Орлята

Е. Поляков МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ[12]

Фронт фашистских войск под Ленинградом в первую осень войны не был сплошным. В нем оставались «щели». Зато дороги, ведшие к переднему краю, были покрыты сетью комендатур, полицейских постов, эсэсовских застав и патрулей.

В те времена между большинством недавно организовавшихся мелких партизанских отрядов и партизанским штабом в Ленинграде не было ни авиа, ни надежной радиосвязи.

Взрослый вряд ли проскользнет через сотни рогаток, расставленных фашистами на пути в окруженный Ленинград. Подростку гораздо легче. Сотни ребят — голодных, бесприютных, лишившихся родительского крова, часто и родителей — бродили по фронтовым и тыловым дорогам в поисках тепла и куска хлеба. Они в то время еще не вызывали у эсэсовцев и полицаев особых подозрений. Поэтому после долгих размышлений штаб отряда решил послать в Ленинград с донесением о тайне лаврухинского леса Колю.

Мальчик вызубрил дорогу наизусть. Обойдя стороной Каменск и соседний с ним районный центр Тосно, он должен был, миновав деревни Дедино, Ломша, Кулебяки, пересечь болото Ястребиный мох, чтобы где-то — у Красного Бора или Колпина — выйти к передовым частям советских войск. Никто в отряде не знал точно, где в те дни проходила передняя линия обороны Ленинграда и где целесообразнее перейти фронт. Приходилось полагаться на разум, мужество, сообразительность самого разведчика.

— План планом, — говорил Коле отец в ночь перед уходом, — но жизнь не впихнешь ни в какой план. А жизнь любит шутки шутковать, загадывать загадки. Многое тебе в пути встретится. Самому придется думать, решать каждый раз, как лучше.

Один ты у нас с матерью. Нелегко мне тебя отпустить. И командир говорил: «Не можем мы, Петрович, и не хотим тебя неволить, сам решай. Одно слово скажешь, пошлем в Ленинград другого...» Как, по-твоему, мне было в этом случае поступить, чтобы правильно, по партийной совести?

Стал я взвешивать. Пошлют, скажем, не тебя, а другого — Васю или Ксюшу, — так ведь и у них отцы, матери. И не в том еще вопрос; а кто из вас более подходящий, лучше послужит делу, кто надежней, взрослей сердцем.

Зачем идешь в Ленинград, знаешь, — продолжал, передохнув, Леонид Петрович. — Большое дело тебе доверено. Одни мы не можем уничтожить лаврухинские склады. Сам видел, какая там собрана сила. А склады обязательно надо уничтожить, потому что эти бомбы и снаряды враг будет бросать на наши дома, на наших людей. Опять же отряд сейчас на распутье. Здесь нам оставаться на зиму нельзя. А куда идти, где и как нам лучше действовать? И в других отрядах, надо думать, такое же положение. Разбрелись по лесам. Действуем пока что растопыренными пальцами, а надо, чтобы все были собраны в крепкий кулак. Война-то не на день и не на месяц. Как ни кинь, а без совета и помощи областного штаба нам не обойтись.

Скрывать нечего — идешь на опасное дело. Такое и не всякому взрослому впору. Выполнишь — принесешь большую пользу... Понимаешь ты мои слова, уяснил, что хочу тебе сказать?

— Понимаю, батя.

— Ну, а раз понимаешь, то как бы тяжко тебе ни было, через все пройдешь, преодолеешь. — Леонид Петрович помолчал. — Не забудь нашим из Ленинграда письмо отправить. Адрес знаешь. Успокой мать и сестру...

...Все это припомнилось юному разведчику, как только он открыл глаза. А проснулся он в полицейском участке, в старом сарае.

Чувство тяжести в груди — будто ее придавили камнем — прошло. Если бы еще в этом каменном сарае было чуть потеплее! От пола, застланного примятой соломой, на которой он лежал, тянуло сыростью и холодом. Он и проснулся от острого холода.

Не допустил ли он какой ошибки?

За два дня ни разу не зашел ни в одну деревню, людные дороги пересекал только в темноте. Он и в прошлую ночь лишь на несколько минут вышел на шоссе, чтобы по дорожным знакам определить, сколько еще осталось до Тосно. На несколько минут! Но их оказалось достаточно, чтобы наткнуться на врагов и оказаться под замком.

За окном светало. Коля приподнялся на локте, огляделся. Часа два назад, когда полицай толкнул его в этот полутемный сарай, он повалился на пол и сразу забылся в тяжелом сне.

Сквозь запыленное, устроенное почти у самого потолка узкое оконце пробивался слабый мутный свет. Привыкнув к скудному освещению, Коля разглядел потемневшие от сырости неоштукатуренные стены и не то Стол, не то верстак в углу, напротив окошка.

На верстаке кто-то лежал. Коля встал, подошел поближе. Свернувшись калачиком, на нем спал, укрытый старенькой поддевкой, мальчишка.

