Особые отношения

Макс

Представьте себя положительным полюсом магнита, и вам ни при каких обстоятельствах не разрешено прикасаться к отрицательному полюсу, который затягивает подобно черной дыре. Или представьте, что вы выползаете из пустыни и видите женщину с кувшином ледяной воды, но не можете до него дотянуться. Представьте, что прыгаете со здания, но вам не разрешено падать.

Вот когда хочется выпить.

Вот так я чувствую себя, когда мне звонит Зои после того, как получает повестку в суд.

Пастор Клайв знал, что она обязательно позвонит, поэтому велел Рейду не отходить от меня ни на шаг в тот день, когда ей должны были передать бумаги. Рейд взял выходной, и мы пошли на рыбалку на губана, взяв его лодку. У него отличная лодка «Бостон Вейлер», он вывозит своих клиентов порыбачить на макрель и луфаря. Однако губан совсем другое дело. Он живет в местах, где леска обязательно запутается в корягах. Да и крючка не видать, пока не почувствуешь поклевку. Приходится ждать, когда губан заглотнет целого краба, который используется в качестве наживки, или останешься с пустым крючком.

Пока мы за те несколько часов, что рыбачим, еще ничего не поймали.

Для начала мая стоит довольно теплая погода, поэтому мы сняли свитера и уже успели обгореть. Кажется, что лицо у меня сжалось и стянулось, хотя, возможно, это ощущение скорее имеет отношение не к солнцу, а к тому, что я представляю, как Зои открывает дверь…

Рейд лезет в холодильник и достает две холодные бутылки безалкогольного пива.

— Рыба сегодня явно не хочет ловиться, — говорит он.

— Похоже на то.

— Придется придумывать для Лидди какую-нибудь правдоподобную историю, — продолжает Рейд, — чтобы избавить себя от чрезмерного унижения.

Я искоса смотрю на брата.

— Мне кажется, ей все равно, принесем мы рыбу или нет.

— И все же никому не хочется признавать, что его перехитрил обитатель подводных пещер.

Рейд подматывает леску и насаживает очередного краба. Именно брат научил меня насаживать червяка на крючок, однако когда я попробовал — меня вырвало. Брат был рядом, когда я поймал свою первую озерную форель, и по его виду можно было решить, что я выиграл в лотерею.

Из него на самом деле получился бы хороший отец.

Как будто прочитав мои мысли, Рейд поднимает голову и широко улыбается.

— Помнишь, как я учил тебя забрасывать удочку? А твой крючок угодил в мамину соломенную шляпку, и она оказалась в озере!

Я не вспоминал об этом много лет. Я киваю.

— Возможно, твой сын окажется более способным учеником.

— Или дочь, — говорит Рейд. — Может, она тоже станет заядлой рыбачкой.

Он так радуется этому предположению. Сто́ит посмотреть на его лицо, и я практически вижу будущее его ребенка: первое сольное выступление, выпускной альбом, танец отца с невестой на свадьбе. Все эти годы я его недооценивал. Я полагал, что его волнует только работа, но сейчас я вижу, что, вероятно, он ушел с головой в работу, потому что хотел семью, которой у него не было. Слишком больно, когда тебе об этом напоминают изо дня в день.

— Макс, эй! — окликает Рейд, и я поднимаю глаза. — Как думаешь, мой ребенок… Как думаешь, он будет меня любить?

Я нечасто видел, чтобы Рейд настолько в себе сомневался.

— Ты о чем? — удивляюсь я. — Разумеется, будет.

Рейд потирает шею. Эта ранимость делает его… более человечным.

— Ты так уверенно говоришь, — замечает он. — Но мы ведь не особенно любили своего старика.

— Сейчас совершенно другое дело, — успокаиваю я. — Папа был не ты.

— Почему это?

Мне приходится на секунду задуматься.

— Ты никогда не прекращаешь заботиться о других, — говорю я. — А он никогда и не начинал.

Рейд впитывает мои слова и улыбается в ответ.

— Спасибо, — благодарит он. — Для меня очень важно знать, что ты доверяешь мне быть отцом.

Конечно, доверяю. Теоретически трудно найти родителей лучше, чем Рейд и Лидди. Внезапно меня пронзило воспоминание о том, как я сижу на кровати с калькулятором в руках и пытаюсь подсчитать, насколько сильно мы с Зои залезли бы в долги, если бы не только воспользовались ЭКО, но в конечном счете нам пришлось бы оплачивать визиты педиатра, покупать подгузники, еду и детскую одежду. Зои скомкала мои подсчеты. «Если не получается на бумаге, — сказала она тогда, — это абсолютно не означает, что в реальной жизни мы бы не придумали, как свести концы с концами».

— Это же естественно, верно? Немного нервничать, когда должен стать отцом?

— Ты — образец для подражания не потому, что очень умен и знаешь все правильные ответы, — медленно говорю я, думая, почему я всегда смотрел на него снизу вверх. — Ты — образец для подражания, потому что достаточно умен, что продолжаешь задаваться правильными вопросами.

Рейд меряет меня взглядом.

— Знаешь, ты очень изменился. Изменилась твоя манера выражаться, ты принимаешь другие решения. Серьезно, Макс. Ты уже не такой, как был раньше.

Я всю жизнь ждал похвалы брата. Тогда почему у меня такое чувство, что сейчас меня стошнит?

Внезапно звонит телефон. Мы удивились не потому, что отплыли от берега Род-Айленда, а потому что оба знаем, кто звонит.

— Не забудь, что говорил Уэйд, — напоминает мне Рейд, когда я беру сотовый.

Зои начинает орать, не успеваю я еще поднести трубку к уху.

— Мне нельзя с тобой разговаривать, — перебиваю я. — Мой адвокат сказал мне, что…

— Почему? — плачет Зои.

Я точно знаю, что она плачет, потому что тогда ее голос звучит, словно завернутый во фланелевую ткань. Одному Богу известно, сколько раз я слышал по телефону этот голос, когда она звонила, чтобы сообщить о еще одном выкидыше, и пыталась заверить меня, что с ней все в порядке, когда на самом деле это было совершенно не так.

— Почему ты так со мной поступаешь?

Рейд кладет руку мне на плечо — из чувства солидарности, в знак поддержки. Я закрываю глаза.

— Ты тут ни при чем, Зои. Я так поступаю ради наших детей.

Я чувствую, как Рейд протягивает руку к телефону и нажимает кнопку «отбой».

— Ты правильно поступаешь, — успокаивает он.

Если я действительно так изменился, почему мне нужно одобрение Рейда?

