Орджоникидзе

21

Запись разговора по прямому проводу.

Киров (Астрахань): Здравствуйте, товарищ Гусев! Меня интересует вопрос, в курсе Вы или нет планов Кавказского Ревкома. Дело в том, что, по-моему, Ревком должен приступить к работе немедленно, а насколько мне известно, в Астрахань прибывают пока только Мдивани и Стопани. Абсолютно необходимо, чтобы, приехал председатель Ревкома Орджоникидзе, так как именно он прекрасно знает условия Северного Кавказа и, в частности, работу среди горцев. Без Орджоникидзе работа не пойдет.

Гусев (Саратов): Я согласен, время не терпит… Окончательно этот вопрос, по-видимому, решится в Москве.

Киров: Так или иначе, убедительно прошу Вас еще раз решительно нажать на Москву, чтобы Орджоникидзе немедленно был командирован в Ревком. Скажу Вам прямо, это единственный человек, который будет в Ревкоме на месте. Говорю это совершенно определенно.

Гусев: Насчет Орджоникидзе буду сейчас говорить.

Киров: Очень прошу вызвать меня к аппарату, когда будете иметь результаты переговоров с Москвой.

После двухлетнего перерыва Серго снова в Ростове. Та же гостиница "Палас" на центральном Таганрогском проспекте, и по-старому с утра до ночи артиллерийская канонада. За Доном, в Батайске, целый месяц держатся белые. Полки Первой Конной с большими потерями несколько раз переправлялись по льду на тот берег, и все напрасно.

Январские морозы сменились ранней февральской оттепелью. Болота и топи перед Батайском раскисли. Ничего худшего для конницы не придумать. А ее упрямо посылали в лобовые атаки. В эти нерадостные дни и был создан новый Кавказский фронт. Членом Реввоенсовета и председателем Бюро по восстановлению советской власти на Северном Кавказе Центральный Комитет партии рекомендовал Орджоникидзе,

В Ростове Серго догнала шифровка Ленина:

Самой первой и самой экстренной мерой была замена командующего фронтом. Что старого командующего надо сменить, все охотно признавали. Удивление, даже протесты, вызывало другое. Огромный, трудный фронт поручался двадцатипятилетнему Михаилу Тухачевскому, бывшему подпоручику царской армии.

До революции Михаил мало чем успел себя проявить. Командовал взводом. Попал в плен к немцам. Четыре раза пытался бежать, его ловили. Летом 1917 года пятый побег удался. После долгих скитаний беглец добрался до Швейцарии, оттуда вернулся в Россию. В политике младший офицер не ахти как разбирался, а жизнь и нужды солдат знал хорошо и пошел за единственной политической партией, отстаивавшей интересы фронтовиков. Предложил свои услуги большевикам.

Талант его открылся на Восточном фронте. Из разрозненных, вольно партизанствующих отрядов Тухачевский весной 1918 года создал отличную Первую стрелковую армию. Потом так же неузнаваемо преобразил Пятую армию, ту, что сыграла решающую роль в разгроме Колчака. Революция охотно принимала такие заявки от своих будущих полководцев. Молодость командармов ее не смущала, скорее привлекала!

Военных талантов Тухачевского в общем-то никто не отрицал. Против него выдвигали другое — незрел как большевик. Мало учитывает политическую обстановку и особенности гражданской войны.

Ленин взял в расчет, что Тухачевский будет работать с Серго. Сочетание на редкость счастливое. Молодой полководец сразу потянулся к Серго, доверчиво раскрыл душу. Орджоникидзе ответил щедрой дружбой. С годами разница в возрасте совсем стерлась, а взаимное уважение и признательность окрепли. Когда Серго возглавил Высший Совет Народного Хозяйства, затем Наркомат тяжелой промышленности, он добился назначения Тухачевского начальником вооружений Красной Армии. Вместе они еще в 1932 году ратовали за конструирование ракетных двигателей.

0 своем увлечении музыкой командующий фронтом — он отлично играл на скрипке и сам с изумительным мастерством делал инструменты — тогда еще не рассказывал члену Реввоенсовета. Пока что самое большое наслаждение обоим доставляли не скрипки, а… телеграфные аппараты Морзе. Километры узкой белой ленты. Точки и тире. Тире и точки.

Если расшифровать:

— Освобождены Тихорецкая и Ставрополь! — Взят Ейск!

— Белые выбиты из Минеральных Вод!

— Екатеринодар — советский!

Четыре стрелковые армии и конники Буденного, партизаны Гикало, повстанцы Шевцова[81] — весь Кавказский фронт наступал в весеннюю распутицу. Не утерпел Серго, сообщил Ленину, что с войсками Деникина, в сущности, покончено. Теперь главное внимание Кавказской армии труда — снабжение республики продовольствием и нефтью.

