Опыты научные, политические и философские (Том 2)

К приведенному примеру натяжки, допущенной в доказательствах, прибавлю еще пример, похожий на намеренное извращение. Из одной моей статьи (не из числа тех, которые он, по его словам, рассматривал) он приводит, для подкрепления своих нападок, странную ошибку, в которой всякий добросовестный читатель усмотрел бы и без всякого расследования простой недосмотр. В положении, верном относительно единичного тела, находящегося под влиянием притягательной силы, я нечаянно употребил множественное число; занятый всецело другой стороной вопроса, я не заметил очевидного факта, что по отношению к нескольким телам это положение перестает быть верным. Между тем критику ведь небезызвестны различные, встречающиеся в работах, которые он имел перед собой, доказательства того, что я не мог в действительности думать так, как там сказано; помимо этого, он игнорирует прямое противоречие между тем параграфом, из которого он взял свою ссылку, с параграфом, непосредственно следующим за ним. Таким образом, вопрос обстоит так: на двух смежных страницах я высказал два противоположных положения, и при этом нет никакой возможности предположить, чтобы я признавал их оба. Одно из них правильно, но критик полагает, что его-то я и не признаю. Другое - явно неверно, и его-то критик считает моим действительным мнением. Почему именно он остановился на таком выборе, станет ясно для всякого, кто прочитает его критику.

Если бы даже его суждения отличались большей авторитетностью, чем допускает его репутация как математика, то и тогда этой краткой характеристики было бы, я думаю, совершенно достаточно для него. Может быть даже, что я, оспаривая предположение, не отвечал на его доводы, потому что они неопровержимы, и приписал им незаслуженное значение. Что касается до остального, то, предполагая, что ценность его соответствует ценности того, что было приведено выше в виде образца, я предоставляю желающим искать ответ на него в тех самых моих работах, против которых оно направлено.

На этом я и кончаю. Служа, как я думаю, более серьезной цели уяснения отношений между физическими аксиомами и физическими знаниями, предшествующие страницы попутно оправдывают мое мнение о том, что обвинения критиком меня в ошибочных суждениях и незнакомстве с природой доказательства обращаются против него самого. Когда он с такой самоуверенной манерой берется поучать меня относительно природы доказательства наших научных выводов, совершенно игнорируя заключающееся в моих Основаниях психологии исследование об относительной ценности непосредственных интуиции и сознательных выводов, он, очевидно, дает достаточно пищи сарказму. А когда он приводит, для подтверждения наших взглядов, такой основный принцип, который я установил в "Системе синтетической философии" даже с большей ясностью, чем это было сделано в каком-либо другом сочинении, и излагает его в назидание мне, как нечто "ясное для всякого сколько-нибудь образованного человека", я не нахожу для его поступка подходящего имени в том словаре, который я позволю себе употреблять. Что он в некоторых случаях обнаружил желание найти обвинения, основываясь на извращенных, не без известной преднамеренности, толкованиях, было уже указано выше, как было указано и то, что в других случаях его собственное неумение разобраться в чужих мнениях заставляло его приписывать мне взгляды, очевидно не выдерживающие никакой критики. Кроме единственного случая, когда тезис, касательно столкновения тел, был высказан мною без необходимой оговорки, я не усматриваю, чтобы им были открыты у меня какие-либо ошибки, кроме ошибок, вызванных либо недосмотром, либо употреблением неподходящего выражения, либо, наконец, несовершенством изложения. Если он, не колеблясь, истолковывает эти ошибки в самую худую сторону, то это вовсе не потому, чтобы сам он был настолько точен, что иные толкования не приходят ему в голову, ибо сам он обнаруживает необыкновенную способность к оплошностям и имел, вероятно, достаточно случаев убедиться, как много могло бы ему повредить придирчивое толкование этих оплошностей. Человек, делающий в 23 выписках 15 ошибок - в виде пропущенных, прибавленных или замененных слов, - не должен бы нуждаться в напоминании, что подобные недосмотры могут заставить сильно подозревать его в очень худых намерениях. Человек, доказывающий свое понятие о точности изложения путем утверждения, что так как я заменяю слово "постоянство" словом "сохранение", то я, следовательно, отождествляю постоянство сипы с сохранением энергии, и затем, ставящий мне на счет все вытекающие отсюда несообразности, - человек, который, преследуя эту ошибку, смешивающий частный принцип с общим принципом, имеющимся здесь в виду, и который вследствие этого полагает, что будто бы более общий принцип заключается в более частном (стр. 481), который говорит о нашем "внутреннем сознании" (стр. 488), утверждая, таким образом, что мы как будто бы имеем еще внешнее сознание, - который толкует о непостижимых понятиях, - такой человек уж, конечно, должен бы понимать, как легко неточные выражения могут быть превращены в доказательства нелепых мнений. Человек, который на пространстве немногих страниц делает такую массу промахов, кажется, должен бы живо сознавать, что если бы подобным образом был написан целый том, то он представил бы целую массу таких положений, из которых критик, одержимый тем же духом, что и он сам, был бы в состоянии извлечь целый ряд нелепостей, могущих доставить богатый материал для уснащения страниц разными оскорбительными словами.

(Письмо проф. Тэта по поводу предыдущих критических замечаний, напечатанное им в журнале "Nature", вызвало целую полемику, помещавшуюся в этом журнале между 26 марта и 18 июля 1974 г. Частью для оправдания своих положений, частью же для выяснения природы и происхождения физических аксиом я присоединяю здесь некоторые места из этой переписки с кое-какими дополнительными объяснениями и замечаниями. Для ясности выставляю тезисы, которые я поддерживал.)

Тезисы

1. Если А производит В, то 2А произведут 2В. Такова чистая форма причинного отношения, рассматриваемого количественно, когда причины и следствия просты, т. е. когда они действуют без вмешательства других причин и не усложняются другими следствиями; всякий же раз, когда одновременно действуют две или более причины, невозможно определить отношение между смешанной причиной и смешанным следствием иначе как приняв, что между каждой кооперирующей причиной и ее отдельным следствием существует определенное количественное отношение.

2. Истина эта остается верной, какова бы ни была природа простых причин и простых следствий, и представляет собою априорное предположение, делаемое как при производстве каждого опыта, так и при рассуждении, которое от него отправляется. Каждый процесс взвешивания, каждый химический анализ, каждое физическое исследование основывается на этой истине, без какого-либо указания на нее; эта же самая истина предполагается и в том случае, когда большая и меньшая причины действуют совместно.

3. Когда А есть действующая сила, а В произведенное движение, тогда общая истина, что если А произведет В, то 2А произведут 2В, становится более специальной истиной, именуемой вторым законом движения.

Более пространственная формулировка этого закона у Ньютона такова: "Если какая-нибудь сила производит движение, то двойная сила произведет удвоенное движение, тройная сила - утроенное движение, - все равно, будут ли эти силы приложены одновременно и сразу или постепенно и последовательно". Дальнейшая часть ее, утверждающая, что закон этот действует независимо от того, изменяются или нет направления этих сил, устанавливает пропорциональное отношение между каждой силой и вызванным ею движением, отношение, подобное тому, которое, как мы видели, неизменно предполагается между каждой причиной и ее отдельным следствием, когда действуют совместные причины.

4. Этот закон может быть доказан и без подробного обозначения тех способов, которыми предполагается измерить величину действующей силы и произведенное ею движение.

Ньютоново положение абстрактно. Предполагая применение правильных способов измерения, оно утверждает, что изменение движения (точно измеренное) пропорционально действующей силе (тоже точно измеренной).

5. Никакое апостериорное доказательство общей конечной физической истины (или той более специальной истины, которую она в себе заключает) невозможно, потому что эта истина лежит в основании всякого мыслимого процесса проверки.

Таковы тезисы, по освобождении их от всего затемняющего, которых я держусь и которые защищаю на нижеследующих страницах.

Приложение А

(Из журнала "Nature" за апрель 1874 г.)

Отъезд из города заставил меня несколько запоздать с дальнейшими замечаниями, которые я намерен сделать по спорному вопросу о происхождении физических аксиом.

Та частная физическая аксиома, в связи с которой возбужден был общий вопрос, составляет второй закон движения. И мы читаем в Principia следующее:

"Изменение движения всегда пропорционально действующей силе и происходит в направлении прямой линии, по которой эта сила действует".

"Если какая-нибудь сила производит движение, то двойная сила произведет удвоенное движение, тройная сила - утроенное движение, - все равно, будут ли эти силы действовать одновременно и сразу или постепенно и последовательно. И это движение (направляясь всегда по тому же пути, как и производящая его сила), - если тело двигалось ранее - или прибавляется к этому первоначальному его движению, или отнимается от него, смотря по тому, совпадают ли оба движения или же прямо противоположны одно другому; или же, наконец, если они действуют в косвенном направлении одно к другому, то образуют новое движение, составленное из направлений обоих".

