ОПЫТ ПРОЗРЕНИЯ. Простое практическое руководство к буддийской медитации

Десятый вечер ВОИН

Со страниц книг Карлоса Кастанеды Дон Хуан говорит о необходимости для искушенных в познаниях и трудах размышлений мужчин и женщин быть подобными воину. Этот образ, эта мысль — быть воином — глубоко созвучны практике медитации. Воин принимает все в жизни как личный вызов себе и отвечает на все, что ни произойдет, не уклоняясь, не жалуясь, не сожалея. Для большинства людей главной точкой отсчета их поступков является одобрение или подтверждение своей правоты в глазах других; что касается воина, то для него самым главным является безупречность в собственных глазах. Безупречность — это жизнь под юпитерами своего требовательного внимания к себе, доходящего до всех мелочей и обнимающего все разом. То, что мы делаем здесь, пытаясь прийти к пониманию самих себя, есть самое благородное дело из всех возможных. Это — искоренение из своего ума жадности, ненависти, иллюзий и отупения; это — взращение в себе мудрости и любящего сострадания. Это трудно и в жизни встречается редко, и это возможно лишь при сильнейшей установке на безупречность. Однако задача таких достижений не требует обязательного ухода куда-нибудь в мексиканскую пустыню или поселения в гималайской пещере. Здесь требуется скорее методическое культивирование в себе качеств ума, которые приводят человека к способности в каждый текущий момент быть истинно пробужденным, собранным и всевидящим.

В книге Германа Гессе «Сиддхартха» прекрасно описано становление воина, причем в контексте совершенно ином, нежели упомянутый выше (Кастанеда о Хуане). Сиддхартха говорил, что практика одарила его тремя способностями: он умеет мыслить, он умеет ждать и он умеет очень долго обходиться без пищи. Три качества ума, три характеристики воина. Способность мыслить означает в этом контексте ясность во всем и умение избегать вовлечения в происходящее и увязания в нем. Ясность в отношении тела — это постоянная осознанность позы, дыхания, взаимодействия физических элементов и это чуткость меры сна и пищи. Наконец, это умение приводить в равновесие все виды телесных энергий. Ясность в отношении ума, т. е. эмоций, мыслей и всех ментальных состояний — умение не втягиваться в пустое коловращение сознания, сохраняя уравновешенность и ясность видения над его потоком.

Другой аспект способности Сиддхартхи мыслить представлен смелостью и самостоятельностью при выборе своего пути, свободой от привычных и навязываемых идей о порядке всего сущего. Необходима достаточная смелость, чтобы оставаться открытым и чутко воспринимающим перед лицом любой вероятности. Сиддхартха ничему не верил слепо. Он не принимал на веру ни слов друзей, ни слов родителей и учителей, даже слов Будды. Он хотел сам найти истину, и смелость этого предприятия раскрыла перед ним широчайший спектр опыта. Этот опыт включил в себя и три года предельно суровой жизни в лесу в постижении аскетических дисциплин, и прекрасную любовь с куртизанкой Камалой, и продолжительную вовлеченность в мир бизнеса и коммерции (да, он был даже купцом!). И все это оставил, бросил богатство, перешагнул через усвоенные привычки сибарита, вернувшись к простой жизни мудреца, добряка, отшельника. Он был открыт и смел и принимал все последствия своего опыта с ясностью взгляда, улыбкой на устах и спокойной готовностью к страданию. Его не пугала, не делала рабом жесткая система всеми разделяемых представлений. Способность мыслить есть могущество ясности и духовной отваги, выражающихся в готовности к эксперименту, исследованию и проверке на самом себе смысла происходящего.