Ответ был неожиданный.

И все-таки битва за Северный Кавказ шла к концу. В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое марта из Новороссийска на Крым снялись французские и английские военные корабли с трюмами и палубами, забитыми остатками добровольческой армии. Места для всех не нашлось. Двадцать две тысячи деникинцев остались на причалах, попали в плен.

Вдоль дымно-белой гряды Кавказских гор, догоняя зеленое цветение весны, проносились, эшелоны возрожденной XI армии. Двери теплушек распахнуты настежь. Свежий ветер, веселый перестук колес…

— Ну, здравствуй, Владикавказ! — в полный голос, не стесняясь, кричал Серго с площадки вагона. Искал глазами Кирова. Тот бросился навстречу, но его опередил могучий Бетал Калмыков, скала-человек. На перроне все, кто уцелел, — Николай Гикало, Александр Дьяков, Шакро, Хизир Орцханов, Саша Гегечкори, Габо Кирсанов, Юсуп Албогачиев. И много молодых орлят, еще только расправлявших крылья.

Огромное это счастье — вернуться освободителем в Родные сердцу края! Хотелось побыстрее всюду побывать, всем выказать свое уважение. С берегов Терека Орджоникидзе и Киров поспешили на нефтяные промыслы Грозного, оттуда — в Чечню и горную Ингушетию. Радость новой встречи горько омрачалась страшным видом сожженных дотла, разграбленных деникинцами аулов, до конца сохранивших верность Советской власти.

Все взывало: скорей, скорей! На пожарищах надо восстановить жизнь.

Подгоняла и энергично вступавшая в свои права весна. До начала полевых работ необходимо было перераспределить земли Кубани, Ставрополья и Терека в пользу казачьей бедноты, иногородних крестьян и горцев.

Владимир Ильич сразу ответил:

Еще раньше Ленин телеграфировал о горских делах. "Еще раз прошу действовать осторожно и обязательно проявлять максимум доброжелательности к мусульманам, особенно при вступлении в Дагестан. Всячески демонстрируйте и притом самым торжественным образом симпатии к мусульманам, их автономию, независимость и прочее. О ходе дела сообщайте точнее и чаще".

В отношениях с друзьями Серго никогда не отступал от своих жизненных принципов. В том и сила подлинной дружбы, что она дает право высказать другу всю правду до конца, как бы сурова и тяжела она ни была. Эрджкинез мог войти в круг вооруженных, разгневанных горцев и властно потребовать:

— Уберите мерзавцев из своей среды!

Одно из таких драматических столкновений в описании Александра Серафимовича:

"Лесистые горы расступились, и река вырвалась на плоскость. Ингуши стояли черным морем лохматых шапок, а по краям — лошадиные головы, и под ними чернели, расходясь, бурки.

Еще постреливали в укромных местах, и когда мы ехали на ингушский съезд, в машине аккуратно лежали под руками холодноватые винтовочные стволы, а у меня оттягивал карман браунинг.

Съезд как съезд: оратор говорил, из-под лохматых шапок на него глядели внимательные черные в белках глаза, или не глядели, упорно опущенные в землю, и почему-то вселяли тревогу. Я невольно пощупал браунинг — тут ли.

Обо всем говорили, и о том, что беден ингушский народ, что нехорошо воровать у своих же. В таком-то ауле и в таком-то ауле у бедных женщин, у которых мужья убиты белыми, увели коров, и им с детьми умирать с голоду. И теперь по аулам одинокие женщины целую ночь сидят на корточках у своей коровы, накрутив на руку веревку от рогов.

Разве это хорошо? И о многом разном говорили. И стояли те с опущенными глазами.

А я чувствовал за этими коровами, около которых сидели на корточках измученные женщины, за разными бытовыми вопросами что-то стояло строгое, непроизносимое, и опять пощупал браунинг.

И подумалось, почему же воры крадут только у женщин, мужья которых погибли в борьбе с белыми?

Море лохматых шапок колыхнулось пробежавшей волной, и те подняли глаза. Ненависть?

Подкатил автомобиль к самому краю толпы. Быстро вышли несколько товарищей. За ними спокойно, небольшого роста, крепкий, в белой гимнастерке, с темным, за которым внутренне-сжатая энергия и напор, лицом товарищ. И я уловил пронесшееся: Орджоникидзе… Все так же спокойно, но не теряющим времени широким военным шагом вошел он в раздвинувшуюся толпу. Его голос зазвучал. Он потребовал, чтоб переводили на ингушский фразу за фразой. И голос опять зазвучал повелительно, неотвратимо над громадной толпой:

— Нет, вы не честные советские граждане, вы укрыватели бандитов!

