Особое задание

Глава 8 ЕГО ЗНАЮТ ДАЖЕ ДЕТИ

Из Хэтаошу в Цинцаопин вело широкое ровное шоссе, по которому в обе стороны двигалось много прохожих: красноармейцев, ганьбу[28], крестьян. Во всех придорожных деревнях на стенах домов виднелись свежие лозунги и плакаты, на полях по обеим сторонам шоссе работали крестьяне: пололи, удобряли землю, поливали рис. Дети шли в школу с ранцами за спиной и с веселыми песнями. Эта мирная, наполненная деятельным оживлением картина составляла резкий контраст с тем, что У Чжи видел всего лишь несколько дней назад в полных горечи и страданий деревнях гоминдановских районов.

Первым у деревни Цинцаопин ему встретился чисто одетый круглолицый мальчик. Он лихо отсалютовал незнакомцу, чем его несказанно удивил.

— Разве ты знаешь меня?

— Не знаю, но вижу, что ты командир!

У Чжи рассмеялся.

— Ты ошибся, никакой я не командир. Наоборот, у вас тут ищу одного командира. Ты не знаешь, где мне найти комиссара Фу?

— Знаю, знаю! Я провожу тебя! — И хотя пионер выходил из деревни, он повернул обратно.

— Ты знаешь комиссара Фу? — спросил его по дороге У Чжи.

— Кто же его не знает? У нас все, даже малыши, его знают!

— Это почему так?

— Он поднял крестьян на борьбу с кулаками, руководил разделом земли, организовал у нас Красную гвардию и молодогвардейский отряд. А когда у него бывает свободное время, он помогает крестьянам по хозяйству, рассказывает детям разные интересные истории. Как можно его не знать?!

Мостовая в деревне была выложена камнем. По-видимому, сегодня был базарный день. Вдоль улиц стояли лотки и палатки, в которых торговали сельскохозяйственным инвентарем, предметами первой необходимости, продуктами питания, напитками. Мальчик проводил У Чжи в восточный конец деревни и показал ему на один из домов:

— Комиссар живет в том доме, где висят свитки с изречениями[29].

У Чжи поблагодарил мальчика и подошел к дому. Изречение гласило:

К удивлению У Чжи, у входа не оказалось часового.

Он толкнул дверь и вошел. В глаза ему бросилась простота обстановки и убранства комнаты. В углу на ящике примостился молодой красноармеец, по-видимому ординарец, который что-то писал.

— Комиссар Фу здесь?

При появлении У Чжи красноармеец поднялся и сказал:

— Комиссар сейчас на собрании, но он скоро вернется.

— А что ты пишешь? — с любопытством спросил У Чжи.

Парень смущенно улыбнулся.

— Да вот учусь… Ты присаживайся!

У Чжи сел на подвинутый ординарцем стул и внимательно осмотрел комнату. Кроме двух кроватей, в ней стоял сколоченный из белых досок стол, два стула. У стен — две длинные скамьи. На столе лежала стопка книг.

Ординарец налил гостю чаю и снова углубился в занятия.

У Чжи развязал свой мешок, достал из него крестьянскую куртку и перочинный ножик и начал подпарывать подкладку, чтобы извлечь оттуда письмо командующего Ли. Он осторожно орудовал ножом и с беспокойством думал:

«У меня с собой нет рекомендательного письма, поверит ли мне комиссар? Получили ли они из Шанхая сообщение обо мне?»

Но тут дверь открылась, и в комнату быстрыми шагами вошел высокий худой военный лет тридцати. Одет он был в синюю форму с пятиконечной звездой на фуражке. Он пожал руку У Чжи и спросил с явным сычуаньским акцентом.

— Товарищ, ты откуда прибыл?

У Чжи догадался, что это и есть хозяин комнаты, но на всякий случай спросил:

— Ты комиссар Фу?

— Да.

— Меня зовут У Чжи. Я пришел из Южной Шэньси по заданию подпольной партийной организации.

Комиссар снова обеими руками пожал его руку и сердечно сказал:

— О, пробраться к нам нелегко! Ты ел что-нибудь? Что будем сначала делать: обедать или беседовать?

Ординарец поставил на стол керосиновую лампу, и комиссар пригласил У Чжи присаживаться к столу. Он налил гостю традиционную чашку чаю и выжидательно посмотрел на него.

— Конечно, сначала поговорим! — ответил на его вопрос У Чжи, достал из-под подкладки письмо командующего Ли и вручил его комиссару. Хотя куртка побывала в реке, но клеенка, в которую было завернуто письмо, спасла его от воды, и иероглифы на платке читались хорошо.

Комиссар взял это необычное письмо и стал быстро его читать.

Только теперь У Чжи рассмотрел его грубоватое, волевое лицо с черными как смоль густыми волосами и щеткой бровей над живыми, проницательными глазами.

