Орбита жизни

Великий эксперимент завершается. — Позади 40 000 километров. — Во «Взоре» — космическое утро. — «Восток» в клубке огня. — Системы могут отказать, но человек должен выдержать! — Семья окрыленных. — В дальнем степном гарнизоне… — Вибростенд, барокамера и… прыжки через веревочку.

1

Корабль «Восток» заканчивает свой бег по орбите.

Юрий снова выходит в эфир.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Настроение бодрое. Продолжаю полет. Нахожусь над Америкой. Внимание. Вижу горизонт Земли. Такой красивый ореол! Сначала радуга от самой поверхности Земли, и вниз такая радуга переходит. Очень красиво. Все шло через правый иллюминатор. Вижу через «Взор», как проходят звезды. Очень красивое зрелище. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Она проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка! Уходит, уходит…

Теперь он старался вести непрерывно свой импровизированный репортаж. Дорога каждая минута. И каждая — приносит новые впечатления.

— Внимание, внимание! Вышел из тени Земли. Через правый иллюминатор и «Взор» видно, как появилось Солнце. Работает Солнечная система ориентации.

Вот сейчас во «Взоре» наблюдаю Землю. Наблюдаю Землю! Пролетаю над морем. Несколько облачностью закрыто.

Полет проходит успешно. Самочувствие отличное. Все системы работают хорошо. Продолжаю полет…

10 часов 15 минут. С земли поступает команда:

— Приготовиться к спуску. Подготовить бортовую аппаратуру к включению ТДУ!

— Есть приготовиться к спуску!

Юрий туже затягивает привязные ремни, закрывает гермошлем, защелкивает на груди замок и ложится в позу готовности. О каждом своем действии, обо всем, что происходит на корабле, пилот докладывает Земле.

Во «Взоре», сразу охватывающем пространство в две тысячи километров, ясно виден южный берег Африки. Густая зелень… Белесые утесы… Серебристая полоса прибоя… Золотая бахрома песков вдоль призрачной, словно маслянистой лазури океана… Где-то далеко внизу, под несущимся в Бесконечности кораблем, — легкими серовато-белыми хлопьями плывут облака, просвеченные солнцем.

Юрий сверяется с графиком полета, глядит в иллюминаторы, на глобус, на приборы. Прошло немногим более часа, а «Восток» почти обогнул планету. Эта мысль кажется пилоту ошеломляюще нереальной, будто все, что он сейчас видит и чувствует, происходит на стенде-тренажере.

Но перед ним справа вверху на табло горит, посверкивая, желтая строка «Ориентация по Солнцу», белое перекрестие движется по глобусу, и сам земной глобус стремительно проносится за иллюминаторами. Все это вновь возвращает Гагарина к необыкновенной действительности. Он ждет очередной команды, радостной и тревожной…

Вот она! Сквозь потрескивание и глухой шорох эфира до него долетают уверенные и спокойные слова:

— Проверить готовность ТДУ! Проверить готовность ТДУ! Как поняли?

— «Заря»! Я — «Кедр». Вас понял: проверить готовность ТДУ. К проверке приступаю! — с торопливой радостью отвечает Юрий и смотрит во «Взор». Там снизу вверх всплывает Земля, двигаясь точно по курсовой стрелке прибора.

Отсчитывая секунды, спешит по круглой шкале часов белый светящийся треугольник. Справа в нижнем углу табло зеленым светофором вспыхивают слова: «Запуск ТДУ!» Юрий проверяет тумблеры, глядит на приборы, докладывает:

— К запуску ТДУ готов!

Дождавшись ответа Земли, он говорит:

— «Заря»! Я — «Кедр». Как слышите меня?

— «Кедр»! Я — «Заря»! Вас поняли. Слышим хорошо.

Белый треугольник на циферблате поравнялся с желтой щелью и погасил ее: прошла вторая команда на включение двигателя. Юрий доложил об этом, а сам подумал, что все идет точно так же, как в дни наземных тренировок.

Белый треугольник на разноцветных часах скользит к красной светящейся щели. Во «Взоре» — Центральная Африка. Все идет точно по графику полета.

10 часов 25 минут. В соответствии с заданной программой полета включилась и уверенно заработала тормозная двигательная установка.

Холодный пот выступает на лбу пилота. Невыносимо долго тянется каждая секунда. Юрий еще плотнее вжимается в кресло, весь собирается в упругий комок. Только прищуренные глаза его следят за табло, за индикаторами.

До приземления — 8 тысяч километров, самые трудные тридцать минут. Рука твердо сжимает красную ручку катапульты. Он готов к отстрелу из кабины в любой момент, если это будет необходимо. Нет, это не случится. Не должно случиться. Все системы работают отлично, все идет по плану. И все же его взгляд невольно падает на ту часть пульта, где под прозрачной пластмассовой крышкой замерли в молчаливом ожидании кнопки и тумблеры ручного управления, взгляд скользит и направо, к рукоятке. Но Юрий упрямо гонит посторонние мысли, пристально следит за приборами.

Маленький комок живой плоти, он чувствует себя песчинкой, влекомой ураганом. От резко наступивших перегрузок болит все тело, кружится голова, подташнивает. Давит, очень сильно давит! Огромным усилием воли, напрягая все мышцы, борется он с перегрузками. Ему сейчас неимоверно тяжело, и только одно успокаивает Юрия: все приборы и системы спуска работают безотказно. Он это видит по мельканию строк на световом табло, по стрелкам, уверенно скользящим на панелях, — машина выдержит, выдержит и он.

Мощным импульсом затормозив корабль, выключаются ракетные двигатели.

— Прошла команда на отсечку ТДУ! — радостно сообщает Юрий. Он испытывает радость потому, что двигатели выключились в точном соответствии с графиком полета. «Минута в минуту и на заданной высоте, — мысленно отметил Юрий. — Все идет по расписанию!» Это ощущение невероятной четкости и надежности систем дало ему мгновенный заряд энергии.

С трудом дотянувшись до кнопки, он включает магнитофон и делает последние записи. Голос пилота звучит хрипловато и надтреснуто — эти дребезжащие ноты появились от вибрации, которая сотрясает корабль.

10 часов 35 минут. «Восток» медленно входит в толщу воздуха. Обмазка корабля постепенно накаляется и начинает потрескивать. Температура на ее поверхности, неимоверная космическая температура, быстро возрастает…

Юрий докладывает о самочувствии и о показаниях приборов:

— Идем дальше. Вас слышу очень слабо. Самочувствие хорошее. Все идет нормально. Машина работает нормально!

Все расчеты оказались точными, и системы управления функционируют безупречно. В кабине во время снижения не меняются ни температура, ни влажность, ни содержание кислорода.

С Земли поступают все новые и новые команды.

Юрий знает, что за его спиной — сложные электронные системы. Они контролируют работу механизмов и орбиту корабля. Сейчас приборный отсек должен отделиться.

На какой-то момент летчику становится жаль всех этих умных приборов.

Юрий верит, что все продумано и предусмотрено, и все же, когда на дюралевых ободках иллюминаторов сквозь защитные шторки он видит пламя и алый отсвет раскаленной оболочки корпуса, невольно приходит волнение… Юрий вспоминает, что один из кораблей вместо того, чтобы притормозить, разогнался еще больше и вышел на слишком удлиненную орбиту, а другой пошел слишком круто вниз и сгорел вместе с подопытным животным. А ошибки были всего на 1 % или на 1°. Нет ли ошибки сейчас?

Юрий пристально всматривается в приборы. Температура на поверхности корабля — уже десять тысяч градусов.

Подрагивает «Восток», косо взрезая плотные слои атмосферы. Растут перегрузки. Все явственнее слышен треск защитной обмазки. Но приглушенный голос пилота по-прежнему звучит уверенно и спокойно:

— Температура в кабине 20°. Ощущаю перегрузки. Все идет нормально. Отделился приборный отсек.

…А мир еще не знает, что великий эксперимент завершается, что позади у корабля с символическим названием «Восток» уже 38 тысяч километров.

Мир не знает, как Юрию тяжело… Но Юрий борется.

Разнонаправленные перегрузки спуска гораздо труднее тех, что были при старте. Рука крепко сжимает красный рычаг катапульты. Хватит ли сил не нажать его, когда станет совсем невыносима эта длительная пытка перегрузками?

Теплозащитная обмазка корабля уже нагрелась добела. Воздух вокруг начал ярко светиться. Сперва свет, слабо пробивавшийся сквозь шторки, был нежно-розовым, постепенно он стал алым, затем пурпурным, наконец, багровым. Юрий на миг представил себе клубок огня, в котором он находится, и ему стало страшно. Хотя чего, собственно, бояться — жаростойкость защитной оболочки и металла многократно проверена в полетах.

Юрий приоткрывает шторку и видит, как, подобно спичке, буквально за считанные секунды сгорает не защищенная обмазкой антенна. Неужели огонь доберется и до корпуса? Тогда за минуты от корабля останется огненно-белая пыль…

«Восток» сошел с орбиты на переходный эллипс… Невесомость пропала еще незаметнее, чем наступила.

Юрию не по себе, и не от перегрузок, а потому, что мучительно долго тянется снижение. Он очень устал. Как и в минуты старта, Юрий распластан в кресле. Но его глаза напряженно следят за показаниями приборов. Медленно вращаясь, корабль планомерно прорезает атмосферу. Воздух все плотнее и плотнее…

Но что это? Вдруг началось то, чего Юрий не ожидал. Корабль, словно брошенный камень, начал кувыркаться. Юрий докладывает об этом Земле. Земля сообщает, что вращение скоро прекратится. Скорей бы, скорее! Пилота мотает из стороны в сторону. Но вот корабль выравнивается. Легче дышать, легче ждать.

…Юрий видит по прибору, как падает высота. Снижение идет неукоснительно и равномерно. Оно длится уже двадцать минут. Двадцать невыносимо долгих и трудных минут — 1200 секунд, каждая из которых равна вечности.

В последний раз Гагарин переключает глобус на район приземления. Крошечный голубой шарик Земли крутнулся и замер. Маленький белый кружок с перекрестием застыл у излучины Волги. «Похоже на Саратов», — подумал Юрий и сверился по приборам. Место приземления — расчетное: район города Энгельса.

«Родные места», — улыбнулся Юрий. И от сознания того, что он приземляется не только точно в соответствии с расчетами, но именно здесь, ему сразу стало легче. На саратовской земле он впервые обрел крылья, здесь он всерьез учился прыгать с парашютом, тут окончится его самый большой и самый трудный полет! Может, не случайно те, кто рассчитывал и планировал этот полет, избрали для Юрия саратовскую землю? Все тут облетано, все давно осмотрено с воздуха — кругом знакомые ориентиры. А ведь это много значит для хорошего приземления.

Высота 7 тысяч метров. Юрий смотрит на приборы и диктует последнюю запись на магнитофон: «…скорость снижения 220 метров в секунду».

Земля все время запрашивает его самочувствие. Сквозь треск эфира Юрий едва улавливает в шлемофоне торжественную музыку. Земля зовет его. «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает», — тихо поет Юрий. Песня словно стучит в висках, рвется из сердца…

Юрий твердо уверен, что все будет хорошо. Где бы ни приземлился корабль, пилот останется жив. Самое страшное позади.

В боковой иллюминатор сквозь низкие облака уже видна широкая излучина Волги. Голубой плёс отливает чернёным серебром. В синей дымке леса, хорошо видны черно-коричневые квадраты полей. Над ними плывут облака, и тени облаков тоже видны ясно и отчетливо.

Включился пеленгатор, который укажет точное место его приземления. В ушах еще звучит песня: «Родина слышит, Родина знает, как нелегко ее сын побеждает…»

А перед глазами все стоит и стоит красный тревожный отсвет, напоминающий солнечные протуберанцы. Немного гудит голова, ломит тело. Кажется, что любое движение причиняет боль. Но теперь уже позади самые долгие, самые неприятные минуты. Об этом не хочется думать…

2

В минуты спуска и на командном пункте, и в координационных центрах напряжение доходит до апогея. Всем ясно — для обеспечения благополучного снижения и посадки имеет значение каждая секунда, каждый метр высоты, каждая минута градуса наклона. Снова в последний раз сверяется время и корректируется навигационная система корабля. Дается команда на включение системы ориентации. Получено подтверждение. Есть окончательные данные для команд на спуск. Эти данные докладываются руководителю полета, Государственной комиссии.

