Орбита жизни

Труженик космоса. — Товарищ майор. — Пролетал над Африкой… — О чем стучат телетайпы. — Столпотворение в эфире. — Валя волнуется. — «Снять шляпу перед русскими!» — Оренбургские вечера. — Так приходит любовь. — «Дайте трудное дело». — Север, север… — Гагарин подает рапорт.

1

Космический корабль «Восток» продолжает свой стремительный облет вокруг планеты. За несколько минут пролетев океан, Юрий подумал о том, что совсем недавно людям нужны были многие месяцы, чтобы преодолеть этот водный рубеж. И вот теперь — минуты…

Где-то там, внизу, готовятся американские космонавты. А он, Юрий, уже в космосе. Шепард, Гриссом, Глен — что они за ребята? Юрий запомнил их лица…

Ремни, застегнутые на груди, не давали ему «отплывать» от кресла. А как хотелось заглянуть в приборный отсек, посмотреть работу счетно-решающих устройств! Но в полете этого не сделать. А еще больше ему хотелось взять управление на себя. Юрий мгновенно вспомнил весь порядок перехода с автоматического на ручное управление.

Жаль, по программе не положено. Автоматы, которые сейчас держат свой новый государственный экзамен, неплохо справляются и без него.

«Подождем до следующего раза», — решил Юрий.

В Главном координационно-вычислительном центре с видеоконтрольных устройств на всех смотрело такое знакомое, сейчас чуть озабоченное лицо. Это выражение на лице пилота держалось не больше нескольких секунд. Юрий словно понял, что на него смотрят, и легкая тень озабоченности сменилась лучезарной улыбкой.

— Улыбка — флаг Гагарина. Молодец, Юрик, хорошо держится. Понял, что нечего хмуриться, зачем нас зря волновать?! — заметил один из врачей, и все улыбнулись.

«Какой славный, какой светлый парень, — подумал руководитель комиссии, глядя на экран телевизора. — Действительно, держится, как дома, и работает удивительно четко!» Вслух он сказал:

— Наверное, скоро можно будет поздравить товарища Гагарина с новым воинским званием. Он, кажется, старший лейтенант?

В ответ он услышал голос одного из космонавтов:

— Разрешите обратиться?

Невысокий темноволосый человек повернулся к молодому офицеру, внимательно посмотрел на него.

— Пожалуйста.

— Скажите, а нельзя Юрию Алексеевичу присвоить звание майора? Через несколько дней он по выслуге лет должен и так стать капитаном. Может, уж сразу можно?

— По-моему, дельная мысль, только, насколько мне известно, товарищ Малиновский предусмотрел это обстоятельство.

Голос из динамика не дал им договорить. Все прислушались.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Самочувствие хорошее. Настроение — бодрое. Продолжаю полет. Все идет хорошо. Машина работает нормально.

Юрий подождал несколько секунд, затем повторил:

— Полет продолжаю. Все нормально. Все работает отлично. Все отлично работает. Идем дальше!..

«Восток» стремительно опоясывал Землю, оставляя позади тысячи километров и десятки стран…

Где-то там, далеко внизу, наплывает Южная Америка.

Но Юрию некогда любоваться пейзажами. Он знает, что за его состоянием, за каждым его движением пристально следит Земля.

Аппаратура записывает многократно усиленные биотоки его сердечной мышцы, специальные датчики-электроды, миниатюрные микрофоны снимают потенциалы и тоны сердца, пневматическая манжетка регистрирует малейшие колебания сосудистой стенки… Точные датчики посылают импульсы, две телевизионные камеры — одна в профиль, другая — в фас передают изображение.

Ощущение заботы Земли не покидает его ни на минуту. Юрий с улыбкой вспоминает, как его готовили стойко переносить одиночество. Какое уж тут одиночество — Земля словно совсем рядом! Она дает о себе знать командами и голосами друзей, сигналами и словами, вспыхивающими на световом табло, показаниями приборов и чувством ответственности, которое ощущает Юрий, глядя в иллюминатор, где медленно вращается чуть округлая и шершавая, как краюха хлеба, «щека» планеты, почти сплошь прикрытая плотными облаками…

«Интересно, как там поживают мушки?» — Юрий знал, что в кабине в особом контейнере летели мухи-дрозофилы, зерна растений и другие биологические объекты, которые играли роль своеобразных радиационных дозиметров. «Шевелитесь, пассажирки, повеселее!» — улыбнулся Юрий.

А земные станции наблюдения передают космический корабль друг другу, и пилот все время слышит в наушниках заботливые голоса товарищей. Это подбадривает его. Он ощущает биение времени, его властный приказ — работать.

Программа полета у Юрия в памяти и на планшете. Земле не приходится часто напоминать ему о его обязанностях.

Юрий диктует свои впечатления, работает на ключе, регулярно сообщает о своем самочувствии, показаниях приборов.

В программу входит прием пищи. В точно обусловленное время, на 30-й минуте полета, он достает из контейнера в правой стенке завернутые в целлофан шарики промасленного пресного космического хлеба, тюбики с мясным и черносливовым желе и ест, запивая все это водой.

Покончив с завтраком, он снова обращается к приборам.

— Передаю показания светового табло!..

Инженеров, конструкторов интересует, как работают многочисленные системы и приборы. Он смотрит на щиток пульта пилота, на световое табло, ярко расцвеченное разноцветными вспыхивающими строчками команд. Этот индикатор — поистине чудо приборостроения. Он оповещает пилота обо всех событиях, происходящих на корабле.

Взгляд Юрия вновь останавливается на плывущем посреди приборной доски маленьком голубом глобусе. По глобусу в небольшом кружке скользит белый крестик.

Многое здесь, в кабине космического корабля, отдаленно напоминает современный самолет. Кажется, здесь даже меньше приборов. Это земное, привычное успокаивает Юрия. И только маленький глобус вновь возвращает его мысли в космос. Нужно снова передавать на Землю показания приборов.

В наушниках звучит веселая музыка — это друзья заботятся, чтобы ему не было скучно. Юрий улыбается, вспомнив о товарищах, которые волнуются за него: «Как там Герман? Наверное, беспокоится… Как Ромашка? Эх, ландыши, ландыши, вам еще не такие полеты достанутся! Это только разведка…»

Четкий график полета напоминает ему, что пора выходить на связь.

— «Заря»! Я — «Кедр». Все отлично работает. Идем дальше. Самочувствие отличное. Машина работает нормально. В иллюминаторе наблюдаю Землю. Все нормально. Полет проходит успешно. Чувство невесомости нормальное. Самочувствие хорошее.

Затем в 9 часов 48 минут Юрий передал очередное отчетное сообщение.

Земля снова запрашивает о его состоянии, сообщает:

— Полет проходит нормально, орбита расчетная.

Это сообщение радует Юрия, ибо он знает, что точный прогноз элементов орбиты, телеметрические измерения бортовой аппаратуры особенно важны для включения тормозной двигательной установки в строго заданный момент. Ошибка в скорости корабля-спутника на 1 метр в секунду вызывает отклонение точки приземления почти на 50 километров. Ошибка в истинной высоте над поверхностью Земли всего на 100 метров может привести к отклонению от заданной точки приземления почти на 5 километров, а ошибка в направлении вектора скорости на одну угловую минуту — на 50—60 километров.

9.51. Включилась автоматическая ориентация корабля по Солнцу. Юрий сообщил об этом Земле. Он знает, что сейчас начнется стабилизация корабля — едва ли не самый ответственный и сложный момент полета. Нужно развернуть «Восток» так, чтобы ТДУ — тормозная двигательная установка — была направлена вперед точно по оси полета.

9.52. Юрий сверяет свое местоположение. Внизу мыс Горн. Пилот докладывает параметры кабины и отсека, передает, что все системы работают нормально, самочувствие — хорошее.

И снова Юрий работает. Строго по заданной программе. А тем временем корабль «Восток» продолжает свой путь по орбите.

2

В то утро Анна Тимофеевна убирала в доме. Внук и внучка делали уроки. Тихо шелестели страницы, старательно поскрипывали перья, да веник деловито шуршал по полу…

Неожиданно входная дверь отворилась настежь, дохнуло весенней свежестью. На пороге стояла Зоя, простоволосая, бледная.

— Что же радио у вас выключено?! Про Юрку же передают!!!

У Анны Тимофеевны сердце упало: «Разбился… Двое детей». Она побледнела.

— Вы что, мама? Юрка жив. Он в космосе!

Не слушая того, о чем еще говорила Зоя, мать начала поспешно собираться. Накинула новую стеганку, сунула в карман десять рублей и на улицу. Она и сама не заметила, как по грязной ухабистой дороге пробежала длинный путь от дома до вокзала.

Ближайший поезд отходил через несколько минут. Анна Тимофеевна взяла билет за два девяносто и, не дождавшись сдачи, кинулась к вагону. Кто-то догнал ее, сунул деньги. Она бежала, не разбирая дороги, раздвигала людей с непостижимой настойчивостью, не видя ничего, кроме зияющей двери, которая вот-вот может захлопнуться перед самым ее лицом. Необъяснимая сила несла ее вперед, и она не чувствовала ни одышки, ни усталости. «Только бы успеть! Надо к Вале. Валя все знает!» — эти мысли бились в ее сознании, когда она бежала по перрону.

Едва она оказалась в вагоне и присела на скамейку, поезд тронулся.

Казалось, сознание вот-вот оставит ее. Она забилась в угол и сидела молча, как тревожная, нахохленная птица. Странное, напряженное оцепенение владело всем ее существом. Из этого оцепенения ее вывела хриплая музыка, донесшаяся из дальнего конца вагона. А потом голос… Знакомый голос диктора:

Разгладились сосредоточенные морщины ее лица, надеждой затеплились глаза. Но почему майор? Может, это не он? Не напутала ли Зойка? А в вагоне все снова притихли: радио повторяло сообщение. И только вместе с музыкой заклокотали, загудели людские голоса.

То нитка сомнений становилась тоньше и тоньше, то опять накручивалась, словно шерсть в прялке. Про Юрку, и такие торжественные, праздничные слова?! И эта музыка… Почему это про него должно быть? Верно, ошиблась Зойка! Подняла зряшный шум! Взбаламутила. Ну подожди! Ужо приеду назад, я тебе задам жару. Чуть жизни не лишилась…»

А поезд стучал и стучал колесами, изгибаясь и вытягиваясь в окне, как зеленая гусеница. Поезд нес ее туда, где придет ясность. За хмурыми облаками в окне начало просвечивать солнце. Казалось, поезд побежал веселее, словно его подгоняла эта общая, неудержимая радость. «А вдруг верно, наш Юрка? Что же тогда? Как непривычно и странно все это…»

Еще три раза передавали о том, как идет и завершается полет.

И вот — разбиты, стерты все сомнения — короткая биография. Его, Юркина, биография!! Вот он, оказывается, какими делами был так занят в последнее время! Вот он к чему готовился! Мать с жадностью вслушивалась в слова, в которых изложена была его жизнь, такая короткая и такая родная. Потом она поняла, что сказано было все, и все сказанное было самым главным. «И про Валю написали, и про дочек… И их с отцом не забыли. Молодцы, кто писал… Отец, поди, ничего и не ведает…» Как ей захотелось сейчас, чтобы и он, и все эти люди узнали о ее материнской радости. Она долго сдерживала себя, но, переполненная необъяснимыми чувствами, которые еще никогда не были ей знакомы, она вымолвила, скорее, просто машинально шевельнула губами:

— Значит, мой сы́нка!

Соседи услышали ее слова. Какой-то парень крикнул на весь вагон:

— Здесь едет мать Гагарина!

Кто-то предложил стоп-краном остановить поезд, качать ее.

