворота за ней закрылись автоматически.

За соснами был виден высокий бетонный забор с проволокой поверху. Колючая прекрасно дополнялась проволокой под напряжением. И камеры наблюдения.

— Не боишься выдавать мне базу? — спросил Иван.

— А это не база, — отмахнулся Круль. — В смысле — база, но не наша. Мы тут временно. Арендаторы, можно сказать.

— И кто же вам сдает такой объект? Кто вообще станет связываться с предавшимися и Службой Спасения?

— Ну ты же связался! — напомнил Круль и быстро выскочил из машины, не дав Ивану ни опомниться от такой наглости, ни ответить.

Оставалось только выйти из машины и двинуться следом за Крулем к двухэтажному дому в глубине двора. Навстречу пробежали два крепких парня, Иван оглянулся, парни открыли заднюю дверь фургончика, вытащили носилки с галатом, опустили у них стойки с колесиками и быстро повезли куда-то за дом.

— Быстро тут все у них… — не мог не оценить Иван. — Четкие такие парни. И без запаха…

— Тоже заметил? — подмигнул Круль. — Как сюда попадаю — восхищаюсь беспрерывно. Пару раз пытался сманить, предлагал условия, как в мусульманском раю, три удовольствия от мяса… Ты хоть знаешь, про эти три удовольствия?

Иван прошел мимо Круля, не отвечая.

— Откуда тебе это знать? — Круль в два шага поравнялся с Иваном и пошел рядом. — Три удовольствия от мяса — есть мясо, ездить на мясе и втыкать мясо в мясо. Дошло?

Иван снова не ответил, подошел к массивной двери из полированного дерева и остановился.

— Не, ты не понял юмора, — сказал Круль. — Есть мясо — понятно, ездить на мясе — это скакать на лошади, а втыкать мясо в мясо…

— Ты снова рассказываешь пошлости, Ярослав.

Голос прозвучал откуда-то сверху, Иван поднял голову и увидел видеокамеру и динамик.

— Я правду говорю. Цитирую, можно сказать.

— А мои парни тебя за эти цитаты сексуально озабоченным кличут, — щелкнул замок, и дверь приоткрылась. — Я давно хотел тебя предупредить, но все как-то забывал.

— С кем приходится работать, — пробормотал Круль, переступая порог.

— Я все слышал, — прозвучало в динамике. — Поднимайтесь сразу в кабинет.

Они поднялись к кабинету по деревянной винтовой лестнице. В просторной комнате, заставленной диванами и креслами, их ждали еще два парня в светлых рубахах и тщательно отглаженных брюках. Иван таких глаженых брюк в жизни не видел. Сам он стрелки наглаживать так и не научился, поэтому носил джинсы.

Один из парней улыбнулся и указал рукой на невысокий журнальный столик.

— Вас понял, — улыбнулся в ответ Круль, двумя пальцами вытащил из кобуры пистолет и положил его на стол. — У моего коллеги — тоже есть ствол.

— Стучать — нехорошо. Рога не вырастут, — процедил сквозь зубы Иван, выкладывая свой «умиротворитель» и магазины.

— И девочки доносчиков не любят, — сказал второй парень и тоже улыбнулся.

— Мир полон интеллектуалов, — тяжело вздохнул Круль. — Плюнуть некуда — умник. А так чтобы делом заняться, так некому. Нас, доносчиков, приглашают.

Первый парень молча открыл дверь в кабинет.

Да, оценил Иван с первого взгляда, кабинетик был раза в три больше, чем его келья в общаге. Книги, книги, книги, здоровенный стол, на котором тоже возвышались стопы книг, массивное, чудовищных размеров кресло и некто почти бесплотный в этом кресле.

Худой, бледный, совершенно лысый старик, которому на вид можно было дать от семидесяти до семисот лет.

Бледные бескровные губы были раздвинуты в легкой улыбке. Даже не раздвинуты — растянуты. С усилием растянуты, как бы не через силу. Или против желания. Вот глазки у дедушки — те еще глазки. Живо поблескивают, как ртутные шарики.

Наряжен дед был как персонаж исторического фильма — в бархатный халат и сорочку с кружевным воротом под ним. А на пальце поблескивал перстень со здоровенным бриллиантом. Или качественной подделкой.

Нет, таки бриллиантом, присмотревшись, решил Иван. И еще — нет смысла делать фальшивый бриллиант таким громадным, все равно никто не поверит.

— Присаживайтесь, господа, — молодым сильным голосом произнес старик и указал бледной рукой, покрытой темно-коричневыми пятнами, на кресла перед письменным столом. — Курите?

— Нет, спасибо, — ответил Иван.

В Конюшне курево особо не приветствовалось, не хватало еще пропустить из-за этого запах серы. На выездах курили, конечно, но Ивану это казалось совсем уж впадением в детство — прятаться от учителей с окурком.

— Я тоже не буду. Вы прекрасно знаете, что я берегу здоровье, — Круль опустился в кресло, закинул ногу за ногу, не забыв поддернуть брюки.

В его голосе появились светские нотки, будто он был персонажем все того же исторического фильма. Иван почувствовал себя не в своей тарелке.

— Не смущайтесь, молодой человек, — сказал старик. — И не обращайте внимания на эту балаболку.

— Но позвольте! — картинно возмутился Круль. — Я попросил бы вас…

Старик оперся подбородком о свою правую руку и с интересом посмотрел на Круля.

— Нет, ну в самом деле, — пробормотал предавшийся. — Что обо мне подумает господин Александров?

— Боюсь, что мнение господина Александрова о Ярославе Круле не улучшится, даже если я поцелую Ярослава Круля в лобик. Я не прав?

Иван вежливо улыбнулся.

— Обрати внимание, Ярослав, господин Александров обладает главным качеством интеллигентного человека. Он умеет молчать. Чему ты, Ярик, никогда не научишься.

