Орбита жизни

В объятиях невесомости. — Голоса отчизны. — Земля с космической высоты. — Планета приникла к приемникам. — Репортеры за работой. — Саратовские будни. — Человек обретает крылья. — Новая ступенька. — «Только бы меня приняли!..»

1

Космический корабль «Восток», медленно вращаясь вокруг своей оси, начал свободный полет по орбите…

«Невесомость, так вот она какая! Это очень приятно, когда невесомость!..» Юрий берет блокнот — и не ощущает его веса. Он не чувствует веса тела. Поднимает руку, и она повисает в воздухе; шевелит ногой, и движение дается ему удивительно легко, почти неощутимо… Прав Циолковский! После перегрузок невесомость — словно подарок: ощущаешь несказанное блаженство, радость, легкость во всем теле. «Эйфория!» — вспомнил Юрий медицинский термин и улыбнулся. Но вот в наушниках звучит отчетливый голос Земли.

— Я — «Заря». Передали сообщение о запуске. Как самочувствие? Приступайте к выполнению программы!

— Ясно! Передали сообщение. Вас понял! Приступаю к выполнению программы.

Еще несколько секунд Юрий привыкает к новому состоянию, старается запомнить все, даже самые мельчайшие и почти неуловимые ощущения. «Будут спрашивать — придется все вспоминать».

Юрий ослабляет привязные ремни и чувствует, что всплывает вверх: достаточно слегка оттолкнуться от кресла. «Интересно!» — подумал он. И тут же заметил, что капли воды, видно вылившиеся из мундштука для питья, прозрачными шариками парят в воздухе, вращаясь, как маленькие хрустальные бусинки. Опустившись на пористые белые стенки кабины, они прилипают к поролону, словно роса, которая утром выпадает на тугие лепестки цветов…

— Что видите, как выглядит сверху Земля? — спрашивает руководитель полета.

— Почти как в реактивном самолете, только высота чувствуется больше. Заметна шарообразная форма горизонта. Все видно хорошо…

Он слышит голос одного из космонавтов.

— Юра, как самочувствие? Врачи волнуются.

Юрий мгновенно узнает знакомый голос и кричит:

— Привет блондину! Передай врачам — состояние отличное! Волноваться нечего.

Как ему хочется поговорить с далеким другом, но нельзя. Строгий регламент заставляет его работать. Он записывает в бортжурнале: «Самочувствие хорошее. Ощущаю невесомость. Приступаю к работе. Машина в порядке». Кладет карандаш на блокнот и повертывается к магнитофону. А через секунду карандаша уже нет на месте — «уплыл» куда-то. По привычке Юрий наклоняется вниз, «к полу», но там карандаша нет. Поднимает глаза к «потолку» и видит, что карандаш «плавает» над его головой. Сняв перчатки, плавным движением, каким в воде ловят рыбешку, Юрий пытается схватить его, но мешают ремни. «Ладно, потом!» — думает Юрий и, включив магнитофон, записывает на пленку свои впечатления: ученым будет интересно узнать, не изменился ли его почерк и голос при перегрузках и в состоянии невесомости.

В кабине разлит ровный неяркий свет лампы. Она освещает белые мягкие стенки, пульт пилота, приборную доску. На ней посредине — синий глобус, по которому ползет белый круг с перекрестьем. Юрий переключает тумблер вниз, и перекрестье останавливается над точкой Земли, где пролетает корабль. Юрий докладывает координаты.

Можно сверить показания приборов с визуальным наблюдением.

Юрий нажимает тумблер рядом с оптическим ориентатором. Поворачивается защитная шторка. Теперь нужно включить светофильтр.

— Так вот она какая, Земля с высоты в триста километров!

Никогда еще ни один человек не рассматривал планету с такой высоты. С удивлением он глядит на родную голубовато-зеленую Землю. Ясно видны горы и долины. На севере — снега, а южнее — квадраты вспаханных полей. «Вижу большие квадраты полей. Наверное, целина — миллион на миллион! Отличные квадраты!» — записывает он на пленку. Земля, как на рельефной карте, только краски совсем другие. То голубоватые, то бурые, то сине-зеленые, то красные… «Резко, как на картинах Рериха», — отмечает Юрий.

Видна тайга, береговая черта, острова. У горизонта Землю одевает прозрачная лазоревая дымка атмосферы. Она кажется очень тонкой, и облака отчетливо видны. Местами — словно хлопки разрывов, а чаще — будто белоснежная плотная вата. В разрывах облаков, как с самолета, — озаренная солнцем Земля. Солнце здесь намного ярче!

Юрий сообщает:

— Полет продолжается хорошо. Наблюдаю Землю. Видимость хорошая. Видеть можно все.

Взгляд его скользит по едва выпуклому краю гигантского глобуса, который медленно вращается под ним. Поднимается к небу. Юрий ошеломлен. Он знал, что в космосе небо совершенно черное, но он не ожидал увидеть его таким. Бархатное, удивительно чистое и совершенно без перспективы. И вместе с тем абсолютно черное. А какой плавный переход от тоненького голубого пояска земной атмосферы через синее, фиолетовое к этой вечной космической черноте! Ярко, не мигая, горят белые звезды. Иногда они красноватые, иногда голубые, но они совсем рядом. Они не кажутся такими далекими…

Взгляд его снова падает на Землю. Под ним зеленовато-синий океан. В стороне угадывается Япония. Над ней — тень от облаков. Юрий ловит себя на мысли, что над океаном лететь неприятно. Почему-то думает о радиации. Как быстро мчит его корабль-спутник!

— Впрочем, хватит эмоций, — говорит себе Юрий, — нужно работать.

Обо всем позаботились конструкторы. Перед полетом Юрий получил бортжурнал корабля «Восток» — небольшой, размером с блокнот-планшет. Белые пластмассовые пластинки, заключенные в металлические рамочки, были его страницами. На этих пластинках очень удобно писать мягким простым карандашом. Зная о том, что в полете будет мало времени на размышления, Юрий заранее на обратной стороне каждой пластинки записал для себя вопросы, на которые нужно будет ответить в полете. Ученым было необходимо узнать, можно ли определить направление движения в полете, ощутимо ли вращение корабля, что и как видно чепез иллюминаторы… Поэтому Юрий разграфил пластинки и слева пометил: «Напр. движ.», «Вращение», «Напр. движ. над морем», «Земля», «Небо», «Горизонт», «Разл. предметы», «Ориент. в тени» и т. д.

И вот теперь бортжурнал исправно заполнялся записями.

Он слышит голос Земли:

— Можно ли определить направление движения?

Юрий глядит во «Взор» — стрелки на оптическом ориентаторе точно указывают направление полета. Достаточно их совместить с земными ориентирами, и все ясно.

— Можно! — отвечает на ключе Юрий.

— Как видно Землю?

— Хорошо.

— Море и берег?

— Отлично видно, — выстукивает на ключе Юрий, а затем начинает по радио деловито вести репортаж обо всем, что замечает и чувствует.

Земля не прерывает его, лишь изредка уточняет вопросами.

Тем временем корабль входит в тень планеты. Под ним ночь. Тьма наступила резко, почти неожиданно.

Юрий заносит на страничку бортжурнала: «Вошел в тень Земли. В иллюминаторе ничего не видно».

«Созвездия те же самые, нового ничего не придумаешь! — улыбается Гагарин. — Где звезды — там небо, где ничего не видно — там Земля. Иду над океаном. Сияния больших городов не вижу!»

Юрию очень хотелось посмотреть на Луну. Он ищет ее глазами то в одном иллюминаторе, то в другом и не находит. «Ладно, не беда! Посмотрим в следующий раз!

Странно. Я снова попал в 11 апреля, в прошлую ночь! Чудеса!»

Но вот перед его мысленным взором проходят те, кто создал эту почти фантастическую ракету и этот удивительный корабль. Теплая волна подступает к сердцу. «Надо будет съездить на завод, поблагодарить весь коллектив». Эта мысль промелькнула мгновенно и сменилась другой: «Бортжурнал! Время записывать».

Юрий взглянул на часы и записал в бортжурнале: «9.42. В тени. Самочувствие хорошее. Слышу «Амурские волны». Связи с Землей нет. Слышу поз.».

А на обратной, разграфленной стороне пластинки появились новые пометки:

«Земля — хорошо.

Небо — черное.

Горизонт — хорошо…»

Он снова зовет Землю.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Все идет хорошо. Как самочувствие? Отличное самочувствие! Параметры кабины: температура 21°, влажность — 55 %, кислорода — 21 %, углекислый газ в норме. Регенерация работает нормально. Показания бортовых приборов…

2

Космический корабль «Восток» летел навстречу солнцу… А в это время вся планета приникла к приемникам. Мир, потрясенный, взволнованный, следил за ходом величайшего в истории эксперимента.

