Осака

Взгляд в будущее

В сентябре 1970 г. закрылась ЭКСПО-70. Было принято решение о превращении ее территории в зону отдыха для жителей Осака и Сэнри. Павильоны демонтировали. Огромная территория выставки, где в течение полугода без устали кружил людской водоворот, теперь довольно быстро превратилась в излюбленное место отдыха жителей Осака и Сэнри. Значительная площадь была отведена под музеи. Здесь разместились Музей всемирного искусства, Музей народного творчества и Государственный этнографический музей, в здании которого находится также научно-исследовательский институт этнографии.

Международный резонанс выставки, так же как и ее значение для Японии, был огромным. Много говорилось о том, что ЭКСПО-70 дала толчок широкому строительному и архитектурному обновлению всего района Кинки, значительно изменила лицо огромного Центрального района страны.

И тем не менее наряду с обширным строительством до открытия выставки и после ее закрытия, с демонстрацией творческой научно-технической мысли не менее серьезное значение, а может быть одно из важнейших, имели социальные последствия ЭКСПО-70. Для судеб страны главной была реакция японца на основную идею выставки — город будущего, воплощенный в конкретные материальные формы экспозиционных объектов. Десятилетие, предшествующее выставке, было для Японии периодом высоких темпов экономического роста и бурного развития урбанизации. Строительство тысяч предприятий, протянувшихся на десятки километров индустриальных комплексов, захлестнуло города, и прежде всего территорию от Токио до Осака Тихоокеанской зоны. Последствия этого обнаружились очень скоро.

Города начали задыхаться от высокой перенаселенности, дыма, валившего из фабричных труб, выхлопных газов, копоти и грязи, толстым слоем ложившихся на городские крыши и съедавших зелень парков и бульваров. Кварталы буквально сотрясались от бесконечного грохота и рева транспортных потоков, мчавшихся по узким улицам. Проседала земля под тяжестью бесчисленных предприятий, выкачивающих воду для промышленных нужд, образовывались оползни, разрушавшие промышленные объекты, мосты и жилые здания, отравляли воздух городские свалки. Все эти явления — отрицательные последствия деятельности человека — были объединены в емкое понятие когай, ставшее важнейшей темой борьбы прогрессивных сил.

Как долгожданная формула выхода города из кризисного состояния прозвучали предложения группы метаболистов. Метаболистическое «дерево» с мощным «стволом», образованным транспортными артериями, казалось панацеей от всех бед, созданием системы, с помощью которой можно преобразовать хаос, приступить к лечению «больного» города. Естественным и логичным казалось, что именно транспортные коллизии были положены в основу разрешения комплекса городских проблем. Провозглашение же грядущего городского образования в образе грандиозного мегалополиса и оптимистический лозунг К. Тангэ «Не бояться города и идти ему навстречу» представлялись вполне закономерными.

Однако в возникновении этого взгляда на урбанизационный процесс важным оказалось то, что в обсуждении судьбы города было много абстрактного теоретизирования. Казалось, наиболее приближенным к насущным задачам реальной городской ситуации стал «План перестройки Токио», опубликованный К. Тангэ в 1960 г. Однако этот план, рисуя перспективы строительства города в бухте как разрешение жилищной проблемы, давал весьма отдаленную картину. Несмотря на подчеркнутую национальную причастность (блоки кварталов располагались в косых, наклонных стенах громадных конструкций, напоминающих древние японские жилища), наиболее близкими к осуществлению оказались не те части проекта, которые давали кардинальное решение основных городских проблем, а техническая сторона проектирования, предполагающая осушительные работы в бухте и возведение искусственных островов на сваях.

Не хватало территорий для дальнейшего расширения промышленного комплекса в Тихоокеанской зоне, поэтому уже в середине 60-х годов в Осакской и Токийской бухтах, в заливах Кобе и Нагоя стали создаваться искусственные территории для промышленных целей, размещения новых предприятий и, следовательно, усугубления и без того кризисной ситуации.

Линия скоростной железной дороги — Син Токайдо — единственное, что из всей грандиозной системы метаболистического «дерева» нашло конкретное воплощение в строительстве 60-х годов. Однако эта дорога, рассматривающаяся как первая линия метро будущего грандиозного девяностомиллионного мегалополиса Токайдо, была лишь одной нитью из проектируемого мощного ствола параллельных транспортных магистралей, который должен был стать организующим началом в бесформенном и бескрайнем городском массиве.