— Не очень и хотелось, — совсем уж по-хамски заявил Круль, скрестив руки на груди. — Молчание — это главное достоинство покойников. Причем в аду оно исчезает.

— Трудно сохранить в аду достоинство, — согласился старик. — По тебе это видно, Ярослав. Позволь поинтересоваться, зачем ты привез умирающего? О господине Александрове меня спрашивали заранее, я дал свое согласие, а тут позвонили, поставили перед фактом… Его не могли допросить в клинике?

На бледном лице проступила брезгливость.

— Ты же знаешь, что я не приветствую подобных вещей в своем доме.

— Знаю, — кивнул Круль. — Но… Так получилось. Ивана нужно было вывозить при любом раскладе, а подстреленный начал свой рассказ с такого интересного места, что оставлять его было нельзя. Жить ему осталось несколько часов, держится только на уколах, собственно, спасать ему жизнь никто и не собирается, во всяком случае пока, а вот поспрашивать его лучше в вашем присутствии и в присутствии господина Александрова.

Старик побарабанил пальцами по столу, взял нож для разрезания бумаг и задумчиво покрутил его в руках:

— И что же он сказал?

— Из интересного — всего одно слово — Отринувшие.

Старик вздрогнул. Побледнел, хотя Ивану казалось, что бледнее быть невозможно.

— Вы уверены, что это не бред? — после небольшой паузы спросил старик. — Он понимал, что говорит?

— Может, и не понимал. Но говорил то, что больше всего хотел скрыть. Вы же знаете, как действует препарат номер восемь. Самое секретное, самое скрываемое прозвучит первым, — Круль щелчком сбил пылинку со своего колена. — Допрос немедленно прекратили, сообщили мне, я задействовал аварийный вариант. Свидетелей начала допроса уже эвакуируют, я полагаю.

— Отринувшие… — задумчиво протянул старик. — Если это правда…

— Он может и не знать ничего, — сказал Круль.

— А может и знать. Почему он не покончил с собой?

— Пуля в позвоночник. Наши охранники так толком и не научились стрелять, но в данном случае это пошло на пользу.

Старик протянул руку к коробочке селектора на столе, нажал на кнопку:

— Что с раненым?

— Готовим. Через десять минут с ним можно будет говорить. Вы спуститесь?

Старик посмотрел на Круля, тот усмехнулся, и у старика дернулась щека.

— К вам спустится Круль. Вы обеспечите запись допроса и… — Старик помедлил. — И включите громкую связь, когда он начнет говорить.

Не дожидаясь ответа, старик выключил селектор и посмотрел на Круля.

— Что? — спросил Круль.

— Через десять минут можно будет начинать, — сказал старик.

— И?

— Ты нужнее там, чем здесь. И, полагаю, тебе лучше переодеться, чтобы не получилось как в прошлый раз.

— То есть вы меня не задерживаете? — уточнил Круль.

— Совершенно.

— Так я пойду?

Старик молча указал на дверь.

Круль встал, коротко кивнул, подмигнул Ивану и вышел из кабинета.

Старик откинулся на спинку кресла, где-то рядом загудел кондиционер.

— Я с возрастом стал плохо переносить некоторые запахи, — сказал старик. — Но в его присутствии стараюсь этого не демонстрировать. Иначе в следующий раз он придумает что-нибудь, чтобы вонять посильнее. Мальчишка.

Впрочем, произнес эту фразу старик без осуждения, даже с некоторым одобрением.

Иван абсолютно не понимал, что сейчас происходит, поэтому предпочел слушать молча.

— Вы уж извините меня, старика, — бледно улыбнулся хозяин кабинета. — Я не представился. А вам нужно меня как-то называть, пусть даже мысленно. Можете вслух называть меня Василием Кузьмичом. А про себя — хоть бледной поганкой. Договорились?

Иван кивнул.

— Знаете, когда я хвалил ваше молчание, я не имел в виду, что буду наслаждаться им беспрерывно. Хотелось бы услышать ваш голос.

— Спеть? — спросил Иван грубо.

Старик приподнял бровь.

— Предпочитаете классику или что-нибудь народное? Я не очень большой знаток, но могу предложить строевую, древнюю. Взвейтесь, соколы, орлами! Боюсь, что на два голоса в одиночку не вытяну, но получится громко. Хотите?

— И еще один хам, — констатировал старик. — Никакого уважения…

— К чему? — спросил Иван. — К столу? К шкафу? К дому, охране? К человеку, который сам не воняет серой, но общается с преступившим, как с родным?

— Вы, между прочим, тоже с ним общаетесь. И шкаф, кстати, тоже может быть многоуважаемым. Хотя вы наверняка не знаете, откуда цитата.

— Зато я могу назвать тактико-технические характеристики любого ныне существующего огнестрельного оружия, процитировать по памяти любую статью Кодекса и близко к тексту — Акта и Соглашений.

— А Библию?

— Что — Библию?

— Ее вы тоже можете процитировать? Или, хотя бы, близко к тексту? — Старик с интересом посмотрел на Ивана. — Сможете воспроизвести то самое «два — точка-шестнадцать» из послания Павла к галатам?

Иван попытался вспомнить. Ему ведь неоднократно говорили. Даже сам что-то цитировал. И отец Стефан на прошлой накачке…

— Не морщите лоб, Иван, — сказал старик. — «Однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть».

Старик снова улыбнулся.

— Казалось бы — обычные слова, ничего особенного, а вот уже лет десять как из-за них льется кровь, гремят взрывы, совершаются преступления, как перед человеком, так и перед Богом. Кому-то пришла в голову экстравагантная мысль, что этот абзац из Библии оправдывает любые действия людей, уверенных в своей вере. И возникла секта галат, к галатам отношения не имеющая. Вы можете поверить? Всего десять лет назад о галатах ничего не было слышно. Нет, на улицах стреляли, сжигали, подрывали и просто резали, но этим занимались верующие люди, защищавшие свою веру и честно собиравшиеся свои грехи отмолить. Это было неприятно, пачкало кровью многих людей, но все-таки. До сих пор время от времени это происходит. Да вы и сами знаете, по собственному опыту…

Если он сейчас затеет разговор на тему: зачем вы пытались спасти предавшихся ценой своей жизни, решил Иван, пошлю его и пойду пешком в Иерусалим. Дам по лысине чем-нибудь тяжелым… Или ладно, не буду. Хрен с ним, пусть догнивает.

