Оптина пустынь и ее время

Старецъ iеросхимонахъ Анатолш родился 24 марта 1824 г. въ селе Боболи, Калужской губ. Онъ былъ сыномъ дьякона о. Моисея Копьева и его супруги Анны СергЬевны. Родители его были на редкость богобоязненными и желали видеть детей своихъ въ иноческомъ званш Они воспитывали своего единственнаго сына Алексея въ известной строгости. Съ 5–летняго возраста отецъ обучалъ Алексея грамотности и хотелъ, чтобы его сыпь могъ читать на клиросе. Но у мальчика былъ слишкомъ слабый голось. Въ свое время Алексей былъ отданъ въ Боровское духовное училище, а когда окончилъ курсъ учешя, былъ переведенъ въ семинарiю въ Калугу. 14–ти летъ онъ заболелъ горячкою и пропустилъ годъ учешя. Здоровьемъ онъ не отличался. Стремлеше къ монашеству въ немъ было развито рано и онъ чуть не ушелъ въ Рославльсюе леса къ пустынникамъ. Страшная гроза, которая захватила его въ дороге дала ему понять, что Господь препятствуетъ его намеренно. Окончивъ семинарiю, Алексей Моисеевичъ Зерцаловъ, какъ его переименовали въ семинарш, поступилъ на службу въ казенную палату. Но вскоре чудо выздоровлешя отъ чахотки привело его навсегда въ стены Оптиной Пустыни. Онъ пришелъ туда съ матерью. «Благословенна ты, добрая женщина, на какой хорошш путь отпустила сына», сказалъ ей тамъ старецъ Макарш. Онъ сталъ обучать молодого послушника iисусовой молитве и съ любовью имъ руководить.

Когда старецъ бывалъ занять, онъ благословилъ Але ка я обращаться къ о.Амвроаю, объяснивъ свой выборъ: «онъ пошустрее». Кроме этого бр. Алексш обращался за духовнымъ руководствомъ и къ о. Антошю Путилову съ ведома и одобрешя о. Макарiя. Онъ называлъ въ шутку будущаго о. Анатолiя «высочайшимъ» изъ за его высокаго роста, но также имея ввиду его духовное устроеше. Несмотря на доброе расположеше къ нему его руководителей, жизнь бр. Алекая въ монастыре была полна скорбей и трудностей. О. Макарш велъ его тропой иноческаго подвига. Сначала онъ работалъ на кухне, где приходилось ему мало спать, да еще спать на дровахъ. Затемъ его переводили изъ кельи въ келью, неуспЬетъ онъ привести свое помещеше въ порядокъ, какъ его снова переводятъ.

Наконецъ, его поселили въ башне, где его собрать не признавалъ старчества и былъ съ нимъ грубъ. Отъ непривычки мало спать и тяжелаго физическаго труда у него сильно болела голова. Целыми днями онъ лежалъ съ больной головой и некому было подать ему воды и онъ оставался безъ пищи. А внизу подъ башней кололи дрова. Такихъ и подобно этому скорбей было неперечесть. Путемъ этихъ огорчешй въ немъ вырабатывался духъ смиретя, терпешя, кротости и твердости духа. Однажды прiехалъ въ Оптину Пустынь преосвященный Игнатш (Брянчаниновъ), пожелалъ видеть и беседовать съ темъ изъ иноковъ, кто бы опытно проходилъ святоотеческое учете о молитве iисусовой. Ему указали на о. Анатолiя. Епископъ долго беседовалъ съ инокомъ. Беседа инока очень ему понравилась. Прощаясь съ о. Анатолiемъ, преосвященный не могъ не выразить своего уважешя и удивлешя къ иноку и говорилъ объ удовольствш своемъ встретить инока образованнаго и опытнаго въ духовной жизни. Былъ же о. Анатолш у епископа только после двухкратнаго пригашетя и по приказатю старцевъ. Но когда онъ встретилъ о. Макарiя и простосердечно все ему пересказалъ, старецъ при всемъ народе сталъ его бить палкой и говорить: «Ахъ ты негодяй! вообразилъ, что онъ хорошш! Ведь преосвященный аристократа, на комплиментахъ выросъ, онъ изъ любезности сказалъ тебе такъ, а ты и уши развесилъ, думая, что это правда!» Со стыдомъ пошелъ къ себе инокъ… А о. Макарш сказалъ после его ухода: «Какъ не пробрать? Долго ли загордиться!» О. Анатолш тогда былъ уже iеродiакономъ.

