Ошибка Либермана

8

Либерман был уверен — продлись заседание комитета по созданию комитета по реконструкции еще час, он назовет Ирвинга Хамела Эрвином Роммелем. Он допустит такую оговорку и извинится. Потом повторит ее — и снова извинится. Затем, если Бог наблюдает за течением событий, что есть Его священная обязанность, Он уведомит Ирвинга Хамела, что тому следует закрыть рот.

Ирвинг был неплохим человеком, но постоянно вызывал раздражение. Молодой — еще нет сорока — адвокат, густые черные волосы, контактные линзы. Высокий и поджарый, он каждое утро появлялся в Еврейском общинном центре в Таухи. У него были красивая жена и красивые дети — сын и дочка. В один прекрасный день Ирвинг Хамел мог бы стать королем Дании, или, по меньшей мере, первым мэром-евреем Чикаго, или председателем Верховного суда Соединенных Штатов, но в данный момент он был как шило в заднице.

— Люди не станут давать деньги на реконструкцию, — сказал Ирвинг. — Они хотят видеть свои имена на каменной стене.

— У строительного комитета найдутся стены, — заметил Сид Леван.

Вокруг дубового стола в комнате, служившей одновременно библиотекой и помещением для собраний, сидели трое мужчин и женщина. Рабби Васс понимающе улыбался всему, что говорилось. Ида Кацман не спускала глаз с выступавших. Как старейшая среди присутствующих и самая богатая в общине — по каковой причине в первую очередь она здесь и находилась, — Ида имела некоторые права, в частности право игнорировать ход дебатов. Престарелая Ида Кацман, скорее всего, почти не понимала, что происходит. Когда говорил Васс, Ида смотрела на него сквозь толстые стекла очков в надежде, что с уст раввина сорвутся слова божественного наставления. И каждый раз испытывала разочарование.

— Мебель! — попытался вставить слово Либерман. — Мы можем прикреплять таблички к мебели. На этом столе, к примеру, есть табличка. — Эйб показал на бронзовую пластинку рядом со своим местом во главе стола, которое занимал как исполняющий обязанности председателя комитета. Он мрачно — но все же с надеждой — посмотрел на Ирвинга Хамела.

— Строительный комитет уже запросил права на установку мемориальных табличек на мебели, — сообщил рабби Васс.

— А туалеты? — сказал Либерман, глянув на часы и убедившись, что пошел одиннадцатый час, а никакого решения не принято.

— Это дурной вкус, — заметил Сид Леван.

— Туалеты также принадлежат строительному комитету, — сказал Васс.

— Попытать счастья в Лас-Вегасе, — предложил Либерман, которому все мероприятия по сбору средств внушали страх.

— В последний раз мы потеряли двести долларов, — заявил Хамел. — Я был казначеем.

— Аукцион, — сказал Либерман.

Сид Леван медленно покачал головой. Ида Кацман открыла рот.

— Потерянные деньги, — сказал Хамел.

— Можно показать фильм, — предпринял еще одну попытку Либерман. — Устроить марафон: «Парень из Фриско», «Хестер-стрит», «Пятница, 13-е»[35].

— Вы знаете, сколько стоит прокат фильмов, проектор, реклама? — спросил Хамел, вздохнув. — И никто не придет. У всех есть кабельное телевидение. Фильмы — наверняка проигрышный вариант.

— Тогда «бинго», — предложил Либерман без особой уверенности.

— Мы же евреи, — возразил Леван.

— Мне это известно, — заметил Либерман. — Но у нас есть здание, которое надо перестроить.

— Никакого «бинго», — сказал Хамел.

— Почему? — спросил Либерман.

— Кто придет? — спросил Хамел.

— Католики, — ответил Либерман. — Я знаю многих католиков. Мой напарник католик.

— Мне это не по душе, — сказал Леван. — А что вы скажете, рабби Васс?

— Не думаю, что нам следует прибегать к столь пошлым приемам, — ответил раввин.

Ида Кацман подалась вперед, склонив голову набок, как птичка.

— С другой стороны, — продолжал рабби Васс, — гордость погубила столь многих добродетельных мужчин, — он посмотрел на Иду Кацман и добавил с понимающей улыбкой: — И женщин.

Ида Кацман удовлетворенно откинулась на стуле.

— Предлагаю создать комитет и дать ему возможность решать, где взять деньги, — заявил Сид Леван.

— Мы и есть комитет, — сказал Либерман, глядя в поисках поддержки на Хамела.

