Особые отношения

Макс

В дальнем восточном уголке заднего двора в доме моего брата лежат четыре белые мраморные плиты. Слишком маленькие для брода через ручей, некоторые даже заросли кустами — розовыми кустами, которые, насколько я вижу, никогда не подстригали. Это памятники каждому из детей, которых потеряли Рейд с Лидди.

Сегодня я устанавливаю пятый.

На этот раз выкидыш случился на ранних сроках, но в доме стоит плач. Я бы хотел сказать, что пришел сюда, чтобы мой брат с женой могли скорбеть в одиночестве, но правда в том, что это событие всколыхнуло во мне слишком много воспоминаний. Поэтому я поехал в питомник и нашел подходящую мраморную плиту. Я решаю, что, когда сойдет снег, в благодарность за все, что сделал для меня Рейд, я превращу этот небольшой запущенный участок в сад. Я думаю над тем, как посажу цветущую айву и несколько красноталов, пестрых вейгел. В центре поставлю небольшую гранитную скамейку, а вокруг установлю камни в форме полумесяца — сюда Лидди могла бы приходить, просто посидеть, подумать, помолиться. В шахматном порядке я посажу цветы, чтобы всегда какие-нибудь цвели — пурпурные и голубые, например лук кустистый и василек, гелиотроп и пурпурная вербена. И белые из белых — магнолию звездчатую, китайскую грушу, дикую морковь.

Я уже начал делать наброски этого ангельского сада, когда услышал шаги за спиной. Рейд стоит, засунув руки в карманы пиджака.

— Привет, — говорит он.

Я оборачиваюсь и щурюсь от солнца.

— Как она?

Рейд пожимает плечами.

— Сам знаешь.

Знаю. Я никогда не чувствовал себя таким потерянным, как в тот день, когда у Зои случился выкидыш. В этом все будущие родители солидарны с церковью Вечной Славы: для них жизнь есть жизнь, даже такая крошечная. Это не просто клетки, они твое будущее.

— Сейчас с ней пастор Клайв, — добавляет Рейд.

— Я правда очень соболезную, Рейд, — говорю я. — Хотя это уже ничего не изменит.

Мы с Зои вместе обратились в клинику, чтобы сдать анализы на бесплодие. Не помню, почему именно считается, что у меня не слишком большое количество сперматозоидов, и почему и те, что есть, не слишком подвижны, но я помню, что это дело генетики. А это означает, что, скорее всего, мы с Рейдом находимся в одной лодке.

Неожиданно он нагибается и поднимает мраморную плиту, которую я купил. Мне не удалось прорубить промерзшую землю, чтобы установить плиту как следует. Я смотрю, как он вертит ее в руках, а потом обхватывает как диск и швыряет в каменную стену встроенного барбекю. Мрамор раскалывается пополам и падает на землю. Рейд опускается на колени и закрывает лицо руками.

Вы должны понять, мой старший брат — один из самых невозмутимых людей, которых я когда-либо встречал. Всю мою жизнь, когда я теряю самообладание, он остается величиной постоянной — человеком, на которого я всегда могу рассчитывать в трудную минуту. При виде того, как он теряет над собой контроль, меня словно громом поразило.

Я хватаю его за плечи.

— Рейд, братишка, ты должен взять себя в руки!

Он смотрит на меня, его дыхание повисает в морозном воздухе.

— Пастор Клайв там говорит о Боге, о том, что нужно молиться, но знаешь, что я думаю, Макс? Мне кажется, Бог давным-давно умер. Я думаю, что Богу плевать на то, что мы с женой хотим завести ребенка.

За эти несколько месяцев я уверовал в то, что у Господа на все есть свои причины. Абсолютно понятно, когда по заслугам получает плохой человек, но намного труднее понять, почему наш Спаситель, который любит нас, посылает ужасные испытания хорошим людям. Я долго и истово молился, пытаясь это осмыслить, и мне кажется, что в большинстве случаев, когда Бог посылает нам что-то плохое, это следует расценивать как тревожный сигнал — таким образом Всевышний недвусмысленно дает нам понять, что мы запутались в жизни. Может быть, это знак того, что мы рядом не с той девушкой, возможно, слишком много о себе возомнили или просто слишком откровенно хотим все здесь и сейчас, забывая, что во главу угла должна быть поставлена преданность, а не эгоизм. Просто вспомните о тех людях, которые излечились от смертельных болезней, — многие ли из них стали везде и всюду благодарить за это Господа? Я только одно пытаюсь донести: может быть, причина нашей болезни кроется в том, что эта болезнь — единственный способ для Бога привлечь наше внимание.

Могу признаться вам — хотя мне и больно об этом говорить, — что теперь я вижу, почему у нас с Зои не было детей. Это Иисус бил меня, словно обухом по голове, снова и снова, чтобы я понял, что недостоин быть отцом, пока не принял всем сердцем Сына. Но Рейд и Лидди — они совсем другое дело. Они так долго вели праведную жизнь. Они не заслуживают таких страданий.

Мы поднимаем головы на выходящего из дома пастора Клайва. Он останавливается перед Рейдом, отбрасывая на него свою тень.

— Она и вас выгнала, — догадывается Рейд.

— Лидди просто нужно дать немного времени, — отвечает пастор. — Вечером я загляну, Рейд, справиться, как она.

Пастор Клайв покидает двор через калитку. Рейд вытирает рукой лицо.

— Она не хочет со мной разговаривать. Ничего не ест. Не принимает предписанные врачом лекарства. Она даже не хочет молиться. — Он смотрит на меня покрасневшими от слез глазами. — Может, так и грешно говорить, но я, конечно, любил этого ребенка, однако жену я люблю больше.

Я качаю головой. Брат столько раз протягивал мне руку, когда я оказывался в тупике и не мог найти выхода, и наконец мне представился случай протянуть ему руку помощи.

— Рейд, — говорю я, — кажется, я знаю, что надо делать.

Поездка в Джерси и обратно заняла у меня десять часов. Когда я останавливаю машину у дома Рейда, в их спальне темно. Брата я застаю в кухне, он моет посуду. Он надел фартук Лидди, на котором написано: «Я повар, вот почему!», а по краю — оборочки.

— Привет! — окликаю я, и он оборачивается. — Как она?

— Так же, — отвечает Рейд.

Он с сомнением смотрит на бумажный пакет у меня в руках.

— Поверь мне. — Я достаю коробку с попкорном «От Орвилла Реденбахера», известного под брендом «Залей меня маслом в кинотеатре», и кладу его в микроволновку. — Пастор Клайв приходил?

— Да, но она не захотела с ним разговаривать.

«Потому что она просто не хочет ни с кем разговаривать», — думаю я. Все эти разговоры возвращают ее назад, в тот кошмар. А сейчас ей необходимо отвлечься.

— Лидди не ест попкорн из микроволновки, — говорит Рейд.