Так как этот закон, подобно всем остальным законам движения, называется аксиомой { Правда, что во времена Ньютона "аксиома" не имела того строго определенною значения, которое она имеет теперь; но для моей аргументации достаточно и того, что, будучи поставлена без доказательств, как основа для физических дедукций, она занимает по отношению к ним совершенно то же самое положение, что и математическая аксиома по отношению к математическим дедукциям.} и относящийся к нему параграф есть только распространенное его толкование или новая формулировка в более конкретной форме; так как тут не приводятся ни факты, как основания индукции, ни какие-либо опыты, ее подтверждающие, и так как Ньютон затем прямо переходит к дедукции, - то заключение, что он рассматривает это как априорную истину, было совершенно законно. Я утверждал это на основании содержания самих Principia и, думаю, имел полное право предполагать, что отсюда надлежало выводить и саму природу законов движения, как ее понимал Ньютон. Приведенные критиком в "British Quarterly" цитаты из переписки Ньютона, неизвестной мне до сих пор, доказывают, что Ньютон не так понимал их. Следовательно, таким образом, оказывается, что мой оппонент прав. Однако же я считаю нужным высказать здесь еще некоторые соображения по этому поводу.

1. Ясно, что заключающиеся в Principia положения не выражают взгляда Ньютона, иначе ему не было бы надобности объяснять их. Приведенные цитаты показывают, что он желал исключить эти основные истины из категории гипотез, которых он, по его словам, не строил, и для этого ему стало нужно точнее определить их.

2. Называя их "аксиомами" и в то же время описывая их, как основания, "выведенные из явлений", он обнаруживает, что придает слову "аксиома" смысл, далеко не сходный с тем, который ему обыкновенно придается.

3. Далее, эти цитаты еще недостаточно подтверждают то положение, что достоверность законов движения доказывается истинностью Principia, ибо если исполнение астрономических предсказаний, основанных на Principia, принимается за доказательство, на которое они главным образом опираются и "доныне", то, прежде чем они подтвердились бы подобным образом, они бесспорно представлялись бы гипотезами; а между тем Ньютон говорит, что они не гипотезы.

Мнение Ньютона об этом можно выяснить, не прибегая к его письмам: оно заключается в самих Principia. Именно примечание к VI выводу начинается у него так:

"До сих пор я излагал те основания, которые были приняты математиками и подтверждены многочисленными опытами. Посредством двух первых законов и двух первых выводов Галилей открыл, что падение свободных тел всегда бывает равномерно ускоренным и что движение ядра совершается по параболе; опыт согласуется с тем и другим" и т. д. Так как это место предшествует тем дедукциям, которые составляют Principia, то оно прежде всего убедительно доказывает, что Ньютон не думал, чтобы "все содержание Principia служило доказательством" законов движения, хотя критик и утверждает это. Далее, в словах, напечатанных мною курсивом, Ньютон высказывает, что Галилей принимал эти законы движения если не как бездоказательные гипотезы (за которые, по его собственным словам, он и не считает их), то как априорные интуиции. Ибо предложение, которое подтверждается опытом и о котором говорится, что оно согласуется с опытом, должно было возникнуть прежде, чем могла произойти упомянутая проверка. А так как прежде, чем Галилей занялся своими опытами над падающими телами и ядрами, он не имел фактов, могущих послужить индуктивным базисом для второго закона движения, то закон этот и не мог быть установлен как таковой посредством индукции.

В заключение позволю себе прибавить к тому, что я имел сказать по этому досадному вопросу, еще один довод к тем, которые я уже привел выше в подтверждение того, что физические аксиомы не могут быть установлены экспериментальным путем. Убеждение в их экспериментальном происхождении основывается на молчаливом признании, что как опыты, так и выводы из них могут быть делаемы без предварительного постулирования каких-либо истин. Но при этом забывается о существовании целого ряда первичных концепций, без которых в физике не могло бы быть ни понятий, ни выводов, - первичных концепций, представляющих собою продукты более простых наблюдений, чем те, которые сопровождают сознательно веденные опыты. Оставляя в стороне все те дедукции, которые непосредственно нас не касаются, я приведу здесь лишь ту, которая имеет для нас непосредственное значение, - дедукцию о точном количественном отношении (пропорциональности) между причиной и следствием. Химики признают за истину, не требующую доказательств, положение, что если 2 объема водорода в соединении с 1 объемом кислорода дают известное количество воды, то 4 объема водорода в соединении с 2 объемами кислорода дадут двойное количество той же воды. Если кубический фут льда при 0o для превращения в жидкое состояние требует известного количества тепла, то считается несомненным, что тройное количество тепла превратит в жидкое состояние три кубических фута льда. То же самое применимо и по отношению к механическим силам, и предположение, что если единица силы, действуя в данном направлении, производит известный результат, то две единицы той же силы произведут удвоенный результат, принимается без всякого колебания за истину. Любой процесс измерения в каком-либо физическом опыте прямо предполагает это, как мы это видим в одном из наиболее простых опытов - в процессе взвешивания. Если известное, определенное по весу, количество металла вследствие притяжения Земли уравновешивается некоторым количеством какого-либо другого вещества, то в каждом акте взвешивания постулируется та истина, что всякое увеличение веса этого металла будет уравновешиваться увеличенным в одинаковой мере количеством того же вещества. Это значит, что каждая единица силы предполагается производящею известный эквивалент действия в том направлении, в каком она действует, а это есть не что иное, как предположение того, что второй закон движения выражает по отношению к действиям иного рода. "Если какая-либо сила производит движение, то удвоенная сила произведет двойное движение" и т. д.; и тогда в приложении к возникновению движений этот закон заключает в себе также утверждение того, что всякая другая сила, действуя в каком-либо другом направлении, произведет в означенном направлении соответственное движение. Таким образом, упомянутый закон является простым утверждением совершенной эквивалентности [или пропорциональности] между причинами и следствиями в известной отдельной категории явлений, тогда как физические опыты предполагают эту эквивалентность [или пропорциональность] между причинами и следствиями во всех вообще категориях явлений. Отсюда следует, что намерение доказать законы движения экспериментальным путем есть намерение доказать более широкое предположение, с целью оправдать более узкое, в нем заключающееся в таком виде, если определенные количественные отношения [пропорциональности] между причинами и следствиями по необходимости предполагаются a priori, то второй закон движения есть прямой непосредственный вывод из этого. Если не существует определенных количественных отношений [пропорциональности] между причинами и следствиями, то все заключения, выведенные из физических опытов, являются несостоятельными. И затем, при отсутствии такого априорного предположения об эквивалентности можно отвергать всякое количественное заключение из любого опыта и взамен признавать какое угодно другое количественное содержание в этом заключении { Приведенное письмо, написанное во время моего отсутствия по случаю праздника Пасхи, запоздало на целую неделю; будучи написано с некоторой поспешностью ряди предупреждения задержки его появления в печати еще на одну неделю, оно было просмотрено менее тщательно, чем следовало бы. Слова, помещенные в квадратных скобках, очевидно обусловливаемые ходом самого рассуждения и вставленные специально с целью сделать его более ясным, отсутствовали в письме при первоначальной его редакции.}

Герберт Спенсер.

Полное извращение вышеизложенного взгляда, допущенное одним новым противником, назвавшим себя "А senior Wrangler" { Ученик, получивший первую награду по математике.}, вызвало со стороны Джемса Кольера, бывшего в то время моим секретарем, объяснительное письмо в мою защиту, помещенное в журнале "Nature" 21 мая 1974 г.; нижеследующие места извлечены из этого письма:

"Мой ответ может быть позаимствован из одного опыта, описанного Спенсером в его Основаниях психологии (п. 468 прим.), где показывается, что когда мы одной рукой тянем другую, то в ощущении напряжения, вызванном в той руке, которую мы тянем, мы имеем меру противодействия, эквивалентного действию другой руки".

"Оба члена отношения между причиной и следствием в этом случае представляются сознанию как мышечные напряжения, которые являются для нас выражением силы вообще. В отсутствие движения они ощущаются нами как равные, поскольку ощущения могут служить мерой равенства; когда же в одной руке ощущается излишек напряжения, то другая делает попытки движения. Здесь, как и в приводимых далее примерах, отношение между причиной и следствием хотя и является численно неопределенным, но представляется определенным в том смысле, что всякое дальнейшее возрастание причин производит и дальнейшее возрастание следствий, а из этого и подобных ему опытов возникает и формируется идея о пропорциональных отношениях".

"Ребенок, запуская свои зубы в пишу, замечает, что чем сильнее он их нажимает, тем глубже они проникают в пищу; другими словами, что, чем больше употреблено им силы, тем больше получается и результат. Когда он разрывает зубами какой-нибудь предмет, то замечает, что, чем более он рвет, тем более предмет поддается его усилиям. Сжимая что-нибудь мягкое, например свое тело, свое платье или комок глины, он видит, что та часть или тот предмет, на который он давит, уступает этому давлению более или менее, соответственно количеству мышечного напряжения. Он может согнуть палку тем более, чем более употребит силы на это. Какой-нибудь упругий предмет, например, кусок резинки или катапульт, он может отбросить тем далее, чем сильнее он его натянет. Когда он старается толкнуть какое-либо маленькое тело, он встречает и ничтожное сопротивление; такой предмет легко приводится им в движение; но он замечает, что большой предмет представляет ему большее сопротивление и труднее приводится в движение. Совершенно тот же результат получается и тогда, когда он пытается поднять большое или маленькое тело или если он поднимает руку с захваченным предметом или без него. Он бросает камень; если тот легок, то небольшого усилия достаточно, чтобы отбросить его на значительное расстояние; если же тот очень тяжел, то и при большом усилии он отбрасывается только на маленькое расстояние. Точно так же, когда ребенок прыгает, то легкое усилие поднимает его на небольшую высоту, большое же усилие на большую. Дуя ртом, он видит, что может привести в движение мелкие предметы или возмутить поверхность молока в стакане медленно или быстро, в зависимости от силы своего выдыхания. То же самое и со звуком: при слабом напряжении голосовых органов он издает лишь шепот; при сильном он может испустить крик".