Ого-гого!.. Я полез было к проклятому браунингу. Да ведь если засверкают кинжалы, блеснут шашки, в несколько секунд все будет кончено. Браунинг… Тьфу! И я спокойно стал слушать.

— Среди вас бывшие офицеры. Среди вас — богачи, смертельные враги советской власти, стало быть и ваши враги, враги бедноты. Среди вас — отъявленные контрреволюционеры.

Переводили фразу за фразой, и толпа сомкнуто сдвинулась, — круг около Орджоникидзе тесный.

— Вы… сейчас же, сию минуту должны выдать врагов советской власти.

Все недвижимо замерло. Тяжело нарастало ожидание непоправимого.

Вдруг волны пошли по толпе от краев к середине — заколыхались мохнатые шапки.

"Ага… все?!." Я взглянул на Орджоникидзе: он был спокоен и нахмуренно ждал.

Волна человеческая добежала до середины и поставила, шатая, перед Орджоникидзе несколько человек, и глаза их пылали неугасимой ненавистью. Особенно врезался мне старик: борода седым клинышком, в черкеске с газырями, наискось кинжал. Нет, я никогда не видел такой нечеловеческой ненависти.

Орджоникидзе молча повернулся, пошел не оглядываясь. Толпа за ним донесла до автомобиля этих задыхавшихся ненавистью людей.

Далеко за автомобилем покрутилась пыль и растаяла.

Когда мы ехали назад, товарищ сказал мне:

— А ведь знаете, дело на ниточке висело, — могли искрошить шашками…"

За всем, что делалось на северных склонах Главного Кавказского хребта, в долинах буйных рек, в безграничных Ногайских степях и прикаспийских далеких лиманах, с надеждой следили Азербайджан, Грузия, Армения. Прометея можно было приковать к скале, но ничто не могло сломить его дух, сделать покорным.

В характере кавказцев, возможно не всегда к добру, несравненно больше огня и взрывчатки, чем льда. Каково же было Серго терпеть, когда в его родном Тифлисе и любимом Баку хозяйничали, грабили, насиловали то немцы с подсобными турками, то англичане с младшими компаньонами.

К тому же наседали на Серго со всех сторон. На улицах во Владикавказе, Нальчике, Пятигорске его останавливали и сердито отчитывали грузины-беженцы. Непреклонно требовали помощи подпольщики Батума, Эривани, Елизаветполя, повстанцы Абхазии и Южной Осетии. Хуже всего было с бакинцами. Нелегальный съезд Коммунистической партии Азербайджана в феврале категорически высказался за вооруженное восстание. Теперь бесконечно задавался один и тот же вопрос:

— Серго, когда же наконец? У тебя, дорогой, так много войск, пиши приказ!

Если бы в большой политике можно было разрешить себе последовать совету Саади:

Один Владимир Ильич знал, как давно и упрямо Серго добивался согласия Советского правительства оказать вооруженную помощь народам Закавказья в их борьбе за освобождение. Порой доводов и влияния Ленина оказывалось недостаточно. Приходилось прибегать к вмешательству Политбюро. Еще и еще раз подтверждать принятые решения. Особое нетерпение Серго проявлял во всем, что касалось судеб Грузии.

Правительство Советской России никогда не признавало вероломного отторжения Закавказья. "Только что получили сообщение, — телеграфировал 14 апреля 1918 года в Тифлис Наркоминдел Чичерин, — что Закавказский сейм постановлением от 23 февраля принял отделение Закавказья от России и создание \ самостоятельного государства. Мы со всей энергией настаиваем на недопустимости молчания об этом вопросе и скрывания этого факта как от масс, так и от того государства, в состав которого Закавказье входило и от которого будто бы желает отделиться. Такое молчание противоречит не только всем принципам демократизма, но и всем международным правилам и нормам цивилизованных народов. Рабоче-крестьянское правительство слагает с себя всякую ответственность за ваше поведение вообще, а в особенности за те гибельные последствия, которые оно несет всем трудящимся массам в Закавказье".

Даже в этих условиях Ленин не мог допустить отступления от основ национальной политики партии — ничего такого, что было бы истолковано как покушение на право народов — больших и малых — на самоопределение и свободный выбор государственного устройства. На колеблющуюся чашу весов Владимир Ильич запрещал бросать силу Красной Армии. Исключалась и другая крайность — безразличие к судьбе тех, кто уже сделал окончательный выбор и свою волю отстаивал, истекая кровью. Не в русских традициях и понятиях о чести бросать слабого на произвол.