— Все в порядке! К снижению и посадке готов. К включению ТДУ готов, — звучит по радио четкий доклад космонавта.

Ведущие специалисты переходят в зал, где непосредственно обрабатываются оперативные данные по связи и где ведутся окончательные расчеты. На больших столах — крупномасштабные карты предполагаемого района приземления. Пока все идет в точном соответствии с расчетами. Корабль сориентирован и стабилизирован.

Переданы команды группам встречи и эвакуации. Самолеты, вертолеты, катера и автомашины готовы немедленно ринуться к месту посадки.

Операторы, связисты, инженеры внимательно прислушиваются к последним командам, переданным с космодрома, к докладам, поступающим с измерительных пунктов, к голосу из космоса.

— Я — «Заря»! Команды на спуск корабля выданы.

Через секунду в репродукторах слышен ответ Юрия:

— Я — «Кедр»! Команды на спуск прошли!

Проходит еще несколько напряженных минут, и снова слышен голос космонавта:

— ТДУ включен!

Все понимают: сейчас начнется торможение и спуск. Автоматический передатчик «Сигнал» сообщает с борта «Востока», что все идет нормально. Все знают: скоро излучаемые им сигналы прекратятся — корабль войдет в плотные слои атмосферы. Это должно произойти в точное расчетное время. Сразу же автоматически включатся пеленгаторные устройства корабля.

Включились! Станции наблюдения подтверждают, что «Восток» вошел в плотные слои атмосферы в точном соответствии с расчетами на той высоте и под тем углом, которые «предсказали» вычислительные машины.

Все идет нормально. Но люди волнуются. Корабль неимоверно разогревается. И все же, несмотря на волнение за судьбу Юрия, на координационном центре ни на секунду не прекращается работа. Вычисляются окончательные координаты приземления.

Затем отдается команда:

— Ввести в действие группы эвакуации и поиска!

Со стартовых дорожек взлетают самолеты и вертолеты. Они устремляются в район приземления.

Спешит туда и самолет с космодрома. В нем военные, ученые, космонавты, врачи. Бортовая рация держит связь со станциями, следящими за полетом «Востока». Все чаще и чаще пассажиры и пилоты машины поглядывают на часы: приближается посадка. Каждый этап полета Гагарина здесь знают с точностью до минуты. Многие из летящих в самолете мысленно отмечают стадии полета корабля. Нет, никак не успеют они в район приземления!

Скользит в облаках самолет. Курс — на запад. «Хоть бы скорей! Скорей», — мысленно торопит его каждый из тех, кто в салоне. Но слишком неторопливы винты. Где им догнать «Восток», мчащийся в 8 раз стремительнее снаряда, вылетевшего из ствола дальнобойного орудия! Никто в мире не умеет еще готовить такое топливо для ракет, которое подняло и разогнало до космической скорости корабль «Восток» с четырьмя алыми буквами на борту «СССР».

Летит, подрагивает в облаках самолет. Его пассажиры, кажется, заняты обычными делами. Читают, что-то записывают, поглядывают в планшеты, тихонечко переговариваются. Радист изредка докладывает о новостях. И тогда все вскидывают головы. Напряженное выражение на мгновение появляется в глазах. У всех одна забота: как там, у него…

Все чаще поглядывают пассажиры самолета на часы. Вот-вот должно произойти то, чего все они ждут со смешанным чувством радости и тревоги.

Вбегает радист.

— Приземлился!!! Все отлично! Здоров. Цел и корабль!

Мгновение длилась пауза: все ждали, что он сообщит еще что-то, важное, приятное. А потом, словно опомнившись, люди бросаются обнимать радиста, тискают друг друга. Убеленные сединами ученые, чьи имена известны всему миру, прыгают, как дети, заразительно смеются брошенной кем-то шутке, утирают слезы, кричат «ура!». Суматоха, поднявшаяся в салоне, кажется, готова опрокинуть машину, такое неистовое, неуемное веселье царит в ней. Даже генералы, люди «облетанные», рассудительные и спокойные, и те не находят себе места. Снова гремит «ура!». Теперь кричат уже все хором…

А самолет между тем неторопливо летит на запад. Всем этим людям на какое-то мгновение кажется парадоксом, досадной нелепостью его тихоходность: Юрий облетел Землю, а они все плетутся, ковыляя в облаках от космодрома до района приземления. Облака проносятся за стеклами, влага обволакивает крылья, а Земля внизу — в просветах облаков — словно стоит на месте: степи… степи…

Да, к сожалению, они прилетят слишком поздно. Все об этом знали и раньше, но сейчас каждому трудно смириться с этой мыслью: очень уж хочется разделить с Юрием его радость, «по горячим следам» расспросить о полете, узнать подробности.

Но вот новое известие — доклад группы встречи. Теперь многие в самолете представляют, как люди у динамиков слушают команду:

— Дать отбой всем средствам связи, слежения, поиска, эвакуации, дать отбой вычислительным центрам! Аппаратуру проверить. Все привести в исходное положение.

Повертываются и замирают антенны… Гаснут экраны телевизоров, локаторов и осциллографов… Затихают электронные машины… Смолкают рации… Люди облегченно вздыхают. Полет завершился.

3

…В это время вся планета слушает радио. Волнение людей, не причастных к полету, возрастает: как там Гагарин? Репортеры радио и корреспонденты газет еще едут в Гжатск, работают в Оренбурге, звонят повсюду, где можно узнать хоть что-нибудь новое о Гагарине.

В этот день с утра в актовом зале Саратовского индустриального техникума шла теоретическая конференция — «Новое в химии».

И вдруг в монотонное журчание очередного доклада ворвался взволнованный голос московского диктора. Это «внеочередное» выступление организовал Миша Голиков. Он был в радиоузле и вдруг услышал: «…новое сообщение ТАСС…» После первых же строк стало ясно: советский человек в космосе! «Будь что будет!» — решил Михаил и, щелкнув включателем трансляции, резко повернул регулятор громкости.

В зале мгновенно стало тихо. Звучал лишь голос радио. Как только он смолк, по залу пронесся радостный шквал. В общем шуме не сразу услышали ребята чей-то не очень уверенный голос: «А у нас вроде тоже учился Юра Гагарин… Может, это наш?» Конференция скомкалась. Кто-то побежал в архив смотреть личное дело. С трудом отыскали подернутую пылью папку. «Гагарин Юрий Алексеевич… Литейное отделение… Учился отлично… Закончил аэроклуб…»

Всем очень хотелось, чтобы это был именно их Гагарин.

Неужели это их, их выпускник?!

Ребята обступили преподавателей. Ох, оказывается, как трудно вспомнить этого скромного, обычного парнишку. Как жалко, что не знали они тогда, что он станет первым космонавтом! Все бы запомнили и записали. А так, что о нем можно сказать — неприметный был парень: ни «чепе», ни взысканий. «Трудные» ученики запоминаются, а хороших сотни прошли за эти годы через стены техникума. Да, спортом занимался… Вел большую комсомольскую работу, преддипломную практику проходил в Ленинграде…

Скупы строки документов. Все в них обычно. И даже сами преподаватели не могут припомнить ничего выдающегося. Вся жизнь Гагарина была в учебе. Учеба и дала ему необходимую волевую закалку. Но разве скажешь им, что он просто добросовестно учился, просто занимался спортом, просто вал общественную работу?.. Им непременно нужно услышать, что он был именно необыкновенным, не таким, как все.

— А за каким столом сидел Гагарин, как он отвечал на занятиях, в каких кружках занимался?.. — сыплются на преподавателей вопросы.

— Дайте его фотографию! — просят корреспонденты.

А на другом конце света — в Лондоне, Нью-Йорке, Париже уже идут в машины экстренные номера газет.

«Советский Колумб в космосе» — так озаглавило свое первое сообщение французское агентство Франс Пресс.

Весьма примечательное заявление сделал в Париже Марсель Буссак, один из крупнейших промышленных королей современной Франции.

Весь мир верит: полет окончится отлично!

В частности, в этом уверен и корреспондент агентства Франс Пресс. В эти минуты он диктует по телефону из Москвы свой заранее написанный и лишь чуть-чуть подправленный комментарий. Не удивительно, что в этом отклике есть и домыслы и неточности.

С возрастающим напряжением работали пресса и радио всего мира.

Журналисты сообщали о том, что в далеком Турине, в Италии, два радиолюбителя, которых уже чествовали за успешный прием радиосигналов со спутников, приняли беседу между советским космонавтом Юрием Гагариным и космодромом, с которого был запущен космический корабль.

Корреспондент агентства Юнайтед Пресс Интернейшнл сообщал из Вашингтона:

В эти минуты верстались и специальные выпуски вечерних лондонских газет. Газеты готовились восторженно комментировать новый триумф советской науки и техники — полет человека в космическое пространство.

Редактор «Ивнинг ньюс» диктовал прямо на линотип передовую статью, озаглавленную: «Историческая дата».

— В шпигель, — взволнованно говорил он. — Запомните эту дату — 12 апреля 1961 г., ибо это одна из самых важных дат за всю многовековую историю человечества. Впервые человек полетел в космос.

Теперь текст:

Люди Земли по-настоящему волновались за судьбу первого космонавта мира, желали ему удачи. Это волнение особенно возросло, когда радио сообщило:

Мир еще не знал, что первый в истории человечества полет в космос благополучно завершен. Но все надеялись, что он окончится хорошо.

4

…Пришло время рассказать о том, как летчик-истребитель лейтенант Юрий Гагарин стал летчиком-космонавтом.

Институт, куда прибыл Юрий, был единственным в своем роде. Тут Юрий Гагарин познакомился с товарищами по новой, невиданной профессии.

Нельзя сказать, чтобы это были какие-то особенные ребята. Таких увидишь на улице — и не подумаешь, что космонавты. Обычные лица. Задорные и серьезные, курносые и с точеным классическим профилем. И ростом многие далеко не богатыри, и телосложением тоже не все удались. Есть и щуплые, есть и высокие здоровяки. Правда, все крепкие. Под рубашкой проступают упругие мускулы. Но разве мало у нас в армии отличных спортсменов, у которых и телосложение и мускулы, как говорится, повиднее, получше?

И только глаза у этих людей необычные: сосредоточенно спокойные. Уже первые комиссии и тренировки воспитали у них высокое чувство самоконтроля.

Не случайно пилоты-космонавты в первую очередь отбирались из числа летчиков-истребителей.

Летчик-истребитель больше подготовлен к космическим полетам, чем другие пилоты. Умение самостоятельно, в одиночку, принимать решения, сверхзвуковые скорости, мгновенная реакция, точные движения, активная память, разносторонние знания, большая выносливость — эти качества воспитывает в пилоте современная реактивная истребительная техника.

Разные люди из разных гарнизонов съехались вместе.

И с первого же дня попали под пристальное наблюдение врачей. Один из медиков записывал в своем дневнике:

А Юрий сначала не замечал всех этих «нюансов». Ему понравились все эти офицеры, родные ему по стремлениям, по роду войск, близкие по возрасту и званию. Красивые, мужественные, не раз побывавшие в сложных летных передрягах, испытанные и жарой и холодом, они все были как на подбор. Одним словом, нет ничего удивительного в том, что общее дело со временем их сдружило, спаяло в один великолепный, подлинно коммунистический коллектив.

В первые же дни летчиков познакомили с обширным учебным планом. Теперь у них каждый академический, точнее — рабочий, день начинался с утренней гимнастики, которая длилась минут сорок — пятьдесят, а затем и час. После завтрака шли теоретические курсы.

Врачи внимательно и всесторонне изучали своих подопечных, разрабатывали методику тренировок, поближе знакомились с каждым из слушателей. Нужно сказать, что эти частые встречи с медиками не сразу стали для пилотов привычными. Вот запись из дневника врача:

Своим чередом продолжались специальные медицинские исследования и во время тренировок. Особенно тщательно проверяли доктора способность летчиков переносить всевозможные нагрузки, вращения и другие сложные факторы будущего полета.