"Результаты всех таких опытов, запечатлеваясь, обобщаются в сознании в виде представления о пропорциональности между приложенной силой и полученным от нее действием, а из этого, сначала смутного, сознания и развивается аксиома полнейшей количественной эквивалентности отношений между причиной и следствием. Чтобы показать, как сильно, как непреложно становится это сознание, стоит лишь взять какого-нибудь мальчика и попробовать убедить его последовать одному из следующих советов: если он не может разорвать веревки, то пусть только возьмет ее вдвое, и тогда разорвет ее; если он не может согнуть или сломать палки, то пусть сделает более слабое усилие, и тогда сломает ее; если он не может поднять тяжелого груза, то лишь потому, что прилагает лишком много силы к этому; если он не в состоянии перевернуть маленького ящика, то перевернуть большой ящик ему будет легче; если, дуя изо всех сил, он не может привести в движение какой-либо предмет, то, дуя на него слегка, он заставит его двигаться; или если при большом усилии с его стороны его не слышно на некотором расстоянии, то при меньшем усилии с его стороны его услышат на большем расстоянии. Пусть он исполнил бы все это или хотя какой-нибудь из этих советов, и, конечно, он потерпел бы неудачу. Подобные предложения немыслимы, и их немыслимость показывает, что они представляются сознанию непреложными. Следовательно, это - предвзятые мнения, в тесном смысле слова, бессознательно возросшие на почве самых ранних опытов, начиная с опыта сосущего младенца, постоянно подтверждаемые всеми последующими опытами и наконец принявшими стройную умственную организацию".

"Аргументы м-ра Спенсера вкратце представляются в таком виде: 1) существуют бесчисленные опытные впечатления, бессознательно приобретенные и бессознательно накопленные в течение раннего периода жизни индивидуума (в согласии с приобретениями предшествующих поколений), создающие еще задолго до каких бы то ни было физических опытов предвзятое мнение о том, что физические причины и следствия изменяются пропорционально в количественном отношении. Это мнение представляет результат физических опытных впечатлений всех родов и составляет по отношению к ним то универсальное первичное мнение, с которым физики и другие ученые приступают к своим опытам.

2) М-р Спенсер показал в трех отношениях - физическом, химическом и механическом, что это первичное мнение, составившееся вышеуказанным путем, заключается само по себе в понятии, которое экспериментатор выводит из результатов своих опытов.

3) Указав на это общее первичное мнение и обнаружив его присутствие в каждом из частных понятий, м-р Спенсер утверждает далее, что оно входит также и в частное понятие об отношении между силой и движением, как это отношение формулировано во "втором законе движения". Он утверждает, что это есть только один случай из бесчисленного множества случаев, в которых сознательно продуманные выводы основываются на бессознательно образовавшихся выводах, предшествующих рассуждению. М-р Спенсер указывает, что как невозможно подумать для ребенка, что при более слабом усилии он подпрыгнет выше, для лавочника - что меньшая гиря уравновесит большую тяжесть, для физика - что он получит большие результаты от меньших причин, точно так же невозможно подумать, что "изменение движения" не "пропорционально действующей двигательной силе". И он настаивает, что в действительности это такой же скрытый вывод ряда бессознательных опытов, как и те выводы, которые неизбежно постулируются всяким экспериментатором".

В ответ на дальнейшие извращения моих мнений доктором Кольером написано было другое письмо, напечатанное в журнале "Nature" от 4 июня 1874 г. Ниже помещены некоторые места, извлеченные из этого письма:

"Располагая ограниченным местом в журнале и предполагая, что необходимые дополнения будут сделаны самими непредубежденными читателями, я опустил все те детали касательно опытов, делаемых ребенком, какие должны бы фигурировать при более полном изложении. Конечно, я очень хорошо знал, что при сгибании палки видимое следствие не возрастает в той же самой пропорции, как приложенная сила, и "Senior Wrangler'y" вряд ли нужно было объяснять мне, что сопротивление, испытываемое телом, движущимся в жидкой среде, возрастает в более высокой степени, нежели скорость. Я предполагал, что как он сам, так и все те, кто думает согласно с ним, увидят, что из всех указанных опытов, в одних случаях - простых по участвующим в них причинам и следствиям, в других - более сложных, возникает сознание, что пропорциональность тем яснее выражается, чем проще самые эти опыты и их последствия. Это составляет часть того первичного мнения, которое всякий физик привносит в свои опыты и из которых он исходит при выводе заключений из тех опытов. Знакомство Senior Wrangler'a с физическими исследованиями, может быть, достаточно велико для того, чтобы для него небезызвестно было, что когда физик находит, что какой-нибудь результат его опыта не представляет того отношения к определяющей его причине, какое было установлено между ними в других случаях, то он немедленно предполагает тут действие какой-нибудь или каких-нибудь посторонних причин, изменяющих означенное отношение. На самом деле не существует физических определений, сделанных каким бы то ни было экспериментатором, которые не предполагали бы, как априорную необходимость, что не может быть никакого отклонения от установленных соотношений без присутствия какой-либо посторонней причины".

"Возвращаюсь к общему выводу: Senior Wrangler окажет, может быть, некоторое уважение к суждению человека, который не только был тоже Senior Wrangler'ом, но и представлял из себя нечто гораздо большее, - который был не только выдающимся математиком, но и знаменитым астрономом, физиком, а также исследователем научных методов: я говорю о Дж. Гершеле. В своей "Философии естествознания" он говорит:

"Если мы хотим установить общие правила для руководства при наших исследованиях, касающихся массы собранных фактов, и облегчить себе отыскание их общей причины, то мы должны иметь в виду отличительные признаки того отношения, которое мы наблюдаем между причиной и следствием".

Из этих "признаков" он выводит третий и четвертый, формулируя их в следующих выражениях:

"Увеличение или уменьшение следствия от усиления или ослабления интенсивности причины в тех случаях, которые допускают такое увеличение и уменьшение".

"Пропорциональность между следствием и его причиной во всех случаях прямого независимого действия"".

"Заметим, что, по мнению Дж. Гершеля, эти "отличительные признаки" отношения между причиной и следствием должны быть приняты за "общие правила для руководства и облегчения наших исследований" физических явлений; это истины, которые должны быть признаны до исследования, а вовсе не истины, добытые из этого исследования. Ясно, что "пропорциональность между следствием и его причиной во всех случаях прямого независимого действия" принимается здесь как априорная истина. Следовательно, Гершель признает, вместе с м-ром Спенсером, априорность второго закона движения, коль скоро он есть один из случаев "пропорциональности между следствием и его причиной"".

"Пусть теперь Senior Wrangler сделает то, чего не сделал или не думал сделать Дж. Гершель, пусть он докажет пропорциональность между следствием и причиной. Ни он сам, и никто другой из оппонентов м-ра Спенсера не сделал ни малейшей попытки справиться с этим главным положением. М-р Спенсер полагает, что это убеждение в пропорциональности априорно, - не в старинном смысле, а в том, что оно возникает из опытов, предшествующих рассуждению. Его оппоненты, следуя мнению проф. Тэта, что физика есть наука чисто опытная и, следовательно, не заключающая в себе априорных истин, утверждают, что это убеждение апостериорно и является продуктом сознательной индукции. Теперь послушаем, каковы эти опыты. Требуется установить истину, что существует пропорциональность между следствием и причиной посредством процесса, нигде не предполагающего, что если единица силы производит некоторую единицу следствия, то две единицы подобной же силы произведут две единицы такого же следствия. Пока Senior Wrangler не сделает этого, он оставляет мнение м-ра Спенсера непоколебленным".

Приложение В

После появления писем, из которых воспроизведены предшествующие отрывки, на страницах журнала "Nature" появились еще некоторые возражения, заключающие в себе неверные истолкования, и притом даже еще худшие, чем все предшествующие. За этим последовала непосредственная переписка с двумя из критиков - Робертом Гэйуордом из Гарроу (Robert В. Hayward, of Harrow) и Д. Моольтоном (J.F. Moulton), первым моим противником, автором статьи в British Quarterly Review. Означенная переписка, в которой я требовал от названных джентльменов, чтобы они доказали свои положения, в виде брошюры, раздававшаяся лицам, компетентным в поднятых вопросах, и составляет отчасти это приложение. Нет надобности бесконечно продолжать спор. О характере доводов м-ра Моольтона, совершенно сходных с изложенными мною в моем "Ответе критикам", можно судить по одной из фраз, заключающихся в моем возражении: "Странно сказать, что мое индуктивное доказательство того, что пропорциональность (между причиной и следствием) признается доказанной, он приводит как индуктивное доказательство самой этой пропорциональности!". В результате обмена писем с м-ром Гэйуордом выяснилось, что "то, что я утверждаю, в действительности и не оспаривается; а того, что является спорным, я нигде не утверждал". Однако в то время, как спорная часть переписки может с удобством быть откинута, я считаю нужным сохранить объяснительную часть, заключающуюся в нижеследующем письме моему к м-ру Гэйуорду:

38, Квинсгарден, Бэйсуотер,

21 июня 1874 года.