Она утихомиривала их, как могла. Люди, обступившие ее, смотрели на нее с таким затаенным восторгом и с таким недоверием, что она, почувствовав на себе их взгляды, снова стала рассудительной и спокойной.

— А зачем это — останавливать? Людям ехать надо. К чему глупости делать?

— Какой он?

— Да вы же слушали — парень как парень. Послушный, уважительный.

Она так резко отвечала на вопросы, что окружающие вскоре поняли, что эта женщина сейчас сама не своя, и оставили ее в покое. А глаза матери уже светились радостным и счастливым светом, спокойным светом мудрой доброты и гордости. И только мысль о Вале нагоняла тень на ее лицо. О Вале и внучках она теперь думала больше, чем о сыне: сын прилетел. Ушибов не имеет. Значит, хорошо прилетел! Чего же тут волноваться?..

Анна Тимофеевна вспомнила, как однажды Юрий приезжал в отпуск. Дело было летом, и новенький китель сверкал надраенными пуговицами. Китель сидел на нем очень ладно, сшит был, как говорят, с иголочки. Юрий гулял на улице, когда услышал о том, что в Карнино, деревне, расположенной в 3 километрах от Гжатска, вспыхнул пожар. Вместе со всеми он кинулся туда. Убежал, даже не скинув нового кителя и не предупредив мать.

Несколько часов он растаскивал горящие бревна, ведрами носил воду. И что еще он там делал, ей о том неведомо, только вернулся он домой уже под вечер. Взбудораженный, но молчаливый. Китель был «разделан под орех…» «И в огне он не горит, и в воде не тонет. Чего же за него беспокоиться?» — думала Анна Тимофеевна, стараясь успокоить себя… «А вот Валя, знает ли она про этот полет? Как бы молоко не пропало…»

Материнское огромное сердце перемалывало самые разные мысли — и большие и мелкие — и струило такую заботу, такую доброту, что сама она, не в силах совладать с этой огромной работой, вот-вот готова была расплакаться…

В Можайске кончили передавать по радио. Теперь стало тише. Она по-прежнему ехала молча, думая о своем. Она думала, что нужно первым делом приготовить обед и покормить Леночку, ведь у Вали, должно быть, и руки не до чего не доходят, что нужно помочь ей прибраться в доме — наверное, будут гости. Эти привычные мысли приводили ее душу в спокойное равновесие. И уже не так колотилось сердце, не так шумело в висках. Видно, дорога немного успокоила ее. И только мысль о Юре вновь возвращала ее к непонятному состоянию, похожему на опьянение, когда голова ясная, а ноги не держат…

…Весть о небывалом событии ворвалась и в квартиру Гагарина.

Когда радио передавало первое сообщение, Валя, только что накормив дочек, начала стирать. За шумом воды Валя не сразу разобрала, о чем говорил диктор. А подсознательно до нее уже дошел ошеломляющий смысл: кто-то из них летит… Летит там…

Валя кинулась в комнату, наскоро вытерла о халат руки и повернула регулятор громкости. Из приемника уже лились звуки торжественных маршей. «Нет, я ошиблась», — решила Валя. Аленка мирно играла с Галочкой. Кинув на дочерей полный нежности взгляд, Валя вернулась на кухню. И все-таки странное ощущение чего-то свершившегося уже не покидало ее.

Вдруг у входной двери раздался резкий звонок. Положив скрученную пеленку на край тазика, Валя пошла открывать. Что это? Целая делегация сразу!

— Поздравляем, Валечка! Юрик в космосе! Говорили по радио, слышала?

Цветы на обоях поплыли, смешиваясь, куда-то в сторону…

А жены пилотов, чьи мужья тоже уехали в эту командировку, уже обнимали и целовали Валю. Все о чем-то наперебой говорили, а Вале хотелось одного — скорее в комнату, туда, к приемнику!

Торжественный, взволнованный голос читал очередное сообщение ТАСС. Валя сжалась в комочек, вслушиваясь в каждое слово, ища за словами какой-то скрытый, страшный смысл. Сообщение было коротким. Диктор трижды прочитал: «Чувствую себя хорошо!» Непрошеные слезы навертываются на глаза. Валя подходит к дочке, поворачивается спиной, чтобы подругам не были видны ее глаза. Неожиданно вспоминает о кукле, которую Юра перед отъездом положил в ящик для Леночки. Торопливо достает куклу. Обнимает дочку.

— Папа чувствует себя хорошо! Хорошо, понимаешь, Леночка?

Кто-то включает телевизор. По телевидению тоже передают торжественную музыку. Теперь уже дверь в квартиру почти не закрывается. Приходят все новые люди. И вот оно: началось — прибыли корреспонденты. Валя не знает, как с ними говорить. Она ни о чем не может сейчас думать: только бы все кончилось благополучно!.. На все вопросы она отвечает полусознательно и односложно: да, не знаю… Зачем-то берет тетрадку, пытается что-то записать.

В эти минуты на предприятиях Москвы уже вспыхивали стихийные митинги. На площадях возникали демонстрации. На некоторых домах даже появились флаги. Демонстранты несли по улицам самодельные плакаты. Порою на них было одно слово: «Ура!», или два: «Гагарину — слава!» Студенты медицинского института прямо на своих белых халатах написали слова привета первому космонавту мира.

На Манежной площади молодежь качала молодого военного летчика. Он недоуменно спрашивал:

— При чем тут я, я же не космонавт?!

— Ничего, завтра полетишь в космос! — отвечали студенты и еще выше подбрасывали пилота.

Все говорили только о полете. Даже постовой милиционер, остановивший машину, стремительно выехавшую на красный свет, услышав включенный в машине приемник, невольно улыбнулся: «Все понятно. Проезжайте. Но будьте внимательнее!»

На Центральном телеграфе оживленная толпа окружила барьер с надписью «Прием телеграмм». Всех интересовал адрес Гагарина. Минут через десять адрес узнали. Еще через десять минут первые три тысячи телеграмм были отправлены по этому адресу.

В «Фотохронике ТАСС» было трудно работать: на несколько ее телефонов обрушился шквал международных звонков.

Через 12 минут после первого сообщения раздался звонок из Дании.

— Здесь Нордфото из Копенгагена, — кричал кто-то на другом конце провода. — Когда можно получить портрет Гагарина?

— Обычно мы передаем три раза в день. Сегодня начнем в 12.15.

— Фототелеграфная служба ТАСС! Вас вызывает Лондон!

Тут же позвонили Париж и Берлин, Прага и София…

В столицы Европы можно передавать снимки по телеграфному каналу. Как только были сделаны первые отпечатки кадров, полученных в штабе ВВС, привезенных из семейного альбома Гагарина, взятых в редакциях газет, сразу же по радио и телефону эти снимки пошли во все страны мира. Их немедленно получили Ассошиэйтед Пресс и Рейтер, Юнайтед Пресс и Польское центральное фотоагентство, газета «Таймс» и Чехословацкое телеграфное агентство, «АДН» и «Центральбильд», «Аджерпресс» и «МТИ», газеты «Лехтикува» и «Суоми»…

Радиотехники и телефонистки работали с огромным напряжением, но еле успевали удовлетворять все просьбы Европы и Азии. Мир хотел видеть героя. И как только корреспонденты привозили новые пленки и фото, их, едва успев обработать, полумокрыми направляли в машины… Импульсы мчались в эфир, но как только в аппаратной наступал минутный перерыв, канал брали фотокорреспонденты ТАСС из других городов страны. Им хотелось показать, каким большим праздником стал полет Гагарина на всей советской земле. Вскоре стали поступать снимки из-за рубежа — там тоже царило ликование…

В столице братской Болгарии — Софии к балкону советского посольства пришла тысячная толпа наших друзей.

В Париже у здания «Юманите» люди уже читали отпечатанные на машинке бюллетени, вывешенные до выхода экстренного выпуска газеты в окне редакции. Среди этих материалов были и первые отклики из Москвы Макса Леона, корреспондента «Юманите».

Что-то невообразимое творилось в редакциях радио, агентств, газет и журналов.

Готовились экстренные вечерние выпуски, диктовались первые отчеты, верстались свежие полосы. В набор шли все новые и новые материалы с пометкой: «Срочно!»

«Распахнута дверь в неизведанное»; «Человек в космосе»; «Снять шляпу перед русскими!» — кричали заголовки только что набранных экстренных выпусков иностранных газет.

И в каждой редакции, в каждом ломе в эти минуты было включено радио. Весь мир слушал: что же дальше скажет Москва?

А Москва сообщала:

3

Как же дальше складывалась его жизнь? Как он стал настоящим летчиком?

Ответить на этот вопрос нетрудно: Советская Армия дала окончательную огранку этому недюжинному характеру.

Окрепшая мечта о голубом небе привела его в Оренбургское высшее авиационное военное училище.

В этом училище занимались Михаил Громов и Андрей Юмашев, Анатолий Серов и первый летчик реактивного самолета Григорий Бахчиванджи. Более 130 Героев Советского Союза вышло из его стен.

Здесь для Юрия началась новая полоса жизни — военная служба.

Приемные экзамены Юрию снова сдавать не пришлось: у него был диплом с отличием об окончании техникума и хорошая аттестация из аэроклуба. Но на медицинской комиссии ему «досталось». Впрочем, не больше, чем остальным. «Посмотрите сюда левым глазом, закройте правый, теперь наоборот. Что вы видите здесь? А что здесь? Дышите глубже, а теперь не дышите. Наклонитесь, выпрямитесь. Чем болели?..» Медицинская комиссия отсеяла некоторых его товарищей, другие не прошли на собеседовании по теоретическим предметам.

Юрий благополучно миновал приемную и медицинскую комиссии и стал курсантом. Для начала его остригли «под нулевку», выдали новое обмундирование с голубыми летными погонами. На погонах — крылышки. А затем новоиспеченных солдат построили и разбили по эскадрильям, звеньям, экипажам. Юрий узнал, что отныне его непосредственный начальник командир экипажа — старший лейтенант Колесников, командир звена — майор Овсянников и командир эскадрильи — подполковник Говорун. Командиром взвода был капитан Федоров. Эти люди в какой-то степени теперь должны были заменить молодым ребятам отцов и матерей, стать старшими товарищами и учителями.

Юрий был подготовлен, возможно, больше, чем другие, к суровой армейской жизни. Он любил порядок, и его не беспокоили ранний подъем и заправка коек, физзарядка, и «Курс молодого бойца» с долгими маршами и частыми стрельбами, чисткой оружия и нарядами быстро стал для него привычным жизненным распорядком. Юрий «втянулся в службу» и стал находить время, чтобы почитать или написать письмо в Гжатск.

8 января 1956 г. курсантов построили в актовом зале училища. Подтянутые, гладко побритые, с карабинами в руках, выстроились они перед развернутым знаменем части. Молодые воины давали присягу на верность Родине, партии и трудовому народу.

А дальше пошла жизнь, заполненная и вовсе привычным для Юрия делом — учебой.

Интереснее всего Юрию были уроки в классах материальной части и теории полета, которые вел инженер-подполковник Коднер. Узлы и блоки, снятые с настоящих самолетов, действующие модели систем управления и моторов, детали, окрашенные в разный цвет, — все это, как мальчишек, увлекало будущих летчиков, помогало быстро и наглядно усвоить назначение и взаимодействие частей и механизмов самолетов разных марок. Подполковник так занимательно рассказывал о «холодном» металле, что слушать его не надоедало. Анализируя конструктивные особенности разных типов машин, он находил любопытные сравнения, и Юрий невольно поражался богатством знаний этого человека.

