Орджоникидзе

13

Начальник каторги готовился подписать "Статейный список" № 209. Барон Зимберг настолько сосредоточился, что не заметил, как писарь расправился с фамилией каторжанина: из первого слога выбросил букву "д", во втором вместо "о" поставил "а".

Орджоникидзе или Оржаникидзе — пустяк, конечно. Белесые глаза впились в статью за номером три:

Статья за номером пять (барон по важности поместил бы ее самой первой!):

Три года бунтовал в "заразном" отделении, не смирился в карцере, теперь попробуй пошагай закованный в кандалы десять тысяч верст зимой, через всю Сибирь!

Еще при первом столкновении остзейский барон обнадежил Серго — в Шлиссельбурге ничто не остается без наказания. Сейчас на прощание титулованному тюремщику захотелось напомнить о своем могуществе. Партию колодников, с которой шел Орджоникидзе на вечную ссылку в Якутию, отправили из Шлиссельбурга в самую непогоду — восьмого октября 1915 года.

Не вина барона Зимберга, что его бессмысленная жестокость вопреки всем расчетам обернулась на пользу Серго. (Это уже потом, в Иркутске.)

Покуда колодники, звеня цепями, взметая снежную пыль, дотащились до Иркутска, в Восточной Сибири установилась крепкая зима. Даже по инструкциям Главной тюремной инспекции запрещено было гнать каторжан дальше на север. Знакомство Серго с Якутией отодвигалось на полгода. Ущерб для государственных интересов, разумеется, громадный, да и очень нежелательно, чтобы склонный к побегам опасный преступник находился так долго в губернском центре. Губернатор запросил указаний из Петрограда. Министр внутренних дел ответил депешей — поместить в Александровский централ, содержать в строгом режиме.

Через два месяца в каторжный централ, предусмотрительно поставленный на отшибе в тайге, вдали от всего живого, ворвалась эпидемия горячки. Серго напомнил, что он фельдшер, предложил свои услуги. После недолгих колебаний — болезнь слишком свирепствовала — начальник тюрьмы назначил Орджоникидзе санитаром. Вскоре повысил до помощника фельдшера. О строгом режиме уже не было речи.

В мае Серго затребовали обратно в Иркутск. Первая весенняя партия ссыльных уходила к угрюмым, почти безлюдным берегам Лены. Порядок тот же — пешком, от этапа к этапу.

Миновали тайгу, углубились в бескрайние просторы бурятских степей. Открытые всем ветрам, они казались нескончаемыми и первозданно дикими. Лишь сейчас Орджоникидзе по-настоящему понял, какую участь ему готовил барон Зимберг. Зима 1915 года легко могла стать последней в жизни Серго. Горько усмехнулся: Александровский каторжный Централ в роли счастливого прибежища!..

Четырнадцатого июня паузок причалил к якутской пристани. По тем временам Якутск был довольно большой город, с крепко срубленными деревянными домами. Главную улицу с особняками губернатора, полицеймейстера и бог знает как разбогатевших купцов освещали электрические фонари. Случалось, притом довольно часто, что не в меру расшалившиеся белки принимали столбы за обыкновенные деревья, носились по ним, прыгали на провода — устраивали короткое замыкание. Тогда областной центр погружался в темноту.

Дальнейшая участь Орджоникидзе зависела от губернатора. Он должен был назначить "место пожизненного водворения". Все предопределял "Статейный список" — плод верноподданнических усилий барона Зимберга.

Должность губернатора исполнял опять же прибалтийский барон фон Тизенгаузен.

Его превосходительство испытывал острую потребность упрятать опасного и неисправимого смутьяна в особенно далекий закуток Фон Тизенгаузен бросил взгляд на карту опекаемой им области. Затем размашисто вписал в "Статейный список": "Распределен в Нюрбинское сельское общество Вилюйского округа".