В первую минуту Коля обрадовался, — все-таки не один, но, вспомнив о своем задании, задумался. Никто на свете не должен знать, кто он. Товарищ может ему помешать. Однако надо бы узнать, с кем свела судьба. Может быть, парнишка тоже партизан? А может, его нарочно подсадили что-нибудь у Коли выведать? Такого маленького? Не похоже. Да и спать так здорово может только человек с чистой совестью.

Не раздумывая, он лег рядом, прижался к теплому комку и мгновенно снова заснул.

Вторично Коля проснулся оттого, что загремел засов. Скрипнула и чуть приоткрылась дверь, и какой-то человек, не переступая порога, молча швырнул на верстак, к их ногам, кусок хлеба. Дверь закрылась, опять загремел засов, и все стихло.

Коля соскочил на пол, потянулся и сразу почувствовал острый приступ голода. Взвесил в руке брошенный полицаем хлеб: не много на двоих, но все же еда.

Он стал бегать по сараю, приседать, прыгать, чтобы согреться. Коля надеялся, кроме того, что случайный сосед проснется от шума. Тогда можно будет разделить хлеб и узнать, что за паренек и как он сюда попал. Но мальчик, сладко похрапывая, лежал в той же позе и не думал просыпаться.

— Ну и сурок! — громко сказал Коля. — Вставай, есть будем!

Он потряс паренька за плечо. Тот, не открывая глаз, лягнул его ногой, обутой в огромный солдатский ботинок, и продолжал спать.

Коля посмотрел на тусклое оконце. Кончился еще один короткий октябрьский день, а он еще так далек от цели. Попался. Попался самым дурацким образом почти в самом начале пути. «Судя по тому, что уже вечер, я здесь не меньше двенадцати часов. Мальчишка, наверное, попал сюда еще раньше меня. Неужели он не успел за это время выспаться?»

Коля еще раз потряс паренька, но с тем же успехом. Тогда он сгреб его, снял со стола и поставил на пол, слегка придерживая, чтобы спросонок не упал.

Мальчик — на вид ему было лет двенадцать — почмокал губами, широко зевнул и равнодушно глянул раскосыми, удивительно черными глазами на Колю, точно видел его уже тысячу раз.

— Ну ты, брат, и мастер спать, — сказал Коля, — чистый сурок.

— Сам ты сурок, — миролюбиво обронил мальчуган, — а я не сурок, а чемпион.

— Чемпион? — усомнился Коля.

— Абсолютный, — так же равнодушно, без всякого хвастовства сказал мальчик. — В колонии все называли меня Азис-чемпион. Я могу спать сутки подряд.

— Здорово! — воскликнул Коля. — Здорово, если не врешь.

— Азис Ишанкуль никогда не врет, — серьезно сказал мальчик.

Коля разделил хлеб. Поели, разговорились. Азис неторопливо рассказывал:

— Таджикистан знаешь? Вот я оттуда. Отец умер, мамы нет — мачеха. Много спишь — бьет палкой, не спишь — тоже бьет. Дядя приехал, я говорю: «Не люблю, когда палкой бьют, убегу». Он говорит: «Из наших гор не надо бежать, нет лучше наших гор». — «Горы, — говорю, — хорошо, палка плохо». Дядя отвечает: «Всем людям на земле плохо, хорошо только на небе у Аллаха».

Коля рассмеялся:

— И ты, конечно, решил ждать милостей аллаха?

— Зачем? Аллах далеко, — может, и совсем его нету, а мачеха близко. Взял и убежал.

— А где мы находимся, знаешь? — спросил Коля.

— Азис все знает. Меня полицаи ловят шестой раз, а я все убегаю, потому что мне надо в Ленинград. Там, понимаешь, профессор Солонцев живет, который привез меня из Таджикистана. Приду к нему, скажу, что я последний дурак, и никуда больше бегать не стану. Буду учиться на профессора, а как выучусь, поеду в Таджикистан и скажу мачехе: «Здравствуй, женщина, и стыдись, что такого большого человека била палкой». А у тебя в Ленинграде тоже профессор есть? — спросил он, в свою очередь.

— Профессора нет, — скромно ответил Коля.

И он рассказал Азису то, что придумал для полицаев. Он-де колпинский школьник, жил лето у дяди под Псковом, не успел выехать из-за войны, а теперь, пока не наступила зима, хочет пробраться к своим.

— Но кажется, — грустно заметил он, — тебе не видать своего профессора, а мне — отца с матерью. Попались мы с тобой крепко.

Азис рассмеялся.

— Крепко! Хочешь, сейчас удеру?

— А как?

Вместо ответа Азис ловко подскочил и, уцепившись за скользкий подоконник, подтянулся на руках к окошку. Прищурив и без того узенькие глаза, он повел взглядом во все стороны, присмотрелся к чему-то, спрыгнул и разочарованно махнул.

— Сейчас нельзя. Немножко подождать надо.

