Орджоникидзе

24

На первых страницах газет: "Пятилетку в четыре года!", "Даешь 518 гигантов?", "На буксир отстающих!"

Котлованы — всюду. От реки Урал до Заполярья и Кавказского хребта, от Приазовья до озера Балхаш. Партия разом подняла с насиженных мест, бросила в водоворот гигантских строительных работ десятки миллионов людей. В эшелонах, тянувшихся в затылок друг другу, нередко на одних нарах в очередь спали еще не узнанные герои и не схваченные поджигатели; те, кто мечтал о подвигах во имя Родины, и те, кто жаждал поквитаться с советской властью.

Почти всегда за десятки, а то и за сотни километров от нужного места кончалась железная дорога, обрывалось шоссе. Юные романтики и рыцари длинного рубля — все становились первопроходцами. Разжигали костры, ставили палатки, пускали по кругу помятые кружки с кипятком. Через несколько неимоверно трудных месяцев сбитые в кровь, обмороженные, все безотказно выносящие человеческие руки создавали то, что принято называть строительной площадкой.

В момент самый трудный командармом этого огромного, разношерстного, всегда нуждавшегося в самом насущном, великого товарищества созидателей стал Серго. Десятого ноября 1930 года Президиум ЦИК СССР назначил Орджоникидзе Председателем Высшего Совета Народного Хозяйства.

Снова, как уже было с Рабкрином, дело, особенно заботившее Ленина, бесспорно решавшее судьбы страны, партия поручила Серго. Одному из самых близких Ильичу.

"…Без спасения тяжелой промышленности, — говорил Владимир Ильич, — без ее восстановления мы не сможем построить никакой промышленности, а без нее мы вообще погибнем, как самостоятельная страна".

Ту же ленинскую мысль начертал на знамени партии XIV съезд большевиков:

"Обеспечить за СССР экономическую самостоятельность, оберегающую СССР от превращения его в придаток капиталистического мирового хозяйства, для чего держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования…"

Да, ведь этот единственно возможный "курс на индустриализацию" Серго держал и все годы работы в Рабкрине. Высший Совет Народного Хозяйства для него как бы продолжение ранее начатого. Сейчас, уже полностью отдаваясь промышленности, Серго обратился к Пленуму Центрального Комитета партии:

"Давайте сегодня прежде всего и раньше всего будем гнать строительство заводов и всего необходимого для того, чтобы рабочие имели более или менее приличный образ жизни, а когда заводы начнут работать, тогда мы будем строить около них социалистические города".

518 новых заводов — Кузнецк, Магнитка, Запорожсталь, Азовсталь, Тульский, Криворожский, Тагильский металлургические, Горьковский автомобильный, Харьковский тракторный, Зестафонский ферросплавный, Березниковский химический, Московский подшипниковый, Караганда, Риддер… 518 должны дать первую продукцию.

Должны!.. За океаном еще привычно иронизируют. Журнал "Форин афферс" рад сообщить: "Для большинства западных экономистов и деловых людей пятилетний план — это еще одна русская химера, сотканная из дыма печной трубы…" В ответ предостерегающий голос Генри Форда — "миллионера и философа":

"Россия начинает строить. С моей точки зрения, не представляет разницы, на какую теорию опирается реальная работа, поскольку в будущем решать будут факты… Если Россия, Китай, Индия, Южная Америка разовьют свои способности, то что мы станем делать?

Только одержимые глупой жадностью, причем здесь больше глупости, чем жадности, могут думать, что мир всегда будет зависеть от нас, и смотреть на наш народ как на вечные фабричные руки всех народов. Нет! Народы сделают так, как делает Россия. Используя американские методы, русские выгадывают полвека опыта. Они идут к тому, чтобы в отношении промышленности быть в ногу с веком".

Итак, через год с небольшим после того, как Всесоюзный съезд Советов утвердил первый пятилетний план развития народного хозяйства, Серго пришел е ВСНХ. Под его началом все котлованы, все строительства, все заводы, недра и леса. По его "ведомству" — "пафос строительства и пафос освоения", как говорили в ту пору.

До Серго первым председателем ВСНХ был Феликс Дзержинский. После смерти Феликса Эдмундовича — Валериан Куйбышев. Тогда разработаны проекты и заложены фундаменты Днепростроя и Волжского тракторного. И у подножья горы Атач — ее больше знают как гору Магнитную — землекопы появились десятого марта 1929 года. Тоже до Серго. Но и первый ток Днепрогэса, и первый волжский трактор, и первый чугун Магнитки (и увеличение первоначально запланированной мощности завода в четыре раза, и уникальные домны объемом в тысячу, затем в тысячу триста кубометров[96]) — в годы Серго. Пуск, наладка, освоение — все, что входит в емкое понятие становления промышленности, — это при Серго!

"Надо было вложить в тяжелую промышленность огромные средства, — говорит Орджоникидзе на VII Всесоюзном съезде Советов, — надо было организовать огромные людские массы, построить и осваивать построенные и реконструированные предприятия. Надо было в процессе самого строительства и эксплуатации воспитывать кадры руководителей, кадры рабочих, а это было наиболее трудно".

Когда не ладилось дело на первом русском тракторном, Серго встретился с рабочими в весенний апрельский вечер у Волги. Ни одним словом он не упрекнул за поломанные станки, за горы брака и за грязь, захлестнувшую конвейер, Нарком, член Политбюро ЦК ВКП(б) просто поделился с людьми своими переживаниями, приподнял их над обыденным, тяжким:

"Вчера ночью я стоял около двух часов у конвейера и видел рабочего, который прямо-таки горящими глазами впился в трактор, сходивший с конвейера, и с величайшим наслаждением следил за ним. Это можью было сравнить с картиной, как отец ожидает своего первенца. Жена рожает, а он в тревоге, и радуется, и отчасти боится. Вот с таким же видом рабочий стоит, смотрит на конвейер и ожидает, когда сойдет с него трактор".

Сердцем сотворенные слова, они больше всего относятся к самому Серго. Каждый новый завод — его большая любовь, частица его души.

Заводы — всюду! В центре Союза и на самых дальних окраинах. В России и во всех национальных республиках. К концу первой пятилетки четыре пятых всей промышленной продукции дают новые заводы-гиганты. Страна, которая еще так недавно принуждена была ввозить из-за границы самые обыкновенные железные конструкции и расплачиваться за железо золотом, уже снимала с поточных линий автомобили, тракторы, моторы. Строила блюминги, самолеты, турбины. Имела свои отечественные азот, синтетический каучук, редкие сплавы, алюминий, особо точные приборы.

По производству тракторов СССР на первом месте в мире. По выплавке чугуна — на втором. По производству электроэнергии, стали, грузовых автомобилей — на третьем. Для того чтобы увеличить выплавку, чугуна вдвое, с пяти до десяти миллионов тонн в год, Германии понадобилось десять лет, Соединенным Штатам — пятнадцать, Англии — тридцать шесть лет. В Советском Союзе подобная задача решена за неполных четыре года.

И все-таки все, что сделано, — это еще только начало. Как говорят альпинисты, промежуточный рубеле, где сосредоточиваются перед решающим штурмом. XVII съезд партии поручил Наркомтяжпрому[97] ввести в дело во втором пятилетии четыре с половиной тысячи новых электростанций, заводов, фабрик и шахт.

…Быстрые наброски карандашом, когда-то сделанные в блокнотах корреспондента "Известий", еще далеко не портрет, даже не эскизы. Да и напрасно пытаться одному рассказать о Серго, председателе ВСНХ, наркоме тяжелой промышленности. Обязательно надо обратиться к воспоминаниям тех, кого жизнь особенно часто сталкивала с Серго. Так уж повелось на планете — могучие потоки образуются из маленьких, порой совсем незаметных ручейков.,

Начинать всегда старейшему.

