Опровержение

5

Еду, теперь уж от этого варианта никуда не денешься. Прошла вперед (билетов я, строго говоря, принципиально не покупаю, тем более на эти автоматы пятаков не напасешься), села справа по ходу автобуса, плюхнулась на сиденье, даже не поглядела, кто рядом, у окошка, только догадалась — мужчина, когда он мне в ухо спиртным каким-то запахом весело дохнул:

— Попутчики, значит, парень? Хо-ро-шо!..

Ну вот, и этот меня тоже за парня принял, ну и денек сегодня выдался, надо же! Все Алька, она придумала мне этот дурацкий стиль — гамен мальчиковый!..

Тут я покосилась на веселенького своего соседа, а он весь в покупках: в свертках, в коробках, в кулечках, — отоварился небось на всю получку.

— Новосел? — спрашиваю вежливо, но с сочувствием.

— Новосел?.. — удивился он. — Это почему же?

— Напокупали вон для дома, для семьи.

— Какой я новосел! — обиделся он. — Просто веселый я. Веселый я парень, верно? — И вдруг запел на весь автобус: — «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я…» — И опять с обидой: — Не новосел, новатор я, голова!..

Ясно. В кои-то веки довелось новатора навеселе повстречать.

— Новатор я! — весело кричит он без стеснения. — Фрезу я изобрел, понял? Фрезу! Сам, понял? Провалиться мне, сам! — И тут ни к селу ни к городу вытащил из свертка пузырек с духами, откупорил его зубами, втянул в себя носом запах, и я сразу узнала — «Ландыш серебристый». — Соображать надо! Это я Таньке, Татьяне, понял? Знаешь, какая она у меня! Будь здоров! Главное дело — добрая, прямо-таки до ужаса добрая!.. А я фрезу придумал, прямо все окосели — как это я сам допер?! Фреза — будь здоров! Премию дали, сам удивляюсь! Во! — Он сунул руку в боковой карман, долго в нем нашаривал, но вместо премии вытащил кукольного Петрушку. — Не то. Ладно, не имеет значения. Сыну это. Вовка сын у меня. Сильный парень! Соску отняли — третью неделю орет! Голос у него — будь здоров! А это — би-бо-бо называется. — Он сунул руку в середку Петрушки, зашевелил невпопад пальцами. — Видал? Кивает, кивает, — здоровается, значит. Хитрейшая вещь, кто только придумал?! А мне за фрезу — три сотни! А я ж не за деньги, просто у меня руки непоседливые! И пожалуйста — премия!..

А весь автобус притих, обернулся к нашей скамейке — кто с улыбкой, кто насмешливо, кто с неодобрением трезвым.

— Вот они, родимые! — Он отыскал, наконец, деньги, толстую пачечку, помахал ею небрежно так — одни красненькие, хрустят, видать, прямо из банка!.. — А еще сегодня получка была, так я ее до копеечки растряс, с утра по магазинам шастаю, вон сколько Тане с Вовочкой напокупал! А Татьяна у меня прямо-таки страх до чего добрая!.. А я новатор, понял? Это все равно, что изобретатель, верно? Научный прогресс, это я тебе точно говорю!..

Но тут автобус затормозил у остановки «Микрорайон», он вскочил, бросился к двери, на ходу роняя свое имущество.

— Приехали! Выходи, граждане, милости просим!

А покупки у него из рук так и сыплются. Я встала, иду за ним, подбираю его свертки с пола и даже не заметила, как следом за ним сошла с автобуса, очутилась на незнакомом тротуаре.

А за спиной у меня автобус чихнул бензином и — поминай как звали.

А ему, новатору-то непоседливому, это вполне нормальным кажется, что я вместе с ним вылезла на чужой остановке и его покупки с земли подбираю.

Удивился он совсем другому: оглядывается, свой район не узнает.

— Правильно сошли, ты как считаешь?.. — интересуется он у меня, а сам шеей ворочает вокруг собственной оси в растерянности. — Понимаешь, новостройка… Квартал признаешь — дом потеряешь, хоть бы их в разную краску, что ли, красили!.. Хорошо — я трезвый, Танька этого жуть до чего не уважает, когда кто выпивший, а если кто нагрузился — как в этом случае свой дом обнаружить, я тебя спрашиваю? — Но все-таки всмотрелся, обрадовался: — Во-он он! Вон на балконе пеленки, он и есть дом родной! Я его только по пеленкам и пеленгую!.. Пошли!