Когда умеръ о. Макарш, о. Анатолш и о. Амвросш особенно сблизились между собой, потерявъ любимаго ими обоими старца и руководителя. О. Амвросш, увидЬвъ, что о. Анатолш сталъ уже достигать меры высокаго духовнаго устроетя и созрелъ, чтобы наставлять другихъ, постепенно сталъ вводить его въ свой старческш трудъ, делая его своимъ сотрудникомъ, подобно тому, какъ и его велъ въ свое время о. Макарш. Еще когда о. Анатолш былъ iеродiакономъ, о. Амвросш посылалъ его на гостиницу утешать скорбныхъ и печальныхъ, куда о. Анатолш ходилъ и беседовалъ съ ними.

Въ 1870 г. о. Анатолш былъ посвященъ въ iеромонахи. Въ следующемъ году онъ былъ назначенъ Сунодомъ указомъ отъ 3–го авг. 1871 г. настоятелемъ Спасо–Орловскаго монастыря, Вятской губ., съ возведетемъ въ санъ архимандрита, но ради трудовъ старчества и послушатя о. Амвроаю, отецъ Анатолш отказался отъ служебной карьеры.

Видя духовное возрастате о. Анатолiя, о. Амвросш выпросилъ его сначала къ себе въ помощники, потомъ въ благочинные скита. Это назначете последовало скоро по посвящети о. Анатолiя во iеромонахи и, наконецъ, по просьбе о. Амвроая, о. Анатолш былъ назначенъ скитоначальникомъ (1874). Будучи таковымъ, онъ входилъ во все нужды скитской братш и заботился о благосостоянш каждаго. Все эти назначешя о. Анатолш принималъ изъ послушашя своему старцу и несъ ихъ смиренно и трудолюбиво.

Здесь мы приведемъ случай, отмеченный Нилусомъ въ его оптинскомъ дневнике, озаглавленномъ «На берегу Божьей рiжи» (изданнымъ въ 1916 г. въ Тр. Сер г. Лавре). Случай указываетъ на духовную бдительность, требуемую отъ скитоначальника.

«11–го мая. Заходилъ сегодня къ старцу о. iосифу, и не дозвонился. Должно быть, пришелъ слишкомъ рано, и келейники старца отдыхали послеобеденнымъ сномъ. Подергалъ я раза три за ручку двернаго колокольчика, подождалъ, прислушался къ тишине внутри кельи батюшки … Никто не отозвался на мой звонокъ. Я уже собрался уходить, какъ, вдругъ, взглядъ мой остановился на изречешяхъ подвижниковъ духа, развѣшанныхъ по стенамъ первой прихожей кельи старца. Сталъ читать и, къ немалому для себя и даже, — не скрою, соблазну, прочелъ написанныя четкимъ полууставомъ слова: «Егда внидеши къ старцу, то удержи сердце свое отъ соблазна. Агце даже узриши старца твоего и въ блудъ впадша, не ими веры и очесамъ твоимъ».

Дословно ли такъ я записалъ эти смутивгшя меня слова, я не могу поручиться; за точность смысла ручаюсь.

И было мне это изречете въ соблазнъ немалый. Хотел я позвониться къ отцу своему духовному и старцу Варсонофiю, но поопасался потревожить и его послеобеденный отдыхъ. Такъ и ушелъ изъ скита съ соблазномъ въ сердце.

Хорошъ тотъ старецъ, котораго глаза мои застигнуть на блудодЬянш!..

Очень удобное изречете для ханжей и лицемеровъ!.. И какъ только оно могло прiютиться въ такомъ месте, какъ келья нашихъ чистыхъ отъ всякихъ подозренш и праведныхъ старцевъ? …

Горько мне было … И вдругъ я вспомнилъ … Было это въ прошломъ октябре. На день памяти одного изъ великихъ ветхозаветныхъ пророковъ были именины одного изъ старыхъ, почитаемыхъ скитскихъ монаховъ, сподвижкика и помощника великаго старца Амвроая по постройке Шамординскаго монастыря, отца iоиля. Я былъ приглашенъ на чай къ этому хранителю Оптинскихъ предашй. Собралось насъ въ чистенькой и уютной келье именинника человекъ шесть монаховъ да я, мiрской любитель ихъ и почитатель. За весело кипящимъ самоварчикомъ, попивая чаекъ съ медкомъ отъ скитскихъ пчелокъ, повели старцы, убеленные сединами, умудренные духовнымъ опытомъ, свои тихiя, исполненныя премудрости и ведьшя, монашесия беседы …