…Вестибулярный аппарат, то есть орган, ведающий ориентацией человека в пространстве, у космонавтов проверялся и тренировался на трехплоскостном стенде вращения.

Вот металлическое кресло сверху закрыли плотным, глухим кожухом — кабинкой. Юрий остался в полной темноте. На стенке перед ним приборный щиток.

Юрий терпеливо ждал, пока ему закрепят ноги, и затем сообщил, что к вращению готов.

Ровно заработал мотор, кресло двинулось и с глухим шумом стремительно закрутилось вокруг своей оси.

Вращение длилось довольно долго. Юрий чувствовал, как кровь прилила к рукам и ногам. От напряжения устала голова. Порой возникали легкие иллюзорные ощущения, словно он летел в самолете и самолет то кренился, то шел в пике. Юрий закрывал глаза, и эти ощущения пропадали.

Нет, лично для него ничего трудного и непривычного не было на этом стенде. Все команды он выполнял быстро и точно. Не менее быстро и точно докладывал о том, что чувствует. Он работал ногами, нажимая на педали, снимал показания приборов.

А стенд безостановочно вращался вокруг своей оси, шумел, погромыхивал, и казалось, этому испытанию не будет конца. Но вот где-то в отдалении прозвучала долгожданная команда:

— Стоп!

Юрий ощутил, как на мгновение его словно повернули в другую сторону, противоположную вращению. Но и это ощущение моментально прошло.

Открыли кабинку, и он встал с кресла такой же веселый и бодрый, каким был, когда садился. Кровь быстро отлила от ног и рук. Никаких вегетативно-вестибулярных расстройств врачи не обнаружили.

Будущих космонавтов особенно интересовало все, что относилось к перспективам полета человека в просторы Вселенной. Об основных трудностях, которые могут возникнуть на пути в космос, писал еще Константин Эдуардович Циолковский. Это — перегрузки, влияние на организм невесомости, длительное пребывание в замкнутом пространстве и действие некоторых других факторов.

— С точки зрения физиологов, — рассказывал один из ученых на лекции, — для того, чтобы уменьшить неблагоприятное воздействие перегрузок, или, что то же самое, ускорений, желательно, чтобы космический корабль при взлете не так быстро увеличивал скорость. Но для этого потребовалось бы довольно большое количество горючего, а это значительно увеличило бы вес ракеты-носителя и космического корабля. Поэтому конструкторы предлагают полеты с большим, но все же нормально переносимым ускорением.

Я, — продолжал ученый, — в течение многих лет работаю в области сравнительной физиологии — науки, которая изучает течение физиологических процессов у различных животных и сравнивает с протеканием их у человека. Естественно, что для выяснения некоторых вопросов бывают полезны опыты на человекообразных обезьянах. Но для космических полетов человекообразные обезьяны мало пригодны: обычные в эксперименте шимпанзе и макаки, которых любят использовать американские ученые, находясь в небольшом замкнутом пространстве, приходят в буйное состояние, что затрудняет анализ влияния на них космических факторов. У нас в СССР наиболее излюбленными экспериментальными животными являются собаки, и полученные с их помощью данные с известными поправками переносятся на физиологию человека. Так вот, опыты с вертикальными запусками собак в ракетах на большую высоту показали, что собаки нормально перенесли ускорения, возникающие при старте, то есть на активном участке полета.

Теперь возьмем такую проблему, как невесомость. После выхода космического корабля на орбиту космонавты уже не будут испытывать действие перегрузок, ибо настанет так называемое состояние невесомости, то есть нулевое «g». Вы, летчики, знаете, что это такое. До последнего времени не было известно о влиянии этого состояния на организм человека. На основании некоторых предположений академика Богомольца и других ученых можно было думать, что во время невесомости может нарушиться кровообращение. Но экспериментальные полеты животных в ракетах, поднятых на космические высоты, показали, что эти опасения были явно преувеличены. Телеметрические передачи, а также записи пульса, кровяного давления, электрокардиограмм тонов сердца и частоты дыхания, наблюдения за поведением животных по телевидению показали, что серьезных изменений в жизнедеятельности собак нет. Не менее хорошо животные перенесли спуск и приземление.

Еще одна проблема. Космонавты, если речь пойдет о полете на Луну или на какую-нибудь другую планету, должны будут длительное время находиться в замкнутом, ограниченном пространстве кабины космического корабля. Как это отразится на состоянии их высшей нервной деятельности? Не произойдет ли у них появления так называемой болезни замкнутого пространства?

Гостивший в нашей стране профессор Роберт Ферайер говорил, что болезнь замкнутого пространства, по его данным, развивается также у человекообразных обезьян — шимпанзе. Он считает, что эта болезнь связана с центрами, находящимися в височной области. Если их удалить, то, возможно, удастся предотвратить это заболевание. Но ведь само собой разумеется, что нельзя допустить возникновения нарушения психики у космонавтов и уж тем более нельзя делать операцию на головном мозге, чтобы предупредить такие нарушения. Значит, нужно искать что-то другое.

Проводя наблюдения над летчиками, находящимися в барокамере, мы пришли к выводу, что космонавт не может быть только испытуемым. Он обязательно должен быть активным участником полета. Конечно, ему нужны и большая сила воли, и выдержка, и знания, и многие другие качества.

Одним словом, нам еще много нужно будет сделать.

Свою лекцию профессор закончил словами:

— Уже сейчас ясно, что не далеко то время, когда кто-нибудь из вас, товарищи, совершит первый полет в космос. Это будет великой победой науки, великой победой человеческой мысли.

Часто занятия носили характер семинаров и собеседований, тогда пилотам приходилось рассказывать все, что они усвоили, а также то, что прочитали дома дополнительно к лекциям, и задавать вопросы.

И теоретические занятия, и практическая подготовка увлекали будущих космонавтов.

В те дни состоялся большой разговор руководителей со слушателями. Вот что записал об этом врач:

Все, что ребята узнавали, было настолько ново и интересно, что летчики почти не уставали даже и тогда, когда лекции занимали почти целый день.

Астрономия и небесная механика, космоботаника и физиология — эти дисциплины нравились космонавтам. Что же касается Юрия, то его больше увлекали вопросы космической навигации, космической психологии и проблемы, связанные с орбитами и траекториями полетов.

В аудитории мертвая тишина. Слышно лишь, как скрипит кафедра и стучит по доске мел, когда ученый чертит схемы и пишет формулы. Юрий — весь внимание. Он старается не пропустить ни одного слова.

— Отправить построенный на Земле межпланетный корабль в космос, — говорит преподаватель, — задача в высшей степени сложная, потому что тут надо прежде всего преодолеть ту силу тяжести, то земное притяжение, которое заставляет всякий подброшенный кверху предмет неизменно падать вниз, к земной поверхности. Чтобы полностью освободить космический корабль от плена земного притяжения, надо придать ему огромную скорость, превосходящую 11 километров в секунду. Значит, ракета должна нести очень большой запас горючего.

Основоположник звездоплавания Константин Эдуардович Циолковский предложил оригинальный способ, при помощи которого можно облегчить старт к другой планете. Он говорил, что можно сначала запустить вокруг Земли большой искусственный спутник и уже с него осуществлять полет межпланетного корабля. Притяжение, которое приходится преодолевать, отправляясь со станции-спутника, как вы догадываетесь, будет гораздо слабее, чем на Земле, значит, горючего понадобится меньше и стартовая скорость может быть ниже…

Но для начала давайте побеседуем об орбитальном полете вокруг Земли.

После выхода на круговую орбиту такой полет происходит свободно, то есть без участия каких-либо двигателей. Корабль будет двигаться в пространстве по инерции, испытывая лишь притяжение различных небесных тел, в данном случае — Земли. Такого рода движение изучается в разделе астрономических наук, называемом небесной механикой. Создателем ее был великий английский ученый Исаак Ньютон.

Изучая движение планет и спутников, Ньютон дал в конечной форме решение так называемой задачи двух тел.

Из нее вытекает, что орбиты, то есть те пути, по которым движутся составляющие пару тела, обязательно будут кривыми линиями. Это может быть либо эллипс, либо парабола, либо гипербола.

Правда, случай «задачи двух тел» — чисто воображаемый. В космосе кроме данных двух тел всегда существуют и другие тела, притяжение которых тоже оказывает свое влияние. Поэтому при точном расчете движения и видимого положения какой-нибудь планеты на небесном своде приходится вносить поправки, выражающие отклонения от эллипса, вызванные притяжением других тел. К вычислению таких поправок, таких возмущений в основном и сводилась до недавнего времени деятельность небесных механиков-вычислителей.

Положение резко изменилось, когда человек научился сам, своими руками создавать искусственные космические тела. Правда, следует отметить, что движение искусственных спутников Земли похоже на движение природных светил.

Искусственные спутники — это как бы крошечные Луны. И, подобно нашей старой, всем знакомой природной Луне, они движутся вокруг земного шара по орбитам, очень близким к эллипсам.

Однако разработанная в Советском Союзе техника запуска искусственных космических тел позволяет не только имитировать давно известные случаи природного движения, но и получать совершенно новые виды орбит, с какими прежней, «классической» небесной механике иметь дело еще не приходилось.

Возьмем для примера полет вокруг Луны межпланетной автоматической станции, во время которого были получены снимки обратной стороны лунного шара. Станция в общем двигалась под влиянием притяжения двух небесных тел: Земли и Луны. Таким образом, тут перед нами был случай, составляющий «задачу трех тел».

Получить законченное решение этой задачи до сих пор не удалось. Поэтому в данном случае приходится выполнять расчет последовательных положений движущегося тела шаг за шагом, от одной точки к следующей. Еще недавно эта работа была бы неосуществима, настолько велики и трудоемки необходимые вычисления. И только современные счетно-аналитические машины, автоматически выполняющие огромное количество самых сложных расчетов за очень короткое время, позволяют осуществлять такие вычисления на практике, и притом с полным успехом…

Будущим космонавтам нравились эти лекции видных советских ученых. Особенно то, что лекции эти готовились и читались специально для них.

Вводные лекции чередовались с практическими занятиями. Большей частью это были физкультура и спорт.

Занятия сплачивали новый коллектив, помогали будущим капитанам космоса лучше узнать друг друга.

Не удивительно, что вскоре многие познакомились «домами», и жены космонавтов тоже быстро нашли общий язык. Теперь и семейные праздники офицеры справляли вместе, часто коллективно ходили в кино, в театр. И люди не обращали внимания на эту молодую компанию в гражданских или военных костюмах.

Шла весна. Ее робкие приметы скорее угадывались, нежели были заметны в притихшем, заснеженном лесу. Ели надвинули пушистые белые шапки почти на глаза, пригнули к самым сугробам зеленые лапы.

Плохо расчищенная дорога петляла в густом ельнике, поднималась на взгорки, где робкими стайками теснились по колено в снегу молоденькие сосенки, прорезала болотистые летом низины, где, сиротливо кутаясь в редкую шаль ветвей, стояли белоствольные березы. По дороге не спеша, переваливаясь на ухабах, накатом бежал шустрый зеленый «газик», а за ним важно следовал такой же зеленый и неторопливый автобус.

Обе машины часто останавливались, словно прислушиваясь и приглядываясь к молчаливо-спокойному лесу, а потом снова двигались вперед, добродушно урча моторами.

Уже много часов машины углублялись в лес. Его безжизненность и молчаливость были обманчивы. То здесь, то там в просветах между елями мелькали синие дымки жилья, изредка до слуха людей, ехавших в автобусе, долетали отголоски собачьего лая. И машины, словно сторонясь всего живого, снова углублялись в лес. Синий, молчаливый, пахнущий свежестью и легким морозом, он кивал им вслед пушистыми лапами сосен, осыпал дорогу серебристой снежной пылью.

Но вот «газик» остановился. Встал и автобус. Люди в летных куртках и теплых пальто вышли из машин.

— По карте похоже, что тут нет жилья, а значит, и антенн. Можно начинать.