— Строго говоря, мы не комитет, — заметил Хамел. — Мы — специальный комитет, созданный применительно к данному случаю, чтобы разработать рекомендации по возможному созданию комитета.

— Рабби Васс, — сказал Либерман, — вы хотите назвать это собрание комитетом? Если нет, я с этим совершенно согласен. Мне бы попасть домой. У нас гостят мои дочь и внуки. Кроме того, я расследую дело об убийстве и я очень устал.

— Это комитет, — заявил раввин.

— Это не может быть комитетом, — возразил Хамел. — Мы не разработали никаких рекомендаций и не следовали никакому регламенту. Это неофициальная дискуссия комитета, созданного исключительно на данный случай.

— Он прав, — поддержал Хамела Леван.

— Нам необходимо изыскать средства на реконструкцию, — проговорил Васс. — На это может потребоваться до пятидесяти тысяч долларов, не считая расходов на строительство.

Ида Кацман полезла за чем-то в свою сумку, а Либерман предложил:

— Давайте устроим вечеринку с танцами.

— Эйб, разве сейчас время для шуток? Я вас спрашиваю, — сказал Сид Леван.

Ида Кацман писала что-то, прикрывая написанное ридикюлем. Хамел посмотрел на нее и приготовился поднять процедурный вопрос. Либерман решил, что настал момент для блицкрига в отношении датского короля, которого вот-вот назовут Эрвином Роммелем. Но тут вмешались Бог и Ида Кацман.

— Этого достаточно? — спросила она, оторвав чек и протянув его через стол рабби Вассу.

Васс взглянул на чек.

— Вполне достаточно, — подтвердил раввин, пустив чек, выписанный на синагогу, по кругу.

— Теперь мы можем идти домой? — спросила Ида, вставая. — Я могу пропустить «Субботний вечер в прямом эфире». Кто-нибудь должен отвезти меня или взять мне такси.

— Можно отправляться по домам, — сказал Либерман. — Ирвинг живет рядом с вами. Он может вас подвезти.

Хамел хотел было бросить предупреждающий взгляд на Либермана, но отказался от этой мысли, прежде чем кто-нибудь заметил. Его намерение не укрылось только от детектива.

— Я с удовольствием подвезу миссис Кацман, — сказал Хамел.

— Думаю, мы славно потрудились, — заметил Сид Леван, вынул из кармана сигару и сунул в рот. Он полагал, что вправе это сделать, поскольку не поднес к сигаре спичку.

— Да, мы все хорошо поработали, — согласился рабби Васс.

Все ушли, кроме раввина и полицейского.

— Рабби Васс, — сказал Либерман, — я всегда узнаю заговор. Вы когда-нибудь видели «Жало»?[36]

— Миссис Кацман пригласили присоединиться к комитету, поскольку я знал, что она хочет помочь нам, — ответил раввин.

— Я думал, она уже обещала полтораста тысяч на строительство нового здания, — заметил Эйб, вставая и массируя колени. — Где будет ее табличка?

— На кухне, — сказал раввин. — Муж и сын Иды Кацман умерли. Внуков у нее нет. Община — ее семья. Бог видит ее дела, и мы возблагодарим Его и восславим Его, и Он благословит ее, если наша община будет покорна воле Его.

— Вы меня убедили, рабби Васс, — сказал Либерман.

— Я надеюсь, — сказал раввин.

Когда Либерман вернулся домой, Барри находился в гостиной, в темноте. Он сидел на раскладушке, скрестив ноги, положив на колени подушку, а на подушку — электронную игру, и одновременно смотрел телевизор.

— Где Мелисса? — спросил Либерман.

— Спит в маминой постели, — ответил Барри.

Либерман бросил внуку мятную жевательную резинку в обертке и сказал:

— Я украл ее в синагоге. Когда закончишь, почисти зубы.

— Ага, — отозвался Барри, не поднимая глаз. — Ты не украл ее.

— Хорошо, мне вручили ее в награду за то, что я собрал пятьдесят тысяч долларов. Что ты смотришь?

— «Субботний вечер в прямом эфире».

— Вот и Ида Кацман смотрит эту передачу, — сообщил внуку Либерман. — Я иду спать. Утром увидимся. Спокойной ночи.

— Вот черт! — воскликнул Барри, ударив кулаком по подушке и глядя на светящийся экранчик игрушки. — Я почти дошел до конца… Извини, деда. Мы идем на «Кабс» в понедельник?