Гагарин с детских лет отличался «техничностью» — способностью быстро понимать и запоминать назначение и взаимодействие различных частей всевозможных механизмов. Это проявилось еще в ремесленном. В техникуме он научился чувствовать «душу» чертежей и по разрезу и размерам представлять себе части машины в разных проекциях. Постепенно это умение «понимать» металл укоренилось, стало свойством его личности. «Техничность» помогла ему и на занятиях.

Труднее было с тактикой. Преподаватель капитан Романов приносил на свои лекции многочисленные цветные схемы, исчерченные замысловатыми стрелами. Сперва Юрию тактика показалась сухой и отвлеченной дисциплиной, но вот Романов начал рассказывать о наиболее интересных действиях и операциях периода Отечественной войны — и тактика тоже стала близкой и наглядной. А сухие формулы воздушного боя стали ясными до осязаемости. Схемы больше не пугали Юрия своим отвлеченным смыслом. В конце концов Юрий давно привык «брать на вооружение» то, что ему преподают. «Это нужно запомнить!» — говорил он себе и запоминал. Много нового узнавал он в училище.

Но в общем все-таки жизнь его была бы неполной, если бы не Валя… Почти с того самого дня, когда он с ней познакомился, она стала для него самым близким человеком. Оба они вдруг почувствовали, что им очень интересно быть вместе и говорить только друг с другом. Говорить о разном, но одинаково важном для каждого из них.

Среди курсантов и знакомых офицеров были ребята, которым очень легко давались победы на «сердечном» фронте. Посмотрит на девушку, пригласит в кино — и она влюбляется в него. А может, иные хвастали, что все так просто и быстро. Но тем не менее Юрий часто даже интересовался, как это у них все так лихо получается? Ему ничего не составляло найти общий язык с товарищами, у него было много друзей, но вот что касалось девчат, то с ними было сложнее. Веселые девицы, которым все равно, с кем проводить время, вызывали у него чувство неприязни — таким не доверишь свою душу. А серьезные казались ему неприступно умными: он не был уверен, что сможет найти с ними общий язык.

Порой ему становилось грустно и одиноко, особенно когда ребята получали увольнительные и отправлялись «на свиданки» к подругам.

Он думал о том, что хорошо бы встретить настоящего друга. Конечно, он не отдавал себе отчета, что имел в виду милую, сердечную девушку. Но почему-то именно о таком личном друге он все чаще и чаще думал в училище. Видно, казарменная жизнь, даже изрядно скрашенная новыми учебными предметами, спортом, общественными делами, походами в кино и книгами, все же оставалась казарменной, а строгая дисциплина — военной дисциплиной: у некоторых особенно «бравых» ребят уже были внеочередные наряды за «самоволку» и строгие наказания за другие провинности. Словом, он был в армии…

Это произошло вскоре после окончания «карантинного срока», на вечере, который каждую субботу устраивался в училище. На таких вечерах обычно бывали танцы или концерт самодеятельности. В этот зимний вечер старшина группы Гагарин тщательно начистил сапоги, пуговицы, пряжку ремня, пришил свежий воротничок и отправился вместе с друзьями в актовый зал.

Танцы только начинались. Духовой оркестр еще не «разогрелся» и играл вяло. Юрий первый раз попал на вечер танцев в училище и с интересом наблюдал за всем происходящим. Несколько пар медленно кружились в середине зала. Это были офицеры и старшекурсники. Ребята помоложе толпились тесными группами у стен и скептически посматривали на танцующих.

Постепенно подходил новый народ. Людей в середине зала становилось все больше и больше. Появились девчата. Многие из них, видимо, часто приходили в училище на танцы. Другие — это было сразу заметно, — как и Юрий, пришли впервые и пока присматривались…

Юрий не особенно любил танцы на народе. Так, где-нибудь на дружеской вечеринке, можно, как говорится, «оторвать от жилетки рукава», а здесь, где столько людей, чувствуешь себя как-то неловко. Поэтому и он, и Юра Дергунов, и Валя Злобин, и Коля Репнин не спешили бросаться в водоворот танцев. Ждали, когда будет побольше танцующих, «знакомились с обстановкой»…

А обстановка постепенно становилась менее натянутой. И вскоре уже трудно было удержаться от соблазна и не пройтись в каком-нибудь немудреном танце вроде вальса или фокстрота. Вальс казался Юрию попроще для первого раза, и он ждал, когда шумный военный оркестр заиграет что-нибудь вроде «Дунайских волн». Тем временем Юрий внимательно осматривал гостей. Были среди девушек и полные и худенькие, темноволосые и русые. Не так уж много было красивых, но зато очень много симпатичных, простых девчушек в нарядных платьях, тщательно отглаженных специально для такого случая. Взгляд Юрия скользил по рядам стульев, стоявших вдоль стен, останавливался то на одном лице, то на другом…

Ребята тихо переговаривались, но Юрий не прислушивался к их разговору. Он смотрел. Смотрел туда, где в простенке возле самых дверей остановились две скромные девушки. Одна в голубом платье, другая в темно-красном. Ему почему-то сразу понравилось то, что девушка в голубом держится строго и сдержанно: никому не кивает и не улыбается. Сразу видно, что она тут впервые — у нее еще нет знакомых. Юрий повернул голову, но взгляд его вновь почему-то вернулся к худенькой невысокой фигурке, остановился именно на этой девушке. Лицо широкое, открытое. Ясные карие глаза смотрят спокойно из-под черных ресниц. И каштановые волосы аккуратно уложены на затылке, а не завиты, как у большинства. Он пытался отвести взгляд, но глаза невольно вновь и вновь обращались к простенку возле дверей, где стояла та девушка.

Оркестр грянул вальс. «Эх, была не была!» — Юрий одернул гимнастерку и расправил под ремнем складки.

— Ну я пошел, ребята! — коротко бросил он и твердым шагом направился к девушке в голубом платье. Остановившись в шагу от нее, он щелкнул каблуками и чуть наклонил голову:

— Разрешите?

Девушка кивнула, и они медленно пошли на середину зала. Юрий сразу же почувствовал, что девушка танцует лучше его, временами она мягко пыталась взять инициативу в свои руки и вести его, когда Юрий сбивался. Но Юрий стал внимательнее вслушиваться в ритм, и дело пошло лучше. От девушки исходил легкий, чуть уловимый запах каких-то цветов, а волосы ее еще пахли морозным воздухом. Совсем неожиданно исчезла неловкость первых секунд. Девушка понимала каждое его движение. Порою она едва заметно улыбалась ему, когда он ошибался. Поэтому Юрий стал уверенное, а затем смелее.

— Как вас зовут? Мы уже столько танцуем… Пора и познакомиться, — сказал Юрий.

Девушка недоуменно вскинула на него глаза и сказала неожиданно официально и строго:

— А что, разве на танцах надо обязательно знакомиться?

— Желательно… Меня, например, зовут Юра. Фамилия — Гагарин. А вас?

— А меня — Валя. Горячева.

— Это по мужу? — лукаво заметил Юрий.

— Нет, по отцу, — в тон ему ответила Валя, отлично поняв скрытый смысл его вопроса.

Смутившись собственной напористости, Юрий, не находя нужных слов, несколько секунд танцевал молча, а потом, чтобы сгладить неловкость, прошептал:

— Вы хорошо танцуете, Валя, может, поучите меня?..

Валя ничего не ответила.

Едва отзвучал вальс, оркестр начал полонез.

Юрий мучительно ждал, когда же окончится этот длинный, нудный полонез. Две или три пары медленно, словно плавая, двигались навстречу друг другу посреди зала, а Юрий снова смотрел туда, в простенок. Все время смотреть было неудобно, но он все же заметил, как Валя что-то оживленно рассказывала своей подруге. Та слушала, одна улыбаясь и чуть склонив голову.

Его наблюдения прервал чей-то вопрос:

— Ну, как?

— Что как? — не понял Юрий. Он был занят своими мыслями. Возбуждение, вызванное танцем, еще не прошло.

— Как девушка, понравилась? — это спрашивал Коля.

— Мне нравится, — просто ответил Юрий. Ему что-то сказали, но он не слышал: он испытывал сейчас странное, неведомое раньше, ощущение угловатой неловкости и вместе с тем какого-то душевного подъема. Словно две противоположные стихии боролись в его душе. И от неразрешенности и неясности этой борьбы ему было не по себе. Взгляд его ненароком встретился с ее взглядом, но она почему-то сощурила глаза, как их щурят, глядя на яркий свет. «Плохо видит, близорукость», — подумал Юрий и неожиданно понял, что Валя тоже пытается его рассмотреть. От сознания этого ему вдруг стало легче. Музыканты заиграли фокстрот, и Юрий рванулся к Вале.

Но подошел он, как и подобает кавалеру, степенно и, когда Валя положила ему ладонь на плечо, сказал:

— На полонез я вас не пригласил, потому что я его, честно говоря, плохо танцую. — Юрий слукавил и почувствовал, что Валя поняла его уловку. Но снова девушка ответила совершенно неожиданно:

— А я его тоже не танцую!

— Вот и хорошо, я никак не мог дождаться, когда он кончится, — откровенно выпалил Юрий. Валя снова ничего не ответила, но так на него посмотрела, что он смутился. «Зачем же вы так?..» — словно говорил ее взгляд. Но она счастливо улыбалась. И это Юрию очень нравилось. Он тоже широко улыбнулся, и его голубые глаза по-мальчишески заискрились.

Валя держалась без кокетства и желания казаться лучше, чем о ней могут подумать. Все было так, словно они уже давно знакомы. И от сознания этого у него было легко на душе. Он понял, что подруга Вали одобрила ее выбор и подбодрила девушку. Но от этого Валя стала лишь сдержаннее и немногословнее. Ну что же, это вполне понятно. Юрий решил пока больше ни о чем Валю не спрашивать, а стараться повнимательнее танцевать, чтобы — чего доброго! — не наступить ей на ногу. Она это оценила.

— Вы не так плохо танцуете, как говорили…

— Стараюсь, — рубанул Юрий и почувствовал, что снова краснеет. Валя опять улыбнулась. Улыбнулась как-то мило и умно. Тщательно обдумывая каждое слово, Юрий спросил:

— Значит, можно вас пригласить?

— С удовольствием еще потанцую. Только через раз.

Юрий действительно закружил девушку. Оба они уже успели немного устать и оба хотели разобраться в ворохе неожиданных, новых и пьяняще-приятных чувств. Нет, это, конечно, не было усталостью — скорее какое-то трепетное ощущение, которое Юрий боялся нечаянно разрушить. Словно в руках у него был хрупкий, необычайно ценный предмет и он знал: одно неосторожное движение — и не останется даже осколков… Теперь он боялся сделать это движение.

Юрий пропустил танец и на очередной тур вальса снова пригласил Валю.

— Вы умеете держать слово, — заметила она, — а я уже думала, что вы обо мне забыли…

Юрий почему-то ожидал, что услышит что-то именно такое и сказанное именно таким тоном. Он понял: теперь можно говорить о чем угодно. И стал расспрашивать Валю о том, где она живет и кем работает. Валя охотно рассказывала обо всем, что его интересовало, и в свою очередь задавала вопросы. Неожиданно этот скучный вначале вечер превратился для него в большое, светлое событие. Вечер пролетел мгновенно. А Юрию казалось, что они еще ничего не успели сказать друг другу. Увольнительной у него не было, и они простились у входа, договорившись о встрече. Юрий почти не сомневался, что она придет.

…Теперь они часто встречались. Благодаря Вале этот город с красивой набережной вдоль Урала, с говорливой речкой Сакмарой стал для него почти родным. Много часов они уже проходили вдвоем, и Юрий отлично изучил маршрут от училища до телеграфа, где работала Валя, и от телеграфа до улицы Чичерина, где Валя жила.

Они уже настолько подружились, что однажды Валя пригласила Юрия к себе.