Александр Серафимович:

"И вновь после Северного Кавказа встретился с товарищем Орджоникидзе. Вторая встреча тянется минуты, часы, дни, недели, годы.

Выступаю ли на заводе машиностроения, — да ведь это же товарищ Орджоникидзе. Толкую ли о выработке с шахтерами, да ведь это товарищ Орджоникидзе. Наблюдаю ли за танками, самолетами, орудиями на маневрах нашей Красной Армии, да ведь тут же товарищ Орджоникидзе! Куда бы ни пошел, куда бы ни поехал, откуда бы ни полетел — товарищ Орджоникидзе… Нет, от него никуда не уйдешь, с ним встречаешься, его всегда видишь.

И меня больше всего поражает, что человек, за-валенный громадой дел, оторвавшись, садился учиться. Он приобрел огромные знания, и ему очки не вотрешь.

У него жесткая рука, спуску не даст, но его любят. И удивительно оригинальная манера обращаться с людьми.

Приходит к нему директор огромного, прекрасно работающего завода. Орджоникидзе сидит за столом, работает.

Директор осторожно кашлянул: дескать, тут я. Но перед ним все так же широкая спина и наклонившаяся над бумагами черная голова. Директор потоптался у кресла, опять, только погромче:

— Кхе, кхе!

Не оборачивается. Что тут делать? Осторожно говорит:

— Товарищ Орджоникидзе, вы меня вызывали? А тот не оборачиваясь:

— Пойди побрейся.

Директор вылетел, как из предбанника, понесся в парикмахерскую, вернулся, и они в несколько минут порешили все вопросы.

С тех пор директор как с иголочки: гладкое приятное лицо, галстук, свежая рубаха".

Иван Кирилкин, бывалый директор:

"Не верно представление, что Серго организатор нашей индустрии только с того времени, когда он был назначен председателем ВСНХ. Серго занимался вопросами промышленности — притом не только как руководящий партийный работник, но и как непосредственный организатор — с самого начала восстановительного периода. В начале 1921 года партия по инициативе Ленина поставила перед работниками Донбасса задачу — добыть в том году 600 миллионов пудов угля. Для помощи Донбассу и для выяснения положения на месте к нам была командирована комиссия ЦК под председательством Орджоникидзе.

Как один из руководителей Юзовского горкома, я часто бывал тогда у Серго. Все мы были поражены кипучей энергией, с которой он взялся за незнакомое, трудное дело.

Серго много и основательно занимался строительством тяжелой промышленности и в бытность свою председателем ЦКК — РКИ.

Однажды я в своем выступлении допустил несколько грубых ошибок. Серго с присущей ему беспощадностью и резкостью в принципиальных вопросах доказал несостоятельность моих утверждений, больно "выхлестал" меня в своей речи. По-человечески я подумал, что я никуда не годный директор, не понимающий требований партии, и что, видно, мне пора уходить с передовых позиций промышленности.

Серго, видимо, заметил мое состояние. Когда через 15–20 минут я подошел к нему, он сказал мне только два слова:

— Не унывай![98]

Сказано это было так, что я понял: я снова в рядах армии".

Александр Серебровский, потомственный революционер, сын народовольца, в неполных восемнадцать лет участник большевистской подпольной организации, член Исполкома Петербургского Совета рабочих депутатов в 1905 году, первый руководитель советской нефтяной промышленности, затем начальник "Главзолота" и профессор Московской горной академии:

"Для многих читающих эти строки будет новостью небольшое признание: в первые годы работы на Апшероне мы ощущали большую нужду в рабочих. Выход подсказал Серго. На его ответственность вывезли в Баку из константинопольских лагерей восемь тысяч врангелевцев, пожелавших вернуться на родину. Это была на редкость трудная политическая операция. Малейший промах был чреват большими неприятностями. Но Орджоникидзе совместно с Кировым безукоризненно подготовил почву для "перековки" реэмигрантов.

Потом жизнь разбросала нас. В Москву из США я вернулся в самом конце 1930 года. В это время во главе ВСНХ встал Серго. Он крепкой рукой поворачивал всю промышленность и одновременно начал сколачивать вокруг себя твердый костяк хозяйственников. Я сразу вспомнил слова Владимира Ильича: "Руководитель государственного учреждения должен обладать в высшей степени способностью, привлекать к себе людей".

Едва наступила весна, Серго предложил мне отправиться с большой группой специалистов в Усть-Каменогорск, Риддер, а затем на Балхаш. Его волновали проблемы развития Алтайских золотых рудников и богатейших полиметаллических и медных залеганий Казахстана. Мало кто понимал тогда, на-. сколько далеко Серго смотрит вперед.

Следующей нашей совместной работой был проект весьма существенной перестройки работы цветной металлургии и особенно золотой промышленности. Несколько превысив свои права, Серго издал приказ: "Превратить золотодобычу в дело всего трудящегося населения золотопромышленных районов и устранить все препятствия к свободному и повседневному занятию золотым промыслом". Михайл Иванович Калинин охотно подтвердил все в законодательном порядке. Помню, тотчас же откликнулась "Уолл-стрит Джорнел": "В Стране Советов началось одно из величайших событий в истории добычи золота, которое в конечном счете можно сравнить только со знаменитым открытием золота в Калифорнии, Клондайке и Южной Америке".

Орджоникидзе бросил на добычу золота, на оборудование рудников и фабрик огромное количество материалов, металла, машин, станков. Заставил заводы быстро изготовить драги, мельницы, дробилки, все сложное оборудование.

Золотая промышленность — дело очень кропотливое, требующее постоянного напряженного внимания. Нужно было часто разбирать всякие запутанные дела на местах с крайкомами и обкомами. Серго чрезвычайно внимательно сам разбирал все конфликты и защищал наших директоров и инженеров. Этим Серго поднимал авторитет наших работников, сделал их более самостоятельными, Я припоминаю много случаев, когда только вмешательство Орджоникидзе спасло наших директоров и инженеров.

И.А. Рутковский, один из старейших наших инженеров, очень хорошо знающий свое дело, был замешан во вредительстве. Несмотря на все это, Серго дал ему возможность принять участие в проектировании и строительстве большой фабрики в Казахстане. И инженер Рутковский показал, как он умеет работать. После окончания строительства фабрики Орджоникидзе вошел с ходатайством о снятии судимости с Рутковского и восстановлении его в правах. Таких случаев было много.[99]

Сергей Франкфурт, старый большевик, одаренный художник и одержимый строитель. Под его началом на Кузнецкстрое было двести двадцать тысяч человек — герои и проходимцы, комсомольцы и бородачи крестьяне, иностранные специалисты, и казахи-кочевники:

"Осенью 1930 года Орджоникидзе принял меня и подробно беседовал о делах Кузнецкстроя. Я рассказал о положении на стройке и изложил план работ на 1931 год. Беседа продолжалась несколько часов. Серго задавал детальные вопросы. На другой день в управлениях ВСНХ и в различных комиссиях уже намечались практические мероприятия для помощи стройке. Это было тотчас же после назначения Орджоникидзе председателем ВСНХ.

Через несколько месяцев, зимой я был вызван с докладом в Москву. Серго хворал, назначил встречу у себя на квартире.

…Нам нужно было много металла для конструкций. Дать столько металла было трудно. Серго строго все подсчитал, убедился, что лишнего не просим, и подписал приказ. В память врезались слова:

— Тяжело нам, очень тяжело. Надо, чтобы поскорее вы начали давать металл. Очень он нужен стране.