— Идем, — ответил Либерман.

— Спокойной ночи, — сказал Барри, не поднимая глаз.

— Спокойной ночи, — сказал Либерман.

На кухне горел свет. Либерман мысленно помолился. Бог — его должник. Эйб не оскорбил Ирвинга Хамела. Он не стал угрожать Сиду Левану. Он участвовал в игре, целью которой было направить миссис Кацман на путь финансовой добродетели. Бог мог бы, по меньшей мере, позволить ему добраться до спальни, до раковины, до пижамы и до постели без нового испытания.

Либерман прошел мимо кухни. Там никого не было. Это не вызывало сомнений. И он не слышал голосов. Эйб был в полутора метрах от закрытой двери в их с Бесс спальню, когда открылась дверь в комнату Лайзы.

— Папа, — прошептала она, — это ты?

— Это я, — отозвался Либерман.

— Папа, он позвонил. Тодд позвонил. Мы можем поговорить несколько минут? Я знаю, ты устал.

Она вышла в халате с поясом от какого-то старого халата Либермана. Даже в мерцающем свете от телевизора из гостиной он увидел, что лицо дочери чисто вымыто.

— Лучше бы утром, — сказал Либерман.

— Утром может быть слишком поздно, — сказала Лайза.

— Где мама? — спросил Либерман.

— Ждет нас в вашей спальне.

— Хочешь кофе или чаю?

— Чаю.

— Я тоже выпью чаю, — раздался голос Бесс из-за двери в спальню.

Либерман пошел на кухню.

Хэнраган подождал со звонком ровно до семи. Либерман снял трубку телефона, стоявшего рядом с кроватью, не дожидаясь второго звонка. Бесс застонала, натянула на себя простыню и отвернулась от Эйба.

— Да? — проговорил Либерман.

— Ребе, у меня есть ниточка. Мать и брат Эстральды живут в мексиканском квартале близ Огдена. Скорее всего, их фамилия Вегас. Ты понял, что это нам дает?

— Тебе следовало быть в церкви, Уильям, — прошептал Либерман. — Давать причастие, есть печенье, пить вино. Это же воскресное утро. Я молюсь в пятницу вечером и в субботу утром. Ты молишься по воскресеньям. Легко запомнить.

— Причастие принимают, — объяснил Хэнраган. — Прихожане его не дают. Причащают священники.

— Я его не принимаю и не даю, — сказал Либерман. — Я пытаюсь проснуться. Позвоню Гутьересу из Отдела по борьбе с организованной преступностью. Правда, воскресным утром он наверняка в церкви. Что еще ты добыл?

Хэнраган поделился всем, что узнал от соседей Эстральды Вальдес, рассказал о Хьюзе, Гвен Дайсан и Никки Моралес.

— Эстральда набирала новеньких, Ребе, — заметил Хэнраган. — Может быть, не так уж активно и всерьез, но она этим занималась.

— Отец Мэрфи, — сказал Либерман, почесав затылок, — мы не пытаемся ее канонизировать. Мы просто выясняем, кто восемь раз воткнул в нее нож.

— Ты прав, — согласился Хэнраган без особой уверенности.

— Тебе удалось поспать?

— Немного. — После очень долгой и многозначительной паузы Хэнраган продолжил: — Я не пил с тех пор, как это произошло.

— Поспи еще, Уильям, — посоветовал Либерман, вздохнув. — Я собираюсь позвонить Гутьересу и принять душ.

Когда Либерман повесил трубку, Бесс что-то пробормотала.

— Что? — спросил он.

— Дети встали, — повторила она. — Я слышу их. Посмотри, все ли у них в порядке.

— Они большие дети, — заметил Либерман, — и в соседней комнате спит их мать.

— Они в нашем доме, — сказала Бесс, не поворачиваясь.

Либерман встал с постели. На нем была одна из его любимых футболок, очень просторная, синяя, с изображением Эванстонского маяка на груди. На хрупком теле Либермана она казалась ночной рубашкой. Он нашел в шкафу халат и вышел из спальни, закрыв за собой дверь.

Дети сидели на незастеленной постели, смотрели телевизор и ели бублики со сливочным сыром и тонкими ломтиками копченой лососины.

— С луком еще вкуснее, — посоветовал Либерман.

— Не люблю лук, — сказала Мелисса.

— Поиграем? — спросил Барри. На верхней губе, уже украшенной пушком, застыл кусочек сливочного сыра.