Оказывается, Азис уже побывал в этом полицейском участке. Мальчик знал, что сарай никто не охраняет, — он и так хорошо виден дежурному полицаю из окна. Да полицаев и не очень интересуют беспризорные мальчики и девочки, попадающиеся им десятками. Знал Азис и то, что их будут держать здесь, пока не наберется пять или шесть ребят, тогда всех повезут на допрос в немецкую комендатуру в Суйду.

— Вот туда попадать худо, — заметил Азис. — Сильно бьют, а то и стреляют. Фашисту пара пустяков пустить в человека пулю. Так что бежать нам надо отсюда или по дороге. Из Суйды — уже поздно будет.

— Ты бы хоть не говорил так громко, — с досадой заметил Коля, удивляясь полному отсутствию осторожности у своего случайного друга.

— Можно и громко. Напрасно боишься. Охраны нет, никто не слышит. Чуть попозже, стемнеет — полицаи уйдут в деревню, останется один дежурный. От света ему ничего не видать, а мы и выскочим.

Так и решили.

Время от времени кто-нибудь из мальчиков, становясь на спину товарища, наблюдал через окошко. Из него был виден на другом конце двора приземистый дом полицейского участка с двумя освещенными окнами. Правее стоял длинный навес, и под ним в серой вечерней мгле угадывались очертания каких-то машин.

Время тянулось медленно. Прошло не меньше двух часов, прежде чем они заметили несколько вооруженных людей, вышедших из дома на шоссе. Теперь свет горел только в окне дежурного полицая.

— Давай! — сказал Коля. — Становись мне на спину и лезь первым, а я потом сам.

Коля стал поближе к стенке; Азис влез ему на спину, и уже через минуту вместо окна зияла черная дыра.

— Здорово это ты!

— Пустяк, — только и ответил маленький таджик. — Полезай живей!

Спустя несколько минут мальчики, перемахнув шоссе, обогнули какой-то заросший пруд и исчезли во мраке.

Все шло хорошо. К утру полицейский участок остался далеко позади.

И еще радовался Коля, что он не один, что с ним Азис. Если бы не этот смелый и бывалый парнишка, он, быть может, до сих пор не вырвался бы из рук полицаев. Да и веселее путешествовать вдвоем!

Но стоит ли мальчугана брать с собой дальше, подвергать смертельной опасности? У него, Коли, ответственное задание. Он выполняет важный боевой приказ. А Азису зачем лезть в пекло? Успеет повидать своего профессора и после войны.

На первом же привале Коля сказал Азису:

— Теперь нас полицаи не найдут. Давай прощаться!

Азис даже привскочил с пенька, на котором сидел.

— Зачем прощаться? Сдрейфил, больше к папе-маме в Колпино не хочешь? Ну и не ходи, катись колбаской. А я-то думал...

— Ты не понял. Я все равно пойду. Мне тебя жалко. На верную смерть, считай, идем. Ты же еще маленький, и вдруг тебя убьют.

— А ты большой, тебя не могут убить?

— Могут. Но мне обязательно надо, а тебе и попозже можно профессора повидать, никуда он не денется.

— Мне больше твоего надо. Ты можешь вернуться к псковскому дяде — горячую картошку кушать, молоко пить, а мне куда? К полицаям в Суйду? Эх ты, большой, а совсем глупый!

— Раз так, пойдем вместе, — решил Коля.

Он увидел, как радостно засверкали раскосые глазенки Азиса, и понял, что и сам успел к нему крепко привязаться. В то же время он подумал о том, насколько он счастливее Азиса. В сущности, у мальчугана тоже хорошая, но небольшая личная цель: удрать от фашистов и полицаев, добраться до своего профессора, покаяться в побеге из колонии и начать трудовую жизнь. Вот если бы ему рассказать, зачем он, Коля, стремится в Ленинград!

Коля живо представлял себе, как под ударами тяжелых бомб с краснозвездных самолетов летят вверх штабели немецких снарядов, цистерны с горючим, склады с одеждой и продовольствием. Вот будет картина! Пусть потом немцы попробуют штурмовать Ленинград!

Мальчики шли незнакомыми местами, преимущественно по ночам, и весьма приблизительно представляли себе, где находятся. Они твердо знали только, что в любом случае следует держать направление строго на север. Для этого Коле не требовалось компаса. Отец давно научил его определять страны света по солнцу, звездам, мху на стволах старых деревьев, годичным слоям на пнях и другим признакам. Был и еще один самый безошибочный «компас». Все время они слышали впереди себя не прерывавшийся ни днем, ни ночью, усиливавшийся по мере приближения к линии фронта гул артиллерийской канонады.

Идти становилось труднее. Они уже двое суток почти не спали. Столько же времени они не ели ничего, кроме клюквы, в изобилии росшей на болотах, и брусники, изредка попадавшейся на сухих местах. Осенняя ягода хороша, но после хорошего обеда, и то с сахаром, а у голодных ребят она вызывала еще большее чувство голода и острые рези в животе.

Уже несколько раз обессилевший Азис предлагал зайти в какую-нибудь деревушку и попросить хлебца. Коля решительно протестовал.