Состояние работ на стройке Серго всегда знал прекрасно — до мелочей. И это давало ему возможность делать указания по самым различным вопросам. Мы особенно почувствовали это в пусковой период. К этому времени уже была установлена телефонная связь с Москвой, и Орджоникидзе часто глубокой ночью вызывал меня или Бардина к телефону, подробно расспрашивал о положении дел. Оперативность — стиль Серго.

Мы полагали, что чугун будет выдан в ноябре — декабре 1931 года и даже официально рапортовали об этом Москве. Но работы запаздывали, и мы в результате ввели Серго в заблуждение. Он мне с болью говорил:

— Зачем вам было кричать о пуске? Зачем было посылать рапорт? Любят у нас многие присочинить и приврать!

Серго всегда упирал на то, что надо быть правдивым до конца, без этого нельзя быть настоящим партийцем. На одном из пленумов ЦК мне довелось услышать, как он убежденно восклицал:

"Партийность — это главное! Нельзя забывать, что хозяйственник окружен всякими людьми — и нашими и чужими, которые пытаются на него воздействовать, пытаются разложить его. Тот хозяйственник, тот директор, тот начальник цеха, который умеет противостоять этому, сохранить целиком свое партийное нутро по-большевистски, — тот молодец. А тот, кто сбивается с этого пути, тот погибнет, ничего из него не выйдет. Партийность — прежде всего и раньше всего".

Тяжко, очень тяжко приходилось нам, если Серго заподозревал, что мы вводим его в заблуждение или сообщаем ему правду, но не всю.

…Орджоникидзе часто говорил, что ему очень хотелось бы побывать у нас. Мешали работа и болезнь. Только летом 1933 года он сумел к нам приехать.

Зная его нелюбовь к грязи, замусоренности, захламленности, мы убирали, чистили площадку, завод. Но грязи осталось немало.

Серго приехал на рассвете и тут же направился на площадку, несмотря на протесты сопровождавших его товарищей и вызванного к нему врача.

— Послушаешься врачей, никогда работать нельзя, — отбивался Серго.

В первый день Орджоникидзе обошел коксовый, доменный цехи, мартены и прокат. Было изнурительно жарко. Уставали и мы, привыкшие к этой обстановке. Особенно тяжело было Серго. Товарищи, сопровождавшие его, настаивали, чтобы он прекратил обход. Он отшучивался и продолжал пытливо осматривать завод, говорил с инженерами, мастерами, рабочими. Подробно расспрашивал их.

Настоял он и на осмотре тоннеля для пешеходов и транспорта под всем гигантским металлургическим заводом. Сказать правду, я немного опасался: не выругает ли Серго нас за сверх "американизм", за это дорогое сооружение?

Спустились вниз. Некоторые секции тоннеля были уже закончены и отделаны. Два ряда массивных железобетонных колонн отделяли тротуары для пешеходов от широкой дороги для транспорта. Наверху жарко и душно, а в тоннеле влажно и прохладно. Серго обошел несколько секций и, утомившись, присел на доски. Наконец сказал: "Умно задумано, очень умно задумано".

Следующий день Серго начал с осмотра электростанции.

После снова вернулся в основные цехи и теперь еще более подробно стал знакомиться с ними. Снова говорил с людьми, расспрашивал, присматривался к тому, как они работают. Он как будто проверял вчерашнее свое впечатление.

Много часов продолжалось знакомство с городом. В одном рабочем доме Серго заметил отделение милиции.

— Как, в жилом доме? — рассердился Орджоникидзе. — Сюда притаскивают пьяных, хулиганов. И все это на глазах у детворы.

В приказе, который он написал, нам было предложено немедленно вывезти из рабочих домов все учреждения. Проекты многих домов были неудачны. Низенькие квартиры, без ванных комнат, балконов. Серго возмутился.

— Конечно, — говорил он, — буржуазный архитектор, который привык прежде видеть рабочих, живущих в хибарках, подвалах, считает крупным шагом вперед светлую, хотя и низенькую, комнату без удобств, без ванны. Но нас это не устраивает. Мы должны строить для рабочих по-настоящему хорошие дома — красивые, удобные".

Иван Бардин, инженерный глава металлургии, академик:

"Серго — человек наступления. Отступать он не мог. Выражаясь образно, — это танк прорыва. Нужно где-нибудь прорвать фронт, укрепить социалистические позиции, и партия посылает туда своего благородного полководца.

Благодаря удивительному умению Серго командовать, производить маневрирование с людьми, с рабочими и инженерами, благодаря его особенному умению замечать и выдвигать людей уже к концу 1931 года советская металлургия оставила далеко позади уровень довоенной России.

Каждого человека Серго встречал с доверием. Но верил лишь до тех пор, пока чувствовал, что ему говорят правду. Достаточно было малейшего сомнения, чтобы Серго коренным образом менял отношение к таким людям.

Сотни рабочих, инженеров, мастеров могут вспомнить, что Серго сделал для них лично: написал ли дружеское письмо, дал ли путевку, отправил ли учиться. Он любил всех видеть счастливыми. Это в натуре Серго.

Он знает в лицо уйму людей, с бесчисленным количеством металлургов переписывается. Любой мастер или инженер, приехавший в Москву с новостройки, может побеседовать с наркомом. Доступ всегда открыт.

…Однажды Серго приехал на старый юзовский завод в Донбассе. Завод был загрязнен страшно, работал плохо, показывать было нечего. Единственно, что выглядело прилично, — это будка с газированной водой для работающих в горячих цехах. Сопровождавший Серго руководящий работник завода решил отыграться на этих будках, отвлекая внимание Орджоникидзе от основных зол производства. Серго хмурился, хмурился и, наконец, спросил:

— Скажите, чем вы раньше занимались?

— Да я в металлургии, собственно, недавно, — выжал из себя этот руководитель.

— То-то я вижу, — подхватил Серго. — Будки с содовой водой вы организовали неплохо, вам, пожалуй, и нужно трудиться, в этой области. Я об этом позабочусь…

Серго не знал ни дня, ни ночи. Когда я работал в Сибири, обычно в два-три часа ночи раздавался телефонный звонок, вызывал Серго. Его интересовала работа завода.

…Вспоминается ужасная зима 1933 года. Доменные печи замерзали, мартены и прокат еле-еле дышали. И Магнитка и Кузнецк работали отвратительно. У маловеров создавалось впечатление, что мы будем неизбежно стоять каждую зиму. Начались разговоры, что вот, мол, понастроили заводов, а работать они могут лишь незначительный отрезок времени — техника, мол, американская, а климат — русский, сибирский. Об этих разговорах лучше других знал Серго.

Почти каждую ночь мне приходилось докладывать ему по телефону о тяжелом положении завода. Несмотря на совершенно неутешительные сведения, Серго говорил, не повышая голоса, не выходя из себя. Чувствовалось, что ему очень тяжело и неприятно, но, зная, что люди на месте, работают изо всех сил, стараются сделать все, что могут, он сдержанно ободрял нас.

— Смотрите только, — твердил Серго, — чтобы не были погублены печи. Надейтесь на молодежь, на энтузиазм советских людей. Сделайте еще несколько усилий, и все пойдет хорошо.

Металлургия — производство, связанное с риском, требующее быстрых решений, требующее, чтобы люди постоянно работали с огоньком, — была особенно близка натуре самого Серго".

Илья Пешкин, один из ветеранов газеты "За индустриализацию", "нашей родной газеты", как говаривал Серго:

"Ночные часы в типографии летят быстро. Стрелка подходит к трем, наступают минуты, когда надо подписывать газету к печати. Через фанерную перегородку я слышу, как метранпажи командуют: "Третью под пресс, четвертую тискать!"