Господи мой, Господи! Что за сладость была въ речахъ техъ для верующаго сердца!…

И, вотъ, тутъ–то, за незабвенной беседой этой, и поведалъ намъ самъ именинникъ о томъ, что было съ нимъ въ те дни, когда, после кончины старца Амвроая, управлялъ скитомъ и несъ на себе иго старчества скитоначальникъ о. Анатолш:

«Призываетъ онъ меня какъ–то разъ къ себе наедине, да и говорить:

— «0.iоиль, скажи мне всю истинную правду, какъ передъ Богомъ: никто не ходить къ тебе по ночамъ изъ мiрскихъ въ келью?»

— «Помилуйте», — гсворю ему, — «батюшка! кому ходить ко мне, да еще ночью? Да где и пройти–то? — ведь, скитъ кругомъ запертъ, и все ключи у насъ въ келье».

— «А калитка, что въ лесъ, на востокъ?»

— «Такъ что–жъ, что калитка? и отъ нея ключъ У васъ».

— «Вотъ», — говорить, — «то–то и беда, то–то и горе: ключъ у меня, а къ тебе, все–таки, какая–то женщина ходитъ».

Я чуть не упалъ въ обморокъ. Батюшка увидалъ это, да и говорить:

— «Ну, ну! успокойся. Я тебе верю, разъ ты это отвергаешь. Это, видно, поклепъ на тебя. Ступай съ Богомъ!»

— «Батюшка», — спрашиваю, — «кто донесъ вамъ объ этомъ?»

— «Ну, что тамъ», — говорить, «кто бы ни донесъ, это не твое дело; будетъ съ тебя того, что я тебе верю, а доносу не верю».

Ушелъ я отъ него, а на сердце обида и скорбь великая: жилъ, жилъ монахъ столько летъ по–монашески, а что нажилъ? Нетъ, при батюшке Амвросш такого покору на меня не было бы … Горько мне было, лихо!

Прошло сколько–то времени. Опять зовутъ меня къ скитоначальнику. Прихожу. Встречаете меня гневный.

— «Ты что же это? ты такъ–то!»

— «Что, батюшка?»

— «Да то, что я теперь самъ, своими глазами, виделъ, какъ къ тебе изъ той калитки сегодняшней ночью приходила женщина. Самъ, понимаешь ли ты, самъ!»

А я чисть, какъ младенецъ. Тутъ мне кто–то, будто, шепнулъ: да это врагъ былъ, а не женщина. И просветлело у меня сразу на сердце.

— «Батюшка! верьте Богу: невиненъ я! Это насъ враженокъ хочетъ спутать, это онъ злодействуетъ».

О. Анатолш взглянулъ на меня пристально–пристально, въ самую душу сквозь глаза заглянулъ и, видимо, успокоился.

— «Ну, коли такъ, такъ давай съ тобой вместе помолимся Богу, чтобы Онъ извелъ правду твою, яко полудне. Давай молиться, а ночью, часамъ къ двенадцати, приходи ко мне: увидимъ, что речетъ о насъ Господь».

Усердно помолился я въ тотъ день Богу. Пришелъ близъ полуночи къ старцу, а ужъ онъ меня ждетъ одетый.

— «Пойдемъ!» — говоритъ.

И пошли мы къ той калитке, изъ которой, онъ виделъ, ходить ко мне ночью женщина. Стали къ сторонке; ждемъ. Я дрожу, какъ въ лихорадке, и творю молитву iисусову. И что жъ вы думаете? Около полуночи смотримъ, калитка въ лесь отворяется, и изъ нея вьгходйтъ закутанная съ головой женщина, выходить, направляется прямо къ двери моей кельи, отворяетъ ее и скрывается за ней въ моей келье.

— «Видишь?» — говоритъ батюшка. А я ни живъ, ни мертвъ отвечаю:

— «Вижу».