— Позже, — ответил Либерман. — Сначала нужно сон прогнать, номер набрать и душ принять.

Мелисса засмеялась. Барри улыбнулся.

— И пивка засосать, — добавила Мелисса.

— Это не смешно, — вздохнул Барри. — У тебя шутки совсем не смешные.

— Это честная попытка использовать просторечный оборот в надлежащем контексте, — заметил Либерман.

— Ты говоришь как папа с его мертвыми греками, — сказал Барри. — Только ты шутишь. А папа всегда говорит серьезно.

— Вы пока намажьте побольше сыра на мебель, а я скоро вернусь, — пообещал Либерман.

Он пошел на кухню и закрыл за собой дверь, чтобы не слышать голос Альфа[37] и дать понять членам семьи, что он нуждается в уединении хотя бы на несколько минут. Он нашел номер Симона Гутьереса в адресной книге, лежавшей на кухне, и набрал его.

— Алло? — отозвался женский голос.

— Цветок душистый прерий, — произнес Либерман.

Эстралита Гутьерес засмеялась.

— Либерман, — сказала она. — Только ты так меня называешь.

— Из тех, кто тебе звонит, только у меня есть душа, — сказал Либерман. — Все остальные продали свои за программы похудения, которые неэффективны, и за места на играх «Буллз». Симон дома?

— Сейчас позову. Мы собираемся в церковь.

— Я буду краток, — заверил ее Либерман.

Через несколько секунд трубку взял Симон Гутьерес с коротким:

— Эйб?

Либерман регулярно работал с Симоном на протяжении пятнадцати лет, пока Гутьереса не повысили и не перевели в Отдел по борьбе с организованной преступностью. Симон был тщеславен. Окончи он колледж, через пять лет мог стать соперником капитана Хьюза в борьбе за пост начальника полиции.

— Симон, мне кое-что нужно.

С трубкой в руке Либерман подошел к пакету, лежавшему на кухонном столе, вынул из него бублик с чесноком, придерживая телефонную трубку подбородком, отрезал половину и положил ее в тостер.

— Что именно? — спросил Гутьерес.

— Это связано с убийством Вальдес. Ты в курсе? Мне нужна информация о матери и брате Эстральды Вальдес. Живут в Огдене или близ него. — Продолжая разговаривать, Либерман вынул из холодильника копченую лососину, лук и сливочный сыр.

— Фамилия?

— Знаю только Вальдес. И она, возможно, не та, что надо.

— Я твой должник? — спросил Гутьерес.

Либерман слышал, как Эстралита Гутьерес призывает мужа закончить разговор.

— Нет, это я твой должник за дело Братковкича, — признал Либерман.

— Теперь будешь моим должником вдвойне, — заявил Гутьерес. — Я сделаю пару звонков и перезвоню тебе после мессы. Ты дома?

— Я дома.

Гутьерес повесил трубку. Либерман закончил делать бутерброд, налил себе чая со льдом, который приготовил прошлой ночью, и сел за стол — есть, пить и ждать. Он ждал целых пять минут, прежде чем в кухню ворвалась Лайза.

— Папа, — сказала она, — дети в гостиной мажут все сливочным сыром и разбрасывают крошки. Ты же был там, почему ты их не остановил?

— Хочу честно признаться, — отозвался Эйб, откусывая от бутерброда. — Во мне больше от Питера Пэна, чем от Мэри Поппинс.

— Ты мог бы хоть немного помочь мне, пока я здесь, — заметила Лайза.

— Прими душ. Вымой голову. Почисти зубы. Побрей ноги. А уж потом приходи и поговорим. Ты почувствуешь себя гораздо лучше.

— Я для тебя обуза, от которой ты хочешь избавиться, — сказала Лайза, приглаживая волосы.

— Это несправедливо, — возразил Либерман. — Я пытаюсь решать самые разные задачи. Попытка избавиться от тебя — всего лишь одна из них. Возвращайся с улыбкой и песней на устах — предпочтительно, чтобы это был не рэп, — и мы решим, как поступить: надеть на детей наручники или запереть холодильник.

— Ты не меняешься, согласен? — спросила Лайза, взяла из рук отца последний кусок бублика с копченой лососиной, сливочным сыром и луком и съела его.

— Я стараюсь не меняться, — ответил он. — Но в большинстве случаев у меня это не получается.

Зазвонил телефон. Либерман снова взял трубку после первого звонка.

— Что ты узнал, Эйб? — спросил Хэнраган.