В полдень двадцать седьмого апреля 1920 года Азербайджанский военно-революционный комитет и президиум конференции нефтяников вручили "правительству" мусаватистов ультиматум о сдаче власти. Рабочие дружины встали на охрану нефтяных промыслов, заняли вокзалы, пристани и узлы связи. Радиостанция Каспийского пароходства передала:

Серго получил долгожданное право двинуть полки XI армии.

От Порт-Петровска до Баку дорога вилась у подножий гор, через солоновато-сыпучую пустыню. На обычно бесплодных полях в апреле торопливо цвели травы. Издали это походило на бело-розовый пожар среди голых и неподвижных холмов каспийского прибрежья.

В облаке пыли, отдававшей настоем полыни, шли люди, кони, повозки, артиллерия.

Один очень славный командир бригады, он же литератор, на книгу которого большой, сочувственной статьей откликнулся Ленин,[82] Александр Иванович Тодорский, вспоминает о тех днях: "Не только красноармейцы, но и мы, командиры, люди русских равнин, впервые оказались у подножья высоких гор, не зная всех тонкостей горной войны, не зная местные обычаев и нравов. Мы хорошо владели винтовками и клинками, но плохо еще усвоили ленинское оружие национальной политики.

Орджоникидзе неутомимо и настойчиво учил нас этой мудрости. Он был лучшим нашим проводником в политических лабиринтах разноплеменного Кавказа. Серго знал, — что за суровым обликом строгого солдата революции живет весь характер русского народа, грозного в борьбе, отходчивого и веселого в радости победы. Сам Серго, скромный и задорный, суровый и простой, непреклонный и мягкий, бесстрашный человек, был одинаково свой сын среди всех народов.

Угнаться за Орджоникидзе нельзя было. Он с Кировым и Микояном уже влетел на бронепоезде в Баку, а мы, пехота, еще шли туда, держась линии железной дороги, как единственного кратчайшего пути".

На заре Первого мая в Баку вошли расцвеченные пестрыми флагами корабли Каспийской военной флотилии.

Все населенней и шумнее становилось в квартире Серго — на втором этаже плоскокрышего дома № 16 по Будаговской улице. Одну из комнат отвели Кирову, вторую — Камо. Его Серго увидал утром Первого мая в толпе, запрудившей площадь Свободы, — там с минуты на минуту должен был начаться военный парад.

Исхудавший, пожелтевший, небритый Камо, оказалось, несколько дней назад бежал из Метехского тюремного замка в Тифлисе.

— Почему сразу не пришел ко мне? — обиделся Серго.

— В а, ты, кацо, никуда не денешься, а этих людей где найду после праздника?! Сейчас интересно с ними поговорить. С тобой — вечером.

— Я живу вон в том пятиэтажном доме в конце площади. Сходи побрейся и сразу возвращайся. Выступи перед народом. Тебя уважают.

Камо замахал руками.

Частыми гостями были комфлота Раскольников с женой Ларисой Рейснер, поражавшей своей красотой и необычной, даже по понятиям военных моряков, храбростью. Дочь известного профессора-правоведа, одного из авторов первой Советской Конституции, Михаила Андреевича Рейснера, начинающая писательница Лариса была и пулеметчицей на Волжской флотилии и разведчицей.

, После возвращения из Москвы каждый день заходил председатель Совнаркома Азербайджана Нариман Нариманов — невысокий, медлительный в движениях, с бронзовым от загара лицом. Нариманов очень помогал Серго знанием местных особенностей, языка и людей.

Немного позднее на Будаговской появилась и Стасова, давний, близкий товарищ по революционной борьбе; с ней вместе Серго готовил еще Пражскую конференцию. Сейчас, летом 1920 года, Елена Дмитриевна по рекомендации Ленина, очень высоко ценившего ее организаторские способности, была утверждена одним из секретарей Кавказского бюро ЦК.

"В то время добираться на Кавказ из Москвы было довольно мудрено, — припоминала Елена Дмитриевна. — Доезжали до какой-нибудь станции, пассажиры выходили из вагонов, разбирали заборы или еще что-нибудь, клали в паровозную топку, и затем поезд трогался до следующей остановки. На Минеральных Водах было объявлено, что дальше не повезут, ни сегодня, ни завтра, может быть через полмесяца.

Случайно услыхала, что где-то поблизости Орджоникидзе. Его вагон на запасных путях… Встреча была очень сердечной. Серго не только доставил меня в Баку, но и поселил у себя на квартире. Тут я впервые познакомилась с женой Серго — Зинаидой Гавриловной.

Хотя мы и жили в доме какого-то бывшего хана, но никаких, даже минимальных, удобств. Холод одно время был такой (тогда выпал снег и задул норд), Что я ложилась спать в шубе, дров — ни полена.