У моих ног стоит ведро с крабами, которых мы используем для наживки. Никто не любит этих крабов, они стоят в самом низу пищевой цепочки. Движутся кругами, натыкаются друг на друга. У меня возникает немотивированное желание выбросить их за борт, дать им второй шанс.

— Ты как? — спрашивает Рейд, пристально глядя на меня. — Как себя чувствуешь?

«Пить хочется».

— Хочешь верь, хочешь нет, но я, похоже, подхватил морскую болезнь. Думаю, нужно заканчивать с рыбалкой.

Когда пятнадцать минут спустя мы швартуемся в доке, я говорю брату, что обещал пастору Клайву подрезать кусты у него на участке.

— Прости за неудачную рыбалку, — говорит Рейд. — В следующий раз повезет больше.

— Куда уж хуже…

Я помогаю ему затянуть лодку на прицеп, зачехлить ее и машу на прощание, когда он уезжает домой, к Лидди.

Дело в том, что я не обещал пастору Клайву подрезать кусты. Я сажусь в свой грузовик и еду. Бросаюсь на доску и катаюсь на волнах, чтобы выбить из головы все мысли, но сегодня — проклятие! — мертвый штиль. Через какое-то время мне кажется, что язык во рту распух, увеличившись в размере вдвое, а горло стало настолько узким, что я едва могу сделать вдох.

«Пить».

Один маленький бокальчик не повредит. В конце концов, как сказал Рейд, я стал другим человеком. Я обрел Иисуса, и вместе мы сможем избежать соблазна пропустить еще один. Откровенно говоря, мне кажется, что если бы сейчас Иисус был в моей шкуре, то он бы тоже не отказался от бокальчика чего-нибудь холодненького.

В бар я идти не хочу, потому что и у стен есть уши, и никогда не знаешь, до кого дойдет. Теперь, когда Рейд оплачивает кипу счетов Уэйда Престона («Все для младшего брата», — заявил он), а все остальное улаживает церковь, меньше всего мне хотелось бы, чтобы прихожане судачили о том, что я не держусь на ногах. Поэтому я еду в ликеро-водочный магазин в Вунсокет, где ни меня никто не знает, ни я никого.

Выражаясь языком допустимых, то есть принимаемых судом, доказательств, — а ведь именно это в ближайшем будущем я буду делать неоднократно, — мы имеем:

1. Я покупаю только одну бутылку виски.

2. Я собираюсь сделать несколько глотков, а остальное вылить.

3. В качестве доказательства того, что я мыслю ясно и не собираюсь снова уходить в запой (или, в данном случае, топить горе в стакане), я не стану открывать бутылку, пока не вернусь в Ньюпорт. Отсюда до дома мне рукой подать.

И все вышеперечисленное, Ваша честь, является доказательством того, что Макс Бакстер полностью контролирует себя, свою жизнь и желание выпить.

Но когда я останавливаюсь на стоянке и открываю бутылку, руки мои дрожат. И когда первые золотистые капли оросили мое горло — клянусь, я увидел лицо Господа.

Когда меня представили Лидди, она сначала мне не понравилась. Рейд познакомился с ней, когда ездил по делам в Миссисипи. Лидди — дочь одного из его клиентов, чьим портфелем ценных бумаг он занимался. Она тогда вяло протянула мне руку, на щечках у нее появились ямочки, и она сказала: «Я так рада познакомиться с младшим братом Рейда». Она походила на куклу со своими белокурыми кудряшками, тонкой талией, крошечными ручками и ступнями. Она была девственница.

Мы с Рейдом обсуждали эту пикантную подробность. Я знал, что Рейд не святой и в прошлом имел за плечами достаточное количество романов, — я тоже не мог даже представить себе, как можно купить запас мороженого на всю жизнь, не попробовав прежде его на вкус, — но это жизнь моего брата, и не мне указывать, как ему жить. Если он хочет до свадьбы только держать свою невесту за нежные ручки — это его проблемы, не мои.

Единственное занятие Лидди — преподавание в воскресной школе при церкви своего отца, хотя она уже три года как закончила библейский колледж. Она так и не получила водительские права. Иногда у нас случались размолвки, потому что я считал: научиться водить машину — пара пустяков. «Как ты поступала, когда нужно было что-то купить? — допытывался я. — А если однажды тебе захочется поехать посидеть в бар?» — «Папа заплатит, — отвечала она. — А по барам я не хожу».

Она была не просто милая, она была приторная, и, хоть убей, я не понимал, как может Рейд быть настолько слепым, чтобы не замечать очевидного: Лидди слишком хорошая, чтобы быть настоящей. Никто не может быть таким искренним и добрым, никто в действительности не читает Библию от корки до корки, никто не заливается слезами, когда Питер Дженнингс сообщает о голодающих детях Эфиопии. Я решил, что она что-то скрывает, например, что раньше была любовницей байкера, или утаивает где-нибудь в Арканзасе десяток детей, но Рейд только смеялся надо мной. «Иногда, Макс, — поучал он, — сигара всего лишь сигара».

Лидди была единственным горячо любимым ребенком в семье протестантов, перебравшихся на север от южной границы Пенсильвании, и ее отец настоял на том, чтобы сперва она поехала к нам погостить. Поэтому Лидди с двоюродной сестрой Мартиной переехала в Провиденс, в крохотную квартирку, которую снял для них Рейд. Мартине было всего восемнадцать, и она была безумно рада вырваться из родительского дома. Она начала носить короткие юбки, туфли на каблуках и много времени проводила, флиртуя на Тейер-стрит со студентами университета Брауна. Лидди, с другой стороны, добровольно согласилась работать в бесплатной столовой в общественной организации «Амос Хауз». «Говорю тебе, она ангел», — повторял Рейд.

На это я ничего не отвечал. И поскольку он видел, что я недолюбливаю его невесту, — а брат не хотел, чтобы в его семье царили натянутые отношения, — он решил, что лучший способ заставить меня полюбить Лидди — проводить с ней как можно больше времени. Он стал придумывать различные предлоги, задерживаться допоздна на работе и попросил меня каждый день возить Лидди из центра Провиденса в Ньюпорт, а потом они ходили в кино или обедать в ресторан.

Я подбирал ее по пути, и она тут же переключала радиостанцию на классическую музыку. Именно Лидди рассказала мне, что раньше композиторы всегда заканчивали произведения на мажорной ноте, даже если само произведение было написано в миноре, потому что если оно заканчивалось в миноре, то каким-то образом имело отношение к сатане. Оказалось, что она играет на флейте, выступала с симфоническим оркестром штата и была первой флейтой в своем библейском колледже.

Если меня подрезали, я тут же разражался потоком брани, а Лидди вздрагивала так, как будто я ее ударил.