«Человек в космосе!» — это известие прервало на полуслове радиопередачи и обычные сообщения телеграфных агентств. «Советы запустили человека! В космосе — Юрий Гагарин!»

В эти минуты будничную Москву трудно узнать: Москва стала празднично-бурливой. Половодье людских чувств выплеснулось на улицы и площади. Машины останавливаются на перекрестках возле уличных репродукторов, которые транслируют первую программу московского радио. Замерли автобусы и такси.

В первые минуты после сообщения ТАСС люди еще не могут осмыслить величия всего произошедшего, поэтому, когда корреспондент, отъехав на километр от радиодома, протягивает микрофон людям, окружившим машину со всех сторон, чтобы послушать очередное сообщение ТАСС, они не могут произнести ничего, кроме односложных фраз, выражающих высшую степень восхищения:

— Удивительно! Просто удивительно!

— В космосе наш, советский человек. Слава ему!

— Потрясающе!

Кассеты магнитофона медленно вращаются, и столь же медленно люди приходят в себя. А придя в себя, начинают интервьюировать корреспондента:

— Вы его не знаете?

— По телевидению не покажут портрет?

— Сколько ему лет, он не москвич?

По совести говоря, корреспонденту не очень хочется отвечать на вопросы — он спешит в аппаратную, чтобы быстрее смонтировать эти первые немногословные записи.

На пятом этаже десятиэтажного Дома радио, что возвышается позади станции метро «Новокузнецкая», творится такое, чего еще никогда не знал этот дом. Едва выходит из студии Юрий Левитан, все бросаются его обнимать, словно он вышел из космоса, а не из студии. Выплеснув радость, те, кто еще не слышал подробностей, начинают спрашивать: «Как там ваш тезка?» Услышав неопределенный ответ, толпа разбегается по аппаратным. А в студии уже входят ученые и комментаторы, чтобы в интервалах между сообщениями ТАСС успеть записать на пленку отклики и комментарии.

В редакции «Последних известий» творится что-то невообразимое: здесь верстают первые срочные выпуски. Рядом — неистово стучат телетайпы, передавая отклики из всех стран мира. Взбудораженные корреспонденты лихорадочно диктуют машинисткам страницу за страницей, и курьеры буквально вырывают их из машинок. То же самое происходит с лентами телетайпов.

Во всех комнатах, особенно там, где сидят стенографистки корреспондентской сети, непрерывно раздаются телефонные звонки. Корреспонденты сообщают, как встречено первое известие о запуске корабля-спутника «Восток» в разных городах и селах страны, передают тексты интервью с известными людьми нашей Родины и гостями из-за рубежа. Вороха телеграмм с коротким адресом «Москва, Радио» ложатся на стол заместителя главного редактора «Последних известий». Он запускает руки в этот ворох, вытаскивает наугад телеграмму и, прочитав ее, разводит руками: «Опять то же самое: «восхищены, гордимся, желаем успешного приземления». Комментаторы разбирают отклики из-за рубежа. Их очень много.

В редакции все время звонят телефоны. Местные корреспонденты просят заказать каналы, чтобы передать записи первых репортажей и выступлений. А группы московских репортеров уже разъехались в разные концы страны, в места, связанные с жизнью Гагарина.

В аппаратных и операторы, и сами корреспонденты монтируют репортажи. Коричневая змейка пленки стремительно сползает с перегретых магнитофонов, пленку никто не поднимает, не сматывает, как положено, на бобышку: некогда!

Отрывисто звучит команда: «Стоп!» Молнией сверкают в руках оператора ножницы, и ворох восторженных человеческих голосов, не вошедших в передачу, попирается ногами, а отмонтированные куски, наскоро склеенные, даже не переписанные на новую пленку, оператор бегом тащит на «выпуск». Порою в эфире уже звучит начало передачи, а ее окончание — второй ролик — еще «дорезается» на аппарате в монтажной. Все это напоминает вавилонское столпотворение.

Забыв о восьми лифтах, люди мчатся вверх по лестницам и вниз, к машинам, которые то и дело останавливаются у подъезда. Из машин, придерживая рукой портативные магнитофоны «Репортер», выскакивают корреспонденты и, даже не сняв пальто, мчатся в аппаратные. Все торопятся рассказать миллионам радиослушателей новости, передать в эфир голоса тех, кто лично знаком с пилотом-космонавтом…

В секторе выпуска «владыки эфира» ищут «окна» между выпусками «Последних известий» и концертами, чтобы дать выступления ученых, которые готовит отдел науки.

И даже в просторном кабинете председателя Государственного комитета по радиовещанию и телевидению — необычное оживление. Здесь все время вспыхивают короткие совещания, напоминающие оперативные летучки, решаются все вопросы, связанные с последующими программами передач: работает космический штаб радио.

Но вот по коридору, на ходу просматривая текст, пробегает диктор и, хлопнув двумя дверьми, закрывается в студии. Над дверью вспыхивает зеленый транспарант: «Микрофон включен!», а у входа белый: «Тише! Идет передача!»

Через мгновение в эфире раздается спокойный уверенный голос:

Это короткое сообщение повторяется трижды, затем снова звучит музыка.

…В последнее время во всем мире мало кто сомневался в том, что именно советский человек первым полетит в космос. Более того, каждый, кто вдумчиво следил за успехами нашей страны, понимал, почему это было исторически неизбежно.

Хорошо сказал об этом известный писатель коммунист Назым Хикмет:

Сказанные Хикметом слова «сын рабочего Путиловского завода» оказались почти пророческими: первый в мире космонавт Ю. А. Гагарин не сын, но внук путиловца.

3

Как же дальше складывалась его жизнь, по каким ступенькам поднимался он на орбиту подвига?

В Саратове с небольшой привокзальной площади все трое ребят вместе с преподавателем первым делом поехали на трамвае смотреть Волгу. Ранняя осень чуть тронула желтизной листья на тополях и березах. В воздухе носились паутинки, трава казалась желтоватой и жесткой, как осока. В городе было пыльно, и всем очень захотелось искупаться.

Пристани тянулись вдоль всего берега. Неуклюжие дебаркадеры стояли у пляжа и набережной. Далеко в стороне был виден большой железнодорожный мост и дамба, протянувшаяся чуть ли не до середины реки. Было видно, как по мосту беззвучно спешат поезда.

С набережной открывался вид на широкий плес, залитый солнцем и сверкающий, словно рыба чешуей, множеством серебряных бликов. Серые баржи и коричневые плоты стояли на рейде, мимо них, неторопливо шлепая плицами колес, проплывали рыжие буксиры и белые пассажирские пароходы.

У берега мутная вода несла радужные пятна нефти и щепки, пропитанные мазутом. Чайки, стремительно разрезая воздух, стайками садились прямо на воду или, едва коснувшись ее, взлетали вверх.

От всей этой невиданной картины веяло таким простором, такой широтой, что Юрий почувствовал необычный прилив бодрости. А Саша Чугунов и Тимофей Петушков, казалось, были подавлены величием реки. Они даже не сразу сообразили, в какую сторону несет она свои воды, таким торжественным спокойствием веяло от Волги.

— А ты смотри, Чугун, вон на ту палку и на лодку. Видишь, палка уходит направо. Вот туда и течет Волга.

— А Ульяновск выше будет или ниже по реке?

Юрий понял, к чему этот вопрос. Задумался. Действительно, сколько раз, должно быть, смотрел на эту реку тот человек, который когда-то был таким же мальчишкой, как они!.. А стал великим вождем народа, вождем революции, которая преобразила весь мир…

— Выше! Географию надо изучать! — деловито ответил Тимофей, и они заговорили совсем о другом. О рыбе, которой, должно быть, очень туго приходится от мазута и нефти; о пароходах; о том, что уже не худо бы искупаться. Ведь для этого вроде и ехали с вокзала.

В стороне от пристаней нашли лодочника, который быстро перевез их на длинный остров, заманчиво золотившийся песком и густо зеленевший. Разделись — и бултых…

Накупались всласть. Помылись с мылом, полежали на солнце.

Ребята уже хотели уходить, как увидели летящий откуда-то из-за Волги самолет. Он серебряной стрелой мелькнул над островами и круто пошел вверх, оставляя позади белый след.

— Не плохо бы слетать, — мечтательно заметил Саша, — глянуть сверху на землю, какая она есть…

— Вообще-то дело хорошее, — заметил Тимофей. — Я, честно говоря, пошел бы в летчики. Только как туда записываются — вот бы узнать!

— Ладно, пора, ребята. Пошли! — решительно сказал воспитатель и встал, отряхнув песок.

Этот разговор напомнил Юрию полузабытый эпизод, о котором ему очень захотелось именно сейчас рассказать друзьям.