Сэр, при сем посылаю Вам копию с Вашего письма с соответственными моими объяснениями. Я думаю, что эти объяснения покажут Вам, что я не повинен в трех различных определениях нашего сознания о втором законе движения.

Так как и другие могут чувствовать (как, по-видимому, чувствовали Вы) некоторое затруднение при понимании того, что, вследствие привычки, казалось мне простым, я постараюсь уяснить, путем синтетического изложения, в каком отношении позднейшие и более сложные продукты последовательных опытных впечатлений стоят к более ранним и более простым продуктам. Чтобы легче было следить за этим изложением, начну с нашего сознания о пространстве и с вытекающих отсюда понятий. Согласно эволюционной гипотезе, сознание о пространстве есть продукт последовательных опытных впечатлений двигательных, осязательных и зрительных. В Основаниях психологии, п. 326-346, я подробно описал его генезис, как он мне представляется. Возникшее таким путем сознание пространства имеется в большей или меньшей степени у всех тварей, обладающих некоторым умом; более обширным и определенным становится оно сообразно степени умственной эволюции, вызванной общением с окружающей средой. Как глубоко запечатлеваются во внутренней структуре эти внешние отношения, видно из того факта, что обезглавленная лягушка отталкивает одной или обеими лапками скальпель, прикасающийся к задней части ее тела, и что цыпленок, как только придет в себя от усилий, сопряженных с освобождением его из яйца, производит совершенно целесообразные действия (сопутствуемые сознанием расстояния и направления), клюя зерна. Восходя сразу к такому стройно развитому унаследованному сознанию, какое существует у ребенка, сознанию, которое каждую минуту дополняется его собственными опытами (помогая развитию его нервной системы до законченного типа взрослого человека при посредстве тех же самых упражнений, которые аналогичным образом содействуют развитию его мышечной системы), мы должны заметить, что рядом с более определенными идеями о расстоянии и направлении он незаметным образом приобретает и некоторые более специальные идеи о геометрических отношениях. Возьмем одну из таких групп отношений. Каждый раз, как он расправляет свои пальцы, он видит, что угол между ними увеличивается соответственно с увеличением расстояния между концами пальцев. Расставляя широко свои ноги и следя за походкой других, он имеет постоянно перед глазами отношение между увеличением или уменьшением основания треугольника, имеющего равные стороны, и увеличением или уменьшением заключающегося между этими сторонами угла. (Отношение, воздействующее на него, есть просто отношение сопутствующего изменения, и я не говорю о каком-либо более определенном отношении, которое, разумеется, немыслимо для ребенка.) Он наблюдает эти факты, вовсе не сознавая, что он их наблюдает, но они оказывают на него такое воздействие, что для него устанавливается строгая ассоциация между известными умственными состояниями. Разнообразие этих явлений придает пространственным отношениям означенного рода больше определенности. Стрельба из лука представляет их в другом, несколько более точном виде, а когда вместо могущих сближаться между собою концов лука является растяжимая тетива, точки же ее прикрепления неподвижны, то соотношение между возрастающей длиной сторон равнобедренного треугольника и уменьшением величины заключенного между ними угла получает еще большую очевидность, хотя оно и не становится еще сознательным знанием. Вот что я понимаю под бессознательно образовавшимся первичным мнением. Когда с течением времени подрастающее дитя делает на бумаге чертежи равнобедренного треугольника, тогда для него еще более определенно выясняется та истина, что при неизменном основании угол при вершине становится тем более острым, чем длиннее стороны треугольника, и, когда его внимание направлено на это отношение, он видит, что не может представить его себе иным. Если он представит себе, что длина сторон изменяется, он не может освободиться от сознания связанного с этим изменения образуемого ими угла, а затем когда его умственные силы достаточно разовьются, то он замечает, что если будет продолжать мысленно удлинять стороны, до бесконечности, то они будут все более и более приближаться к параллельности по мере того, как угол, заключающийся между ними, приближается к нулю, причем образуется понятие об отношениях параллельных линий. Таким образом сознание достигает здесь степени определенного понятия. Очевидно, однако же, что приобретенное означенным путем определенное понятие есть только вполне развившееся ранее приобретенное первичное мнение и что без последнего оно не было бы возможно, эти же бессознательно образовавшиеся первичные мнения были бы, в свою очередь, невозможны без еще более ранних сознаний расстояния, направления, относительного положения, заключающихся в сознании пространства. Процесс эволюции всегда один и тот же, и достижение определенного понятия есть последовательный процесс, ведущий к конечной определенности и усложнению; он так же мало может быть достигнут без прохождения через более ранние стадии неопределенного сознания, как телесное строение взрослого человека без прохождения через фазисы строения зародыша, младенца и ребенка { Излагая здесь генезис специальных пространственных интуиции, я выделил группу опытов, на которую м-р Гэйуорд в "Nature" от 28 мая указал как на иллюстрирующую нелепость того предположения, что научное понятие пропорциональности может быть достигнуто указанным путем. Он говорит "Вряд ли можно бы было назвать пародией на замечания м-ра Кольера, если бы мы сказали: "Дитя замечает, что, чем больше угол между ногами, тем больше расстояние между ступнями, и этот опыт предполагает понятие о пропорциональности между углом треугольника и его противоположной стороной", - первичное мнение, имеющее, как мне кажется, совершенно такое же основание, как и то, образование которого иллюстрируется м-ром Кольером, но которое, вряд ли нужно это прибавлять, тотчас же опровергается добросовестным изучением геометрии или действительным измерением.

Я очень обязан м-ру Гэйуорду за этот пример: он прекрасно служит двум целям. Во-первых, он служит как пример соотношения между грубыми первичными мнениями, бессознательно созданными более ранними опытами и понятиями, сознательно выведенными из них при помощи более поздних опытов, когда уже достигнута необходимая способность анализа и абстракции. А во-вторых, он в то же время служит и средством обнаружить несостоятельность моих оппонентов в понимании того, каким образом развивается в генезисе ума из грубого, смутного и неточного первичного мнения научное понятие о точной пропорциональности. Ибо если в примере м-ра Гэйуорда понятие пропорциональности, приобретаемое ребенком, и неверно, все же оно есть приближение к понятию верному, которое достигается тогда, когда более развитый ум ребенка рассматривает эти факты критически. В действительности угол (центральной) пропорционален не противоположной стороне, а стягивающей его дуге, и это обнаруживается посредством процесса выделения простого отношения из группы других отношений, усложняющих и заслоняющих его. Между углом и дугой существует строгая пропорциональность по той причине, что тут дело касается только одного ряда непосредственно связанных пространственных отношений: если расстояние дуги от вершины угла остается неизменным, то не изменяется и отношение между ними при их увеличении; следовательно, они одновременно изменяются в прямой пропорции. Но совсем иначе бывает, если дуга, стягивающая угол, проводится в различных расстояниях от вершины угла: тогда длина ее может увеличиться и независимо от увеличения угла, а в зависимости от увеличения сторон его. Это значит, что один ряд простых, непосредственно связанных между собою геометрических отношений связан здесь с другим рядом и отношение между углом и расстоянием дуги от вершины его здесь таково, что закон соотносительного возрастания их является результатом кооперации обоих рядов факторов. Между тем различие истинной пропорциональности (между углом и дугой) от отношения, симулирующего эту пропорциональность (между углом и стороной его), и составляет тот процесс окончательного развития точных понятий, который я признаю конечной ступенью всего предшествующего развития и который без последнего невозможен. Истина, на которую мои противники закрывают глаза, заключается в том, что как концепции пространственных отношений могут развиваться в понятие о строгой пропорциональности только путем эволюции грубого понятия пропорциональности, образовавшегося раньше, чем возникло самое рассуждение о них, так и понятие о пропорциональности между отношениями силы, окончательно образующееся тогда, когда простые причины и их следствия выделены критическим суждением, может быть достигнуто только посредством эволюции грубого понятия пропорциональности, установленного в виде предвзятого мнения предшествующими опытами, подкрепленными опытами предков.}.

Путем подобной же эволюции возникает сначала смутное сознание сил, проявляемых как самим индивидуумом, так и окружающей средой; затем вскоре появляется некоторое различие их по размерам, связанным с их действием; позднее незаметно образуется ассоциация между значительностью и незначительностью количества в обоих; еще позже следует молчаливое предположение о их пропорциональности, хотя и без отчетливого сознания того, что это предположение делается, и, наконец, последнее предположение переходит в определенное признание его истиной, неизбежно проявляющейся там, где действуют простые силы.

