Орки: Отступая от края. Часть 1

Глава 5

Наше возвращение. Ходок.

Возвращение из похода оказалось намного короче. Вверх по течению Костянки, в двух часах пути от Ворот у моего рода оказалась зимняя стоянка у источников с горячей водой. И все мне знакомые оказались там. И не только они. Из объяснения Хромого я понял, что эта стоянка и является основной на зимнее время. Перед выходом к Языку (ледяному спуску из ущелья Костяное) на ней были оставлены под присмотром нескольких еще не оправившихся взрослых и подростков, часть щенков. Теперь я увидел всех. У меня прибавилось пять самцов и восемь самок разного возраста и состояния здоровья и больше трех десятков щенков.

После таких новостей отказ от выкупа с нижних мне уже не казался хорошей идеей.

Побуравив глазами переминающихся передо мной обоих старших, я уточнил.

— Это теперь точно все? — получив горячие подтверждение, что это "точно-точно все", кивнул головой.

Принесенные нами грузы сразу утащили, и я пошел в сопровождении Тзя осмотреть лагерь. Выбивающаяся в трех местах горячая вода образовала общий сообщающийся каскад небольших полукруглых водоемов. Расступившиеся, заросшие густым кустарником скалы, ступенями спускаясь к водоемам, образовывали полукруглый амфитеатр размером в несколько сотен шагов. Переливаясь из одной чаши в другую, вода текла к выходу из ущелья и по узкому, извилистому проходу среди скал вливалась в Костянку. Вода была практически кипящей у истока, облако пара постоянно стояло над скалой. Влажное тепло и легкий туман наполняли всю котловину. По берегам водоемов было нарыто множество нор и землянок, стояли навесы и шалаши. Пара крупных, естественных пещер были заняты под склад. Все постройки несли следы разрушения и пожаров, а также попыток их ремонта.

На мой молчаливый вопрос Тзя пожала плечами и произнесла.

— Набег, люди.

По всему лагерю деловито сновали орки, что-то перетаскивая, строя и поправляя. В двух местах дымились небольшие костры.

Доведя меня до небольшой сухой пещеры, Тзя рукой указала на сложенные и укрытые травяной накидкой мои вещи. Пол застелен тростниковой циновкой, в углу стоит плетеный туесок с водой, перед входом выложенный из камней очаг для костра. Осмотрев все, я повернулся к старшей и спросил.

— Травы, лекарства, прутья, рыбьи пузыри?

— Все готово, принести?

— Да, еще дрова, вода. Нам всем есть, чем заняться, мы пришли с добычей, зови Хромого и приходи сама, расскажу, как будем жить.

Кивнув, она торопливо ушла в сторону склада.

Зайдя внутрь, скинул с себя одежду и оружие, снял тетиву с лука. Все сложил в короб и, собрав в охапку одежду, вышел наружу. Прошлепал босиком к ближайшей дымящейся паром яме, потрогал ногой горячую воду и, бросив рядом с ней тряпки, залез. Горячая вода обожгла кожу, тепло обволакивало и успокаивало. Сидя по грудь в горячей парующей воде, перебирал в голове события последней недели. Мысли поползли лениво и неохотно.

Через полчаса из тумана вынырнули, Хромой с бурдюком под мышкой, Ая с Тзя, тащившими плетенки с едой. Подойдя, уставились на меня с немым вопросом. Махнув им, похлопал по камню рядом с собой. Довольно осклабившись, Хромой осторожно уложил свой мешок и стал раздеваться. Ая и Тзя, поставив плетенки рядом со мной, выставили чашки из лыка. Тзя тоже быстро разделась и, кинув свою одежду в общую кучу, толкнула ее ногой к дочери.

— Стирать. Иди.

Ая засопела, но под пристальным взглядом матери молча собрала одежду и нырнула в туман. Проводив ее взглядом, Тзя хмыкнула и тоже залезла в воду. Хромой толкнул меня в плечо, протягивая чашку.

— Брага, ягоды с грибами, хорошая. Тзя делала.