— Дело было во время войны. В самом начале, — заговорил Гагарин. — Между прочим, тогда-то я первый раз и увидел самолет. Глядим, летят два наших ястребка низко-низко над землей. Один подбит и, видать, еле дотянул до своих. Смотрю, он весь в дыму и падает совсем близко. У нас там болотце такое на лугах. Мы туда. Когда подбежали, видим: самолет уже сел, при посадке он вроде переломился, а летчик, видно, спрыгнул над самой землей, потому что он целый, невредимый ходит вокруг обломков. А другой самолет покружился и пошел на посадку. Ну, мы подбежали, спрашиваем, может, помочь нужно, а летчики молчат и рассматривают целый самолет. И его тоже сильно покалечило. Фюзеляж и крылья все в пробоинах. Ну, буквально изрешечены пулями и осколками. Мы тихонько подошли поближе. Стоим, смотрим. Летчики, видать, злые. Понятно: такое дело… Они осматривают и ощупывают самолет, о чем-то тихо разговаривают. Один из пилотов расстегнул кожаную куртку, и мы увидели на его груди ордена. Честно скажу, это были первые ордена, которые я когда-нибудь видел. В общем я понял тогда; какой ценой люди их добывают.

Ну, мы подошли поближе и тоже смотрим на самолет. А летчики нам говорят: мол, давайте сюда, не кусаемся! Мы подошли.

Один летчик говорит:

«Деревня здесь близко. Может, сходим, переночуем?»

«Нет, оставлять машину никак нельзя, прифронтовая полоса, — говорит другой. И добавляет: — Вот что, пацаны, бегите в лес, тащите дровишек, разведем костер. — А сам достал из самолета консервы и сухари. — Давайте, закусим! Чай, тоже проголодались?»

Принесли мы сучьев, прямо там же на лугу, в стороне от самолета, разложили костер, закусили. Пилоты рассказывали о боях, о том, что пока у фашистов самолеты быстроходнее, и поэтому нашим очень трудно приходится в бою, но дело это временное: скоро придет новая техника, и тогда мы им дадим жару!

Ту ночь я запомнил на всю жизнь. Рядом самолеты, около них — летчики. Они говорили о том, что фашистские войска прорвали фронт, рассказывали о последнем бое, обсуждали свои промахи и удачи. Мы тихо сидели и слушали. А я думал о том, как один из них не бросил в беде товарища и сел на болоте.

В общем мы так и не ушли домой. До самого рассвета просидели на лугу. А утром летчики улетели на том самолете, который был цел.

Юрий ничего не смог больше добавить к своему рассказу…

Новый город увлек ребят. И надо же было такому случиться, чтобы именно в тот день на одной из улиц им попалось здание с надписью: «Саратовский аэроклуб областного совета ДОСААФ».

Юрий замедлил шаг и кивнул на вывеску:

— Вот бы куда попасть, братцы! Не знаю, как вы, а я бы от счастья был на седьмом небе.

— Успеешь еще и на седьмое! Пока мал еще! — весело отозвался Тимофей.

— Хорошо бы… — неопределенно ответил Гагарин, и лицо его почему-то погрустнело.

Техникум нашли без особого труда. Вместе со своими друзьями Юрий тут же в канцелярии написал заявление. Спешить было некуда, и Юра старательно выводил каждую букву:

Он поставил точку, мгновение подумал, а потом добавил:

Юрий написал дату — 6.VII.51 г. И подписался: «ученик РУ-10 Гагарин».

Быстро сдали бумаги и отправились в общежитие на Мичуринскую улицу.

До начала занятий оставалось еще больше двух недель. Делать в техникуме было нечего, и ребята вместе со своим воспитателем каждый день после завтрака отправлялись на Волгу. Дни стояли теплые и солнечные. В такой день полежать на песке и поплавать в воде, теплой, как парное молоко, — одно удовольствие…

Ребята заплывали далеко, и у Владимира Алексеевича порою захватывало дух: неровен час, что случится… Потом он терпеливо объяснял своим питомцам, что в незнакомой реке от холода может свести ноги и тогда не выплывешь. Юрий виновато слушал и не спеша шел в воду.

— Чуть-чуть на волне покачаюсь и все… — говорил он и вновь заплывал почти на самую середину широкого плеса.

Остальные двое старались от него не отстать.

— Знаю я это «чуть-чуть»! А ну вылезай немедленно! — кричит воспитатель.

Юрий выходит на песок, приговаривая примирительно-спокойно:

— И что вы ругаетесь, Владимир Алексеевич! Мы — люди взрослые. Плавать умеем. А в Гжати, река у нас такая была, мы начинали купаться, как только лед сходил. И ничего, не сводило…

— «Ничего, ничего»! Там ты был дома, а тут я за вас, сорванцов, отвечаю! Больше не пойдешь!

— Ясно, — угрюмо отвечал Гагарин и молча зарывался в теплый песок…

Высоко в небе проносились куда-то за Волгу, за желтые пески и за синие луга, военные и гражданские самолеты. Юрий давно научился отличать одни от других. Его зоркие глаза отлично видели красные звезды на зеленых хвостах военных самолетов…

— Счастливые люди… Летают! Им сверху все, наверно, не так видно, как тут на земле, — мечтательно говорил он и думал: «Обязательно попытаюсь в аэроклуб. Только бы взяли…»

Особенную радость доставило мальчишкам катанье на катере. Воспитатель хоть и поругивал ребят порой за непослушание, все же решил их побаловать напоследок.

— Вот хочу ребятишек покатать, — сказал Владимир Алексеевич мотористу. — Покажи им класс и скорость!

Целый час разрезали они волжский плес вдоль и поперек. Потом катер остановился у противоположного берега. Мальчишки быстро окунулись и — снова в путь. Никогда Юрий еще не испытывал такого радостного чувства — мотор нес их словно на крыльях. Радуга праздничным ореолом светилась в мельчайших брызгах, которые едва заметны были над мощной пенистой волной, круто отбегавшей к корме.

Юрий с удовольствием взял бы руль, но разве моторист позволит!..

Они стремглав проносились мимо неторопливых пароходов, мимо неуклюжих караванов барж, преодолевающих течение, мимо плотов, а потом, круто развернувшись, ложились на обратный курс. Катер словно летел над водой, глухо ударяя днищем по волнам. А на поворотах у Юры просто захватывало дух. Было и азартно и весело. Он подставлял лицо влажному ветру и, сняв майку, махал ею над головой. Никому. Просто так, от счастья.

Гагарин любил машины, ему нравилось ездить, и в тот день он окончательно для себя решил, что непременно попытается поступить в аэроклуб. Казалось, он уже ощущал счастье самостоятельного свободного полета. Возможно, пока это ощущение больше напоминало игру, но оно было необычайно сильным.

4

До начала занятий оставалась еще примерно неделя, и тогда директор техникума дал всем троим, как, впрочем, и другим ребятам, кто уже успел приехать, производственную пробу. Юрию и его друзьям досталось задание — отлить фигурные решетки из чугуна.

— Поглядим, чему вас выучили в ремесленном, — строго добавил директор.

И хотя жалко было расставаться с Волгой, ребята охотно взялись за дело. Через неделю отличные решетки были сделаны.

Так состоялось их приобщение к настоящей работе: в ремесленном отливали шестеренки, колеса, а тут первое большое самостоятельное задание… И Юрий был доволен, что они справились.

А как только все они были зачислены в техникум, — новое боевое задание: ехать в колхоз на уборку урожая.

— Поедете километров за 80 от Саратова. Машины придут завтра с утра, — сказал директор.

«Ну что же, очень даже неплохо. Вроде разминки перед учебой», — подумал Юрий.

В колхозе они работали на току, возили зерно на элеватор в Екатериновку. Незаметно промчались две недели, похожие на летний отпуск. Юрию нравилось в деревне: все здесь напоминало ему о детстве…

Возвратившись в город, Юрий зашел в аэроклуб. Но вернулся в общежитие разочарованный: туда принимали только со средним образованием. «Ясно: даешь учебу!» — решил Юрий.

…Быстро летели дни.

Юрию, члену комсомольского бюро литейного отделения, приходилось немало часов тратить на общественные дела, а в свободное время ребята играли в баскетбол, бегали в кино и на стадион «Динамо», который помещался в конце улицы Сакко и Ванцетти, где был техникум. Баскетбол ему сразу очень понравился, хотя первое время не хватало проворства, да и рост был маловат… Но благодаря тренировкам он скоро начинает играть так успешно, что его назначают капитаном команды. А команда все чаще и чаще выходит победителем в городских соревнованиях среди коллективов техникумов.