Что-то такое проступило на лице Ивана, что старик тему продолжать не стал, нажал кнопку на селекторе и спросил, скоро ли.

— Еще пять минут, — сказали в селекторе.

— Пять минут, — повторил старик и снова посмотрел на Ивана. — Я слышал, вы были ранены?

— И даже умирал.

— Но, надеюсь, сейчас…

— Все равно умираю, но, надеюсь, скорость замедлилась. Еще лет сорок планирую этим заниматься.

— А почему так мало? — удивился старик. — Быть старым — это так интересно! Я бы даже сказал — поучительно. Вот сколько мне лет?

— Пятьсот, — не задумываясь, ответил Иван.

— Не угадали. Мне — девяносто лет.

Иван кивнул.

Потом подумал, что раньше не встречал таких старых людей. Ну — семьдесят, семьдесят пять. Даже восемьдесят. Подожди, это получается, что в момент Возвращения старику было двадцать лет? И он помнит, как все выглядело до этого?

— Да, — сказал старик. — Я помню. И я не читаю ваши мысли, просто меня всегда спрашивают об одном и том же. Да, Земля была круглая, за атмосферой было безвоздушное пространство, планеты и звезды, Земля вращалась вокруг Солнца, Луна — вокруг Земли, из Америки можно было напрямую доплыть до Японии. И даже долететь часов за десять. Я летал на самолете. Смотрел телевидение со спутника. И, что самое главное, помню это.

Иван выдохнул.

Это потрясающе! Не то чтобы он всю жизнь мечтал встретить такого вот старика, но выяснить, наконец, некоторые вещи, узнать, как оно было раньше… И как оно происходило.

— А как? — начал Иван.

— Как произошло Возвращение? — переспросил старик. — Не знаю. Честно — не знаю. Я тихо-мирно учился в университете, готовился стать специалистом спутниковой связи. Спутниковой. Ракеты, вы видели в кино ракеты? И в книгах?

Иван кивнул.

— Ракеты взлетали, попадали в космос, это называлось выйти на орбиту. Сами ракеты потом сгорали, а на орбите оставались спутники. Такие штуки… — Старик потрогал указательным пальцем кончик носа. — Сколько раз рассказываю, а все не могу подобрать нормальное и доступное описание. Как зеркало. Вы стоите за углом, ваш приятель вас не видит и не может видеть, но на углу есть зеркало, и вы в нем отражаетесь. И приятель отражается. И вы друг друга видите, хотя и не можете… Нечто вроде этого, только на спутниках отражалось телевидение, радио, телефоны, компьютерная связь. Телепрограммы и тогда передавались по кабелям, но можно было принимать напрямую на тарелку… на антенну, извините. Собственно Возвращение я, простите, прозевал. Пьян был, извините, в стельку, по случаю своего дня рождения. Проспавшись, обнаружил, что радио не работает, телевидение только по кабелю, и только местные каналы. Что происходит в Америке — непонятно. В Израиле — неразбериха. В городе пропали люди. Были и исчезли. Мусульмане, евреи — не стало их, как не бывало.

У нас в Харькове — еще кое-как. Ну рынок опустел, в еврейскую школу дети не пришли, врачей многих не стало, кришнаиты исчезли со своими барабанами…

— Простите, кто?

— Неважно, — махнул рукой старик. — Не забивайте себе голову. А вот в Азии, в Африке все обезлюдело.

Почти все. Китай стал пустым. Для вас это ерунда, а для тогдашней экономики — почти катастрофа. Мне рассказывали, Европа чуть не задохнулась в мусоре из-за исчезновения работников из мусульманских стран. Торговля алмазами…

Старик дотронулся до камня в своем перстне.

— Торговля алмазами чуть не накрылась медным тазом в связи с исчезновением евреев. Все как-то сразу изменило цену… Цивилизованные страны могли раскатать в блин любого своими самолетами и ракетами, а тут вдруг не осталось ни самолетов, ни ракет. Снова учитывались только танки и пушки. А их еще и доставить было нужно. Накрылись навигаторы, спутниковая разведка… Вообще авиационная разведка накрылась. Война вернулась в два измерения. Если не учитывать подводных лодок, понятное дело. Европа — самый населенный континент. В Африке — только на юге сохранилась цивилизация. Азия — пустая. Христиане Китая, Индии, Японии попытались что-то там возразить на тему суверенитета, но кто их слушать стал? Бросились туда, через моря на кораблях, на поездах, на машинах, а потом оказалось, что все напрасно — селить вместо миллиарда индийцев миллион колонистов… Да еще найти нужно тех, кто согласится туда ехать. В Гонконг или на Тайвань народ было подобрать попроще, я, например, чуть не записался в жители Таиланда, мечтал попасть в Патайю, но потом начались войны, Смута… Все как-то замедлилось, утряслось, что ли… — Старик замолчал, задумавшись, Иван молча ждал продолжения.

— Я до Возвращения в Бога не верил. Не делайте страшные глаза — не верил, и все. Две тысячи лет Он не подавал знака о Своем существовании, и многие просто перестали верить. Не могли найти доказательства Его существования.

Иван недоверчиво хмыкнул.