Когда она задавала вопросы, я пытался ее шокировать. Признался, что иногда занимаюсь серфингом в темноте, чтобы выяснить, смогу ли оседлать волну и не разбить голову о скалы. Я рассказал ей, что моя последняя подружка была «съемщица». К проституции и стриптизу это не имело никакого отношения, она просто сдирала старые обои. Однако этого я говорить не стал.

Однажды морозным днем, когда мы стояли в пробке, она попросила включить в машине обогреватель. Я включил, и уже через три секунды она пожаловалась, что ей жарко.

— Господи! — воскликнул я. — Ты уж выбери что-то одно.

Я думал, что сейчас она отругает меня за то, что я помянул имя Господа всуе, но Лидди повернулась ко мне и спросила:

— Почему я тебе не нравлюсь?

— Ты выходишь за моего брата, — ответил я. — Мне кажется, гораздо важнее, что ты нравишься ему.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Я закатил глаза.

— Мы просто разные люди, вот и все.

Она поджала губы.

— Знаешь, а я так не думаю.

— Серьезно? — удивился я. — А ты когда-нибудь напивалась?

Лидди покачала головой.

— Стреляла сигаретку?

Не стреляла.

— Когда-нибудь воровала жвачку?

Ни разу.

— Изменяла парню?

Нет.

— Держу пари, ты никогда не делала минет, — пробормотал я, и она стала такой пунцовой, что мне кажется, будто я сам горю.

— Ждать до свадьбы — это не преступление, — сказала Лидди. — Это лучший подарок, какой только можно преподнести любимому человеку. Кроме того, я не единственная сохраняю девственность до свадьбы.

«Но, похоже, единственная, кто осуществит задуманное до конца», — подумал я.

— Ты когда-нибудь обманывала?

— Ну… да. Но только для того, чтобы сохранить в тайне подарок на день рождения для папочки.

— Ты когда-нибудь сожалела о своих поступках?

— Нет, — ответила она, и именно этого ответа я и ожидал.

Я сложил руки на руле и посмотрел на нее.

— А хотелось совершить что-нибудь эдакое?

Мы остановились на красный свет. Лидди взглянула на меня, и я, наверное, впервые по-настоящему посмотрел на нее. Голубые глаза, которые я считал пустыми и стеклянными, как у куклы, сейчас были исполнены желания.

— Конечно, — прошептала она.

Загорелся зеленый. Водитель стоящей за нами машины посигналил. Я посмотрел в лобовое стекло и увидел, что пошел снег, а это означало, что мои услуги водителя еще потребуются.

— Придержи-ка коней, — пробормотал я в ответ нетерпеливому водителю.

Тут и Лидди заметила, что погода ухудшилась.

— Вот тебе на! — воскликнула она — кто в наше время говорит «Вот тебе на»? — и выскочила из грузовика.

Я не успел ее остановить. А она выбегает на середину перекрестка, вытягивает руки в стороны и закрывает глаза… Снежинки садятся ей на волосы, на лицо.

Я нажал на клаксон, но она никак не отреагировала. Из-за нее грозила образоваться пробка, и, выругавшись про себя, я вылез из пикапа.

— Лидди! — позвал я. — Садись, черт возьми, в машину!

Она продолжает кружиться.

— Я никогда раньше не видела снега! — признается она. — В Миссисипи снега нет! Это так красиво!

Ничего красивого. И особенно на грязной улице Провиденса, где на углу торгуют наркотиками. Но циники всегда и все видят в черном цвете, а я, наверное, самый циничный из циников. И в тот момент я осознал, почему изначально невзлюбил Лидди. Я боялся, что где-то во вселенной существуют такие создания, как Лидди, чтобы уравновесить существование таких, как я. Женщина, которая не способна сделать ничего плохого, естественно, может свести на нет все прегрешения человека, который в жизни не сделал ничего хорошего.

Вместе мы были двумя половинками одного целого.

Я понял, почему в нее влюбился Рейд. Не потому, что она настолько оторвана от реальной жизни, а потому что ее необходимо опекать. Он стал бы для нее всем: будет рядом, когда она откроет свой первый банковский счет, станет ее первым мужчиной, ободрит, когда она найдет первую работу. Я никогда ни для кого не был первым, если не считать ошибок.

Теперь уже сигналили и остальные машины. Лидди схватила меня за руки и, смеясь, закружилась со мной.

Мне таки удалось усадить ее в машину, но лучше бы я этого не делал. Жаль, что мы не могли остаться кружиться посреди улицы.

Когда мы снова тронулись, ее щеки порозовели, дыхание было прерывистым.

Помнится, я подумал: «Возможно, у Рейда будет все остальное, но только не этот первый снег». Этот первый снег был моим.

Один глоток, если вдуматься, практически ничто. Чайная ложка. Только попробовать на вкус. Явно недостаточно для того, чтобы помочь человеку утолить жажду, именно поэтому этот первый глоток ведет к крошечному второму, и опять-таки — только губы помочить. Потом я начинаю вспоминать голоса Зои и Лидди, они смешиваются, и я делаю еще один глоток, потому что мне кажется, что это поможет мне вновь разделить эти голоса.

На самом деле выпил я немного. Просто я уже давно не пил, поэтому быстро приканчиваю бутылку и хмелею. Ощущение сродни воображаемой волне, которая накатывает каждый раз, когда я жму на тормоз. Волне, способной смыть все мои мысли на тот момент.

И становится невообразимо хорошо.

Я вновь тянусь к бутылке, но, к моему удивлению, бутылка пуста.

Должно быть, я разлил виски, потому что никоим образом не мог выпить почти литр.

По-моему, не мог, разве не так?

В зеркале заднего вида я вижу сверкающую огнями рождественскую елку. Когда я случайно замечаю ее, то удивляюсь и не могу оторвать от нее глаз, хотя прекрасно понимаю, что должен смотреть на дорогу. Потом елка включает сирену.

Сейчас май, какие рождественские огоньки? Мне в стекло стучит полицейский.

Мне приходится опустить стекло, в противном случае он меня арестует. Я велю себе собраться, быть вежливым и приветливым. Необходимо убедить его, что я не пил. Я поступал так с окружающим миром много лет.

Похоже, я узнаю́ его. Кажется, он посещает нашу церковь.

— Только не говорите мне, — произношу я, натянуто и глуповато улыбаясь, — что я превысил скорость.

— Прости, Макс, но я должен попросить тебя выйти из…

— Макс!

Мы оба поворачиваемся на голос, потом хлопает дверца машины.

Полицейский отступает, и к моему окну наклоняется Лидди.