Однако «должен» вовсе еще не означало «стал», и пусть даже технически совершенное решение важного, но локального транспортного вопроса не давало рецепта уничтожения социальных коллизий городского образования.

Конечно, связь между важнейшими районами страны улучшилась. Кроме того, проведение линии суперэкспресса стало началом строительства целой системы экспрессвеев — Томэй, Мэйсин, Хансин и др., однако не явилось ни обещанным спасительным методом разрешения кризисной ситуации, ни методом формирования нового, свободного от прежних недостатков города.

Словом, то, что провозглашалось прогрессивным и естественным — динамическое и бескрайнее разрастание большого города, — на поверку оказалось лозунгом, принятым на веру, а не ориентацией на жизненную реальность. Впрочем, «План перестройки Токио» не встретил однозначного отношения и в кругах архитектурной общественности. Немало было среди нее и таких представителей, которые оценивали его как лишь экстравагантный проект талантливого архитектора.

Десятилетие, прошедшее с того времени, не дало подтверждения тому, что К. Тангэ казалось правомерным, — росту города как самоценности и его оптимистическому движению к девяностомиллионному мегалополису. Более того, кризис городского образования, особенно на примере городов Тихоокеанского промышленного пояса, усилился. Засорение окружающей среды возросло настолько, что в июле 1970 г. произошло событие неординарного значения не только для Японии, но и для всего мира: сильнейшее заражение воздуха в Токио и в окрестностях столицы привело к отравлению нескольких тысяч человек. Япония оказалась первой страной в мире, вступившей в так называемую вторую стадию засорения общественной среды, проявлением которой является возникновение необратимых явлений в человеческом организме.

Это событие можно поставить в один ряд с трагическими испытаниями, перенесенными японцами впервые в истории человечества, такими, как атомная бомбардировка. А то, что подобное бедствие было следствием кризисного состояния города, вызывало предельно обостренный интерес к проектам будущего города.

Таков был своеобразный социально-психологический «анамнез», с которым японец пришел на ЭКСПО-70.

Выставку посетило огромное количество людей. Вся Япония словно стронулась с места — ехали с детьми и стариками со всех концов страны, везли инвалидов в колясках, приводили слепых, которым подробно рассказывали об экспозиции.

Жители Японских островов всегда отличались большой мобильностью, так же как и стремлением к знаниям и любознательностью — даже школьные программы предполагают обязательные экскурсии по стране и знакомство как с природой, так и с важнейшими культурно-историческими памятниками, составляющими гордость нации.

Так что неиссякаемому потоку жителей страны — устроительницы выставки не приходилось поражаться. Удивительной была их реакция на экспозицию, ошеломившая представителей многих павильонов. Экспозиция, задуманная как бестселлер, которая по всем расчетам должна вызвать максимальное внимание, привлекала всех… но не японцев. Скользнув равнодушным взглядом, они проходили мимо и надолго застывали перед самыми обычными, «промежуточными», с точки зрения персонала павильона, объектами экспозиции. Почему так происходило? Что было интересно для них в макетах деревянных коттеджей Франции и Англии, фотографиях и цветных слайдах различных кварталов, скверов, улиц городов Австралии, Канады, Италии? Что могло привлекать в безыскусной картине семейных выездов «на природу», праздничных шествий, обыденного труда на фермах и промышленных предприятиях?

Однако было ясно, что внимание к этим камерным уголкам экспозиции не случайно, а скорее целенаправленно. Японец не только подолгу рассматривал, но, видимо, что-то вычислял, прикидывал, сопоставлял. Потом, уже после закрытия выставки, стало очевидно, что самое большое внимание уделялось тому, как живет, как ощущает себя человек в урбанизированном мире с его стремительным насыщением техникой и ускорением темпов жизни.

Экспозиции разных стран оценивались с точки зрения основных стародавних принципов национального мировосприятия — человек и созданный им мир, человек и природа, мироздание.

Сверкающий, ошеломительный город будущего правил свое шумное торжество. В то же время в грохоте музыки, в театрализованной феерии японец осуществлял незаметную работу — шла проверка профессиональных концепций и социальных установок, всего того, что предлагалось ему в качестве урбанистического будущего. Наглядность городских структур и, что более важно, ориентиров грядущего образа жизни рождала все возрастающее отрицание этого города, его холодной, механистической, бездушной сущности.