Семьсот с лишним верст от Якутска на север, в глубь тундры. Вилюйск, по характеристике Чернышевского, "…это даже не село, не деревня в русском смысле слова. Вилюйск — это нечто такое пустынное и мелкое, чему подобного в России вовсе лет". Нюрба и того страшнее — крохотная, забытая богом и людьми заимка. Полное одиночество, безнадежная оторванность от близких по духу и мало-мальски интеллигентных людей, надзор жандармов.

Личной аудиенции у губернатора Серго не имел права просить. Можно было только заочно прибегнуть к самому крепкому и презрительному грузинскому ругательству: "Отец твой собака!" — и от души пожелать его превосходительству самому убраться в Нюрбу или в преисподнюю, что, в сущности, одно и то же…

Отбывавшие свой "срок" в Якутске большевики Андрей Агеев, Емельян Ярославский, его жена Клавдия Кирсанова обратились к врачам, адвокатам, педагогам, взбудоражили всех "политических". На губернатора нажали с разных сторон.

— Все средства были пущены в ход, — вспоминала Кирсанова, — для того, чтобы помешать новой репрессии, не дать отправить Серго в Нюрбу — эту каторгу в ссылке. Организация политических ссыльных в то время представляла довольно внушительную силу, и фон Тизенгаузену пришлось отступить.

Сочувствовавшие большевикам врачи И. Бик и Н. Юдин предложили Серго подать прошение о предоставлении места фельдшера.

Серго написал:

Замещавший областного врачебного инспектора доктор Бик от себя добавил:

Фон Тизенгаузен любил при случае продемонстрировать свою интеллигентность и широту взглядов. Тем более что из России, из действующей армии особенно, приходили тревожные вести. Обстановка накалялась.

— Я, собственно, ничего против этого помощника эскулапа не имею, — сказал барон Бику и Юдину.

Нового фельдшера городской больницы приютили у себя Клавдия Кирсанова и Емельян Ярославский. Они жили в бревенчатом домике при городском музее (Ярославский заведовал музеем). На долю Серго досталась маленькая каморка, но с редчайшим для Якутска электричеством!

Заботами правительства в Якутске были представлены все оттенки политической мысли. От большевиков до "аграрников", очень смутно разбиравшихся в партийных программах. Были меньшевики, анархисты, террористы-эсеры вроде Петра Куликовского, которому мятежным генералом Пепеляевым после революции предназначался пост губернатора Якутии. Были матросы и солдаты — участники военных восстаний. Попадались и самые заурядные либералы, кадеты. Они группировались вокруг доктора Сабунаева, будущего министра у Колчака.

Оказался в Якутске и брат Ладо Кецховели — Сандро. Не просто грузин — земляк. В юности близкий товарищ, почти побратим Серго. При встрече бросились в объятия, неуклюже, по-мужски расцеловались. А едва беспорядочный разговор коснулся партийных дел, войны, попыток оторвать Грузию от России, оба с ужасом почувствовали, что вместо былой близости — вражда. Все, что раньше связывало, в прах распалось.

По характеру Кецхозели-младший — истый горец, с его силой и слабостью — прямой, чистый, непоколебимо преданный, и очень наивный, и очень упрямый. До конца своей трудной жизни Сандро искренне верил, что непогрешимо служит революции, жертвует ради большого счастья на земле,

И тогда в Якутске и позднее он мучительно переживал вынужденный разрыв с Орджоникидзе. Серго в таких делах непримирим. Поняв, что Сандро никаким доводам не поддастся, так и останется слепым поклонником- Плеханова и Жордания, попросил его больше не приходить.

— Так будет лучше нам обоим, — печально заключил Серго.

Через год — через два кое с кем из бывших друзей придется расстаться еще более трагически. Борьба потребует всего, вплоть до смертных приговоров.

Колонию ссыльных — около пятисот человек — беспощадно разъединяло отношение к войне, длившейся уже без малого два года. Даже среди тех, кто всегда причислял себя к революционной социал-демократии, не было полного единства. Возникли как бы Два полюса. На одном Серго, на другом Михаил Томский, влиятельный и упрямый профсоюзный вожак.