— О чем ты думал, когда сам решил ехать в неотложку? — Она поворачивается к полицейскому. — Ой, Грант, слава богу, ты его нашел…

— Но я не…

— Он упал с лестницы, когда чистил водосточный желоб, и ударился головой. Я пошла за холодным компрессом, а когда вернулась, то увидела, что он уже умчался на своем грузовике. — Она неодобрительно смотрит на меня. — Ты мог разбиться! Или хуже того — могли пострадать невинные люди! Ты же сам говорил, что у тебя в глазах двоится.

Я честно не знаю, что ответить. Может быть, головой ударился не я, а она?

Лидди открывает дверцу со стороны водителя.

— Подвинься, Макс, — велит она, и я отстегиваю ремень и перебираюсь на пассажирское сиденье. — Грант, даже не знаю, как тебя благодарить. Нам так повезло, что ты служишь в полиции, не говоря уж о том, что являешься членом нашей паствы. — Она поднимает на него глаза и улыбается. — Сделай милость, проследи, чтобы мою машину отогнали домой.

Она машет ему на прощание, когда трогается с места.

— Я не ударялся головой…

— Думаешь, я не знаю? — резко отвечает Лидди. — Я повсюду тебя искала. Рейд сказал, что оставил тебя на пристани, потому что ты собирался помочь пастору Клайву.

— Я и помогал.

Лидди смотрит на меня.

— Очень смешно. Потому что я провела с пастором Клайвом целый день и что-то тебя там не видела.

— Ты Рейду об этом сказала?

— Нет, — вздыхает она.

— Я могу объяснить…

Она вскидывает свою маленькую ладошку.

— Не нужно, Макс. Просто… не нужно. — Морща носик, она говорит: — Виски.

Я закрываю глаза. Какой же я идиот, если решил, что смогу обвести всех вокруг пальца! Выгляжу пьяным, пахнет от меня алкоголем…

— Откуда ты знаешь, если никогда не пробовала?

— Мой папочка пробовал, каждый день, когда я была маленькая, — сознается Лидди.

Что-то в ее тоне заставляет меня задуматься: неужели ее папочка священник тоже пытался утопить в алкоголе собственных демонов?

Она проезжает поворот, ведущий к нашему дому.

— Господи, в таком виде я не могу привезти тебя домой.

— Можешь стукнуть меня по голове и отвезти в больницу, — ворчу я.

Лидди поджимает губы.

— Не думай, что это не приходило мне в голову, — отвечает она.

Самый громкий скандал у нас с Зои случился после кануна Рождества, который мы провели в гостях у Рейда с Лидди. К тому времени мы были женаты пять лет и уже вкусили свою долю кошмаров, связанных с бесплодием. Ни для кого не секрет, что Зои не очень-то жалует моего брата и его жену. Она весь день включала канал «Погода», надеясь убедить меня, что снежная буря, в которую мы попадем, достаточно весомый предлог, чтобы не ехать к ним в гости.

Лидди любила Рождество. Она украшала дом не убогими надувными Сантами, а обматывала балясины настоящими гирляндами, а с люстр свисала омела. У нее была коллекция старинных деревянных кукол святого Николая, которых она рассаживала на подоконниках и столах. А блюда украшала по краям остролистом. Рейд говорил мне, что она целый день занималась подготовкой дома к празднику, и, оглядываясь по сторонам, я безусловно ему поверил.

— Ого! — пробормотала Зои, пока мы ждали в прихожей, что Лидди возьмет наши куртки и повесит в шкаф. — Такое ощущение, что мы оказались на одной из картин Томаса Кинкейда.

В эту секунду появился Рейд, неся кружки с горячим сидром. Он никогда не пил в моей компании.

— Счастливого Рождества, — пожелал он, хлопая меня по спине и целуя Зои в щеку. — Что там на дорогах?

— Ужас! — признался я. — А будет еще хуже.

— Мы ненадолго, — добавляет Зои.

— Мы видели, как машина въехала в кювет, когда возвращались из церкви, — рассказывает Рейд. — К счастью, никто не пострадал.

Каждый год в канун Рождества Лидди ставит детский спектакль «Рождение Христа».

— Как прошел спектакль? — спросил я. — Твоих актеров приглашают на Бродвей?

— Незабываемое зрелище! — ответил Рейд, и Лидди шлепнула его по плечу.

— У нас сегодня было нечто вроде службы спасения диких животных, — сказала Лидди. — У одной из девочек из воскресной школы есть дядя, у которого небольшой зоопарк. Он одолжил нам осла.

— Осла? — изумился я. — Настоящего?

— Ослик был совсем ручной. Он даже не шевельнулся, когда девочка, игравшая Марию, вскарабкалась ему на спину. Но потом… — Лидди передернуло, — он остановился посреди прохода и… справил нужду.

Я засмеялся.

— Навалил кучу?

— Прямо перед женой пастора Клайва, — подтвердила Лидди.

— А вы что?

— Один из пастухов убрал кучу, а мама одного из ангелочков побежала за чистящим средством для ковров. А что было делать? Официально школа не разрешала мне приводить животных.

— Не впервой осел в церкви, — серьезно сказала Зои.

Я схватил ее за локоть.

— Зои, помоги мне!

Я втащил ее в кухню через вращающиеся двери. Пахло великолепно — имбирным пряником и ванилью.

— Никакой политики. Ты мне обещала.

— Я не буду молчать, когда он…

— Когда он что? — вспылил я. — Он ничего не сделал. Это ты отпускаешь ехидные замечания.

Она упрямо отвернулась от меня. Ее взгляд остановился на холодильнике, на магните в виде ребенка в утробе, сосущего большой палец. «Я РЕБЕНОК, — гласила надпись, — А НЕ ПРЕДМЕТ ВЫБОРА».

Я положил руку ей на плечо.

— Рейд — вся моя семья. Возможно, он консервативен, но он мой брат, а сегодня Рождество. Я одного прошу, всего на час: улыбайся и кивай, не затрагивай последние новости.

— А если он сам их затронет?

— Зои, — взмолился я, — пожалуйста!

И целый час складывалось впечатление, что нам удастся пережить ужин без особых эксцессов. Лидди подала ветчину с жареным картофелем и запеканку из зеленых бобов. Она рассказала нам об украшениях на их елке, о коллекции старинных игрушек, которая досталась ей от бабушки. Она спросила Зои, любит ли та печь, и Зои рассказала о лимонном пироге-полуфабрикате, который в детстве пекла ее мама. Мы с Рейдом обсуждали университетскую футбольную команду.

На компакт-диске заиграла рождественская песенка «Ангелы, к нам весть дошла», и Лидди принялась подпевать.