— Что вы хмыкаете, молодой человек, — возмутился старик. — Я был электронщиком. Люди летали в космос и видели, что Земля круглая. В том же Иерусалиме, заметьте, не было ни Иглы, ни даже туристического агентства «Кидрон». Самое веское доказательство существования Бога было нисхождение священного огня в храме Грома Господня, и вы бы видели, что там творилось в тот день. Я не верил. В принципе, и после Возвращения я не поверил. Заткнулся со своими сомнениями, чтобы не попасть на костер, крестился, ходил в церковь и даже принял участие в разгроме опустевшей синагоги. И в единственном в городе костеле бил стекла. Что было — то было. Но — не верил…

В селекторе щелкнуло.

— Что? — спросил старик.

— Мы начинаем.

— Он уже говорит?

Из селектора донесся стон, старик брезгливо поморщился.

— Предварительный этап, — сказал селектор голосом Круля.

— Как начнется что-нибудь вразумительное, вызовите, — старик быстро, даже поспешно выключил селектор.

Передернул плечами.

— И после чего вы поверили? — спросил Иван. — Увидели?

Иван очень надеялся на утвердительный ответ. Тогда он мог бы спросить очевидца, как выглядит Он. Как именно Он выглядит.

— Не видел, — покачал головой старик. — Не знаю даже, печалиться или радоваться. Если бы увидел, сейчас бы каждый день рассказывал народу о своей встрече.

И не было ни минуты покоя. Я даже не заметил, как плющился глобус. Понимаю, что там должно было все рваться и корежиться. Тектоника, цунами, разломы, вулканы — вселенская катастрофа. И ничего этого не было. Но я и этого не видел, так что — на мою веру это не повлияло. А вот что заставило меня поверить, так это, не поверите, физика. Электроника. Были такие штуки — радары. Радиолуч, который выстреливался, попадал в препятствие, отражался и показывал расстояние до мишени. Радиоволны отражались в атмосфере… Когда Землю сплющило, а небо стало твердым, радио не сразу вырубили. Это потом решили, что радары измеряют расстояние до небесной Тверди, то есть ведут себя как Вавилонская башня, а значит — не должны существовать, чтобы не вызвать Божьего гнева и наказания. А некоторое время все это еще работало. И не перегрело Землю как в микроволновке. Твердь, по определению, непроницаема, значит, все должно было остаться внутри. Ну и волны должны были гулять свободно, забить весь эфир. Они и сейчас могут его забить, поэтому есть жесткое ограничение на мощность радиосигналов, чтобы окончательно не лишиться связи. Потом я сплавал в Восточный Тихий океан, посмотрел издалека на Твердь и вот тогда охренел и поверил в Его существование. Все это не могло работать. Атмосфера, ветры, циклоны и антициклоны, массы воздуха, свободное перемещение этих масс, неизбежный перегрев или переохлаждение… И ничего подобного. Абсолютно ничего подобного. Все работало и даже не отличалось от того, что было до Возвращения. Никто, кроме абсолютно всемогущего, не мог такого организовать и поддерживать. А потом появились предавшиеся, и поверить стало совсем легко.

— В Дьявола?

— В Бога, молодой человек. Не знаю, где вы получали образование, но в Средние века можно было легко угодить на костер за одно только отрицание существования Дьявола или ведьм. Очень легко. И как только появились слуги Дьявола, появилась и уверенность в существовании Бога.

Снова включился селектор.

— Да?

— Он потек, — сказал Круль. — Мне всегда было интересно, им как-то вкладывают запрет в подсознание…

— Конечно нет, идиот, — перебил его старик. — Иначе зачем им носить с собой самоликвидаторы? Качай его.

— Качаю. Сами послушайте.

Громкий стон, низкий, протяжный. Старик снова поморщился.

— Отринувшие, — сказал Круль.

— Нет, нельзя… Отринувшие… Они приказали. Они доверили… нельзя… я первый раз видел отринувшего… слышал… очень хотел увидеть… а он… он такой обычный… как я… нет… не такой, он лучше… он жертвует… жертвует самым дорогим… ради истины… ради веры…

— Я тоже хочу его увидеть, — сказал Круль ровным голосом.

— Да… каждый хочет… увидеть… прикоснуться… это честь…

— Я тоже хочу эту честь, — сказал Круль. — Мечтаю. Где я могу его увидеть?

— Старый город… Возле Старого города… Масличная гора… нельзя… нельзя… — закричал галат. — Вам — нельзя…

— Еще дозу, — глухо сказал Круль.

Звякнуло стекло, галат закричал.

— Я должен его увидеть, — сказал Круль. — Я тоже хочу стать отринувшим. Помоги мне…

— Нет… нет… — Галат захрипел.

— Да держите вы капельницу, — крикнул Круль.

Галат закричал.

— Обезболивающее? — спросил незнакомый голос.

— С ума сошел? Обезболивающее гасит действие микстуры. Совсем голову потерял?

— Тогда он долго не протянет.

— Да пусть сдохнет, мне нужно еще минут двадцать… введи дозу.

Галат продолжал кричать, старик потянулся к селектору, чтобы, наверное, уменьшить звук, но отдернул руку.

— Масличная гора, — выкрикнул галат. — Больно!

— Ничего, ничего, — сказал Круль, — ты скажи, и станет легче. Поделись со мной… Это слова давят. От них больно. Не сдерживайся…

— Дом у дороги… сразу возле автостоянки… вход слева-а-а-а! Его там не будет. Не будет… Но там будет связной… Хекконен… он знает… знает…

— А где ваша база? Кто в твоей пятерке?

— Круль! — позвал старик.

— Кто старший?.. Что? — спросил Круль.

— Оставь допрос на Стасика, а сам бери группу и езжай к тому дому. Быстро. Не рискуй, но и не мешкай.

— Хорошо, — сказал Круль. — Выезжаю. Вернусь — доложу.

Старик выключил селектор, передернул плечами:

— Не могу привыкнуть. Казалось, видел такое, что чувствительность должна была просто исчезнуть, выгореть, но нет.