— Потерпим еще немного, — увещевал он приятеля. — Рисковать нельзя. Да и нет никого в деревнях, выселили, одни полицаи остались. Захотел снова к ним в гости, соскучился?

— Ну и черт с ними, с полицаями, — признался совсем отощавший Азис, — пусть только накормят досыта, а там что хотят, то со мной и делают.

— Ты соображаешь, что говоришь? Они тебя так угостят, что больше никогда в жизни хлеба не захочешь.

Не меньше, чем от голода, страдали ребята от холода и сырости. Обувь у Азнса была еще крепкая, но поддевка, подаренная ему какой-то сердобольной женщиной, совсем износилась, во все стороны торчали из нее клочья грязной ваты.

Коля был обмундирован лучше. На ногах — только что починенные высокие сапоги, поверх теплого свитера — солдатская гимнастерка и почти новенький ватник.

— А ну, снимай поддевку, — сказал Коля, когда они расположились на короткий отдых в кустах у проселочной дороги. — Ее теперь в с самый раз пустить на портянки. Надо их сменить, пока ноги вконец не сопрели. Ноги для солдата — самое главное.

— Ишь ты, — огрызнулся Азис, — богатый какой, поддевку — и вдруг на портянки!

— А ты русскую пословицу знаешь: «Держи ноги в тепле, голову в холоде, брюхо в голоде»? Брюхо у нас с тобой в голоде — факт, голова в холоде — тоже факт, а вот ноги...

— Правильно, вот и давай свой ватник на портянки.

— Ватник новый, жалко. Он на другое дело пойдет, а то ты, вижу, шкет, совсем замерзаешь. Ну-ка, надевай!

Азис надел Колин ватник. Поддевку тут же разорвал на полосы. Особенно хорошие портянки — мягкие и теплые — получились из ворсистой и почти совсем целой фланелевой подкладки.

Азис все с большим доверием смотрел на своего нового друга. Подаренный ватник сильно поднял его совсем было упавшее настроение.

По расчетам Коли, они находились уже где-то в районе Красного Бора. Это подтверждалось и близостью фронта. Ночью ребята слышали теперь не сплошную канонаду, а ясно различали выстрелы отдельных пушек и разрывы снарядов. И почти всю ночь где-то совсем близко строчили пулеметы.

Вечерело. Накрапывал мелкий холодный дождик. Он почти не переставал с той минуты, как ребята покинули сарай. Сели в кустах у края небольшого лесочка, возвышавшегося над болотом. Здесь было немного суше, во всяком случае, земля под ногами не ходила студнем и не чавкала, как в низинах. Положили па траву Колину ушанку, полную крупной клюквы, собранной по пути засветло, и принялись без особого удовольствия есть.

Вдруг послышался рокот мотора. Они не успели понять, в чем дело, как на пригорке, метрах в трехстах от них, показался грузовик. В кузове его сидели фашистские солдаты и пьяными голосами под аккомпанемент губных гармоник тянули заунывную песню.

Мальчики бросились под защиту леса. Вслед им раздалось несколько автоматных очередей. Грузовик с пригорка снова нырнул в низину, и рокот мотора заглох.

Когда стихло, Коля, оставив Азиса в лесу, осторожно пошел к опушке, где осталась его ушанка.

Шапка была на месте. Надев ее, Коля пополз дальше. Его заинтересовало, откуда здесь, на краю болота, взялась автомобильная дорога и как они раньше ее не заметили.

Никакой дороги на пригорке не оказалось. Он увидел только неглубокую колею, оставленную в намокшем песчаном грунте колесами машины. Как же машина попала из болота на пригорок?

Коля пополз вдоль колеи вниз, в сторону фронта, и вскоре наткнулся на мокрые, скользкие бревна. Гать!

Недаром Коля был разведчиком. Он не удовольствовался тем, что обнаружил гать, или «ксилофон», как тогда называли дороги из бревен, проложенных в болотах. По малонаезженной колее на пригорке и по тому, Что «ксилофон» был из довольно тонких бревен, без боковых канав, он определил, что гать рассчитана на редкое движение небольших машин. Танк или самоходное орудие разворотили бы ее сразу.

Очевидно, решил Коля, это вспомогательная дорога, ведущая на какой-либо второстепенный участок фронта. И конечно, гать приведет его с Азисом на передний край. Он быстро пошел обратно.

Азис встретил Колю с такой радостью, точно не чаял его больше увидеть.

— Пошел за шапкой, а пропадал целый час, — пожаловался он. — Я и спать боялся. Давай хоть сейчас немного поспим.

— Ни одной минуты, Азис! Нельзя тут. Видал машину?

— Подумаешь, машина! Есть хочу, спать хочу, нога болит, не могу!

— Я тоже не могу, а надо вот, — буркнул Коля. — Сколько раз ты от немцев и полицаев бегал? Что-то я забыл?

— Ну, шесть.

— Так неужели в седьмой сдрейфишь?

— Это я сдрейфлю? — рассердился Азис.