Более всего квартира Серго, — заключала Елена Дмитриевна, — походила на сборный пункт партийных и военных работников Кавказа. Вечно толпились люди. Даже за обедом Серго вел горячие деловые Разговоры с товарищами, пришедшими к нему за советом, но приглашенными к столу хлебосольным хозяином.

Постоянно приезжали грузины-меньшевики и яростно спорили с Серго и другими нашими товарищами. Ничуть не стесняясь, меньшевикам говорили, что судьба их весьма недолговечна. Они не возражали против этого, только не соглашались в сроках…"

Как-то в середине мая Баку проснулся и, к крайнему удивлению обывателей, не увидел в. заливе военных кораблей, еще накануне вечером беспечно резавших пятнистую от нефтяной пленки воду. Ночью без огней флотилия снялась на юг — к берегам Ирана. Ходу до Энзели немного. А там все зависело от благоразумия англичан. Навсегда покидая Азербайджан, они очистили портовые склады, заграбастали и все, что было на плаву, — пароходы, танкеры, сухогрузные баржи, большие рыбницы. Ни у Серго, ни у Раскольникова не было страстного желания вешать пиратов на реях.

Пока, коротая время, комфлота пригласил Орджоникидзе осмотреть флагманский "дредноут", в недавнем прошлом грузопассажирский пароход общества "Кавказ и Меркурий". Серго улыбнулся, спросил:

— А в трюмы спустимся, в угольные ямы заглянем?

— Если захочешь!

— Раскрою тебе, Федор Федорович, секрет. Лет одиннадцать назад я прятался в угольных ямах и трюмах этого парохода. Я очень торопился в Иран — было партийное поручение…

В этот уже последний приезд Муштехид — "Всеведущий", как когда-то называли Серго участники революционных походов, не задержится в Гилянской провинции. Теперь ему нельзя вмешиваться в иранские дела. Он лицо официальное, представитель Советской России. От ее имени предъявит ультиматум англичанам.

Русские моряки высадились на берег, перерезали все дороги, окружили город.

Энзели вмиг забросил все свои обычные занятия. На базарах, в кофейнях, особенно на пристани, не протолкаться. Аллах услаждал сердца правоверных необыкновенными новостями. Они были сладки, как рахат-лукум, и приятны, как кальян после чашечки кофе.

— Англичане в плену!.. — красные бороды взлетали кверху. — Главный их сердар просит милости у русских!.. — глаза загорались, губы шептали, как молитву: "Сын собаки, будь он проклят!"

Полицейские с трудом прокладывали сквозь толпу дорогу губернатору первого остана, иначе сказать, Гилянской провинции. Лукавый, толстый и осторожный, как грех монаха, он спешил узнать, "осчастливят ли русские его бедную страну долгим пребыванием?".

Англичане выклянчивали почетную капитуляцию. Ветер не ко времени развел волну, "дредноут" сильно качало, и переговоры приходилось часто прерывать — представители королевского флота перегибались за борт. Комфлота щедро угощал их лимонами.

Джентльмены приняли все условия. Пароходы, угнанные из Баку, и грузы, увезенные со складов "Кавказа и Меркурия", само собой возвращались законному хозяину — правительству Азербайджана. Кроме того, в наказание за прошлый разбой и в предупреждение на будущее королевский экспедиционный корпус отдавал все гидросамолеты, истребители, пушки, снаряды и другое военное снаряжение," припасенное в Энзели. После этого англичан освобождали из плена. Они покидали иранское побережье Каспия, всю Гилянскую провинцию в сроки, продиктованные комфлота.

Так кончился трехлетний поход революционных моряков Раскольникова, начатый под Казанью и Свияжском, от хмурых елей Камы и волжских плесов до знойных прикаспийских солончаков. Флотилия вернулась в Баку, и пушки стали быстро исчезать с палуб, обшитых железом. Грозные "эсминцы" и могучие "дредноуты" снова превратились в безотказные Работяги — буксирные суда: потянули "до горла" нагруженные баржи в глубины России.

В те же дни Серго добился согласия Ленина распустить по домам пленных казаков — рядовых и унтер-офицеров белых армий.

Наступали два — два с половиной мирных месяца и для Серго. Начались они не радостно. В июне пришла коротенькая записка Владимира Ильича:

Серго поддался настроению — ответил быстро и неудачно. Владимир Ильич прислал телеграмму:

В следующих августовских письмах Ленина о неприятной размолвке — ни слова. Старые полные приязни отношения восстановлены. Владимир Ильич счел возможным обратиться с важной для него просьбой:

Письмо обогнала шифровка, датированная двадцатым августа.