— В этом году мы с детьми разучили для спектакля эту песню. Некоторые никогда раньше ее не слышали.

— В младшей школе рождественская сказка, по всей видимости, становится просто праздничным концертом, — сказал Рейд. — Набралась даже группа родителей, которые жалуются, что на Рождество не исполняют песни, хотя бы отдаленно напоминающие религиозные.

— Потому что их дети ходят в обычную, светскую школу, — заметила Зои.

Рейд отрезал от куска ветчины небольшой аккуратный треугольник.

— Свобода отправления религиозных обрядов закреплена конституцией.

— Равно как и свобода вероисповедания, — возразила Зои.

Рейд усмехнулся.

— Ты можешь говорить что угодно, дорогая, но Христа из Рождества не вычеркнешь.

— Зои… — вмешался я.

— Он сам начал, — ответила Зои.

— Пожалуй, пришло время для следующего блюда.

Лидди, которая всегда берет на себя роль примирителя, вскакивает из-за стола, собирает тарелки и исчезает в кухне.

— Прости мою жену… — говорю я, но взбешенная Зои не дает мне закончить.

— Во-первых, я сама в состоянии разговаривать. Во-вторых, я не намерена сидеть тут и делать вид, что у меня нет собственного мнения!

— Ты пришла сюда, чтобы поругаться… — возражаю я.

— Я готов к примирению, — вклинивается Рейд, неловко улыбаясь. — Зои, сегодня Рождество. Давай остановимся на том, что у нас разные взгляды. Поговорим о погоде.

— Кто хочет десерт?

Распахнулись вращающиеся двери кухни, и вошла Лидди с домашним тортом. Поверх сахарной глазури написано: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, КРОШКА ИИСУС».

— Мой бог! — пробормотала Зои.

Лидди улыбнулась.

— И мой тоже!

— Сдаюсь. — Зои встает из-за стола. — Лидди, Рейд, спасибо за чудесный ужин. Надеюсь, у вас будет веселое Рождество. Макс! Если хочешь, можешь оставаться. Встретимся дома.

Она вежливо улыбнулась и направилась в прихожую надевать сапоги и куртку.

— И куда ты собралась? Пешком? — прокричал я ей вслед.

Извинившись, я поблагодарил Рейда, поцеловал на прощание Лидди и вышел. Зои с трудом тащилась по улице. Снега было по колено. Мой грузовик с легкостью преодолел расстояние и остановился рядом с ней. Я наклонился и открыл пассажирскую дверцу.

— Садись! — отрывисто велел я.

Она немного подумала, но потом забралась в машину.

Несколько километров я с женой не разговаривал. Не мог. Боялся, что сразу взорвусь. Потом, когда мы выехали на магистраль, которую уже очистили от снега, я повернулся к Зои.

— Тебе никогда не приходило в голову, насколько это для меня унизительно? Неужели я слишком много прошу: просто пообедать с моим братом и его женой и при этом не строить из себя исходящую сарказмом стерву?

— Очень мило, Макс. Да, сейчас я стерва, потому что не хочу, чтобы мне промывали мозги крайне правые христианские фундаменталисты.

— Это всего лишь семейный ужин, Зои, а не собрание членов секты возрожденцев, черт возьми!

Она развернулась ко мне, и ремень безопасности врезался ей в шею.

— Прости, что я не похожа на Лидди, — извинилась она. — Может быть, сегодня Санта положит мне в носок инструмент для препарирования мозгов. Это наверняка поможет.

— Почему бы тебе просто не помолчать? Чем она тебе насолила?

— Ничем, потому что у нее нет собственных мозгов, — ответила Зои.

Мы с Лидди много спорили о том, снискали ли Джек Николсон и Джонатан Демми любовь зрителей благодаря успеху в фильмах ужасов; о влиянии «Психо» на цензуру.

— Ты ее совсем не знаешь, — возразил я. — Она… она…

Я как раз свернул к дому, и мои слова повисли в воздухе.

Зои выскочила из грузовика. Мело так сильно, что за ее спиной образовалась белая пелена.

— Святая? — подсказала она. — Ты это слово подыскивал? Что ж, Макс, я не такая. Я женщина из плоти и крови, и меня сейчас вырвет.

Она хлопнула дверцей и бросилась в дом. Взбешенный, я выкрутил рулевое колесо и помчался по улице.

Благодаря кануну Рождества и сильному снегопаду, похоже, я был единственный на дороге. Все было закрыто, даже «Макдоналдс». Представить, что я остался последним человеком во вселенной, было легко, поэтому с уверенностью могу сказать, что именно такое чувство меня и посетило.

Остальные мужчины занимались тем, что собирали велосипеды и гимнастические снаряды для своих чад, чтобы те, проснувшись в рождественское утро, несказанно удивились, но я не мог даже зачать ребенка.

Притормозив на пустой автостоянке у торгового центра, я наблюдал за снегоуборочной машиной. И вдруг вспомнил, как Лидди впервые увидела снег.

Я полез за своим сотовым и набрал номер брата, потому что знал, что именно Лидди снимет трубку. Я хотел только услышать ее «да» и повесить трубку.

— Макс? — удивилась она, и я поморщился: я совершенно забыл об определителе номера.

— Привет, — сказал я.

— Что-то случилось?

Было десять часов вечера, мы уехали в разгулявшуюся снежную бурю. Разумеется, она всполошилась.

— Я должен тебя кое о чем спросить, — сказал я.

«Ты знаешь, что от тебя в комнате становится светло? Ты когда-нибудь думала обо мне?»

И тут я услышал вдалеке голос Рейда.

— Дорогая, ложись в кровать. Кто звонит так поздно?

И ответ Лидди:

— Это всего лишь Макс.

«Всего лишь Макс».

— Так о чем ты хотел спросить? — поинтересовалась Лидди.

Я закрыл глаза.

— Я там… у вас шарф не оставлял?

Она обратилась к Рейду:

— Милый, ты шарфа Макса не видел? — Последовал обмен фразами, но слов я разобрать не смог. — Прости, Макс, шарфа мы не находили. Но мы поищем.

Через полчаса я вошел в квартиру. Свет над печкой продолжал гореть, а в углу гостиной светилась небольшая елочка, которую Зои купила и украсила сама. Моя жена решительно настояла на том, чтобы елочка была живая, несмотря на то, что нужно было затянуть ее по лестнице на второй этаж. В этом году она привязала к веткам две белые атласные гирлянды. Сказала, что каждая знаменует собой желание, которое она загадала на следующий год.

Единственная разница между загадыванием желания и молитвой в том, что в первом случае ты полагаешься на космос, а во втором просишь помощи свыше.

