Особый соус для героя

Глава 19.

Мы не нашли Виктора сразу. Он нигде не был зарегистрирован ни один билет на поезд, ни на один авиарейс. Спустя неделю, я подала заявление о пропаже в полицию. Виктора объявили в розыск по всей стране, пришлось приврать, что он сбежал из клиники в момент психоза. Фото разослали во все города, даже в поселки. Теперь шансов найти его почти не было.

Я переехала на неопределенное время к доктору. Меня мучили кошмары, начались фобии и депрессия. Доктор носился со мной, как с хрустальной вазой, а я апатично принимала помощь, совершенно не отдавая себе отчета в том, что происходит. Медленно я погружалась в вязкое состояния депрессивного психоза. Со временем, я даже перестала есть - отпала потребность. Доктор занимался со мной на дому.

Но лучше всех меня поддерживали дети. Они единственные, кто мог пробудить во мне жизнь, но с каждым разом им удавалось это все труднее.

Ая упорно требовала доктора "отпеть" меня, чтобы расколдовать. Девон, даром, что хотел стать юристом, проводил со мной долгие часы в разговорах о каких-то самолетах, он отвлекал меня от единственной темы моих раздумий, которая превращалась в манию.

Наконец, все закончилось тем, что ван Чех всплеснул руками и стал кормить таблетками и едой насильно. С таблетками стало лучше. Голова была ватная, в ней было явно больше опилок, чем мозгов, а опилками думать неудобно, поэтому плохие мысли ушли. Все мысли ушли.

Уже подходила к концу осень, когда я вдруг увидела сон. Я увидела, что иду темной зимней ночью по железнодорожным путям. Мимо меня проезжает поезд и вздымает снежную пыль, которая искрится в фонарных огнях. И я слышу голос, ЕГО голос - он что-то поет.

Затем я увидела Кристофа, который сказал, что теперь вечно будет жить только в моей голове, и что будет рад, если я его не забуду.

Я проснулась разбитая, таблетки мне не помогали. Но среди всей серой депрессии у меня появилась ярко-голубая мечта, найти это место, найти эти железнодорожные пути. Но сколько я ни желала, чтобы сон повторился, он не повторялся.

К середине декабря моя тревога так возросла, что доктор принял решение отправить меня лечиться. Сам он на море не поехал, по истечении срока в три месяца, вышел на работу. Куда лечиться, конечно, вопросов не возникало. Но в день перед тем, как меня должны были вписать, позвонил какой-то человек из города, аж за полярным кругом и сообщил, что видел человека похожего на Виктора. У них весь город его знает и любит. Потому что этот человек играет сломанными руками на гитаре. Недавно ему кто-то снял гипс, нашлись добрые люди.

Я засобиралась в дорогу. Британия как могла, удерживала меня, а когда домой ворвался доктор, то началось светопреставление!

Сначала доктор пытался понять, брежу я или нет, потом искал мне билеты, потом заказывал машину до вокзала. Потом один билет пришлось сдать, потому что я наотрез отказалась ехать с ним вместе, с Британией или еще с кем-либо. Доктор тогда долго смотрел мне в глаза, а когда погасил свой взгляд, то как-то устало, обнял меня и пожелал удачи.

Двое суток в поезде я спала урывками, боялась пропустить свою станцию. Это был какой-то полустанок, чуть ли не в лесу, где останавливались всего несколько поездов.

Меня продолжали мучить кошмары, в которых в основном фигурировала Кукбара. Она ломала мне челюсть, так что я не могла говорить.

Проснувшись после одного из таких кошмаров, я вдруг успокоилась. Почувствовала, что тревожиться не о чем, все идет своим чередом и вроде бы даже логично.

Через полчаса пришел проводник и сказал, что мы прибудем на мою станцию через час. Я не испытала ни волнения, ни тревоги, ничего. Прибудем и прибудем, что тут такого?

Был вечер, не то чтобы поздний, но там, где всегда ночь, это не имеет значения. Человек, что звонил мне, обещал, что встретит и проводит, но он не встретил. Я спрыгнула с платформы и пошла по путям. Вокруг горело множество огней, станция оказалась не такой уж и маленькой. Падал легкий мелкий снежок, а поезд все продолжал стоять. Вдоль станции шел сплошной забор, а вокзал виднелся вдалеке. Я шла вдоль забора по путям.

Поезд тяжко вздохнул и тронулся. Он быстро набрал ход и умчался, взметнув вверх тучу снежной пыли, которая застлала фонари, как туман. Меня тут же поразило, это я уже видела. Но тогда, во сне, это было тепло. А сегодня ужасно холодно, наяву.

В заборе была открыта калитка. Я свернула с путей и нырнула в нее, чтобы узнать что там. Это был пустой, голый проходной двор, с протоптанной тропинкой, освещенный одним, слишком ярким, синим фонарем.

Я поймала себя на мысли, что ни о чем не думаю, а только слушаю, звенящую ледяную тишину да жадно вдыхаю морозный воздух.

Я прошла дворик насквозь и оказалась перед разрисованным яркими красками домом. На улицах было светло от иллюминации, и очень-очень тихо.

В кармане зазвонил телефон. Я подпрыгнула от его звонка.