Юрий упорно идет к главной цели. В техникуме он по-прежнему отличник. Упрямая восходящая прямая — вот линия его жизни. Но сердце его не грубеет. Он скучает по дому, по родным. С удивительной нежностью Юрий пишет матери:

Какая-то особая поэтичность, подсказанная сердцем, есть в этих словах, возможно навеянных романом А. Фадеева о бесстрашных молодогвардейцах. Это нетрудно понять: в техникуме Юрий много читает.

Ч. Диккенс и Л. Войнич, Б. Полевой и Г. Уэллс, Л. Толстой и Ж. Верн, М. Горький и Н. Островский появляются в его библиотечном формуляре.

Юрий словно одержим жаждой знаний. Если бы можно было за год проходить два-три курса, он бы прошел. И все же бывало и так, что уроки приходилось делать наскоро. Однажды Юрий небрежно написал изложение. Он надеялся его переписать. Но получилось по-другому.

Юрий был в этот день дежурным. Когда Нина Васильевна Рузанова вошла в класс, он вытянулся у доски и скомандовал:

— Встать! Товарищ преподаватель, учащиеся группы присутствуют на уроке литературы в полном составе. Дежурный по группе Гагарин.

— Хорошо, Гагарин, садитесь. Садитесь, ребята! Приготовьте домашние задания, — сказала Нина Васильевна и пошла по рядам.

Чем ближе подходила она к столу Юрия, тем больше ему становилось не по себе.

Конечно, ее наметанный взгляд сразу все заметил:

— Разве это план, Гагарин? Я вас не узнаю. И «не хватает» в данном случае пишется отдельно. А где «Заключение и выводы»?

Юрий чувствовал, как краска приливает к лицу. Он встал, опустив голову, и твердо сказал:

— Этого больше не повторится, Нина Васильевна! Работу переделаю.

И Юрий сдержал слово. Хотя, если говорить откровенно, больше всего Гагарин любил не литературу, а физику — науку конкретную и точную. В техникуме физику вел Николай Иванович Москвин, старик, которому было уже за восемьдесят.

Ребятам было известно, что Николай Иванович — автор нескольких научных работ, человек больших и разносторонних знаний. Поэтому ученики его слушались и уважали. Не удивительно, что физический кружок, который он вел, пользовался в техникуме особой популярностью. Занимался в этом кружке и Юрий.

Сохранился примечательный документ — докладная записка, написанная прямым, уверенным почерком преподавателя физики.

Благодарность в приказе Гагарину была вынесена. Этот приказ сохранился в архиве техникума.

Николай Иванович впервые пробудил в Гагарине интерес к астронавтике.

Возможно, поэтому читанная раньше небольшая, невзрачная на вид книжка К. Э. Циолковского «Вне земли», которую Юрий снова взял в библиотеке, чтобы подготовиться к докладу на кружке, сейчас вызвала лавину мыслей и вихрь чувств.

Чем больше Юрий вчитывался в простые, понятные фразы, написанные немного старомодным языком, тем больше открывался ему новый мир — мир космоса. Сперва он пропускал все, что непосредственно не относилось к теме его доклада — к ракетным двигателям, но потом книга его увлекла, и он возвратился к бегло просмотренным страницам и, уже не пропуская ни одной строки, внимательно прочитал всю книгу до конца.

Юрий подумал о том, что ракетные двигатели — это уже реальность. Он знал о реактивных минометах «катюшах», слышал о немецких ФАУ-2. Значит, можно создать и большие ракеты, которые понесут человека к другим мирам.

Чтобы получше познакомиться с заинтересовавшим его вопросом, он попросил в библиотеке все, что касалось темы космоса и ракет. Кроме еще двух книг Циолковского оказались лишь тоненькие брошюрки, в которых было много рассуждений, но мало конкретных данных о ракетах и двигателях. Юрий быстро выписывал все, что относилось к теме доклада: «Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях».

Читальный зал уже опустел, а Юрий все писал и писал в толстую тетрадь в клеенчатом переплете абзацы, которые он, читая, тихонько отчеркивал ногтем на полях:

Юрий перерисовал из брошюры схему реактивного двигателя, выполненную самим Циолковским. Он быстро понял принцип работы двигателя: выбрасывая газы, ракета с той же скоростью как бы отталкивается от них и устремляется вперед. Ей не нужно никакой опоры, никакой среды, чтобы скользить в пространстве, как самолет скользит по воздуху. Значит, все дело в двигателях: если удастся создать такие двигатели, которые дадут достаточное усилие, чтобы преодолеть тяготение Земли, то ракета может улететь очень далеко. Ведь в безвоздушном пространстве она не будет встречать сопротивления, и горючего можно будет почти не расходовать.

Эти азбучные истины были для Юрия цепью открытий. Он сам пришел к ним, познакомившись с популярной литературой. Кажется, все это просто и понятно. Но почему же тогда ему неизвестно о ракетах, которые бы летали к звездам?.. И снова возникал вопрос за вопросом. Циолковский пишет, что уже в XX веке могут стать возможными такие полеты. А может, уже где-нибудь строятся первые большие ракеты? Ведь есть же реактивные самолеты? Он сам видел однажды такой самолет, точнее, его след в голубом небе… Но самолет — это одно, а ракета — совсем другое…

Ворох беспокойных мыслей шевелился у него в голове, когда он дочитал работу Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Оказывается, ученый уже давно обосновал возможность овладения человеком всем околосолнечным пространством…

Его раздумья прервал голос библиотекарши:

— Гагарин, сдавайте книги.

Юрий взглянул на часы. Действительно, пора! Как быстро пролетел вечер!.. Сколько новых мыслей вызвали эти книги!

Свежий ночной вечер словно обернул его прохладной, влажной простыней. Над молчаливыми улицами желтыми шарами висели огни фонарей. Изредка по мокрому асфальту проносились машины, разбрызгивая воду. Издалека наплывал перезвон трамваев. Моросил мелкий дождь. Струйки падали Юрию на лицо и неприятно холодили кожу. Он зябко повел плечами и решительно зашагал в общежитие.

Вдруг совсем рядом, в проулке между домами, раздался хлопок выстрела, и воздух с шипением распорола белая ракета.

Юрий вздрогнул от неожиданности. Улыбнулся: «Ребята балуются!» И действительно, за угол стремительно промчались две щуплые мальчишеские фигурки.

А ракета, прочертив в мглистом небе параболический след, вспыхнула в высоте и, потрескивая и разбрызгивая искры, ярко загорелась мертвенно-белым, магниевым светом, озарив все вокруг. Стены, крыши домов, мостовая осветились холодным серебристо-зеленым сиянием. Тени быстро поползли вниз, расширились, и снова все стало серо-синим: ракета, словно рассыпавшись в воздухе, погасла.

Но Юрий по-прежнему стоял, подняв лицо вверх, где за пеленой облаков скорее угадывались, чем были видны далекие вечные звезды.

«Неужели верно, что к ним можно долететь? — Юрий впервые, вот так наяву, задумался об этом и улыбнулся: — Нереальная фантазия. Вот ведь была ракета и нет ракеты… А может, все-таки долетят?»

И назавтра и в последующие дни Юрий снова приходил в читальню. И чем больше читал он Циолковского, тем интереснее ему становилось.

Теперь Юрий выписывал и то, что прямо не относилось к теме его доклада. Он был захвачен множеством новых интересных мыслей великого ученого и хотел непременно все понять, а возможно, и запомнить.

Рука его устала сжимать карандаш, а он все писал и писал: очень интересно будет рассказать об этом на кружке! Ведь о многом ребята наверняка никогда еще не слышали! Статью ученого Юрий читал как увлекательный приключенческий роман и боялся пропустить что-нибудь самое интересное.

«А, кажется, начинается самое важное!» — подумал Юрий и вновь схватил карандаш, о котором совсем было забыл зачитавшись.

Юрий полностью переписал основные конструктивные принципы реактивного аппарата. И стал читать дальше.

Юрий дочитал статью до конца и задумался… То, что написано в самом конце работы, показывало сложность всей проблемы. Напрасно он думал, что большую ракету создать просто. Даже великий ученый говорит о тех неимоверных трудностях, которые ждут строителей «небесных кораблей»… «Ну, ничего, мы еще отольем отличный металл и для двигателей, и для рулей, и для корпуса ракет, — думает Юрий. — Надо непременно связать доклад с учебой, со специальностью», — твердо решил он.

Доклад на физико-техническом кружке всем понравился. Но для Юрия этот доклад имел особенный, одному ему понятный смысл: его все неотвязнее и все сильнее преследовала мысль о том, что пора начинать готовиться к службе неба — авиации. Встречая летчика, Юрий теперь улыбался и думал: «Подожди, дай срок, я тоже надену летную форму».

…Четвертый курс был трудным. Все чаще от книг и лекций учащиеся переходили к практическим делам. Техникум послал Гагарина сперва в Москву на завод имени Войкова, а потом в Ленинград на завод «Вулкан» проходить практику в литейных цехах.