— Хорошо бы ты зашел к нам завтра. Как раз мама приехала. Вот и познакомишься с ней.

— Но завтра у нас кросс на десять километров. Я буду мокрый, а если приду последним, то и злой, как черт. А у вас нужна дипломатия… Да еще в такой день. — Юрий засмеялся.

— Подумаешь, улица Чичерина, так уж дипломатия! Чем проще — тем лучше. Все у нас очень хорошие и встретят тебя попросту. Вот отбегаешь — и прямо приходи.

Юрий не мог отказаться. Действительно, пора уже было познакомиться с родителями Вали.

— Хорошо, я приду, но в случае чего ты пеняй на себя… — пошутил Юра и снова засмеялся.

Он так и пришел прямо с кросса в лыжном костюме, на котором еще не успел растаять снег.

Встретили его действительно просто и сердечно.

Валина мать, Варвара Семеновна, только что вернулась от родственников из Калуги и привезла лесных орехов. Она поставила на стол их целую вазу, и Валя с Юрием начали их грызть. Это занятие заменяло им необходимость разговаривать. У Юры после пробега по морозу было чудесное настроение, и к тому же он чувствовал себя в этом доме желанным гостем. Обед готовил Валин папа — повар санатория, он делал это мастерски.

…С Валей Юрий вел себя естественно и привычно, как с товарищем, с которым знаком уже много лет. Да и Валя держалась просто: без кокетства и капризов. Они уже знали друг про друга почти все, и им казалось, что у них много общего. У обоих детство было нелегким, у обоих самостоятельная, большая жизнь только начинается и обоим еще нужно немало узнать и многому научиться. И ей и ему никогда не забыть тяжелых лет войны, которая изуродовала их детство, сделала еще в юности серьезнее и взрослее.

Юрий часто рассказывал Вале о полетах, об авиации. И хотя он всегда говорил искренне, Валя улавливала в его рассказах не только увлеченность, но и какую-то таинственную значительность. А Валя не любила говорить о своей работе. Да и что она могла рассказать такого значительного и героического? Валя работала на телеграфе, мечтала о другой профессии. Как-то она сказала об этом Юрию.

— А тебе самой чем бы больше всего хотелось заниматься?

Валя не смогла сразу ответить. Она раздумывала о том, что любая работа, должно быть, приносит пользу людям. Но какое дело ей будет ближе и интереснее, этого она пока не знала. Поэтому она сказала неуверенно:

— Наверное, медициной. Самое полезное для людей дело.

Юрий помолчал, а потом заметил:

— Вообще-то дело подходящее, но ведь медицина тоже имеет свои специальности: есть терапевты, есть хирурги, есть стоматологи. А тебе по твоему характеру, наверно, лучше всего быть детским врачом. Дети — они народ симпатичный. Их всегда жалко, когда они болеют. Взрослый человек часто сам знает, что ему делать, а ребенку… ему помощь нужна. Это ты очень хорошо придумала — стать врачом. Только в институт сразу не удастся, придется в медучилище. Хочешь, я узнаю, какие там условия приема?..

Валя кивнула. Они тихо шли по вечереющей улице. Медленно кружился и падал крупный влажный снег, и снежинки давно уже плотным слоем покрыли и его шинель, и платок Вали, и ее плечи. Снежинки висели на ее длинных ресницах. Юрий заметил это и наклонился к самому ее лицу.

— Ты что? — Валя чуть отстранилась.

— Ничего, хочу снежинки сдуть. У тебя на ресницах целый ледник.

Валя улыбнулась. Мягко, сердечно, доброй улыбкой.

Юрий сдул снег и, крепко обняв Валю за плечи, поцеловал ее в глаза, в щеки, в губы. Валя ответила ему, а потом, словно спохватившись, оттолкнула:

— Юрка, кто-нибудь увидит!

И они долго шли молча. Почти у самого дома Вали Юрий, взглянув на часы, заторопился:

— Через полчаса кончается увольнительная! Я должен бежать.

И он снова крепко обнял и поцеловал Валю. Она приникла к его мокрому от снега плечу. Ему страшно не хотелось уходить от нее в этот вечер, но ничего не поделаешь: служба есть служба!

— Послезавтра я узнаю об условиях приема и позвоню тебе! — крикнул Юрий и побежал в ночь.

— До свиданья, Юрок! — услышал он ее голос и, обернувшись, махнул рукой…

А учеба шла своим чередом, становилась все интенсивнее, все сложнее. Формулы, глиссады, чертежи…

Незаметно подошла весна. Готовились к первомайскому параду. Начались полеты на тех же ЯК-18, с которыми Юрий уже успел познакомиться в аэроклубе. И это немного разочаровывало Гагарина. Хотелось чего-то нового, интересного, а тут опять те же самые машины. Правда, задания выполнять приходилось другие, более сложные, и перед глазами уже не маячила голова инструктора…

Гагарин по-прежнему — душа коллектива. У него всегда находятся время для товарищей.

Курсант Захаров долго болел и появился на поле, когда уже вовсю начались самостоятельные полеты, один сложнее другого. Парень поговорил со своим командиром, тоскливо поглядел на товарищей и поплелся в штаб. Он был уверен, что не успеет наверстать упущенное. Собственно, именно так ему и сказали в штабе. Гагарин встретился Захарову у самой проходной. Поговорили.

— Положение твое трудное, но не безвыходное! Стой здесь и непременно меня подожди. Говоришь, врачи признали здоровым? Так я сейчас…

Старшина экипажа куда-то побежал. Может, в штаб, может, к замполиту или командиру звена. Вернулся он обрадованный.

— Трудное положение отменяется! Будешь летать. Придется поднажать на учебу. Но мы тебе все поможем. Не возражаешь?

— Спасибо, — тихо сказал Захаров.

— Не спасибо, а сейчас же пойдем в класс. Что у тебя хуже всего идет, с того и начнем. Тебе польза и мне не вредно немного подзаняться, повторить…

Вечером Юрий разговаривал с Валей по телефону:

— Сегодня и завтра никак не смогу. Парень тут один гибнет… Словом, занят по горло. Ты меня понимаешь? Я должен с ним позаниматься. Обещал.

Валя все понимала. Она знала, что даже если у Юры в кармане увольнительная, но есть важное дело в части, в городе его можно не ждать…

Точно так же Юрий помог другому своему товарищу — Виктору Боеву, когда тот лежал в госпитале. Но помог по-иному: разыскал двух его братьев, которых Виктор считал пропавшими.

…Летний лагерь пятой эскадрильи расположился на самом берегу Урала. Сразу же за аэродромом тянулся лес, в лесу стояли палатки. По предложению Юрия ребята соорудили на берегу купальню и вышку для прыжков в воду. Очень хорошо после трудной работы в жаркий день, когда голова трещит от грохота моторов, а ладони пропитались керосином и маслом, разбежаться и броситься в ледяную воду…

И снова лето промелькнуло так быстро, словно деревья мимо лыжника, стремительно мчащегося с горы. Все одинаковое, похожее, трудное смешалось и растворилось во времени.

Осенью эскадрилью послали на работу в колхоз — убирать картошку.

В колхоз письма не приходили, и Юрий волновался: как там Валя? Она стала для него близким человеком. И проверка расставанием только лишний раз убедила его в том, что это именно так.

Порою по вечерам, когда лили холодные затяжные дожди, он сидел у ночного окна, по которому, словно слезы, катились капли, и думал о том, что в эти минуты делает Валя? Он отлично представлял себе все, чем она могла заниматься. Его беспокоило то, что она не пишет. Он не знал, что всему виной размытые дороги и плохая работа сельской почты. «Здесь идут проливные дожди…» Эта строка песни почему-то крепко засела у него в мозгу и не хотела уходить.

В колхозе Юрий часто вспоминал все, что связано с домашним уютом, с теплом. Вспоминал он и беляши, которые так вкусно готовил Иван Степанович, отец Вали. Вспоминал и далекий Гжатск, Гагарин твердо решил съездить домой в ближайший отпуск, после того как он вновь встретится с Валей.

Вернувшись, из колхоза, авиаторы начали готовиться к ноябрьскому параду. Строгое казарменное положение, ежедневные строевые занятия заслонили от него Валю, и увиделись они лишь седьмого ноября, когда училище торжественным маршем проходило по улицам Оренбурга. На площади Юрий заметил Валю, и Валя узнала его в рядах. Она улыбнулась и помахала ему рукой. А на следующий день они встретились и весь праздник провели вместе. Пожалуй, это были самые приятные дни за все последние годы. Тепло близких людей согревало Юрия. В те дни он почувствовал, что, наверное, теперь они всю жизнь будут вместе…

Дома, в Гжатске, во время отпуска он сказал матери, что думает жениться.

В Оренбург Юрий возвратился почти на неделю раньше срока. Валя без объяснений поняла, почему он так быстро приехал.

Если не считать перемен в его личной жизни, то самым примечательным и памятным событием было знакомство с новой техникой, а затем и полеты на МИГах.

Новые истребители казались Юрию верхом совершенства.

Материальную часть, а проще говоря — новую технику, Гагарин всегда усваивал быстро. И на этот раз машина настолько заинтересовала его, что раньше многих товарищей он не хуже механика знал реактивный двигатель: и компрессор, и камеры, и свечи, и форсунки, и газовую турбину. Наверное, если бы это понадобилось, Юрий собственноручно сумел бы собрать их и разобрать, даже если бы его разбудили среди ночи.

Но вот первый вылет. Юрий все делает по наставлению. Правая рука на ручке. Левая на секторах газа. Ноги — на педалях. Запел «пускач» — пусковой моторчик, а затем взревели двигатели. Вот тут-то и выяснилось, что МИГи гораздо сложнее в полете, чем это могло показаться с первого взгляда. Большая скорость предъявляла к пилоту совершенно новые требования.

Быстрые, легкие, маневренные, эти самолеты заставляли пилота работать интенсивно и напряженно. Не так просто было на них вести стрельбы и делать фигуры высшего пилотажа, даже взлетать и тем более приземляться.

В одном из полетов ведущим был Гагарин, а в задней кабине «спарки» сидел капитан Колосов.

Юрий уверенно поднял машину в воздух, хорошо выполнил полетное задание, но посадил машину неважно.

— Плохо, сержант! Посадку провели с высоким профилем, — коротко сказал капитан, хотя в душе он был доволен тем, как Юрий выполнял все фигуры и маневры. Да и маршрут он построил правильно.

Юрий помрачнел: он сам чувствовал, что посадил машину неважно. Но он не совсем ясно знал, что именно нужно сделать, чтобы получилось, как надо. Юрий внимательно расспросил инструктора. Потом долго беседовал с командиром звена и работал на тренажере. К нему подошли летчики.

— Что ты, Гагарин, тут возишься? Разобрался в теории — значит, в следующем полете все будет нормально. Пойдем-ка перекинемся в баскет…

— Нет, ребята, сейчас никак не могу. Плохо чувствую машину. А зря летать тоже не хочется, попусту керосин жечь…

Юрий очень хотел быть уверенным, что он действительно понял свою ошибку и знает, как ее исправить. Он во всем любил ясность. И никогда не хотел отставать от других — другие могут, значит, сможет и он! И, возможно, даже лучше, чем они!

Но в общем-то таких горьких минут было немного. Юрий хорошо усваивал теорию, быстро схватывал главное на практике. И на классных занятиях и во время полетов он шел одним из первых. Это в значительной степени объяснялось тем, что теперь он ощущал какое-то внутреннее равновесие, какую-то уверенность в себе, он определил это словом «стабильность».

Только однажды сплоховал Юра, переоценил свои знания и получил тройку по теории двигателя. Он вышел и грустно пошутил: «Срезал меня Резников!» Но было но до шуток: первая тройка в жизни! Через пять дней он пересдал предмет, и в зачетке появилась пятерка. А нужно заметить, что обычно после второго «захода» высший балл не ставили. Но Юра отвечал действительно отлично, и тут даже строгий преподаватель Резников не мог иначе оценить его знания.