В дружеском кружке за чаем у Ярославского или на тайных от полиции дискуссиях Серго держался твердо: война неизбежно кончится поражением Российской империи. Затем — революция, новая жизнь!

Томский отстаивал противоположное: свою страну надо защищать такой, как она есть. Революция — это удар в спину. В пику Серго он адресовал всем политическим призыв относиться к России "вот так, как Фирс чеховский любит вишневый сад".

У Серго нашелся анонимный доброжелатель. Известил фон Тизенгаузена, что "придерживающийся опасно крайних взглядов ссыльнопоселенец Орджоникидзе пагубно влияет на окружающую среду". Барон приказал:

— Выдворить немедленно!

Опять поспешили на помощь врачи Бик и Юдин. Они отыскали для Серго вакансию фельдшера в больнице села Покровского. В девяноста верстах от Якутска, на правом, гористом берегу Лены.

Село небольшое, всего на пятнадцать дымов, как говорили в старину. Дым над крышей домика под ледяным панцирем — единственное и верное свидетельство того, что тут кто-то живет. А ледяной панцирь это в самом буквальном смысле. При первом морозе деревянный дом старательно обливают водой. Несколько раз подряд. Толстый слой льда держит тепло. Попозже, когда зима окончательно вступает в свои безграничные права и в тридцатиградусный мороз облегченно говорят: "сегодня-то как тепло!", якуты еще приклеивают к окнам большие зеленые льдины. Тоже для тепла.

И все-таки большего села, чем Покровское, в Первой волости Якутской области не было. На всей территории в пятьсот верст! В Покровском — волостное правление, телеграф, почтовая контора, летом и пристань на Лене, больница, церковноприходская школа, три церкви, лавка купца Кушнарева. За околицей тайга. Кое-где деревья нехотя потеснились, дали место якутам поставить свои наслеги — деревеньки из нескольких юрт.

Серго поселился в больнице. Заведующая и единственный врач Варвара Петровна Широкова-Диваева отвела новому фельдшеру одну из комнат приемного покоя. Выделила из больничных запасов железную койку, стол, два стула, жестяной умывальник.

Принимайся, фельдшер, за работу! В "стране систематического голодания, — как писали либеральные статистики, — одна больница обслуживала в среднем площадь около 200 тысяч квадратных верст".

Варвара Петровна тоже из ссыльных, пострадала за участие в первомайской демонстрации. Поначалу она молча приглядывалась к Серго. Потом не выдержала — прочла мораль:

— Григорий Константинович, почему вы начинаете прием с шести утра? Денег с больных вы все равно не берете. Довольствуетесь своим более чем скромным жалованьем… И почему вы так решительно отказываетесь от всех приглашений богача Барашкова? Купец превосходно платит. Другой бы на вашем месте сам напросился. Посмотрите в зеркало, какой вы худой, бледный!.. Плюньте на свои высокие принципы. У вас ссылка-то бессрочная!

— Богатого купца я посещать не стану, — твердо отвечал Серго. — Ничем он не болен. А якуты, те действительно нуждаются в помощи. Надеюсь, вам, Варвара Петровна, знакомы слова Чернышевского: "якуты живут хуже негров Центральной Африки".

— Одно из двух, Григорий Константинович, или вы не в меру наивны, или у меня душа слишком заскорузла. Неужели вы верите, что есть сила, способная досыта накормить якутов, одолеть их страшные болезни — волчанку, трахому, сифилис?

— Верю, дорогой мой доктор, очень верю! Пообещайте угостить меня самосахарными ягодами — и я вам объясню, откуда моя твердая вера.

— Самосахарные ягоды! — Варвара Петровна рассмеялась. Ей нравилось это слово, придуманное Серго. Так он называл мороженую бруснику, покрывшуюся инеем в теплой комнате… — Тогда так, сначала вы получите от меня выговор, а потом ягоды.

— За какую провину, Варвара Петровна?