Ленинград очень понравился Юре и его товарищам Петрунину и Балашову. И хотя погода в конце февраля и начале марта большей частью была мглистой и сырой, они все же успели за время практики неплохо осмотреть город. Город Ильича, с просторными проспектами, величавой Невой, многочисленными памятниками, поразил Юрия своей осанкой, спокойным величием и неповторимой красотой. В Ленинграде Юрий почувствовал себя взрослым, самостоятельным человеком. Практика на заводе «Вулкан» дала ему возможность по-настоящему ощутить свои силы.

А когда вернулись в Саратов, узнали важную новость.

Прибежал в общежитие Виктор Порохня и кричит:

— Ребя, в аэроклуб принимают четверокурсников!

В тот же день Юрий Гагарин, Виктор Порохня, Петр Семейкин, Иван Логвинов и Михаил Чекунов подали заявления в аэроклуб.

Было очень удобно: аэроклуб совсем близко от техникума и от общежития. Сколько раз потом бегал он сюда из общежития с улицы Мичурина, где за литой металлической оградой было голубое крыльцо с зеленой вывеской, где перед домом шелестел листвой маленький садик со скамейками под ясенями!.. Где так хорошо было готовиться к зачетам!.. И вот уже мелькнули розовые стены, полыхнули закатным золотом широкие окна, в которые смотрится расположенный напротив пединститут, заслонили угловые дома его общежитие, от которого прямехонько бежит дорога на Волгу. Направо вниз, потом налево, и вот он — аэроклуб. Этот старый особняк со стрельчатой башенкой и ветвистыми деревьями за каменной оградой, дом по Рабочей улице под номером 22, быстро стал ему родным. С пыльной, горячей улицы легко взбегал он на второй этаж, и сразу охватывало его привычное сдержанное волнение. Такое же, как позже и на аэродроме.

…Всю жизнь Гагарин брал на свои плечи двойную нагрузку. На последнем, самом трудном курсе техникума он подал заявление на отделение пилотов. Это было 26 октября 1954 г. 13 человек приказом № 82 были зачислены в Саратовский аэроклуб. Четвертым в этом списке стояло имя Юрия Гагарина.

5

И вот они в аэроклубе. Оказывается, путь в небо гораздо менее романтичен, чем это им думалось. Долгие беседы и теоретические занятия, учебники и инструкции, задачи и изучение материальной части…

Самый сложный раздел аэродинамики — характеристики силовых установок. Этот раздел большинству ребят, и особенно девчатам, давался с неимоверным трудом. Юрий же усвоил его за несколько часов. И преподаватель Петр Владимирович Соколов был очень доволен, когда Гагарин бойко, без запинки, рассказывал о мощности и ресурсе двигателей, о системах моторов.

Были у него дополнительные дела и в техникуме. Изо дня в день Юрий оставался в аудитории, чтобы помочь подготовиться к экзаменам одному из своих товарищей. В коридорах тихо, а из одного класса доносятся неторопливые голоса.

— Так что же, Котов, будем делать с этой теоремой? — наставительно спрашивал Юрий, невольно копируя преподавателя.

— Решать надо…

— Вот ты не спеша и сообрази, какое может быть доказательство, если прямая A пересекается в точке C…

Мастер производственного обучения Анатолий Иванович Ракчеев тихо прикрывал дверь аудитории. Он был спокоен за Котова: теперь-то он сдаст экзамен! Раз за дело взялся Гагарин — все будет в порядке. И Анатолий Иванович нисколько не удивился, когда Котов действительно успешно сдал экзамен.

Мастер хорошо помнил, как Гагарин взялся изготовить очень сложную деталь для сборочного участка мастерской и как по одной разметке, без специальных приспособлений, формовал ее. Только специалист знает, какое это нелегкое дело. Но Гагарин с ним успешно справился.

Между тем зима 1955 г. для Юрия была прежде всего «дипломной». Тема Гагарину досталась большая и сложная: «Разработка литейного цеха крупносерийного производства на 9 тысяч тонн литья в год». Причем мало было написать проект и вычертить чертежи. Предстояло также разработать и описать технологию изготовления деталей и методику производственного обучения в ремесленном училище по изготовлению этих деталей.

Хотя теперь большую часть дня Юрий проводил в библиотеке, вечером он все же отправлялся в аэроклуб. Юрий к этому привык еще раньше — в ремесленном. Он уже давно жил и учился «в две тяги», а иногда и в три-четыре: спорт и общественная работа всегда занимали немалую долю его времени.

Работа над дипломом увлекла Гагарина. Он больше и больше представлял себе проект, автором которого ему суждено стать.

Вот сердце литейного предприятия — плавильное отделение. Здесь установлены плавильные агрегаты, где шихта — чугунные чурки и металлолом — при температуре 1300—1500° превращается в жидкий металл.

Когда металл готов, его выливают в ковши, а затем в формы. Форма — это вместилище, полое внутри. Пустоту и заполняет расплавленный металл.

Всего несколько минут расплавленный металл заполняет форму, которую так долго готовил большой коллектив людей.

Отливка остыла — теперь «землю» выбивают, а деталь идет в обрубочное отделение. Здесь ее подвергают механической обработке: срезают шероховатости, швы. Получаются отходы металла. Только на этих отходах машиностроительные предприятия теряют миллионы рублей. Вот Юрий и думал: а нельзя ли применить точное литье под давлением, чтобы механическую обработку свести к минимуму? Он смотрел типовые проекты, считал, советовался с руководителями проекта…

Работа над дипломом постепенно входила в свое русло. Он уже прочитал всю необходимую литературу и сделал расчеты. Оставалось лишь выполнить чертежи. Но как раз в этот момент началась подготовка к полетам в аэроклубе…

Прежде чем курсанта допускали к полетам, он должен был прыгнуть с парашютом. Свободного времени было мало, а тут два раза подряд они впустую приезжали на аэродром!

— Погоды нет, ребята, и сегодня не будет, — говорил им Мартьянов, инструктор, который отвечал за летную подготовку. — Можете, конечно, подождать, но у меня такое впечатление, что сегодня надежды на погоду мало. Видите, ветерок. При таком ветре вам еще прыгать рано. Вам надо начинать при нормальных условиях.

Для приличия будущие летчики еще некоторое время сидели, ждали, хотя в душе многие были рады, что трудного и опасного испытания на этот раз не будет. Вяло перебрасывались шутками, а когда инструктор снова приходил, вскакивали с мест, но Мартьянов сообщал, что вылет окончательно отменен.

Оба раза Юрий уезжал с аэродрома злой и недовольный. «Прыгать — так бы уж сразу! А чего резину тянуть! И так трудно с дипломом, а тут еще эти пустые поездки!»

Только на третий раз аэродром встретил их хорошей погодой: утро было безоблачное и спокойное. В тот день вместе с ними на аэродром приехали девчата из другого техникума. Они и раньше, вероятно, уже встречались, но Юрий их не запомнил. А сейчас приметил. Да и трудно было не приметить. Бледные, перепуганные, с сонными лицами, они внушали чувство жалости. «Словно совы в зимнем лесу нахохлились», — подумал Юрий, глядя, как девушки неумело тащат ранцы с парашютами. «Неужели и у меня такой же вид?» — подумал он и пристроился к остальным курсантам, вставшим в шеренгу, чтобы выслушать последние советы инструктора.

— Ну как, страшно? — спросил Юрий крайнюю в строю русоволосую девушку с загорелым лицом.

— Конечно, страшно! — откровенно призналась она. — А ты что такой спокойный: прыгал, наверное, уже раз десять, на мастера спорта жмешь?..

— Да что ты, я тоже первый раз.

— Равняясь! Смирно!

Юрий вытянулся.

— Первый тренировочный прыжок с высоты 800 метров, — говорил инструктор, — вы выполняете для того, чтобы лучше усвоить то, что изучали на теоретических занятиях и чтобы получить право летать. Я понимаю ваше состояние. Сам волновался, когда первый раз прыгал. А потом привык. Так и вы привыкнете. Но раз собрались летать, надо научиться и прыгать. Ясно? В воздухе все может случиться, и тогда будет поздно овладевать парашютом. И сегодня мы проверим ваши волевые качества, посмотрим, на что вы годитесь. Взять парашюты!

Юрий поднял ранец и тут же почувствовал, что у него совершенно вылетело из головы, как затягивать карабины. Он попытался их застегнуть, но почему-то замки не закрывались. Он долго приноравливался, пока, наконец, ему не удалось их защелкнуть. Девушка со светлыми волосами и карими глазами смотрела на него, надеясь приладить лямки и карабины так же, как сделает это он, а когда увидела, что и у него это плохо получается, разочарованно сказала:

— Я и правда думала, что ты уже прыгал, а ты сам толком не умеешь… — Она улыбнулась и добавила: — Смотри, по-моему, я верно надела? Маленький, запасный — вперед, а основной — сзади.