Именно такая смелость, смелость воина, необходима в искренней практике медитации, в процессе которой она и развивается. Необходимо присутствие духа, чтобы сидеть, испытывая боль, не избегая и — в максимализме внутренней честности — не пытаясь замаскировать ее перед самим собой. Просто сидеть и принимать ее всю, не отводя от нее взора — и преодолеть ее и победить свой страх перед нею. Это присутствие духа необходимо при погружении в бездны бездн своего существа, где открываются глубочайшие элементы нашего ума и тела. Поначалу это может сильно растревожить и выбить из колеи: так много наших уютных привычек и представлений теряет под собой почву! Требуется большая сила духа, чтобы одно за другим отпускать все, за что мы еще недавно, и всю предыдущую жизнь, цеплялись как за символ безопасности. И все же — отпускать и переживать остро новую реальность — единственно сущий поток всеобщей преходящности. Требуется смелость, чтобы не отворачиваясь смотреть на эту представшую перед нами со всей очевидностью фундаментальную, от природы присущую нашему ментально-телесному процессу зыбкость, ненадежность, эфемерность. Не дрогнув смотреть в лицо тому извечному факту, что в каждый проносящийся миг то явление, которое мы привыкли считать «собою», чем-то надежно неизменным, — непрерывно растворяется, размывается, уносится прочь, исчезая, и что не существует ни в нас самих, ни на земле, ни во вселенной такого местечка, такого убежища, за которое можно было бы уцепиться как за что-то незыблемое и выстоять в этой мировой пурге. Смелость нужна и для того, чтобы умирать. Испытывать в опыте медитации смерть столь дорогого нам концепта «Я», испытывать свою смерть, оставаясь живыми,— это поистине требует силы духа и бесстрашия воина, вооруженного добродетелью безупречности.

Сиддхартха умел мыслить, ждать и поститься.

Ждать — значит терпеть и молчать. Ожидание предполагает отказ от вовлеченности в действия, навязанные нашими желаниями. Если мы лишены способности ждать, то любое пришедшее на ум желание принуждает нас действовать, и мы остаемся привязанными к колесу желаний, продлевая свою несвободу. Иногда ожидание понимают неправильно, полагая, что это бездействие и пассивность. Думать так — заблуждение. Чжуан-цзы писал:

Ожидание предполагает тишину ума на фоне любой активности. Если мы всегда озабочены тем, чтобы «помочь» Дхарме, «подтолкнуть» ее реализацию, то как раз это помешает нам ясно видеть вещи и получать силу и понимание, которые рождаются лишь в молчании, когда мы прекращаем свои внутренние диалоги. Покуда длится внутренний диалог, мы остаемся пленниками слов — в той тюрьме, которая отнимает возможность соотноситься с миром открыто и непосредственно, а это тот мир, который на самом деле весьма отличен от нашего о нем представления, зиждущегося на предрассудках. Остановить внутренний диалог — значит обрести способность ждать и слушать.

Именно вслушивание в голос своего сердца увело Сиддхартху от любимого отца и привело к аскетам, а затем из леса — к мирской жизни с ее любовью, бизнесом и роскошью. Постепенно в этой новой среде его высокий дар вслушиваться и слышать притупился от злоупотреблений чувственными удовольствиями. Он настолько погрузился в мир желаний и вожделений, что и совсем утратил способность слышать. Но вдруг он понял, как далеко зашел в своем заблуждении. Полный отчаяния, притащился он к берегу реки и готов был утопиться, когда услышал странный звук, шедший от реки и как бы из его сердца: «Аум...» И он остался там, где был,— у реки, и прожил там много лет, снова научившись слушать и ждать.

«Сиддхартха слушал. Теперь он слушал напряженно, целиком поглощенный этим, совершенно пустой. И все слышал, все воспринимал. Он чувствовал, что теперь он полностью овладел искусством слушать. Он и раньше часто слышал все это, все эти бесчисленные голоса в реке. Но сегодня они звучали иначе. Он не различал теперь разные голоса, не отличал веселый от плачущего, детский от мужского. Они все принадлежали друг другу. Жалобы причитающих, смех мудрых, крики негодующих, стоны умирающих. Все они взаимопереплетались и вкладывались один в другой и перекручивались тысячу раз. Все голоса, все устремления, большие и малые, все причитания, скорби и радости, все доб- рое и все злое — все это бок о бок со всеми событиями мира, все в едином потоке событий, объятое и пронизанное музыкой жизни. И когда Сиддхартха чутко пил своим слухом эту реку, когда он вслушивался в эту песню тысячи голосов, но при этом не вслушивался именно в скорбь или именно в смех, когда он уходил от цепляющегося зова какого-то одного голоса, пытавшегося целиком завладеть его сердцем, а слушал их все разом, как тысячеустый хор, тогда эта великая оратория несла в себе только одно слово — завершенность».