В течение своей жизни всякое живое существо, в пределах действия своих двигательных членов, обнаруживает силы и движения, соответствующие законам движения. Если оно имеет нервную систему, то различие между мышечным напряжением и возбуждаемыми им движениями запечатлевается смутным образом в этой нервной системе. По мере развития означенной нервной системы, рядом с более развитыми членами организма появляются немедленно и более многочисленные и разнообразные опыты относительно скорости произведенного движения, относительно связи между действием и противодействием (как, например, когда животное разрывает пищу, которую держит в своих когтях); вместе с тем при наличии более развитой нервной системы в нем действует уже повышенная способность оценки и регистрации этих различий. Все возникающие таким образом соотношения в сознании, хотя они образовались и бессознательно, равно и бессознательно поддерживаются, постоянно соприсутствуют в качестве руководителей при действии, о чем свидетельствует, например, пропорциональность между усилием, делаемым животным, и расстоянием, на которое оно собирается прыгнуть, или тонкое приспособление мышечного напряжения к изменениям, происходящим в движении ласточки при ловле мух или ястреба, схватывающего свою добычу. Следовательно, очевидно, что эти опыты, вылившиеся в стройную систему в продолжение более ранних стадий умственной эволюции, составляют основу сознаний, не формулированных, как познания, и даже не представляющихся в качестве первичных мнений, но тем не менее представляющихся как совокупность ассоциаций, в которой потенциально присутствуют истины в отношениях между силой и движением. Восходя до человеческих существ, составляющих некультурные расы, мы достигаем до стадии, на которой зарождаются некоторые обобщения этих опытов. Дикарь не формулирует себе той истины, что если он хочет воткнуть глубже свое копье, то должен употребить больше силы; точно так же и крестьянин не представляет себе в форме определенной мысли ту истину, что для того, чтобы поднять двойную тяжесть, нужно употребить двойное усилие, но в каждом из этих случаев существует молчаливое предположение подобного рода, как это становится очевидным при возникновении вопроса об этом. Таким образом, по отношению как к этим, так и к другим простым механическим действиям существуют бессознательно образовавшиеся первичные мнения. И точно так же, как геометрические истины, представляемые в грубом виде отношениями между окружающими предметами, не формулируются определенно, пока не получится некоторое знакомство с прямыми линиями и соответствующими чертежами, так и эти механические первичные мнения не могут получить определенности, пока продолжительное употребление линейных мер не приведет к установлению равноплечего рычага или к весам, а посредством них и к понятию о равных единицах силы. Но даже после возникновения этой определенности оно все еще долго не достигает степени познания, ибо ни деревенский торгаш, ни более образованный городской дрогнет не признают той общей отвлеченной истины, что возрастание в одинаковой степени причин и их следствий, когда они не подвержены воздействию со стороны, имеет между собою неизбежную связь. Нужно, однако же, заметить, что эта истина, которая более или менее сознательно влияет на человека науки и которую он совершенствуют путем анализа и отвлечения, является усовершенствованной таким образом только в виде последней ступени в своей эволюции. Это определенное познание есть только окончательная форма медленно подготовляющегося сознания, основа которого замечается уже в животном мире, принимает некоторую смутную форму у первобытного человека, достигает большей определенности в человеке полуобразованном, затем впоследствии становится предположением ясным, хотя и не вполне формулированным, и в своем окончательном развитии является только тогда, когда становится сознательно принятой аксиомой. Подобно тому как существует непрерывная эволюция нервной системы, точно так же существует и непрерывная эволюция сознания, сопровождающего ее действия, и как одна постепенно увеличивается в объеме, сложности и определенности, так и другая проходит тот же путь. И насколько эти ранние стадии необходимы для позднейших стадий первой из них, настолько же необходимы они и для второй. Предполагать возможность существования законченных научных концепций без предшествующего ему несовершенного общего знания или этого последнего без еще боле ранних умственных приобретений - равносильно предположению, что мы можем иметь правильные суждения взрослого, не прошедшие через грубые суждения юноши, через узкие, бессвязные суждения ребенка и смутные, слабые суждения младенца. Таким образом, мнение, что мой взгляд на физические аксиомы принадлежит к числу тех, которые выводят познания не из опыта, а из каких-то других источников, - весьма далеко от истины; напротив, я утверждаю, что опыт есть единственный возможный источник как этих, так и других познаний; но сверх того, я утверждаю, что опытность, сознательно приобретенная в настоящем не только необходима, но что самой возможностью приобретения ее мы обязаны опытности, накопленной в прошлом. В действительности не я, а мои противники виновны в признании старинного априорного взгляда, если они признают бесспорными - не вдаваясь ни в какие объяснения или доказательства - предположения, лежащие в основе каждого опыта, а равно сделанные из них выводы. Вера в физическую причинность, признаваемая ежеминутно необходимой в каждом опыте и в каждом рассуждении, исходящем из него, есть вера если и не оправдываемая изложенной выше гипотезой, то все же молчаливо признаваемая за априорную веру. И наоборот, мое собственное положение таково, что оно объединяет все подобные взгляды на опытность, как на единственное ее доказательство, и утверждает, что из общения между умом и окружающей средой возникли в мыслях неизбежные соотношения, подобные тем, которые относятся к пространству, - как результат бесконечных опытов о соответственных неизбежных соотношениях в вещах; и что точно так же из постоянного общения с силами, проявляющимися перед нами в пространстве, явилось прогрессивное установление внутренних отношений, соответствующих внешним отношениям, так что, наконец, в мыслях возникают, в виде физических аксиом, некоторые необходимые выводы, соответствующие необходимым отношениям, существующим между вещами.

Вряд ли нужно прибавлять, что я взял на себя труд изложить эти замечания на Ваше письмо и настоящие свои объяснения ввиду их полезности в будущем.

Примите и пр.

Герберт Спенсер.

Приложение С

Общие итоги

Те, которые отвергают общую доктрину, выставленную Майером в качестве основания для его рассуждений, обычно предполагаемую Фарадеем в виде руководящего принципа при выводе им своих заключений, ясно признаваемую Гельмгольцем и молчаливо принимаемую Дж. Гершелем, - те, говорю я, которые отрицают эту общую доктрину и даже осмеивают ее, должны бы с этой целью запастись ясными и сильными доводами. Подвергшись нападкам, и притом не в слишком умеренном тоне, за изложение этой доктрины и ее неизбежных выводов в специфической форме, я потребовал этих доводов от своих критиков. Обращаю теперь внимание читателя на полученные вследствие этого требования ответы.

1. Критик "British Quarterly Review" привел для моего назидания афоризм проф. Тэта, гласящий, что "натуральная философия есть наука экспериментальная, а не интуитивная. Никакое априорное рассуждение не может доказать нам ни одной самой простой физической истины". Вследствие этого я спросил: что проф. Тэт понимает под физическими аксиомами и что хочет он сказать словами, что "образованный человек способен с первого взгляда видеть их очевидную истинность..."?

Ответа не последовало.

2. Вместо ответа на вопрос, каким образом проф Тэт может ссылаться на интуицию необходимости, не противореча другой своей доктрине, критик приводит - как будто это отвечает на мой вопрос - замечание проф. Тэта, что "так как свойства материи могли иметь такой характер, вследствие которого значение аксиом получил бы совершенно другой ряд законов, то эти законы (движения) должны быть рассматриваемы как основанные на убеждениях, выведенных из наблюдения и опыта, а не из интуитивного восприятия".

Вследствие этого я спросил его, каким образом проф. Тэт знает, что свойства материи могли бы быть иными, чем каковы они ныне? Я спросил, каким образом его интуиция относительно вещей, каковы они не суть, так определенна, что. исходя из нее, он может подорвать наши интуиции относительно вещей, каковы они суть?

Ответа не последовало; по поводу моего вопроса проф. Тэт лишь рассказал историю, смысла которой в применении ко мне никто не мог понять, но отвечать иначе он отказался. Никакого ответа не дал и его ученик.

3. Затем я спросил, каким образом проф. Тэт признает основанием физики Ньютоновы законы движения, когда они Ньютоном только развиты, но не доказаны, тем более что и проф. Тэт не приводит в пользу их никаких доказательств в своем "Руководстве натуральной философии" (Treatise on Natural Philosophy). Я приступил к рассмотрению, как могла бы быть мыслима апостериорная гарантия, если не существует априорной, и указал, что первый закон движения не может быть выведен ни из земных, ни из небесных явлений без petitio principii.

Ответа не последовало; критик лишь охарактеризовал мое рассуждение, как "в высшей степени ошибочное" (совершенно расходясь в этом с двумя выдающимися авторитетами, которые его читали), но, кроме этой характеристики, ничего не сказал в ответ на мой вопрос.

4. На мое указание, что Ньютон не приводит доказательств для своих законов движения, критик отвечал, что Principia в целом составляют именно такое доказательство", на что я заметил, что Ньютон назвал их "аксиомами" и что по обычному предположению аксиомы не могут доказываться выводами из них же.

Критик цитирует одно из писем Ньютона, показывающее, что хотя тот и называл законы движения "аксиомами", но все же рассматривал их как принципы, ставшие общими путем индукции, и что, следовательно, он не мог считать их априорными.

5. В ответ на это я указал, что каково бы ни было понятие Ньютона об этих "аксиомах", но он открыто и определенно исключал их из разряда "гипотез". Из этого я заключал, что он не считал своих Principia в целом за доказательство их, как это делает критик, если признавал, что предположение, сделанное вначале и долженствующее быть доказанным посредством результатов этого предположения, есть "гипотеза".