Учеба шла в основном гладко. Однако жизнь ставила перед ним все новые проблемы. Конечно, пока они не могли помышлять о женитьбе. Валя терпеливо ждала, когда он окончит училище. Но Юрий знал, что и тогда ей еще придется много раз ждать. Ждать, пока он устроится на новом месте службы, ждать его из командировок, ждать из полетов. Такая уж доля жены летчика — всегда ждать.

9 марта, в день его рождения, Валя подарила ему две свои фотографии: на одной она была снята в его любимом нарядном платье, на другой — в белом халате. Этот белый халат тоже очень много значил для них — Валя определила свой новый путь и начала учиться в медицинском училище. На обороте одной из фотографий она написала:

Учеба шла своим чередом, но теперь на смену теоретическим занятиям пришел плотный график полетов.

В этой нелегкой работе Юрий постигал смысл краткой формулы трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина: «Высота — скорость — маневр — огонь». Теперь Юрий особенно много времени проводил на аэродроме, осваивая сложный пилотаж, оттачивая свой летный почерк.

4

В октябре 1957 г., когда приближались выпускные экзамены, случилось событие, которое они, военные летчики, могли по-настоящему оценить во всем его грандиозном значении. Страна Советов запустила первый искусственный спутник Земли.

Вернувшись с аэродрома, курсанты сгрудились у приемника в Ленинской комнате. Эфир гремел музыкой и был наполнен сообщениями со всех концов мира. Человечество взволнованно обсуждало выдающуюся победу советской науки.

В тот вечер, 4 октября, долго говорили о космосе, даже рисовали воображаемую конструкцию космического корабля с астронавтами на борту. Юрий тоже нарисовал корабль таким, каким тот ему представлялся. Это было что-то похожее на крылатый снаряд. Теперь Гагарину было ясно, что полет человека в космос — дело недалекого будущего.

За первым «запуском» последовал второй. Правда, за делами Юрий вскоре забыл обо всем этом. Жизнь требовала иных Забот, допустим, как рассадить за праздничным столом всех гостей. Свадьба — дело серьезное.

В эти же ноябрьские дни 1957 г. Юрий стал офицером.

В личном деле Гагарина, хранящемся в Оренбургском высшем военно-авиационном училище, подшита короткая, но выразительная характеристика:

Теперь они жили в квартире Вали. Жили недолго, до тех пор, пока Юрий не получил назначения. Назначение было на Север.

Юрий прочитал эти немудреные стихи в стенгазете и, хотя не запомнил их до конца, задумался. Теперь, кажется, ему действительно нужно было трудное дело. Всю жизнь он проламывался сквозь невидимую стену каждодневных преград, а сейчас, когда он полон сил, когда у него есть военная специальность, когда он определил и свою личную жизнь, что же ему: остановиться, искать тепленького местечка, хотя бы здесь, в Оренбурге?

Вот ему предлагают остаться в училище летчиком-инструктором. «Твердое положение, подходящий оклад, верный «налет» часов, внеочередное звание…» Но чему он может научить новичков, когда он сам еще толком не видел неба, не знает жизни? Какое моральное право имеет он учить людей, если ему самому еще надо поучиться, и не на стационарном, а на полевом аэродроме, не в «тепличных», а в боевых условиях настоящего истребительного полка?

Он сказал, что подумает. А что тут, собственно, думать? Ребята просятся на Север. Что же, они будут, как говорится, «хлебать полной ложкой полковые щи», а он тут будет обучать молодых? Тех, кто всего лишь, может, на год-два моложе его? А они, между прочим, как-нибудь спросят: «А на вашем счету сколько сбитых самолетов, товарищ инструктор?..»

Нет, Гагарин, рано еще становиться на «мертвый» адмиральский якорь, надо еще поплавать, землю посмотреть, себя попытать, узнать, что ты есть за человек в настоящих условиях. А что касается самолетов, то можете не сомневаться, товарищ курсант, — младший лейтенант Гагарин, когда понадобится, сумеет вовремя нажать гашетку и дать огонь «по носу»! Можете не сомневаться.

Юрий шел домой, и этот мысленный монолог, обращенный то к офицеру из отдела кадров, то к неизвестному курсанту, был, собственно, его размышлениями о жизни. И очень хорошо — пусть будет Север: в Арктике всегда трудно. Там мы и проверим, что ты есть за человек, дорогой товарищ Юрий Гагарин. Одним словом, с начальством все ясно, но вот как сказать Вале? Конечно, Вале можно сказать просто, одним словом: «Приказ!». Приказ есть приказ. Но нет, все же с ней придется поговорить. А что ей сказать? Ведь брать ее с собой сейчас он не может — не знает ни тамошних условий, ни места службы. А главное — не бросать же ей из-за него учебу!.. Черт его знает, как ей объяснить.

— Что такой хмурый? — спросила Валя, как только Юрий переступил порог. Она всегда мгновенно угадывала его смятенное состояние, даже когда он улыбался.

— Я не хмурый, я задумчивый, — пошутил Юрий, снимая шинель.

— О чем же ты задумался, детина? — нарочито торжественным тоном, каким иногда дети читают стихи, спросила Валя и невольно рассмеялась.

— Ладно, садись-ка ужинать, а потом расскажешь. Пельмени! — важно объявила она и пошла на кухню.

С пельменями он расправился мгновенно. Валя ни о чем не спрашивала. Она знала: придет черед, и муж сам все расскажет. Так оно и вышло. Медленно выпив чай и отодвинув пустой стакан, Юрий начал этот тяжелый для него разговор.

— Понимаешь, сегодня вызывают меня в кадры. Ну тот товарищ, ты его видела. И начинает он разговор. Предлагает, чтобы я остался в училище работать инструктором. А какой из меня инструктор? Все равно, что солдата из карантина, еще лысенького, послать на самолет командиром корабля дальнего действия. Жизненный опыт нужен! Правильно? Теперь слушай дальше. А, да ладно, — Юрий махнул рукой. — В общем Валька, Юрка и Колька получили направление на Север. Ясно?

На мгновение в ее глазах он заметил тревогу. Но она спокойно спросила:

— Ну и что же?

— Вот и я думаю тоже там немножечко послужить…

— А обо мне ты думаешь?

— Конечно! Ты быстренько кончишь учебу и приедешь ко мне. Тем временем я совью теплое гнездо, будем жить-поживать и добро наживать.

— Ну ладно. Допустим, в этом ты меня убедил, но почему непременно на Север?

— Во-первых, если уж начинать жизнь, то там, где всего труднее, тогда дальше в жизни ничего не будет страшно. Ну, а потом от ребят неохота отрываться. — Он почувствовал, что выбрал не те слова, и понял, что Валя этим воспользуется. Так оно и вышло.

— А от меня охота? — спросила она с обидой.

— Ну что ты такое говоришь!.. — Юрий крепко обнял жену и поцеловал.

Валя сердито его оттолкнула:

— И не подлизывайся! Сам все решил, сам и поезжай! — Но в словах ее уже почти не чувствовалось обиды. Он знал: это она просто так, для острастки.

Юрий решил смягчить удар:

— В общем я на разведочку съезжу и моментально обо всем напишу. И ты тут же ко мне приедешь. Решили?

Конечно, они все решили. И все же ему было неимоверно трудно оставлять то, что совсем недавно он приобрел, — семейное счастье, родного человека. И он знал: Вале, которая практически никуда не уезжала из дому, еще труднее. Но ведь его могли действительно послать куда угодно. Все равно пришлось бы расставаться.

Чтобы как-то перевести разговор на другую тему, Юрий сказал:

— А теперь давай потолкуем насчет Гжатска. Надо бы съездить к старикам, а то обидятся. Скажут: женились — не объявились. Это будет у нас вроде свадебного путешествия.

5

…Вторые сутки шел поезд, все глубже врезаясь в полярную ночь, которую лишь изредка прокалывали золотые звезды дальних огней. За окнами, по углам затянутыми прозрачным переплетением морозного узора, бежали тощие островерхие ели, припорошенные инеем, и сосны, свесившие пушистые ветви к первым сугробам. Порою полосы света, отброшенного вагонными окнами, озаряли низкие изгороди, дома стрелочников и полосатые столбы у переездов, и снова все пропадало в густой темноте. Иногда в длинных желтых отблесках, бегущих по снегам, стелились космы дыма, а чаще — все закрывала ранняя серебристая метель. И только призрачные столбы с провисшими телеграфными проводами были неизменны, как полярная ночь…

Гагарин стоял у открытого купе и смотрел в окно. Давно уже он выпил вечерний чай, но спать не хотелось. Валентин Злобин и Юрий Дергунов играли в подкидного — шахматы им надоели, а Юрий думал. Теперь, когда он отоспался за дорогу и делать было абсолютно нечего, мысли о недавних днях всплывали в сознании и превращались в отчетливые картины. Кажется, только-только решали они с Валюшей, как им лучше ехать в Гжатск, какие кому везти подарки, как еще раз отпраздновать свадьбу… И вот уже позади и Гжатск, и свадьба, и Москва…

Юрий хорошо помнит, как он водил Валю по столице. И осенний большой город впервые открывался ей во всем своем величии и неповторимом своеобразии. Они поехали на Красную площадь, прошлись по улице Горького, погуляли на Пушкинской площади, дошли по бульвару до Арбата, покатались на метро. Валю все удивляло, и она не могла скрыть от Юрия своего восхищения. Временами она шарахалась от потока автомобилей, и Юрий, который чувствовал себя бывалым москвичом, крепко придерживал ее за локоть. Они пообедали в полупустом кафе «Отдых» и снова пошли гулять по городу.

И улицы, и магазины, и бульвары столицы — все было необычным для Вали. Она очень устала и была немного грустная и какая-то взъерошенная, словно испуганный котенок, попавший в большой лес. Грусть ее была понятна: в сумочке уже лежал обратный билет в Оренбург. Раньше дома она не могла себе представить тех огромных расстояний, какие будут их разделять. И вот поезд несколько суток бежал через дни и ночи только до Москвы, а затем еще много-много сотен километров Юра, ее Юрок, будет ехать один куда-то на этот немыслимо дальний Север! Теперь Валя сама увидела, как это далеко и по-настоящему глубоко ощущала горечь приближающейся разлуки. Юрий чувствовал это и старался, как мог, отвлечь ее от печальных дум. Временами это удавалось, но потом грусть опять брала свое.

Валин поезд уходил вечером, и весь день они были вдвоем. Два человека в огромном городе, в котором, видимо, никому не было дела до их разлук и печалей.

Над ними было молочно-мглистое, отдающее голубизной небо. И воздух, пронизанный неярким осенним светом, казался огромным прозрачным кристаллом, в который вплавлен город.

Мягко светило холодное солнце, озаряя просторные чистые улицы, старые липы с круглыми, полуголыми кронами, одетыми в золото, и еще зеленеющие тополя.

Очень редко едва заметный ветер с шелестом перевертывал в аллеях скверов сухие, хрустящие листья. Осень невольно действовала на обоих бодряще и как-то освежающе, но она же предвещала обоим наступление зимы — близкий холод.

Потом там, на Казанском вокзале, Валя куталась в свое легкое пальтишко, когда Юрий поехал ее проводить. Они говорили какие-то ничего не значащие слова — все уже давно было высказано прямо и ясно. Оба они не сомневались друг в друге, оба верили, что скоро будут вместе, оба знали, что в общем-то все будет хорошо. И все-таки, когда он за несколько минут до отхода ее поезда в неловком молчании сидел у нее в купе, Валя не выдержала и всплакнула. Юрий очень не любил, когда жена плачет: в эти минуты он испытывал к ней чувство жалости. Валя сразу становилась какой-то беспомощной и беззащитной. Как мог, он пожалел ее и успокоил. Ему тоже было как-то не по себе, и он даже готов был почувствовать себя немного виноватым за те огорчения, которые ей доставил. А она его ни разу ни в чем не упрекнула!..