Подошли къ двери, а она заперта. Была передъ нашими глазами открыта, а тутъ, вдругъ, заперта!… Отворяю своимъ ключемъ. Вход имъ. Никого! Осмотрели всюду, все норки мышиньгя оглядели: нигде никого. Перекрестились тутъ мы оба, и оба сразу поняли, отъ кого намъ было это навождеше. Съ той поры о той женщине уже не было никакого разговора». Этотъ разсказъ о. iоиля вспомнилъ сегодня, и отошелъ отъ меня сразу соблазнъ на изречете, прочитанное мною въ прихожей старца iосифа. Мне–то ясно это. Ясно–ли будетъ темъ, кому попадутся на глаза эти строки?…»

Къ старцу Амвроаю, ставъ скитоначальникомъ, о. Анатолш продолжалъ относиться съ темъ же почтетемъ, какъ и прочие, когда бывалъ у старца, становился передъ нимъ на колени. Однажды о. Амвросш, указывая на колѣнопреклоненнаго о. Анатолiя, сказалъ присутствующимъ:

«рекомендую: вотъ мой начальнике!» Келлiя о. Амвроая находилась по правую сторону св. врать скита, а келлiя о. Анатолiя по левую. Къ той и другой были пристроены снаружи «хибарки» для прiема постороннихъ посетителей, въ особенности женскаго пола. Все посещавгше о. Амвроая считали долгомъ посетить и о. Анатолiя — иныхъ самъ о. Амвросш передавалъ для духовнаго руководства о. Анатолiю — иные черезъ о. Анатолiя обращались къ о. Амвроаю. Къ о. Анатолiю, еще при жизни о. Амвроая, обращались столь мнопе, что иногда ему приходилось сразу отвечать на полтораста и более писемъ, не говоря уже о томъ, что въ хибарке у него постоянно толпились духовныя дети, жаждавгшя личной беседы.

Но вотъ наступило время основашя Шамординской обители. О. Амвросш, прикованный болезненнымъ состояшемъ къ одру и къ своей келлш, особенно сталъ нуждаться въ своемъ помощнике и правой руке — о. Анатолш, который и сталъ ему самымъ вернымъ и преданнымъ сотрудникомъ. Его труды охватывали все стороны жизни обители и ея насельницъ… О. Амвросш не разъ говаривалъ шамординскимъ сестрамъ: «Я редко васъ беру къ себе (на беседу) потому, что я за васъ спокоенъ: вы съ о. Анатолiемъ ».

21 годъ служилъ старецъ своимъ чадамъ–насельницамъ юной обители, и неудивительно, что все привыкли къ нему. Слова и утешешя имели такую силу, что мнопя сестры остались въ монастыре и не покинули его только благодаря силе старческаго влiяшя.

Самъ пламенный молитвенникъ — делатель молитвы iисусовой, о. Анатолш всегда внушалъ сестрамъ–непрестанно творить эту молитву и при этомъ напоминалъ имъ о необходимости соблюдать чистоту сердца. О. Амвросш называлъ о. Анатолiя великимъ старцемъ и дЬлателемъ молитвы iисусовой: «Ему такая дана молитва и благодать», говорилъ онъ, «какая единому отъ тысячи дается», т. е. умносердечная молитва. О. Анатолш на склоне дней своихъ имелъ те же дары духовнаго совета, прозрешя въ тайники души человеческой и знашя будущаго, чемъ были такъ богаты его наставники велиие старцы Макарш и Амвросш. Онъ предузнавалъ о смерти близкихъ его духовныхъ детей, ихъ болезни и невзгоды, и осторожно предупреждалъ техъ, къ кому приближалось испыташе. Воспоминашя его духовныхъ детей полны описашемъ подобныхъ событш. Одной инокине и одному иноку еще задолго онъ предуказалъ ожидавшш ихъ настоятельства, а одной девушке прюткрылъ скорую кончину; монахине болезни ногъ. Предупреждая о готовящихся испыташяхъ, онъ внушалъ своимъ чадамъ принимать таковыя съ покорностью воле Божiей.