— Мне один умный человек сказал, — Иван посмотрел в глаза старику, — что самые страшные пытки придумывает человек, который сам их проводить не будет. Если ты не должен будешь сам замараться, то мысли текут легко и свободно. Глаз иголкой выковырять, на абразивном круге, с пяток начиная, сточить — пожалуйста. Только не своими руками. Самые большие подонки в мире — те, кто сам боится замарать руки. Или кому разрешат остаться чистеньким. Мне приходилось общаться с техническими консультантами галат. Умные, работящие люди. Это чисто теоретическая задача, как усилить поражающие действие фугаса. Чистая теория. Набросал схемку, составил рекомендации и вернулся к созерцанию цветка в оранжерее. Смотрю, уважаемый Василий Кузьмич, вы из таких же, ранимых. Книжечки, музычка, негромкая интеллигентная беседа… А лицом к лицу слабо? Кишки своего приятеля — еще живого, заметьте, — с земли собирать, от песка отряхивать и пытаться назад, в распоротый живот сунуть…

Старик взгляд выдержал.

— А вы бы приказали замучить человека? — спросил старик неожиданно спокойно. — Смогли бы приказать вырвать ему ногти? Разрешили бы пытать умирающего? Если это нужно для большого, правильного дела. Если это спасет десятки жизней. Смогли бы? Вам ведь тогда, во время погрома, нужно было не с Администратором пререкаться, а врываться с ходу в офис, выносить всех вооруженных, мочить на хер всех, кто попытался бы помешать выносить детей. Даже детей убивать, если бы они стояли на пути. Так бы вы спасли хоть кого-то. А так — никого не спасли. И сами чуть не подохли, уважаемый господин Александров!

От спокойного, размеренного тона голос старика взлетел вверх и сорвался в хрип.

Старик схватился за грудь.

Иван вскочил, но старик остановил его движением руки, достал из резной деревянной коробки на столе двухцветную капсулу и проглотил. Замер, закрыв глаза.

На виске у него билась жилка. Левая щека подергивалась.

Иван неловко стоял возле стола, не зная, звать ли помощь или просто ждать.

Старик открыл глаза.

— Садитесь, Иван. Извините за то, что вспылил. В моем возрасте это неприлично.

— В вашем возрасте это опасно, — сказал Иван. — Я позову кого-нибудь.

— Я сказал — сядьте. У меня все пройдет. Уже прошло, — старик несколько раз глубоко вздохнул. — Прошло.

Иван сел в кресло.

— Вы извините меня… — тихо сказал старик.

— За что?

— За то, что напомнил…

— А я и не забывал. После того как меня оттуда уволокли, я долго думал. Меня отправили в дом отдыха, в сосновый бор к озеру. А после завтрака брал блокнот, ручку, шел на дальний берег и рисовал, чертил, считал… Если бы сразу пошел внутрь. Столько-то убито моими парнями, столько-то вывезено. После первого неудачного разговора со Старшим Администратором — плюс столько к потерям. Вход через дверь… атака через окна… плюс десять процентов к потерям… минус десять процентов… Даже после начала перестрелки я мог спасти несколько сотен человек. Не менее трех сотен… Не менее трех сотен, понимаете? Вы думаете, я этого не знал? Не понял? Но не это самое странное, Василий Кузьмич. Странное то, что я не знаю… честно, не знаю, как бы я поступил сейчас, если бы меня отправили сейчас к тому самому офису Службы Спасения. Я бы пошел на рывок? Я бы выкосил всех возражающих, а детей пинками согнал бы в автобус, спасая им жизни? Или все так же пытался бы переубедить того белобрысого подонка? Я не знаю. Я даже не могу себе представить, что должен был бы сделать. Посмотреть отвлеченно, со стороны, как можно холоднее, и сказать себе, что по Акту о Свободе Воли я не имел права навязывать что-либо предавшимся. Не имел права. Все просто. Я чист. Я получил выговор по итогам всего происшествия не за то, что не вывез детей, а за то, что ударил Старшего Администратора и полез в здание. Ну и потерял своего замкомвзвода. За прапора, которого я даже по фамилии не запомнил, мне вломили от имени командования, а за удар — по просьбе регионального офиса Службы Спасения… Я поступил правильно, чего же у меня до сих пор все внутри не на месте? Почему я себя ненавижу за тот день и не могу понять, ненавижу себя за то, что не спас три сотни жизней, или за то, что сам остался жив? Я и в Конюшню согласился идти, чтобы отвлечься, забыть о том дне. И почти забыл. Совсем недавно вспомнил, снова увидел во сне и понял, что ничего не изменилось, что я так и остался перед зданием, рассматриваю ту корявую надпись и пытаюсь придумать, как поступить. Как будет правильно-правильно-правильно… И не могу ничего придумать, — Иван ударил себя кулаком по колену и замолчал.

— Извините, — сказал старик. — На самом деле — извините.

— Пошел ты… — пробормотал Иван. — Оставь меня в покое…

— Хорошо, — кивнул старик.

Дверь открылась, и вошел один из охранников.

— Проводи нашего гостя в его комнату, — сказал старик. — Предложи снотворное.

— В жопу…

— Не предлагай. Проводи и проследи, чтобы его не беспокоили. Отдыхайте, Иван!

Иван встал, пошел к двери.

За спиной щелкнул селектор.

— Ну что? — спросил старик.

— Он назвал три имени и два адреса. Больше не знает ничего.

Иван услышал крик, непрерывающийся крик боли.

— Вы в этом уверены? — Голос старика не дрогнул.

— Уверен.

— Отпустите его, — сказал старик ровным голосом.

— Хорошо.

— И запись допроса принесите мне.

Иван вышел из кабинета, забрал свой пистолет и магазины, прошел за охранником по коридору, подождал, пока он открыл дверь, вошел внутрь.

Лег, не раздеваясь, на не расстеленную кровать, снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Патрон отлетел в сторону, ударился о стену. Круль все сделал по-настоящему, даже патрон в стволе. Все знает, все понимает.