— Верно! — живо отозвался Гагарин, и ему стало неловко за свои опасения и страхи. «Девчата боятся больше меня, а делают все как надо!»

Инструктор тщательно проверил заправку парашютов.

— К самолету! — скомандовал он, и все двинулись на летное поле.

Маленький ПО-2, пофыркивая прогретым мотором, стоял неподалеку. Мартьянов быстро поднялся на крыло и сел в кабину.

Самолет побежал по полосе, и вскоре над полем раскрылся кремовый купол парашюта инструктора.

Когда машина подрулила, наступила очередь курсантов.

— Гагарин!

— Я, — бойко ответил Юрий, и внутри у него словно что-то оторвалось.

— К самолету!

Все было впервые — и полет и предстоящий прыжок. Сперва Юрия оглушил рев мотора и свист ветра. Потом он стал думать о том, как ему, должно быть, будет трудно оторваться от самолета. «А вдруг не раскроется парашют или закружится голова?.. Одно мокрое место останется!» — думал Юрий, пока машина набирала высоту. Временами ее встряхивало в воздушных потоках, и Юрий инстинктивно хватался за высокий борт кабины.

Земля все дальше и дальше… Вот уже горизонт накренился и ушел куда-то вниз. «Заходит, сейчас прыгать», — подумал Юрий.

— Готов, Гагарин? — услышал он знакомый веселый голос.

— Готов! — твердо ответил Юрий и медленно поднялся.

— Давай, давай! Девчата-то смотрят, неудобно! Да гляди, сапоги не потеряй! (Мартьянов знал, что Юрию достались сапоги номера на два больше его ноги). Юрий грустно улыбнулся этой шутке и, стиснув зубы, крепко держась за край кабины, полез на крыло.

— Пошел!!! — резко крикнул инструктор, и Юрий, отпустив ладонь, прыгнул вниз.

Рука судорожно дернула кольцо. Но хлопка не последовало. Юрий забыл, сколько секунд должно длиться свободное падение. Ему казалось, что уже прошла целая вечность. Рука шарит в поисках кольца запасного парашюта и не находит его… Юрий кувырком летит вниз. Земля… Небо… Земля… Небо… И вдруг чувствует, как с перкалевым шелестом и свистом, рванувшись из ранца, вытягивается и с хлопком раскрывается парашют. Вздох облегчения вырывается из груди.

«Все! — думает Гагарин. — Теперь уж все: сесть я как-нибудь сяду. Приземлиться — это проще простого. Главное — ноги вместе!» Да, теперь самое опасное, кажется, уже позади…

Юрий, чуть покачиваясь, медленно плыл над рассветной землей. Сиренево-вороненая, еще ночная Волга уже начала золотиться и посверкивать бликами, в утренних лучах зарозовел город, вспыхнула бледным изумрудом зелень, полная влажной весенней свежести. И только черные, вспаханные поля все еще казались спящими.

Им овладела бурная, ранее незнакомая радость полета. Он был готов петь, смеяться, хохотать… Но он лишь молча смотрел вокруг широко раскрытыми голубыми глазами.

Всходило желтое, отливающее червонным золотом солнце. Оно было странно ярким и ослепительно чистым. Его лучи, ластясь к поверхности земли, озаряли предметы с одной стороны, и светотени были такими контрастными, что казалось, видна была каждая травинка, каждый кустик и столбик…

«Вот так красота! — подумал Юрий и взглянул вниз: — Земля!»

Через секунду резкий толчок встряхнул его. Он инстинктивно поджал колени и потянул стропы. Парашют развернуло, и Гагарин упал на траву. Все. Купол еще немного протащил его по земле и сник. Юрий оправился от падения, осмотрелся и чуть подрагивающими руками стал расстегивать карабин…

Инструктор был доволен приземлением. Он уже почувствовал, что из Гагарина может получиться летчик. И чтобы еще тверже убедиться в этом, Мартьянов решил тут же снова «вывезти» Юрия, вновь испытать его в воздухе.

На всю жизнь остался в памяти Юрия этот полет на ЯК-18.

…Мартьянов закладывал глубокие виражи, клал машину «на крыло», вводил в пике, поднимал ее свечой вверх и снова бросал к земле. Юрий чувствовал себя маленьким и беспомощным, словно горошина, которую катают в коробке. Но когда плечо его касалось борта кабины, он как бы вновь обретал силы. Порою внутри все словно отрывалось, а затем тяжесть сменялась облегчением.

Никогда еще он не испытывал ничего подобного. Юрия сильно болтало, но едва самолет вырывался на горизонталь, Гагарин начинал восторженно и пристально всматриваться в окружающее пространство, зорко разглядывать землю, следить за приборами. Юрий был ни жив ни мертв, но он никогда не признался бы в этом ни инструктору и никому другому. Гагарин ясно понял, Дмитрий Павлович испытывает его: выдержит парень этот калейдоскоп фигур высшего пилотажа — будет летать, попросит пощады — не видать ему неба.

И Юрий не попросил пощады, хотя временами ему казалось, что самолет вот-вот потеряет управление и рухнет на землю. Он смотрел, как, прорезая облака, вибрируют концы крыльев, порой, казалось, слышал, как к рокоту двигателя примешивается скрежет ломающегося металла, но мотор уверенно ревел с новой силой, и самолет делал новую, еще более тяжелую для него, пассажира, фигуру…

Честно говоря, Юрий не мог дождаться того момента, когда будут выпущены шасси и машина наконец побежит по твердой посадочной полосе…

А когда этот момент наступил, он пожалел, что летал так мало: прошло всего несколько минут. Конечно, далеко не весь «набор» фигур пилотажа показал ему инструктор.

Но вот Мартьянов «прожег свечи» и выключил зажигание. Стало тихо, только винт еще по инерции некоторое время вращался.

Инструктор вылез на крыло. Подошел к Юрию.

— Жив?

Юрий утвердительно кивнул.

— Нравится летать?

— Готов летать хоть целые сутки, товарищ инструктор!

А Дмитрий Павлович пристально всматривался в побледневшее лицо курсанта. Его взгляд встретился с усталыми глазами Юрия, скользнул по щекам, которые медленно покрывались красными пятнами. Пот, влажно серебрясь, сочился из-под шлема.

— Раз готов, тогда вылезай! Завтра еще слетаем. Приезжай пораньше!

Так для Юрия Гагарина началось тесное знакомство с небом.

6

И все же начало самостоятельных полетов Юрий пропустил: в это время в техникуме шли государственные экзамены. В аэроклубе волновались: как же так — комсорг отряда и вдруг не явился на полеты…

Тем временем Юрий отлично сдал экзамены, защитил диплом и получил квалификацию техника-технолога литейного производства — мастера производственного обучения. В выписке из сводок успеваемости учащегося IV курса литейного отделения группы Л-42 Гагарина Юрия Алексеевича против 32 предметов стоят пятерки. Только против психологии — 4.

Теперь совесть его была чиста: главного он добился.

И Юрий снова появился на поле аэроклуба.

Его командир звена Сергей Иванович Сафронов, Герой Советского Союза, боевой пилот, знавший Чкалова, строго посмотрел на Юру, когда тот, щелкнув каблуками, доложил:

— Товарищ командир! Курсант Гагарин прибыл после сдачи экзаменов и получения диплома. Разрешите приступить к полетам.

— Как сдал-то, Гагарин? — грубовато-небрежно спросил Сафронов.

— Диплом с отличием, товарищ командир! — Юрий протянул Сафронову темную книжечку диплома, где поверху красным было помечено: «С отличием».

— Поздравляю. Приступайте к полетам. И чтобы в дальнейшем было без пропусков.

Это последнее Сафронов добавил так, для острастки, по военной привычке. Если бы Юрий не отвернулся, а взглянул в глаза боевому летчику, то он увидел бы, как лучились эти глаза радостью. Но Юрий уже круто повернулся и, не оглядываясь, двинулся к руководителю полетов.

Гагарин не знал, что он — любимый ученик Сафронова. Не знал он и того, что командиру звена час назад заместителем начальника аэроклуба Виктором Николаевичем Фимушкиным была сделана легкая «пропесочка» за слабую дисциплину у некоторых слушателей.

Юрий пришел как раз в тот день, когда начали поговаривать о том, что курсанты поедут в лагерь, где полеты будут каждый день. Перед Гагариным снова встала проблема: куда идти — на завод или в авиацию? Юрий думал, скорее даже чувствовал, что выбор уже сделан. Он знал, что после окончания аэроклуба, если все будет нормально, он получит направление в авиационное училище. А это значит — служба в армии, в военной авиации.