Он скинул с левой ноги большой солдатский ботинок и осторожно развернул длинную фланелевую портянку. Вся кожа на ступне у большого пальца была стерта до крови.

— Что ж ты раньше не сказал? — рассердился Коля. — Не умеешь портянки навертывать, так спросил бы. И все равно надо идти. Хоть на руках!

Но Азис понимал только, что он голоден, смертельно устал и что натертая нога не даст ему ступить и шагу. Он прижался к дереву, у которого сидел, и закрыл глаза.

Прошло минут десять. В лесочке совсем стемнело. Коля легонько потряс мальчика за плечо.

— Вот что сделаем, Азис: ты поспи, отдохни, а я схожу еще немного поразведаю.

— А скоро придешь? — испуганно спросил мальчик. — Опять пропадешь на целый час!

За эти дни Азис очень осунулся, ослабел. Он боялся оставаться один, перестал верить в свои силы; Коля это понимал.

— Никуда я не денусь, — сказал он, — спи, я быстро.

Коля не боялся заблудиться. Теперь у него был верный ориентир — дорога.

Спустившись с лесистого пригорка, ей нащупал ногой бревно и осторожно ступил на гать. Он шел, вслушиваясь в каждый ночной шорох, готовый в любую минуту неслышно соскочить с бревен и схорониться в густой осоке, росшей по сторонам. Болота за время партизанской жизни стали для него не менее привычными, чем улицы родного села.

Вскоре он почувствовал, что бревна пошли вверх, и вот уже нога его ступила на твердую землю. Он понял, что находится на каком-то бугре, и продолжал неслышно двигаться, стараясь не терять из виду автомобильную колею. Она поднималась довольно круто. Судя по звукам выстрелов, линия фронта была впереди, а колея сворачивала влево.

В той стороне, куда уходила автомобильная колея, вдруг вспыхнуло яркое пламя, и тут же раздались почти слившиеся в один оглушительный грохот три орудийных выстрела. Тотчас же послышалось характерное шуршание снарядов, разрезавших воздух, казалось, прямо над головой. Он понял: здесь немецкие артиллерийские позиции.

Не успел он подумать об этом, как где-то вдали, за болотом, зарницей сверкнула вспышка, в воздухе раздался грозный свист, и там, где стояла гитлеровская батарея, стали рваться снаряды.

Еще и еще раз на обратном скате бугра вспыхивало пламя, и немедленно вслед за этим небо вдали озарялось ответными вспышками и на бугре рвались посылаемые в ответ снаряды.

Прижавшись к земле, Коля при вспышках выстрелов наблюдал, как работала прислуга у гитлеровских орудий. Он увидел, как одна немецкая пушка, подхваченная багровым вихрем взрыва, взлетела вверх, рассыпаясь на куски. Давно не испытываемая радость овладела им. Он забыл о том, что сам подвергается опасности, и готов был на все, только бы еще раз увидеть, как багровый вихрь, посланный с той стороны фронта, сметает гитлеровцев.

Все стихло внезапно, как и началось. В наступившей тишине до него донеслись приглушенные расстоянием крикливые команды на огневой позиции немцев.

Мальчик быстро пересек колею и решительно пополз вперед, на вершину бугра. Он не пожалел о том, что весь вымок и потерял много сил, пока добрался до своего наблюдательного пункта. То, что он увидел, вознаградило его за все труды.

Перед ним лежала линия фронта. Она совсем не походила на ту линию, какую он представлял себе по прочитанным книгам. Ночная темь во всех направлениях прорезывалась красными, голубыми, оранжево-золотистыми полосами от трассирующих пуль. Они то гасли, то вспыхивали вновь. Тысячи светлячков витали в ночной мгле, догоняя и перегоняя друг друга в неистовой, сумасшедшей игре.

Огоньки ружейных, автоматных и пулеметных выстрелов начинались чуть левее бугра, на котором лежал Коля, и уходили далеко за горизонт. Они вспыхивали в разных местах и в глубине обороны обеих сторон, перебегая то ближе, то дальше, точно великан чиркал огромные спички, чтоб нащупать себе путь в ночи, и они гасли одна за другой, а он упорно искал дорогу, чиркая спички, а они снова гасли.

Вдруг кругом стало светло, как днем. Коля закрыл глаза, но и сквозь веки чувствовал ослепительный, но какой-то призрачный свет, излучаемый повисшей в небе гигантской ракетой-лампой. Ее свет был похож на бенгальский огонь, но без искр — холодный, непривычный.

Коля плотно прижался к земле и боялся дышать. Ему казалось, что все тысячи людей там, внизу, смотрят в эту минуту на него и не стреляют только потому, что он все равно обречен и.торопиться им некуда. Но никто не стрелял, и Коля медленно открыл глаза. Он ничего не увидел, кроме все той же ослепительной лампы, превратившей ночь в день. Пунктиры трассирующих пуль растворились в давящем неестественном свете. Перед бугром простиралась обычная, будто мирная земля. Только болота, поля, по-осеннему голые перелески и раскинувшиеся кой-где среди них полуразрушенные деревушки казались ненастоящими, заколдованными, как в сказочном сонном царстве.