И снова теплая волна нежности сжала ему сердце — который раз за эти последние дни! Он никогда не подозревал, что способен испытывать подобные ощущения. И вот разлука с Валей неожиданно вызвала у него эти новые чувства… «Ну что же, это очень даже хорошо, — думал Юрий, — значит, мы здорово любим друг друга!»

…Поезд сбавил ход и, дрогнув, остановился.

— Станция Полярный Круг. Стоянка три минуты, — объявил проводник.

— Пойдем, глянем! — Валентин тронул его за плечо.

— А чего глядеть — одни вагоны с обеих сторон. — Юрию не хотелось выходить. Не хотелось отвлекаться от своих дум.

Поезд тронулся, и опять за окном поплыл тот же однообразный, чуть всхолмленный пейзаж. Только теперь чаще были видны заснеженные черные скалы, вплотную подступавшие к полотну.

Как всегда бывает в дороге — это еще подметил Л. Толстой, — первую половину пути думаешь о прошлом, вторую — о будущем. Постепенно мысли о будущей службе вытеснили воспоминания о Москве, и Юрий стал представлять себе, как может выглядеть военный городок, куда они ехали… Был уже первый час ночи. Ребята умылись и улеглись спать. Юрий тоже решил, что пора подремать. Он еще долго ворочался на тонком железнодорожном тюфячке, но незаметно для себя уснул, натянув на голову одеяло.

Проснулись они поздно, около десяти. Но за окном по-прежнему была ночь. Удивительно: круглые сутки сплошная ночь! Этого раньше он никак не мог себе представить. А как же летать ночью? Ведь никто из них еще ни разу не совершал ночных полетов. Придется снова учиться! Ничего не поделаешь. Все когда-нибудь приходится начинать в первый раз.

…В штабе их с интересом расспрашивали о Москве, затем направили в гостиницу. А утром, получив назначение, они двинулись в свою часть.

Зеленый потрепанный автобус, неистово встряхивая пассажиров на ухабах, то петлял по горной дороге, то опускался в долину. В машине было холодно, и все здорово промерзли. Завернувшись в шинель, Юрий дремал, изредка просыпаясь от сильных толчков. Обычно в дороге он спал плохо, но на этот раз — то ли от холода, то ли от многочисленных волнений последних дней — он уснул.

В гарнизоне его ждал сюрприз: в гостинице оказалось много офицеров из Оренбурга. И хотя новички приехали на полночь, товарищи ждали своих. Кто-то заварил крепкого полярного чаю, кто-то под шумок притащил спирту, и горячий дружеский разговор потек бурным потоком. В этом разговоре перемешалось все: и воспоминания о прошлом, и мысли о гарнизонной жизни. И порою, словно рыбешка на солнце, в этом весеннем половодье слов сверкала шутка. «Старожилы» моментально ввели их в курс всех дел и событий, заочно познакомили с обстановкой, с начальниками, с местными условиями.

Разбредясь по своим комнатам, заснули только под утро.

Разбирая вещи, Юрий поставил на стол портрет в простой рамке и, улыбнувшись, спросил товарищей:

— Никто не против, если с нами будет женщина?

— Невеста? — спросил его новый сосед Салигджан Байбеков.

— Бери выше — жена!

— Ну, раз так, пускай живет, конечно. А где же она сама?

— Кончает учебу и скоро приедет.

После завтрака молодые офицеры представились командиру части, а потом отправились в третью эскадрилью. Доро́гой Юрий вспомнил слова Антуана де Сент-Экзюпери, когда-то поразившие его своей убедительной, почти лозунговой ясностью и навсегда засевшие в памяти: «Бури, туман, снег — конечно, все это будет тебе докучать. Думай тогда о тех, кто испытал это до тебя, и говори себе: если справились другие, справлюсь и я». Отважный французский пилот и писатель словно стоял у него за спиной. Юрий даже попытался представить его себе — высокого, худощавого, веселого…

Поземка гуляла по темным улицам военного городка, ветер, посвистывая, заметал свежие следы…

6

…Стоял январь. Бушевали метели. Трещали морозы. А Юрий вместе с другими молодыми офицерами нес службу. Дежурства, учеба, стрельбы…

А в марте, когда солнце несколько часов стало держаться на небе, начались полеты. В третий раз — все с самого начала: сперва «вывозные» полеты, затем «провозные» и лишь после этого — самостоятельные. Молодых офицеров учили работать в особых полярных условиях: тут, на Севере, летать было намного сложнее, чем раньше.

Накануне первых вылетов командир звена Леонид Данилович Васильев просмотрел документы Гагарина.

— «Летает смело и уверенно…» — прочитал он и усмехнулся. — Посмотрим, посмотрим…

Васильев видел на своем веку немало молодых офицеров и имел некоторые основания для скептических оценок: Север — строгий экзаменатор.

…Его первый трудный полет был отмечен в боевом листке:

Ребята засняли момент его возвращения из самостоятельного полета, когда командир эскадрильи майор Решетов и секретарь парторганизации капитан Росляков поздравляли Гагарина с первым успехом. Эту фотокарточку Юрий тут же послал Вале: пусть ей будет приятно, пусть его радость станет и ее радостью.

Ночные учебные тревоги и напряженные занятия, новая техника и подготовка к полетам — все это требовало сил, выдержки, навыка.

Да, оказывается, даже после двух лет учебы не такое простое дело с одного захода обстрелять цель. Объективная лента кинофотопулемета неизменно фиксировала все его промахи и ошибки. И Юрий вновь садился за учебники…

А вскоре произошло событие, которое едва не стоило Гагарину жизни. Был обычный летный день. Юрий шел в дальний маршрут для отработки полета по приборам. Он выполнил задание и тут только заметил, что видимость резко упала, словно мгла окутала все вокруг. Смазались и стали едва различимы уже знакомые очертания берега, фиордов и островов. «Видать, навалился циклон», — мелькнула мысль. Юрий позвал аэродром.

Земля ответила:

— Погода пока есть, но у нас на «Сосне» видимость пропала, возвращайтесь домой. Сообщите запас горючего. Прием.

Это означало, что видимость на основном аэродроме плохая, но еще есть, а на запасную площадку, которая была ближе, приземлиться уже нельзя.

Тут же Юрий услышал в шлемофоне встревоженный голос руководителя полетов:

— «Кедр», немедленно возвращайтесь. «Сосна» закрыта. Подтвердите получение приказа. Сообщите запас горючего!

Юрий посмотрел на прибор. Зеленая светящаяся стрелка приближалась к красной черте. Двигатель заглатывал остатки горючего. Юрий не заметил, что затянул с одним упражнением. Немного не рассчитал…

— «Сосна»! Я — «Кедр»! Есть немедленно возвращаться домой! Горючего в обрез. Сообщите скорость и направление ветра, сообщите видимость! Прием.

Юрий уже развернул машину и лег на обратный путь. Высотомер показывал три тысячи метров. Юрий взял ручку на себя. Машина начала медленно карабкаться вверх.

Теперь главное — курс. Внизу скалы. Они изредка видны в просветах облаков. Знакомые очертания. Юрий взглянул на карту и мысленно сделал расчет. Кажется, выбран самый прямой маршрут.

Земля помогала ему. Все остальные машины уже вернулись, и руководитель полетов — опытный воздушный ас — теперь непрерывно вел только его самолет. Он сообщил скорость и направление ветра, спросил о режиме двигателей, сказал, что нужно делать.

Стрелка прибора остановилась в нескольких миллиметрах от красной черты. Юрий шел по радиоприводу и чувствовал, что под ним уже аэродром. Но вокруг был сплошной мрак.

— «Кедр», вы правильно зашли на полосу! Почему снова набрали высоту? Рассчитайте еще раз посадку. Спокойно.

— Я не видел полосы. Захожу еще раз! — Юрий круто развернулся и снова пошел на посадку. Баки почти пустые. Выпущены шасси.

Нет, он не видел ни красных огней «подхода», ни зеленых огней «входных ворот». Только слабые голубоватые пятна прожекторов упирались во мрак. Но вот в разрыве снежной мглы мелькнуло серое полотнище полосы и едва заметные бусинки огней вдоль нее. Юрий резко убрал газ и круто пошел вниз.

Привычный толчок обрадовал его. Есть земля! Но самолет косо вышел на полосу. Последним напряжением воли Юрий чуть довернул машину. Все.

Он выключил зажигание. Самолет еще несколько секунд бежал по бетону, а затем начал притормаживать. Когда машина встала, Юрий взглянул на указатель горючего. Стрелка стояла на нуле за красной чертой…

Юрий расстегнул куртку и носовым платком вытер лоб. Видно, не зря говорят, что в таких полетах у пилота сгорает кусочек сердца.

Командир эскадрильи, командир звена и руководитель полетов вышли на поле.

Теперь, когда все уже было позади, к Юрию вернулось обычное расположение духа. Он чувствовал себя весело возбужденным, только колени немного подрагивали, то ли от усталости, то ли от перенесенного напряжения.

Руководитель полетов крепко пожал Юрию руку.

— Молодец! Быстро сориентировался. И действовал смело. А смелым сопутствует удача.

Медленно перебирая унтами, Юрий шел к автобусу. Он чувствовал, как всем его телом овладевает слабость.

Через несколько дней он писал Вале об этом полете:

Все эти первые месяцы он жил надеждой увидеть Валю. Но жена приехала в гарнизон только в начале августа. У нее уже был диплом фельдшера-лаборанта. Теперь из холостяцкой гостиницы Юрию пришлось переселиться в комнатушку знакомой учительницы, которая на время отпуска охотно уступила ее молодоженам. А позже Гагариным дали отдельную комнату.

Комната была небольшая, но что еще нужно, когда есть свой дом, когда рядом родной человек и много друзой! Гагарины особенно подружились с семьей заместителя командира эскадрильи Бориса Федоровича Вдовина, поэта, человека, романтически влюбленного в жизнь. Борис сочинял стихи и частушки, а Юрий вместе с друзьями исполнял в хоре песни и припевки на его слова. В доме у Вдовиных было много книг. Юрий часто брал то одну, то другую. Сборники стихов, рассказы и повести военных писателей, книги иностранных авторов.

Часто вечерами, вернувшись с аэродрома, напилив и наколов дров, Юрий читал Вале вслух, стараясь хоть немного отвлечь ее от непривычной обстановки гарнизонной жизни.

В печке весело поют и потрескивают дрова, отбрасывая на пол розовые, колеблющиеся отсветы. Валя вытирает посуду, а Юрий читает. Звонкий голос его звучит то приглушенно-нежно, то патетически-взволнованно:

Валя, неожиданно потрясенная взволнованным голосом Юрия, а еще больше — пленительными гоголевскими строками, тихо присела на край кушетки, опустив на колени полотенце. А Юрий продолжал:

— Действительно, как же сильно написано!.. — тихо говорит Юрий, положив книгу. — Интересно, что бы он сказал сегодня, поглядев на нашу Родину?

— «Эх, тройка, птица-тройка!..» — помнишь? — Вале никак не хочется оставаться в стороне от этого литературного разговора. — «И постораниваются, дают ей дорогу другие народы и государства…» Вот тебе и сегодняшний день.

Осенью Юрий поступил в университет марксизма-ленинизма.

