Опровержение

8

А заснула-то я за столом, недоев молочных сосисок с горошком. Стало быть, если я на койке на своей очутилась, значит, кто-то меня туда, строго говоря, на руках перенес, так? Кто? Гошка?! И вскакиваю как ошпаренная от стыда и ужаса.

— Ты что? — кричу. — Ты откуда? Ты как здесь?

А он сидит на табурете, и я впервые гляжу на него сверху вниз, я даже его макушку лохматую в первый раз в жизни увидала, и вдруг по этой, надо думать, причине мое отношение к нему стало такое, будто я старшая, взрослая совсем, а он — младший, слабенький, и я его жалею и… одним словом, такой вот вариант.

Только характер мой опять сильнее меня оказался.

— Ты как смеешь, — кричу на него, — без стука? Много себе позволяешь!..

Но тут меня просто-таки прожгла одна мысль страшная: выходит, тот факт, что Вронский, граф, мне во сне руку поцеловал — это опять Гошка? Руку, представляете? Мне ж никто никогда в жизни еще руку не целовал…

Я даже шарахнулась от него, от Гошки, и за руку, за то самое место, куда меня Вронский поцеловал, схватилась, будто ожог до сих пор горит.

— Ты что?.. — только уже не кричу, а шепотом в ужасе спрашиваю. — Ты что?

А он и говорит, тоже шепотом почему-то:

— Семен… пошли на речку…

— С чего бы это я с тобой! — возмущаюсь.

— Все ребята пошли… лето кончается. А, Семен?.. — И ждет моего ответа.

А мне очень даже, строго говоря, захотелось сказать ему «давай!», но сказала я совсем другое:

— У меня еще дел — не переделаешь.

— Какие дела? — удивился он. — Вечер уже, скоро на смену идти.

— Я тебе отчет давать не обязана! — опять завожусь я по привычке. — Ты секретарь бюро на производстве, а досуг я провожу независимо, тебя не спросила!

— А то бы пошли, а, Семен? — просит он настойчиво. — На речку, а?..

— Некогда мне, ясно? — не сдаюсь я. — Дела у меня!

И тут я замечаю вдруг краем глаза на Людкиной койке газету ту злосчастную, и фото мое на меня глядит, подмигивает, насмехается. И все опять вспомнила и забеспокоилась: вечер, как бы редакция не оказалась запертой!

— Мне опровержение еще надо! — И кинулась обуваться, никак свои шлепанцы не найду.

— Опровержение?.. — не сразу вспомнил он. А потом осторожненько так: — Может, не надо, Тоня? Зачем? Дело прошлое… А, Тоня?..

Только меня уже опять ничем не остановить было, опять я как выстреленная из пушки, волосы ладошкой пригладила, локтями техасы подтянула и — к дверям.

— Давай, — говорю ему, — очисти помещение… расселся, видите ли, башня останкинская… — и дверь перед ним распахиваю.

Он молча встал, ничего не сказал, вышел в коридор. Сбегаю вниз, слышу — он за мной по лестнице топает, повесила ключ на гвоздик в дежурке и — на улицу, к автобусу, хотя, строго говоря, мне это опровержение уже не таким важным вдруг показалось. А все же бегу к остановке, как заведенная раз и навсегда, не остановлюсь, пока завод не кончится или пружина не лопнет.

Тут, на мое счастье, или, очень может быть, как раз наоборот, подходит к остановке автобус, я вскакиваю в последний момент, дверь за моей спиной захлопывается. И опять мне вдруг ужасно грустно стало неведомо отчего, и лучик этот самый тоненький и золотой — я уже упоминала про него, — лучик этот светленький вроде бы за автобусом бежит, ищет кого-то там позади…

Сижу, билет, конечно, опять принципиально не взяла, а тут у меня к тому же и вправду ни копейки за душой, забыла взять из дому, меня еще никогда в жизни не штрафовали, между прочим. Но тут — надо же! — остановки через две объявляется контролер: «Ваш билет». Вредный попался, он что, по моему виду, что ли, не мог молча догадаться, что я безбилетная? Не обедняет автобусный парк из-за моего пятака!.. «Ваш билет!» И я уже приготовилась дать ему достойный отпор, как вдруг с невообразимой верхотуры кто-то говорит Гошкиным голосом:

— Пожалуйста, два билета.

Я просто обомлела и даже, строго говоря, помертвела от этого чуда невозможного, от загадки этой навсегда неразгаданной: ведь я-то в автобус уже на ходу вскочила, и дверь за мной мигом захлопнулась! Как же так?! Это же просто неправдоподобно!..

Я и по сегодняшний день разгадки не нахожу, а Гошку спросить боюсь: вдруг он подтвердит, что все так и было, и тогда этот случай таким мраком неизвестности покроется — ужас!..

Протянул он контролеру билеты, контролер ушел, удивленный и даже раздосадованный таким оборотом дела, а Гошка стоит надо мной и молчит, упершись головой в потолок.

Уже микрорайон кончился, город пошел, фонари на улицах стали зажигаться, стемнело, вечер, народу в центре видимо-невидимо, все больше девчонки, у нас ведь в городе статистика такая, я уже, кажется, упоминала: текстильная промышленность, восемьдесят, как минимум, процентов женского пола.

А автобус уже подкатывает к Дому печати, где «Молодежка» помещается, я один раз была там, нашу бригаду в прошлом году в «круглом столе» участвовать приглашали.

Я поднялась, оттолкнула Гошку локтем и кинула ему на ходу:

— Чтоб не смел за мной ходить, ясно? Сойдешь — на себя пеняй!.. — И быстренько пробралась к выходу, соскочила на тротуар.

Автобус дальше ушел, проплыл мимо, освещенный изнутри, и я увидала, как Гошка в нем стоит и глядит на меня без обиды.

И опять лучик этот самый мигнул и погас, как фонарик карманный…