В комнату входит выпускающий. Всегда угрюмый и брюзжащий, он сегодня настроен хорошо и готов на любые испытания. Он знает, что газета выполняет поручение Орджоникидзе. В руках у него оттиск первой страницы. На ней большой аншлаг:

"Сегодня в… час… мин. задута вторая кузнецкая, домна". Под аншлагом окошко для сообщения. Рядом статьи и другие материалы, посвященные этому крупному событию в истории индустриализации страны.

Но сообщения нет, и окошко пусто.

— А если не задуют? — спрашивает кто-то.

Вопрос остается висеть в воздухе, Я снова снимаю трубку и кричу:

— Междугородная? Как там Кузнецк? Телефонистка знает: во что бы то ни стало надо связаться с Кузнецком, получить информацию о делах на домне, ее должны задуть с минуты на минуту.

Телефонистка с горечью сообщает, что в Кузнецке никто не отвечает, словно все вымерли.

Слышно, как тикают часы. Четыре. Четыре пять. Четыре десять. Типография пустеет. Все газеты уже сдали свои полосы. В комнату входит начальник ночной смены типографии.

— Будем еще ждать?

— Подождем…

Он понимающе кивает головой.

Снова тишина и… резкий звонок. Беру трубку.

— Соединяю вас с домной. Раздельные слова директора:

— В три часа пятьдесят восемь минут задули домну. Уже сообщил наркому. Чугун ожидаем к вечеру.

Комната заполнилась народом. Здесь все: метранпажи, наборщики, тискальщики, корректоры. Я едва успеваю сказать: три часа пятьдесят восемь минут — и комната опустела. Все бросились на свои места.

Телефонный звонок. Снимаю трубку. И сразу же слышу голос Серго:

— Новости из Кузнецка знаете?

— Задули! В три часа пятьдесят восемь минут.

— В газете будет? — Будет.

— Хорошо! Спокойной ночи!"

Алексей Литвинов, тогда директор одного из уральских медеплавильных заводов:

"В этом году газета "За индустриализацию" крепко взяла нас под обстрел за срыв выплавки меди. Настолько крепко, что мне стало невмоготу. Я обратился к наркому с просьбой защитить от этого обстрела и, как всегда, немедленно получил телеграфный ответ:

"Я нисколько не сомневаюсь, что завод покажет образцы хорошей работы и выполнение плана. Но, к сожалению, я не могу скрыть — да и никакой надобности нет, что год начали плохо, а все ожидали обратного. Нашей газете "3. И." куда приятнее хвалить ваш завод, как и всех других, за отличную работу, чем ругать за плохую. Надеюсь, скоро вновь поставите завод на ноги и все вопросы корреспондентов будут исчерпаны. Привет всем. Орджоникидзе".

Еще через несколько дней Серго прислал вторую телеграмму. На этот раз из Мухалатки (Крым).

"Подробно сообщите, чем могу помочь. Ваш Серго".

Александр Бусыгин, тогда кузнец Горьковского автозавода:

"В июне 1936 года нарком приехал в Горький. С раннего утра до позднего вечера обходил он заводские цехи, квартиры рабочих, разговаривал со многими горьковчанами.

Пришел Серго и на Горьковский металлургический завод.

В мартеновском цехе нарком увидел, что металл в мартеновские печи загружается самым примитивным, допотопным способом, требующим огромной затраты физических сил. Страшно рассердился Серго: — Если металл, — заявил он, — добывается таким путем, он нам не нужен.

И тут же приказал остановить производство до введения механизированной завалки. Директора с работы снял…

На заседании Совета при наркоме Орджоникидзе говорил три часа тридцать минут. Огромный, битком набитый зал словно замер. Голос Серго гремел. Слова его были пропитаны огненной страстью, которая не могла не захватить людей даже самых спокойных и холодных:

"На самом деле, если производительность труда не вырастает, если страна не становится богатой, то какой же это социализм? Разве социализм может быть на бедности, на нищете? Никогда! Социализм может только тогда окончательно победить, когда станет полнокровным, богатым, могучим, когда все население живет так, как надо жить гражданам социалистической страны. А стахановцы дают нам такой рост производительности труда… Московская организация, и т. Хрущев, и Ленинградская организация, и т. Жданов, и ЦК Коммунистической партии? Украины, т. Постышев и Косиор проделали большую работу по организации стахановского движения".

Макар Мазай, в то время лучший сталевар страны и человек стальной воли, как выяснилось в Отечественную войну:

"…Я стал слушать. В трубке что-то гудело, свистело, а потом донесся голос:

— Это товарищ Мазай? Комсомолец, комсомолец? Как у вас идет соревнование?

Слышимость была плохая, и я не сразу понял, что со мной говорит Орджоникидзе. Через минуту посторонние звуки устранили, и на этот раз я хорошо разобрал:

— Говорит Орджоникидзе. Вы Мазай? Комсомолец? Как соревнование, как ваша бригада? Помогает ли вам дирекция? Вы не стесняйтесь, говорите все как есть.

Я рассказал Серго о наших первых успехах, сообщил состав бригады, сказал, что мне помогают хорошо.

Нарком не удовлетворился последним ответом.

— Вы мне о дирекции скажите все как есть. Вы, наверное, стесняетесь говорить, потому что рядом с вами сидит директор. Не обращайте внимания, сталевар должен быть смелым. Говорите все!

В заключение Орджоникидзе попросил звонить ему ежедневно.

Следующую плавку я закончил под утро. Откуда ни возьмись — посыльный. "Бегом давай в контору". Удивился: зачем понадобился в такой необычный час?

В кабинете директора дежурный протянул мне трубку. Знакомый голос Серго спросил:

— Почему же ты не позвонил, Макар? Я здесь уже начал беспокоиться.

— Да ведь позднее время… Я думал, вы давно спите, товарищ нарком.

Серго засмеялся:

— Я ждал твоего звонка и потому не ложился спать.

Вскоре я доложил, что сварил по двенадцать тонн стали с квадратного метра.

— Поздравляю, сердечно поздравляю, — отозвался Серго. — Только ты свои секреты не храни. Учи других сталеваров.

В конце ноября на завод пришла телеграмма:

…Серго пригласил меня к себе в Москву. Он встретил меня посередине комнаты. С минуту держал мою руку в своей, как-то по-родному смотрел на меня. Я почувствовал себя так, как должны, вероятно, себя чувствовать очень близкие люди, встретившиеся после долгой разлуки.

— От соревнования устал?

Я сказал, что, когда хорошо работается, никогда не устаешь, и добавил:

— Была бы помощь завода и ваша.

Серго насторожился:

— Моя помощь? Какая?

Тогда я рассказал о том, что мешает производству, о затруднениях с магнезитом, о плохом состоянии тыла.

Серго внимательно выслушал, сделал какие-то заметки, вызвал к себе некоторых работников главка. Тут же вернулся к тому, что его больше всего интересовало:

— Вы даете по двенадцать тонн. Значит, это вполне реально? Почему же в Америке снимают только по шесть тонн?!

Нарком сказал секретарю, чтобы тот пригласил директора нашего завода. Вошел директор. Серго поздоровался, сразу сказал:

— Вот что, вы с Мазаем из Москвы не уедете до тех пор, пока не напишете подробно, как вы обогнали американцев. Двенадцать тонн с квадратного метра! У американцев ведь этого нет, у немцев и англичан нет и у чехов нет! Ни у кого нет. Сталевары вы хорошие, будьте такими же учителями. Учите, передавайте опыт через нашу газету. Книгу надо вам написать. — Затем Серго пригласил к себе одного из профессоров, заведующего кафедрой института стали:

— Прошу познакомиться с Мазаем. Поезжайте с бригадой научных работников к нему на завод, а потом внесите поправки в ваши лекции и учебники… если найдете нужным.