Когда же скончался старецъ Амвросш, о. Анатолш тяжело почувствовалъ свое духовное сиротство и самъ сталъ быстро приближаться къ закату своей жизни. Со скорбiю о разлуке съ о. Амвроаемъ прибавилась еще другая скорбь: ему епархiальный епископъ, нерасположенный къ о. Амвроспо и ко всему его делу, запретилъ въездъ въ Шамордино. Этотъ нравственный ударъ оставилъ на немъ тяжелый следъ. Здоровье его окончательно пошатнулось. Въ 1892 г. онъ ездилъ въ Петербургъ и Кронштадтъ повидаться съ о. iоанномъ, съ которымъ они оба чувствовали взаимное уважеше другъ къ другу. Они сослужили вместе 10 октября въ день памяти о. Амвроая. Столичные врачи нашли у о. Анатолiя слабость сердца и оттекъ легкихъ. Въ следующемъ году болезнь эта стала принимать еще более тяжелую форму. 15 окт. 1893 г. о. Анатолш тайно принялъ схиму, о чемъ зналъ только его духовникъ о. Геронтш и самые близгае. Черезъ три съ половиной месяца после этого, 25–го января 1894 г., старецъ о. Анатолш преставился и былъ погребенъ недалеко отъ могилъ его великихъ наставниковъ.

Смерть любимаго старца вызвала въ его преданномъ ученике, будущемъ великомъ старце Варсонофш, нижеследуюгще безхитростньге стихи, какъ бы запечатлевгше надгробный плачъ погребающей своего старца осиротевшей братш:

Онъ какъ ангелъ небесный служилъ,

Полный вгьры, предъ Господомъ Силъ,

Какъ свгьтилъникъ аяя средъ насъ!…

Всгь мы помнимъ торжественный часъ,

Когда въ схиму его облачили И съ слезами во гробъ положили,

И почтили молитвенно память его,

Пгьснъ воспгьвши надъ нимъ погребальную,

Пгьснъ святую и грустно–прощалъную:

"Упокой, Христе, душу раба Твоего,

"Со святыми, гдгь нгьтъ воздыхатя,

"Ни болгьзни, ни гласа стенатя,

"Всеблаженная жизнъ безконечная!"

О, возлюблетый, Лвва родной,

Вгьримъ мы, что чистой душой,

Совершивши путь истины правый,

Предстоишь ты предъ Господомъ

Славы Въ вгьчномъ свгьтгь небесныхъ обителей

Въ ликгь Его вгьрныхъ служителей!

Насъ, истомленныхъ душевной борьбой,

Помяни ти въ молитвгь святой.

Письма Старца Анатолія

Краткое жизнеописаше старца Анатолия, нами предложенное, не можетъ охватить всего его образа и хотя бы отчасти передать тотъ светлый, пасхальный духъ, отличительныя черты которыя были присущи старцу. Благоухаше этого духа сохраняютъ его письма, главнымъ образомъ къ монашествующимъ сестрамъ, подвизавшимся въ целомъ ряде монастырей шести епархш: Калужской, Московской, Смоленской, Тульской, Орловской, Курской и м.б. и другихъ. Все эти монахини, по благословешю о. Амвроая, обращались къ о. Анатолiю за духовнымъ руководствомъ.

Конечно, еще до возникновешя переписки, все эти монахини стремились лично побывать въ Оптиной Пустыни, въ скиту, въ батюшкиной «хибарке», чтобы раскрыть передъ нимъ свою душу, чтобы сообщить о горестяхъ и немощахъ, о тягости борьбы со страстями и о несправедливости со сторонъ людей, но иной разъ горечи монашескаго життя. Старецъ все выслушаетъ, успокоить, обласкаетъ, добродушно пошутить, а иной разъ строго, но съ любовью укорить, дастъ нужный советь, снабдить полезной книгой и отпустить съ миромъ во свояси.

Но не всегда возможна поездка въ Оптину Пустынь. И вотъ возникаетъ письменное общеше со старцемъ, достигавшимъ до 200 и больше писемъ въ сутки, получаемыхъ имъ, конечно, не только отъ однихъ монахинь. И на нихъ старецъ отвечаетъ помимо ежедневнаго прiема посетителей и круга церковныхъ службъ и монашескаго правила. Пишетъ онъ языкомъ въ высшей степени яснымъ, простымъ, задушевнымъ, увлекательнымъ.

Въ письмахъ о. Анатолiя каждое слово направлено къ одной цели — спасете души техъ, кому они писаны! При этомъ старецъ не редко входить во все подробности монашеской жизни и даетъ необходимыя указашя и бедныхъ снабжаетъ деньгами на почтовыя марки, на поездку въ Оптину и друпя ихъ нужды.