— Терпение, — ответил Либерман, наливая себе второй стакан чая со льдом.

— У меня предчувствие, — сообщил Хэнраган.

— Прими горячий душ, — посоветовал Либерман. — Я позвоню тебе, когда у меня появится для этого причина.

Они повесили трубки, и Либерман пошел в ванную, чтобы принять горячий душ. Пока вода струилась по спине и ногам, он исполнял свой привычный репертуар. Сначала — «Любовный жук», затем «Меж дьяволом и глубоким синим морем» и «Еще один шанс». Пока вытирался и одевался, он пел «Серебряный доллар» и «Мандарин», а на пути в спальню — «Луна над Майами».

— Ты в хорошем настроении, — заметила Бесс, садясь на кровати.

— Стараюсь обмануть себя, — прошептал он. — Почти получилось.

— До конца никогда не получается, — сказала Бесс.

Зазвонил телефон.

— Ты знаешь, сколько времени? — спросила Бесс, вставая с постели.

— Я не знаю, сколько времени, — пропел Либерман.

Бесс покачала головой и пошла в ванную, а Либерман взял трубку.

— Эйб.

— Симон.

— У меня кое-что есть, — сказал Гутьерес.

— Я думал, что ты идешь в церковь.

— Пойду позже. Будешь слушать, что я узнал, или хочешь добиться, чтобы я почувствовал себя виноватым?

— Говори, — сказал Либерман.

— Пока это предположение. Брат, Хосе Мадера, известный также как Хосе Вегас. Семнадцать лет. По некоторым сведениям Мадера сказал, что его сестру убили.

— Откуда эти сведения, Симон?

— Один из наших информаторов был вчера вечером в баре с Мадерой. Мадера сказал, что убитая проститутка — его сестра.

— Где живет Мадера?

— Вот тут загвоздка. Я проверил, что на него есть. У Мадеры семь предварительных, но доказательств для осуждения не хватило. Адрес неизвестен. Был в банде Эль Перро «Лос Вампирос». Там одни придурки. Теперь он в банде «Лос Гатос». Эти опасней. Грабят фермеров.

— Спасибо, Симон.

— Теперь за тобой две услуги, — сказал Гутьерес и повесил трубку.

Либерман набрал номер Хэнрагана, который снял трубку после трех звонков.

— Я был в туалете, — объяснил Хэнраган.

— Ценю твою откровенность. Встречаемся через полчаса в «Чапультапеке» на Норт-авеню. Эль Перро может знать, как найти брата Эстральды.

Либерман отпер ящик ночного столика ключом, который был у него на цепочке, достал пистолет и вложил его в кобуру под пиджаком.

— Мне надо идти, — сказал он, выходя из своей комнаты.

— Папа, — прошептала Лайза. — Тодд придет в полдень, помнишь? Ты обещал, что будешь дома.

— Я вернусь, — заверил ее Либерман.

— Либерман, — сказала Бесс. Она была еще в халате, ей подарил его Эйб на день рождения пять лет назад.

— Она называет меня Либерманом, а это значит, что меня ждут неприятности, — сообщил Эйб по секрету Барри и Мелиссе, которые все это слушали.

— Крупные неприятности, — согласилась Бесс. — Изволь вернуться к приходу Тодда. Меньше беспокойся о чьей-то семье и больше о своей.

Либерман подошел к Бесс и поцеловал ее.

— Будь осторожен, — сказала Бесс, как она говорила тысячи раз по утрам.

Либерман вышел в утренний зной.

Утро началось с неудачи. Хэнраган и Либерман отправились в «Чапультапек» и нашли там только молодую пару с младенцем. Старая служанка, которая присутствовала, когда Либерман и Хэнраган потребовали, чтобы Эль Перро вернул долг Резнику, заявила, что не знает никого по имени Эль Перро или Дель Соль. Она казалась очень испуганной. Дрожала, как в январский день на берегу озера.

— Передайте ему записку, если он появится, — попросил Либерман, доставая блокнот. — Скажите ему, что она от Либермана. Он сможет связаться со мной завтра утром или вечером. Я собираюсь на бейсбол во второй половине дня.

Содержание записки было простым: «Хочу поговорить с Хосе Мадерой».

Он подписал ее «Либерман», и оба полицейских вышли на улицу.

— Поедем ко мне домой, — предложил Либерман. — Придет мой зять, чтобы схватиться в поединке с моей дочерью.

— Похоже, это будет интересное зрелище, — заметил Хэнраган, — но у меня свидание.