Третьей сильной стороной Сиддхартхи была способность поститься. Пост в более широком смысле означает отказ, отречение, непротивление. И он же парадоксальным образом означает силу, энергию и легкость усилий. Отречение воздается мощью и легкостью ментальных процессов. Люди привыкли думать, что отказ от всего, т. е. пост, должен переживаться как бремя, как источник страданий; они, как правило, не осознают великих его преимуществ, этой радости простоты при освобождении от ненужной собственности и бесконечных желаний, не понимают, что бремя не в пустом желудке, а именно в полном. И при этом для практики отречения совсем не требуется каких-то сверхчеловеческих усилий: энергия нужна здесь только для преодоления нашей инерции и привычных шаблонов. Когда эти усилия приложены, мы начинаем испытывать поразительное чувство ментального простора и легкости, которое появляется благодаря освобождению от привязанностей.

Пост — это торжество простоты. Одной из наших радостей при обучении в Индии, при всех трудностях в смысле самочувствия, пищи и быта, являлась фундаментальная простота жизни. Эта жизнь была свободна от множества тех вещей, которые обременяют нас в Америке. Любопытствующие путешественники, знакомясь с нами, всегда поражались тому, как мы могли «отречься» от столь многих удобств — электричества, горячей водопроводной воды и т. д., не понимая того, как в действительности легко и свободно жить в такой простоте. Именно простота быта и отсутствие надобности иметь множество разных вещей дарит человеку вечно всеми искомое, и почти неуловимое, удовлетворение и спокойствие ума.

Итак, пост, отречение. Нам представляется широкая возможность экспериментировать в нашей повседневной жизни путем проявлений щедрости, самоограничения в контексте высоких требований морали, практики отпускания (отказа от) вещей, которые нас связывают. Возможность отречения существует на всех уровнях, а не только в наших отношениях к вещам и людям. Есть такое даосское выражение: «пост сердца». Его смысл — совершенствование внутреннего отречения. Чжуан-цзы писал:

Сиддхартха мог мыслить. Он мог ждать. Он мог поститься. Это как раз те качества воина, развивая которые, мы приходим к пониманию всей полноты и цельности своего существа. Когда вы сидите в медитации или ходите в медитации, или просто идете куда-нибудь, когда, наконец, вы занимаетесь всем остальным в течение дня и при всем при этом безупречны в осознавании всех своих действий, то вы пробуждаете и укрепляете в себе эти названные выше качества.

Вопрос: Дон Хуан говорит о мощи личности. Как это соотносится с практикой?

Ответ: Мощь — это сила ума. Не та мощь, или власть, которая простирает себя вовне для манипуляций, но мощь проникающего прозрения (инсайта), могущество понимания. Дон Хуан говорил, что если бы кому-нибудь даже рассказали о глубочайших тайнах вселенной, то при отсутствии достаточной личной мощи этого человека великое откровение осталось бы в его ушах пустыми словами. Суть этой мощи — в силе менталь- ных процессов, в устойчивости ума и в особой способности глубокого проникновения в порядок вещей. Эта мощь нарастает и развивается по мере обретения умом все большей концентрации. От проникающей мощи рождается инсайт; при наличии достаточной силы ума один слабый намек вспарывает завесу, открывая новые уровни понимания. Решающе важна непрерывность практики, ее критическая продолжительность. В условиях ретрита именно эта континуальность медитативного состояния может привести к такому типу персональной мощи.

Вопрос: Существуют ли какие-нибудь ясные признаки, по которым можно было бы отличить интуицию или инсайт от простого воображения?

Ответ: Интуиция возникает на фоне молчащего ума, а воображение концептуально и, значит, наполнено голосами. Разница огромна. Вот почему развитие инсайта идет не по пути размышления о вещах, оно идет по пути развития ментальной тишины, т. к. только при этом условии может реализоваться ясное усмотрение истины. Весь процесс развития способности инсайта и понимания на глубоких уровнях может совершаться лишь в те моменты медитационной практики, когда ум совершенно спокоен. Именно тогда и происходит это внезапное озарение: «Ах, так вот оно как!..» В рассуждениях Хуан-по о дзэне инсайт трактуется как внезапное понимание, свободное от словесного материала. Этот вид интуиции имеет яркую достоверность истины, поскольку не является продуктом чреватых ошибками размышлений или построений образных, а представляет собой пронзительно ясное усмотрение порядка вещей.

Вопрос: Каким образом в рамках нашей практики употребление ума с целью исследования соотносится с процессом осознавания, не связанного с выбором объекта?