Беседа продолжалась. Серго расспрашивал об отдыхе, о том, какие книги читают сталевары, как живут семьи.

— А почему бы не помочь Мазаю построить себе коттедж? — обратился нарком к директору.

— Не надо коттеджа, — сказал я. — Мне бы учиться поехать в Москву.

— Это совсем хорошо. Нам нужны ученые металлурги. Поступай осенью в Промакадемию. Борись, Макар, за науку, так же как борешься за сталь.

Осенью я стал студентом".[100]

Абрам Иоффе, академик:

"Я был на приеме у Орджоникидзе. Мы еще раз обсудили план развития физико-технического института как одного из главнейших институтов страны на ближайшее десятилетие.

Мы вместе с Серго горько пожалели, что Ленин не дожил до того дня, когда не в воображении английского журнала "Нейшн",[101] а в наших наркомтяжпромовских институтах русские ученые уверенно проникают в тайну атомного ядра.

Кстати сказать, исследовательская сеть Наркомтяжпрома, заботливо опекаемая Серго, — самая могущественная научная армия Советского Союза. Именно по просьбе Серго в академиях наук СССР и Украины образованы отделения технических наук".

Ну, а теперь уж придется доставать из дальних ящиков стола известинские блокноты. Пока все идут странички, заполненные еще на Украине и в Москве.

…Большой металлургический завод. Дела плохие. Орджоникидзе нагрянул неожиданно. Директор жалуется на безвыходное положение. Обстоятельно, с каким-то мрачным удовольствием перечисляет свои недостатки, продуманно бичует себя.

Терпение Серго иссякло.

— Скажите, товарищ, вы давно работаете в металлургии?

— Да уж десять лет, — сразу выпятив грудь, самодовольно отвечает директор.

— Я думаю, вам надо бросить это тяжкое дело. Вы уже очень хорошо изучили недостатки, прекрасно отмечаете все свои ошибки, но, видно, ничего не можете сделать, чтобы их исправить… Семушкин! — зовет Серго своего помощника. — Сейчас же подготовьте приказ об освобождении товарища, надо войти в его положение.

На улице в Макеевке Серго останавливает пожилого рыжеусого человека.

— Здравствуй, Иван Гаврилович! Дочка поехала за границу?

— Поехала, вам спасибо!

Корреспондентский корпус отряжает своего представителя расспросить Ивана Гавриловича. Полный конфуз. Это же Коробов! Глава целой династии доменщиков. Первенец — Павел — начальник доменного цеха в Енакиево. Николай — ассистент академика Павлова. Младший — Илья — начальник печи в Макеевке, в том же цехе, где отец обер-мастером. Между ними отчаянный конфликт. Илья, во главе группы молодых инженеров, потребовал вести плавки на кислых шлаках. Кислые шлаки — легкоплавкие, жидкие, текут, как парное молоко… Съем металла намного увеличивается. Но смотреть надо в оба, как бы не пошел густой, "холодный" чугун. Тогда все расстроится, домна надолго закапризничает. После схватки на дискуссии в инженерном клубе Иван Гаврилович перестал здороваться с сыном, заявил, что с него хватит, он с завода уходит. Отставка взята обратно по просьбе Орджоникидзе. Знакомство у них близкое. Прошлым летом обер-мастер с супругой гостили у Серго на подмосковной даче.

Дочка Коробова пока ни при чем. С ней особый случай: трагикомедия. В самое неподходящее время — в медовый месяц — ее мужа-архитектора отправляли в заграничную командировку. Молодая горько расстроилась. Отец, беспощадный к сыновьям, совсем не мог выносить слез дочери. Втайне от всех домашних он поделился неожиданным горем е Орджоникидзе. На третий день ответная телеграмма:

"Письмо твое, Иван Гаврилович, получил. Спасибо за душевное доверие. Заграничный паспорт дочери выписан. Желаю молодоженам счастливого пути. Серго".

В вагоне Орджоникидзе угольщики. Молодой инженер не очень смело говорит:

— Следовало бы подумать о механизации погрузки угля на конвейер. Очень тяжелый и неблагодарный труд.

Голоса:

— Какой прыткий! Даже за границей нет еще механизмов, которые бы справлялись с погрузкой угля.

Серго вскакивает. Очень сердито:

— Ну и что же? Кто должен больше думать об облегчении труда рабочих: мы или капиталисты?!

Диктует приказ:

— "До конца года выпустить семьдесят экземпляров экспериментальных машин для механизации погрузки угля".

Серго вызвал из Ленинграда своего давнишнего знакомого Сергея Соболева. В 1923–1924 годах Сергей работал в Тифлисе секретарем Закавказского крайкома комсомола. Сейчас он директор большого известного завода.

В последние недели завод медленно, неаккуратно выполняет важный правительственный заказ.

— Сколько вам ("вам" в устах Серго плохой признак. Людям, к которым он хорошо относится, говорит по-дружески "ты") еще надо время?

Соболев называет свой срок.

— А как быстро может выполнить такой заказ Япония?

— В Японии сделают на месяц-полтора быстрее.

— Возвращайтесь на самолете в Ленинград. Созовите заводское собрание, передайте рабочим наш разговор. Они вам объяснят, что при своей пролетарской власти, на своих советских заводах трудиться надо намного производительнее, чем в любой капиталистической стране… Вдвоем с Кирычем воспитывали тебя, а ты что?

Соболев, не подымая глаз, бредет к двери. Серго вдогонку:

— Когда японцев обгоните, сразу сообщи в нашу газету "За индустриализацию".

Семушкин докладывает Серго, что, "придя в себя" после вчерашней большой взбучки, заданной ему наркомом, директор завода "Манометр" представил серьезные оправдательные документы. Вины его перед нефтяниками нет. Просто, растерявшись под напором наркома, запутался в своем "экспромтном" объяснении.

Серго заливается краской. Должно быть, вспомнил, что назвал не в меру робкого директора шляпой.

— Семушкин! Вне всякой очереди телеграмму. Запиши текст: "Приношу свое глубокое извинение. Народный комиссар тяжелой промышленности Орджоникидзе". Обязательно копию в горком партии.

Обычный просмотр копий приказов, изданных директорами заводов.

В совхозе отдела рабочего снабжения "Красного треугольника" уволили агронома за прогул.

— Не может быть, чтобы человек не хотел работать! — говорит Серго начальнику главка. — Узнайте, в чем дело.

Запрос в Ленинград. Ответ: агроном не выходил на работу. Уволили. Потом выяснилось — у него болела жена, не с кем было оставить. Ему предложили восстановиться, но он обиделся и отказался.

Распоряжение Серго: "Пригласите агронома ко мне. Не забудьте дать денег на дорогу, только поделикатнее…"

Ошалелый агроном, едва войдя в кабинет наркома, выпаливает:

— Простите, я никак не могу понять, откуда вам известно о моем существовании. Я ни к кому не обращался.

Новый танк на испытаниях. Сразу за городской чертой Серго подает фуражкой командиру тайка сигнал остановиться. Вылезает из своего "паккарда", забирается в танк. Механику-водителю успевают шепнуть, чтобы он не развивал максимальной скорости, следил за дорогой, избегал ухабов. "У наркома одна почка и больное сердце…"

Проходят несколько минут. Серго заподозрил неладное, учиняет допрос. Водитель признается, что танк может идти в три-четыре раза быстрее, но "не приказано".