Ответа не дано.

6. Оставив в стороне авторитеты, я рассмотрел по существу мнение, что достоверность законов движения доказана или может быть доказана путем установления истинности астрономических предсказаний, и показал, что сам процесс подобной проверки предполагает существование этих законов

Ответа нет.

7. Для того чтобы еще более выяснить тот факт, что конечные физические истины признаются и должны быть признаны за априорные, я указал, что в каждом своем опыте физик молчаливо предполагает существование между причиной и следствием отношения такого рода что если единица причины производит единицу следствия, то две единицы причини произведут две единицы следствия, из этого я заключил, что означенное общее предположение обнимает собою и частное предположение подтверждаемое вторым законом движения.

Ответа нет, т. е. нет старания показать неверность этого положения, а вместо того одни придирки, основанные на опущении мною слова "пропорциональность" в местах, где оно подразумевалось, хотя и не было поставлено.

8. Я обратил внимание критика на одно место из "Философии естествознания" Дж. Гершеля, где то г причисляет к "признакам того отношения, которое мы понимаем под причиной и следствием" "пропорциональность следствия с его причиной во всех случаях прямого независимого действия" и где это предположение пропорциональности представляется как предшествующее физическому исследованию, а не как долженствующее быть установленным посредством его.

Ответа нет.

9. В заключение я высказал требование, чтобы эта пропорциональность была доказана. Я говорил: "Пусть мой критик установит ту истину, что между причиной и следствием существует пропорциональность, посредством процесса, нигде не предполагающего, что если единица силы производит известную единицу следствия, то две единицы подобной силы произведут две единицы такого следствия".

Ответа нет.

Таким образом, так как по всем этим существенным пунктам трое моих оппонентов-математиков не дают никакого ответа, то этим самым они доставляют мне повод обратить их приговор против них же самих. Они отвлекали внимание читателей от главных вопросов и направляли его путем спора на побочные. Основные вопросы ими обходились, а новые, подчиненного порядка, возбуждались.

Какой же вывод можно сделать из всего этого? Да только такой, что тот, кто в силах напасть на центральную позицию своего противника, не станет растрачивать свои силы на мелкие аванпостные стычки. Если он отказывается от нападения на самую крепость, то, значит, он видит, что она неприступна.

Если я взял на себя труд отвечать на критику и отражать неправильные истолкования своих воззрений, то сделал это потому, что нападение на частную доктрину, которую я защищаю, является отчасти нападением и на конечную доктрину, лежащую в основе дедуктивной части Основных начал, - на доктрину, утверждающую, что количество существования (бытия) вообще неизменно. Я согласен с В. Гамильтоном, что сознание необходимости причинности вытекает из невозможности постигнуть возрастание или уменьшение совокупности бытия. Пропорциональность между причиной и следствием есть вывод, отрицание которого предполагает утверждение, что некоторое количество причины может исчезнуть без результата или некоторое количество следствия может возникнуть без причины. Я настаиваю на априорном характере второго закона движения в той абстрактной форме, в которой он выражается, просто потому, что это также есть вывод, хотя и несколько более отдаленный, из той же самой конечной истины. И единственное основание, заставляющее меня настаивать на значении этих интуиции, заключается в том, что, согласно эволюционной гипотезе, безусловное единообразие в вещах производит безусловное единообразие в мыслях и что основные мысли более представляют собою бесконечно обширные накопления опытности, чем результаты наблюдений, опытов и мыслительных процессов какой-либо единичной жизни.

XVI

ПО ПОВОДУ ОБЪЯСНЕНИЙ ПРОФЕССОРА ГРИНА

(Из "Contemporary Review" за февраль 1881 г. ) { Я не стал бы перепечатывать настоящую статью, если бы не последовала перепечатка той статьи, на которую она служит ответом. Но как скоро м-р Нетльшип вздумал увековечить в своем издании беззастенчивую критику проф. Грина, - я счел себя обязанным сделать то же самое с теми страницами, которые посвящены были мною разоблачениям беззастенчивости последнего.}

Метафизический спор, даже в самом лучшем случае, бывает весьма скучен; но он становится особенно неприятным тогда, когда вызывает возражение за возражениями. Поэтому я чувствую некоторую нерешимость, представляя вниманию читателей "Contemporary", (хотя бы даже только таких, которые интересуются метафизическими вопросами) несколько замечаний касательно рецензии проф. Грина, ответа на нее м-ра Ходжсона и последующих объяснений проф. Грина; но мне кажется, что я едва ли был бы вправе оставить все это без внимания и ничего не сказать в оправдание взглядов, оспариваемых проф. Грином, или, вернее, в опровержение доводов, приводимых им против них.

Когда появились обе статьи проф. Грина, я не хотел было отвечать на них, не желая создавать себе лишние помехи для работ, так как, с одной стороны, полагал, что едва ли многие заинтересуются нашим спором, а с другой стороны, был уверен, что почти всякий, кто стал бы читать статьи проф. Грина, вполне сумел бы, благодаря знакомству с моими Основаниями психологии, оценить, как превратно он излагает мои взгляды и как несостоятельны его возражения на них. Однако я принужден сознаться, что такое убеждение мое было весьма ошибочным; опыт показал мне, что читатель обыкновенно предполагает правильной передачу критиком рассуждений автора - и редко дает себе труд проверить, насколько смысл, придаваемый критиком цитируемому им отрывку, согласуется с тем смыслом, какой имеет этот отрывок в связи с остальным текстом. Да кроме того, мне не следовало забывать, что при отсутствии ответа на возражение возникает обыкновенно предположение, что критик прав и что вовсе не обремененность занятиями, а лишь бессилие заставляют автора воздержаться от ответа. Поэтому мне нечего было удивляться, когда я из первых же строк статьи м-ра Ходжсона узнал, что критика проф. Грина была принята вообще весьма благосклонно. Я весьма обязан м-ру Ходжсону, что он выступил на защиту моих взглядов; а прочитав возражения проф. Грина, я даже думаю, что главные доводы м-ра Ходжсона должны вполне остаться в силе. Конечно, я не могу представить здесь разбор всего этого спора, шаг за шагом. Я предполагаю остановиться лишь на главных пунктах его.

В конце своего ответа проф. Грин отмечает "два недоразумения более общего характера, на которые он (м-р Ходж-сон) указывает ему (Грину) в начале своей статьи". Не признавая этого, проф. Грин пока откладывает свои возражения по означенному поводу, хотя я и не вижу, как он в данном случае мог бы доказать верность своих идей. Другие недоразумения, тоже общего характера, имеющие значение предварительных замечаний по отношению к его критике, могут быть здесь указаны и послужат, как я полагаю, одним из доказательств несостоятельности этой критики.

Так, проф. Грин приводит следующее место из Оснований психологии:

"Отношение между разделами, противополагаемыми, в виде антитезы, всей совокупности проявлений Непознаваемого, было для нас определенной, данной величиной. Вытекающие из нее выводы оказались бы весьма шаткими, если бы можно было доказать ложность или сомнительность самой этой величины. Если идеалисты правы, то вся теория эволюции есть не более как мечта".

Это место он комментирует так:

"У того, кто смиренно признает теорию эволюции верным выражением наших знаний о животной жизни, но кто в то же время считает себя идеалистом, это положение не может не вызвать некоторого смущения. Но, разобравшись в нем, он найдет, что, говоря здесь о теории эволюции, м-р Спенсер имеет в виду главным образом приложение этой теории к объяснению познания, - приложение, отнюдь не обязательное для того, кто признает названную теорию за теорию животной жизни" {"Contemporary Review" за декабрь 1877 г., стр. 35.}.

Отсюда следует, что проф. Грин понимает эволюцию лишь в том популярном смысле, в каком о ней говорится в "Происхождении видов". Между тем то понятие об эволюции, о котором идет речь в приведенной цитате, далеко не тождественно с ним, и это легко было бы понять проф. Грину, если бы он припомнил определение означенного понятия, данное мною в Основных началах.

Мысль, которую я имел в виду выразить в приведенной цитате, такова: если эволюция, как я ее понимаю, есть, при известных условиях, результат того универсального перераспределения вещества и движения, которое и ныне происходит, и всегда происходило во Вселенной, и если в течение тех ее фазисов, которые характеризуются как астрономический и геологический, предположить полное отсутствие жизни, а тем более сознания (в какой-либо известной нам форме), - то теория эволюции необходимо должна признать особый род бытия, независимый от того, который мы ныне именуем сознанием и предшествующий ему. Я и высказал, что, следовательно, теория эта представляется просто мечтой, если существуют лишь одни идеи, или если, как, кажется, думает проф. Грин, объект существует только по отношению к субъекту.

Насколько подобная общая точка зрения является для меня необходимой, как базис для моих психологических исследований, и насколько представляется ошибочной критика, игнорирующая это, станет ясно всякому, кто обратит внимание на то, что, отрешившись от указанного взгляда, я оказался бы глубоко непоследовательным, между тем как в обратном случае никакой непоследовательности не было бы. Проф. Грин говорит, что моя доктрина "приписывает объекту, который на самом деле без субъекта есть ничто, независимую реальность, и затем она предполагает, что объект постепенно придает субъекту известные качества, существование которых на самом деле необходимо обусловливается теми свойствами, которые, по предположению, должны их порождать" {"Contemporary Review" за декабрь 1877 г., стр. 37.}.