Лампа заметно опускалась и вскоре погасла. На какой-то миг земля накрылась кромешной тьмой, еще более густой, чем раньше, но только на один миг, — и снова озарилась мириадами неистово скачущих светляков.

Привыкнув к ошеломившему его зрелищу ночного фронта, Коля попытался разобраться в лежавшей перед ним огненной карте. Огни начинались левее бугра, на котором он находился. Справа безраздельно царствовала ночь. Значит, там, наверное, непроходимая топь — трясина. Он понимал, что десятки, если не сотни разведчиков с обеих сторон до него исползали тут все кругом, и, если болото не обороняется, — значит, только птица может через него перелететь, а ему с Азисом не пройти.

Оставалось одно — проползти к своим через это море жалящих огней левее бугра. И сделать это можно только в темноте.

Коля не знал, сколько он пробыл в разведке, но еще стояла глубокая ночь, и ее следовало использовать до конца. Уже который день они питались одними ягодами. А теперь им грозила более страшная опасность, чем голод. Слишком близко гитлеровцы. Вчерашняя машина шла ведь именно с этого бугра. Хорошо, что солдаты не придали особого значения мелькнувшим в кустах теням. Завтра солдаты могут обыскать всю высотку — куда они с Азисом денутся на этом «пятачке»!

Коля поспешил к леску, где оставил товарища. Несколько раз он в темноте падал на скользких бревнах гати, но не чувствовал ни боли, ни усталости. Им владела одна мысль — перейти фронт сегодня же! И больше он ни о чем не мог и не хотел думать.

Азис спал, уютно устроившись на куче еловых лап. Коля разбудил его обычным способом — поставил на ноги и заставил идти. Мальчик, сделав два шага тихонько застонал.

— Болит? — участливо спросил Коля.

— Пока лежал, — ничего, а сейчас спасу нет. Но попробую... Эх, если бы хлеба кусок!

Коля уверенно двинулся вперед. Дорога теперь была ему хорошо знакома. Азис вначале шагал нетвердо, припадая на левую ногу, но вскоре разошелся.

Пока перебирались через гать, Коля, поддерживая Азиса за плечо, шепотом изложил ему свой план.

— Понял, почему сегодня?

— Все понял. Не отстану, не бойся. Давай быстрей! Теперь уже Азис торопил Колю. Будут стрелять?

Что ж, это не раз уже бывало во время побегов от полицаев и гитлеровцев. Он не верил, что какая-нибудь пуля может попасть в него. А впереди Ленинград, свои!

Не доходя до места, где колея, оставленная автомобильными колесами, сворачивала к немецкой огневой позиции, они приняли вправо. Тут бугор плавно переходил в темное болото. Внизу шуршали от ветра густые заросли камыша, и мальчики пошли вдоль них, стараясь не оступиться в воду. Через несколько десятков шагов перед Азисом открылась картина, которую Коля недавно наблюдал сверху, и мальчик в испуге невольно остановился, широко раскрыв глаза и затаив дыхание.

Колю не покидала мысль, что, может быть, удастся перебраться болотом, подальше от страшной пляски огней. Оставив Азиса на сухой кромке, он тихонько раздвинул руками камыш и попробовал встать ногой. Сапог ушел в мягкую, густую жижу. Пришлось двигаться вдоль камышовых зарослей, по самой границе болота. Они шли, боясь дышать, до боли в глазах вглядываясь в туманную темь.

Идти вскоре стало опасно. Неподалеку, заставив их камнем упасть на землю, ударил пулемет. Дальше, значит, идти нельзя — начались огневые позиции.

Коля полежал минуту-другую и решительно ползком двинулся в камыш. Не возвращаться же назад, когда цель — вот она, рядом! Да и не было им пути назад.

Болото, на счастье, оказалось неглубоким. Руки упирались то в сплетенные между собой многолетние корневища камыша, то во что-то вроде почвы. Во всяком случае, приподняв голову, можно было двигаться, не заглатывая воды. Если бы только не пронизывающий, пробиравший до самых костей холод!

Коля полз чуть наискосок, чтобы подальше уйти от пулемета и скорее выбраться на сухое место. Камыш редел, появились кочки, и ребята чувствовали, что воды под ними постепенно становится меньше. Двигаться стало легче, зато ничто больше, кроме темноты, не скрывало их от врагов.

Ребята ползли теперь по травянистому, кочковатому полю, простреливавшемуся обеими сторонами. Время от времени сзади слышались короткие очереди пулемета, и пули свистели, казалось, над самой головой. Тогда они глубже зарывались в сырую траву.

Фашистскому пулемету изредка отвечал пулемет с советского переднего края, и ребятам казалось, что он от них лишь немногим дальше вражеского. То и дело на пути оказывались воронки от снарядов.