С древности для мышления японца было характерно восприятие города как организованной и развивающейся системы поселения. Кроме того, план города, его физическая структура помимо чисто практического значения всегда воплощали для него определенный символический смысл. В древности и раннем средневековье город выражал универсальные космогонические принципы, четкая система его физической структуры совпадала с построением буддийской иконы мандала — своеобразной схемой вселенной. Средневековый город с находящимся в центре феодальным замком воплощал символическую модель поселения, отражающего представление как о мире, так и о социальной иерархии государства.

Воплощение внеархитектурного смысла, знаковой системы японец искал и в сложных сооружениях, представленных как город будущего. Выводы, к которым приходил он после знакомства с этими безжизненными, «машинными» сооружениями, были неутешительны. Новый город отрицал все характерное не только для традиционного строительства, но и для всего образа жизни японца. Нарушение взаимоотношений человека и природы, принципа гуманистичности в строительстве, создание города, лишенного протяженности во времени, — вот что в восприятии японца стало знаком, символом новой городской системы.

В этих условиях своеобразным символом, знаковой системой будущего в урбанистике страны стал Осака, а не Токио, который за последнее десятилетие, как столица, оказался в лучших условиях, чем Осака и Нагоя — центры огромных промышленных зон (Кансайской и Тюкё).

В Токио и столичном районе за последний период предпринято много усилий в борьбе с когай. Выводятся за пределы города промышленные предприятия, учебные и научные институты и учреждения, создаются парки, намывные зеленые зоны и зоны отдыха в бухте. Столица (после критической ситуации 1970 г. в области засорения среды) оказалась по сравнению с Осака в известной мере в «тепличных» условиях, в обстановке повышенного внимания.

Именно Осака, крупный индустриальный и в то же время многофункциональный центр, демонстрирует сегодня однозначную перспективу развития, картину будущего для городов, перешагнувших полумиллионную отметку в количественных показателях населения. Если градообразующие факторы для этих городских образований в каждом отдельном случае, возможно, и будут различны, то общее развитие физической структуры, формирование чисто архитектурного облика в том или ином объеме, вероятнее всего, будет воспроизводить характерные черты крупнейшего города страны.

Осака показывает сегодня важнейшие этапы процесса синтеза культур, в том числе существование и взаимодействие таких явлений в культуре, как интернациональные, национальные и региональные. Это четко проявляется как в формообразовании современной архитектуры города, так и в общей стилевой характеристике всего строительства, осуществляющегося в последние годы.

Развитие японского жилого и культового строительства в древности обнаруживало свидетельства влияния зодчествa соседних стран — Китая, Кореи, стран Юго-Восточной Азии. Японская строительная традиция как часть общекультурных явлений в этих контактах была чрезвычайно активна, она вбирала региональные влияния и перерабатывала, переплавляла их в процессе социального опыта поколений.

Как правило, не только в этом случае, но и вообще в истории мировой культуры при соприкосновении разных национальных культур в рамках одного историко-культурного региона не происходило слома системы средств и приемов художественной выразительности. Так, влияние материковой культуры не уничтожило национального своеобразия японской строительной традиции, не привело к смене профессиональных средств.

Иное происходит сейчас. Характер контактов между историко-культурными регионами стал настолько динамичным и всеобъемлющим, что нередко говорят об унификации явлений культуры в мировом масштабе (архитектурных форм, организации предметной среды и ее отдельных элементов и т. д.). Интернациональное сосуществует в культуре стран Востока, вступает во взаимодействие как с региональным, так и с национальным.

Правда, необходимо учитывать, что в этом сложном процессе, особенно в формировании города и его архитектурного облика, все более обнаруживается влияние технических, индустриальных средств, оказывающих решающее влияние на развитие архитектуры, на ее формообразование, на создание интернационального и технизированного облика.

«Помимо этнических традиций, — пишет крупный историк-японист С. А. Арутюнов, — в еще более широком плане существуют традиции регионально-эпохальные… На протяжении двух последних веков одной из важнейших традиций такого рода была все более широко распространяющаяся ориентация на урбанизацию и индустриализацию всех сторон жизни, охватывающих как производство, так и потребление»[49].

Индустриальный облик Осака стал своеобразным наглядным примером смены знаковой системы японского города. Знак, символ, воплощающий определенный смысл, эмоциональную и философскую нагрузку, был всегда характерной чертой японской архитектуры — как отдельного сооружения, так и городской застройки в целом.