Вторую сунул ей. Я понюхал напиток, опасно не пахло. Тзя молча протянула руку и, забрав у меня чашку, отпила. Хромой также молча долил ее снова. Приподняв ее, я молча выпил холодный и терпкий напиток, также молча они повторили за мной. Горьковатый привкус и запах ягод, умеет, однако.

Выпив, потянулся к плетенке и, покопавшись в ней, выудил кусок вяленого мяса.

— Рассказывай, — сунув его в рот, принялся жевать. Тзя, поставив на камень чашку и на мгновение задумавшись, начала доклад.

— Полная рука и еще двое самцов. Трое еще месяц не добытчики. Три полных руки и еще одна без двух самок. Одна рука беременных и еще трое раненых. Четыре полные руки и еще рука щенков. Все эти будут жить, если кормить. С тем, что вы принесли, хватит на всех до весны на половинной доле. Все, что ты сказал, сделали. На всех живых жилье починили. Одежды и циновок много. Мясо для щенков еще на два дня.

Отвернувшись в сторону, она замолчала. Протянув руку, я повернул ее лицо к себе и, глядя в глаза, сказал.

— Ты молодец, Тзя. Я доволен. Он тебе уже все рассказал? — я кивнул на жующего Хромого.

— Нет? Мы продали сорок нош ивы Нижним. Через четыре дня они принесут оплату. Он торговался, говорит должно хватить до весны. И мы принесли еду. Так что сделай сегодня всем полуторную долю.

Сидя в воде, она молча рассматривала нас, переводя взгляд. Хмыкнув, Хромой сунул ей чашку и кусок рыбы.

— Выпей, Тзя. Все так. Я тебе сейчас все расскажу.

Дальше был достаточно красочный пересказ нашего короткого выхода, с показом на натуре голым Хромым, скакавшим вокруг нашей ямы. За это время я плотно поел и еще немного выпил. Тзя так и сидела, остолбенев в воде, не притронувшись ни к чашке, ни к рыбе. Наскакавшись и наоравшись, Хромой влез в воду и, прямо из мешка отхлебнув, довольно фыркнул.

Я протянул ему свою, куда он деловито набулькал. Переглянувшись с ним, я дотянулся до Тзя ногой и толкнул, указав на чашку. Очнувшись, она двумя глотками влила в себя брагу и, выскочив из воды, громко засвистела. Прилетевшей Ае она в три движения отдала распоряжение и отправила ее назад. Радостно фыркнувшая Ая молнией метнулась в туман, и через короткое время он рявкнул десятками радостных глоток.

Забравшись обратно в воду, Тзя молча отобрала у Хромого мешок и, налив мне, низко поклонилась.

Кивнув в ответ, покопался в лежащей за мной накидке, достал сумку Бухты и кинул ее Тзя.

— Подарок. Старшей.

Достав вторую, оставшуюся от Гнора, сунул Хромому.

— Тебе, хорошо сторговался.

После чего мои собеседники выпали из жизни минут на десять. Потискав и перепробовав на зуб все, что они там нашли, они наконец немного успокоились. После чего вернув на лица серьезность, уставились на меня.

— Как дальше жить будем, Хозяин?

Откинувшись на край, я грыз соломинку, разглядывая их.

— Не знаю пока. Все зависит от того, что вы мне расскажете. Я здесь чужой. И хочу знать, что и кто меня окружает. Так что вспоминайте, все что знаете, и выкладывайте. А я решу, что мне интересно.