Двое выволокли прямо на снег массивный ящик передатчика, двое вооружились портативными рациями-пеленгаторами, которые предстояло сегодня испытать.

— Как говорится, работа не Алитет, в горы не уйдет! — шутливо заметил Гагарин. — Для почина давайте закусим, потом и дело веселей пойдет. А то ездим, ездим — все, наверное, уже проголодались. Пока вы там над картой колдовали, я тут кое-что приготовил.

И действительно, в автобусе на бумажных салфетках были разложены шашлыки и бутерброды.

— К сухому пайку не худо бы чайку, — заметил Попович, энергично разламывая булку.

— Закругляйтесь, товарищи! — торопил инженер.

…Приладив на груди пеленгаторы, надев наушники, космонавты еще некоторое время постояли у передатчика, проверяя работу аппаратов. А потом сели в машины и, разделившись на две небольшие группы, разъехались по лесным чащобам подальше от того места, где осталась рация.

Три человека долго ходили по незнакомому лесу и только тогда, когда стало ясно, что без пеленгатора выбраться трудно, начали работать.

— Приземлились! — засмеялся Юрий, опустившись на большую, засыпанную снегом кочку. — Сейчас попробуем связаться с Пашей.

— Раз, два, три, четыре, пять. Как слышишь меня, Паша?! Прием.

Тихо стучит пальцем по микрофону и надевает наушники.

— Попович, как слышно? Перехожу на прием… Ничего не слышно. Они, наверное, еще не успели настроиться. Проверьте, — Юрий протягивает пеленгатор инженеру, тот бережно надевает наушники.

— Павел! Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять… Прием!

Но в наушниках полнейшая тишина. Инженер тщательно осматривает пеленгатор.

— Все в полном порядке. Пойдем наугад, а потом еще раз поищем.

Они идут по глубокому снегу, отыскивая хоть какую-нибудь тропинку, хоть какой-нибудь признак жилья, тогда можно будет переключиться на телефон и сориентироваться. Несколько раз Юрий пытается выйти на связь. Но все тщетно.

Юрий становится серьезным, сосредоточенным. На минуту задумывается, пытаясь сориентироваться, чертит палочкой на снегу маршрут.

— Шли мы так… Потом сюда… Здесь свернули. Значит, шоссе вот тут.

И снова в путь по глубоким сугробам, несколько часов по морозу. Но вот впереди просека. Значит, рядом и дорога. Теперь до шоссе было добраться сравнительно легко — километров пять до поворота, где осталась машина.

На шоссе Юрий остановился.

— Вы ищите передатчик, а я пойду разыскивать Павла. Скорее всего что-то случилось с передатчиком.

Юрий оказался прав: на передатчике отошел один из контактов, и импульс был слабым.

Юрий с Павлом пришли поздним вечером, но зато вышли они точно на рацию: пеленгатор работал нормально.

5

…С приходом весны наступил новый период подготовки. Группа вылетела в один из городов, где должны были отрабатываться прыжки с парашютом.

Перед самым отъездом пришло письмо из Оренбурга. Тяжело заболел отец Вали, и она вместе с дочкой поехала домой.

А пилоты прилетели в дальний гарнизон.

Никто в этом степном городке не знал, зачем сюда приехала группа молодых офицеров во главе с рекордсменом парашютного спорта. Все считали, что этот человек тренирует новую команду ВВС. В большинстве своем космонавты носили кожаные летные куртки и поэтому не особенно отличались от всех остальных обитателей городка.

Еще в Москве Николая Константиновича они встретили настороженно-иронически: инструктор не очень был похож на спортсмена, а тем более на чемпиона мира. Маленький, приземистый, с выпуклой грудью, с короткими мускулистыми руками, в синем спортивном костюме, он больше всего походил на военного. Сперва многие космонавты даже не верили, что этот невысокий кряжистый человек с зычным хрипловатым голосом назначен к ним начальником парашютной подготовки.

Но инструктор знал свое дело! Он просмотрел летные книжки будущих космонавтов и удивился: всего по два, самое большое по шесть прыжков! Все нужно начинать сызнова!

Первую свою беседу по теории парашютизма он начал так:

— Друзья, прежде всего договоримся, что между нами должны быть совершенно искренние, откровенные отношения. Мои двери всегда открыты для вас. Буду рад, если вы обратитесь ко мне с любым житейским вопросом…

А потом инструктор начал рассказывать о парашюте. Когда в перерыве офицеры вышли покурить, инструктор услышал чье-то недоверчивое замечание:

— Ему, конечно, хорошо байки рассказывать — мировой рекордсмен, восемь золотых медалей отхватил за прыжки, а мы разве научимся так прыгать, да ни в жизнь!

— Да нам так и не надо, как он, — ответил другой пилот, — нам, главное, материальную часть усвоить и теорию. И здоровье чтобы было хорошее, а парашют — это дело факультативное, маленько попрыгаем, и хватит.

Следующий час инструктор и начал со слова «факультативное». И он так убедительно «разделал» скептиков, что после лекции врач-психолог, который сидел на занятиях, сказал улыбаясь:

— Я думал, что вы мастер парашютного спорта, а вы, оказывается, еще и специалист по психологии…

Молодые летчики быстро освоили теоретическую программу: изучили историю парашютизма, различные системы парашютов, провели тренировки по отсчету времени, научились управлять своим телом в пространстве и отделяться от самолета. И вот уже шустрый АН-2 вывозит курсантов для первых самостоятельных прыжков…

Будущие космонавты уже привыкли к задушевному тону инструктора, а поэтому немного удивились, когда вечером накануне прыжков в гостинице он строго приказал:

— Сегодня до конца дня свободны. Отбой в 22.00. Завтра подъем в 7.00, и приступим к занятиям. Все.

Летчики расходились посмеиваясь. Видали они немало начальников на своем веку. С разными характерами. В общем характер характером, а главное, как человек в деле…

В деле инструктор оказался еще требовательнее, чем можно было подумать. Утром, после завтрака, на спортивной площадке он собрал космонавтов.

— Почему пришли с опозданием? Чтоб это было в последний раз. Не мне вам говорить, к чему мы вас готовим.

Константиныч показывал на тренажерах, как надо летать при затяжных прыжках: «Распластавшись, прогнув спину, чтобы не попасть в плоский штопор, очень опасную штуку». Он по одному вызывал космонавтов к учебным снарядам. А когда кто-нибудь недостаточно четко выполнял упражнение, инструктор говорил, добродушно усмехаясь и поблескивая золотыми зубами:

— Ты же космонавт! И это должно чувствоваться. В космонавте не должно быть ничего рыхлого, лишнего, расхлябанного. Надо, чтобы от тебя все разлетались, как шарики, чтобы чувствовали — космонавт! Ясно? А ну еще два раза подряд то же упражнение!

…Юрий слушал невысокого парашютиста, и этот человек все больше и больше открывался ему.

А когда в тот же день начались регулярные прыжки с парашютом, Юрий почувствовал, что на этом степном аэродроме все по-другому: и требования выше, и задачи сложнее. Врачи и инструкторы воспитывали у них силу воли, мужество, выдержку и находчивость.

Были у инструктора помощники. Один из них — высокий плечистый украинец в сшитой на заказ гимнастерке и роскошных бриджах. Вот он проходит перед строем космонавтов, придирчиво всматриваясь в лицо каждого. От его взгляда не ускользнет ни одна мелочь. Он останавливается, щурит глаза.

— Почему лямочка болтается? Вы знаете, что такое лишняя лямочка? Вы понимаете, что с этого может быть при прыжке?

Пристыженный пилот опускает глаза. А инструктор, не замечая смущения, продолжает:

— Знаю я вас, летчиков! Вы не любите парашюта. Вы и летать и приземляться любите на крыльях, а не на «тряпочке». Вам, конечно, какая-то лямочка — это ерунда. А, между прочим, от этой маленькой лямочки жизнь зависит. Жил-был — дергал, жил-был — дергал. Прыгнул — дергать перестал… Ясно? А лямочку эту заправляют вот сюда, тогда она не будет болтаться.

И он подходит к другому космонавту. После него подгонку парашютов проверяет инструктор.

В конце концов ребята поняли, что все требования — и инструктора и его помощника — крайне необходимы и справедливы. Да и сам этот парень показывал блестящий пример трудолюбия: у него порой кожа на ладонях сходила от постоянной укладки парашютов.

Николай Константинович рассказывал им много поучительного о прыжках своих друзей: Николая Евдокимова, Константина Кайтанова, Василия Романюка и других известных мастеров парашютного спорта. Разбирал их «классические» рекорды, добивался тщательной отработки всех деталей прыжка.

…Оказывается, не так легко, как думалось многим, было начинать эти регулярные прыжки. Особенно трудно пришлось Валерию. Он плохо спал всю ночь и на аэродром ехал немного пришибленный и злой. Злился он больше всего на себя. Все настроены по-боевому, выглядят спокойными, а он не в силах скрыть волнения…

Но после первого прыжка, когда все окончилось благополучно, настроение у него заметно улучшилось. Суровый инструктор, который едва не вытолкнул его из самолета, после прыжков похвалил Валерия. И это помогло космонавту поверить в себя.

…После каждого прыжка к месту приземления подъезжает военврач и проверяет у пилотов пульс.

Вот приземляется Гагарин. Полный курносый врач спрыгивает с подножки санитарного автомобиля и бросается расстегивать ремни парашютного ранца.

— Очень правильно, доктор, делаете: надо сперва освободить человека, а уж потом браться за пульс. А то бывают некоторые… Ты еще не успел приземлиться, а тебе уже суют в руки динамометр.

Оба они смеются, Гагарин сбрасывает парашют и протягивает врачу руку.

— Вам, конечно, пульс? — Юрий улыбается. — Так. Как вы находите мою пульсовую волну?

— Все в порядке.

— Прыгаем, как учили!

И оба расстаются довольные друг другом. А к приземлившемуся парашютисту уже спешат ребятишки. Их всегда видимо-невидимо на этом полевом аэродроме. Откуда только они здесь берутся?

К Гагарину подбегает запыхавшийся пацан.

— Дяденька, можно я сложу маленький парашют?

— А ты умеешь?

— Так точно! — лихо отвечает карапуз. — Я же на аэродроме живу! У меня отец сверхсрочник.

— А ну, попробуй! — И Гагарин, задорно, по-мальчишески улыбаясь, наблюдает, как мальчуган ловко складывает маленький парашют.

— Молодец, точно по наставлению. Наверное, тоже будешь летчиком?

— Не знаю, таких маленьких в летчики не берут.

— Правильно, надо сперва подрасти. Но ты учись. Ученье — оно, брат, никогда не пропадет.

В это время снова подъезжает врач.

— Юра, садись, подкину!

— Подождите, доктор, может, лучше пройдемся? Посмотрим, как ребята приземляются… И вам полезно пешочком, пешочком…

Гагарин то и дело останавливается.

— Вон Гера приземляется. Хорошо, молодец! — азартно восклицает Юрий и снова идет по полю. Машина медленно едет следом.

— А это, кажется, мой младший брат Боря!.. Черт бы побрал этот ветер? Не затащило бы Борьку в овраг. Прибавим шагу, доктор!

Последним из самолета выпрыгнул инструктор, с которым все уже успели подружиться и которого между собой называли «Батя» — так, как в армии часто зовут строгих, но любимых начальников.

— Между прочим, доктор, у Бати сегодня знаменитый день: это его юбилейный прыжок. Может, качнем его по этому случаю?

— А удобно?

— Ладно, посоветуемся с ребятами. Я думаю — удобно.

Пилоты одобрили идею. Собравшись у полевых столов для укладки парашютов, они терпеливо ждут, пока инструктор погасит бело-голубой щегольской купол, и с разных сторон кольцом начинают наступать на инструктора. Сразу заметно, что тот не в духе: он недоволен своим приземлением. На полметра не дотянул до посадочного креста.

— Идите-ка сюда, голубчики! — грозно говорит он, складывая парашют. — Разберем ваши сегодняшние ошибки. — Тон его не предвещает ничего хорошего.