Они не знали, сколько проползли, когда в черном небе зажглась осветительная, ракета. Они вдавились в землю, слились с ней, и каждая секунда им казалась бесконечной и последней в жизни. Когда ракета погасла, оба, не сговариваясь, повернулись на спины и полежали неподвижно, глядя в небо и упоенно дыша всей грудью, глубоко счастливые, что можно просто так лежать и дышать.

Но надо было спешить. Коля понимал, что если они задержатся на этом простреливаемом с обеих сторон поле до рассвета, то наверняка погибнут. Силы их иссякали. Мальчики двигались все медленнее и медленнее.

Снова вспыхнула ракета, и Коля поймал себя на мысли, что на этот раз рад ей: можно дать покой вконец измотанному телу. Он впал в оцепенение. Ему показалось даже, что он теряет сознание. Дыхание стало неровным, хриплым, все тело била мелкая дрожь. Он не увидел, а скорее почувствовал, что ракета погасла, и пришел в себя. Азис подполз к Коле и что-то шепнул в самое ухо. Тот вздрогнул и бросил взгляд на небо. На востоке брезжил рассвет.

— Нам не успеть, не доползти, — еле слышно произнес Азис. — Конец!

Коля тряхнул головой, точно сбрасывая с себя тяжелую усталость.

— Давай за мной, — шепнул он и пополз к ближайшей воронке. Он помог спуститься Азису и затем сам свалился в нее.

Упав в воронку от снаряда, Коля забылся в мертвом сне. Проснулся он оттого, что сильно затекли ноги. Захотелось разогнуть их, но это удалось не без труда. В тесной, суживавшейся книзу воронке нельзя было ни лечь как следует, ни даже сесть. Все же он немного отдохнул, пришел в себя.

Азис спал, прижавшись к нему, и Коля не стал его будить. Сильно осунувшееся лицо маленького таджика было землисто-серым. Уже три дня они ничего не ели, кроме клюквы.

Со дна воронки Коля видел только неширокий круг холодного бледного неба, сплошь заволоченного серыми тучами. Сколько он проспал, который теперь час? Таким бледным небо в осеннюю пору бывает и ранним утром и после полудня. Где они находятся, далеко ли до своих? Как это определишь?

Коля стал по пальцам считать, сколько прошло времени со дня, как он покинул партизанский лагерь. Выходило целых пять дней. Рассчитывали, что можно дойти дня за три, самое большое — за четыре. Так и было бы, если бы не попался в руки полицаев.

Мальчик стал думать, как двигаться дальше. На секунду мелькнула мысль, что его могут убить и тогда в Ленинграде ничего не узнают. Но он тут же отогнал эту мысль. С чего его должны убить почти у цели!

Коля прислушался к грохоту тяжелой молотилки войны, которая ни на одну минуту не прекращала своей разрушительной работы. А если их действительно заметят и откроют стрельбу? И наши, если увидят, тоже ведь будут стрелять. Откуда им знать, что ползут свои люди, а не фашистские разведчики? А что, если случайный снаряд попадет в воронку раньше, чем они отсюда выберутся? Захотелось скорее выбраться из тесной, сырой ямы, ставшей вдруг неуютной и враждебной.

Коля глянул на небо. Все те же мрачные тучи плыли по нему, и по-прежнему ни единого признака, по которому можно бы судить — утро или ранний вечер стоит над истерзанным, засеянным железом полем.

Он задремал. Ему казалось, что прошло всего несколько минут, но, когда открыл глаза, увидел над собой небо не бледным, а темно-серым. Надвигался вечер.

Азис стонал во сне и скрипел зубами. Коля разбудил его. Мальчик пожаловался на сильную боль. Распухшая нога распирала ботинок.

Примостившись поудобнее на дне ямы, Коля положил ногу друга к себе на колени и стал осторожно снимать ботинок. Ботинок не поддавался, будто накрепко сросся с ногой.

— Дай, я сам, — сказал Азис.

Он взялся обеими руками за задник ботинка, но тут же отдернул руки, точно обжегся. Затем закрыл глаза, сжал зубы и, собрав все силы, рывком снял ботинок с ноги. Это было последнее напряжение, на какое он казался способен. Привалившись к стенке воронки, Азис судорожно хватал полураскрытым ртом воздух. Коля размотал портянку с ноги товарища. Ступня распухла так, что казалось удивительным, как она умещалась в ботинке. Во всяком случае, снова надеть обувь не удастся. Тщательно укутав ногу и не снимая ее со своих колен, Коля сказал:

— Придется так. Доползешь? Теперь уже совсем близко.

Азис молчал, закрыв глаза, и Коле даже показалось, что мальчик снова заснул.

— Добредем, — успокаивал его и себя Коля. — Стемнеет как следует, выберемся отсюда, ляжешь мне на спину, и двинемся. Только бы свечек не зажигали в небе. И еще я скажу тебе...

Он сказал последнюю фразу будто тем же успокоительным тоном, но Азис что-то уловил в ней необычное открыл глаза.