На самом деле это Рейд не позволяет Лидди питаться попкорном. Он большой приверженец здоровой пищи, хотя я не уверен, что причина этого кроется в пользе для здоровья, а не просто в том, что ему нравится иметь все самое лучшее, и неважно, в чем именно.

— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — отвечаю я.

Микроволновка сигналит. Я беру раздувшийся пакет и высыпаю его содержимое в большую голубую керамическую миску.

В спальне кромешная тьма и пахнет лавандой. Лидди лежит под одеялом, отвернувшись от меня, на своей половине огромной кровати с пологом. Я не знаю, спит она или нет, но потом слышу ее голос.

— Уходи, — шепчет она.

Слова звучат глухо, словно она на дне колодца.

Я не обращаю на нее внимания и съедаю целую горсть попкорна.

От запаха масла и звука она оборачивается. Искоса смотрит на меня и говорит:

— Макс, я хочу побыть одна.

— Вот и отлично! — отвечаю я. — Я просто пришел взять у тебя проигрыватель компакт-дисков.

Я лезу в пакет и достаю фильм. Потом ставлю диск и включаю телевизор.

«Пуля его не берет! — обещает реклама. — В огне он не горит! Его ничто не остановит! ПАУК… съест тебя заживо!»

Лидди садится, облокотившись на подушки. Ее глаза прикованы к экрану, на котором гигантский бутафорский тарантул терроризирует группу подростков.

— Где ты это взял?

— Места нужно знать.

В магазине для наркоманов в городке Элизабет, Нью-Джерси, любят высылать по почте ужастики и малобюджетные фильмы. Я заказал диск у них по Интернету. Но поскольку я не мог ждать, пока придет диск, а дело касалось Лидди, я сам к ним съездил.

— Это хорошая экранизация, — говорю я Лидди. — Пятьдесят восьмого года.

— Мне сейчас не до фильмов, — возражает она.

— Ладно, — пожимаю я плечами. — Я прикручу звук.

И я делаю вид, что смотрю фильм, в котором девочка-подросток с парнем ищут ее пропавшего отца, а вместо этого находят паутину гигантского тарантула. Но на самом деле я искоса наблюдаю за Лидди. Она не может удержаться и не смотреть фильм. Через несколько минут она тянется за попкорном у меня на коленях, и я отдаю ей все миску.

В тот момент, когда подростки тянут безжизненное тело паука в школьный спортзал — где обнаружат, что он все еще жив! — в комнату заглядывает Рейд. К этому времени я уже развалился на его половине кровати. Я показываю Рейду большой палец и вижу на его лице облегчение, когда он замечает сидящую на кровати Лидди, вновь вернувшуюся в мир живых. Он пятится в коридор и закрывает за собой дверь.

Через полчаса мы доели почти весь попкорн. Когда тарантула наконец убивает током и он падает, я поворачиваюсь и вижу, как по щекам Лидди текут слезы.

Я абсолютно уверен, что она даже не замечает, что плачет.

— Макс, — просит она меня, — а можно посмотреть еще раз?

Есть явное преимущество в том, чтобы примкнуть к церкви, такой как Вечная Слава, — это спасение. Но есть и другие преимущества, например готовность прийти на помощь. Готовность прийти на помощь, в отличие от обретения Господа, которое похоже на удар молнии, не так заметна. Например, через неделю после того, как я первый раз пошел в церковь, у двери дома Рейда возникает старушка со связкой бананов в руках, чтобы приветствовать меня в рядах прихожан. А еще мое имя, когда я болею гриппом, поминается в списке тех, за кого нужно помолиться. Информацию обо мне разместили на церковной доске объявлений, и буквально через несколько дней все отрывные листочки с моим телефоном оборвали прихожане Вечной Славы, потому что хотят поддержать своего собрата. Я не просто родился заново — у меня появилась новая большая семья.

Пастор Клайв — пример отца, которого я хотел бы иметь в детстве, отца, который понимает, что в прошлом я, возможно, оступился, но при этом видит для сына огромные возможности. Вместо того чтобы зацикливаться на том, что плохого я совершил в жизни, он радуется каждому моему благому поступку. На прошлой неделе он водил меня в итальянский ресторан, чтобы отпраздновать мой третий месяц трезвости; он поручает мне все больше и больше ответственных заданий в церкви — начиная с того, что меня вызвали читать проповедь во время воскресной службы, и заканчивая сегодняшней поездкой по магазинам, чтобы закупить продукты к ежегодному церковному ужину.

Еще только половина четвертого, а мы с Элкином уже загрузили по тележке в магазине «Стоп-энд-шоп». Я обычно покупаю продукты не здесь, но хозяин магазина — член церкви Вечной Славы и предоставляет пастору Клайву скидку, и, что еще важнее, он согласился бесплатно пожертвовать цыплят.

Мы загрузили наши тележки смесями для подрумянивания корочки у пирога, морожеными горошком и морковью и ждем своей очереди к мясному прилавку, чтобы забрать оставленных для нас кур, когда я слышу знакомый голос. Обернувшись, вижу Зои, которая читает этикетку на банке с приправой к салату «Цезарь».

— По-моему, здесь следовало бы указать новые нормы питательной ценности: без жира, низкое содержание жиров, пониженное содержание жиров и жирная, но яркая личность.

Ее собеседница забирает из рук Зои приправу к «Цезарю» и ставит ее на полку, а вместо этого берет приправу из уксуса и оливкового масла с зеленью.

— По-моему, запеканки должны быть выделены в отдельную пищевую группу, — говорит она, — но не всегда получаешь желаемое.

— Я сейчас, — говорю я Элкину и подхожу к Зои. Она стоит ко мне спиной, поэтому я хлопаю ее по плечу. — Привет!

Она оборачивается и широко улыбается. Она выглядит спокойной и счастливой, как будто последнее время много и часто смеялась.

— Макс! — обнимает она меня в ответ.

Я неловко похлопываю ее по спине. Потому что не знаю, можно ли обнимать женщину, с которой развелся. Ее спутница — женщина повыше, немного моложе, с мальчишеской короткой стрижкой — поджимает губы, что, наверное, обозначает улыбку. Я протягиваю руку.

— Макс Бакстер.

— Ой, Макс, — спохватывается Зои, — это… Ванесса.

— Приятно познакомиться.

— Только посмотри на себя! Куда бы ты ни пошел, всегда так нарядно одет. — Зои шутливо тянет меня за галстук. — И ты выровнял зубы.

— Да, — отвечаю я. — Сейчас ношу уже только пластинки.

— Каким ветром тебя сюда занесло? — спрашивает Зои и закатывает глаза. — Боже, конечно, я знаю, зачем ты здесь. Зачем же еще ходить в продуктовый магазин…

— Вы не должны на нее обижаться, — вмешивается Ванесса, — она всегда такая, если выпьет с утра слишком много кофе…

— Да, — негромко отвечаю я. — Знаю.