Молчаливое кольцо летчиков сжимается все уже. Сперва Батя не замечает осады. Он занят парашютом. Вот он недоуменно вскинул глаза. Но уже поздно. Раздается чей-то задорный голос:

— Мы хотим вам напомнить, Николай Константинович, одну цифру. Сами понимаете…

Батя смеется. Десятки дружеских рук подбрасывают его в воздух.

— Хватит, ребятки, хватит! — умоляет он, величественно сложив на груди руки. Он уже не просит, он старается удержать равновесие и терпеливо ждет, когда им надоест. А они качают и качают…

Оказавшись на земле, Константиныч добреет.

— Прыгали вы в общем так себе, на троечку… После ужина поговорим о ваших ошибках. А за внимание спасибо.

Инструктор уходит, недоумевая, откуда все узнали про этот своеобразный юбилей…

По вечерам пилоты часто отправлялись на танцы в Дом офицеров, а Юрий оставался в гостинице. Он перечитывал письма от Вали и коротко сообщал ей о своей жизни. Валя писала регулярно, но понемногу. И вот в ее письмах все чаще стали проскакивать тревожные нотки — отцу очень плохо, мать тоже недомогает. Но в общем тон писем был бодрый, сдержанный, и Юрий не знал тогда, что их постигло большое горе: умер Иван Степанович — отец жены. Валя боялась, что эта печальная весть отразится на его занятиях.

Здесь, в военном городке, состоялось памятное для них партийное собрание на тему «Как я готов выполнить задание Родины?»

Вечером, накануне собрания, когда ребята ушли на танцы, Юрий остался в гостинице, чтобы дочитать понравившийся ему роман И. Ефремова «Туманность Андромеды».

В гостинице в этот ночной час было тихо, лишь где-то недалеко ревели самолеты, уходя в ночной тренировочный полет. Сосед Юрия по комнате не спеша снимал куртку, готовясь ко сну. Юрий отложил книгу, поднялся с дивана и подошел к окну. Черное небо сверкало холодным переблеском голубых звезд…

— Ты что, зачитался? — спросил сосед.

— Нет, задумался. Понимаешь, мне кажется, что мы еще мало делаем и мало успеваем. Если серьезно говорить о полете в этом году, надо здорово перестроить всю нашу подготовку. Порой слишком узко мы смотрим на нашу специальность. Я думаю завтра об этом говорить на партийном собрании. Как ты на это смотришь, Ромашка, и что мне можешь посоветовать? Вот мне кажется…

И Юрий, основательно мотивируя то, о чем он так много думал в последнее время, рассказал все, что наболело на душе. Товарищ полностью его поддержал.

Да, теперь им стало многое виднее: и недостатки, пробелы в учебной программе, и требования, которые они должны предъявить к себе. Что касается Юрия, то он был убежден, что космонавт должен знать свое дело почти в тех объемах, в каких знают его специалисты. И не только знать теорию, но и все, что они изучили, непременно уметь делать собственными руками.

Обо всем этом Юрий и говорил на собрании.

…А парашютные тренировки продолжались. Они становились все напряженнее, все сложнее. Пилоты совершали затяжные прыжки, занимались гимнастикой, работали на тренажерах.

Руководитель группы поднимал летчиков чаще всего в 2 и в 4 часа утра, когда утихал шалый степной ветер. После медицинского осмотра они ехали на поле. Порой ребятам было очень трудно. Даже накануне первомайских праздников они прыгали. А третьего мая снова уехали на аэродром.

Оказывается, напрасно они посмеивались вначале над указаниями инструктора. Когда Герман и Алексей попали в плоский штопор, каждому из космонавтов невольно пришлось мгновенно вспомнить то, что говорил им Батя.

Теперь инструктор был уверен, что космонавты полюбят прыжки и еще будут просить попрыгать сверх программы.

Так оно и случилось.

В конце парашютной подготовки Юрий Гагарин и большинство его друзей попросили разрешения совершить дополнительные прыжки к тем сорока, которые были уже сделаны, чтобы получить звание инструктора. В «Боевом листке» группы космонавтов «Жизнь на старте» появилась карикатура — «Невиданное в авиации». Гордый инструктор и перед ним коленопреклоненные космонавты. Портрет Алексей нарисовал блестяще. Подпись гласила: «И пали ниц ребята у ног парашютного владыки, умоляя дать совершить еще хоть один прыжочек…»

6

Поставив в своем дневнике дату 16 мая 1960 г., врач записывал:

В этот день, в день возвращения в Москву, космонавты узнали радостную новость, вытеснившую все остальные. Накануне запущен первый космический корабль весом более 4,5 тонны. Их старшие товарищи прокомментировали это событие. Смысл всех комментариев сводился к одному — надо торопиться! Нужно успеть пройти всю необходимую подготовку к тому времени, когда будет «доведен» корабль для первых космонавтов.

Они знали, что и американцы тоже готовят людей к полетам в космос, и в негласном соревновании очень хотели быть первыми, тем более, что для этого у них были все основания: США заметно отставали.

…Новая служба бросает Гагарина и его друзей с места на место, из одной лаборатории в другую. И всюду он и его товарищи проходят новую трудную школу — школу космонавтов.

Чтобы полететь в космос, мало быть просто здоровым человеком и отличным летчиком. Надо знать множество специфических вещей, нужно быть натренированным. Начальник-врач верно им говорил, что без большой специальной подготовки даже хороший летчик — это всего лишь заготовка, из которой еще нужно выточить космонавта.

Пилот космического корабля должен быть готов к тяжелой и сложной работе. Ему необходимо привыкнуть к самым неожиданным условиям. И все свои действия он обязан отработать почти до автоматизма. Он не имеет права вспоминать, где какая ручка или тумблер. Он должен безошибочно, с закрытыми глазами, нажимать именно ту кнопку и поворачивать именно ту ручку, которую нужно нажать и повернуть в данный момент. А это значит, что космонавту требуются: огромная сила воли и отличная память, острая реакция и развитое чувство самоанализа, большое мужество и глубокие знания. Вот почему всю основную подготовку космонавтов было поручено вести врачам-психологам. Только врачи могут сделать человека сильнее, закаленнее, мужественнее, вскрыть внутренние индивидуальные возможности личности, физически и морально подготовить космонавта.

Теперь врачи были постоянными спутниками, товарищами и советчиками космонавтов. Юрий особенно привязался к двум из них: к черноволосому, моложавому, энергичному и другому — полноватому, добродушному и курносому. Они настолько сдружились, что Юрий называл врачей по имени-отчеству, а те на правах старших звали Гагарина просто Юрой.

Один из них записывал в те дни:

С врачом можно было бы поспорить: слишком специфичны и сложны были упражнения.

Действительно, каких только заданий не получали будущие космонавты! Они прыгали через веревочку и занимались на гимнастической стенке, плавали в бассейне и бегали по лесным тропинкам, их учили засыпать и просыпаться по собственному приказу в точно назначенное время.

Особенно сложные задания стали выполнять космонавты, когда начались тренировки в камерах и на стендах.

Казалось бы, что особенно нового может пилот почувствовать на вибростенде?! Садишься в кресло, которое начинает вибрировать. Почти как на самолете в минуты перед стартом. Но у некоторых начинались тошнота и боли. Такие летчики никогда не сядут в кабину космического корабля.

Юрий переносил вибростенд прилично. Но этого ему казалось недостаточно. Он сидел в кресле долго, и ему хотелось еще больше испытывать себя, проверять свою волю. А вибростенд неистово дрожал. И дрожал так сильно, что у Юрия зуб на зуб не попадал. Вибростенд дребезжал, как старый, разбитый автобус, мчащийся плохой, ухабистой дорогой. Казалось, вот-вот мясо начнет отслаиваться от костей. Но Юрий выдержал все это. Позже он даже брал с собой на вибростенд книгу: надоедало долго сидеть в одной и той же позе.

Гагарин знал, что, прорезая нижние слои атмосферы, ракета может содрогаться еще сильнее, знал, что будет велика и вибрация корпуса корабля от работающих двигателей. Тогда будет поздно привыкать — нужно сейчас!.. Юрий словно слился со стендом. Ступни и локти принимали на себя вибрацию и побаливали… А объективные датчики сообщали врачам сведения о его состоянии. Состояние было нормальным. И все же, когда он покидал вибростенд, тело его еще несколько минут ощущало дрожь…

Не легче было работать и в барокамере. Кому из летчиков она не знакома? Во всяком случае, только не летчику-истребителю, летавшему на современных машинах. И тем не менее старая знакомая, оказывается, может быть совсем не той, с которой встречался на медкомиссиях. Дело в том, что барокамера может работать в разных режимах, в ней можно создать условия и близкие к тем, которые встретятся в космосе: нехватка кислорода, пониженное барометрическое давление, холод… Причем и режим полета может быть различный — и такой, как при плавном наборе высоты, и такой, когда совершаешь затяжной прыжок из стратосферы.

Юрий не волновался перед испытанием в барокамере. Он знал, что ждет человека при подъеме на большие высоты.

…Просторная комната с серыми приборными щитами вдоль стен. На щитах — вентили и рычажки. В углу комнаты синей квадратной глыбой со скругленными углами возвышается сама барокамера. В ее стенах три иллюминатора, над камерой — хитроумная система труб, по которым отсасывается воздух.

Юрий вошел в камеру. Снаружи закрыли массивную стальную дверь. Щелкнул замок. Гагарин спокойно расположился в кресло и надел шлемофон, привычно поплотнее приладив на шее «ларинги». У пультов управления — врачи и механик. Тесной группой стоят друзья.

— К подъему готовы? — спрашивает врач.

— К подъему готов, — отвечает Юрий.

— Подъем! — командует врач.

— Подъем начинаю! — словно эхо, повторяет механик.

Юрий видит, как резко двинулась белая стрелка на высотомере. Двинулась и пошла по шкале. Высота возрастала. Но еще можно было спокойно дышать без кислородного прибора. «Интересно, на сколько меня хватит? Нужно дышать ровно и размеренно, только хорошие легкие и стальные нервы могут выдержать стратосферу», — говорит себе Юрий. Он докладывает врачам о своем состоянии. Голос его звучит спокойно, а врачи продолжают откачивать из барокамеры воздух и напряженно следят, как отражается «подъем» на организме пилота.

Стрелка высотомера медленно ползет по круглой шкале. Давление падает. Многоканальный прибор записывает важнейшие физиологические функции: импульсы сердца и мозга, частоту дыхания, артериальное давление. Все идет нормально. Кажется, уже предел, но самописцы по-прежнему вычерчивают ровные пики на белой движущейся ленте…

Сейчас он уже на такой «высоте», где при неравномерном дыхании может «закипеть» кровь. Это бывает, когда азот не выходит из организма, а пузырьками накапливается в сосудах. Если это случится — прощай космонавтика…

Но вот перья самописцев зачастили. Черные пики на белой ленте становятся все острее и острее. Кажется, еще мгновение — и не выдержит сердце, разорвется. Но Юрий сидит спокойно. В своем высотном костюме он немного похож на водолаза.

Фон переговорной системы сливался с шумом работающей аппаратуры, но Юрий отчетливо различает вопросы, уверенно отвечает на команды, докладывает показания приборов.

— Высоту переношу нормально. Самочувствие нормальное. Подъема почти не ощущаю.

— Подъем продолжаю дальше, — говорит врач.

— Подъем продолжаю, — докладывает механик.

Вот уже труднее дышать. Юрий знает, что он уже может воспользоваться кислородным прибором. Но он хочет снова проверить себя. Он старается дышать ровно, размеренно. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, сосредоточивает все свое внимание на приборах. Но взгляд его нет-нет да и обращается к одному из них, на котором упорно двигается белая стрелка. «Она железная, ей все равно, на какой высоте работать…»

Рот судорожно ловит воздух, но вдох не приносит облегчения. Юрий напрягает всю свою волю. Рука его крепко сжимает кислородный прибор. Еще минута, и он поднесет ко рту спасительный сосок шланга…

Но минута проходит, за ней другая.

Уже давно прозвучала команда надеть прибор. А Юрий терпит. Но вот уже дышать совершенно нечем. Он — как рыба, выброшенная на песок. Трудно… Очень трудно…

Снова звучит в наушниках решительный приказ врача. Юрий подчиняется. Сразу наступает облегчение. А подъем продолжается.