Ответ: Многие пути развития инсайта как раз имеют отношение к сознательно направленному осознанию. Мы можем направлять внимание на различные стороны процесса, например на позу или на телесные ощущения, или на мысли, имея при этом целью исследование тех или иных аспектов. Однако и направленная осознанность, раз утвердившись на своем объекте, становится действительно невыбирающей. Это ситуация отстраненного наблюдения за тем, что происходит, где нет суждений и осуждений, оценок и ценностей. Порой люди очень робки в своей практике, все время боятся нарушить какие-то правила, сделать ошибку. Инсайт приходит благодаря полному-бодрствованию-мысли, и вопрос стоит так: либо мы осознаем происходящее, либо нет. Невозможно находиться в этом состоянии полной осознанности «неправильно». Надо просто упражнять свой ум, упражнять эту исследовательскую способность. С максимальной глубиной внимания следите за тем, как мысли возникают из ничего и уходят в ничто. Или займитесь исследованием возникшей телесной боли, введите зонд полной осознанности в ее сердцевину. Упражняйте свой ум бесстрашно, не думая о вещах. Все, что требуется, это безмолвная осознанность. Ум способен становиться очень пластичным; в этом он подобен глине, которая, когда ее долго мнешь, становится очень удобной для работы скульптора или горшечника. Когда развита способность полной осознанности и концентрации, ум делается таким же пластичным и легким в работе. Исследуйте все аспекты ментально-телесного процесса. Когда я был в Индии, то жил на третьем этаже ашрама. Много раз в день я ходил по лестнице вверх и вниз и каждый раз при этом изучал механизм движения по ступенькам — как работает колено, как перемещается тяжесть. Это очень интересный процесс. Все наши действия должны быть для нас объектом такого интереса. Неотступно смотреть, исследовать, как происходят те или иные вещи — вот ситуации для целенаправленного осознавания. В другое же время — это просто медитация, когда мы ничем внешним не заняты, а смотрим как бы со стороны на естественное развертывание событий в нашем ментальном поле, и тогда происходит то, что можно назвать «безвыборным осознаванием», т. е. бодрствованием внимания, направленного на объекты по мере их возникновения.

Вопрос: А как вообще начался весь этот ментально-телесный процесс?

Ответ: Есть рассказ о человеке, раненном отравленной стрелой. Его друзья сбегали за врачом и ожидали, что стрела будет немедленно вынута, а рана обработана. «Нет,— сказал раненый.— Сначала я должен узнать, кто пустил эту стрелу, откуда он явился, из какого дерева сделано древко стрелы и какой птице принадлежит ее хвостовое оперение.» Ясно, что человек умер бы, не успев получить ответ и на часть своих вопросов. С этим странным раненым Будда сравнивал людей, предающихся философским спекуляциям о происхождении мира, происхождении вселенной, о том, как это все началось и т. п. К4ы обнаруживаем себя уже находящимися в некоем затруднении; затруднение это — наше ментально-телесное существо, которое зачастую переполняется то гневом, то жадностью и страдает от невежества и боли. Задача в том, чтобы вынуть поскорее стрелу, т. е. освободить свой ум от этих качеств и тем самым освободиться от страдания. Поэтому наиболее уместные вопросы — те, которые относятся к состоянию, переживаемому нами сейчас.

Вопрос: Отчего возникает жадность?

Ответ: Когда мы видим нечто для нас приятное, нам хочется это удержать, ибо мы находимся в наивности непонимания, что, как и все прочее, это — преходяще, эфемерно. Когда же мы приобретаем способность полной осознанности и умение распространять свое внимание на все происходящее, то начинаем видеть все как процесс возникновения объектов и их исчезновения. Естественно, что в результате этого наша установка на схватывание и сопутствующая ей алчность уменьшаются и перестают существовать. Ибо хватать-то нечего и держаться не за что. Все это — пузыри. Опыт переживания эфемерности, растворения мнимой плотности всего сущего приводит нас к легкости отпускания и к свободе от привязанностей. Но такое состояние ума приходит благодаря постоянной осознанности и при условии достигнутой безупречности.

Стать воином — великое и вдохновляющее достижение. Однако никто, даже самый хороший учитель, за нас этого сделать не может. Каждый вставший на тропу прозрения сделать это должен сам. Удерживайте состояние осознанности от момента к моменту, охватывая вниманием все происходящее. Здесь нет мистики, это не сложно и достигается непосредственным усилием. Требует же это, однако, долгой практики. Но это как раз то, к чему ведет вся практика медитации в конечном счете.