Ванесса переводит взгляд с меня на Зои и обратно. Не знаю почему, но мне кажется, что она немного злится. Если она подруга Зои, разумеется, ей известно, что я ее бывший муж. Представить не могу, что из сказанного мною могло так ее расстроить.

— Пойду возьму зелень, — говорит Ванесса, отступая назад. — Приятно было познакомиться.

— Мне тоже.

Мы с Зои провожаем ее взглядами до отдела с экологически чистыми продуктами.

— Помнишь, как ты решила перейти на здоровую пищу и наш счет за бакалею за неделю вырос в четыре раза? — спрашиваю я.

— Да. Сейчас я пристрастилась к здоровой пище: винограду и салату, — отвечает она. — Век живи — век учись, правда?

Странное это дело — развод. Мы с Зои прожили вместе почти десять лет. Я любил ее, спал с ней, хотел завести с ней семью. Было время — хотя и давным-давно, — когда она знала меня лучше, чем кто бы то ни было на этой земле. Я не хочу обсуждать с ней еду. Я хочу спросить ее, как мы от свадебного танца докатились до того, что стоим на расстоянии вытянутой руки в проходе магазина и ведем светскую беседу.

Но тут появляется Элкин со своей тачкой.

— Брат, нам уже пора. — Он дергает в сторону Зои подбородком. — Здравствуйте.

— Зои, это Элкин. Элкин, это Зои. — Я смотрю на нее. — Сегодня у нас церковный ужин, куриный пирог. Все домашнее. Ты должна прийти.

Ее лицо каменеет.

— Да, может быть.

— Что ж, — улыбаюсь я, — рад был повидаться.

— Я тоже, Макс.

Она толкает тележку мимо меня и идет к Ванессе, которая остановилась у листовой свеклы. Я вижу, как они ссорятся, но стою слишком далеко, чтобы что-нибудь услышать.

— Идем, — торопит меня Элкин. — Наши дамы по-настоящему рассердятся, если мы вовремя не привезем продукты.

Пока Элкин выгружает покупки на ленту конвейера на кассе, я пытаюсь понять, что же в Зои, как мне почудилось, было не так. Я к тому, что она выглядела превосходно, казалась счастливой. Она явно, как и я, нашла себе друзей, компанию, с которой проводит время. И тем не менее что-то выпадало из общей картины, но что именно, я понять не мог. Пока кассир пробивает наши покупки, я ловлю себя на том, что бросаю взгляд назад, на проходы магазина, чтобы еще раз увидеть Зои.

Мы идем к моему грузовичку и загружаем все в кузов. Начинается дождь.

— Я отвезу назад тележку! — кричит Элкин и толкает тележку к клетке-приемнику через два ряда от нас.

Я уже собираюсь сесть в грузовик, как меня останавливает Зои.

— Макс! — Она выбежала из магазина, ее волосы развеваются за спиной, словно хвост воздушного змея. Капли дождя падают ей на лицо, на свитер. — Я должна тебе кое-что сказать.

Во время нашего пятого свидания мы отправились в поход в Белые горы, взяв с собою палатку, позаимствованную у одного парня, которому я стриг газон. Когда мы приехали, уже стемнело. В итоге мы проехали палаточный лагерь и сошли прямо в лесу, чтобы разбить палатку. Мы заползли в наш маленький домик, застегнули его на молнию, и только нам удалось стянуть с себя верхнюю одежду, как на нас упала палатка.

Зои расплакалась. Она свернулась калачиком на грязной земле, я положил ей руку на плечо. «Все в порядке», — уверял я, хотя это была откровенная ложь. Я не мог остановить дождь. И не мог установить палатку. Она повернулась на бок и посмотрела на меня, и вот тогда-то я понял, что она не плачет, а смеется. Она так сильно хохотала, что не могла дышать.

Думаю, именно тогда я понял, что хочу всю жизнь провести с этой женщиной.

Каждый раз, когда Зои плакала, когда оказывалось, что она не беременна, я проверял дважды, надеясь, что это окажутся не слезы, а смех. Только все тщетно.

Не знаю, почему я об этом вспоминаю прямо сейчас, когда от дождя волосы у нее висят мокрыми прядями и блестят глаза.

— Женщина, с которой я была в магазине, — говорит Зои, — Ванесса… Я живу с ней.

Когда мы были женаты, Зои всегда говорила о том, как тяжело найти человека, который считает музыкальную терапию эффективным способом лечения, как хорошо было бы организовать сообщество терапевтов, подобное тем, которые она посещала, учась в Беркли.

— Отлично, — отвечаю я, потому что мне кажется, что именно это она хочет от меня услышать. — Ты всегда хотела найти человека, с которым бы могла открыть свое дело.

— Ты не понял. Я живу с Ванессой. — Она замолкает в нерешительности. — Мы вместе.

В это мгновение я понимаю, что мне показалось необычным в магазине. Зои с той женщиной складывали покупки в одну тележку. Разве люди ходят в магазин с одной тележкой, если не складывают продукты в один холодильник?

Я недоуменно смотрю на Зои, не зная, что должен сказать. Перед моим мысленным взором возникает настоящая проблема, которая выливается в слова: «Грешники не будут приняты в Царство Божие. И не стоит обманываться: ни распутники, ни идолопоклонники, ни прелюбодеи, ни корыстолюбцы, ни пьяницы, ни клеветники, ни мошенники не обретут Царство Божие».

Это из Послания к Коринфянам 6:9–10, и мне абсолютно ясно отношение Господа к гомосексуализму. Я открываю рот, чтобы предостеречь Зои, но вместо этого произношу:

— Но ты же жила со мной.

Потому что одно исключает — должно исключать! — другое.

Элкин стучит с пассажирской стороны пикапа, чтобы я открыл автомобиль и дал ему укрыться от дождя. Я нажимаю на кнопку на брелоке, слышу, как открывается и хлопает дверца, но продолжаю стоять под дождем, ошарашенный новостью, которую сообщила Зои.

Беспомощность, которую я ощущаю, такая множественная, что я даже не могу всего осознать. Потрясение от сказанного. Недоверие — потому что я не верю, что она все эти девять лет, которые прожила со мной, могла притворяться. И боль — потому что (хотя мы уже не муж и жена) меня страшит одна мысль о том, что она не обретет Царство Божие, когда случится пришествие Господа. Я никому бы не пожелал такого ужаса.

Элкин нажимает на клаксон, я вздрагиваю.

— Что ж, — говорит Зои с легкой улыбкой, от которой я раньше изо дня в день сходил с ума. Она поворачивается и бежит к навесу над магазином, где ее ждет с тележкой Ванесса.

Когда она бежит, ее сумочка соскальзывает с плеча и повисает на сгибе локтя. Пока Зои толкает тележку на стоянку, Ванесса поправляет сумочку.

Это естественный, но такой интимный жест. То, что раньше я сам сделал бы для Зои.