Дуло медленно повернулось к Ивану, заглянуло ему в лицо.

«Умиротворитель» не станет возражать и пытаться остановить стрелка. Пистолетам не свойственно думать за людей. Патрон в стволе, палец на спуске, пистолет обязан подчиниться и выстрелить, ударить по капсюлю, выплюнуть пулю. А куда она полетит — в грудь галата или в лоб бывшего специального агента — это не его дело.

Иван положил на спуск большой палец правой руки.

Одно легкое движение пальца — и он окажется в Аду. Это самоубийство, такое не прощается.

Ему никогда раньше не приходило в голову… Иван засмеялся. Ему никогда не приходила в голову пуля. И не приходила в голову мысль, что можно вот так легко все решить. Ад? Нормально. А чего он может еще ждать? Он виновен в смерти нескольких сотен людей. Не потому, что убил их, а потому, что не смог убить других. Потому, что не смог принять правильное решение. За одно это ему положен Ад. И вряд ли он сможет искупить свою вину даже вечными муками.

Как он раньше до этого не додумался? Тяга к саморазрушению? Наверное, психологи не зря едят свой хлеб.

И что ему терять? Он даже к исповеди не был допущен. Даже к исповеди. Он принял чужие грехи, не задумываясь, принял… Иван снова засмеялся, ненавидя себя за свой же смех. Принял просто, как кусок хлеба с солью.

Ему нужно было все рассказать Шестикрылому и Токареву. Рассказать, и сейчас все уже было бы по-другому, проще все было бы. Он бы знал, что его ждет. Хотя…

Он и сейчас знает, что его ждет в черной глубине ствола.

Но если бы он все сказал Токареву, то были бы живы ребята: Юрасик, Коваленок, Смотрич… Квятковский не стрелял бы в затылок Марко… Не имел бы такой возможности и повода для выстрела.

Пистолет пах смазкой. Подушечка большого пальца зудела, палец не привык давить на спуск, обычно этим занимался указательный.

Какой глубокий люфт у пистолета. Ивану нравилось, когда у спуска долгий ход. Всегда нравилось, а сейчас… сейчас это неприятно. Все уже должно было закончиться. Целую секунду назад.

Не отводить взгляд. И не закрывать глаза. Интересно, что он увидит? Вспышку? Пулю? И сразу разверзнется Ад? Сразу и навсегда.

Дверь к комнату распахнулась без стука, вошел старик, сел на стул напротив кровати.

— Ничего-ничего, — сказал старик, — продолжайте. Я спохватился, что вы вышли в не очень хорошем настроении. Странное такое выражение лица у вас было. А если — суицид, подумал вдруг я? Не так часто удается поприсутствовать при самоубийстве. Если вы подождете всего пару минут, я прикажу принести видеокамеру. Потом снимем интервью с вами в аду, смонтируем. У меня христианский канал с руками оторвет. Наглядное пособие по борьбе с суицидальными наклонностями у людей, особенно на Святой земле.

Дуло перед глазами Ивана задрожало.

— А вы чего так, на расстоянии? — спросил старик. — Разве не нужно приставить дуло к виску? Есть легенда, что раньше, лет двести назад, морские офицеры наливали воду в дуло револьвера и только после этого пуляли себе в рот. Вроде бы голова разлеталась еще смешнее.

Пистолет стал тяжелым, а спуск перестал подаваться под пальцем.

— Хотя, знаете, в рот совать пистолет не стоит. Есть в этом что-то от латентной гомосексуальности. А содомский грех не приветствуется, знаете ли. Не делай с мужчиной то, что делаешь с женой, сказано в Святом Писании. А ведь до Возвращения, не поверите, начинали регистрировать гомосексуальные браки даже в храмах. Честно. Так что вы лучше все-таки в висок. Или в сердце, но там можно промазать. Знаете, вы пистолет приставьте под нижнюю челюсть. Вот тогда, да еще при вашем калибре, отлетите совершенно однозначно. И без гнусных двусмысленностей, — старик забросил ногу за ногу, четким, отточенным движением поддернув штанину. — Кстати, чуть не забыл. Вы… Как бы это помягче вам сказать… Простыни, на которых вы лежите, стоят очень недешево. Тут вообще все стоит недешево. Если бы позволили застелить все пленкой… Или еще лучше — вышли бы во двор. Но я не настаиваю… Пожалуйста, стреляйте здесь, но пленочку все-таки… И видеокамеру…

Иван положил пистолет рядом с собой.

— Козел, — сказал старик. — Я, как ненормальный, бегу по коридору, мне вообще противопоказано бегать. И главное, зачем мне тебя останавливать, Александров? Какого рожна?

— Простыни, — сказал Иван.

— А, ну да, разве что простыни. Козел.

— Повторяетесь.

— Мой дом, хочу и повторяюсь. Ты знаешь, сколько у меня ровесников во всем мире зарегистрировано? Знаешь?

— Не знаю.

— Нет, ну сколько, как думаешь?

— Сто, — наугад ответил Иван, не отводя взгляда от темной точки на потолке.

— Хренушки тебе, а не сто. Один я такой. Следующий за мной — семьдесят пять, чтоб ты себе представил. Этих — несколько сотен тысяч. Может, несколько миллионов, я не интересовался точной цифрой. Много.

А таких, что были при Возвращении достаточно взрослыми, — я один.

— Повезло, — сказал Иван.

— Повезло… ты даже не знаешь, как повезло. Я интересовался — просто мор косил моих ровесников. Болезни, несчастные случаи, преступления… И, что показательно, вдруг все статистические аномалии прекратились. Старики перестали вымирать. Живут, повышается средний возраст населения. Вот ведь смешная загадка.

— Не смешная…

— Да уж куда уж… — бросил старик. — Совсем не смешная. Ты знаешь, кстати, почему тебе предложили место в Конюшне? Туда ведь добровольцев не берут, помнишь?