— Я слышала, что вы ответили больной старухе в стационаре. Она причитала: "Прибрал бы бог меня поскорее", вы поспешили обнадежить: "Голубушка, ты не беспокойся, на это доброты у твоего бога хватит"… Будьте осторожнее!

В Покровском Серго… влюбился. Ничего удивительного, если не знать драматического финала первой любви.

Далеко-далеко, чуть ли не на противоположном конце земли, в веселых горах родной Имеретии жила девушка с удивительно точным именем Мзия.[43] В годы детских игр озорной мальчишка Серго запросто кричал ей: "Эй ты, солнышко, беги скорее, смотри, какую я форель поймал!" В юности, в часы редких свиданий на берегах той же Квадауры или на горе Клдисдзири, застенчивый, как все влюбленные, Серго одним дыханием произносил: "Солнышко, свети мне всю жизнь".

Девушка с необычными для грузинки зелеными глазами и косами цвета хорошо начищенной меди нравилась не одному Серго. Особенно упорно ее добивался сын старшины села Гореша. Втайне от Мзии ее родители обнадежили богатого и влиятельного жениха: потерпи, мы уломаем дочку.

Осенью 1906 года уверенность Мзии в том, что Серго без нее долго оставаться не сможет, обязательно приедет за ней, сильно поколебалась. Сама тетушка Деспине подтвердила, старшина сказал правду, ее пасынок в Горешу не собирается. Через двоюродного брата Тарасия просит выхлопотать какую-то казенную бумагу для того, чтобы ему лучше жилось в главном немецком городе.

До рождества Мзия еще ждала. Потом уступила родителям. Священник объявил о помолвке. Подготовка к свадьбе была в разгаре, когда из Германии вернулся Серго. Старшина сделал все, что было в силах любящего отца. Написал донос приставу, съездил в Кутаис к прокурору. Не его вина, что крестьяне предупредили Серго, укрыли от нагрянувших среди ночи стражников.

За день до свадьбы Мзии Серго, не обращая внимания на уговоры друзей, на прямой запрет тифлисского подпольного центра, попытался пробраться в Горешу. В плотной темноте зимней ночи погнал он коня на Сурамский перевал — навстречу беде во многом непоправимой. Серго ли, отдавшись мечтам о Мзии, слишком натянул поводья? Или плохо обученная крестьянская лошадь очень уж круто метнулась, близко почуяв зверя? Сорвавшись с тропы, конь рухнул вниз. Деревья подставили ветви, не дали Серго разбиться на камнях пропасти.

Утром Серго подобрали лесные объездчики. Мзию он больше никогда не видал и не позволял сообщать себе о ее судьбе.

В следующие десять лет всякое, конечно, бывало. Серго не терпел лицемерия, ханжества. Позволяло время — веселился, танцевал, ухаживал. Не скрывал, если женщина нравилась ему. И далеко не в самый подходящий момент рассказывал ей о Мзии. Сравнения с Мзией не выдерживал еще никто.

То, что казалось совсем невозможным в России, в Иране, во Франции, нагрянуло, кто бы мог подумать, в Покровском.

Серго уверял, что виной всему самосахарные ягоды доктора Варвары Петровны. Он приходил полакомиться и… заставал Зину, учительницу Зинаиду Павлуцкую. Тоже большую любительницу ягод.

Возвращались вдвоем просто потому, что девушке слишком опасно одной в темноте — из тайги часто наведываются волки. Зинаида Гавриловна запомнила и первую еще совсем случайную встречу.

"Впервые я встретила Серго в пасмурный сентябрьский день 1916 года. Вместе с подругой мы шли по широкой улице села. Нам повстречался худой и стройный кавказец. Он был одет в поношенное осеннее пальто. Шел он без шапки, и ветер развевал его вьющиеся длинные волосы.

— Кто это? — обратилась я к подруге.

— Новый фельдшер… — подруга помолчала. — Не то черкес, не то грузин.

Мы прошли мимо.