Я не могу оторвать взгляда от этих двоих, загружающих продукты в багажник незнакомой мне машины — старомодного кабриолета. Я продолжаю таращиться на свою бывшую жену, ставшую неожиданно лесбиянкой, хотя сам промок до нитки, хотя дождь застилает мне глаза и я плохо ее вижу.

Церковь Вечной Славы избрала себе местом для сборов школьный актовый зал, хотя фактически ее представительство располагается по совершенно другому адресу. Это небольшая бывшая адвокатская контора, которая находится среди магазинов и примыкает к закусочной «Данкин Донатс». Тут есть приемная, где сидит секретарь, копировальный аппарат, комната отдыха с маленьким столиком, мини-холодильником и кофеваркой, молельня и кабинет пастора Клайва.

— Теперь можешь войти, — разрешает Альва, его секретарь. Это маленькая женщина, скрюченная, как вопросительный знак, с редким пушком седых волос на голове. Рейд шутит, что она сидит здесь со времен Всемирного потопа, и где-то в глубине души я ему верю.

Кабинет пастора Клайва теплый и какой-то старинный, с цветастыми диванами и множеством растений, с книжной полкой, заваленной духовными текстами. На аналое лежит большая открытая Библия. Позади письменного стола — огромная картина с изображением Иисуса на фениксе, когда тот возрождается из пепла. Однажды пастор Клайв рассказал мне, что Господь явился ему во сне и поведал, что миссия Клайва — как у этой мифической птицы: воспарить из бездны распущенности к славе. На следующее утро он пошел и заказал картину.

Пастор склонился над паучником, знававшим и лучшие времена. Кончики его листьев подсохли и стали ломкими.

— Как бы я ни заботился об этом малыше, — говорит пастор, — всегда кажется, что он погибает.

Я подхожу к растению и засовываю палец в грунт, чтобы проверить уровень влаги.

— Альва его поливает?

— Исправно.

— Наверное, водой из-под крана. Паучники очень чувствительны к примесям, которые содержатся в водопроводной воде. Если поливать дистиллированной водой и обрезать подсохшие кончики, растение оживет, станет здоровым и зеленым.

Пастор Клайв улыбается мне.

— Ты, Макс, настоящее сокровище.

От его слов я чувствую, как внутри вспыхивает пламя. Я так много напортачил в жизни, что слышать похвалу из чужих уст для меня все еще в диковинку. Он ведет меня к дивану в дальнем углу кабинета, предлагает присесть и протягивает вазу с лакричными конфетами.

— Альва сказала, что по телефону у тебя был очень расстроенный голос.

Я не знаю, как сказать то, что должен, — знаю только, что молчать не могу. У человека, которому я обычно доверял самое сокровенное, у Рейда, — сейчас своих проблем невпроворот. Лидди уже лучше, но до конца она еще не оправилась.

— Уверяю тебя, — негромко говорит пастор Клайв, — что последнее испытание еще больше закалит твоего брата и Лидди. У Господа на них свои виды, даже если пока Он предпочитает держать свой план в тайне.

От упоминания пастором о выкидыше я начинаю ерзать — мне следовало бы молиться за своего брата, а не упиваться собственным смятением, что внесла в мою душу женщина, с которой я с готовностью развелся.

— Дело не в Рейде, — отвечаю я. — Вчера я встретил свою бывшую жену. Она сказала мне, что стала лесбиянкой.

Пастор Клайв откидывается на спинку кресла.

— Вот как.

— Мы встретились в продуктовом магазине, она была с женщиной, с которой живет. Так она это назвала. — Я опускаю глаза. — Как она могла? Она же любила меня! Я точно знаю, что любила. Она вышла за меня замуж. Мы с ней… мы… ну, вы понимаете. Я бы понял, если бы она делала это ради проформы. Я бы понял. — Я замолкаю, чтобы перевести дух. — Или нет?

— Возможно, — задумчиво говорит пастор Клайв, — ты это понял и подсознательно почувствовал, что вашему браку пришел конец.

Неужели такое возможно? Неужели я уловил какие-то флюиды от Зои и все понял о ней еще до того, как она поняла сама?

— Наверное, ты чувствуешь себя… недостойным, — продолжает пастор. — Тебе кажется, что если бы ты был более мужественным, то этого никогда бы не произошло.

Я не могу смотреть ему в глаза, мои щеки пылают.

— И, наверное, ты злишься. Скорее всего, тебе кажется, что все, кто услышит о ее новом образе жизни, будут тебя осуждать, считая, что тебя одурачили.

— Да! — взрываюсь я. — Я просто не хочу, не могу… — Слова застревают у меня в горле. — Я не понимаю, почему она так поступает.

— Это не ее выбор, — поясняет пастор Клайв.

— Но… гомосексуалистами не рождаются. Вы же сами это все время подчеркиваете.

— Ты прав. И я прав. Биологического гомосексуализма не бывает — мы все гетеросексуальны. Но некоторые из нас, по разным причинам, сталкиваются с проблемой гомосексуализма. Никто по доброй воле не выбирает влечение к людям одного с ним пола, Макс. Но мы знаем, как реагировать на это влечение. — Он подается вперед, зажав руки между коленями. — Мальчики не рождаются голубыми, они ими становятся. Из-за матерей, которые душат их своей любовью, или матерей, которые воспитывают сыновей для удовлетворения личных эмоций; из-за отцов, которые слишком холодны, — это приводит к тому, что мальчик ищет мужского признания в другой, извращенной форме. И наоборот, маленькие девочки, чьи матери слишком отдалены от дочерей, могут так и не найти образец для того, чтобы развить собственную женственность, и отцов у них обычно нет.

— Отец Зои умер, когда она была еще маленькая, — говорю я.

Пастор Клайв смотрит на меня.

— Я хочу донести до тебя, Макс, что не стоит на нее злиться. Ей не злость твоя нужна. Ей нужна — и она этого заслуживает — твоя благосклонность.

— Я… я не понимаю.

— В юности я служил у пастора, который был таким же консерватором, как и все священники. Во время вспышки эпидемии СПИДа пастор Уоллес начал проведывать заболевших геев, которых доставили в больницу. Он молился с ними, если они умели молиться, или просто составлял им компанию, если не умели. В конечном счете местная голубая радиостанция прознала о действиях пастора Уоллеса и пригласила его в свою студию. Когда его спросили, как он относится к гомосексуализму, он прямо ответил, что это грех. Диджей признался, что ему неприятны эти слова, но ему нравится сам пастор Уоллес. На следующие выходные на службу в его церковь пришли несколько гомосексуалистов. Еще через неделю их число увеличилось вдвое. Прихожане испугались и спросили, как им поступать, когда вокруг сидят эти гомики. И пастор Уоллес ответил: «Что за вопрос? Пусть садятся». Он сказал, что гомосексуалисты могут занять свое место рядом со сплетниками, прелюбодеями, блудницами и другими сидящими среди нас грешниками.

Пастор Клайв встает и идет к столу.