Ты молод, ты великий воин, твои учителя великие воины. Мы отдали себя в твои руки. Мы обещали свою жизнь и кровь тебе. Все, что я знаю, я расскажу. И Тзя тоже, пусть поправит меня, если я что-то забуду. Что было давно, мы знаем смутно и мало. Мы обычные Дикие. Легенды говорят, что мы пришли издалека, нас победили люди и еще более сильные и жестокие народы. Мы бежали и спасались, и мы пришли к Дымным Горам. Дальше дороги нет, и только ты пришел из Гор. Здесь на болотах Ур-Хатаана мы приняли последний бой и проиграли. Враг был силен. Жалкие остатки нашего народа забились в пещеры и были взяты в рабство. Пещеры уже были обжиты, орками. Но они другие. Совсем другие. Сотни лет мы у них в рабстве. Мы не любим свет, но терпим его. Они его ненавидят. Никогда они не выходят из своих пещер. Они пришли раньше, это их горы. Многие из нашего народа живут, работают и умирают в их рабстве, работая на их фермах и полях. Я не ошибся. Так и есть, поля и фермы. Выращивают грибы, рыбу и, самое главное, червя. Великого червя. Они смогли его приручить, и он их кормит. Вся их сила и могущество зависит от него. Подземная река приносит пищу для него, тысячи рабов кормят и ухаживают за ним. Червь неохотно отдает свою силу. Ты видел рацион? Это и есть главный товар подземелья. Наши земли бедны, без них в плохие годы вымирали ущельями, шли в набеги на людей и погибали поголовно. Годами потом наши предгорья не видели ни одного орка. Потом приходили новые, и все повторялось. Мы — Дикие. Мы потомки рабов Великого Червя. Мы живем здесь впроголодь, нас выбивает голод и рейды людских егерей. Егеря? Это воины людей. Они всю жизнь охотятся на нас. Это их цель и работа. В наших предгорьях они также хорошо воюют, как в своих лесах, как и в болотах Ур-Хатаана. Могучие луки, железное оружие. Сильные и быстрые. Мало кто может похвастаться, что остался жив после встречи с ними, я — выжил. Но и это не все. Живущие за болотами люди часто приходят к нам. Убивать и охотиться. Старые счеты зовут их сюда.

Вернуться в подземелья? Я лучше умру здесь, убегая, сражаясь или от голода. Там меня ждет рабский намордник и смерть на работе. И из моей кожи сделают фонарь для светляка. Я не буду знать своей самки и своих щенков, и жизнь буду считать от еды до еды.

Много ли нас? Никто не знает. Предгорья то гудят от множества нас, Диких, то годами молчат, и можно пройти не одно ущелье, не встретив никого живого. После зачисток остаются только кости. И тогда подземные, отпускают часть своих рабов. Или гонцы приносят вести, где есть свободные земли. Любой орк может уйти, когда он захочет из рода, искать лучшей жизни. Только где она? Род кормит, защищает тебя, твою самку, твоих щенков. Просто когда нас становится слишком много, то часть молодых уходит на поиск своего ущелья. Старики? У нас нет стариков.

Наши соседи? Нижние — это один из наших родов, я тоже раньше был Нижним. Молодыми мы ушли выше и стали жить сами. И Болотные тоже нам родня. Мы живем, торгуя с Подземными городами — Бооргузами. Скоро придет с носильщикам старый Хрууз. Он действительно старый. Говорят, он живет уже больше пяти полных рук. Тебе будет интересно послушать его. Ниже по течению они тоже выращивают иву, но она похуже нашей. И еще у них дубы, желуди и мука. Много тростника. Старый Хрууз не усидит, узнав о тебе. Он всегда был любопытным, как щенок.

Болотные? Не знаю, уцелел ли кто из них. Тихие они, их никогда не слышно и не видно. Только егеря их ловят, легко. И не только егеря. За болотом хутора. Люди сами любят охоту на болоте. Так что Болотным негде особо промышлять. Они собирают и сушат водоросли, болотные травы и растения. Их всегда берут купцы и хорошо платят. Еще яйца. Черные яйца. Очень хорошо платят. Только их и найти трудно и сделать нелегко. Еще они растят рыбу.

Другие ущелья? Живут там. Тоже орки. Если по левую сторону в следующих трех от нас живут только молодые рода, если их не вымели в этом году рейдом.

По правую руку живет крепкий род Ухтанг. Говорят про себя, что потомки уруков. Врут, конечно. Но они крепко держаться за свою землю. У них в полу дне пути от болот ворота как у нас, вот и смогли удержаться они там. Не пускают вглубь. Гибнут каждый год, но не пускают.

Дальше еще два ущелья, выморочные. Прямые и короткие. Их каждый год вычищают. Дальше еще три ущелья, тоже Дикие рода, как и мы.