Сама мысль о том, что он может получить высшее военное образование, ему правилась. Юрий любил порядок, уважал дисциплину, и служба в армии его не пугала.

— Ну, чего ты затянул: «Гражданка, гражданка!» Вот выучишься и будешь всю жизнь пилить по одной трассе на почтовом ЛИ-2, — иронически говорил он одному из товарищей. — А там скорость, быстрота, глазомер, натиск, атака! И главное — новые машины. Не машины, а игрушки. Другой класс! В общем, я решил, а ты как хочешь.

— Решил… Пока до этих машин дело дойдет, из тебя старшина три раза душу вынет. Курсант Гагарин, поторапливайтесь на физзарядку! Курсант Гагарин, заправьте коечку! Курсант Гагарин, три наряда вне очереди! Слушаюсь, товарищ старшина! И пошел на «губу».

— Брось ты придумывать! Скажи — у самого губа до настоящего дела не доросла. Вольной жизни хочешь. Выпил, закусил, и «Пора в путь-дорогу!.. Махну серебряным тебе крылом!» Ничего не получится — в гражданской авиации тоже строго. Не больно-то помахаешь крыльями.

Конечно, это был смешной спор. Товарищу нравилось одно, Юрию — другое, и спорить тут было нечего. Но Юрий вспоминал слова одного из первых русских пилотов: «…Чтобы знакомые окликали меня в облаках: Эй, Уточкин, рыжий пес!» — и был уверен, что так лихо можно летать только в истребительной авиации…

…Итак, лагерь. Именно там почувствовал Юрий, что это значит — «летная работа». Почти все инструкторы в прошлом были боевыми летчиками, и не удивительно, что весь уклад жизни в лагере весьма напоминал обстановку военного гарнизона. Твердый распорядок дня, ежедневные занятия, требовательность, четкость во всем, частые полеты…

Начальник аэроклуба Герой Советского Союза Григорий Кириллович Денисенко и его товарищи учили курсантов «чувству неба».

Месяцы классных занятий, долгая, упорная работа на тренажере не пропали даром. И все же в первый полет он услышал много замечаний от инструктора. То Юрий слишком резко нажимал на сектор газа, то излишне плавно поднимал хвост машины, то не совсем верно устанавливал угол набора. Да и на прямой, когда Юрий сам повел самолет, то и дело в наушниках раздавались слова:

— Скорость!

— Высота!

— Крен!

— Направление!

Юрий смотрел то на горизонт, то на приборы и явно не успевал следить за всем; как говорится, глаза разбегались. Словом, Юрию казалось, что все у него получалось совсем плохо.

— Разрешите получить замечания? — грустно и неуверенно спросил Гагарин у инструктора.

— Для первого раза летали нормально, — ответил Мартьянов.

А Юрию казалось, что весь полет состоял из одних ошибок…

Семьдесят четыре раза инструктор поднимал молодого пилота в воздух. Семьдесят четыре вывозных полета, каждый из которых наглядный урок.

Однажды, это было в июле, Мартьянов сказал Юре:

— Завтра полетишь сам.

Наутро после контрольных полетов инструктор не сел, как обычно, в заднюю кабину, а остался на поле. Он сказал:

— Сейчас, Гагарин, полетишь один. По кругу. Высота — пятьсот метров. Не зарывайся. Точно рассчитай посадку. Спокойно сбавляй газ. Будь внимательным. Не волнуйся. Ты же хорошо и взлетаешь и приземляешься. Постарайся этот свой полет провести как надо. К полету готов?

— Курсант Гагарин к самостоятельному полету по кругу готов!

— Выполняйте!

Юрий козырнул и твердо пошел к самолету. Не спеша поднялся на плоскость, сел в кабину. Попросил разрешение на взлет. Теперь нужно действовать строго по наставлению: авиация любит порядок! Сколько раз он повторял то, что написано в инструкциях! Может быть, поэтому он так уверенно чувствует себя сейчас? Осмотрев приборную доску, Юрий запустил мотор. Подождав немного, он начал выруливать на линию старта. Самолет не спеша покатился по травянистому полю и встал около стартера. Получив разрешение на взлет, Юрий дал газ. Увеличивая скорость, медленно поднял хвост машины, и вот уже самолет оторвался от земли и повис в воздухе. Ни на мгновение не теряя контроля над собой, Юрий смотрел прямо вперед, пальцы твердо, так твердо, что побелела кожа, сжимали рубчатую ручку управления.

Самолет набрал заданную высоту, и Юрий огляделся. Нет, не только привычные ориентиры искал он глазами! Он смотрел вниз, чтобы ощутить радость самостоятельного полета. Юрий дал ручку чуть от себя, и машина послушно клюнула, словно нырнула. Он тут же взял ручку на себя, и земля сразу же двинулась вниз, под крыло… Еле заметные движения, а как послушен ЯК! Юрий подвигал педалями, и вновь машина мгновенно выполнила его волю. Каждое движение было отработано еще на земле, и Юрий почувствовал, что самолет — продолжение его самого. Никого рядом нет, он один в безмерном океане! Чувство свободы было опьяняюще прекрасным.

Как это приятно — прибавлять высоту, а потом прибрать газ и снижаться! Войдя в круг и приближаясь к предпоследнему развороту, Юрий уже привычно двигает вниз рычаг выпуска шасси. Шипит воздух, машину слегка поводит в сторону: ноги шасси выходят из гнезд не строго одновременно, но вот уже они с глухим стуком встают в замок. На приборной доске горят зеленые лампочки. Скоро земля!

— Я — шестой! Прошу посадку.

В шлемофоне Юрий слышит:

— Шестой! Посадка «добро»!

Гагарин делает четвертый разворот. Теперь вниз!

Самолет идет над посадочной полосой. И вот уже машина коснулась земли у белой буквы «Т», быстро пробежала по полю, и Юрий начал притормаживать.

Не спеша он зарулил на стоянку и, поставив машину в ряд, выключил зажигание.

Напряженность и возбуждение еще владели всем его существом, когда он, придерживая парашют, спрыгнул на землю.

Парашют неуклюже висел за спиной и бил по ногам, а Юрий легким, веселым шагом шел к инструктору.

Странное, неповторимое ощущение, которое можно было бы сравнить с вдохновением, владело им. Пыльная трава покорно стелилась под сапоги, и Юрий не замечал желтых одуванчиков, низкорослых, но крепких, которые смотрели на него, как маленькие золотые звездочки. Он не чувствовал ничего. Лишь руки его еще ощущали нагретую рукоятку, а в ушах стоял глухой монотонный звон. И видел он перед собой лишь маленькую фигурку человека в кожаной куртке. Фигурка становилась все больше и рельефнее.

В трех шагах от Мартьянова Юрий остановился и четко доложил:

— Товарищ инструктор! Первый самостоятельный полет по заданной программе на высоте пятьсот метров выполнен!..

— Молодец, неплохо слетал. Только надо потверже держаться, а то ерзал ты, словно тебя муха кусала, — тихо и как-то буднично сказал инструктор, так и не дослушав рапорта. И уже сердечнее добавил: — Поздравляю, Гагарин! Думаю, однако, если станешь работать как следует, сможешь… Да сними ты парашют!

И, неожиданно дружески обняв Юрия за плечи, Мартьянов повел его к руководителю полетов. Там их ждали друзья.

А на следующий день, 3 июня 1955 г., областная газета «Заря молодежи» напечатала небольшую корреспонденцию «День на аэродроме». В ней, в частности, говорилось:

Достать этот номер газеты Юрию удалось только через несколько дней. Он случайно услышал от товарищей, что о нем написано в «Зорьке», и подумал: «Почему именно обо мне, что же я, лучше всех летал? Ведь и других ребят тоже хвалил Дмитрий Павлович!..»

И все-таки его взволновало то, что о нем было написано в газете. Уж очень хотелось послать этот номер домой, чтобы родные видели, что Юрий хорошо учится и с толком проводит время. Он знал, что матери будет очень приятно узнать о том, что про него кто-то сказал добрые слова.

В редакции симпатичная голубоглазая девушка быстро нашла ему нужный номер, так и не спросив, кто он и зачем ему газета понадобилась.

Выйдя на улицу, Юрий прочитал заметку. Оказывается, там была и его фотография. Он и не заметил, как его сфотографировали! Впервые он увидел свою фамилию, напечатанную типографским шрифтом в газете, которую читают тысячи людей… А с фотографией это было особенно приятно!

После недолгого раздумья он пошел на почту и, бережно сложив листок, сунул его в конверт и послал газету в Гжатск.