Шло время, и постепенно этот край с молодыми сосенками и тонкими березками, с искристым снегом на гранитных скалах и говорливыми прозрачными речушками, с бескрайним хмурым морем и обомшелыми валунами стал ему близок и дорог.

Юрий щедро отдает работе свою энергию и свою душу.

…Валя медленно привыкала к Северу, к жизни в полку. Если бы не жена Вдовина, то еще неизвестно, как перенесла бы она ту хмурую зиму, когда ночной, настороженный мрак разрывают гулкие громы авиационных турбин, очереди дальних учебных стрельб, предчувствие опасностей, которые, как ей казалось, постоянно грозят Юре. Но Мария Савельевна Вдовина, к которой Валя привязалась, как дочка, быстро научила ее умению терпеливо ждать, мужественно переносить неизбежные тяготы, распознавать в воздухе самолеты эскадрильи.

Обычно после полетов летчики уезжали с аэродрома, оставляя машины на попечение техников. Юрий чаще всего не спешил покинуть стоянку. Он старательно осматривал самолет («самому летать!»), охотно помогал друзьям. Как-то техник старший лейтенант Паутов обнаружил течь в узлах гидроусилителя элеронов. Самолет был не гагаринский, но Юрий, хоть и устал от полетов, остался, чтобы помочь товарищам. Вместе с Паутовым и Бузановым он разобрал агрегаты, отладил их и, только убедившись в полной исправности узлов, поздно ночью уехал с поля.

В дни, предшествовавшие XXI съезду партии, он особенно ясно сознает, что ему пора стать коммунистом.

Три боевых товарища, три офицера дели ему рекомендации для вступления кандидатом в члены КПСС…

А газеты и радио все чаще и чаще приносят известия о запусках советских спутников и ракет, о замечательных достижениях советских ученых.

Весна принесла в дом Гагариных большую, чуть тревожную радость: в апреле Валя родила дочку. Назвали ее Леночкой. Теперь жизнь Юрия стала еще беспокойней и сложнее. Прибавилось домашних дел, которыми раньше он занимался мало.

А напряженные будни боевого истребительного полка шли своим чередом. Но теперь в эти трудные будни уверенно входило новое, еще непривычное слово — «космос». В сентябре 1959 года к Луне умчалась советская космическая ракета с вымпелом Страны Советов. В «Боевом листке» эскадрильи, который редактировал Гагарин, появилась заметка: «Советские люди покоряют космос». В ней, в частности, говорилось:

Теперь Юрий, уже успевший прочитать немало «космической» литературы, был твердо уверен, что это время очень близко. В те дни, когда все говорили о «лунной» ракете, и родилась у него мысль, в первые минуты казавшаяся дерзкой и неосуществимой. Он решил попытать счастья в новом деле. Не честолюбие, а горячий, неуемный интерес к новому породил ее и затем укрепил настолько, что она стала походить на навязчивую идею. А тут еще в газетах начали публиковать заявления людей, просивших послать их в космос. «Уж кому-кому, а военному летчику, человеку молодому, знающему современную технику, и карты в руки», — думал Юрий. Но он долго не решался, точнее — не знал, как это сделать…

Однажды вечером, тщательно все обдумав и взвесив, на листке бумаги, вырванном из общей тетради в клетку, Юрий написал четким некрупным ученическим почерком:

7

Юрий меньше всего надеялся, что его рапорт достигнет цели, ибо знал, что таких желающих — тысячи. И был немало удивлен, когда его вызвали…

В штабе ему сказали, что, возможно, если позволит здоровье, его пошлют осваивать новейшую технику, такую, на которой летают за атмосферой. И вручили направление на медицинскую комиссию. «Это нам не привыкать, — думал, посмеиваясь, Гагарин. — Махали мы комиссии каждый год, махнем и эту!»

Вместе с Юрием на комиссию приехали молодые офицеры из других частей. Все на вид крепкие, здоровые, и все еще толком не знали, для чего их направили на медосмотр.

В первом же кабинете госпиталя, куда Юрий приехал, он понял, что это совсем не такая комиссия, какие ему приходилось проходить раньше. Врач-окулист был придирчив, как прокурор. Он заставлял читать таблицу, мелко исписанную бессвязными фразами и буквами, от начала до конца с разного расстояния, по очереди то одним, то другим глазом, затем проверял способность различать цвета, затем внимательно рассматривал глазное яблоко и глазное дно… Это повторялось семь раз подряд.

Затем такие же испытания начинались у терапевта, у хирурга, у отоларинголога, у невропатолога, у зубного врача…

До этого Юрий даже не подозревал, что медицина располагает столь мощным арсеналом исследовательских приборов и аппаратов. Рентгеновская установка и магнитофон, кардиограф и сложные многоцветные таблицы были простейшими средствами в том лабиринте медицинской техники, через который незнакомые врачи проводили своих пациентов.

Из кабинетов ребята сыпались, как горох, и на повторные осмотры попадали единицы. Одним словом, после недельных хождений по врачам он один благополучно миновал все испытания и с нелегким сердцем вернулся в полк, с нелегким потому, что на прощание полный симпатичный доктор, с высоким лбом, русыми волосами и голубыми глазами, то ли шутя, то ли серьезно посоветовал запастись мужеством и ждать вызова на другую, еще более «свирепую» комиссию.

Когда Валя начала его расспрашивать, он ответил, что ездил принимать новые турбины…

И вновь потянулись привычные дни службы. Стрельбы, полеты, занятия, дежурства. Когда появлялась свободная минута, Юрий вспоминал обещание симпатичного доктора. Вспоминал со смешанным чувством иронии и беспокойства. В конце концов Гагарин решил, что о нем забыли, а может, просто нашли что-нибудь не то в его документах.

И как раз в этот момент в штаб пришла новая бумага. Лейтенанта Гагарина вызывали в Москву. Теперь уже Юрий понял зачем. Он понял и другое: вероятно, все это время подобные комиссии работали в разных концах страны, отбирая и проверяя кандидатов в космонавты. Действительно, сколько личных дел, летных и медицинских карточек нужно было просмотреть, сколько людей пропустить через многочисленные кабинеты и лаборатории, чтобы отобрать лучших. Значит, верно: наступило то время, о котором Юрий думал еще год назад.

В Москве Юрий без труда нашел научный институт, расположенный в особняке, огороженном легким металлическим забором. Здесь, в институте, он получил направление в госпиталь на всестороннее клиническое исследование, которое проводилось еще дольше и еще тщательнее, чем первое. Здесь были и подробные собеседования, и центрифуга — аппарат, похожий на карусель с длинным коромыслом, на конце которого было укреплено кресло, вроде летного. Здесь были и барокамеры, и вибростенды, и многое другое, с чем раньше Юрию ни разу не приходилось встречаться. Юрий волновался: теперь-то ему непременно хотелось остаться в числе космонавтов. Уж очень интересным и заманчивым было то, что он успел узнать, понять и увидеть.

— В общем, с медицинской точки зрения, стратосфера для вас не предел, ребята. Вы будете летать значительно выше, — в конце концов сказал им один из врачей.

Но окончательный отбор еще продолжался. За это время летчики успели немного познакомиться, хотя, впрочем, особенно подробно разговаривать теперь было некогда. Больше обменивались мнениями относительно того, что их еще ждет впереди…

А впереди их ждало совершенно неожиданное. Им сообщили, что их примет главнокомандующий Военно-Воздушными силами СССР Константин Андреевич Вершинин.

Вот тут-то Юрий впервые почувствовал настоящее волнение, впрочем, как и все его новые друзья. Для них, рядовых офицеров, эта встреча была и значительной, и интересной. Но они не знали, как им следует себя вести, как отвечать на вопросы. Они вообще, по существу, еще ничего не знали о том, что их ожидает впереди…

И вот уже автобус остановился на одной из тихих московских улиц, у знакомого им многоэтажного здания с колоннами и большими, светлыми окнами. Лифт медленно ползет вверх. По длинному коридору, устланному ковровыми дорожками, офицеры молча идут вдоль строя одинаковых дверей из полированного желтого дерева и останавливаются у одной, где на черной доске золотыми буквами написано: «Главнокомандующий ВВС К. А. Вершинин». Сопровождающий их офицер открывает дверь, и они попадают в просторную приемную. В приемной — незнакомые офицеры и генералы. Не успел Юрий как следует оглядеться — всех пригласили в кабинет.

Главный маршал авиации, уже немолодой, осанистый седоголовый человек с Золотой звездой, депутатским значком и мощной колодкой орденских планок на кителе, встал из-за письменного стола и пошел им навстречу.

В комнате было много воздуха и света. Яркое солнце ранней весны било через кремовые портьеры, золотыми плитами устилало пол. Солнце придавало кабинету какой-то празднично-нарядный вид. Оно легло живыми бликами на тусклые портретные рамы, ярко расцветило большую географическую карту. Словно сама весна вместе с пилотами вошла в кабинет. Кожаные кресла, такие же стулья и темные панели вдоль стен — все было залито буйным, ликующим светом.

Но Юрий не успел как следует осмотреть кабинет: маршал здоровался за руку с каждым из офицеров и приглашал всех за длинный стол.

— Прошу садиться, товарищи.

Места было много, но присутствующие с трудом разместились в кабинете. Сам Вершинин присел сбоку, словно желая подчеркнуть неофициальный характер встречи.

Когда все стихло, Константин Андреевич начал беседу. Говорил он негромко, по-отечески сердечно. Интересовался главнокомандующий, казалось, самыми незначительными вещами: где, в каких местах служил тот или иной офицер, спрашивал, нет ли среди них товарищей из тех полков, где ему самому доводилось бывать, а когда узнавал, что такие есть, вспоминал командиров частей, толковал о делах житейских, о самых разных вещах, одинаково близких маршалу и лейтенанту.

Летчики сперва робко, а затем все увереннее отвечали на его простые, но очень точные вопросы. Юрий понял, что главкома интересуют не только детали, по которым он, возможно, хочет воссоздать примерную картину полковой жизни молодых офицеров, но в первую очередь — сами офицеры, их образ мыслей, их трудности и заботы.

Говорили откровенно. О технике, об учениях, о случаях из летной жизни.

— Ну что же. Скоро вы будете отдельным подразделением. Подразделением орлят. Ведь верно — орлята! — сердечно, широко улыбнувшись, сказал маршал, обращаясь к одному из генералов с Золотой звездой Героя Советского Союза. Юрий спросил шепотом у своего соседа, не знает ли он этого моложавого невысокого генерал-лейтенанта с живым, симпатичным лицом.

— Генерал Каманин, — также шепотом, не повернув головы, ответил сосед.

За столом, где сидел Вершинин, генералы смеялись. Но Юрий прослушал, отчего они смеялись. Он внимательно всматривался в лицо генерала, который в этот момент уже что-то не спеша рассказывал маршалу. До слуха Юрия долетали лишь отдельные слова:

— …Да, все испытания выдержали отлично… Требования высокие. Медицина отнеслась к ним с пристрастием… — А Юрий думал: «Неужели это тот самый летчик, Николай Каманин, который еще в тридцатые годы одним из первых прокладывал трассы в Арктике?

Так это о нем писал Юлиус Фучик в своей статье «О героях и героизме»! Позже Юрий нашел ее и специально перечитал то место, где говорилось о Каманине. Фучик рассказывал:

Фучик в этой статье противопоставляет советского пилота американским представлениям о героизме и героях капиталистического мира…

Юрий с особенным интересом рассматривал Каманина. Ведь о его смелых полетах во время войны им, курсантам, рассказывал однополчанин отважного генерала, начальник Саратовского аэроклуба Герой Советского Союза Г. К. Денисенко.