Дальше, Бооргуз Тайн. Да, подземный город. Он дикий и Холодный Бооргуз. В нем нет Великого Червя. Но крепкий. Живут и так. Хуже, голодно, но живут. Они у нас и покупают все. Едоков у них много. Сколько? Не знаю. Хрууза спроси. Он там был пару раз. Большой? Очень. В глубь Дымных Гор на два дня пути. И еще три ущелья, его отнорки. Но их река из горы мертвая. Нет Червя.

Как живут без червя? Покупают рационы у Бооргуза Червя. Нет, они далеко. Все продают и покупают на Перекрестке. Перекресток — это тоже Бооргуз. Ничей. Он сам по себе. Там можно продать и купить все.

Я там не был, и даже не видел никого, кто там был. Так что и врать не стану. Вставай, Хозяин. Нас ждут. Ая пришла, все готово.

Обернувшись, я увидел Аю с охапкой сухой травы. Выбравшиеся Старшие стали собираться, а я вылез и встряхнулся от воды. У меня за спиной замерли и похоже перестали дышать. Обернувшись, я криво оскалился. Как я выгляжу без одежды, я знаю. Опустив глаза, они засуетились, собираясь. Взяв из рук остолбеневшей Аи траву, я обтерся и ушел в свою нору.

Порылся в коробе и натянул шерстяные короткие штаны, надел чистую рубаху до середины бедра, застегнул широкий пояс, клинок и боевой нож в ножнах. Короткий хозяйственный нож за пояс. Орочьи, плетенные из лыка сандалии.

У входа пофыркивал Хромой, посох ждет. Выйдя, кинул его ему. Поймав, выпятив грудь, важно похромал впереди меня. У костров нас ждали все орки моего рода. Увидев, вскочили, склонившись в поклоне, дождались, когда я усядусь на постеленные для меня циновки.

Взяв протянутую мне Тзя чашку, в полной тишине медленно ее выпил и кивнул головой. Хромой, стукнув посохом в землю, рявкнул имя рода как боевой клич. Выпрямившиеся орки повторили его три раза и замерли. Обведя их взглядом, я снова кивнул. Довольно заворчав, они сели и принялись есть. Сидя передо мной полукругом в несколько рядов, они очень тихо и сосредоточенно ели. Горевшие по сторонам полукруга два костра освещали мерцающим светом эту картину. По рядам пошли полные клубней плетенки, меняющиеся самки подносили и наливали из мешков какие-то напитки. Поблагодарив кивком подающую, орки поднимали чашку перед собой, глядя на меня, и выпивали, отдавая следующему.

Сидевшие с двух сторон от меня Тзя и Хромой принимали от подающих плетенки с другой едой и предлагали ее мне. Отщипнув кусочек, я жестом отправлял ее остальным. Передав ее, они тоже молча замирали. Этот молчаливый пир продолжался полчаса.

Закончив с едой, орки замерли, ожидая чего-то. Хромой встал и стал рассказывать. Из задних рядов вперед поползли и полезли щенки. Орки все плотнее сбивались, прижимаясь к друг другу.

Блестя глазами в сполохах огня, они слушали его. Хромой, завладев их вниманием, перешел в грубый напев. Из толпы ему фоном вторили голоса самок. Ритмичные хлопки ладоней, высокие голоса самок, мерцающий красный огонь костров, клубящиеся полосы пара и тумана.

Перед нами крутился Хромой, в движении повторяя сказанное им в песне. Я начал узнавать, вот мы идем мимо Ворот, укрываясь от брызг руками. Я стреляю в зайца, даже не глядя в его сторону.

Из толпы раздаются три громких выкрика, это мои спутники подтверждают, что так и было. Довольное уханье вторит от всех зрителей. Откинувшись назад, я наблюдаю за своими орками.

В голове лениво крутятся мысли. Хрууза надо будет хорошо принять. Знает он, видимо, много, а это нам очень нужно. Нам? Быстро же я к ним прирос. И Бооргуз, вытрясти из него все, что он знает о нем. Завтра всех выгнать на осмотр, понять, что из них можно сделать, умения какие. Товар мне попался неплохой, выжили самые крепкие. Да и в глаза каждому посмотреть. Это сейчас они напуганы и готовы идти за тем, кто сильнее. Да и голодные, вон как разочарованно взвыли, когда Хромой выдал им, что в походе каждый день ели мясо. Это передерутся еще, когда снова соберусь. Хотя и понять их можно.