— Это странный мир, Макс. У нас есть мегацеркви. Есть христианское спутниковое телевидение и христианские группы в хит-парадах. У нас есть, прости Господи, «Хижина».[11] Христос намного реальнее, чем когда бы то ни было, и еще более влиятелен. Тогда почему до сих пор процветают клиники, где делают аборты? Почему растет число разводов? Почему бушует порнография? — Пастор Клайв замолкает, но я не думаю, что он ждет от меня ответа. — А я скажу тебе, Макс, почему. Потому что падение нравственности, которое мы наблюдаем за пределами церкви, наводнило и ее стены. Не нужно далеко ходить, возьми Теда Хаггарда и Поля Барнса — вот тебе и скандалы в рядах наших собственных вождей. Причина, по которой мы не можем в наше время выражать свое мнение по многим критическим проблемам, кроется в том, что в душе мы перестали верить своим лидерам.

Я, несколько сбитый с толку, хмурюсь. На самом деле я не понял, как мне поступить с Зои.

— На молитвенных собраниях мы слышим, как люди признаются в том, что у них рак или что им нужна работа. Но никогда не услышим признание в том, что человек бродит по порносайтам или у него гомосексуальные фантазии. Почему так происходит? Разве это грешно? Если мы не в состоянии стать таким надежным местом, то обязаны нести ответственность за грехопадение этих людей. Не мне тебе объяснять, каково это — сидеть в баре и не ловить на себе осуждающие взгляды, просто выпивать и плевать на все остальное. Почему церковь не может стать таким местом? Почему нельзя просто прийти и сказать: «Господи, это Ты. Замечательно! Теперь я могу быть самим собой»? И не потому, что Всевышний не обращает внимания на твои прегрешения, а потому что мы становимся ответственны за них. Понимаешь, к чему я веду, Макс?

— Нет, сэр, — признаюсь я. — Не совсем…

— Знаешь, что привело тебя сегодня ко мне? — интересуется пастор Клайв.

— Зои?

— Нет. Иисус Христос. — На его лице сияет улыбка. — Ты ниспослан сюда, чтобы напомнить мне, что нельзя настолько погружаться в мелкие схватки, чтобы забыть о войне. Бывшим алкоголикам вручают медальоны как напоминание о том времени, когда они не пили. Мы в церкви должны стать таким же символом для гомосексуалистов, которые хотят измениться.

— Не знаю, захочет ли Зои меняться…

— Нам уже известно, что нельзя беременной женщине запретить делать аборт, — необходимо помочь ей поступить правильно, помочь советом, оказать поддержку, рассказать о программах усыновления. Поэтому нельзя просто сказать, что быть голубым плохо. Мы должны принять этих людей в лоно церкви, показать им, как вести праведную жизнь.

Я понимаю, что слова пастора должны стать руководством к действию. Представим, что Зои заблудилась в лесу. Я не могу заставить ее прямо сейчас пойти со мной, но я могу дать ей карту.

— Думаете, мне следует с ней поговорить?

— Вот именно, Макс.

Только ведь мы уже разговаривали.

Я сам не так давно родился заново, чтобы быть настолько убедительным.

И…

Несмотря на то, что это причиняет мне боль…

Несмотря на то, что я не до конца чувствую себя мужчиной…

Кто я такой, чтобы говорить ей, что она неправа?

Но в последнем я не могу признаться даже себе, не говоря уж о пасторе Клайве.

— Не думаю, что она захочет слышать то, что ей скажет церковь.

— А я и не говорил, что это будет простой разговор, Макс. Но речь не о сексуальной этике. Мы не против геев, — утверждает пастор Клайв. — Мы за Христа.

Если посмотреть с этой точки зрения, все становится просто и понятно. Я преследую Зои не потому, что она делает мне больно, не потому, что мне обидно. Я всего лишь пытаюсь спасти ее душу.

— И что мне делать?

— Молиться. Зои должна признать свой грех. А если не сможет, молись за то, чтобы это произошло. Нельзя насильно привести ее к нам, нельзя навязать помощь. Но можно показать ей другой путь. — Он садится за стол и листает перекидной календарь. — Среди наших прихожан есть те, кто поборол нежеланное влечение к своему полу и держится за христианское мировоззрение.

Я думаю о нашей пастве — счастливые семьи, улыбающиеся лица, свет в их глазах, который идет, я уверен, от Святого Духа. Эти люди мои друзья, моя семья. Я пытаюсь догадаться, кто вел гомосексуальный образ жизни. Может быть, Патрик, парикмахер, который надевает воскресный галстук в тон блузы своей жены? Или Нил, который работает поваром-кондитером в пятизвездочном ресторане в центре города?

— По-моему, ты знаком с Паулиной Бриджмен? — спрашивает пастор Клайв.

Паулина?

Не может быть!

Мы с Паулиной только вчера чистили морковь, готовя пирог с курицей для церковного ужина. Это невысокая девушка с вздернутым носиком и выщипанными бровями. Она жестикулирует при разговоре. Мне кажется, я всегда видел ее в розовом.

Когда я думаю о лесбиянках, мне представляются крепкие и воинственные женщины с коротко остриженными волосами, в мешковатых джинсах и фланелевых рубашках. Конечно, это сложившийся стереотип… тем не менее ничто в Паулине Бриджмен не указывало на то, что раньше она была лесбиянкой.

Но, с другой стороны, в Зои тоже ничто меня не насторожило.

— Паулина искала помощи в «Исходе».[12] Раньше она рассказывала на ежегодных конференциях экс-геев о том, как нашла свободу от гомосексуализма. Думаю, если мы попросим, она с радостью поделится своим опытом с Зои.

Пастор Клайв пишет телефон Паулины на бумаге для заметок с липким краем.

— Я подумаю, — уклончиво отвечаю я.

— Я бы сказал: «А что ты теряешь?» Только сейчас важно не это. — Пастор Клайв ждет, пока я посмотрю ему прямо в глаза. — Важно то, что может потерять Зои.

Вечное спасение.

Даже если она мне больше не жена.

Даже если она меня никогда не любила.

Я беру у пастора Клайва лист бумаги, сворачиваю его пополам и кладу себе в бумажник.

Ночью мне приснилось, что мы с Зои все еще женаты, она лежит в моей постели, и мы занимаемся любовью. Я провожу рукой вверх по ее бедру до изгиба талии. Зарываюсь лицом в ее волосы. Целую ее в рот, в шею, в грудь. Потом опускаю взгляд на свои руки, лежащие у нее на животе. Это не мои руки! Во-первых, на большом пальце кольцо — тонкое золотое колечко. И красный лак на ногтях. «Что случилось?» — спрашивает Зои. «Что-то не так», — отвечаю я ей. Она хватает меня за руку и крепче прижимает к себе. «Все в порядке». Но я, спотыкаясь, иду в ванную и включаю свет. Гляжу в зеркало — оттуда на меня смотрит Ванесса…

Когда я просыпаюсь, простыни мокрые от пота. Я вылезаю из кровати, иду из гостевой спальни дома Рейда в ванную (намеренно не глядя в зеркало), умываюсь и подставляю голову под струю воды. Теперь мне точно не уснуть, поэтому я направляюсь в кухню перекусить.