— Площадка! — эта команда предвещает начало спуска.

И вот долгожданное:

— Нормальный спуск.

Где-то у самой «земли» немного закладывает уши. «Надо поинтересоваться, почему именно у самой земли сильнее всего ощущаешь спуск, — думает Юрий. — Вот пошел на посадку. Сейчас земля».

И, словно подтверждая его ощущение, звучит команда:

— Спуск окончен.

— Вас понял: спуск окончен! — спокойно говорит Юрий и, улыбнувшись, добавляет: — Вот мы и вернулись из космоса.

Открывается тяжелая стальная дверь. Гагарин выходит пошатываясь.

«Выдержал!» — думает Юрий и с удовольствием начинает стягивать маску и плотный высотный костюм.

Врачи знают, что в космическом полете может отказать любая система, хотя все они надежны и хорошо задублированы. Но если даже откажет — человек должен выдержать, должен устоять и остаться живым. Как подготовить космонавта к работе при очень высокой температуре? Чтобы ответить на этот вопрос, была проведена целая серия испытаний и тренировок.

В термокамере вентиляторы разгоняют горячий воздух. Космонавт сидит в авиационном кресле и работает. Сперва теплый воздух приятен, но спустя десять минут на лице выступает испарина. Первыми жару ощущают уши. Вокруг горячий воздух. Он идет отовсюду. От него нет спасения. Каждые 10 минут через узкое окошко Юрию дают термометр. Его нужно молниеносно положить под язык — иначе лопнет от жары. Постепенно наступает усталость, уходят силы. Кровь молотком стучит в висках. А тренировка продолжается. «Нет, не ждите, врачи: Юрий не даст сигнал отбоя! Он будет держаться столько, сколько нужно. У него есть сила воли!»

Юрий вспоминает, что читал в газетах, как слесари порой ремонтировали котлы, а сталевары — мартеновские печи, не дожидаясь, пока те остынут. Люди часами работали в адском пекле. Выскочив наружу, окатывались водой — и снова в жаркую печь. В Люберцах был такой случай, о нем долго говорили в ремесленном. Но там люди работали в противогазах и брезентовых спецовках, там помогала вода, а он — только в тренировочном спортивном костюме. Они заняты делом, время течет незаметно, а он неподвижно сидит в кресле, и волны обжигающе сухого воздуха, от которого перехватывает дыхание, омывают его горящее нездоровым румянцем лицо.

Взгляд невольно то и дело скользит по термометру. Интересно, сколько? Синенький столбик продолжает едва заметно ползти вверх. Но вот он замер на цифре 70. Юрий смотрит на часы, кажется, прошла целая вечность с тех пор, как он находится в камере. Между тем заканчивается лишь сотая минута…

Тяжелая дурманная дремота окутывает его сознание. Но рука крепко держит поручни кресла, а полуприкрытые глаза пристально смотрят на термометр. Он где-то читал, что человек может выдержать при кратковременном нагревании температуру в 150—160°. Но ведь всему есть предел! А Юрию кажется, что нет предела этому испытанию. Он старается отвлечься. Гонит прочь мысль о нестерпимой жаре. Он думает о Севере, о холодном море, о зимней стуже, и ему кажется, что становится легче дышать.

Снова взгляд на термометр. Ртуть замерла. «Значит, не сварюсь! — с улыбкой думает Юрий, и тут же другая мысль: — Отличная банька. Все микробы, наверное, сдохли, а я вот — ничего, жив и здоров!» Сознание его опять проснулось, мозг заработал. «Приспособился!» — радостно думает Юрий. Тело его уже, кажется, ничего не весит: все из него выпарилось. Легко и в то же время трудно. Трудно шевельнуться, потому что малейшее движение причиняет страдание: горячая одежда прикасается к коже, а кожа почему-то очень чувствительна…

Юрий не знает, сколько еще ему нужно здесь сидеть. Но он, стиснув зубы, сидит и молча смотрит на термометр. Кажется, термометр не может осилить очередного деления и ртуть никак не в силах переползти через него. Так и застряла на одной цифре.

И то хорошо! Уж очень трудно тут находиться так долго.

А вообще-то здорово, что их готовят так тщательно. Ведь еще никто не знает, какие испытания выпадут в космосе на их долю. Ни врачи, ни ученые, ни инженеры этого не знают. Никто из них там еще не был.

Это испытание он непременно должен выдержать. И выдержит! Он же не первый раз здесь!

Врачи прекращают эксперимент. Юрий выходит из термокамеры. Лицо — бордово-красное. В голове — чувство жара, и только глаза его сияют. Он устало садится в кресло, обтирается и начинает обмахиваться полотенцем. Жарко! Некоторые его товарищи теряли в этом тренаже до 4 килограммов. Он тоже потерял 1380 граммов. Верно Андриян говорит: «Чертова печка».

Сладкая дурманная дремота владела всем его существом, а врачи тем временем отметили, что Гагарин выявил хорошую приспособляемость к перегреванию.

…Космонавтам приходилось заниматься динамическими упражнениями на вращающемся колесе, делать двойные упражнения на лопинге, держать равновесие на качающемся столе и выкидывать поистине цирковые кульбиты на батуте, бегать по движущейся дорожке и заниматься на центрифуге. Центрифугу они узнали еще раньше, при отборе. Но сейчас тренировки на ней велись систематически.

Юрий отлично помнил, как Джимми Коллинз, американский летчик-испытатель, описывал действие перегрузок. Только немного позже Гагарин понял, что в этих описаниях есть и некоторое преувеличение. Однако перед тренировками Юрий вновь перечитал знакомую книгу.

Он научился переносить перегрузки до 9,5 «g»[1].

Разумеется, после этих описаний все ребята были готовы к самому худшему и с некоторым волнением ждали испытаний ускорениями.

Правда, пилоты знали и другое. В США, например, биофизик Грей провел на себе такой эксперимент. Надев легкий водолазный костюм, он погружался в капсулу центрифуги, наполненную жидкостью. Перед этим он делал глубокий вдох кислорода и задерживал дыхание на 30 секунд. В течение этого времени он переносил ускорения в жидкой среде до 31 g, испытывая лишь небольшую боль в области живота.

Словом, нужно было пройти и через это, чтобы понять, что же такое настоящие перегрузки.

Юрий одевает летные очки, садится в кресло, пристегивается ремнями.

— Возьмите кнопки.

В правой руке — зеленая кнопка для проверки быстроты реакций. Перед ним — световое табло. Во время вращения будут вспыхивать лампочки. Когда лампочка вспыхнет, он быстро нажмет кнопку. В левой руке кнопка красная. Он нажимает на нее все время, и у врача горит огонек: чувствую себя нормально!

— Начали вращение!

Кресло набирает бешеную скорость. Оно летит по кругу. Возникают перегрузки. Все тело наливается свинцом, трудно дышать, веки деревенеют. Но он не отпустит красную кнопку, не скомандует врачам: стоп! Он должен знать весь свой «запас прочности».

Болит грудь, спина, все тело ломит. Перегрузки кажутся критическими. А Юрий работает. Он даже находит в себе силы, подмигнуть объективу кинокамеры, которая укреплена прямо против его лица… «Шалишь, стерпим! Красную кнопку «стоп» он не нажмет…»

— Десять «g» — десятикратные перегрузки, — бросает врач.

«Им не надоест. Вот мучители…» — в сердцах думает Юрий. В это время техник выключает рубильник. Перегрузки, до этого ровно давившие на грудь, сменяются еще более неприятным от неожиданности ощущением. Кажется, что ты кувырком летишь вдоль стены десятиэтажного дома, все мелькает перед глазами. Думаешь, что огромная ферма, на конце которой укреплена кабина-кресло, не выдержит и с грохотом разобьется о стену. Но это лишь иллюзия, не больше! Центрифуга медленно, еле заметно замедляет свой бег. Юрий приходит в себя, начинает яснее различать очертания привычных предметов, видит спокойные лица лаборантов, приборы за ограждением и облегченно вздыхает. Центрифуга плавно останавливается, чтобы вскоре все это началось вновь.

Врачи удивляются его выдержке и терпению, его воле и самообладанию. Он ни на минуту не теряет самоконтроля; Он работает. Работает сосредоточенно, самозабвенно. Врачи знают, что перегрузки, которые испытывает сейчас Гагарин, вряд ли возникнут на космическом корабле. Большие перегрузки с направлением — «голова — таз» выдержать может не всякий, но Юрий выдержал и это. Врачи не мешают ему проверять себя. Она, лишь следят за приборами, чтобы не наступили перегрузки, опасные для организма.

Вращение продолжается. Тело как бы становится во много раз тяжелее. Давит на грудь и живот. Голову пригибает вниз. Он дышит часто и неглубоко.

— Начните напрягаться! Напрягайтесь!

Он заставляет мышцы противостоять этой адской скорости, начинает дышать ровнее и глубже.

Но перегрузки — это еще не все: вращаясь на центрифуге, он работает с таблицами. Юрий должен разглядеть и запомнить расположение цифр, которые все время меняются на световом табло. Это упражнение усложняется тем, что из репродуктора доносится нудный голос, записанный на пленку, который подсказывает совсем другие цифры. Нужна полнейшая сосредоточенность и быстрая реакция, а доктор все время сбивает его шутками и вскользь брошенными фразами. Вдобавок еще этот громкий голос и гудение мотора. Юрия раздражает то, что этот голос пытается его сбить…

— Девять, четыре, пять… — говорит Юрий. Он выкинул из головы решительно все, что может его отвлечь, весь превратился в зрение и память. Кажется, ему это удалось. Во всяком случае, он ошибается очень редко. Но вот цифры уже трудно различить…

— Пять, три, девять!.. — выкрикивает Юрий, ожидая, когда врачам все это надоест.

— Хорошо, Гагарин! — говорит врач, когда Юрий спрыгивает на пол. — Мы дали вам сегодня немного больше, и вы снова показали отличную устойчивость к поперечным ускорениям. Частота дыхания практически не менялась, частота сердечных сокращений несколько увеличилась, но уже меньше, чем в прошлый раз. Со стороны ритма, проводимости и автоматизма сердечной мышцы изменений нет. Правда, артериальное давление в сосудах пальца и ушной раковины немного повысилось.

И все же Юре было трудно. Когда он уходил от кресла, все чуть плыло перед глазами. Силой инерции, которая словно аккумулировалась в человеке, его еще поводило в сторону…

Врач-психолог продолжал записывать свои мысли и наблюдения.

У некоторых сохранилась предубежденность против медицины. И для этого были, конечно, свои основания. Пилоты считали, что медики стараются в них обнаружить какие-то скрытые «изъяны», а там, глядишь, могут и списать обратно в авиацию. А этого теперь, конечно, никому не хотелось. Не хотелось этого и Юрию, но он не роптал на врачей. Он давно привык как должное принимать каждое новое испытание, практически даже не задумываясь о том, приятно оно будет или нет. Нужно так нужно. Будет выполнено, и выполнено отлично! Это стало его своеобразным девизом.

7

Шло лето 1960 года. Теплый ветер врывался в приоткрытое окно. Тихо шелестели сосны. Недавно прошел дождь, и пахло свежестью, полевыми цветами, влажной хвоей…

Юрий приоткрыл дверь.

— Разрешите?

— Заходи, Гагарин, заходи! Садись. Написал? Правильно! Пора: прошло больше года.

Юрий положил на стол листок, аккуратно исписанный еще юношеским, не очень ровным, но старательным почерком.

Секретарь внимательно прочитал заявление:

Юрий протянул еще три листка — рекомендации. Секретарь просмотрел их и положил в папку.

— Готовься. На днях вызовем тебя на бюро, а 16 июня будет собрание. Поставим вопрос о приеме. Желаю всего доброго.

Юрий вышел необычно озабоченный. Наверное, он просто устал за время тренировок. Он чувствовал, что наступает ответственный момент.