На это я скажу, что действительно, приписывая объекту "независимую реальность" и отрицая, что без субъекта он был "ничто", моя доктрина, хотя и совершенно несогласная со взглядами проф. Грина, вполне согласна сама с собою. Если бы проф. Грин правильно понял теорию преобразованного реализма (Основания психологии, п. 473), то он увидел бы, что, по моему мнению, качества субъекта и объекта, представляющиеся сознанию, являясь результатом кооперации объекта и субъекта, существуют лишь благодаря этой кооперации и, подобно всем производным, не похожи на своих производителей и что вместе с тем производители существуют ранее своих производных, ибо без них не могло бы быть последних. Столь же неосновательно и другое предварительное недоразумение, приводимое проф. Грином. Именно, он говорит: "Было бы весьма грустно подумать, что, по воззрениям м-ра Спенсера и м-ра Льюиса, отношение между сознанием и миром соответствует отношению между двумя предметами, находящимися один вне другого; но, по-видимому, они не совсем беспричастны к подобным грубым представлениям" и т. д.

Но так как я совершенно сознательно соглашаюсь с тем взглядом (и даже изложил его во всей полноте), который проф. Грин не решается мне приписать, потому что было бы "грустно подумать", что я разделяю такое "грубое представление", ибо взгляд этот во всем согласуется с доктриной о психологической эволюции, как я ее изложил, - то я удивляюсь, как можно было предположить, будто я держусь иных воззрений. Принимая по внимание, что II, III и IV части Оснований психологии заняты изложением эволюции духа, как результата взаимодействия между организмом и средой, а также что во всех содержащихся в V части разъяснениях (аналитических вместо синтетических) постоянно предполагается, что мир обнимает собою организм, а организм заключается в мире, - я не могу себе представить более странного предположения, чем то, что будто я не признаю, чтобы отношение между сознанием и миром было отношением заключенности одного в другом. Я знаю, что проф. Грин не считает меня за последовательного мыслителя; но я едва ли мог ожидать, что он припишет мне такую крайнюю непоследовательность, как отрицание в VI части того основного принципа, которого я держался в предшествующих частях, и принятие, взамен его, иного принципа. И тем менее мог я ожидать, чтобы мне была приписана подобная крайняя непоследовательность, что во всей VI части это самое положение везде молчаливо подразумевается, как составная часть того реалистического учения, изложением и обоснованием которого я так занимаюсь. Однако как бы то ни было, но всего важнее здесь то, что если проф. Грину "грустно верить", будто я держусь означенного воззрения, и он колеблется приписать мне "такое грубое представление", то отсюда надо заключить, что его аргументация направлена против какого-то другого мнения, которое, как он полагает, я разделяю. Но тогда необходимо признать одно из двух следующих заключений: либо его критика, направленная против этого иного мнения, которое он безусловно приписывает мне, основательна либо нет. Если он считает ее неосновательной в том предположении, что я действительно держусь этого приписываемого им мне взгляда, - то спор наш окончен. Если же он, исходя из того же предположения, считает ее основательной, то она должна быть неосновательной по отношению к тому абсолютно несходному взгляду, которого я держусь на самом деле; и в этом случае спор наш опять-таки должен быть признан оконченным. Если бы я мог тут и остановиться, то, как мне кажется, я вправе был бы сказать, что несостоятельность аргументации проф. Грина достаточно выяснена; но мне желательно еще отметить здесь, помимо этих общих недоразумений, ослабляющих силу аргументов проф. Грина, еще некоторые недоразумения частного характера. К моему великому удивлению, несмотря на самые подробные предварительные разъяснения, проф. Грин совершенно не понял моей исходной точки зрения при описании того синтеза опытов, против которого он особенно сильно возражает. В главах "Частичная дифференциация субъекта и объекта", "Полная дифференциации субъекта и объекта" и "Развитое представление об объекте" я попытался, как это видно из самых заглавий, наметить ход постепенного образования этой основной антитезы в развивающемся интеллекте. Мне казалось, да и теперь кажется, что для достижения большей последовательности необходимо сначала исключить из рассуждения не только все те факты, которые предполагаются известными относительно объективного бытия, но также и все те, которые предполагаются известными касательно субъективного бытия. В конце главы, предшествующей вышеназванным, равно как и в Основных началах, где этот процесс дифференциации изложен более кратко, я указал на всю трудность подобного исследования и особенно подробно выяснил это; я показал, что всякий раз, как мы пытаемся проследить тот путь, каким достигается распознание субъекта от объекта, мы неизбежно пользуемся способностями и понятиями, развившимися уже после момента дифференциации субъекта и объекта. Стараясь различить первые стадии этого процесса, мы вносим в наши рассуждения продукты конечных стадий его и никак не можем избавиться от этого. В Основных началах (п. 43) я обратил внимание читателя на то, что слова впечатления и идеи, термин ощущение, выражение состояния сознания предполагают, каждое в отдельности, обширную систему рассуждений, и если мы позволим себе признать их побочные значения, то мы в своих рассуждениях неизбежно впадаем в порочный круг. А в заключительной фразе главы, предшествующей вышеуказанным, я говорю:

"Хотя в каждом объяснительном примере мы должны безмолвно подразумевать некоторое внешнее бытие, а при каждой ссылке на состояния сознания подразумевать некоторое внутреннее бытие, которому присущи эти состояния, тем не менее и здесь, как ранее, мы должны систематически игнорировать эти подразумеваемые значения употребляемых слов. Я думал, что, имея перед глазами все эти предостережения, проф. Грин не впадает в заблуждение и не предположит в следующем затем рассуждении своем, что выражение "состояния сознания" употреблено мною в обычном смысле. Я полагал, что коль скоро в примечании, сделанном в начале этого исследования, я сослался на соответственное место в Основных началах, где выражение "проявления бытия" употреблено мною вместо "чувствований", "состояний сознания", как вызывающее против себя менее возражений, и коль скоро в этом примечании было ясно указано, что аргументация Психологии воспроизводит лишь в иной форме аргументацию Основных начал, - то он увидит, что выражению "состояния сознания", употребленному в этой главе, не следует придавать большего содержания, чем выражению "проявления бытия" { Если меня спросят, почему я употребил здесь выражение "состояния сознания", "чувствования" вместо "проявления бытия", хотя ранее предпочел последнее, то я отвечу, что сделал это лишь из желания соблюсти единство терминологии в этой и предшествующей главе, посвященной "Динамике сознания". В этой главе исследование сознания имеет целью установить принцип той последовательности, в какой возникают наши убеждения, для того чтобы подготовить таким образом рассмотрение вопроса о том, как этот принцип действует при образовании понятия о субъекте и объекте. Но в дальнейшем изложении предполагалось, что выражение "состояния сознания", подобно выражению "проявления бытия", употребляется лишь для обозначения той формы существования, какая могла возникнуть при условии неразвившейся еще восприимчивости и пока не существовало еще различия между ним и тем, что было вне его.}. Я думал, он поймет, что цель моя в этой главе заключалась в том, чтобы пассивно, не столько путем рассуждений, сколько путем наблюдений, подметить, как сами собою образуются проявления или состояния, яркие и слабые, причем я не имел намерения ни касаться их значения, ни разъяснять их смысла. И все-таки проф. Грин обвиняет меня в том, что я с самого уже начала умалил значение своего исследования внесением в употребленные мною там термины - продуктов развитого сознания {"Contemporary Review" за декабрь 1877г.}. Он доказывает, что мое деление "состояний сознания" или, как я называю их в другом месте, "проявлений бытия" на яркие и слабые несостоятельно уже само по себе, так как я включаю в разряд ярких и такие слабые проявления, которые потребны для того, чтобы из них составились восприятия в обыкновенном смысле слова. Так как, описывая все то, что я пассивно подметил, я между прочим говорю об отдаленном лесе, о волнах, лодках и т. п., то он на самом деле думает, что я тут разумею такие уже сложившиеся представления, по которым обыкновенно устанавливается самая классификация этих объектов. Но что мне было делать? Ведь не мог же я, в самом деле, говорить о том процессе, который желал описать, не употребляя никаких названий ни для предметов, ни для действий; я должен же был как-нибудь обозначить те разнообразные проявления, яркие и слабые, которые возникали в моей голове в описанных случаях; а ведь слова, их обозначающие, не могут не заключать в себе и всех своих прочих значений. Что оставалось мне делать, как не предупредить читателя, что все эти побочные значения ему следует игнорировать и что все его внимание должно было направлено исключительно на сами проявления, а не на те образы, которым они сами по себе соответствуют. На той ступени "частичной дифференциации", которая там описывается, я предполагаю себя не сознающим ни своей собственной индивидуальности, ни индивидуальности мира, как имеющего отдельное от меня существование; отсюда ясно следует, что то, что я называю "состоянием сознания", есть лишь общеупотребительное выражение, которое, однако, не может быть толкуемо в своем обыкновенном смысле, но которому должен быть придан тот характер и то значение, какие оно может иметь при отсутствии организованного опыта, способствующего обычному познанию предметов. Правда, извращая так смысл моих рассуждений в декабре, проф. Грин в марте, устами некоего воображаемого адвоката, дает истинное изложение моих взглядов { "Contemporary Review" за март 1878 г., стр. 753.}, но тем не менее он (проф. Грин) все же продолжает отрицать, что слова мои имели тот смысл, который им совершенно правильно придает упомянутый воображаемый адвокат, причем еще пользуется случаем заявить, что я употребляю выражение "состояния сознания" с целью придать "философский характер" тому, что иначе казалось бы "написанным уж слишком в стиле газетного фельетона" {"Contemporary Review" за март 1878 г., стр. 755.}. Но если бы он даже и признал теперь, что предполагаемый им смысл моих слов, который он хотя усматривает, но тем не менее отрицает, и есть именно правильный, - то и тогда его поправка все-таки не совсем удовлетворила бы меня, так как она появилась бы три месяца спустя после того, как он на основании собственных ошибочных толкований приписал мне разные нелепости".