К моему удивлению, в три часа ночи не я один не сплю.

За кухонным столом сидит Лидди и сжимает в руках салфетку. Поверх ночной сорочки она накинула тонкий белый хлопчатобумажный халат. Лидди на самом деле носит ночные сорочки — рубашки, сотканные из тончайшего хлопка с крошечными розочками, вышитыми на воротнике и подоле. Зои обычно спала голой, а если что-то и надевала, то одну из моих футболок и широкие спортивные трусы.

— Лидди, — окликаю я, и от звука моего голоса она вздрагивает. — С тобой все в порядке?

— Макс, ты напугал меня.

Она всегда казалась мне слишком хрупкой — приблизительно такими я представляю себе ангелов: прозрачными и изящными, слишком красивыми, чтобы ими можно было долго любоваться. Но сейчас она выглядит разбитой. Под глазами залегли темные круги, губы потрескались. Руки, когда она перестает рвать салфетку, подрагивают.

— Тебе помочь? Довести до кровати? — мягко спрашиваю я.

— Нет… я в порядке.

— Хочешь чаю? — продолжаю я. — Или разогреть суп?

Она качает головой. На плечи ниспадает грива ее золотистых волос.

Мне кажется совершенно неуместным оставаться здесь, когда Лидди пришла на собственную кухню, явно чтобы побыть одной. Но и оставлять ее здесь в одиночестве тоже кажется мне неправильным.

— Я мог бы позвать Рейда, — предлагаю я.

— Пусть спит.

Она вздыхает, и небольшая кучка бумаги, которую она сама и изорвала, разлетается и оседает на полу. Лидди нагибается, чтобы собрать клочки.

— Ой! — восклицаю я, обрадовавшись, что можно хоть на что-то отвлечься. — Давай я.

Я опускаюсь на колени, но она отталкивает меня.

— Прекрати! — кричит она. — Прекрати сейчас же!

Она закрывает лицо руками. Я ничего не слышу, но вижу, как вздрагивают ее плечи, и понимаю — она плачет.

В растерянности я нерешительно глажу ее по спине.

— Лидди! — шепчу я.

— Немедленно прекрати быть таким дьявольски предупредительным со мной!

Я замираю. За все годы знакомства с Лидди я никогда не слышал, чтобы она ругалась, не говоря уж о том, чтобы упоминала сатану.

Она тут же заливается румянцем.

— Прости, — извиняется она. — Я не знаю… Не знаю, что на меня нашло.

— Зато я знаю. — Я сажусь напротив нее. — Твоя жизнь. Все складывается не так, как ты себе представляла.

Лидди долго, пристально смотрит на меня, как будто раньше никогда не видела. Потом накрывает мою руку ладонями.

— Да, — шепчет она. — Именно так. — Она едва заметно хмурится. — А тебе чего не спится?

Я убираю руку.

— Пить захотелось, — отвечаю я, пожимая плечами.

— Запомни, — предупреждает Паулина, прежде чем мы выбираемся из «Фольксвагена-жука», — сегодня говорим только о любви. Мы лишим ее почвы под ногами, потому что она ожидает осуждения и неприятия, но мы пришли не за этим.

Я киваю. Откровенно говоря, даже добиться у Зои согласия на эту встречу оказалось намного сложнее, чем я предполагал. Мне показалось неправильным искать встречи под надуманным предлогом — лгать, что ей нужно подписать какие-то документы или обсудить финансовые проблемы, имеющие отношение к разводу. Вместо этого я позвонил ей на сотовый (пастор Клайв стоял рядом и молился за то, чтобы я нашел правильные слова) и сказал, что по-настоящему был рад нашей встрече в магазине. Что я очень удивился, услышав от нее о Ванессе. И если у нее найдется пара свободных минут, я бы хотел встретиться и поговорить.

Само собой разумеется, я не упомянул о том, что при нашей встрече будет присутствовать Паулина.

Наверное, поэтому Зои, когда открывает дверь этого незнакомого дома (яркое пятно в тупике с впечатляющим палисадником), смотрит на Паулину и хмурит брови.

— Макс, — говорит она, — я думала, ты придешь один.

Необычно видеть Зои в чужом доме с кружкой, которую я подарил ей на Рождество. На кружке написано «У меня сопрано». У Зои за спиной на полу куча обуви — какие-то пары я узнаю, какие-то нет. От этого мою грудную клетку сжимает, словно в тисках.

— Это мой друг, из церкви, — объясняю я. — Паулина, это Зои.

Я верю Паулине, которая говорит, что она больше не лесбиянка, тем не менее пристально слежу за тем, как они с Зои пожимают друг другу руки. Чтобы подметить, не блестят ли у нее подозрительно глаза, не задержит ли она руку Зои в своей на секунду дольше. Однако ничего подобного не замечаю.

— Макс, — спрашивает Зои, — что происходит?

Она скрещивает руки на груди. Раньше она так поступала, когда в нашу дверь звонил коммивояжер, а Зои хотелось недвусмысленно донести до него, что у нее совершенно нет времени выслушивать его болтовню. Я открываю рот для объяснений и тут же закрываю, не сказав ни слова.

— Какой красивый дом, — говорит Паулина.

— Спасибо, — отвечает Зои. — Это дом моей подружки.

Слова взрывают комнату, но Паулина делает вид, что не услышала их. Она указывает на фотографию на стене за спиной у Зои.

— Это остров Блок?

— Наверное. — Зои оборачивается. — У родителей Ванессы, когда она была маленькая, был там летний домик.

— У моей тети тоже, — говорит Паулина. — Я постоянно напоминаю себе, что нужно съездить туда, но никак не вырвусь.

Зои поворачивается ко мне.

— Послушай, Макс, вы можете, наконец, перестать ломать комедию? Буду с тобой откровенна. Говорить нам не о чем. Если ты хочешь, чтобы тебя засосало в воронку извращенного мира церкви Вечной Славы, это твое право. Но если ты пришел сюда с подругой, чтобы обратить меня в свою веру, этому не бывать.

— Я здесь не для того, чтобы обращать тебя. Что бы между нами ни произошло, ты должна знать: ты мне не безразлична. И я хочу быть уверенным, что ты делаешь правильный выбор.

В глазах Зои вспыхивают злые огоньки.

— Ты мне читаешь проповедь о правильном выборе? Да это просто смешно, Макс!

— Я совершил много ошибок, — признаю я. — И совершаю их каждый день. Я не идеал, как ни крути. Но никто не идеален. Именно поэтому ты должна прислушаться ко мне, когда я говорю: ты не виновата в своих чувствах. С тобой это произошло. Но на самом деле ты не такая.

Она недоуменно смотрит на меня, пытаясь понять смысл моих слов. Я сразу вижу, когда эта загадка решается.