Вряд ли уж к ним, космонавтам, какой-то особенный подход — перед партией все равны. В конце концов быть коммунистом — это еще бо́льшая ответственность, еще бо́льшая требовательность к себе, новые обязанности. Это он понимает, но ведь могут сказать: «Подготовьтесь получше и приходите в следующий раз, товарищ Гагарин». Вполне могут.

…На бюро все оказалось проще, чем он думал. Как видно, товарищи уже успели к нему присмотреться и, кроме добрых пожеланий, не высказали ему ничего, Что могло бы его огорчить, задеть несправедливостью. Его биография оказалась очень простой и, вероятно, очень похожей на многие другие: она не вызвала никаких дополнительных вопросов. Все вопросы касались сегодняшней его службы. А об этом говорить было легко.

И вот наступил день, которого Юрий так долго ждал, ждал с понятным чувством беспокойства и тревоги!

Председатель берет его дело.

— В нашу партийную организацию поступило заявление кандидата в члены Коммунистической партии товарища Гагарина Юрия Алексеевича с просьбой принять его в члены партии. Зачитываю заявление.

Юрий весь собрался в комок. Ему было немного неловко: заявление казалось ему не очень складным. Два раза повторил слово «активно». Но никто ничего не заметил. Коммунисты сидели и внимательно слушали.

Председатель продолжал:

— Гагарина рекомендовали товарищи: Решетов, Росляков и Ильяшенко. — Председатель называл фамилии его боевых друзей, и Юрий чувствовал, что фамилии эти мало что говорят собравшимся. Видно, это почувствовал и председатель, потому что он сказал: — Рекомендации хорошие, по всей форме. Есть необходимость их зачитывать?

Кто-то из президиума сказал:

— Не нужно!

«Сейчас меня попросят встать перед собранием, и вот тут-то и начнется», — думал Юрий, а председатель продолжал:

— Бюро единогласно приняло Юрия Алексеевича Гагарина в члены партии и рекомендует собранию утвердить это решение.

Гагарина попросили подойти. Юрий четко вышел к столу президиума и повернулся лицом к залу.

— Расскажите биографию, — предложил кто-то из членов президиума.

— Родился… — начал Юрий. Первые фразы он выговорил с трудом, а потом взял себя в руки. Взгляд его остановился на лицах врачей, на лицах космонавтов. Оказывается, среди коммунистов было не так уж мало людей, с которыми он каждый день делит все трудности и радости новой работы. Это придало ему уверенность.

И все же говорить было трудно: он не считал себя хорошим оратором, а о себе рассказывать ему было всегда особенно тяжело. Его биография уложилась в несколько минут, и Юрий не знал, что еще сказать. Он мгновение молчал, а потом добавил:

— Есть жена и дочка. Жена работает лаборантом. Взысканий не имею.

И замолчал.

— Есть вопросы к товарищу Гагарину? — словно откуда-то издалека долетел до него голос председателя. — Если есть, прошу задавать.

В зале медлили. Затем кто-то поднялся и спросил:

— Как относишься к своей новой службе?

— Это самое главное в моей жизни, — твердо ответил Юрий. И видя, что тому, кто задавал вопрос, хочется еще что-то услышать, добавил: — Служба мне нравится.

Потом его спросили, как он повышает свои политические знания, задали еще несколько вопросов. Юрий отвечал быстро и коротко. Он обрел уверенность, которой у него не было в начале собрания. Видно, уверенность эта возникла у него потому, что все вопросы задавались по существу и серьезным товарищеским тоном. Он чувствовал, что собрание к нему расположено хорошо, и это еще не осознанное ощущение придало ему внутреннюю уверенность. Когда вопросов больше не оказалось, председатель попросил выступить товарищей, которые работают вместе с Юрием.

Первым попросил слово один из врачей. Он рассказал о том, что Гагарин хорошо показал себя на теоретических занятиях и во время тренажа, говорил о том, что у Юрия развито чувство товарищества и ответственности за порученное дело, отметил, что Гагарин очень старательно занимается, у него не было замечаний и нарушений дисциплины. Закончил он так:

— Юрий Алексеевич Гагарин достоин быть членом Коммунистической партии. Он это уже доказал конкретными делами.

Затем слово взял один из космонавтов. Он сказал, что, как и все члены их группы, Гагарин не жалеет ни сил, ни времени, чтобы оправдать то высокое доверие, которое оказали им, молодым офицерам, партия и правительство.

— Товарищ Гагарин предан делу партии и, безусловно, достоин быть в ее рядах.

Председатель поставил вопрос на голосование.

— Кто за то, чтобы принять товарища Гагарина Юрия Алексеевича в члены Коммунистической партии? Прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет? Кто воздержался? Принят единогласно. Поздравляю вас, товарищ Гагарин.

Юрий глубоко вздохнул, улыбнулся и смущенно сказал:

— Спасибо, большое спасибо!

И твердо зашагал на свое место.

Все оказалось проще, деловитее и даже будничнее, чем он думал. «И даже хорошо, что все это было именно так!» — решил Юрий.

8

Пожалуй, больше всего летчикам хотелось вплотную познакомиться с ощущением невесомости. Уж очень много неясного было в этом деле после всех теоретических занятий, после знакомства с опытами чехов и американцев, после всех рассказов врачей.

И вот наступило время облетов на невесомость. Первое задание было несложным. Невесомость или нулевое «g» возникает в момент выхода реактивного самолета из пикирования на параболическую горку. Она длится всего несколько десятков секунд. За эти секунды будущий космонавт должен выполнить несложную программу по координации движений, попить воды, сказать по радио условную фразу: «Сквозь волнистые туманы пробирается луна», включить киноаппарат и записать на особой карточке несколько простых фраз. А затем на земле доложить врачам обо всем, что он чувствовал и делал.

Юрий ждал чего-то необычного. Он вспоминал слова К. Э. Циолковского:

Возможно ли это состояние в полете на самолете, можно ли все это увидеть и почувствовать в таком объеме, как пишет великий ученый?..

Но вот самолет приземлился, и Юрий рассказывает врачу о своих ощущениях.

— Самочувствие во время невесомости отличное. Ощущения очень интересные. Ногу поднимаешь — и она висит, ты не чувствуешь ее тяжести. Не замечаешь веса своего тела. Двигаться легко. Все, что было нужно, я сделал без труда. В общем я доволен. Хорошо, но мало. Хотелось бы испытать это чувство в большем объеме.

Затем Юрий записывает свои ощущения о первом полете в журнал:

А вот его отзыв о втором полете.

И наконец, о третьем полете.

Интересно, что примерно то же записывал и Валерий Быковский:

Но так ли все это действительно было? На этот вопрос могут дать точный ответ киноленты и беспристрастные приборы.

Кинорегистрация — великое дело. Смотришь себя на экране — и сразу видишь каждую свою ошибку. А когда замечаешь на экране неуклюжие движения товарищей, тут уж просто трудно удержаться от смеха. Да и друзья тоже не пощадят тебя, если заметят, какие ты «откалывал номера»… Впрочем, Юрию и Герману изрядно «повезло»: кинорегистрации их первых полетов по каким-то причинам не было. Зато понаблюдать других и весело посмеяться над ними была полнейшая возможность.

На экране — серьезное лицо в шлемофоне. Глаза прищурены, все черты укрупнены, словно немного расплющены.

— Жорик! — узнает зал.

— Надулся, как мышь на крупу: перегрузочки — не фунт изюма!

Стрекочет аппарат. Неожиданно лицо на экране расплывается в блаженной улыбке. Зал мгновенно реагирует и на это.

— Ишь, заулыбался! Вышел на параболу. Доволен…

Новая лента. Еще одно лицо. В кадре крупно: показания прибора.

Летчик в невесомости не рассчитал усилия и так потянул за флажок, что стрелка вместо заданных 750 граммов заскочила за 2000.

Зал снова бурно реагирует.

— Вот зашвырнул! Небось стрелка согнулась! А ты, оказывается, силач.

Но самое смешное приключилось с Евгением. По заданию Женя должен был есть хлеб. Откусывать и глотать. Он не предполагал, что в невесомости это будет не так уж трудно сделать. И он старательно двигал челюстями. Этого было больше чем достаточно для того, чтобы развеселить жизнерадостных зрителей.

— Ест он очень трудолюбиво. Смотри, старается, — замечает кто-то.

— Солидно работает, словно век не кормили.

А Женя на экране все ел и ел хлеб. Ел в кадре — крупным планом. Энергично двигались губы, «плавали» крошки…

— Буханочку списал с довольствия, и привет! А все за считанные минуты… Сейчас чайком запьет.

И точно — пилот на экране начал пить воду. Однако Евгений был неосторожен: он в невесомости пролил воду. Всем было видно, как вода серебристым облаком крупных бусин медленно потекла к первой пилотской кабине. Невесомость кончилась, и поток воды облил пилота…

Сейчас все вспомнили, как пилот, мокрый с головы до ног, уже на земле полушутя отчитывал Женю:

— Слушай, и какой же из тебя будет космонавт, если ты и попить-то толком не можешь. И чего попить! Я понимаю — коньяку. Его, конечно, много не выпьешь. А то воды. Пролил. На кого? На заслуженного летчика! А если меня от этой твоей воды возьмет простуда? Что ты тогда скажешь начальству? Нечаянно, да?

Всем было тогда очень смешно. Смеялись и сейчас. Главное, было отчетливо видно, как, серебрясь, словно пыль в потоке солнца, мелкими круглыми капельками но спеша подплывало к пилотской кабине густое облако воды и как эта вода вдруг, словно проливной дождь, обрушилась на спину пилота.

— После питья надо завертывать краник, товарищ космонавт, — копируя летчика, нравоучительно заметил Юрий. И ребята снова засмеялись. У всех было хорошее настроение.

А потом, когда врачи и инструкторы серьезно, по-деловому разбирали ошибки каждого, было уже не до смеха.

В один из дней космонавты смотрели цветной кинофильм о ракетной технике. Фильм был сделан очень удачно.

До тех кадров, на которых были сняты моменты, не имеющие прямого отношения к запуску, пилоты сидели спокойно, лишь изредка обмениваясь беглыми замечаниями относительно тех или иных технических подробностей. Но вот в зале раздался вой сирены. Космодром опустел. Тикают часы, скачет на них секундная стрелка. В объективе один за другим проходят крупные планы. На космодроме — напряженная тишина. И космонавты в зале, впервые увидевшие воочию одно из чудес современной техники, притихли, стали сосредоточеннее, собраннее.

— Пуск! — спокойно звучит с экрана команда, раздавшаяся на космодроме. Сотрясая динамики, в зал врывается всесокрушающий грохот. Медленно, словно распарывая фиолетовую синеву неба, взлетает ракета. В какой-то момент она видна вся. И вот уже, оставив призрачно-дымный след, она исчезает в пространстве.

— Ах, красавица! — не выдержав, с восторгом восклицает Юрий.

Никто ему не отвечает. Все, кто был в зале, молчат: лучше не скажешь!

А Герман, наклонившись к своему соседу, говорит, лукаво поглядывая на врача, притулившегося в уголке зала:

— Да, этот фильм сразу даст понять, кто мандражит, а кто нет. Мощный вид!

Это было первое, хотя и заочное их знакомство с ракетой-носителем. Они выходили из зала немного потрясенные. Они подтрунивали друг над другом, но удивительное видение сказочно могучей ракеты стояло у каждого перед глазами…

Учеба у Гагарина подвигалась успешно. И все-таки после каждого испытания, после каждой тренировки его не покидало чувство неудовлетворенности — ему всегда казалось, что он мог сделать больше и лучше.

В космосе летчику придется встретиться с совершенно новыми, еще во многом незнакомыми человеку факторами. Один из врачей разделил их на три класса. К первому он относил факторы, зависящие от космического пространства: низкое барометрическое давление, практически — глубокий вакуум, иной, чем на Земле, состав газовой среды, резкие перепады температур, различные виды радиации, метеоритную опасность. Второй класс составили факторы самого космического полета: шум, вибрация, перегрузки, невесомость. К третьему классу он отнес факторы, обусловленные пребыванием в кабине космического корабля: искусственную атмосферу кабины, ограниченные размеры, вызывающие сужение двигательной активности человека, находящегося в корабле, эмоциональную нагрузку, неудобства, связанные с работой в скафандре… Он должен быть готов ко всему этому!