— Слушай мой приказ: веди машину так, чтобы она могла показать себя с лучшей стороны.

На завод Серго возвращается в танке. Довольный, направляется в цех сборки, делится своими впечатлениями.

— Теперь могу подписать постановление правительственной комиссии: "Хороша машина!"

В Кисловодске у нарзанного источника к Серго и Зинаиде Гавриловне подходит худой, густо заросший, беспокойно озирающийся человек. Торопливо, сообщает:

— Все зависит от вас…

Серго протягивает ему руку.

— Пойдемте с нами, пообедаем вместе, поговорим.

Уже потом человек представляется — геолог Борис Орлов.

После окончания Нозочеркасского политехнического института он отправился в горы Кабардино-Балкарии искать молибден. В Ущелье ветров — Тыр-ныаузе (по-кабардински) — Борис встретил выпускницу того же института Веру Флерову. В студенческие годы они были едва знакомы. А в горах, связанные одной мечтой, деля пополам лишения и надежды, сразу сблизились, вспыхнула любовь. "Вернемся в город, справим свадьбу".

Пока что они карабкались все выше и выше. Вспугивая орлов, кирками врубались в гранит, на плечах втаскивали на вершины взрывчатку, потом, едва дождавшись, покуда отгремят, взрывы и рассеется едкий дым, перебирали кровоточащими руками сотни тонн скальной породы. Тяжелый обломок с густыми молибденовыми прожилками стал самой желанной наградой.

Под вечер Вера и Борис на крыльях любви и успеха неслись в долину. Ураганный порыв ветра — он всегда мечется между скалами, нехотя расступившимися под напором вспененных вод реки Баксан, — перевернул веревочный мостик. Борис успел схватиться за поручни. Веру с ее тяжелым рюкзаком, заполненным драгоценными образцами, швырнуло в поток. Она разбилась о камни. Насмерть! Накануне свадьбы…

Серго крепко прижимает давно не чесанную голову Бориса к груди.

— Чем бы я мог вам помочь?

— Пик Веры!… Молибден!.. Ее подарок России!.. Поверьте мне! — выкрикивает Орлов.

— Хорошо, Борис. Я попрошу Бетала Калмыкова. Ему я верю, как самому себе. Он все поставит на ноги. Если на Пике Веры есть молибден, мы построим там большой завод,[102] город. В центре на самом видном месте воздвигнем обелиск в честь вашей любимой.

Студента, секретаря комсомольской организации института внешней торговли, Георгия Гвахария вдруг вызвал Народный комиссар Рабоче-крестьянской инспекции Орджоникидзе.

— Так вот ты какой, воинственный земляк! — Серго усадил Георгия рядом с собой на диванчике. — Анастас Микоян посоветовал мне познакомиться с тобой. Он был у вас на собрании, слышал, как ты громил старых профессоров. Петушишься, бичико? Организуй из своих комсомольцев эскадрон "легкой кавалерии" при Рабкрине.

После окончания института назначение в Лондон — сотрудником торгпредства. И снова неожиданность. Перевод в Москву — инспектором в РКИ, Дальше — ВСНХ. Ошеломляющий вопрос Серго:

— Пять строительств сразу потянешь?

— Пять?!

— Ты что, постарел, плохо слышишь? Поедешь в Донбасс начальником "реконструкции" — понимай, строительство — пяти важнейших заводов.

В ту пору Георгием заинтересовался писатель Константин Паустовский, пожалуй лучше всех знающий толк в романтиках и героях. В очерке, датированном 1933 годом, Паустовский рассказывает:

"…во главе всех пяти сверхударных строек Донбасса стоял Гвахария — человек, столь же стремительный в работе и решениях, как стремительно, взрываясь внутренней энергией, звучала его фамилия… Работа идет быстро, но без трагических перенапряжений, весело, но без хвастовства, спокойно, но без железно сжатых губ и свинцового взгляда. Героизм не наряжается в пышные одежды или в нарочно скромные онучи. Героизм ходит в кепке, и лицо героя так же обыкновенно "чаще всего бывает красным от смущения, как и лицо любого смертного. Героизм бывает разный, но выше всего тот, который нельзя ни сфотографировать, ни пышно описать".

Когда для страны самым главным, просто жизненно необходимым стал металл, Гвахария попросился на макеевский завод. Хуже на Украине предприятия не знали.

В два часа ночи в доменный цех зашел чисто выбритый, тщательно одетый человек в роговых очках. Новый директор. У домен он оставался до рассвета. Так каждую ночь две недели подряд. Затем звонок в Москву.

— Товарищ нарком, я готов назвать кандидатуру нового начальника доменного цеха. Только его фамилия вам ничего не скажет. Недавний студент, самый молодой начальник смены, комсомолец Илья Злочевский.

— Да, кандидатура неожиданная… Ну что ж, назначай! — ответил Серго. — Теперь уж рассуждать нечего. Отдал комсомольцам в руки завод — хозяйничайте. К вам эстафета перейдет!..

"Комсомольский" завод — неожиданно ли? — становится лучшим заводом Советского Союза. Первым, к удивлению очень многих хозяйственников и экономистов, отказался от государственной дотации. По законам и обычаям тех лет без дотации заводы не работали. Шаг Гвахария казался невероятным. Даже главарь белых эмигрантов профессор Милюков написал: "В Москве теперь усиленно роют могилу металлургической промышленности. Отказ от дотаций приведет к полному краху. Туда им дорога!"

Серго не отказал себе в удовольствии — прочел на большом совещании работников промышленности авторитетное и любезное предсказание Милюкова слово в слово, все, что сумел сказать бывший русский экономист. От себя радостно добавил:

— А дело, начатое Гвахария, вышло! Вся южная металлургия и все заводы "Спецстали" в настоящее время уже работают без дотаций.

— Вот как мы развратили Каттеля! — восклицает Серго.

Ага! Добрались до челябинских записок.

Осень 1934 года. Большая поездка Орджоникидзе по Уралу. Пермь. От нее на север — Березники, Соликамск. Потом Чусовая, Нижний Тагил, Калата, Свердловск, Карабаш, Челябинск, Златоуст и особенно дорогая сердцу Серго Магнитка.

Уже несколько часов Орджоникидзе осматривает подготовленный к пуску станкостроительный. Начал с огромного цеха сборки, того, что когда-то вызвал столько споров и непримиримых столкновений. По проекту механосборочный должны были возвести из монолитного железобетона. Нежданно-негаданно воспротивился главный инженер — ныне начальник строительства Каттель. Он предложил применить какие-то необычные сборные конструкции. Доказывал, что новшество ускорит сроки, заметно снизит затраты.

Авторы проекта пригрозили, что они снимают с себя всякую ответственность. Технический совет наркомата также предупредил: отказ от монолитов слишком рискован, весьма вероятны большие неприятности.

Орджоникидзе выслушал проектировщиков, работников наркомата, Каттеля, объявил:

— Хорошо, что Каттель берется. Надо пробовать! — Тут же добавил: — Если попытка не удастся, а в новом деле всякое может случиться, на твою, Каттель, худую шею всех собак будут вешать. Так пусть лучше вешают на меня — у меня шея покрепче.

Серго вырвал листок из служебного блокнота, написал:

"Тов. Каттелю. Предлагаю Вам в порядке производственного риска — для опыта — строить механосборочный цех из сборных конструкций. Ответственность за это принимаю на себя. Орджоникидзе". — Сейчас Серго с удовольствием убедился — опыт вполне удался. При выходе из завода замечает еще один корпус, чуть меньший по размерам.

— А это что?

Начальник строительства Каттель пренебрежительно машет рукой.

— Ничего интересного. Маленький вспомогательный цех.