— Знаешь, никакой я не колпинский. Никогда в Колпине я не бывал.

— Кто ж ты? — равнодушно спросил Азис.

— Неважно. Не во мне дело. Но только, если со мной что случится, то придется тебе одно очень важное дело сделать за меня.

И Коля рассказал Азису про немецкий склад в лаврухинском лесу. Рассказал во всех подробностях, стараясь ничего не упустить.

— Доберешься до наших, — закончил разведчик, — скажи, что можешь раскрыть тайну только самому главному командиру. В Смольном все расскажешь. Спросят, кто послал, отвечай: «Командир партизанского отряда Певунов». Запомнил фамилию?

— Всё запомнил, — ответил оживившийся Азис.

Мальчишку точно подменили. Снова блестели раскосые черные глаза. Даже щеки его порозовели. Он забыл о больной ноге, да она, не стиснутая больше ботинком и тепло укутанная, и в самом деле меньше болела. Ему доверили настоящую военную тайну!

Азис смотрел восторженными глазами на друга, которому даже взрослые доверяют военные секреты, и спросил:

— А если самый главный генерал не поверит, спросит, кто мне это все рассказал?

— Что ж, — задумчиво ответил мальчик, — так и скажи: Коля Подрядов, партизанский разведчик, сын коммуниста, погибший за Советскую Родину...

Сумерки спустились. Коля стал в воронке во весь рост, высунул из нее голову, но тотчас же присел. Ему показалось, что пуля просвистела у самого уха. Выждав немного, он опять осторожно высунул голову из воронки.

Перед ним лежало вчерашнее поле, окаймленное с двух сторон бегающими огоньками. По знакомым с ночи огненным пунктирам он определил передний край. Первые красноармейские окопы, судя по вспышкам выстрелов, были метрах в двухстах.

Подождали еще немного, пока не стемнело совсем. Первым вылез из воронки Коля. Он распластался на земле и помог Азису. Они поползли. Коля все время оглядывался на спутника. Тот отталкивался одной ногой, осторожно волоча за собой другую. Стоило больших усилий передвигать будто связанные и переставшие слушаться руки и ноги. Казалось, что ползут уже целый час, а огоньки нисколько не приближаются. И все же мальчики двигались. Огоньки притягивали к себе, подбадривали.

Впереди, обдав их горячей волной и осыпав комками грязи, ухнул взрыв. Ослепленный вспышкой, Азис несколько минут боялся открыть глаза. Он успокоился, увидев впереди себя Колю, и стал ждать, пока тот двинется вперед, чтобы ползти за ним. Но Коля, видно, чего-то выжидал.

Прошла минута-другая, а Коля все лежал. Азис подполз к нему вплотную и слегка толкнул локтем. Коля не повернул головы, не издал ни одного звука.

Азис стал тормошить товарища, ощупывать его голову, спину, руки. Нигде не было следов крови. Он перевернул Колю на спину, приложил ухо к груди и услышал биение сердца. Жив! Что же с ним? Почему он молчит?

Азис почувствовал, как холод пополз по его мокрой от пота спине. Больно сжалось горло. Глазам стало горячо под отяжелевшими сухими веками. Он пересилил себя, с трудом навалил Колю на спину и потащил.

Мальчик думал, что не сможет двигаться с таким грузом, но оказалось, что Коля не такой тяжелый. Только очень трудно стало дышать: ноша прижимала к земле.

Потом Азис как-то приспособился. Он уже не смотрел на мелькавшие впереди вспышки выстрелов, ни на что не смотрел и ничего не видел. Все его внимание, все силы были сосредоточены на одном: двигаться, двигаться к цели, к жизни...

Сколько так продолжалось, он не знал, потому что действовал в полузабытьи. Потом неожиданно все переменилось.. Пропали вспышки выстрелов, все пропало, и остался перед его глазами из всего большого мира лишь какой-то один маленький кустик с увядшими желтыми цветочками. Цветочки били видны, как в яркий солнечный день, если лечь на землю и смотреть против солнца. Сверкала и четко вырисовывалась каждая веточка, каждый крошечный, нежный лепесток. Он догадался быстро сбросить со спины Колю. Потом долго, бесконечно долго лежал и смотрел на увядший кустик, боясь закрыть глаза, чтобы и он не исчез, как исчезло из мира все остальное.

Мертвый свет висевшей на парашютике ракеты словно выжимал остатки его сил. В ноге опять возникла острая боль. Кружилась голова. Мучительно ныло под ложечкой.

Азис понял, что у него уже не хватит сил снова взвалить на спину своего друга, что больше он не сможет сделать ни шагу в сторону перебегавших на переднем крае светлячков.

Не дожидаясь, пока погаснет висевшая в воздухе ракета, он приподнялся на руках, и над притихшим, ярко освещенным полем раздался отчаянный мальчишеский крик:

— — Товарищи! Родненькие!

Морские пехотинцы-разведчики вытащили полуживых ребят из-под огня. Важное донесение было доставлено в срок.