"Заменить себя" можно было только Стасовой. Второй месяц Серго и Елена Дмитриевна большую часть времени отдавали созыву в Баку Первого съезда народов Востока. Снова, как и накануне сблизившей их Пражской конференции, Серго председатель, Елена Дмитриевна секретарь Организационного бюро.

Хлопот и волнений сверх всякой меры. В пути тысячи делегатов, избранных в самых глубинах Азии, Африки. Они идут по горным тропам, пробиваются сквозь джунгли и песчаные барханы, переплывают на самодельных лодках моря. За ними охотятся политическая полиция и разведка многих стран, английский флот и военные корабли Врангеля.

Делегаты Анатолийского побережья Турции дождались, покуда неистовый шторм заставил патрульные английские суда укрыться в гаванях и тогда, поставив на карту жизнь, пустились на парусных фелюгах в бушующее море. На рейде в Энзели самолеты "неизвестной страны" сбросили бомбы на пароход, с которым ехали делегаты Ближнего Востока. Двое убиты, несколько десятков ранено. А сколько еще погибнет на обратном пути, угодит в тюрьму и на каторгу по возвращении на родину!..

Не миновал трудного испытания и Серго. Он мог вернуться в Баку, участвовать в съезде — чего очень хотел! — лишь взяв верх в трудном, непримиримом поединке. Пока что с успехом разыгрывал свою козырную карту преемник Деникина барон Врангель.

По приказу Врангеля генерал Улагай внезапно высадил десант на отмелях близ кубанской станицы Приморско-Ахтырской. В тот же час из плавней, заросших камышом, и горных лесов вышли отряды "армии возрождения" под общим командованием генерала Фастикова и вновь объявившегося владикавказского полковника Беликова. Пехоту белых поддерживали броневики и самолеты.

С ходу опрокинув головные заслоны IX армии, Улагай двинулся на Тихорецкую и Екатеринодар, перерезал железную дорогу и шоссе на Ростов. Гражданская война снова врывалась в казачьи районы Кубани и Дона.

Серго не трудно было убедиться — Улагай умница. Внезапная высадка войск в дальнем тылу противника сразу дает много преимуществ. Стало быть… Поздней ночью двадцать восьмого августа по тихой, мало кому известной речке Протоке к огородам станицы Ново-Нижне-Стеблиевской подошла длинная вереница парусников, шаланд, азовских дубков. Красный десант с силой и внезапностью снежной лавины в горах обрушился на главный опорный пункт и штаб-квартиру Улагая. Одних пленных было взято более тысячи человек.

В Москву полетела телеграмма:

В запасе у Орджоникидзе было еще три дня. Он мог принять участие в последних боях в горной Адыгее и к началу съезда успеть в Баку.

Еще не остывший после сражений, искусанный мошкарой в плавнях, пропахший горьковатым дымом костров Серго с вокзала попал на заседание коммунистической фракции съезда.

— На заседании фракции тоже нелегко, — заметила Стасова. — Некоторые представители среднеазиатских республик, как, например, Рыскулов, вели далеко не большевистскую линию, и нужно было преодолевать ее. Не очень устойчивый коммунист представитель Азербайджана Каримов. От Коминтерна приехали Зиновьев и Радек. С ними ладить совсем трудно.

Зато отличного боевого союзника Елена Дмитриевна и Серго нашли в Джоне Риде, представителе Американской компартии. Высокий, худой, большеглазый, юношески порывистый, порой эксцентричный, всегда полный надежд и решимости говорить людям правду, Рид давно привлекал внимание Орджоникидзе. Оба хорошо помнили свою первую встречу на Пулковских высотах в Октябре 1917 года. Серго был агитатором ЦК- Рид собирал материалы, для своих "Десяти дней".[83]

Возможно, это было не слишком любезно, но когда Радек в своей обычной развязной манере провинциального коммивояжера принялся выговаривать Риду и английскому делегату Гарри Квелчу за "заигрывание" с индийцами и афганцами, Серго громко объявил:

— Третий год помню выражение Ильича: "тезисы выработаны при участии Карла Радека и других лево-глупистов". Хорошо!..

Среди делегатов съезда — без малого две тысячи человек всех цветов кожи, тридцати двух национальностей — не так уж редки были пантюркисты, панисламисты, члены крайних националистических партий. Попадались разные ханы, беки, владетельные князьки, международные шпионы, просто авантюристы и коммерсанты, которые решили воспользоваться приездом в Баку, чтобы выгодно продать ковры, кожаные изделия, раздобыть драгоценности. Даже терпеливая и очень человечная Стасова настаивала: "Некоторых особенно неподходящих изъять". Серго воспротивился:

— Зачем? Я не такой добрый, чтобы из мелких прохвостов делать великомучеников!