— Какой же это вспомогательный цех? Большущее здание. Что там?

— Кузница.

Войдя, нарком укоризненно качает головой. Он видит огромные молоты, гидравлические прессы мощностью в 750 тонн и другое оборудование, делавшее честь любому передовому заводу.

— Вот, — восклицает Серго, — вот как мы развратили Каттеля! Хороший он человек, а забыл, что несколько лет назад этот "маленький подсобный цех", как он назвал, представлял бы большой завод. Да еще в "Челябе" на Каторжном тракте!

После маленькой паузы добавляет:

— Вообще-то мы народ не очень бедный. За шесть миллионов перевалила наша армия работников тяжелой промышленности.

Серго прислушивается к выступлению одного инженера-краснобая.

— Мы растерялись от того, что из магнитогорских домен чугун рекой идет.

Немедленный ответ Орджоникидзе:

— У нас есть всякие заводы. Кто не может с рекой управляться, того пошлем на Уфалейский завод, где чугун ручейком течет.

Из разговоров под стук вагонных колес.

Серго:

— Недавно я читал "Условные рефлексы" академика Павлова. Набрел на замечательную фразу: "Какое главное условие достижения цели? Существование препятствий". Другой раз пригласишь к себе хозяйственника и говоришь: "Вот придется взять такую-то программу. Мнется, не хочет принимать. Почему?"

"Не выйдет".

"Почему не выйдет? Ведь у тебя вон какие резервы?!"

"Нет, — твердит, — не выйдет!"

И с этим "не выйдет" он уходит, с этим "не выйдет" живет, и с этим "не выйдет" спит. Ну, конечно, у такого ничего не выйдет. А если приказать ему прочитать "Условные рефлексы"? Поможет?!

На исходе ветреной и дождливой сентябрьской ночи уставший нарком добирается до центральной электростанции Магнитогорского завода. Навстречу выходит тоненькая девушка с большими сияющими глазами.

— Сменный инженер Джапаридзе, — представляется она. Голос выдает волнение.

Серго, кажется, даже не дослушал. Он попросту заключает сменного инженера в объятия, крепко целует в обе щеки. Потом немного отталкивает, улыбается.

— Ну что ж, показывай свое хозяйство, сменный инженер Джапаридзе Елена Алексеевна. Извини, ты, наверное, Прокофьевна. Это мы в подполье звали твоего отца "Алеша"…

Все годы Серго заботился о семье своего друга Алеши, расстрелянного эсерами и англичанами в числе 26 бакинских комиссаров. Мать Елены — Варо тогда также была арестована, томилась в тюрьме. Две маленькие девочки остались на попечении Тифлисской подпольной большевистской организации. С большим трудом их переправили в Москву.

Один только раз Елена восстала против опеки друзей отца. После окончания энергетического института ее оставляли в аспирантуре, предлагали работу в наркомате.

— Нет, — твердо отвечала девушка, — я поеду работать на завод. И не на юге, в давно обжитых городах Приднепровья или Донбасса, там дорожки слишком протоптаны.

Обе стороны упрямо стояли на своем.

— Пусть едет, — распорядился Серго. — Она комсомолка, хочет быть достойной своего отца.

В сорокаградусные морозы с "магнитогорским ветерком" Елена, спрятав подальше свой инженерный диплом, исправно выполняла обязанности землекопа, бетонщика. Вместе с другими комсомольцами[103] строила плотину и здание электростанции, той, что она сейчас неторопливо показывала наркому.

Один только вопрос Серго ей показался неожиданным.

— На заводе много грузин?

— Я думаю, человек сорок-пятьдесят. Те, кто приехал прямо из Грузии, плохо привыкают к климату. Зимой совсем трудно, многие, боюсь, уедут.

— Нет, дочка, в Грузию вы вернетесь все вместе. Вам пускать первый грузинский металлургический завод. Я стараюсь, чтобы это настало скорее.

— Ну, какая у меня биография? — директор Магнитогорского комбината Абрам Завенягин разводит руками. — Репортер, литературный сотрудник, редактор — профессии, о которых у нас не пишут. Потом заурядный студент Горной академии и инженер в главке черной металлургии.

— А Магнитка?

— Пока это только кредит, открытый под ручательство Серго. Подтверждение Центральным Комитетом партии ставки Орджоникидзе на инженерную молодежь. На Бутенко, Гвахария, Павла Коробова, Лина, Злочевского. А назначение никому не известного начальника цеха тракторного завода Шейнмана директором Луганского паровозостроительного! Или Тевосяна руководителем всей промышленности качественных сталей! Мы вместе учились в академии. Прекрасный человечина! В шестнадцать лет член партии, в семнадцать — секретарь нелегального райкома в Баку… Дождетесь, сам напишу, — грозит Завенягин. — Пока Серго приказал написать о Магнитке. Где-то он увидел несколько старых томов, вышедших под редакцией академика Семенова-Тян-Шанского. Там, между прочим, говорилось… — Завенягин вынимает из портфеля листок. — Вот дословно переписал: "Когда месторождение железной руды совсем не имеет поблизости леса, как, например, богатейшая гора Магнитная, то постройка доменных печей в таких местах считается невозможной". Не потому ли наш завод называют "русским чудом"?.. Природу наших людей хорошо понял Ромен Роллан. Первый магнитогорский чугун он приветствовал строками:

Сейчас доменщики дали слово, что в ближайшие месяцы догонят американцев. Начнут работать по их нормам — тонна чугуна с каждого кубического метра полезного объема печи.[104] Серго, по-моему, давно ждет этого обязательства. В таких случаях он никогда не высказывает своего нетерпения. О нем часто говорят: "горячий, вспыльчивый". А как он умеет ждать! И сколько ему приходится терпеть!

Иосиф Шейнман:

"Нежная и настойчивая воля воспитателя была проявлена товарищем Серго при выборе путей и методов выращивания молодых кадров. Так заботливый отец направляет жизнь своего любимого сына, подчас, вопреки его желанию. Отец вполне уверен, что через некоторое время сын будет только благодарен ему.

Как-то на даче Серго спросил меня, какого я мнения о назначении молодых инженеров директорами. Я ответил сдержанно, ссылаясь на то, что у директора много неинженерских обязанностей (жилища, ОРС, распределение хлебных карточек и т. д.). Серго стал энергично возражать:

— У меня есть опыт. Завенягина назначил директором Магнитогорского завода — и дело пошло значительно лучше. Тевосян целый трест "Спецсталь" поднимает.

Мне стало ясно, что это не случайный вопрос, что тут принципиальная. линия на выдвижение молодежи. Серго жадно расспрашивал о людях Волжского тракторного завода, где я тогда работал, в частности о молодых инженерах Меламеде и Дюфуре. Оба они вскоре были поставлены во главе крупнейших заводов.

Прекрасно зная не только директоров, но и рядовых инженеров, многих мастеров и рабочих-новаторов, Орджоникидзе все время следит за каждым из них и так выковывает армию победителей.

Он добивается, чтобы и мы, директора, всесторонне изучали людей, чтобы мы знали не только, как они работают. Однажды Серго меня расспрашивал даже, как одеваются жены наших инженеров, и остался недоволен моими скудными наблюдениями на этот счет.

Молодежь пользуется особой симпатией Серго, но он чуток и внимателен также к старым специалистам. Он не устает разоблачать вредную кичливость и зазнайство, неоднократно напоминает о необходимости учиться молодежи у старых инженеров. В Сталинграде была целая плеяда "стариков", которыми Орджоникидзе лично все время занимался, помогая им встать на правильный путь: Макаровский, Скворцов, Свицин, Машевский и др. И в Ворошиловграде на паровозном есть такая группа старых инженеров, которая ощущает постоянное внимание наркома. Они платят ему большой любовью. Характерно, что сказал мне в минуту откровения старый специалист, один из крупнейших паровозостроителей, Тахтаулов:

— Какого огромного таланта и чувств этот человек! Не только я — жена моя потрясена его сердечным отношением".