— Откуда он? — вновь спросила я. Подруга пожала плечами.

Не знаю…

Через несколько дней я встретила нового фельдшера на пристани у парохода.

В наших глухих местах приход парохода был единственным развлечением…

…Накрапывал мелкий дождик. Он навевал грусть. Я думала о том, что скоро наступит зима и солнце почти совсем перестанет показываться из-за горизонта. Зимний день в Якутии равен четырем часам…

Вскоре я познакомилась с новым фельдшером. Моим ученикам нужно было привить оспу, и он пришел к нам. Затем я стала встречаться с фельдшером в семье одного местного жителя. У молодой женщины Кати было много детей. Однажды у нее заболел десятилетний сын. Пригласили фельдшера. Когда он вошел в комнату, трое детей играли возле стола. Они с испугом взглянули на фельдшера…

— Цыган! — закричали они и спрятались под стол. — Это цыган!

Фельдшер прошел в глубь комнаты, где лежал больной мальчик. Он заботливо осмотрел ребенка и прописал лекарство. Ничего страшного с ребенком не было — обычная инфлуэнца.

Дети по-прежнему со страхом поглядывали на "цыгана". Он подошел к ним и с шутками стал вытаскивать их из-под стола.

Сначала ребятишки отбивались и пищали, но веселая, добрая улыбка фельдшера успокоила и ободрила малышей. Уже через пять минут фельдшер и дети были друзьями. Ребята сидели у него на коленях, а он щекотал их своими пушистыми усами и обучал грузинской скороговорке: "ква, ква, кванча-ла; кванчала да кванчала; гогона да гогона".

— Дядя, а это что значит? — спрашивали у него дети, со смехом повторяя непонятные слова.

— Секрет.

— Ну, дяденька, миленький…

— Нет, не скажу.

Фельдшер очень любил детей, и дети платили ему тем же. Он стал самым дорогим гостем у Кати, и всегда с его приходом в доме начиналось общее оживление.

Часто бывало, что он привозил из далекого якутского селения больных ребятишек. С каким вниманием, с какой заботой лечил он их! Он сам обмывал их грязные тела, сам делал перевязки, сам кормил.

В доме Кати я узнала, что он ссыльный и зовут его Григорием Константиновичем Орджоникидзе, фамилия была трудная, и мы запросто стали называть его "Грузей", а после — Серго.

Серго с исключительной добросовестностью относился к работе. Амбулаторный прием он начинал рано, часов в шесть утра.

Однажды Серго и фельдшер Слепцов обратились к моей матери с просьбой взять их на пансион и с тех пор стали ежедневно бывать у нас в школе. Длинными зимними вечерами просиживали мы у стола. Тускло светила керосиновая лампа. Наши тени причудливо ползали по стенам. Серго рассказывал о далекой Москве, о Питере, о Кавказе, о русских рабочих и большевистской партии. Грузия вставала в его рассказах как яркая страна вечного солнца.

— Эту страну поработили! — гневно говорил Серго. — Всю Россию! Всю нашу родину!..

Однажды мое начальство предложило мне произвести перепись школьной библиотеки. У меня было два шкафа книг. Вместе с Серго мы взялись за эту работу. Он был очень веселым, жизнерадостным, энергичным. Любая работа спорилась в его руках.

Приближался январь, а вместе с ним и зимние каникулы в школе.

Серго предложил мне:

— Поедемте вместе в Якутск? Я согласилась.

В ясный морозный день, тепло закутанная, я вышла на крыльцо. В кибитке с колокольчиками меня уже ждал Серго.

Путь от Покровского до Якутска прошел весело и незаметно. Серго распевал песни, рассказывал мне о своем детстве.

Поздно вечером мы приехали в Якутск. Это был довольно большой город, почти целиком состоявший из деревянных строений…

В ночь под новый, 1917 год Серго был у товарищей. Под видом праздника там происходило подпольное собрание большевиков".

Серго представил Зину своим друзьям:

Моя невеста!