У Чжи с некоторым беспокойством начал объяснять:

— Это письмо командующий Ли Юй-тин написал собственноручно, он же подписал его и от имени генерала Ян Хэ-линя, командующего Северо-Западным округом. Мое официальное положение — офицер штаба и по совместительству — секретарь командующего Ли Юй-тина по особым поручениям. Но настоящее мое положение очень сложное: внешне я мирный парламентер белой армии, а фактически — представитель подпольной организации коммунистической партии. Наша задача — оказывать всемерную помощь и поддержку советскому району и Красной армии. Наша организация поставила в известность о моей миссии Центральный Комитет, и вы должны были получить сообщение об этом из Шанхая. Вы его получили?

По выражению лица комиссара он понял, что тот никакого сообщения не получал. Откуда было знать У Чжи, что связной, посланный с письмом в ЦК, сразу по прибытию в Шанхай был арестован?! К счастью, связной был человеком опытным и успел уничтожить донесение.

Комиссар Фу сам был опытным подпольщиком и прекрасно знал, как трудно пробираться из Сианя в Шанхай в условиях гоминдановского террора. Поэтому он не очень удивился и только подумал: «Ты говоришь, положение очень сложное, но сам, видимо, в полной мере не представляешь, насколько оно сложное…» Вслух он произнес:

— Мне обстановка у вас хорошо известна — со связью сейчас очень туго. Особенно с Шанхаем трудно поддерживать связь, в пути всякое случается… В общем не смущайся, мы и так сможем во всем разобраться.

У Чжи оставалось прибегнуть к последнему средству, чтобы доказать, что он не провокатор:

— Комиссар, меня послал сюда Лю Цин-бао. Ты знаешь Лю Цин-бао?

— Да, знаю! — оживился Фу.

«Лю Цин-бао» — пароль подпольщиков, работавших в районе действий Шэньсийской армии, известный очень немногим партийным руководителям. Это окончательно убедило комиссара.

— Вот молодцы! Нам здесь тяжело приходится без поддержки населения гоминдановских районов, без помощи действующих там подпольных партийных организаций. Представляю, как трудно было тебе добираться сюда! Ну ладно! Сначала подзаправься, а потом спокойно поговорим. Эй, Сяо-пэй! — позвал он ординарца.

Боец быстро вошел в комнату, и комиссар сказал:

— Этот товарищ прибыл издалека, он проделал трудный путь, нужно достать для него мяса. Если нигде не найдешь, то зайди в госпиталь и попроси там.

— Не нужно беспокоиться! — запротестовал У Чжи. — Мы ведь свои люди…

Но ординарец уже вышел из комнаты.

— Ты весь в грязи, давай умойся с дороги и белье смени! — сказал комиссар, взял с постели вещевой мешок, который он использовал вместо подушки, и достал оттуда европейскую фланелевую рубашку. — Возьми! Мы с тобой, товарищ У, одинакового роста, так что она должна быть тебе впору.

У Чжи считал неудобным брать вещь человека, с которым он только лишь познакомился. Вряд ли у того была лишняя одежда, и, кроме того, он хорошо знал, что население советского района живет очень бедно. Поэтому он решил отказаться от подарка, но комиссар настойчиво совал рубаху ему в руки:

— Не стесняйся, надевай! Эти рубашки достались нам при захвате монастыря в Бачжоу, где свили себе гнездо гоминдановские диверсанты. Мне будет особенно приятно, если ты станешь носить вещь, отобранную нами у империалистических прихвостней!

— Да, это будет памятный подарок! — улыбнулся У Чжи, тронутый искренней заботой комиссара. Рубашка пришлась ему впору.

Согретый теплым приемом, У Чжи чувствовал себя, словно в родном доме. После сытного обеда У Чжи подробно рассказал комиссару и о надеждах, которые возлагал на его миссию товарищ Ван, и обо всем, что произошло с ним в пути. В конце рассказа он достал из своей корзины карты и секретные документы и вручил их комиссару со словами:

— Это наши подарки Красной армии. Здесь есть секретный код, которым пользуется Чан Кай-ши для связи со своими генералами. Достать его было очень трудно, пришлось ездить в провинцию Суйюань… А это различные опознавательные вымпелы, употребляемые в чанкайшистских войсках. Кроме того, здесь военные карты провинций Шэньси, Сычуань и Ганьсу.

Комиссар был так обрадован, что растерянно перебирал подарки в руках, не зная, что смотреть раньше: то листал тетрадку с кодами, то раскладывал на столе лист за листом карты, то снова брался за коды. При этом густые черные брови его были высоко подняты от изумления, и он каждую минуту радостно вскрикивал:

— Это же замечательно! На картах нанесены даже самые мелкие населенные пункты… Скаты, тропы, мосты, речушки — все как на ладони! Просто здорово!