Евгений Коваленко:

"С 1932 года я работаю на "Красном Октябре". Был сталеваром, сейчас мастер. Собрались большой группой — приехали в Москву.

В Наркомтяжпроме узнал о болезни Серго. Я сказал, что очень жалею, хотел повидаться. С 1919 года не пришлось встретиться. Помощник наркома посоветовал:

— Товарищ Орджоникидзе болен, но вы напишите ему записку, я у него сегодня буду и передам.

Письмецо я написал. Вечером отправился на вокзал. Только вошел, слышу, радио объявляет:

"Внимание, внимание! Отъезжающему мастеру Коваленко с завода "Красный Октябрь" по приказанию народного комиссара Орджоникидзе возвратиться обратно и завтра в десять часов утра явиться в наркомат".

Я направился к выходу с вокзала, там меня подстерег помощник Серго. Он отвез меня на приготовленную квартиру на автозаводе.

В шесть часов утра уже не спится.

В восемь часов позвонил товарищ Лихачев.[106]

— Евгений Тимофеевич, собирайтесь!

Вскоре мы были в приемной Серго, Там застали И.Ф. Тевосяна. Только поздоровались, открывается дверь рабочего кабинета наркома. В дверях Серго. Быстро подходит ко мне. Положил руку на плечо:

— Ну, здравствуй, Коваленко. У нас на Кавказе говорят: "Приход гостя к счастью".

Три часа беседовали. Не заметили, как оно пробежало, время!"

Иван Пащенко, мастер "золотые руки":

"Где я только не был в своей жизни! На американских заводах работал более 25 лет… А сам-то я украинец, в Америку попал, когда мы пропадали с голоду. Девятнадцать лет мне всего было.

В 1930 году я покинул Америку и приехал домой в СССР, прямо на СТЗ. Назначили меня в литейный цех начальником земледельческого отделения. В цехе царил хаос. Кругом грязь и беспорядок. Специалистов много, а цех работает плохо. Чтобы навести порядок в отделении, мы решили организовать у себя субботник. Пришли все, работаем.

Вдруг в отделение входит человек в военном костюме. Все бросили работу, бегут к нему навстречу. Я подумал: "Почему какой-то военный отвлекает нас от дела?" Подошел и говорю:

— Товарищ, видите, у нас дело, а вы отвлекаете нас от работы.

Когда я это сказал, рабочие на меня удивленно посмотрели и начали о чем-то между собой шептаться.

Человек в военном вежливо попросил всех разойтись и сам пошел в другое отделение. Тут мне сказали, что это председатель ВСНХ Орджоникидзе.

Я очень беспокоился, вот, думаю, достанется мне от него, что плохо встретил такого большого босса.

На следующий день Орджоникидзе опять пришел в литейный цех. Я волновался. Ну как подойти к нему? Но когда я увидел его ободряющую улыбку, у меня прошла робость. Я подошел к нему, говорю:

— Вы меня простите, что я вчера так плохо принял вас.

Орджоникидзе улыбнулся.

— Ничего, ничего. Это хорошо, что у вас дисциплина. — И добавил: — Если бы все хорошо работали, у нас бы давно двинулись дела".

Леван Макарьянц, в то время рабочий Волжского тракторного завода:

"Орджоникидзе пришел в столовую кузнечного цеха и обратился к первому сидящему рабочему:

— Как кормят?

Рабочий вынул из кармана деревянную полусломанную ложку, протянул председателю ВСНХ.

— Сам попробуй!

Орджоникидзе стал есть из его тарелки. Суп оказался действительно таким, как его охарактеризовал рабочий: вода с сеном. Орджоникидзе дальше спросил, почему кушают баланду сломанными ложками. Рабочий сердито ответил:

— Ложек не дают, приходится приносить свои, а их негде достать…

В летнем клубе, где должен был выступать Орджоникидзе, народу набилось до отказа. Двери в клуб сломали. Сотни людей все-таки не попали в помещение. Вечер был без оркестра, без всякого торжества, обычного, когда приезжают большие люди.

В своем выступлении Орджоникидзе не обещал ничего необыкновенного. Он не говорил, подобно работникам Тракторостроя, о фантастических городах и о том, что через шесть месяцев у нас будет коммунизм…

Орджоникидзе говорил о трудностях, он не хотел ничего от нас скрывать. Настроение после его речи поднялось. Ребята почувствовали, что нужно относиться к жизни трезво".

Николай Федоровский, профессор:

"Серго, как никто, умел ободрить несправедливо обиженного. Помню мой первый разговор с ним. Производилась ревизия строительства нашего института. Ревизоры… нашли, что у нас допущено много излишеств… Я не соглашался с ними и доказывал, что мы строим крупное научное учреждение и должны строить его надолго, не делать его похожим на сарай.

Ревизоры все-таки настояли, чтобы мне был вынесен выговор. Этот выговор был опубликован. В тот же день слышу телефонный звонок:

— Сейчас с вами будет говорить товарищ Орджоникидзе.

Несколько секунд спустя:

— Это товарищ Федоровский?

— Да.

— Извините, что так поздно беспокою (было за полночь). Я ознакомился с обстоятельствами вынесения вам выговора. Нахожу, что это сделано неправильно. Я должен извиниться за преждевременное его опубликование и прошу вас по этому поводу завтра зайти ко мне". -

Иван Губкин, академик:

"С двумя моими товарищами случилась по службе неприятность. Мне нужно было их поддержать. Я был сильно болен, но тем не менее поехал в главк. Там вдруг раздается звонок по телефону.

— Губкин, это вы?

— Да, я, товарищ Серго.

— Как вы смели больной выехать на службу?

Я сейчас приму меры, чтобы вас водворили домой.

— Товарищ Серго, прежде чем это сделать, разрешите мне на пять минут заехать к вам.

— Приезжайте и проходите без очереди.

Через полчаса судьба моих товарищей была устроена, и я с чистым сердцем вернулся домой",

Николай Куйбышев:

"В последние годы по роду своей деятельности мне приходится постоянно выступать в роли критика того или иного участка работы промышленности. Частые мои выступления на заседаниях правительства или письменные доклады вносили остроту в обсуждаемые вопросы и вызывали со стороны Серго крепкие возражения. Ко всякому вопросу Серго относится с исключительным вниманием, все принимает близко к сердцу.

Но что характерно для замечательной натуры Серго — это его объективность в отношении к людям. В спорах при обсуждении вопроса он всегда горяч… крепко наседает на оппонента. Не пройдет и минуты после горячего спора, а Серго уже улыбается, говорит с тобой как с близким товарищем, одобряет твою настойчивость в отстаивании своего мнения.

Это обворожительный человек. Всякий знает, Серго живет и горит работой",

Абрам Завенягин:

"Поздно ночью летом 1936 года Серго увез меня с собой из наркомата за город.

— Дела мои плохи. Долго не продержусь, — говорит он мне.

Я отвечаю, что этого быть не может, что он должен беречь себя.

— Иначе мне работать нельзя.

В последние дни своей жизни, предчувствуя неизбежный конец, Серго много размышлял над тем, как мы будем работать без него, как нас организовать таким образом, чтобы и без него не дрогнули наши ряды и наступление армии работников тяжелой промышленности протекало бы с прежним успехом, Он глубоко верил в зрелость и отвагу своей армии".