Теперь же значительная ее часть, и прежде всего центральные районы (как и в других крупных городах Японии), представляет собой сооружения интернационального облика. Наследие прежней системы традиционного города явно проявляется здесь лишь в декоре — яркой, пестрой, сугубо традиционной, несмотря на современность технического исполнения, рекламе.

Конечно, при этом нельзя забывать, что архитектура интернационального облика, так называемая современная архитектура, отражает большие перемены, происшедшие в общемировом строительстве. Значительные изменения претерпели как технология строительства, конструкции и материалы, так и в целом архитектурное проектирование отдельного здания и города, в котором значительную роль стали играть научно-рационалистические приемы. То, что раньше рассматривалось не чем иным, как техническими средствами, теперь стало закономерным явлением, частью художественной культуры, нередко очень ярко и образно интерпретирующей национальное своеобразие традиционного строительного наследия.

При этом лучшие варианты реконструкции центра Осака и строительство городов-спутников, таких, как Порт-таун, Тоёнака, Сэнри, городов соседней с Осака префектуры Хёго, возведенных на искусственных территориях (Асия, Порт-Айлэнд и Рокко-лэнд), а также городов-спутников Токио имеют ориентацию на интернациональную систему организации жилых зон. Это — многоэтажное строительство из нетрадиционных материалов, объединение зданий — жилых и общественного назначения — в микрорайоны, расположение многоэтажных корпусов в свободной планировке, стандартная для подобного градостроительного решения транспортная схема, увязанная с общегородскими коммуникациями. Происходит изменение основных характеристик городской структуры, идет очевидное движение к смене своеобразного генетического фонда и кода города. Естественно, что этот процесс характерен не только для Осака. Архитекторы Запада обычно отмечают отсутствие архитектурного и стилевого единства, градостроительной целостности в формировании японского городского образования. Действительно, это замечание справедливо для конца XIX в., а также периода после второй мировой войны, когда бесплановое размещение в застройке промышленных предприятий и многоэтажных зданий западного облика привело к слому традиционной морфологической структуры города. Пространственная организация, первичный план средневекового города (прежде всего призамкового), как правило, точно определялись природно-климатическими условиями и топографией местности. В то же время город имел четкую систему физической и архитектурной организации и был, как говорилось, точным слепком социального среза общества. Карты средневековых городов, изображения последних на ширмах, ксилография направления укиё-э с колоритными сценами городской жизни представляют средневековый город как компактное, соразмерное человеку и его жизни поселение, с определенной системностью физической и архитектурной организации. Пространством социальной активности в этом городе были не столько улицы, сколько территория квартала — вместилище специфических систем социальных связей (соседские общины, разнообразные организации, большие кровнородственные семьи и т. д.).

Однако историческая эволюция, особенно развитие индустриализации и урбанизации, привела к многочисленным и кардинальным изменениям в микромире города, в том числе и его градоформирующих факторов.

Послевоенный город оказался перед рядом практически трудноразрешимых проблем. Тысячи промышленных предприятий, восстанавливаемых и строящихся после войны, и традиционный, по существу, сохранивший феодальную структуру город, западное строительство и бескрайние деревянные кварталы — каждый из этих важнейших «слагаемых» требовал как своего особого места, так и объединения в единое целое.

Начатое в 50-х годах XX в. строительство отдельных общественных сооружений вне всякой связи с городской средой отражало условия послевоенной Японии (не хватало средств, не было градостроительных планов и т. д.), в то же время оно выражало прямую связь с общемировой архитектурной практикой строительства единичных и уникальных сооружений. Создание тщательно сконструированного микромира этих сооружений — общественных центров, ратуш, спортивных сооружений и музеев, не претендовало на трансформацию городской системы и создание единого архитектурного целого.

Именно это — перестройку городов, попытку архитектурными средствами разрешить комплекс сложнейших социальных проблем капиталистического города предполагал «План перестройки Токио» К. Тангэ. На сей раз будущий город демонстрировал цельность проектирования и выглядел единым, четко продуманным ансамблем. Правда, при этом архитектурным средствам не придавалось сколько-нибудь серьезного значения, но материальные структуры, воплощающие специфически японское образное мировосприятие, выглядели символом системы, мобильной и открытой для дальнейшего развития и изменений.