— Я не знал, имеются ли у вас километровые карты, и не очень был уверен, брать ли их с собой… — говорил У Чжи.

— Что ты, что ты! — замахал на него руками комиссар. — У нас есть одна карта значительно хуже этих, и та досталась нам большой ценой. Ты сделал нам отличный подарок!

Он проникся огромным уважением к молодому офицеру.

Окончив рассматривать карты, комиссар взял в руки платок с письмом командующего и еще раз внимательно перечитал послание. Затем попросил У Чжи поподробнее рассказать о генерале Ян Хэ-лине и командующем Ли Юй-тине, о противоречиях между ними и Чан Кай-ши. У Чжи сообщил ему все, что знал.

Комиссар внимательно выслушал его, беззвучно потягивая бамбуковую трубку, какие обычно курят крестьяне в Сычуани: его лицо в эти минуты напоминало деревянное изваяние; и только когда У Чжи кончил, он стряхнул с трубки пепел и снова зашевелился.

— Конечно, мы с радостью приветствуем заявление генерала Яна и командующего Ли. По моему мнению, основная цель генерала Яна — сохранить свои силы. Установление связи с нами — только средство для достижения именно этой цели. Надеяться на то, что он сейчас же встанет под один флаг с Красной армией, просто бессмысленно. Надежда на то, что он под влиянием наиболее передовых и прогрессивно настроенных людей посмеет открыто выступить против Чан Кай-ши, тоже беспочвенна, потому что у него никогда не хватит на это решимости. Так что о совместных наших действиях в настоящих условиях нечего и думать. Самое большее, на что сейчас способны генералы, — это тайком завязать с нами связь и заключить устное соглашение о взаимном ненападении. Но даже если это и так, мы все равно должны вступить с ними в переговоры, должны активно разъяснять необходимость единого фронта против японцев, должны заставить генералов «полеветь» настолько, чтобы добиться от них хотя бы нейтралитета. И если нам это удастся, то мы сможем сосредоточить наши основные силы против Сычуаньской армии. В этом случае и дело революции выиграет и генералы получат то, чего добиваются. Если же мы этого не достигнем, то нужно условиться хотя бы на том, чтобы обе стороны вели бои только для видимости. Нас это бы устроило. Что ты думаешь по этому поводу?

— Ты абсолютно прав! Я могу добавить еще вот что. — У Чжи взял в руки письмо генералов. — О том, чтобы написать такое письмо, разговор уже был. Сначала мы действовали через одного офицера по фамилии Ду Бинь, который подготавливал почву у Ян Хэ-линя. И только после нескольких таких предварительных бесед тот дал указание Ли Юй-тину составить это письмо. С Ли Юй-тином тоже пришлось попортить немало крови — этот был настроен к идее союза с Красной армией сначала намного отрицательнее, чем командующий. Кроме того, и он сам и все его ближайшие офицеры занялись коммерческой деятельностью — скупают землю в окрестных деревнях, что для них сейчас гораздо интереснее всяких других дел. На них нам полагаться, я думаю, нет особого смысла.

— Точно, — согласился комиссар. — Я считаю, что мы должны всячески приветствовать эти переговоры, но, с другой стороны, должны оценивать перспективы этих переговоров трезво и не питать особых иллюзий. Агрессия японского империализма будет расширяться, и в связи с этим будет изменяться расстановка классовых сил в стране. О том, как будут развиваться тогда наши отношения с генералами, поговорим, когда придет время. Сейчас наша основная задача — сорвать наступление чанкайшистских войск, укрепить и расширить Сычуань-Шэньсийский советский район, усилить 4-ю армию. Ты сейчас работаешь в самом «мозгу противника», и если суметь правильно использовать твое положение, то ты один будешь стоить двух наших дивизий! Секретным кодам и картам, которые ты сегодня принес нам, буквально нет цены! Все это я сегодня же ночью отправлю вместе с письмом генералов нашему главному командованию. Одновременно я напишу рапорт Военному совету, с тем чтобы получить для тебя определенное задание.

— У меня еще есть ценные сведения для вас. Правда, они нигде не записаны, они у меня здесь, — он с улыбкой постучал себя по лбу. — Сохраняя их здесь, я не боялся ни потерять их, ни лишиться при обыске. Но я всегда могу подробно изложить их на бумаге.

— А какого рода эти сведения? — комиссар еще более оживился.

— Они касаются численности гоминдановских войск в провинции Сычуань, боевой готовности частей; мне известны фамилии и имена командиров этих частей, данные о состоянии вооружения, об отношениях между отдельными офицерами, об отношении офицеров к Чан Кай-ши и генералу Яну и тому подобное. В подпольной организации мне поручен сбор разведывательной информации, а мое официальное положение открывает мне доступ ко многим секретным документам. Поэтому моя информация самая свежая и достоверная.