Хотя правила, они знают, обычаи не растеряли. А по-другому и не выжили бы. Тысячи лет так живем, хотя какая это жизнь. Старая, глубоко сидящая древняя неприязнь и злость волной начала накатывать из глубины. Мы для них звери, просто злобные, говорящие звери. Приходили и придут еще, убивать. Всех.

Ничего, встретим, встретим и так встретим! Теперь уже злоба, леденящая злоба и ненависть затопила меня. Чувствуя, что на меня накатывает приступ, потянулся к посоху. Убить!!! Надо убить!!!

Все чувства обострились, время замедлилось. Изображение на мгновение поплыло и вернулось мерцающей картиной живых, пока еще живых целей. Мерцающие жизнью силуэты, с подсвеченными важными для жизни органами, тянули меня. Звали пронзить их, рвать и рубить, залить все кровью. Почувствовать, как она плещет мне в лицо, ее вкус. Убивать!!!

Почувствовал движение сбоку, Тзя, округлив глаза, медленно отползала от меня. Ее взгляд потянул меня, в голове уже мелькнула картинка отлетающей в сторону головы и фонтан крови из перерубленной шеи. С трудом отведя глаза от нее, покосился по сторонам. Толпа орков, тесно сбившись, в полной тишине не спускали с меня глаз, я увидел их глазами, как я сейчас выгляжу. Темная, клубящаяся тень с двумя горящими глазами, все время меняющая форму, вырастающая в силуэт приникшего к земле огромного зверя перед прыжком. Я моргнул, и наваждение пропало, остановилось, мерцание начало тускнеть и ускоряться, меня рывком вернуло в нормальное время. Волна отката прошла дрожью по телу. Опустив голову, тяжело дыша, я увидел как темная дымка, рассеиваясь, сползала с моих рук. Под моими руками открылась разорванная циновка и глубокие следы когтей, пробороздившие землю и камни под ней.

— Варга.

Я поднимаю голову и встречаюсь с глазами Хромого. Стоя, как и все остальные орки на коленях, он протягивает ко мне руку и с трудом проталкивает слова через свое горло.

— Тач-Варга! Ты пришел к нам.

Кивнув ему головой, с трудом поднимаюсь на ноги хотя гораздо удобнее мне сейчас идти на четырех. Но не сегодня, не сегодня. Шатаясь, повернувшись ко всем спиной, иду к своей норе.

У меня за спиной дрожащим голосом молодой самки запевают песню, я сквозь муть в голове не могу уловить смысл слов, но сама песня помогает мне выпрямиться и увереннее идти. К первому голосу подключаются новые, хор голосов, дрожащих от волнения выводят этот мотив, повторяя и повторяя слова. Все более уверенно я ухожу от них.

Забравшись в свою нору, я присел у стены. Меня слегка потряхивало, мышцы волнами сокращались, зубы стучали. Стены пещеры немного плыли, зрение все пыталось перекинуться в боевой режим. Отстегнув клинок с пояса, положил его на колени, наполовину вынув из ножен. Холод металла привычно успокаивал подрагивающие пальцы, вытягивая в себя злобу и ярость. Стараясь медленно дышать, все пытался остановить мелькающие в голове картины схваток и убийств.

— Это как я себя отпустил-то. Положил бы сейчас половину, а вторую бы потом и не собрал. Завтра же варить зелье, а то будет у них в эпосе ущелье с демоном.

Покачиваясь, тихонько запел наговор снятия боли и злобы. Меня медленно отпускало. К моей норе шла Тзя, я ее услышал шагов за двадцать. Шум поющих орков здорово глушил общий фон котловины. Подойдя к пологу, она замялась и, вздохнув, нырнула в нору. Я поднял на нее глаза. Опустив голову, она переминалась, держа в руках большую флягу из высушенной тыквы.

— Да?

— Тебе нужно много пить. Я слышала, что вам после такого нужно много пить.

— Это так.

Облегченно выдохнув, она села на пол рядом со мной и, открыв флягу, зачерпнула принесенной чашкой брагу. Выпив три чашки, благодарно кивнув, откинулся на прохладный камень. Тзя закутала меня в накидки и притихла, сидя рядом. Потом она зашуршала, я открыл глаза. Она снимала с себя одежду.