Зои спала на диване, свернувшись калачиком под одеялом. На ней была пижама с изображением снежинок. По лицу было видно, что она плакала.

Я поцеловал ее и разбудил.

«Прости, — прошептала она мне в губы, — мне не стоило…»

«Мне тоже», — извинился перед ней я.

Продолжая покрывать Зои поцелуями, я просунул руку ей под пижаму. Ее кожа была такой горячей, что обжигала ладони. Она запустила пальцы мне в волосы и обхватила меня ногами. Я знал каждый шрам на ее теле, каждую морщинку, каждый изгиб. Они были своеобразными метками на дороге, по которой я ездил всю жизнь.

Той ночью мы настолько отдались страсти, что, похоже, забыли о главной цели — зачатии ребенка. Только это было иллюзией.

Я помню, что мои сны были исполнены желания, хотя когда я проснулся, то не мог вспомнить ни одного.

К тому времени, когда Лидди прибывает туда, куда и собиралась, хмель слетел с меня окончательно. Я был необычайно зол на себя и на весь мир. Как только Рейд узнает, что меня остановила полиция за вождение в нетрезвом виде, он обязательно сообщит об этом пастору Клайву, а тот расскажет Уэйду Престону, который прочтет мне лекцию о том, как легко проиграть суд. Когда единственным моим желанием — клянусь! — было всего лишь утолить жажду.

Я ехал с закрытыми глазами, потому что внезапно навалилась такая усталость, что я едва мог сидеть. Лидди поворачивает в парк.

— Приехали! — возвещает она.

Мы стоим перед входом в здание, где находятся административные кабинеты церкви Вечной Славы.

Уже поздно, и я знаю, что пастора Клайва поблизости нет, но от этого чувство вины не становится меньше. Алкоголь уже однажды сгубил мою жизнь, а теперь я благодаря ему испоганю жизнь еще нескольких людей.

— Лидди, это случилось в последний раз… — обещаю я.

— Макс! — Она бросает мне ключи от конторы, которые носит с собой, потому что руководит воскресной школой. — Заткнись!

Внутри пастор Клайв обустроил небольшую часовню на случай, если кому-то понадобится помолиться не только во время еженедельной службы в школьном зале. В часовенке несколько рядов стульев, аналой и картина с изображением распятого Иисуса. Я иду за Лидди мимо стола секретарши, мимо копировального аппарата, прямо в часовню. Вместо того чтобы включить свет, она чиркает спичкой и зажигает свечу, стоящую на аналое. Из-за теней лицо Христа похоже на лицо Фредди Крюгера.

Я сажусь рядом с ней и жду, пока она начнет молиться. Так мы обычно поступаем в церкви Вечной Славы. Пастор Клайв ведет разговор с Господом, а мы слушаем.

Однако сегодня Лидди складывает руки на коленях, как будто ожидает, что молитву начну я.

— Ты ничего не будешь говорить? — удивляюсь я.

Лидди смотрит на крест позади аналоя.

— Знаешь, какой мой любимый отрывок из Библии? Самое начало двадцатой главы Евангелия от Иоанна. Когда Мария Магдалена скорбит о смерти Иисуса. Для нее он был не просто Иисусом, понимаешь, он был ее другом, учителем, человеком, который по-настоящему о ней заботился. Она пришла к могиле, потому что хотела быть ближе к телу, даже если это единственное, что от него осталось. Можешь себе представить, насколько ей было одиноко? Поэтому она расплакалась, и какой-то незнакомец спросил, что произошло, а потом назвал ее имя, и тогда она поняла, что на самом деле с ней разговаривает Иисус. — Лидди смотрит на меня. — Мне не раз казалось, что Господь оставил меня. Но потом оказывалось, что я смотрю не в ту сторону.

Я не знаю, из-за чего мне стыдно больше: оттого, что я оказался неудачником в глазах Господа или в глазах Лидди.

— Господа нет на дне бутылки. Судья О’Нил будет пристально изучать все наши поступки. Мои, Рейда, твои. — Лидди закрывает глаза. — Макс, я хочу родить твоего ребенка.

Я чувствую, как меня пронзает электрический ток.

«Господи, — про себя молюсь я, — позволь взглянуть на себя Твоими глазами. Не дай мне забыть, что никто из нас не совершенен, пока не посмотрит в Твое лицо».

Но я смотрю на Лидди.

— Если родится мальчик, — продолжает она, — я назову его Максом.

Неожиданно у меня пересыхает во рту.

— Не обязательно называть его в мою честь.

— Знаю, но мне хочется. — Лидди поворачивается ко мне. — Ты когда-нибудь испытывал такое непреодолимое желание, что казалось, что надеждой можно его спугнуть?

Между словами я слышу то, о чем она промолчала. Поэтому я обхватываю руками голову Лидди, наклоняюсь и целую ее.

«Господь есть любовь». Я слышал эти слова из уст пастора Клайва тысячу раз, но только теперь понимаю их истинный смысл.

Лидди упирается руками мне в грудь и с силой, которой я в ней не ожидал, отталкивает меня. Мой стул со скрипом царапает пол. Ее щеки пламенеют, одной рукой она прикрывает рот.

— Лидди… — Я ощущаю, как ухает вниз мое сердце. — Я не хотел…

— Не нужно извиняться, Макс. — Внезапно между нами вырастает стена. Незримая, но ощутимая. — Это алкоголь дает о себе знать. — Она задувает свечу. — Нам пора.

Лидди покидает часовню, но я не спешу за ней. И по крайней мере еще минуту жду в кромешной темноте.

После аварии, когда я впустил в свое сердце Иисуса, я также впустил в свою жизнь Клайва Линкольна. Мы встречались у него в кабинете, беседовали о причинах, которые заставили меня начать пить.

Я признался ему, что ощущаю внутреннюю пустоту, поэтому пытаюсь как-то ее заполнить.

Он сказал, что эта пустота — зыбучие пески, и я быстро иду ко дну.

Он попросил перечислить все, что делает эту пустоту еще больше.

— Безденежье, — ответил я. — Алкоголь. Потеря клиентов. Потеря Зои. Потеря ребенка.

Потом мы стали обсуждать, чем можно заполнить эту пустоту. Господом. Друзьями. Семьей.

— Да, — произнес я, глядя в пол. — Спасибо Рейду.

Но пастор Клайв — он всегда чувствует, когда вы чего-то не договариваете, — откинулся на спинку стула.

— Рейд ведь не в первый раз выручает тебя из беды, верно?

— Да.

— И что ты чувствуешь?

— А вы как думаете? — вспылил я. — Чувствую себя последним кретином. Рейду все дается так легко, а я… я всегда иду ко дну.