Либерман внимательно посмотрел на напарника. Они подошли к машине Хэнрагана. Четверо подростков-латинос — крепкие парни, покрытые татуировкой, в черных бейсболках — с угрожающими лицами сидели на капоте.

— Свидание? — переспросил Либерман.

Один из парней слез с капота и двинулся навстречу полицейским.

— Ваша машина? — спросил подросток, который был немного похож на Роберто Дюрана[38], только говорил без акцента.

— Моя, — ответил Хэнраган. — Поговорю с тобой через секунду. — И затем, обращаясь к Либерману: — Славная женщина. Зовут Айрис. Китаянка. Ее семье принадлежит ресторан «Черная луна».

— Эй, — сказал парень, похожий на Роберто Дюрана, — я с тобой разговариваю.

— Почему бы тебе потом не привести ее к нам? — спросил Либерман.

— Вы, старперы, если хотите сесть в машину, гоните пятьдесят монет, — сказал парень злобно. Его приятели тоже слезли с капота. Один встал у дверцы, двое других — за спиной Роберто Дюрана.

— Вряд ли получится, Эйб, но спасибо, — ответил Хэнраган. — Может быть, в следующий раз. Это что-то вроде знакомства… Ты знаешь, я еще…

Парень с лицом Роберто Дюрана окончательно рассвирепел.

— Я с тобой разговариваю! — крикнул он и заскрипел зубами.

— У тебя есть оружие? — устало спросил Либерман.

— Что? У меня есть оружие, — ответил парень и вынул здоровенный складной нож.

— A y твоих сестричек есть оружие? — спросил Хэнраган, показав на трех других парней.

Лицо Роберто Дюрана побагровело.

— Вы, оба, гоните свои бумажники и часы, — сказал он.

— Это еще зачем? — спросил Либерман.

— Или посадим на перо, — пообещал парень.

— У тебя найдется время забросить их в отделение, Отец Мэрфи? — спросил Либерман.

Хэнраган посмотрел на часы.

— Полно времени, — ответил он, поворачиваясь к подростку, державшему нож. — Сынок, ты маленький глупый засранец.

— Он назвал тебя отцом? — спросил парень, сбитый с толку.

— Я полицейский, — сообщил Хэнраган. — Только тупой засранец не узнает полицейского на улице средь бела дня при ярком свете.

— Знаешь, — сказал подросток, опасаясь, что он может потерять лицо. — Гроша не поставлю на рожу твоей китайской подружки, если ты коп. Дай сюда свои…

Хэнраган наотмашь ударил парня по носу и заломил ему руки. Двое его дружков, стоявших рядом, шагнули вперед. Один из них полез в карман куртки. В такой теплый день надевают куртку, только если тебе, как полицейским, надо спрятать оружие. Либерман достал пистолет и направил его на двух подростков. Те замерли.

Роберто повернулся, нос у него был в крови, нож он держал острием вверх. Хэнраган ударил его ногой в пах. Парень, оставшийся у машины, уже бежал по улице.

Из соседнего дома донеслись аплодисменты, но в окнах не было видно никого. Водители машин замедляли ход, чтобы посмотреть на эту сцену, а затем уносились прочь.

— Если передумаешь, позвоните мне, ты и… — Либерман велел подросткам повернуться и подтолкнул их к машине, чтобы надеть на них наручники.

— …Айрис, — подсказал Хэнраган, помогая стонущему Роберто подняться и тоже надевая на него наручники. — Я подумаю об этом.

Они втолкнули троицу в машину Хэнрагана и разместили на заднем сиденье.

Полчаса спустя Эйб Либерман председательствовал за кухонным столом на встрече дочери с зятем. Бесс увела детей к Мэйшу выпить шипучки с кнышами. На столе стоял большой кувшин чая со льдом для Либермана. Из кофеварки в чашку Лайзы капал кофе.

— Основные правила таковы, — объявил Либерман. — Не цитировать греков. Не обзывать друг друга. Никаких комментариев по поводу игры «Кабс». Слово «заткнись» могу сказать только я.

— Нам не до шуток, папа. — Лайза посмотрела на Тодда, который сидел напротив.

Тодд, небритый и растрепанный, выглядел ужасно. Одет он был в зеленую рубашку и коричневые вельветовые брюки.

— Она права, Эйб, — сказал он.

— Мы начинаем с согласия между враждующими сторонами, — заметил Либерман. — Добрый знак.