— Ты имеешь в виду Ванессу? Боже мой! Ты решил провести кампанию против геев прямо у меня в гостиной! — Зои всплескивает руками, и я затравленно смотрю на Паулину. — Так входи, Макс, — ехидно говорит она. — Мне не терпится послушать, что ты скажешь о моем стиле жизни, ведущем к вырождению. В конце концов, я целый день провела в больнице у постели умирающих детей, поэтому заслужила право на то, чтобы немного расслабиться и развлечься.

— Пожалуй, мы пойдем, — шепчу я Паулине, но она проходит мимо меня в гостиную и садится на диван.

— Я раньше была такой, как вы, — сообщает она Зои. — Жила с женщиной, любила ее, считала себя лесбиянкой. Мы поехали вместе отдыхать, пошли обедать в ресторан, и официантка, приняв заказ моей подружки, повернулась ко мне. «Сэр, — сказала она, — а вы что будете заказывать?» Должна признаться, что тогда я выглядела совершенно по-другому. Одевалась, как парень, ходила, как парень. Хотела, чтобы меня принимали за юношу, чтобы в меня влюблялись девушки. Я на сто процентов была уверена, что такой родилась, потому что с рождения ощущала себя не такой, как все. В тот вечер я сделала то, что не делала с детства: взяла с прикроватной тумбочки в гостиничном номере Библию и стала читать. По чистой случайности я открыла ее на Третьей книге Моисеевой, на Левите: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость». Я не мужчина, но я поняла, что Бог говорит обо мне.

Зои закатывает глаза.

— Я не очень сведуща в Библии, но абсолютно уверена, что развод тоже запрещен. Тем не менее я же не явилась к тебе в дом, Макс, когда мы получили в суде решение о расторжении брака.

Паулина продолжает вещать, словно не слыша едких замечаний Зои.

— Я стала понимать, что могу отделять одно от другого. Я не лесбиянка — я отождествляла себя с ними. Я перечитала статьи, в которых утверждалось, что человек якобы рождается гомосексуальным, и обнаружила в них слишком много ошибок и расхождений. Я попалась на удочку. И как только я это поняла, тут же осознала, что все можно изменить.

— Вы намекаете, — говорит с придыханием Зои, — что все так просто? Просите — и будет дано вам! Я говорю, что верую, — и тут же чудесным образом спасена? Говорю: я не лесбиянка — и аллилуйя! — я излечена? И если бы сейчас в эту дверь вошла Ванесса, она показалась бы мне совершенно непривлекательной?

Словно по волшебству, в гостиной, на ходу расстегивая жакет, появляется Ванесса.

— Я ослышалась или упоминали мое имя?

Зои подходит и быстро целует ее в губы — привет.

Как будто они всегда так здороваются.

Как будто это абсолютно естественно.

И от этого у меня внутри все переворачивается.

Зои смотрит на Паулину.

— Пропади вы пропадом! Я ни капельки не исцелилась.

Ванесса уже заметила нас.

— Не знала, что у нас будут гости.

— Это Паулина, — представляет Зои, — а Макса ты знаешь. Они здесь, чтобы уберечь нас от ада.

— Зои, — говорит Ванесса, — можно тебя на минутку?

Она уводит Зои в примыкающую к гостиной кухню. Мне приходится напрягать слух, но многое удается расслышать.

— Я не стану запрещать тебе приводить в дом гостей, но о чем, черт побери, ты думаешь?

— Думаю, что они сумасшедшие, — отвечает Зои. — Ванесса, я не шучу: если им никто никогда не говорил, что они безумны, как они об этом узнают?

Они еще о чем-то говорят, но слов не разобрать. Я растерянно оглядываюсь на Паулину.

— Не волнуйся, — успокаивает она, похлопывая меня по плечу. — Протест — это естественная реакция. Господь взывает к нам, чтобы мы сеяли Его слово, даже если может казаться, что мы взываем к глухим. Но я всегда сравнивала подобные разговоры с нанесением морилки на натуральный дуб. Даже если удастся оттереть насыщенное пятно, след все равно останется — морилка проникает в крошечные щели, от нее невозможно избавиться. И после нашего ухода Зои еще долго будет думать об этом разговоре.

С другой стороны, если покрыть морилкой сосну, дерево лишь снаружи изменит свой вид. Оно ведь не превратится в настоящее красное дерево. Интересно, Паулина никогда об этом не задумывалась?

В дверях появляется Зои, за ней идет Ванесса.

— Не делай этого, — умоляет она. — А если ты станешь встречаться с негром, то пригласишь поговорить об этом ку-клукс-клановцев?

— Ванесса, прекрати! — отмахивается Зои и поворачивается к Паулине. — Простите, так что вы там говорили?

Паулина складывает руки на коленях.

— По-моему, мы говорили о том, как я прозрела, — отвечает она. Ванесса хмыкает. — Я поняла, что оказалась подвержена гомосексуальному влечению по нескольким причинам. Моя мама — простая сельская девушка из Айовы, из тех, что встают в четыре утра и за день успевают изменить весь мир. Она верила, что руки даны человеку для того, чтобы трудиться; что если упадешь и заплачешь — значит, ты слабак. Мой отец много путешествовал, его просто не было дома. Я всегда была девчонкой-сорванцом, мне больше нравилось играть с братьями в футбол, чем сидеть дома и нянчить кукол. И конечно, у меня был двоюродный брат, который сексуально меня домогался.

— Ну разумеется, — бормочет Ванесса.

— Знаете, — говорит Паулина, глядя на Ванессу, — все мои знакомые, которые считали себя геями, так или иначе испытали жестокое обращение.

Я с тревогой смотрю на Зои. С ней никто жестоко не обращался. Она бы мне сказала.

С другой стороны, она же не сказала мне, что ей нравятся женщины.

— Дайте угадаю, — говорит Ванесса. — Ваших родителей не обрадовало известие о том, что вы лесбиянка?

Паулина улыбается.

— Сейчас у меня с родителями прекрасные отношения — мы многое пережили, Боже милостивый! Это не их вина, что я считала себя лесбиянкой. На мой выбор повлияло несколько факторов — начиная с домогательств и чувства незащищенности, которое испытывает женщина, до осознания того, что к женщинам относятся как к гражданам второго сорта. По этим причинам я стала вести себя определенным образом. Вела жизнь, которая отдаляла меня от Господа. Меня мучает вопрос, — обращается она к Зои, — почему вы считаете возможным для себя добиваться любви у представительниц своего пола? Вы же, по всему видно, такая не от рождения… у вас же была счастливая семья…

— Настолько счастливая, — возражает Ванесса, — что она развелась.

— Все верно, — соглашаюсь я. — Меня не оказалось рядом, когда Зои была необходима моя помощь. Мне нет за это прощения. Но я не могу допустить ту же ошибку второй раз, Зои. Я могу познакомить тебя с людьми, которые тебя поймут, которые не станут осуждать, которые будут любить тебя такой, какая ты есть, а не за твои поступки.