— Не берут…

— Знаешь, почему тебе предложили?

— Почему?

— По рекомендации Преисподней, — сказал старик. — Представь себе.

— Не может быть, — усмехнулся в потолок Иван. — В Конюшню по рекомендации Преисподней? Чушь.

— И тем не менее. Ты имей это в виду. Прикинь, как в свете этого выглядит твое художество с огнестрельным оружием возле лица. Это уже даже не трусость, а расчет на скидки. Въехал?

— Что?

— Врубился? — Старик встал.

— Врубился, — ответил Иван.

— Пистолет забрать или уже отпустило?

— Отпустило.

— Вот и славно.

— А комнату вы пасете, — сказал Иван. — Неприлично ведь так — наблюдать за ничего не подозревающими людьми. А если бы я решил порукоблудствовать, к примеру?

— Мы бы насладились столь возбуждающим зрелищем, — старик постучал себя пальцем по лбу. — Вот иногда, совершая хорошие поступки, начинаешь думать, а стоило ли?

— Стоило, — сказал Иван. — Думаю, стоило. Спасибо.

— Ну, слава Богу, дождался, — старик перекрестился на икону в углу комнаты. — Много ли нам, старикам, нужно? Теплая постель, вставная челюсть и некрикливые внуки… И все это у меня есть.

— Вы не добавили — слава Богу.

Старик покачал головой.

— Вам говорили, что вы похожи со своим внуком? — спросил Иван.

— Серьезно? — Старик заглянул в настенное зеркало и погладил себя по лысине. — А мне так не кажется…

— Не внешне. Лексика, голос, интонации, брюки поддергиваете одинаково, — Иван сел на постели. — И как оно, узнать, что внук предался?

Старик снова сел на стул, внимательно посмотрел на Ивана.

— Это вы сейчас искренне интересуетесь или мстите за мою вынужденную жестокость?

— Не знаю, — честно ответил Иван. — Искренне мщу за вынужденную жестокость. Не знаю.

— Тогда вы меня не поймете. Вы не поймете, каково оно, после смерти сына и его жены, воспитывать внука, увертываться от его вопросов о папе и маме, стараться вложить в него все самое лучшее и приложить все силы, чтобы он не стал таким, как ты сам.

— А он и не стал, похоже. Вы ведь не предались? Вон икона, креститесь…

— К сожалению, он стал таким же, как я. Для него нет авторитетов, есть только его личный опыт и желание. И чувство долга. И необходимость стать на ту сторону, которую считаешь правильной. Стать открыто и недвусмысленно. Он говорил, почему подписал Договор?

— Если вы о священнике…

— О священнике. Он пришел в Конюшню, вытащил того мерзавца… Мог убить. Мог, и, я подозреваю, его бы оправдали. И он смог бы снова работать в Конюшне. А он… Он вначале набил рожу мерзавцу, потом спустил его с лестницы, положил оружие и удостоверение на стол начальнику и ушел. Мы с ним говорили, я пытался его отговорить, убеждал, что так нельзя, что это неправильно, что нельзя жертвовать самым важным ради… Ради сиюминутного решения. Он мне сказал… Сказал, что кто-то должен же следить за порядком и соблюдением Договоров с той стороны. Не для проформы, а на совесть, чтобы Договор выполнялся, чтобы никто не смел… — Старик задохнулся, схватившись за грудь.

— Позвать? — спросил Иван.

— Ерунда. Чушь. За свои девяносто я уже столько раз умирал… — Старик несколько раз вдохнул и выдохнул, закашлялся. — Наверное, уже скоро.

Иван ничего не сказал. Не нести же обычную в таких случаях чушь про то, что ничего страшного, что вы еще выглядите молодо, больше семидесяти вам и не дашь, и проживете вы до ста, а то и до ста десяти…

— Я не боюсь умирать, — сказал старик. — Осталось не так уж много сделать. Аккорд, так сказать. Сделаю и помру. Боюсь одного… Вот этого — честно, боюсь. Нет, не того, что в результате моя жизнь все-таки приведет меня в ад. Мне не нужна синица в руке, но и посвятить всю жизнь прыжкам в высоту я не хотел. Делал, что казалось правильным, а там — будь что будет. Не прилетит журавль, в конце концов, никто, кроме меня, не виноват. Синица мне не нужна. И вот ее-то я и боюсь. Да.

Старик выглядел не просто старым — древним выглядел старик, доисторическим, грубо вырезанным из кости божком отчаяния.

— Я боюсь, что, умерев, я вдруг узнаю, что мой внук включил в свой Договор пункт о гарантиях для меня. И мне всучат ту самую синицу, от которой я всю жизнь бежал и отмахивался. И окажется, что я не заслужил счастья и покоя, а получил их подобие в виде подачки, ценой души самого близкого мне человека. Вот этого я действительно боюсь.

— Спросите?

— Спросить? — Ужас старика и отвращение были неподдельны, он действительно не мог себе такого даже представить — спросить такое у внука.

И не от страха услышать, что стал частью договора, догадался Иван. Старика пугало не это! Старик с ужасом думал, что Круль, его внук, заключая Договор, мог забыть о такой возможности. Просто забыть. И понять это только тогда, когда менять что-либо уже поздно.

— Я ему не скажу, — Иван твердо посмотрел в глаза старику и увидел, как по бледным пергаментным щекам течет слеза. — Я ничего ему не скажу.

— Я знаю, — сказал старик и встал со стула. — Вы отдыхайте. Он вернется не раньше чем через пару часов. Я не верю в то, что в том доме он кого-то застанет. И тем более, захватит. Я надеюсь, что у нас получится другой финт, ради которого вас, собственно, привезли сюда.

— Не расскажете, какой?

— Нет, не расскажу. Пока не расскажу.

— А внук вам говорил, что у него особый приказ от Дьявола по моему поводу?