Идя по улице, Юрий думал: «Наверное, это Дмитрий Павлович рассказал корреспонденту!» Теплое чувство прихлынуло к сердцу: «Я не подведу, товарищ Мартьянов! Мы еще неплохо полетаем!»

…Конечно, не обходилось без происшествий. Был у Юрия хороший друг, смелый, словом, отличный парень. Но однажды случилась с ним беда. Беда, знакомая многим пилотам. Бывает в их жизни такая пора, когда человек начинает ощущать свою власть над машиной и ему непременно хочется проверить, насколько велика эта власть, да не просто проверить, но и ошеломить других. Что и говорить — сам Чкалов летал под мостом, чтобы еще раз убедиться в своей способности пойти на смертельный риск, посмотреть, не дрогнет ли рука в минуту опасности, выверить глазомер, испытать себя. И чаще всего такой летчик-«лихач» надеется, что те, кому положено следить за его поведением в воздухе, не увидят его выходки, а те, кому она адресована, оценят ее по заслугам.

Вот и этот парень однажды во время самостоятельного полета вышел из зоны, подлетел к своему дому и начал прямо над улицей делать боевые развороты и заходить в пике…

Он, конечно, не думал, что в тот же день на комсомольском бюро услышит как обухом вбитые слова: «Воздушное хулиганство», и уж никак он не мог предвидеть, что друг его Юрка Гагарин первым произнесет эти слова.

Но комсорг летной группы собрал внеочередное бюро и первый взял слово. Лицо Юры было невозмутимо серьезным, казалось немного усталым, а в голосе пропала привычная мальчишеская звонкость, и звучал он как-то странно официально. Вслушиваясь в слова друга, который сперва терпеливо объяснял, потом начал доказывать, затем убеждать, парень понял, что сделанное им не только отвратительно бездумно, но что он бросает тень на весь коллектив и что любое, даже самое строгое наказание им полностью заслужено.

Когда вслед за Гагариным выступали другие члены бюро, парень думал о том, что все это просто невыносимо слушать, что «не для проформы» говорят они и что совершил он действительно что-то очень тяжкое. Слова были обычные, которые сам бы он произнес, если бы пришлось ему разбирать такое дело… И когда в конце в чьей-то реплике прозвучало: просить командование на год исключить из аэроклуба, парень воспринял решение как совершенно правильное и справедливое. И самое главное — у него не было ни малейшей обиды на товарищей. Он был полностью убежден в справедливости всего сказанного. В разговоре на бюро не было ни передержек, ни крикливости. С ним поступили так, как он того заслужил.

Не удивительно, что и после бюро они с Юрой остались друзьями.

Нельзя сказать, что все Юрию давалось просто. Особенно много труда пришлось ему потратить на отработку виражей. Левые получались хорошо — машина шла устойчиво, скорость была постоянной. Но на правых самолет зарывался, быстро росла скорость, увеличивался крен. Гагарин не смог добиться нужной чистоты выполнения этой фигуры. Больше того, он не понимал, почему возникают такие явления. Поделился с инструктором своими наблюдениями.

— Мне думается, это у вас от того, что поздно начинаете поддерживать крен и создавать угловое вращение. Ведь на правом вираже от прецессии винта возникает пикирующий момент, а поэтому и происходит зарывание самолета. Впрочем, давайте проверим это в воздухе.

Полет показал, что инструктор, как всегда, прав.

В летние лагерные дни летали много. И все же оставалось время для отдыха, для занятий спортом. Еще весной Юрий заметил, что все свободное время будущие пилоты гоняют футбольный мяч. Потом устают…

— Ребята! Есть игра погармоничнее, лучше развивает. Баскетбол. Давайте площадку оборудуем, команду создадим. В Дубках в совхозе, есть такая, а мы что, хуже них?

Все поддержали комсорга. Тем более, что у него — первый разряд по баскетболу. Юрий был и капитаном, и тренером, и руководителем сборной лагеря.

А полеты шли своим чередом. После полетов курсанты говорили о разном и подшучивали над ошибками друг друга. Инструкторы разбирали полеты и читали нотации. Что же, они были по-своему правы, когда требовали строго соблюдать все наставления. В авиации без этого нельзя. Юрий особенно ясно понял это, когда прочитал Антуана де Сент-Экзюпери. У него есть строки, которые Гагарин выписал себе и постарался заучить:

Осень незаметно подкралась к аэродрому. Дни стали короче. Листва на тополях и березах пожухла. В воздухе по утрам стояла прохладная сизая дымка. Флаг над аркой совсем выгорел. В палатки то и дело врывался свежий ветер. Ночами назойливо барабанили по кровле тугие тяжелые капли дождя. Ребятам доставляло удовольствие провести ладонью по мокрому брезенту над головой какого-нибудь особенно сонного курсанта, и тогда струйка воды стекала вниз, прибавляя расторопности тем, кто не спешил подниматься на зарядку.

Трава на поле смешалась с пылью, одуванчики давно уже сбросили свои пушистые семена-парашюты под ударами ветров, налетавших с полей. Вечерами по пятницам, готовясь к субботнему «увольнению» в город, Юрий обычно стирал красную выходную рубашку с молнией и отглаживал брюки. Стирать в озере да и купаться было холодновато.

Зато теперь Юрий все чаще и все охотнее «грелся» около машины. Ему нравилось вместе с техником Фоминым протирать ветошью теплые, пахнущие маслом и бензином части мотора, ремонтировать, грунтовать и подкрашивать машину, проверять шасси, электропроводку. Детальное знакомство с материальной частью помогало ему еще лучше представить себе, как работают в полете те или иные узлы и агрегаты машины, как они взаимодействуют, какие и где чаще всего бывают отказы. Юрий понимал, что все это важно не только потому, что скоро выпускные экзамены и зачеты, но и потому, что без этого нет летчика: летная работа — он это отлично понял — не терпит белоручек.

Принимать зачеты по технике пилотирования в группу Мартьянова был назначен командир звена Николай Иванович Новиков.

Мартьянов построил слушателей и представил их экзаменатору. Первым вышел из строя старшина и комсорг Гагарин.

— Как выполнял зачетные полеты по кругу? — спросил Новиков у инструктора.

— Отлично.

— Как материальную часть знает?

— Отлично.

— Летает уверенно?

— Гагарин немного опоздал к началу полетов — сдавал экзамены в техникуме. Но сейчас все наверстал. Ручку держит твердо. Летает хорошо.

— Проверим.

Юрий выполнил полет столь успешно, что у проверяющего возникло сомнение, не случайно ли с такой профессиональной отточенностью был проведен пилотаж. Новиков заставил курсанта вновь набрать высоту и повторить левый комплекс, в который входили: переворот, петля Нестерова, полупетля. «Конечно, отлично! Очень способный парень, — с радостью подумал Новиков. — Будет летать. И хорошо!»

Словом, в первых самостоятельных полетах Юрий почувствовал свою силу. И ему неудержимо захотелось стать летчиком-истребителем, покорителем скоростей и расстояний. Когда ему после выпускной комиссии сказали, что его будут рекомендовать в авиационное училище, он подумал, что мечтам его суждено сбыться. Пока все его мечты сбывались. Сбудется и эта, только бы направили и приняли. А почему, собственно, его должны не принять? На здоровье он не жаловался, летать любил, и в «Ведомости индивидуальных оценок пилотов первоначального обучения, окончивших Саратовский аэроклуб ДОСААФ 24 сентября 1955 г.» против фамилии Юрия Гагарина значилось:

…И вот он последний раз пришел на летное поле, остановился у учебного самолета с желтой шестеркой на фюзеляже, погладил рукой шершавую плоскость и тихо сказал:

— До свидания, старушка, большое тебе спасибо, многому ты нас научила. Мы теперь будем летать, — улыбнулся и, не оборачиваясь, зашагал к воротам.

Вскоре Гагарин получил направление в Оренбургское авиационное училище, а вместе с ним — справки и характеристики.

В характеристике из техникума было написано:

И снова Юрий с друзьями ехал на восток.

На вокзале ребят провожал Дмитрий Павлович Мартьянов. На прощанье он сказал:

— Вы еще полетаете на таких машинах, которые нам и не снились, ведь, как говорится, за молодостью — будущее. Оренбург вам, я думаю, понравится, хотя он будет, пожалуй, поменьше Саратова. Я там учился в суворовском училище. А ваше, летное, стоит на высоком берегу Урала. Из окон видны река, лес и аэродром. Желаю вам удачи!

И вот уже Юрий стоит у ночного окна, за которым мелькают синие степи, столбы и белые стволы берез. Дым, освещенный полосами света, стелется по земле. Беспокойные мысли приходят на ум: «Только бы меня приняли, — думает Юрий. — Училище — это не аэроклуб. Здесь подход будет построже. Главное, чтобы врачи ничего не обнаружили».

Поезд шел на восток…