— Мне говорили, что вам после превращения нужна самка. Я хочу помочь.

— Тзя, щенки будут плохие. Я сам подросток, — я откинул край накидки, — лучше погрей.

Нырнув под накидку, она прижалась к моему боку, обхватив мою ногу. Помолчав, она посмотрела мне в глаза и заговорила негромким речетативом, обволакивая им меня и успокаивая.

— Я не старая. Я крепкая. Тощим подростком я мечтала, нет, не о паре, только о щенках. От такого, как ты. Вырастить их и больше не бояться. Ни мне, ни роду. Только скажи, и любая с гордостью будет носить твоих щенков.

Я, Тзя. Вся моя жизнь — это чувство голода. Голод бывает разным: от просто сосущего ощущения в животе и через множество других до осознания того, что ты уже не можешь сделать ни шагу и можешь только ждать прихода смерти.

Вот такое ожидание смерти и было моим первым воспоминанием в моей жизни.

Я маленькая и слабая, высокие своды мокрой и темной пещеры, тусклый свет одинокого шара светляков, запах мокрой шерсти множества щенков, их вялое шевеление и редкое попискивание. Меня окружают тесно прижавшиеся тела, их тепло. И все.

Все остальное было не интересно и тускло. Я ждала свою мать…

Это позже я могла вспомнить, что на полу пещеры были набросаны старые циновки, и именно на них мы и сидели, тесно-тесно прижавшись. Мы, щенки-сосунки, много щенков.

Мать я не помню совсем. Вообще. Ничего. Ни ее лица, ни ее тепла, ни ее запаха.

Это много позже я узнала, что они, матери, были у нас у всех. И как могли старались нам помочь. Могли они совсем немного, два раза за смену нас покормить. При том рационе рабочего гоблина Бооргуза, это само по себе подвиг. Кормящие самки получали чуть больше, от слова чуть. Молодые самки, еще сами не ставшие взрослыми и не имеющие сил, обычно не могли выкормить свой первый выводок. Моя мать, видимо, была старше, и мне хватило молока, и я выжила. Наверное, у меня был брат или сестра, самки обычно приносят двух щенков, но выжили ли они, я не знаю.

Сосунок орка, после того как его оближет или вымоет мать — маленькое, ушастое существо, с уже открывшимися глазами, покрытое почти целиком темной, изредка светлой густой шерсткой, она потом сходит по мере взросления.

Тихо и почти неподвижно сидящее рядом с другими сосунками, сытое — дремлет, голодное — молча и тоскливо ждет. Мать находит своего сосунка по запаху и голосу. Уловив запах матери, щенок начинает тихо и прерывисто попискивать. Я помню голоса всех своих щенков, я всех их помню!

Все остальное время щенок орка молча сидит на задних лапках, засунув себе в рот пальцы рук. И хорошо, что до года у сосунков нет зубов. У каждой самки есть маленькая фигурка сосунка, вырезанная из кости, камня или дерева. Темнейший, я всегда старалась быть хорошей матерью, не моя вина, что они пришли к тебе не могучими воинами, позаботься о моих щенках. Я приму твое наказание с радостью, если смогу стать с ними рядом и услышать их голоса. И моя мать услышит мой голос.

В случае опасности сосунок попытается спрятаться или уползти, но если у него на это будут силы.

Самка орка, родив свою пару, несет ее в Щенячью Яму. Обычно это укрытое место, где они и ждут своих матерей.

За Ямой Сосунков присматривают две-три старые или покалеченные самки. Они и следят за щенками, проверяя их и вытаскивая из кучи уже умерших. Мрут они часто, в голодные годы Ямы вымирают целиком, вместе со няньками. Их плата за работу — кусок рациона или другой еды размером со средний коготь. Каждая самка один раз в день приносит ее нянькам. Нет щенков — нет еды. В течение первых лет щенок теряет свою шерсть, ее старательно собирают няньки. Клубок ниток из нее стоит миски похлебки. Шерсть умерших — законная добыча няньки, но если мать поймет, что ее щенок умер от небрежения няньки, умирать она будет тяжело и мучительно.