— Это потому, что Рейд посвятил себя Господу. Он позволяет вести себя через пороги жизни, Макс, а ты продолжаешь плыть против течения.

Я ухмыляюсь.

— Значит, если я перестану сопротивляться, Господь позаботится обо мне?

— Почему нет? Разве ты сам не удостоверился, что недавно он блестяще справился со своими обязанностями? — Пастор Клайв заходит за свой стул. — Признайся Иисусу в своих желаниях. Что есть у Рейда, что хотелось бы иметь и тебе?

— Я не собираюсь говорить с Иисусом вслух…

— Ты думаешь, Он не умеет читать твои мысли?

— Ладно, — вздыхаю я. — Я завидую своему брату. Я хочу иметь его дом. Его банковский счет. Даже его религиозность.

От такой черной неблагодарности я почувствовал себя просто дерьмом. От брата я видел только поддержку, а сейчас возжелал все, что он имеет. Я почувствовал себя настолько скверно, как будто вскрыл нарывавший под кожей гнойник.

Господи, моим единственным желанием было исцеление!

Потом, наверное, я заплакал, точно не помню. Знаю одно: тогда я впервые увидел себя со стороны — гордец, не желающий признавать собственные недостатки.

В разговоре с пастором Клайвом я не сказал одного. Я так и не признался, что желаю жену Рейда.

Сохранил это в тайне.

Намеренно.

По пути домой я по меньшей мере раз пятьдесят извиняюсь перед Лидди, но она остается отстраненной и молчаливой.

— Прости, — снова повторяю я, когда она поворачивает к дому.

— За что? — удивляется Лидди. — Ничего ведь не произошло.

Она открывает входную дверь и кладет мою руку себе на плечо, чтобы казалось, что она поддерживает меня.

— Делай, как я, — велит она.

Я все еще нетвердо держусь на ногах. В прихожей стоит Рейд.

— Слава богу! Где ты его нашла?

— Его рвало на обочине, — отвечает Лидди. — По словам врача, у него сильнейшее пищевое отравление.

— Братишка, что же ты съел? — спрашивает Рейд, обхватывая меня рукой, чтобы взять на себя часть моего веса.

Я делаю вид, что едва передвигаю ноги, и позволяю отвести себя в комнату для гостей на первом этаже. Пока Рейд укладывает меня на кровать, Лидди разувает меня. Ее теплые руки согревают мои лодыжки.

Даже в темноте кажется, что потолок вращается. Или это просто вентилятор.

— Врач заверил, что он поспит и отойдет, — шепчет Лидди.

Из-под опущенных век я смотрю, как мой брат обнимает жену.

— Я позвоню пастору Клайву, скажу, что Макс вернулся живой и почти невредимый, — говорит Рейд и выходит.

Меня и пастор Клайв искал? Меня с головой накрывает новая волна вины. Через какое-то время Лидди подходит к шкафу и тянется к верхней полке. Достает одеяло и укрывает меня. Я хочу еще раз извиниться, но потом решаю притвориться спящим.

Кровать проседает под весом Лидди. Она сидит настолько близко, что может коснуться меня рукой. Я, затаив дыхание, чувствую, как она убирает мне со лба волосы.

Она что-то шепчет, и мне приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова.

Она молится. Я прислушиваюсь к мелодии ее голоса и представляю себе, что, вместо того чтобы просить Господа о помощи, она просит Его обо мне.

Утром, когда мы в первый раз должны предстать в зале суда, Уэйд Престон появляется у входной двери дома Рейда с костюмом в руках.

— У меня есть костюм, — говорю я.

— Есть, — отвечает он, — но подходящий ли у тебя костюм, Макс? Первое впечатление очень важно. Второй возможности у тебя не будет.

— Я собирался надеть черный костюм, — сообщаю я.

Это единственный костюм, который у меня есть, — его пожертвовал кто-то из прихожан. Он оказался достаточно хорош для того, чтобы надевать его по воскресеньям в церковь или когда я ездил по поручениям пастора Клайва.

Костюм, который принес Престон, темно-серого цвета. К нему накрахмаленная белая рубашка и синий галстук.

— Я хотел надеть красный галстук, — говорю я. — Я взял его у Рейда.

— Ни в коем случае! Ты не должен выделяться. Ты должен выглядеть скромным, решительным и солидным. Ты должен выглядеть так, как выглядел бы на родительском собрании в детском саду.

— Но туда будет ходить Рейд.

Уэйд отмахивается от меня.

— Макс, не строй из себя тупицу. Ты понимаешь, о чем я. Красный галстук говорит: «Обратите на меня внимание».

Я молчу. Костюм на Уэйде сидит настолько идеально, что я еще никогда не видел, чтобы так искусно был сшит костюм. Его инициалы вышиты на отложных манжетах рубашки. В нагрудном кармашке шелковый платок.

— Но вы же надели красный галстук! — замечаю я.

— Он отражает мою суть, — отвечает Уэйд. — Иди одевайся.

Через час мы втискиваемся за один из столов в передней части зала суда: Лидди, Рейд, Бен Бенджамин, Уэйд и я. Мы с Лидди все утро не разговаривали. Она, наверное, единственная, кто мог бы меня успокоить, но каждый раз, когда я пытаюсь с ней заговорить, Уэйд вспоминает что-то, что забыл рассказать мне о поведении в суде: «Сиди прямо, не ерзай, не реагируй на слова ответчиков, насколько бы обидными они ни казались». Складывалось впечатление, что у меня сценический дебют, а не всего лишь подача ходатайства в суд.

Галстук мешает мне дышать, но каждый раз, когда я дергаю за него, Рейд или Престон велят немедленно прекратить.

— Началось, — бормочет Уэйд.

Я поворачиваюсь, чтобы увидеть, куда он смотрит. В зал суда только что вошли Зои с Ванессой и миниатюрная женщина с черными кудрями-пружинками, торчащими в разные стороны.

— Мы в меньшинстве, — негромко произносит Ванесса, но мне все равно удается расслышать ее слова, и мне нравится, что Уэйд уже спутал им все карты.

Зои даже не смотрит в мою сторону, когда занимает свое место. Держу пари, эта крошка адвокат тоже велела ей следовать определенным правилам.

Уэйд молча набирает на сотовом номер. Через секунду двойные двери в дальнем конце зала распахиваются, и молодая женщина, помощница Бена Бенджамина, ввозит тележку, набитую книгами. Она выкладывает их на столе перед Уэйдом под недоуменными взглядами Зои, Ванессы и их адвоката. Это плоды проведенных исследований, своды законов других штатов. Я начинаю читать названия на корешках: «Традиционный брак», «Охрана семейных ценностей». Последней она выкладывает Библию.