— О, нам эти сведения очень нужны! — От волнения комиссар даже вынул изо рта трубку. — Наша Красная армия и по количеству бойцов и по вооружению и снаряжению пока значительно уступает противнику, тем не менее мы ухитряемся одерживать над ним победы. Кроме учета различных политических условий, которые мы используем, нам не следует забывать старого правила: «Знай себя и знай противника и в ста сражениях одержишь сто побед». Чем правильнее сведения о противнике, тем меньше крови проливают наши бойцы, тем реальнее победа. Поэтому хорошая информация для нас ценна, как сама жизнь! — Он помолчал, внимательно вглядываясь в лицо гостя, потом с улыбкой произнес: — Придется тебе потрудиться эту ночь и изложить письменно все, что знаешь о противнике! А?

— Это можно! — обрадованно воскликнул У Чжи.

Он с таким трудом добрался сюда, рисковал жизнью для того, чтобы передать эти сведения по назначению. Так неужели он не потратит ночь, чтобы довести дело до конца! Конечно, просидит ночь, две, если надо.

Если честно признаться, он боялся, очень боялся, что ему здесь не поверят! Ведь письмо товарища Вана могло не дойти до Шанхая, и ЦК партии мог не успеть связаться с командованием Красной армии — все могло произойти в стране, затянутой белым пологом реакции. Теперь он был спокоен: комиссар доверяет ему полностью — в этом нельзя уже было сомневаться. И даже больше того: его приняли здесь, как дорогого гостя.

Стараясь не выдавать своих переживаний, У Чжи спросил:

— Правду говорят, что части Красной армии отступили?

— Не столько отступили, сколько рассредоточились и позволили Сычуаньской армии вклиниться в нашу оборону. Они теперь уверены, что Красная армия деморализована. Но вклиниться-то легко, а вот обратно выбираться из этого клина им будет значительно труднее. — Комиссар едва улыбнулся и сделал выразительный жест. — Они уподобились той черепахе, которая сама полезла в приготовленный для нее кувшин…

Он подробно рассказывал У Чжи о принципах стратегии и тактики Красной армии, о значении аграрной революции, о тех факторах, которые определяют победы Красной армии над численно превосходящими силами противника. У Чжи слушал, и перед ним буквально раскрывался новый мир. Ему казалось, что и десять лет обычной учебы не обогатили бы его так, как одна эта беседа.

Стояла уже глубокая ночь, когда комиссар вынул из кармана старые часы и, взглянув на них, удивленно произнес:

— Ничего себе, уже около часа ночи! Пожалуй, тебе лучше сейчас все-таки поспать, а уж завтра с утра приниматься за работу?

— Нет, нет. Сяду писать! — запротестовал У Чжи. — Мне теперь все равно не заснуть!

— Ну что ж, неволить не стану. Завтра будет время отдохнуть.

Комиссар дал ему стопку бумаги и, проводив до ворот, крепко пожал на прощание руку.

Ординарец отвел У Чжи в дом для приезжих. Там ему выделили отдельную комнату и снабдили керосиновой лампой. Сяо-пэй оставил ему полбутылки керосина и чайник с кипятком и ушел. У Чжи сразу же принялся за работу. Он то вдруг задумывался, вспоминая подробности, то торопливо писал, боясь пропустить что-нибудь важное.

Мешали работать налетевшие в комнату москиты, и У Чжи одной рукой писал, а другой все время отмахивался от насекомых. Где-то неподалеку всю ночь шло собрание, и слышны были взволнованные призывы ораторов. Когда уже пропели третьи петухи, тишину неожиданно нарушило мощное пение «Интернационала».

Пело много людей. Хотя пели они не очень стройно и без сопровождения оркестра, в самой мелодии гимна чувствовалась сила и суровость, и в то же время она не могла не затронуть тончайшие струны человеческой души.

Сун И-юнь в свое время научил У Чжи петь «Интернационал», но там, где он услышал этот гимн впервые, исполнять его можно было только шепотом, при закрытых окнах и дверях. И только здесь У Чжи впервые услыхал, как «Интернационал» поют свободно, в полный голос. Кровью скольких героев заплачено за эту свободу! У Чжи вышел во двор и стал внимательно вслушиваться в слова гимна, мысленно подпевая невидимому хору. Но вот пение окончилось, и снова стало тихо.

Восток уже заалел, и звезды потускнели, растворяясь в первых лучах рассвета. Холодный утренний ветерок освежил У Чжи, и он почувствовал новый прилив сил. Боевой задор звал к новым опасностям.

Вернувшись в комнату, он подлил в лампу керосина, и снова его перо торопливо забегало по бумаге.