И пошел быстрым шагом к родному дому, я едва за ним поспеваю со свертками и кульками его в руках.

У подъезда он остановился в тревожной задумчивости.

— Премия, черт с ней совсем… — И, подумав, сказал мне неуверенно: — Поднимешься со мной, мне одному это хозяйство не дотащить, да и Татьяна опять же круговую оборону уже, поди, заняла…

И что характерно — иду я за ним бессловесно, как нитка за иголкой, и даже самой вся эта ситуация уже не кажется странной.

В лифте у него опять свертки на пол посыпались, так до девятого этажа все собирали их в четыре руки.

Он нажал кнопочку звонка у своей двери — звонок у них тоже голосистый, вроде его Вовки оказался, затрещал, как на пожаре.

Но открывать нам никто не торопился.

Он опять нажал на кнопочку, звонок за дверью прямо-таки захлебнулся от нервности.

Молчок.

Тут он нечаянно прислонился плечом к двери, она возьми сама и отворись.

Он и вовсе струхнул:

— Дела-а…

Вошли в переднюю, квартирка однокомнатная, ничего квартирка, вполне стандартная, очень даже, строго говоря, симпатичная.

А в передней Татьяна его стоит, глазищи в нас уперла, а сама молоденькая, тоже вполне симпатичная внешне, и молчит. Вовка у нее на руках тоже молчит, изголосился, видать, по соске до полной немоты.

А он, новатор-то, забеспокоился вдруг, замельтешился весь, заулыбался:

— А я не один, Танюша, я тебе гостей дорогих привел! — И мне без стеснения: — Как звать-то, спросить забыл?.. — И опять ей: — Старая дружба не ржавеет, вот повстречались… — И снова ко мне оборачивается: — Ты не смущайся, не смущайся, она у нас знаешь до чего добрая, мамка-то наша! Ты ей скажи, как звать-то, ты не бойся…

И стал выкладывать на стол свертки и кулечки, а Татьяна молчит и молчит, глаз с него не сводит.

— А мне премию дали, Тань, отвалили, не поскупились! За фрезу, а как же! А это тебе «Ландыш серебристый», любимые твои. А это Вовке, Вовочке, орлу-то! — надел на руку Петрушку, кланяться его заставляет. — Видали? Здрасте, Татьяна Трофимовна, здрасте, Владимир Федорович, очень рад познакомиться, гуд бай!.. Хитрющая кукла! Би-бо-бо!

И тут она, Татьяна-то, свободной от Вовки рукой как даст по тому би-бо-бо, Петрушка в угол, бедняжка, отлетел, длинным носом об сервант. И вдруг как повело ее, Татьяну!.. У них в семье, видать, все один к одному — голосистые.

— Би-бо-бо?! Игрушкой оправдываешься? А с восьми утра где болтался — молчишь? А я с Вовкой на руках целый день тебя дожидайся, сердце разрывается. Молчишь, да? Совести хватает?

А он все духи ей под нос сует:

— «Ландыш серебристый»… сама говорила — твои любимые…

Ну, тут и «Ландыш» — вслед за Петрушкой, одна судьба, только комната вся вдруг и вправду ландышем весенним тоненько запахла.

А я молчу, мне-то, строго говоря, вмешиваться неловко.

И Вовка молчит, пузыри пускает у мамки на руках: его это тоже пока не касается.

— А я волнуйся, в окошко в беспамятстве гляди, да? — не унимается Татьяна Трофимовна. — А от тебя белой головкой с утра пораньше несет, да?

А он только улыбочкой бодренькой защищается:

— Так премия же, Тань, премия! От БРИЗа! Я ж на радостях, честное слово!..

Но она уже, не тронь — обожжешься, до чего распалилась.

— Премия! Провались она пропадом, гори она огнем, твоя премия вместе с фрезой! Одно новаторство на уме, а жена, дети — пропадай без вести?!

А он передо мной вздумал извиняться за этот концерт с доставкой на дом:

— Это она так… не обращай внимания, она отходчивая, покричит, покричит и отойдет… она же добрая, сам видишь!..

Тут-то она совсем зашлась:

— То-то и горе, что добрая! Отходчивая!.. А как у меня от нервов молоко пропадет, ты, что ли, дите будешь кормить грудью, да? Вот помяни мое слово!.. На кого я ребенка оставлю — в магазин сбегать? Вот! — Она распахнула с треском холодильник. — Пустота одна!