Десятилетие, прошедшее с опубликования «Плана перестройки Токио», и представленная на ЭКСПО-70 реально действующая модель метаболистической системы фактически подвели итог конструированию города, основанному на ложных посылках, на вере во всемогущество архитектуры в преобразовании физической и социальной природы города. К тому же психологическое отторжение урбанистического будущего «города-механизма», «города-монстра» привело и к психологической переоценке мегалополиса, а потом и отказу от него как основной перспективы урбанизационного развития страны.

Середина 70-х годов была отмечена широким строительством городов-спутников, реконструкцией обширных районов крупнейших городов (прежде всего Токио и Осака), в процессе которой на месте деревянных кварталов вырастали многоэтажные и высотные сооружения.

На страницах западной печати появились утверждения, что коллизия, возникшая на японской почве, и прежде всего в японском городе, в результате сложного многопланового взаимодействия культур Востока и Запада обрела основу разрешения или даже практически разрешена, по сути дела, внеархитектурными средствами. Закономерные потребности развивающегося современного города высокоразвитой индустриальной страны сделали необходимым как многоэтажное строительство, в том числе и жилое, так и интернациональные стандарты быта. Таким образом, признается необходимость и правомерность смены модели города.

В действительности, процессы, характерные для современного японского города, гораздо сложнее. Прежде всего, большим городом не исчерпывается объемность и многоплановость процесса урбанизации. Есть еще города, средний и малый, которые по характеру социальной и физической структуры в большинстве своем традиционны. Но и притом что западное строительство начинает занимать все более значительное место и идет изменение физической структуры города, вряд ли приемлемо видеть в этом завершение диалога между традиционным и интернациональным в культуре, тем более с признанием победы последнего. Японцам свойственно бережное отношение к культурному наследию, ко всему укладу жизни, преемственность, традиционность характерна и для сферы общественной жизни. Психологический стереотип, формирующий порядок организации жилища, одинаков как у японца, живущего в крошечной квартирке апато, так и у жителя многокомнатных кооперативных квартир или частных — в национальном стиле — особняков, усовершенствованных техническими достижениями века. Основа различия здесь — классовая, а не в том, что западные стандарты завоевали большую предпочтительность.

Многое в новом строительстве, в том числе в тщательно спланированных комфортабельных городах-спутниках, оказывается несоответствующим привычным жизненным стереотипам японца. Недостатки городов-спутников в полной мере проявились и на японской земле. Нарушение демографической картины (молодые семьи, отсутствие стариков), как и на Западе, привело к появлению «детей-ключников» — кагико, в ожидании возвращения родителей с работы, гуляющих с ключом на шее.

Не менее серьезным последствием стало разрушение социальных связей, свойственных прежнему японскому городу, падение социальной активности в новых городских образованиях. Микросреда разнообразных соседских организаций, характерной чертой которых являлись взаимопомощь, социальный контроль и групповая дисциплина, сменилась современными (но удивительными для Японии) взаимоотношениями в многоквартирном доме, где нередко соседи по лестничной клетке незнакомы друг с другом.

В создании нового города, в его постоянном диалоге со старым городским образованием традиционный город упрямо пытается сохранить свои позиции. Исторически сложившееся единство городского организма — это часть культурного комплекса, сформировавшегося на японских островах, хранилище социально-психологических стереотипов нации, и его исчезновение не может пройти бесследно. Гибкость, «открытость» культурной системы Японии предполагает не только готовность к взаимодействию, но и активное впитывание нового, его трансформацию при сохранении традиционного.

Подобный пример сегодня — проект восстановления в новых городах традиционно-компактного жилого блока-квартала, который разрушается схемой микрорайонов со свободной планировкой. Шесть двух-трехэтажных домов (по три напротив друг друга) образуют замкнутую систему муко сан рёдонари, практически восстанавливающую практику создания «соседства» — пространств социальной активности — кайвай, характерных для старого города.

К экспериментам подобного рода можно отнести строительство Цукуба — научного центра вблизи столицы, где разноэтажные железобетонные здания институтов объединены традиционной садовой архитектурой, а торговый центр построен с учетом структуры и общего характера традиционного торгового района. Разнообразные типы пространственной организации, характерные для традиционного городского образования, используются при реконструкции провинциальных городов вокруг Осака и Кобе, таких, как Масай, Такасаго, Тоёока, Какогава, Каваниси и др.

Можно предполагать, что подобные поиски вариантов формирования нового города (кстати, не всегда удачные) будут расширяться, но уже сейчас очевидно, что основа их — обращение к национальному культурному наследию, к «копилке» традиционных ценностей нации.