Найдя у входа в Яму, в кучке голых тел своего щенка, самка понимает, что ей сюда ходить больше незачем.

Поняв очевидное, мы царапаем себе лицо и уходим. И до того как эти раны заживут, все самцы обходят самку стороной. Потерявшая щенков самка полна злобы и ненависти. Даже крупные самцы с ними не связываются, так как ее злоба заразительна, ей помогут все самки, что окажутся рядом, и тогда достанется всем. Я видела такое не раз, и сама в этом участвовала. Без убитых не обходится, а раненых и покалеченных бывает очень много.

Все это я узнала много, много позже. А так, я помню тишину, время от времени прерываемую писком щенков, почуявших свою мать, их шаги, они уносили на кормление и приносили обратно своих щенков. Наверное, и меня тоже кормила моя, раз я жива. Моей головы касалась рука няньки, и я открывала рот, получая воду. Помню как иногда, сидевший рядом щенок замирал и начинал остывать, и как мы все отодвигались от него, сберегая свое тепло.

Это я, с трудом, но вспоминаю. Мать — нет. А жаль.

Самка кормит щенка своим молоком год, затем его кормит Бооргуз или род. Если есть чем кормить.

После года материнской заботы у щенка три трудных и опасных года, как впрочем и вся жизнь орка.

В эти три года он не приносит пользы и только ест. Это ложится тяжелым бременем на общину. За ними следят Смотрители, их больше, чем нянек, они обычно уже старые самки, но еще крепкие, они еще могут работать. Но и их приходится кормить общине.

И в трудные годы именно этих щенков первыми перестают кормить. Мне повезло, три года Бооргуз мог нас кормить. Кому-то везло меньше, и это я помню тоже.

А у меня, как и у всех щенков в этом возрасте, начали расти зубы. Все время, днем и ночью, они жутко зудели. И мы грызли и грызли, в первую очередь, свои руки. Смотрители спали по очереди, за отгрызшего себе пальцы щенка их наказывали, а за большее могли отправить на мясо.

За одним исключением, трех щенков, ночью загрызших одного слабого и почти съевших его, убили у нас на глазах. Смотрители, по запаху нашедшие еще трех, укравших и съевших куски, убили тоже. Мертвых оставили на день в Яме.

Пара самых глупых, сунувшиеся к ним, легли рядом. Остальные поняли, что нельзя делать.

С нами постоянно, днем и ночью была пара Смотрителей. Сунувшему руку в рот щенку сразу прилетала гибкая палка из ивы, по голове. Свист от палок, звуки ударов и писк щенков стояли непрерывно, до момента кормежки.

Тогда мы замолкали и ждали.

Раз в день, в Яму заносили загородку и сгоняли нас в один угол. Садившаяся к нам Старшая из Смотрителей быстро и сноровисто вливал каждому пойманному за шею щенку по черпаку похлебки, что в мешках держали рядом с ней другие Смотрители. Проглотившего еду щенка перекидывали через ограду и кормили следующего.

Летевший кувырком щенок должен был научиться падать. Повредившего руку или ногу, забирали от нас навсегда.

Дернув ухом, я приложил ладонь к ее губам.

— Я слышу тебя, Тзя. Мы поговорим об этом в другой раз. Сюда идет твоя дочь, и я не хочу повторяться.

Под полог нырнула Ая, увидев нас замерла. Две самки скрежетнули взглядами и заворчали.

Ая выронила принесенный сверток и потянулась за спину к топору, подаренному ей Нижними, Тзя тоже напряглась и потянулась к своему ножу. Я клацнул зубами, они замерли. Откинув край накидки с другой стороны, хлопнул ладонью.

— Ая, сюда. Греть, как и Тзя. Просто греть. Спать.

Покосившись на мать, Ая неуверенно стала раздеваться. Сделавшая невозмутимое лицо Тзя деловито и по-хозяйски прижалась ко мне. Через минуту меня тискали с двух сторон тихо ворчащие самки, старательно избегающие, касаться друг друга. Хлопнув руками по косичкам обеим, я прошипел.

— Спать.