Одно из самых интересных заседаний съезда было посвящено судьбам Армении. До Баку дошли сведения, что правительство дашнаков — наиболее националистическое и продажное из всех закавказских марионеток — ведет переговоры с главой американской "благотворительной миссии" полковником Гаскелом о передаче многострадальной страны под протекторат США.

В разгар дебатов, совсем как на терских съездах, мусульмане потребовали перерыва для полуденного намаза. Когда делегаты снова заняли свои места и зал запестрел папахами, тюбетейками, фесками, чалмами и солнечные зайчики заиграли на кинжалах и кривых саблях, слово взял Рид.

— Вы, народы Востока, народы Азии, еще не испытывали на себе власти Америки. Вы знаете и ненавидите английских, французских и итальянских империалистов и, вероятно, думаете, что "свободная Америка" будет лучше управлять, освободит народы колоний, будет их кормить и защищать. Нет. Рабочие и крестьяне Филиппин, народы Центральной Америки, островов Карибского моря — они знают, что значит жить под властью "свободной Америки".

Как только рабочие Кубы пытаются избрать правительство, которое не в интересах американских капиталистов, Соединенные Штаты Америки посылают солдат на Кубу, чтобы заставить народ голосовать за своих угнетателей.

…Американская буржуазия никогда не нападает открыто на страну, которую хочет подчинить своей власти: свое проникновение она начинает с того, что носит лицемерное название "помощи" отсталым странам. С таким же успехом палач мог бы заявить, что он "помогает" осужденному на смерть взобраться на эшафот.

Тот же самый господин, который ведает делами помощи голодающим армянам, господин Кливланд-Додж, который пишет с пафосом статьи о том, как турки выгнали армян в пустыню, является собственником больших рудников меди, где тысячи американских рабочих эксплуатируются. И когда рабочие осмеливались забастовать, стража, охраняющая рудники господина Доджа, штыками выгнала этих рабочих в пустыню — точно так же, как было поступлено с армянами.

Американский посланник в Турции господин Штраус, сам миллионер, который эксплуатирует в Штатах тысячи рабочих, предложил послать весь армянский народ в Америку. Но его план состоял в том, чтобы заставить армян работать на американских фабриках и доставлять дешевый труд с целью увеличения прибыли господину Штраусу и его друзьям.

Главная причина, почему американские капиталисты обещают помощь и продовольствие Армении, в том, что на Кавказе минеральные богатства… Американские капиталисты боятся, что рабочие и крестьяне Армении последуют примеру Советской России и Советского Азербайджана, возьмут власть и национальные богатства в свои руки и будут работать для себя. Американские капиталисты боятся революции на Востоке.

Помните, товарищи, дядя Сэм никогда не дает чего бы то ни было даром. Он является с мешком, набитым соломой, в одной руке и с кнутом в другой. Тот, кто примет обещание дяди Сэма за чистую монету, тот вынужден будет платить за них потом и кровью. И мы, революционные американские рабочие, говорим вам, народы Востока: "Не верьте обещаниям американских капиталистов!"

Есть только один путь к свободе. Объединяйтесь с русскими рабочими и крестьянами, которые свергли своих капиталистов и Красная Армия которых победила иностранных империалистов! Следуйте за красной звездой Коммунистического Интернационала!

Той же осенью Армения восстала. Американский полковник Гаскел распространил официальное заявление:

Джона Рида, великого американца, тогда уже не было в живых…

За тридевять земель, в глубинах Азии, Африки, Латинской Америки, возвращавшиеся из Баку делегаты повторяли слова Рида, знакомили свои народы с характером дяди Сэма. В Тифлисе правительство меньшевиков вторило полковнику Гаскелу: "Наши демократические традиции требуют, чтобы мы не пропускали в Армению продукты из России и Советского Азербайджана. Голод — целебное средство"!

Серго гневно протестовал против задержки эшелонов с продовольствием и попыток грузинских меньшевиков делить с турками армянские земли.

Становилось все труднее терпеть и то, что делалось в Грузии. Сам Жордания вынужден был признать: "Дальше некуда идти. Грузия летит в пропасть".

Пятнадцатого декабря Серго пришел на военный телеграф. Написал красными чернилами на бланке члена Реввоенсовета Кавказского фронта:

Владимир Ильич приказал любым способом немедленно вызвать Баку:

Скрепя сердце Орджоникидзе подчинился:

Ленин все же не успокоился. Семнадцатого декабря он собрал Пленум ЦК для того, чтобы снова "…подтвердить решение о мирном направлении политики РСФСР на Кавказе и потребовать от Наркоминдела и военного ведомства принятия всех мер, которые могли бы обеспечить успех этой политики".

Четыре дня спустя в Москву приехал Серго.