Наиболее творчески осуществляется соединение потребностей современности и строительных традиций в архитектуре отдельных сооружений и комплексов. Но не архитектурные поиски, как бы интересны или разнообразны они ни были (от «функционалистских» сооружений до экспериментов «постмодернистского» направления конца 70-х годов), являются главным, что определяет судьбы современного города. Решающую роль играет характер разрешения целого комплекса социальных проблем на уровне разных планов городского образования.

Город, как условия жизни и высокопроизводительной трудовой деятельности, как полноценная экологическая среда, оказался на грани острейших социальных противоречий и трудностей. Многомиллионный город, тем более мегалополис, с огромным скоплением населения, засорением среды, все возрастающим социально-психологическим прессингом урбанизации, последнее время в значительной мере становится угрозой нормальному воспроизводству рабочей силы.

Государственная политика в области образования и воспитания японца, использование религиозных воззрений, целый комплекс теорий (об особом «коллективизме» японцев, «семейных» отношениях на предприятиях, о «ценности жизни», о «самоусовершенствовании» и т. д.) призваны сегодня содействовать не только стабильности капиталистического строя, но и непрерывному повышению производительности труда. Как никогда ранее, важным для правящих кругов стало сохранение уникального социального климата, определяющего успехи высокоиндустриальной страны и места, занятого ею в капиталистическом мире. Город, как жизненная среда трудовых ресурсов, стал объектом пристального внимания государства, так же как и попыток регулировать процесс урбанизации в масштабах страны.

В конце 80-х годов был опубликован «План экономического развития на 1979–85 гг.», в котором значительное место уделено перспективам развития городов. В нем впервые появляется термин тэйдзю-кэн, который комментируется составителями как «интегрированная территория». Тэйдзю-кэн — это проект деконцентрации агломераций, создание противовесов им в виде активно и автономно развивающихся региональных зон.

Подобная идея не нова, и она нашла отражение в градостроительных программах Англии и Франции после второй мировой войны.

В основе предложений японских органов планирования — комплексное развитие каждой префектуры с ориентацией на ее историческое своеобразие, специфику экономических и демографических процессов.

Это — расчет и на обеспечение занятости в пределах префектуры, и, следовательно, сокращение миграционного оттока из нее. Предполагается, что активизация жизни префектуры создаст целую иерархию городских центров различного функционального назначения, в которых будут осуществлены как историческая преемственность в формировании города, так и разработка приемов и методов сохранения сложившейся среды. Тэйдзю-кэн — очевидный отказ от перспективы стремительного движения к грандиозному мегалополису и попытка на базе среднего и малого городского образования сохранить традиционный город.

Однако опыт предыдущих планов свидетельствует об ограниченных возможностях государственного регулирования экономики в условиях господства монополистического капитала, к тому же условием реализации плана является очевидная ориентация развития провинциальной Японии на наукоемкое производство с его «чистыми» (в противовес тяжелой индустрии) отраслями, позволяющее избежать деформации экологической среды.

Действительность же обнаруживает иное. Так префектура Ямагата, «лицо» которой формирует разнообразное традиционное производство, оказалась в последние годы, вследствие начавшегося здесь строительства предприятий химической промышленности на пороге возникающей промышленной зоны. Район Нара-Нагоя — сложившаяся с древности сокровищница культурно-исторических ценностей нации — в последнее десятилетие превратился в огромную промышленную агломерацию с населением более восьми миллионов.

К тому же создание «интегрированных территорий» не может привести к исчезновению огромных агломераций, которые уже сейчас концентрируют многомиллионные массы населения, (только территория между Осака и Токио сосредоточивает восемьдесят процентов населения страны).

В то же время распространение на новые районы стереотипов социальной жизни и морфологической структуры промышленных зон — вполне очевидно. Кроме того, можно полагать, что большой город, складывавшийся в течение длительного времени как центр культуры и активной социальной жизни, не потеряет ни своей социальной притягательности (по крайней мере в обозримом будущем), ни политической и экономической значимости в масштабе всей страны.

При этих обстоятельствах, когда развитие города показывает, с одной стороны, глубину и активность развивающегося процесса культурного синтеза, с другой — изменение генетического кода, Осака — с его технизированно-индустриальным обликом, многообразными проявлениями взаимодействия интернационального и традиционного, представляет своеобразный символ урбанистического будущего Японии.