- Брижит, ты приехала? - басил доктор.

- Да, вот минут пятнадцать назад.

- Тебя встретили?

- Нет.

- Я знал, что этот человек порядочный засранец. Удачи, Брижит.

- Спасибо, доктор.

- Позвони, как и что у тебя сложится.

Мы распрощались с ним. Я положила трубку и тут услышала звуки. Звуки ЕГО голоса. Он что-то говорил. Ветер доносил обрывки слов. Я бросилась бежать навстречу ветру. Мой маленький чемодан был категорически против такого с ним обращения, подпрыгивал на неровностях, тянул меня обратно и визжал, и громыхал.

Я бежала. Лицо жег холодный воздух, охлаждаемый встречным ветром. Я не запоминала пути. Меня вели уши и повиновавшиеся им ноги. Наконец, я выскочила к большой площади. Напротив меня, через дорогу, было кафе.

На постаменте перед кафе стоял мой Виктор в тонкой, когда-то молочно-белой водолазке, которая теперь по виду была больше похожа на нечто непотребное. На нем были чужие ватные брюки, это была единственная теплая вещь. Вокруг уже была толпа, не протолкнуться. Его хорошо приветствовали. Я заметила людей, которые собирают деньги с подходящих.

От гитары Виктора тянулся провод, перед ним стоял микрофон. Виктор попробовал его еще раз, поприветствовал публику. Микрофон давал сбои, глотал слова. Я перебежала дорогу и стала ввинчиваться в толпу суровых, привыкших к морозам, рабочих людей.

Меня пихали, пытались оттеснить, но я рвалась вперед, на ходу расстегивая пальто. Меня мгновенно пробрал до костей холод. Виктор пел что-то не знакомое, свое. У самой сцены я остановилась, потому что надо было вспрыгивать на нее.

Виктор пел с закрытыми глазами. Бледные без единой кровинки пальцы, скрюченные, почти не гнущиеся перебирали струны. Он прижимался всем телом к чему-то незримому, о чем пел, я не слушала слова, не слышала музыки. Я только видела, как выступает среди этого морозного ужаса пот на его лбу. Как липнут ко лбу волосы. Я чувствовала, что его переполняет тоска и нежность и сочится звуками из него. Он не может ее передать, не хочет. Это все, чем он живет сейчас.

Он пел, а я стояла, я не могла сдвинуться с места, не могла преодолеть какое-то плевое препятствие. Я разрывалась от ужаса, который меня обуял и жалости. В тот момент я готова была убить любимого, именно потому, что я его любила, потому что нельзя так обходиться с собой, так себя губить!

Наконец, пружина, сжимавшаяся с того момента, как он исчез, разжалась. Я бросила чемодан и заскочила на сцену. Быстро сняла пальто и накинула на плечи Виктору. Микрофон с треском упал, раздался высокий, неприятный звук. Я крепко его обняла.

- Ты уехал! Сволочь… Ты обещал не уезжать! Мразь, я тебя ненавижу! - ругалась я, сильнее прижимая его к себе, утыкаясь в него носом, заливая горячими злыми слезами.

- Идем внутрь, ты замерзнешь, - смущенно, Виктор приобнял меня, - Простите, концерт окончен, - извинился он в толпу.

Сразу послышались крики: "Денег не вернем!" и так далее.

Виктор увел меня куда-то в очень теплое помещение, так мне показалось с мороза.

Он прижимал меня к себе, я била его кулаками в грудь и живот и повторяла, как ненавижу его, как плохо мне было без него и как ужасно он сам с собой поступает.

Кто-то принес чай. Мне удалось с большим трудом успокоиться только после таблеток и спустя час. Столько проклятий за свою жизнь ни на одного живого человека я не извергала.

Уже потом я присмотрелась к Виктору. Он снова набрал вес, кормили его хорошо. Оказалось, он жил при кафе, работал, в основном, за еду, и раз в неделю давал вот такой морозный концерт по собственному желанию. Все деньги уходили владельцу кафе.

- Зачем? - не уставала спрашивать я.

- Я уехал. Я должен был уехать. Нельзя мне было тогда находиться рядом с тобой, - объяснял Виктор, - А потом понял, что уже здесь и подохну. Обо мне хорошо заботились здесь. Без тебя…

- Оригинальный способ самоубийства.

- Я очень рад, что ты нашла меня. Я сам бы уже не вернулся. Слишком стыдно, за то, что было. Слишком невыносимо, быть с тобой, зная, что я сделал тебе больно, - Виктор не выпускал меня из рук, прижимал, гладил, целовал. Руки его зажили, но пальцы никуда не годились. Он как-то приспособился играть - и день, и ночь тренировался.

- А я без тебя чуть с ума не сошла. Готова была в дом скорби уйти, чтобы занять твою палату, - печально говорила я.

Виктор перебирал мои волосы, мы с ним сидели на каком-то топчане, служившем ему постелью. Виктор качал меня и напевал колыбельную, а я засыпала, ощущая его тепло, его запах, слушая биение его сердца: родной звук, присутствие которого в жизни означало, что теперь все точно будет хорошо.

Спустя три дня мы уехали оттуда, чтобы снова попробовать зажить нормальной человеческой жизнью.