— Я делегат Всероссийского съезда Советов, — шутливо напомнил он Ленину, и через минуту оба погрузились в грузинские дела.

Под Новый год Серго вернулся в Баку. А второго января с утра они вместе с Кировым засели за письмо членам Центрального Комитета партии. Руководители Кавбюро отстаивали свою позицию: "немедленно советизировать меньшевистскую Грузию".

Снова Пленум Центрального Комитета. Мнение прежнее: "Строго сообразоваться с уже имеющимися по этому поводу решениями ЦК".

Меньшевики тем временем сами рубили швартовы и якоря, кое-как удерживавшие на поверхности их давно не пригодное к плаванию судно. Уже не пристрастный Серго и не влюбленный в Кавказ Киров, а потомственный дипломат, автор "Истории Российского министерства иностранных дел", величайший знаток международного права и международных отношений Георгий Васильевич Чичерин заявил, что "вероломство Тифлисского правительства беспримерно".

В обширном письме Ленину Георгий Васильевич привел чудовищные факты. Лишь в самые последние недели, писал он, меньшевики предложили в аренду англичанам Батум, столковались с верховным комиссаром Франции в Грузии Шевалье об "ударе в лоб" большевикам Азербайджана и Армении, приютили в самой фешенебельной гостинице Тифлиса "Ориан-те" "горское правительство", "комитет содействия горцам и терским казакам по их освобождению от большевиков", "комитет возрождения Баку".

Нарком иностранных дел приложил и вырезки из лондонских газет. Весьма сочувственно относящийся к меньшевикам журналист Бишофер и тот напечатал: "Шовинизм социал-демократического государства Грузии вне всякого предела. Я спрашивал одного из грузинских министров, — делился Бишофер, — почему его правительство называет себя "социал-демократическим"! На это он, пожимая плечами, ответил: "Каждый должен себя как-то называть".

Начало февраля. В Тифлисе арестовано посольство Советского Азербайджана, разорваны дипломатические отношения. По требованию министра внутренних дел Н. Рамишвили объявлена "чрезвычайная мобилизация" — гимназистов и их почтенных дедушек хватают на бульварах, под конвоем доставляют в казармы. Особые отряды "народной гвардии" артиллерийским огнем сжигают селения нейтральной зоны, установленной после войны Грузии с Арменией.

И там, где каратели больше всего неистовствовали- в Борчалинском уезде, — крестьяне взялись за охотничьи ружья, старые берданки, кинжалы. Неравенство сил уже не останавливало. Мужчины и женщины выхватывали из рук меньшевистских гвардейцев винтовки. После недолгих колебаний к повстанцам присоединились два грузинских пехотных полка, расквартированных в этом же уезде.

Весеннее половодье прорвало глухую плотину. Восстание перекидывалось из уезда в уезд. Из Восточной Грузии в Западную, в горы Рачи, в приморские долины Абхазии. Шестнадцатого февраля в местечке Шулаверы, неподалеку от Тифлиса, повстанцы образовали революционный комитет, обратились за помощью к России, Азербайджану и Армении.

XI армия получила приказ перейти границу, взять на себя "защиту повстанцев от грозившего им истребления… Действовать энергично и скоро".

Двадцать пятого февраля. Серго, уверенный, что сыновний долг перед родным народом выполнен, известил Владимира Ильича:

Ответил Ленин по-своему, так мог только он один!

— Мы, первые работники Советской Грузии, — Делился взволнованный Мамия Орахелашвили,[84] - учитывали довольно сложную политическую обстановку страны с ее своеобразной социальной структурой. Но не упускали из виду отсталости экономики сей "азиатской Швейцарии". Но мы нечего греха таить — твердо не знали, какое отражение эти особенности должны найти в системе политических и экономических мероприятий новорожденной советской власти Грузии. Десятый съезд партии был еще впереди, о новой экономической политике тогда еще на Кавказе не было слышно, а опыт советско-партийной работы большинства грузин-коммунистов перегружен "шаблоном" военного коммунизма.

Мы чувствовали, что этого шаблона здесь, по условиям времени и географии, повторять не нужно, что тут надо как-то по-иному повернуть советский руль. И вот через неделю после освобождения Тифлиса к нам, грузинским коммунистам, по прямому проводу обратился Ленин. Как будто лучи сильного прожектора осветили круг особенных политических задач, стоявших перед Компартией и советской властью Грузии.

Орджоникидзе из Баку и мы из Тифлиса обещали Владимиру Ильичу в меру наших сил и умения и в надежде на его постоянное внимание к нам провести в жизнь намеченную им программу. Надо ли говорить, что у членов ревкома, у всех коммунистов Грузии было полное согласие с Лениным. Исключение составляли несколько лево-левейших, вскоре круто качнувшихся вправо.