Но самое серьезное значение, которое м-р Ходжсон делает проф. Грину и к которому я вполне присоединяюсь, состоит в том, что, по его словам, я считаю, будто бы объект образуется путем "агрегата ярких состояний сознания", тогда как совершенно очевидно, что я отождествляю объект с nexus'ом этого агрегата. В подтверждение своего мнения проф. Грин говорит:

"Если бы я позволил себе сказать, что, по убеждению м-ра Спенсера, объект есть не более как агрегат ярких состояний сознания, то обвинение м-ра Ходжсона, что я игнорирую некоторые места, где утверждается противное, имело бы свое основание".

Обратимся к фактам. Обсуждая отношение моей теории ко взглядам идеалистов и скептиков, проф. Грин предполагает, что Берклей и Юм обратились бы ко мне со следующими словами: "Вы ведь согласны со мной", - сказал бы мне Берклей, что, говоря о внешнем мире, мы говорим об известных, вполне определенных идеях, связанных между собою известным образом {"Contemporary Review" за декабрь 1877 г., стр. 44.}. И проф. Грин полагает, "что я безмолвно признаю правильным такое отождествление мира с идеями". Далее, Юма он заставляет так говорить мне: "Согласитесь со мной, что так называемый мир есть лишь ряд впечатлений { Там же, стр. 44.}, причем и в этом случае предполагает, что я молчаливо соглашусь с таким изложением моих взглядов, как совершенно правильным. Равным образом и в своей аргументации проф. Грин беспрестанно указывает или подразумевает, что, по моему убеждению, объект создается ярким агрегатом состояний сознания. В начале своей второй статьи {"Contemporary Review" за март 1878 г., стр. 745.} он говорит обо мне: "Он здесь (в Основаниях психологии) отождествляет объект с некоторым агрегатом ярких состояний сознания, который, как он доказывает, является независимым от другого агрегата, слагающегося из слабых состояний сознания и отождествляемого им с субъектом". И полагая, что этими словами он действительно излагает мои воззрения, он тем не менее утверждает, что вовсе не искажает меня, потому что, как он говорит {"Contemporary Review" за январь 1881 г., стр. 115.}, "едва ли найдется хотя бы одна страница в моей (проф. Грина) статье, где бы я не приводил ссылок, доказывающих убеждение м-ра Спенсера во внешнем и независимом существовании объекта, выраженное в самых разнообразных формах". Но что из того, если в этих ссылках обнаруживается вопиющее противоречие между внешним существованием и независимостью объекта, с одной стороны и понятием о нем как об агрегате ярких состояний сознания - с другой? Что из того, если он все время заставляет меня казаться абсолютно непоследовательным, упуская из виду то обстоятельство, что не самый агрегат ярких состояний понимается мною как объект, а связывающий их nexus? Приемы, применяемые проф. Грином в своих рассуждениях, можно показать на одном следующем небольшом примере. На стр. 40 его первой статьи мы находим следующие слова:

"Далее о разделении состояний сознания на два больших агрегата, яркий и слабый, говорится как о "дифференциации их на два противоположных бытия, которые мы называем субъектом и объектом". Если слова вообще имеют какое-нибудь значение, то м-р Спенсер, очевидно, отождествляет "объект" с агрегатом состояний сознания. Между тем в том месте, откуда проф. Грин взял эти слова и которое у него самого помещено внизу страницы, внимательный читатель заметит одно слово (опущенное проф. Грином в цитате, находящейся среди текста), совершенно изменяющее весь смысл этой цитаты. Именно, у меня говорится о результате не "дифференциации", а частичной дифференциации. Если, употребляя выражение проф. Грина, слова вообще имеют какое-нибудь значение, то и слова "частичная дифференциация" не могут иметь одинакового смысла со словами "полная дифференциация". Если "объект" образовался уже при этой частичной дифференциации, то чем же станет он, когда дифференциация завершится? Очевидно, "если слова имеют какое-нибудь значение" и если бы проф. Грин не опустил в своей цитате слово "частичная", то было бы ясно, что я агрегата ярких состояний никогда не выдавал за объект. Небольшой пример, приведенный здесь, может служить образцом тех приемов, какими пользуется проф. Грин в своих рассуждениях. Везде, в обеих своих статьях, он разбирает лишь отдельно выхваченные небольшие отрывки, причем обыкновенно придает им смысл, совершенно отличный от того, какой эти отрывки имеют в общей связи с остальным текстом.

С простодушием "незрелого студента" (с воззрениями которого проф. Грин сравнивает некоторые мои взгляды) я воображал, что если предметом обсуждения являются целых три последовательных главы, то нельзя предполагать, чтобы окончательные выводы были изложены в первой из них; но теперь, после данного мне профессором Грином урока, я впредь буду знать, что критик может оспаривать то, что очевидно еще неполно, как будто оно уже совершенно закончено, и может рассуждать, как о вполне развитом, о таком понятии, которое, как видно даже из заглавий соответственных глав, находится еще в зачаточном состоянии.

На этом я и покончу; если же воспоследует еще какой-нибудь ответ, то пусть он так и останется без возражений. Надо же, чтобы спор был наконец когда-нибудь закончен, или самое дело будет от этого проигрывать Я могу лишь пожелать одного- пусть лучше читатель сам вдастся в истолкование моих взглядов, чем принимать на веру, без надлежащей проверки, всякие представляемые ему разъяснения их".

Postscriptum. Из заметки, приложенной м-ром Нетльшипом к новому изданию статей проф. Грина, видно, что после появления предыдущих страниц в печати проф. Грин писал издателю "Contemporary Review": "Я по совести не могу ничего взять назад из того, что мною было написано ранее; но в моей статье есть некоторые выражения, о которых я очень сожалею, так как они могут подать повод к обвинению меня в недостатке личного уважения к м-ру Спенсеру По основаниям, в достаточной степени выясненным в моем ответе м-ру Ходжсону, я не могу признать себя виновным в превратном изложении того, что говорит м-р Спенсер; но, перечитав впоследствии хладнокровно мою первую статью, я нашел, что позволил себе, в пылу полемики, употребить в ней некоторые выражения, не совсем уместные, - особенно со стороны неизвестного писателя (хотя бы даже и "профессора"), нападающего на маститого философа. Делаю это признание исключительно ради собственного удовлетворения, а никак не под впечатлением того, чтобы это могло как-нибудь касаться м-ра Спенсера".

Возможно что кое-кто из единомышленников проф. Грина и спросит, каким образом - после того, как он заявил, что по совести не может ничего взять назад и что не повинен в превратном изложении моих взглядов, - я могу называть его критику беззастенчивой. Отвечу, со своей стороны, что критик, который упорствует в повторении, того что по самому виду своему является непорядочным, и затем утверждает, что по совести не может поступить иначе, еще не доказывает этим своей порядочности а скорее на оборот. Кто в своей цитате обдуманно пропускает слово "частичный" и трактует затем как полное то, что заведомо является неполным; кто, имея дело с рассуждением, обнимающим три главы, считается только с первой из них; кто продолжает упорствовать в своих мнениях, после того как ему указано на последовательные искажения, допущенные им в своем изложении; - тот, если не заведомо бесчестен, то, во всяком случае, лишен способности отличать при споре правильное от неправильного. Единственное еще одно возможное предположение приходит мне в голову: не являются ли подобные приемы естественным следствием той философии, которой придерживается мой критик? Конечно, если бытие и небытие - одно и то же, то точная передача и извращение также, пожалуй, одно и то же.

Прибавлю, что есть любопытное сродство между идеями, лежащими в основе вышеприведенного письма, и теми чувствами, которые высказываются в нем. Так, проф. Грин говорит, что приносит извинение в неуместности своих слов исключительно ради "собственного удовлетворения". Его совесть не успокаивается изъявлением сожаления, что его неуместные слова были многими прочитаны, не выражает он своего сожаления и мне, против которого эти слова были направлены; он изъявляет свое сожаление издателю "Contemporary Review"! Значит, по его мнению, обида, нанесенная публично известному А, может быть вполне смыта извинением, принесенным частным образом перед В! Это скорее гегелианский образ мышления; или, вернее, тут гегелианский образ чувствования совпадает с гегелианским же образом мышления.

Конец второго тома Опытов