Зои берет Ванессу под руку.

— Я уже нашла такого человека.

— Ты не можешь… ты не… — Я не могу подобрать слов. — Ты не лесбиянка, Зои. Не лесбиянка.

— Наверное, ты прав, — отвечает Зои. — Я не лесбиянка. Возможно, это минутное увлечение. Но я знаю одно: я хочу, чтобы это минутное увлечение длилось вечно. Я люблю Ванессу. Так уж случилось, что она оказалась женщиной. Если это делает меня лесбиянкой — что ж, так тому и быть!

Я начинаю про себя молиться. Молюсь, чтобы не вскочить и не закричать. Молюсь, чтобы Зои поскорее почувствовала себя несчастной, чтобы увидела, что Господь стоит прямо перед ней.

— Я тоже не люблю навешивать ярлыки, — признается Паулина. — Боже мой! Посмотрите на меня сейчас. И мне не нравится, чтобы меня называли бывшей лесбиянкой, поскольку это предполагает, что я от рождения гомосексуальна. Никоим образом — я обычная гетеросексуальная протестантка. Я чаще ношу юбки, чем брюки. Никогда не выйду на улицу без макияжа. А если вы случайно увидите идущего по улице Хью Джекмана, не могли бы вы его задержать, пока…

— Вы спали с мужчиной? — Голос Ванессы напоминает выстрел.

— Нет, — признается зардевшаяся Паулина. — Это вопреки канонам церкви, поскольку я не замужем.

— Как лихо! — Ванесса поворачивается к Зои. — Ставлю двадцать баксов на то, что Мэган Фокс смогла бы соблазнить Паулину, не успела бы та и «Отче наш» прочесть.

Паулина не заглатывает наживку. Она смотрит на Ванессу, в ее глазах печаль.

— Можете говорить обо мне все, что вам заблагорассудится. Я понимаю, почему вы злитесь. Не забывайте, что я когда-то была одной из вас. Я знаю, каково вести тот образ жизни, какой ведете вы, и видеть такую женщину, как я, и думать, что по мне плачет психушка. Поверьте, и мне на комод подкладывали книги, а на кухонный стол, под чашку кофе, различные статьи — мои родители делали все, чтобы заставить меня отречься от моей лесбийской сущности, но я только лишний раз убеждалась, что права. Однако, Ванесса, я пришла сюда не для этого. Я не стану читать вам нотации, а в дальнейшем докучать телефонными звонками или пытаться делать вид, что я ваша новая подруга. Я пришла, чтобы сказать: когда вы с Зои будете готовы — а я верю, что однажды это произойдет, — я смогу дать вам то, что вы ищете, чтобы поставить Божьи нужды превыше собственных.

— Значит, если я правильно вас поняла, — говорит Зои, — мне не нужно меняться прямо сейчас. А как-нибудь в другой раз…

— Совершенно верно! — восклицаю я.

По-моему, это первый шаг в правильном направлении, разве нет?

— Но вы продолжаете считать наши отношения злом.

— Так считает Иисус, — отвечает Паулина. — Если вы посмотрите в Святое Писание и придете к иным выводам, значит, вы неправильно его толкуете.

— Знаете, я уже десять лет читаю катехизис, — сообщает Ванесса. — И абсолютно уверена, что в Библии говорится, что полигамия — вещь хорошая. И что морские гребешки нельзя есть.

— Все, что написано в Библии, не означает, что это замысел Господень…

— Вы только что сами сказали: что написано в Святом Писании — неоспоримый факт! — возражает Ванесса.

Паулина вздергивает подбородок.

— Я пришла не для того, чтобы обсуждать терминологию. Антоним гомосексуализма не гетеросексуализм, а благочестие. Именно поэтому я здесь — как живое доказательство того, что существует другой путь. Лучший путь.

— А как же насчет «подставь вторую щеку»?

— Я не осуждаю вас, — объясняет Паулина. — Просто делюсь своим христианским мировоззрением.

— Что ж, — говорит Ванесса, вставая. — В таком случае я слепа, поскольку не вижу принципиальной разницы. Как вы смеете говорить, что то, что делает меня мною, — неправильно? Как смеете разглагольствовать о своей терпимости, когда я проявляю чудеса своей? Как смеете заявлять, что мне нельзя сочетаться браком с человеком, которого я люблю, усыновить ребенка? Что права геев нельзя рассматривать как гражданские права, потому что вы полагаете, что, в отличие от цвета кожи и физических недостатков, сексуальную ориентацию можно изменить? Но знаете что… Даже этот спор не выдерживает никакой критики, потому что можно изменить вероисповедание, а религиозная принадлежность защищена законом. Только по этой причине я вежливо попрошу вас покинуть мой дом, а не вышвырну ваши лицемерные протестантские задницы вон.

Зои тоже поднимается.

— И не хлопайте дверью, когда будете уходить, — говорит она нам вдогонку.

Когда мы возвращаемся домой, начинается дождь. Я прислушиваюсь к размеренному шелесту дворников и вспоминаю, как раньше Зои, сидя на пассажирском сиденье, барабанила по бардачку ему в такт.

— Можно задать тебе личный вопрос? — поворачиваюсь я к Паулине.

— Конечно.

— Ты… ну… когда-нибудь жалела?

Паулина смотрит на меня.

— Некоторые жалеют. Борются несколько лет. Это как наркотик — человек понимает, что это наркотик, и решает больше не связывать свою жизнь с ним. Если повезет, можно считать себя полностью исцеленным, считать, что в корне изменился. Но даже если настолько не посчастливится, человек продолжает просыпаться по утрам и молиться Господу, чтобы помог пережить еще один день и не поддаться соблазну.

Я понимаю, что на вопрос она так и не ответила.

— Христиане сражаются многие века, — продолжает Паулина. — Это такая же битва, как и другие.

Однажды мы с Зои ходили на свадьбу ее пациентов. Свадьба была еврейская и по-настоящему красивая — с традиционными обрядами, которых я раньше не видел. Жених с невестой стояли под балдахином, и молитвы звучали на незнакомом языке. В конце церемонии раввин заставил жениха раздавить завернутый в салфетку бокал. «Пусть брак ваш длится столько, сколько понадобится, чтобы склеить вместе все эти осколки», — пожелал он. Потом, когда все стали поздравлять молодоженов, я тайком пробрался под балдахин и нашел в салфетке, которая так и валялась в траве, крошечный осколок стекла. По пути домой я выбросил его в океан, чтобы, несмотря ни на что, бокал невозможно было склеить, чтобы эта пара оставалась вместе всегда.

Когда Зои спросила меня, что я делаю, я рассказал, и она призналась, что в эту секунду любит меня больше, чем когда-либо.

Сейчас мое сердце чем-то напоминает этот бокал. Как то, что должно было быть единым целым — благодаря какому-то идиоту, который решил, что ему лучше знать, — так и не получило даже долбаного шанса?