— Зои, — обращается к своей клиентке адвокатша, — знаешь разницу между сомом и Уэйдом Престоном? Один — скользкий, питающийся отходами падальщик. А второй — всего лишь рыба.

Секретарь встает.

— Всем встать! Председательствует преподобный Патрик О’Нил.

Из другой двери выходит судья. Высокий мужчина с гривой седых волос и крошечным черным треугольником, где волосы образовывали надо лбом букву «V». Две глубокие морщины очерчивают рот, как будто привлекая еще больше внимания к его и без этого сердитому виду.

Он садится, мы вслед за ним.

— Бакстер против Бакстер, — оглашает секретарь.

Судья надевает очки для чтения.

— Чье ходатайство?

Встает Бен Бенджамин.

— Ваша честь, я сегодня представляю соистцов, Рейда и Лидди Бакстер. Мой клиент присоединяется к их ходатайству выступить соистцами по этому делу, а мой коллега мистер Престон и я просили бы суд выслушать нашу позицию по этому вопросу.

На лице судьи появляется кривая улыбка.

— А-а, Бен Бенджамин! Встречаться с тобой в суде одно удовольствие. Посмотрим, усвоил ли ты мои уроки. — Он смотрит в лежащие на столе бумаги. — О чем вы просите в этом ходатайстве?

— Ваша честь, речь идет об опеке над тремя замороженными эмбрионами, которые остались после развода Макса и Зои Бакстер. Рейд и Лидди Бакстер — брат и невестка моего ответчика. Они хотят — равно как того желает и Макс — получить опеку над этими эмбрионами, чтобы их подсадили Лидди Бакстер и она их выносила, а брат и невестка моего клиента воспитали бы их как собственных детей.

Судья О’Нил сдвигает брови.

— Речь идет об окончательном разделе собственности, которую стороны не учли во время бракоразводного процесса?

Встает сидящий рядом со мной Уэйд. От него пахнет лаймом.

— Ваша честь, при всем уважении, — говорит он, — но речь идет о детях. О еще не рожденных детях…

Через проход встает адвокат Зои.

— Протестую, Ваша честь. Это смешно. Пожалуйста, скажите мистеру Престону, что мы находимся не в Луизиане.

Судья О’Нил тычет пальцем в Уэйда.

— Вы! Немедленно сядьте!

— Ваша честь, — продолжает адвокат Зои, — Макс Бакстер использует биологию в качестве козырной карты, чтобы забрать у моей клиентки этих трех эмбрионов — а она является их будущей матерью. Она и ее законная супруга намерены вырастить их в здоровой, любящей семье.

— Где этот законный супруг? — вопрошает Уэйд. — Что-то я не вижу, чтобы он сидел рядом с ответчицей.

— Моя клиентка официально сочеталась браком с Ванессой Шоу в штате Массачусетс.

— Но, миссис Моретти, — отвечает судья, — в штате Род-Айленд официально они не женаты. Позвольте мне традиционно озвучить суть…

Я слышу, как рядом фыркает Ванесса.

— Но ты не традиционной ориентации, — бормочет она.

— Вы хотите эти эмбрионы. — Судья указывает на Зои. — И вы хотите, — продолжает он, указывая на меня, а потом указывает на Рейда и Лидди. — А они здесь при чем?

— На самом деле, Ваша честь, — произносит адвокат Зои, — Максу Бакстеру не нужны эти эмбрионы. Он собирается их отдать.

Встает Уэйд.

— Наоборот, Ваша честь. Макс хочет, чтобы его дети росли в традиционной семье, а не в семье с сексуальными отклонениями.

— Следовательно, мужчина желает получить опеку над эмбрионами, чтобы отдать их кому-то еще, — подытоживает судья. — И вы утверждаете, что это традиционный поступок? Потому что это явно не в традициях того места, откуда я родом.

— Если позволите, Ваша честь, это запутанное дело, — вступает адвокат Зои. — Насколько мне известно, это новая область юриспруденции, такие дела в Род-Айленде еще не рассматривались. Однако сегодня мы собрались, чтобы рассмотреть ходатайство о привлечении Рейда и Лидди Бакстер в качестве соистцов, и я категорически возражаю против их участия в этом судебном процессе. Сегодня я подала служебную записку, в которой говорится, что если суд позволит будущей суррогатной матери выступать соистцом по делу, то я немедленно ходатайствую о том, чтобы полноправным соответчиком выступала и Ванесса Шоу…

— Протестую, Ваша честь! — возражает Уэйд. — Вы уже заметили, что официально они не женаты, а сейчас миссис Моретти в качестве отвлекающего маневра поднимает вопрос, который вы уже отклонили.

Судья пристально смотрит на адвоката.

— Мистер Престон, если вы еще раз перебьете миссис Моретти, я лишу вас слова. Это не телевизионное шоу, а вы не Пэт Робертсон. Это мой зал суда, и я не позволю превратить его в цирк, как бы вам этого ни хотелось. Это мое последнее дело, потом я выхожу на пенсию, поэтому помогите мне, я не намерен принимать участие в религиозных женских боях. — Он стучит молотком. — Ходатайство о соистцах отклонено. Дело между Максом Бакстером и Зои Бакстер будет рассматриваться в обычном порядке. Вы, мистер Бенджамин, вольны вызвать кого угодно в качестве свидетелей, но соистцов в этом деле не будет. Ни Рейда с Лидди Бакстер, — уточняет он, потом поворачивается к другой стороне, — ни Ванессы Шоу, поэтому больше подобных ходатайств не подавайте. — Напоследок он обращается к Уэйду: — И для вас, мистер Престон… Умный поймет с полуслова. Очень хорошо подумайте, прежде чем играть на публику. Потому что в этом зале я не позволю самолюбования. Здесь я решаю.

Он встает и выходит из-за стола, мы тоже вскакиваем с места. Пребывание в суде ничем не отличается от пребывания в церкви. Встаешь, садишься, смотришь вперед, ожидая наставлений…

К нашему столу подходит адвокат Зои.

— Анжела, — говорит Уэйд, — я хотел бы сказать, что рад тебя видеть, но врать грешно.

— Прости, что не все прошло так гладко, как ты рассчитывал, — отвечает она.

— Все прошло просто отлично, спасибо тебе большое.

— Возможно, вы все так думаете в Луизиане, но, поверь мне, здесь тебя прихлопнут как муху, — говорит адвокат.

Уэйд склоняется над книгами, которые принесла помощница Бена Бенджамина.

— Дорогая, скоро проявится истинная сущность этого судьи, — обещает он. — И поверь, она не будет радужной.