Вечерами после трудных тренировок и в воскресные дни все они вместе с женами отправлялись на экскурсии, в лес за грибами. Ездили в театры и на концерты, в картинные галереи и в культпоходы по историческим местам. Все это привязывало к земле, давало новые знания, расширяло кругозор.

Прошло некоторое время, и Юрия вызвали в партком. В приемной были еще молодые офицеры, все волновались, хотя, собственно, волноваться уже было нечего: в столе учета они видели свои партийные документы.

Юрия вызвали одним из первых. В просторном кабинете из-за стола поднялся секретарь. Он расписался в билете, в карточке. Подождав, когда высохнет тушь, протянул билет Юре и крепко пожал руку:

— Будьте достойны высокого звания члена ленинской партии коммунистов. Бережно храните партийный билет. Желаю успехов!

Юрий ответил кратко и уверенно:

— Буду достоин! Постараюсь оправдать доверие. Можете быть за меня спокойны…

В приемной он еще раз посмотрел надпись на партбилете. Постарался запомнить номер: 08909627…

Дома Валя и ее мать сердечно его поздравили. Валя даже припасла бутылку сухого вина. Тут же после ужина Юрий написал письмо домой, ему очень хотелось поделиться своей большой радостью с родителями.

В эти же дни произошло и другое примечательное событие. Космонавты впервые встретились с Главным конструктором космических кораблей.

9

Первая встреча с. Главным конструктором состоялась в конференц-зале института. Ребята с большим нетерпением ждали беседы с человеком, который готовит для них технику.

Когда этот уже немолодой, коренастый, плотный человек в светло-сером костюме поднялся на трибуну, Юрию показалось, что в скромном небольшом зале ученого совета стало как-то светлее. «Так вот он какой! — с восхищением подумал Юрий. — Действительно, похож на профессора, а еще больше — на инженера!»

Академик удобно положил локоть на кафедру и начал не спеша говорить.

Нет, это была не лекция, это был сердечный разговор. Разговор по душам.

— Дорогие товарищи и друзья! Мне хотелось бы начать с того, что я считаю особенно важным вам сказать.

Зал замер, ожидая, что сейчас последует сенсационное сообщение о новой ракете или о космическом корабле. Главный конструктор интуитивно уловил эту внутреннюю причину внимания и тут же ответил:

— О ракете и корабле мы еще не раз с вами поговорим. Позже я расскажу вам об этом подробнее. Приедете к нам, сами все посмотрите.

Начать я хочу с главного. А главное состоит в том, что вам, дорогие товарищи, нужно очень много знать. Вы должны не хуже нас, стариков, разбираться в вопросах физики и ракетодинамики. Вы должны знать высшую математику и сопротивление материалов. А все это такие вещи, в которых на общей эрудиции, на любительстве далеко не уедешь. Отставать же от уровня современных знаний нельзя. Поэтому не судите меня за нравоучение, за дидактику, но вам нужно научиться учиться!

Поясню на примере из своей жизни. Закончил я институт. Защитил дипломный проект и облегченно вздохнул: «Теперь все эти чертежные доски, линейки и книги можно забросить — я инженер». И от радости, представьте, на время действительно забросил. К счастью, я скоро понял, что настоящая учеба только начинается. Учеба на новом, более серьезном уровне. Потому что к этому времени я уже точно знал, что мне нужно, какие знания и где можно почерпнуть. И главное — я научился систематически работать. Словом, я достаточно быстро сообразил, что жизнь и работа — это непрерывная цепь постоянных экзаменов и напряженной учебы. А это очень важно понять, чтобы не получилось, как в той пословице с Акулей: «Акуля! Что шьешь не оттуля?» — «А я еще пороть буду!» Мы по методу этой беззаботной Акули работать не можем.

Словом, я хочу вам посоветовать, чтобы вы не упускали фактора молодости, чтобы упорно занимались каждую свободную минуту. Используйте замечательные возможности, которые вам даны. Это не только для вас жизненно важно. Это нужно и нам.

Вы знаете, что мы работаем безаварийно. Ракетный век, в отличие от века воздухоплавания, начался практически без жертв, если не считать Лайку. И мы думаем, их не будет. Мы хотим работать серьезно. Поэтому прямо скажу — очень надеемся на вас. Мы, конструкторы, инженеры, рабочие, рассчитываем вести это большое дело совместно с вами. И я надеюсь, мы поднимем его на такую высоту, которой требуют от нас партия и правительство.

Вы знаете, что умный летчик — лучший друг конструктора. Ему, летчику-испытателю, конструктор первому доверяет свое детище. Отдает в полное распоряжение: бери, владей, пробуй! И естественно, конструктор вправе ожидать точного и глубокого отчета о том, как изделие показало себя в работе.

Между прочим, в прошлом мне самому довелось немало полетать. Так вот, давно прошло время, когда конструкторы больше ценили пилотов без технического образования. Сегодня настоящий летчик — это и инженер. Это товарищ, с которым мы можем говорить только как с равным. Поэтому вы учитесь, а уж мы обещаем вам очень внимательно прислушиваться к вашим замечаниям и пожеланиям.

Первые машины, как вы знаете, уже созданы и испытаны. Мы работаем над новыми моделями, модификациями и системами кораблей, предназначенных непосредственно для полета человека. И мы хотим провести всю эту работу вместе с вами на высшем уровне. Ведь вы же, по существу, будете первыми испытывать эти машины в космосе…

Главный конструктор сделал паузу, собираясь с мыслями. Зал трепетно ловил каждое его слово. Гагарин весь находился во власти обаяния этого удивительного человека. Юрий никогда раньше не думал о том, что в разговоре об учебе может быть скрыт такой внутренний смысл, который он уловил в словах ученого. «Надо же обладать таким дарованием! Взял — и не отпускает. И говорит вроде негромко, и все это известно. А как слушают!»

Зоркие карие глаза Главного конструктора скользнули по рядам. Он продолжал:

— Теперь позвольте перейти непосредственно к теме нашей беседы.

Космический корабль-спутник того типа, который мы пока условно назвали «Востоком», создается на основе опыта, полученного при пуске первых кораблей-спутников. Он представляет собой новую модель уже отработанных кораблей. И в этом, в частности, одна из гарантий его безотказности, его надежности. Нам не придется полагаться на качественно новую систему. Для первого полета это, по-моему, немаловажное обстоятельство.

Вообще хотел вам сказать, что при конструировании корабля мы исходили не только из принципа надежности, но и из самого тщательного учета физиологических особенностей человека, из условий его работы. Старались целесообразнее распределить функции между пилотом и машиной, чтобы максимально облегчить управление кораблем. Поэтому с самого начала конструирования в корабле был заложен принцип как полностью автоматического управления во время всего полета — от старта до посадки, — так и ручного. Естественно, мы старались сделать все возможное, чтобы корабль в управлении был прост, надежен и удобен.

Космический корабль типа «Восток» в принципе состоит из двух основных частей: кабины пилота и приборного отсека. В кабине пилота находится кресло пилота, оборудование для обеспечения жизнедеятельности, системы приземления, рабочие органы управления, приборные индикаторы и т. д. А в приборном отсеке — аппаратура, действующая во время орбитального полета, и тормозная двигательная установка.

Теперь сам полет. Ну, тут все просто, — он улыбнулся. — Старт! Ракета пошла, выбралась на орбиту. Тут корабль-спутник автоматически отделяется от последней ступени носителя и начинает свободный полет в космическом пространстве. Корабль начинает жить самостоятельной жизнью. Ну, прежде всего в полете вся его бортовая аппаратура работает по своей, строго определенной программе. Она обеспечивает измерение параметров орбиты, передачу на Землю телеметрической информации и телевизионного изображения. Аппаратура позволяет вести непрерывную двухстороннюю радиосвязь, автоматически поддерживает в кабине и в приборном отсеке определенный постоянный тепловой режим и нужное давление, кондиционирует, обогащает кислородом и очищает воздух, выполняет ряд других очень важных функций. Управление аппаратурой осуществляется автоматически, с помощью бортовых программных устройств. А всю их работу контролируют пилот и наземные службы.

Скорее всего, первый полет будет рассчитан на один виток вокруг Земли. Медики больше не позволят, хотя корабль может находиться в космосе и много больше, чем сто минут, необходимых для одного витка…

Но вот сделан этот первый, самый трудный для человечества виток.

Теперь нужно совершить посадку. Корабль приземляется после включения ТДУ — тормозной двигательной установки, которая изменяет орбиту полета и выводит наш «Восток» на траекторию спуска. Вы, конечно, понимаете, что в момент включения ТДУ ось корабля, по которой установлен двигатель, должна занимать в пространстве строго определенное угловое положение, иначе ни о каком приземлении в заданном районе не может быть и речи: можно сесть совсем не там, где запланировано. Так вот, поворот под нужным углом к Земле достигается системой автоматической ориентации.

Система автоматической ориентации осуществляет поиск Солнца, «захват» его, поворот корабля, установку соответствующей оси но направлению к Солнцу и удержание корабля в нужном направлении. Чувствительными элементами этой системы являются оптические и гироскопические датчики. Сигналы с чувствительных элементов поступают в электронный логический блок, который и выдает команды на управление реактивными двигателями ориентации.

Только после того, как корабль сориентирован, включается ТДУ и начинается снижение в соответствии с программой.

Предусмотрели мы также ручную ориентацию и ручной спуск. Эта система состоит из оптического ориентатора «Взор», ручки, обеспечивающей управление по трем каналам — по крену, тангажу и курсу, датчиков угловых скоростей и ряда других элементов. Должен отметить, что психологически вы, вероятно, не сразу привыкнете к ручному управлению кораблем, потому что оно заметно отличается от управления самолетом. У нас динамика угловых движений характеризуется большей длительностью переходных процессов и отсутствием естественного демпфирования. Впрочем, позже вы сами поймете, почему это происходит.

Много интересного я мог бы рассказать о «Взоре», глобусе, световом табло, различных остроумных датчиках, индикаторах и системах. Но я бы не хотел, чтобы моя беседа превратилась в инструкцию…

Ну, а дальше, когда включена ТДУ, начинает срабатывать система приземления. Космонавт может или приземлиться в кабине вместе с кораблем, или катапультироваться с креслом и опуститься на парашюте.

Такова самая общая схема устройства корабля и контуры его полета.

Ну, что еще вам сказать? Корабль оснащен очень сложным, очень выносливым, очень компактным и очень точным оборудованием. Для примера расскажу вам о таком, едва ли не самом «простом» агрегате, как кресло пилота. Кресло это сравнительно невелико, чуть побольше обычного авиационного. Между тем в кресле, точнее — в его корпусе, смонтировано множество систем: парашютные системы, катапультные и пиротехнические системы, носимый аварийный запас всего, что может понадобиться пилоту после приземления. Тут в особом мягком контейнере запас воды, пищи, лодка, аптечка, средства сигнализации и связи и даже рыболовная снасть. Так что можно не бояться ни полюса, ни тропиков, ни океана. Кроме того, в кресле находится парашютный кислородный прибор и еще целый ряд приспособлений и автоматов. Я не буду задерживать ваше внимание перечислением их всех.

Вот вам только один агрегат корабля. А таких на корабле немало. Но сейчас нет необходимости подробно обо всем рассказывать; как говорят, «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». А я думаю: вы все их не только увидите, но и, так сказать, вплотную с ними поработаете.

Мы уже заканчиваем доводку и сборку опытного образца, так что милости прошу — приезжайте, как говорится, не только посмотреть, но и потрогать руками. Ведь русский глазам не верит, он любит непременно руками пощупать…

О множестве удивительных вещей поведал космонавтам в тот день Главный конструктор. Он обстоятельно ответил на все их вопросы, назвал очень интересные цифры, касающиеся корабля, немного рассказал о тех трудностях, с какими пришлось встретиться его создателям. Юрий был буквально ошеломлен всем услышанным — так много нового он узнал, а еще больше почувствовал и понял. И самое главное — то, что нужно поторапливаться с учебой…