И вот теперь по некоторым вопросам и замечаниям маршала и по четким ответам генерал-лейтенанта Юрий почувствовал, что Николай Петрович Каманин — это один из тех, кому они должны будут отныне вверить свою судьбу. Что же, это в высшей степени приятно! Генерал производил впечатление хотя и сдержанного, но обаятельного, тонкого и культурного человека. Было ясно, что у него можно многому поучиться.

Беседа заканчивалась. Маршал поднялся с кресла и, обдумывая фразы, медленно зашагал вдоль стола. Он говорил:

— Одним словом, вам, дорогие товарищи, вероятно, уже известно, что вы отобраны и будете готовиться для полетов в космос. Отличная техника для вас у нас уже есть. Пришло время серьезно готовить людей. Вот у меня на столе лежат документы, касающиеся вашей будущей подготовки. Здесь много интересного, нового для вас, но много и трудного. Дело это необычное, и вам придется часто идти целиной, непроторенными путями, как говорили древние, «через тернии к звездам». Поэтому успех первых полетов в космическое пространство будет во многом зависеть от вас, от вашей воли, целеустремленности, от ваших боевых и моральных качеств. Надо полагать, что все вы хорошие летчики, а стало быть, сможете стать и отличными космонавтами. Позвольте мне на это надеяться.

Константин Андреевич сел за стол и мельком заглянул в раскрытый блокнот.

— Вот вчера в Центральном Комитете партии члены Президиума интересовались состоянием всех наших дел. Был очень обстоятельный разговор. При этом было подчеркнуто, что партия и правительство придают космическим исследованиям первостепенное значение, поскольку у нашей страны есть все возможности, чтобы поставить их на широкую научную ногу.

Американцы на весь мир раззвонили о своем проекте «Меркурий». Я думаю, что если бы у них была та техника, которая есть у нас, а у нас, допустим, ее бы не было, то они шумели бы о своих проектах поменьше…

Маршал улыбнулся.

— Но сейчас мы их намного обогнали в области создания мощных ракет и ускорителей, ну и в ряде других областей, непосредственно дающих техническую возможность уже в самое ближайшее время послать в космос тяжелый корабль-спутник с серьезной научной программой.

Мы должны полностью использовать все наши возможности.

Поэтому в Центральном Комитете просили передать вам, что Родина, партия очень надеются на вас. И хотелось, чтобы вы в своей новой работе были на высоте положения. Дело это добровольное, и коль скоро вы вызвались лететь в космос, то постарайтесь приложить все силы, знания, всю молодую энергию, чтобы в намеченные сроки отлично подготовить себя к таким полетам.

Мне очень приятно, что первыми космонавтами станете вы — питомцы наших славных Военно-Воздушных Сил, и я надеюсь, что вы будете достойны того огромного доверия, которое оказали вам наша партия и правительство.

Разрешите сердечно пожелать вам успехов в этом большом, государственно важном деле и поздравить с началом новой и, я думаю, очень увлекательной работы.

Маршал поднялся из-за стола. Все встали. Константин Андреевич обошел офицеров и вновь крепко пожал руку каждому. А потом обнял двоих ближайших за плечи и проводил всех до самых дверей.

Будущие космонавты были взволнованы и небывалым приемом, и искренней сердечностью этого большого человека, и — главное — тем, что они сейчас услышали. Юрий подумал, что предчувствия, как всегда, не обманули его: встреча эта была действительно очень значительной и важной.

Юрий снова сказал себе: теперь лучшим ответом на внимание и заботу Родины будет отличная учеба и добросовестная служба. По дороге в гостиницу все сначала молчали, обдумывая услышанное, а потом начали живо обсуждать подробности, делиться впечатлениями и строить планы…

Главное, что они все, кажется, с первых же дней поняли то, что космонавт — прежде всего человек большой идеи. Эгоисту, себялюбцу нечего делать в космосе. Если пилоту кажется, что он идет не на работу, а на подвиг, то он еще не готов к космическому рейсу. Только очень хороший, светлый, сильный духом человек может стать пилотом космического корабля, человек, безгранично преданный делу, понимающий высокий смысл всей своей деятельности!

Если ты готов к этому — лети в космос. Ты там всегда будешь первым. Новой будет машина, новыми будут опасности, новой будет трасса полета. Ты — испытатель и разведчик неведомого. Будь готов ко всему, даже к самому худшему. И, несмотря ни на что, выполни задание, ибо ты не можешь его не выполнить: ведь ты пошел на него по зову сердца, по мандату долга! Там, в полете, как на передовой: весь мир сразу увидит, чего ты стоишь! Весь мир будет перед тобой преклоняться, если ты окажешься настоящим человеком. Но хвастать героизмом тебе не придется — придется работать, делать трудную и опасную работу. Ты будешь один на один с мирозданием, с вечностью, со Вселенной. Если ты ко всему этому готов, иди работай!

Так примерно им говорили при отборе. Примерно так Юрий размышлял теперь.

А назавтра после приема у маршала все они разлетелись и разъехались по своим гарнизонам, чтобы вскоре снова встретиться уже на новом месте службы.

8

Юрий возвратился в часть 9 марта. Надо же было такому случиться, чтобы он попал домой как раз в день своего рождения! Но той радостью, которую он привез в сердце, он не мог поделиться ни с кем, даже с Валей: государственная тайна — теперь эти слова определяли содержание его жизни и охраняли от чужих смысл его новой работы.

Но почему-то все чувствовали, что этот день рождения — скорее прощальный вечер. Ах, да, он сказал Вале, что они уедут. Да-да, он, кажется, говорил ей, что его переводят на испытательную работу. Валя, наверное, поделилась этой новостью с подругами. Вот почему за столом столько разговоров о летчиках-испытателях и новых рекордах, которые они поставили.

Среди общего веселья Юрий один, пожалуй, выглядел непривычно серьезным и молчаливым. Он думал о своей новой судьбе, о государственно важном деле, которое ему доверила Родина. Звенели бокалы, ребята «толкали» тосты, читали стихи и пели задушевные северные песни, а Юрий словно откуда-то издалека наблюдал за всем происходящим. Нет, он в общем-то был таким, как и всегда: и пел, и смеялся, и острил, но если бы кто-нибудь пристально понаблюдал за ним, то смог бы отметить новое, озабоченное выражение в его серо-голубых глазах, отпечаток чувства самоконтроля, которое неизмеримо усилилось в нем в дни пребывания в Москве и теперь почти полностью овладело всем его существом.

Но, конечно, никто этого не замечал. Для всех он был все тем же Юркой, Гагарой, человеком, который все отдавал полной мерой, который улыбался, казалось, всем своим существом и со всеми был одинаково прямодушен и ровен, одним словом, таким, каким его знали и любили товарищи по оружию. И только один из гостей, кажется, заметил в нем перемену — Анатолий Росляков. Возможно, он догадывался, куда получил направление кандидат партии лейтенант Гагарин. Юрий почувствовал это по одной невзначай оброненной реплике парторга:

— Есть рекорды и рекорды… Одним словом, Юра, надеемся на тебя. Очередь за тобой. Хотелось бы и о тебе услышать, — тихо и потому как-то особенно задушевно сказал Анатолий. Юрий мгновенно уловил скрытый смысл его слов.

— За мной дело не станет, — так же тихо, с мягкой улыбкой ответил Юрий и поднялся за столом:

— Предлагаю тост за наше войсковое товарищество!

Все дружно выпили, потому что Юрий действительно предложил дельный тост: здесь, на Севере, войсковое товарищество было для них главным. Да и в новой его жизни это, пожалуй, тоже будет едва ли не самым важным.

Кто-то тихо затянул песню:

Гитара вздыхала грустно и доверительно, подпевали ей так искренне, так сердечно, что казалось, песня эта, невесть кем сложенная, звучит, как исповедь. Даже у Вали повлажнели глаза, что с ней случалось очень редко. Юрия эта новая песня тоже растрогала: он хорошо понимал состояние холостяков, «огрубевших» от скитаний. На Севере у жизни свои строгие законы, и хотя люди здесь высокой пробы, они особенно остро чувствуют боль разлуки и, возможно, больше, чем где-нибудь в других местах, ценят настоящую дружбу.

….И вот Юрий и Валя в последний раз приехали на берег моря. Над хмурыми волнами, с плеском набегающими на обтесанные прибоем угловатые камни, кружились белые чайки и серые пуночки. Медленно ползли сизые тучи, сливаясь с иссиня-черной у горизонта водой. А выше, рассекая небо, шли самолеты. В просветах холодных облаков, где блекло голубело небо, оставались белые полосы инверсии.

Величавым простором веяло от океана. И хмурые горы, и снег, и вода — все пахло близкой весной. Сыроватый свежий запах всегда волновал Юрия. А сейчас он ощущал в этой весенней поре особое предвестие больших перемен в своей судьбе.

Временами у горизонта посверкивали серебряными бликами волны и, словно раскатистое эхо дальней канонады, бил в скалы грохот реактивных истребителей.

Все это привычное — и гул моторов, и рокот волн, и шелест сосен — Юрию хотелось навсегда оставить в сердце. Он нагнулся и поднял серый, обточенный волнами камешек, посмотрел на него и сунул в карман куртки.

— На память…

Вале можно было этого не объяснять. Она сама успела полюбить этот величавый край, как его любит каждый, кому хоть раз доводилось побывать на Севере.

Еще несколько минут они молча стояли у самой воды, следя за набегающими волнами, которые с ревом накатывались на красновато-черные камни и с шипением отбегали назад, оставляя на сером зернистом песке белое, быстро тающее кружево пены. Потом Юрий нерешительно взял Валю за локоть.

— Пойдем, что ли…

И они медленно побрели, с камня на камень поднимаясь все выше и выше, туда, где их ждал «газик».

От моря они поехали на кладбище, где под скромной пирамидой, увенчанной красной звездочкой, вырезанной из жести, покоился их друг, способный пилот Юра Дергунов, погибший совсем недавно нелепой смертью. Он мчался на мотоцикле по горной дороге и на повороте врезался в самосвал…

Молчаливо постояли они над могилой, обложенной глыбами гранита и обсаженной молодыми пушистыми сосенками. Юрий отошел в сторону, сломил смолистую ветку, ощетинившуюся длинными иглами, и положил на камни, присыпанные выпавшим за ночь снежком. Вместе учились, вместе приехали сюда, и вот эта глупая смерть унесла отличного парня!

Кладбище, суровое полярное кладбище, где под снегом даже трудно было обнаружить иные могилы, навевало грустные мысли. Юрий невольно подумал, что в новой его судьбе вполне возможен такой полет, из которого он не вернется, — ведь им суждено идти неизведанными путями. Но тогда над его могилой не будет ни залпов прощального салюта, ни траурного марша. Лишь горстка людей попрощается с ним где-нибудь на иной далекой планете и передаст на Землю короткое сообщение для Вали и для начальства: «Погиб при исполнении служебных обязанностей…»

Юрий чуть встряхнул головой, как бы прогоняя эти мысли, и, крепко взяв Валю под руку, тихо побрел к машине. Их одинокие следы остались на свежем мокром снегу, который начал медленно падать, затягивая хмурое, низкое небо. Говорить не хотелось — мысли о друге, которого Юрий уже никогда не увидит, владели всем его существом и не давали ни о чем другом думать.

Нужно было торопиться: Вале пора было кормить Аленку, да и сборы еще не окончились, а вечером им вылетать.

Валя немного боялась лететь. Как-то ей уже приходилось летать, и этот полет был отнюдь не самым приятным воспоминанием в ее жизни. Но ничего не поделаешь: приказ есть приказ, а в приказе точно был означен срок его возвращения в Москву. Нужно было торопиться.

Сборы были быстрыми. И вот уже Юрий, плотно прижимая к себе тепло закутанную дочурку, окруженный друзьями, идет к машине.

Прощай, Север! Здравствуй, новая жизнь!