— Беречь и охранять? Говорил.

— А то, что есть еще что-то, о чем он мне пока не говорит?

— И об этом он мне рассказал. И тоже не объяснил, что имел в виду. У меня возникло предположение, но оно слишком мелкое. Незначительное. Если хотите, я даже могу им поделиться… Хотите?

Иван пожал плечами.

Если сам старик мало в это верит, то есть ли смысл?

— Я намекну, а вы сами подумайте, — сказал старик. — Вспомните, что вас отличает от всех ваших товарищей по Ордену. Не спешите, я не ухожу. Подумайте и вспомните.

Иван задумался.

История с тем погромом? Почти наверняка кто-то из парней попадал в подобные переделки. Он знал, что тот же Марко служил в спецотряде. Не это. Совсем не это. Что еще, если исключить красоту и обаяние?

Старик ждал, замерев неподвижно. Даже глаза не моргали, словно застыл. Словно и вправду был древним идолом.

До Ордена — ничего такого. Значит, во время службы. Во время. Все как у всех — перестрелки, засады, пьянки, похмелье, рейды… Повышение по службе. Не у всех такое быстрое, но у многих. Приятельские отношения с Джеком Хаммером? Еще раз чушь.

Фома? Обряд пожирания грехов? Слишком быстро. Слишком быстро они отреагировали. И даже заранее. Тут придется либо заподозрить Преисподнюю, либо отбросить этот вариант.

Глаза старика похожи на шарики из ртути. Зрачков не видно, они почти белые. Очень светлые глаза. Были такие от рождения или выцвели с годами. Очень странное ощущение испытывал Иван, глядя в эти глаза. Страх? Тревогу? Почему?

Светящиеся глаза. Черно-бело-зеленая картинка сквозь прибор ночного видения. Коридор под Старым городом. Лезвие, перерезающее горло лежащего человека. И глаза убийцы — светящиеся ровным светом, без зрачков. Глаза одержимого.

Иван сжал кулаки.

— Понимаешь, Иван, мало кто из оперов сталкивался с одержимым. Почти никто не сталкивался с одержимым один на один, и совсем уж единицы за все время существования Ордена оказывались на пути демона, успевшего пролить кровь. И никто этого не пережил, — старик еле заметно улыбнулся. — Если бы мне пришлось выбирать самый странный случай из всей истории Ордена, я выбрал бы ту историю про молодого неопытного опера, который в одиночку смог остановить демона. Не убить — убить не получится ни у кого, но остановить, отправить обратно в Бездну. Когда мне об этом рассказали, то я даже не поверил, винюсь. Обычно все выглядит следующим образом: демон овладевает наиболее доступным телом и начинает убивать. До тех пор, пока он еще никого не убил, не пролил крови, достаточно точного выстрела. Или нескольких точных выстрелов. После того как демон убил первого — все становится гораздо сложнее. Демон легко парализует всякого, кто окажется рядом и не будет иметь надежной защиты и достаточной подготовки. Жертва будет стоять на месте и ждать, пока не умрет. А ты…

— Я и замер, — хрипло сказал Иван. — Засох, как камыш. Даже и не знаю, как получилось…

— Но — получилось. После того как я убедился в правдивости истории, я внес тебя в список…

— В какой список?

Старик не ответил, улыбка стала чуть шире.

— Я спрашиваю, в какой список?

— Об этом — позже. Я внес тебя в список и очень удивился, что к тебе так и не обратились.

— Вы об Охотниках на демонов? — засмеялся недоверчиво Иван. — Вы мне пытаетесь продать тот самый прикол для молодняка? Я сам пугал новичков сказкой про то, что некоторых оперов, особых, уникальных, отбирают и направляют в специальные группы — Охотников на демонов. Этим парням можно все, им заранее отпущены все грехи, они не могут больше никогда попасть в Ад. С ними никогда не подпишут Договор! Даже молодняк в это верить перестал.

Старик продолжал улыбаться.

— Нет, в самом деле. Еще говорили, что группы формируются из оперов и предавшихся… Что только так можно выжить и победить демона. Полная чушь! — выкрикнул Иван. — Зачем Дьяволу так бороться против порождений Ада? Объясните мне, глупому.

— Не знаю. Дьявол мне не говорил. Но Охотники — есть. Это правда. И то, что ты был в списке кандидатов, — тоже правда. Но тебя не отпустили в Конюшне. Я так толком и не понял, почему. Не исключено, что Дьявол решил тебя все-таки привлечь к этому делу. Мы в последний месяц понесли серьезные потери…

— Вы?..

— Мы, — сказал старик. — Мы — Охотники за демонами. Восемь человек за месяц. Не считая предавшихся.

— Демонов стало больше? Они стали круче?

— Нет, все потери от галат. Случайность, стечение обстоятельств, совпадения. Взрыв туристического автобуса, и мой парень случайно погибает. Нелепая перестрелка с патрулем, и гибнет второй, просто проходивший мимо. Ладно, хватит о грустном. Отдыхай, потом приедет Круль, и отдыхать будет некогда. Это я могу тебе гарантировать, — старик вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Вот такая фигня, — сказал Иван.

Встал, прошелся по комнате, выглянул в окно: пустой двор, длинные тени сосен — солнце садилось.

Начинала болеть голова. День выдался очень насыщенный. Даже слишком. Иван оглянулся на кровать — пистолет лежал как ни в чем не бывало.

Захотелось вдруг спать. Так захотелось, будто не спал до этого не меньше недели.

Иван подошел к кровати, отодвинул пистолет и магазины в стороны, разулся и лег. Нужно будет поговорить с дедом. Потом. Поспрашивать, как оно было раньше.

Иван почувствовал, что проваливается, попытался удержаться на краю сна, но руки скользнули по чему-то скользкому и холодному, и темнота приняла Ивана.

Слава Богу, успел подумать Иван, без снов.