«Ты просишь наставлешя и назидательнаго урока», пишетъ старецъ одной монахине, поздравляя ее съ прiяттемъ иноческаго пострига, — «какъ бы тебе не сбиться съ истиннаго пути? Начни со смирешя — делай со смирешемъ и кончай смирешемъ — и вчинешься со Святыми. Этотъ путь смирешя самый надежный и, какъ говорятъ отцы, «непадательный». Ибо куда можетъ упасть смиренный, когда онъ считаетъ себя хуже всехъ?».

«Не унывай, что ты еще не достигла (совершенства), а старайся; начинай не сверху, а съ нижней ступени — т. .е. со смирешя и самоукорешя».

«Страсти искореняются понемногу… и долгое время надо работать надъ собой … Страсти искоренять начинай съ самоукорешя, познашя своихъ, (а не сестринскихъ) немощей».

«Ты все жалуешься на скорби», пишетъ о. Анатолш одной духовной дочери — «а великш Старецъ Серафимъ Саровскш сказалъ: не имеюгцш скорбей, неимеетъ спасешя».

«Не унывай! Помни, что все Святые симъ путемъ, т. е. путемъ скорбей, шли, и дошли до врать царстая. Другого пути нетъ!»

«Сказываю тебе лучшее средство прюбрести смиреше. Это вотъ что: всякую боль, которая колетъ гордое сердце потерпѣть… Начни такъ и увидишь. Главное, ты не понимаешь, что эта–то боль, этото самое острое жало, укалывающее чувствительность сердца, и есть настоягцш источникъ милостей Божшхъ и смирешя. Въ нихъ–то сокровенна есть милость Божiя. Отыми отъ тебя болезни эти, томноту твою, оскорблешя, укоры, недостатки, и ты останешься совсемъ нагая. Прощай тогда и порфира царская, и корона царская, и жемчуга, и драгоценные камни, и древа райсия, и Ангелы, и Самъ Богъ съ Пречистою Матерью! — все это отлетитъ отъ тебя. А теперь все это съ тобою».

«Что больна» — пишеть старецъ другой монахине, «не беда; грешнымъ людямъ это очищеше; какъ огонь очищаетъ железо отъ ржавщины, такъ и болезнь врачуетъ душу».

Ни смирешя, ни терпешя нельзя достигнуть безъ постояннаго молитвеннаго обрагцешя къ Богу. Молитву iисусову онъ почиталъ главнымъ средствомъ ко спасешю, глубже всего запечатлевающимъ въ душе нашей постоянную память о Боге и, какъ огонь, очищающимъ и воспламеняющимъ ее. «Лучше всего», пишетъ онъ, «вырисовывать на мягкомъ юномъ сердце Сладчайшее имя — светозарную молитовку: Господи iисусе Христе Сыне Божш, помилуй меня грешную. Вотъ тогда–то будетъ верхъ радостей, безконечное веселiе! Тогда, т. е. когда утвердится въ сердце iисусъ, не захочешь ни Рима, ни iерусалима. Ибо Самъ Царь, со всепетою Своею Матерiю и всеми Ангелами и Святыми придутъ Сами къ тебе и будутъ жить у тебя. Азъ и Отецъ къ нему пршдемъ и обитель у него сотворимъ». «Христосъ Воскресе!», пишетъ старецъ, — «желаю тебе проводить святые дни сш въ радости о Воскресщемъ СпасЬ нашемъ и быть достойною праздновать тоть великш день, когда истая Пасха–iисусъ не въ гадашяхъ и представлешяхъ, но ясно и существенно явится въ славѣ Отчей. И мы узримъ Его лицемъ къ лицу. И внидемъ къ Нему не какъ грѣшники и непотребные рабы, но какъ други, какъ дѣти! О, Пасха велiя и священнейшая, Христе! О Мудросте!.. Подавай намъ истѣе Тебе причащатися въ невечернѣмъ дни царствiя Твоего! Отъ чего этотъ день невечершй? Отъ того, что его Солнце не тварь, а iисусъ Христосъ. Взойдетъ это Солнце единожды и уже во вѣки и вѣки безконечные не зайдетъ, не померкнетъ, ни облачко Его не засгЬнитъ, ни лучъ не опалить! Тамъ немерцаюгцш свѣтъ! Красота непостижимая. Веселiе вѣчное. Аминь». (Душепол. Чтете, 1903 г).