Вовка ей мешал свободно действовать, она его мне не глядя сунула:

— Подержи!

И наступает, наступает на него, а он пятится, пятится, стараясь всю эту музыку на шутку перевести:

— Ну, чего, чего ты! Я сбегаю сейчас, ну, сбегаю, куплю… вон деньжищ сколько за фрезу отвалили!.. — и махает перед ней своими красненькими.

А она, Татьяна-то, как увидела эти самые дензнаки, так и вовсе потеряла контроль над собой:

— Деньгами откупаешься?! Да мне твои деньги — хоть в огонь кинь! Мне от тебя не премия, мне совесть твоя нужна! Вот возьму сейчас твои красненькие и за окошко!

А женщина она, по всему видать, серьезная, того гляди, и вправду за окошко выбросит.

Тут я вдруг почувствовала на себе что-то тепленькое и мокренькое, глянула — приперло Вовке, не утерпел.

И так мне вдруг обидно стало и за новатора этого самого затюканного, и за Татьяну его взрывоопасную, и за Вовку, и за техасы свои подмоченные, что я и сама пошла орать:

— Ну что ты к нему привязалась, липучка?! Ну, выпил человек на радостях, так ведь за дело! И выпил-то для порядка больше! Премию не каждый день дают! Вот «Ландыш» тебе притащил, чтоб тебе же потрафить!.. Он же фрезу придумал! Новатор он, строго говоря, талант, такие на улице не валяются, нагнись, подбери! А ты на него шипишь, как сало на сковородке! Еще очень может быть такой вариант: эту вашу улицу его именем когда-нибудь назовут, а на доме доска мраморная: «Здесь жил и умер…» Ты пойми это, пока не поздно!

А он вдруг напыжился так и скосил на меня глаз:

— Ты вот что, ты меня хоронить не торопись под музыку. Я еще пока БРИЗу нужен!.. Мал еще, пацан-недоросток!

Тут она и вовсе глазищи свои васильковые выкатила:

— Ты что это, Федечка?! Так уж от премии голова у тебя кругом пошла, что девушку от парня отличить не можешь?

А он, от удивления и неожиданности, уперся в меня взглядом и не мигает.

— Девушка?.. — поразился он этой новости и вдруг заулыбался во весь рот: — И правда девка!..

А она, Татьяна-то, тут и вовсе лицо потеряла:

— Мало того, что ты до такой степени совести лишился, что при мне, при живой жене, посмел первую встречную в мой дом привести, — ты ее еще под пацана маскируешь, дурочку из меня строишь!

— Да откуда ж я знал? — защищается он из последних сил. — Кто ж их теперь разберет — штаны и штаны, да еще на молнии… Я что, в рентген на нее глядел?

Ну, тут уж он лично меня задел, а я сдачу принципиально даю, не отходя от кассы.

— Тряпка ты! — кричу я ему, хорошо еще, руки Вовкой заняты. — Би-бо-бошка ты подкаблучная, вот ты кто!..

Тут и он к точке кипения стал приближаться.

Только в этом самом месте Вовка у меня на руках как заорет (дело свое справил, отчего бы ему и не поорать налегке?) — он в их семейке и вправду оказался самый голосистый, прямо-таки чемпион.

Так и орем друг на дружку в четыре голоса, только что орем — нам самим не слыхать, потому что Вовка всех перекрывает, ну прямо немое кино: руками машем, рты разеваем, а что про что — только догадываться приходится.

И тут он меня, новатор-то охрипший, берет за плечи и толкает к двери вместе с Вовкой, а Вовка уже на басы перешел, а я не догадайся его отдать папаше с мамашей беспамятным, и опомнились мы с ним за дверью, на площадке, только и услышали, как английский замок за нами защелкнулся.

Я и тут, в сердцах-то, насчет Вовки, строго говоря, не сообразила. Только в этот момент они, новатор-то со своей Татьяной пороховой, опомнились, выскочили из квартиры, орут дикими голосами:

— Вова! Вовочка! Родненький!..

— Отдай сына! — Это он, папаша, стало быть, паникует. — Сына отдай, тебе говорят!..

А Вовка у меня на руках такие арии выделывает, просто на удивление.

Ну, я от греха подальше, сунула Вовку ихнего драгоценного им в руки, а сама промеж них на третьей космической вниз по ступенькам (с девятого-то этажа на первый!) — и ракетой на улицу. Только они меня догонять не стали, не до меня им, строго говоря, им бы с Вовкой только управиться.