Остров метелей

Глава II

Организация экспедиции. — В море. — Хакодате. — Путевые впечатления. — Скурихин. — Павлов. — Поединок. — Колония укомплектована

Одним из доводов, использованных канадцами для подкрепления своих претензий на остров Врангеля, было отсутствие на нем граждан Советского Союза. Поэтому, когда в 1925 году стало известно, что Канада готовит новую партию для посылки на остров Врангеля, решено было показать на деле, что Советский Союз не только защищает отдаленные районы своей территории, но и осваивает их. Предполагалось создать на острове Врангеля советское поселение.

Узнав об этом, я подал записку о своем желании стать во главе нового начинания. Но беда заключалась в том, что мне было всего двадцать пять лет, в Арктике я не бывал и никто меня не знал. А кроме того, как выяснилось, одновременно было подано больше двадцати аналогичных заявлений. Впрочем, подавляющая часть кандидатов отказалась от экспедиции, проведав, что она продлится минимум два года. Казалось, мои шансы повысились, но дело затянулось. В связи с этим я подал заявление уполномоченному Наркомвнешторга и Госторга РСФСР по Дальнему Востоку, в котором писал:

Мне давно хотелось увидеть страны полуночного солнца, побывать в морских льдах, поохотиться на моржей и белых медведей и особенно увидеть полярное сияние.

Я мечтал об этом с тех пор, как, будучи ещё подростком, прочитал несколько книжек о путешествиях в полярные страны, И тогда я начал грезить этим, потому что любил суровую природу, преодоление всяких трудностей, борьбу со стихией и приключения. А я их узнал с детства.

Уже с десяти лет я нередко сопровождал старших братьев на охоте на крупного зверя в дальневосточной тайге. Здесь я впервые увидел могучие паводки таежных рек. Бывали случаи — спасался от грозной, но захватывающей по красоте стихии лесных пожаров.

В лунном свете августовских ночей видел лося, отзывающегося на звук охотничьей трубы. Отсиживался на березе от разъяренной медведицы. Прислушивался к шороху змей в травах амурских болот. Следил за распусканием почек весной и за переходом зелени в багрянец осенью. Спал в зимние морозы у костра из стволов кедра и наблюдал в ночной темноте фосфорический свет рысьих глаз, а в двенадцать лет увидел прыжок тигра, смертельно раненного охотником.

Встречался я здесь и с таежным людом — с золотоискателями, охотниками на зверя и за женьшенем, с выходцами из Китая, летом тайно засевавшими среди тайги маковые поля, чтобы потом получать опиум. В тайге всем хватало места. Здесь могли встретиться и отребья капиталистического общества, и боровшиеся с ним политические ссыльные, и личности, скрывавшиеся под общей кличкой «чалдона» или именовавшие себя Иванами Непомнящими.

Часто природа была здесь враждебной — приходились беречься зверя, непогоды, непролазной чащобы. Мальчишкой я наблюдал или бессознательно отмечал, как изобретательны люди в борьбе с природой, с каким упорством/противостоят ей, подчиняют её, с какой энергией прокладывают тропы там, где не ходил даже зверь.

Это был сильный и смелый народ. Слабым, изнеженным и нерешительным здесь не было места. Но главное — все эти люди любили тайгу, умели понимать её и по-своему наслаждаться природой.

А какие рассказы можно было слышать от охотников у ночного костра — голова кружилась!

Среди таежников я получал жизненную закалку, старался подражать сильным и смелым и учился любить природу.

Случай однажды свел меня с интереснейшим человеком — самым значительным из всех тех, кого я видел до сих пор. Пятнадцати лет я оказался в роли полевого рабочего, или скорее мальчика на побегушках, в отряде В. К. Арсеньева — знаменитого исследователя Уссурийского края, знатока и тонкого ценителя природы, превосходного писателя.

В. К Арсеньев вытащил меня из Хабаровского ночлежного дома, «комфортом» которого в течение двух зим я вынужден был пользоваться во время учебы в городском училище, добывая скудные средства на существование работой уличного продавца газет.

Целое лето я провел в тайге бок о бок с этим замечательным исследователем, учась у него разбирать сложную жизнь природы, заслушиваясь по вечерам увлекательнейшими рассказами о путешествиях.

Скоро грянула социалистическая революция. Я одним из первых почувствовал блага революции — получил возможность поступить в среднюю школу. Государственная стипендия окончательно избавила меня от ночлежного дома.

Потом гражданская война — участие в партизанском движении, а следовательно, вновь родная тайга. Только не в Биробиджане, как раньше, а в Приморье и на Тихоокеанском побережье.

Теперь я полюбил отвоеванную народом землю и природу ещё больше, глубже хотел её познать. Любовь к природе переплелась с мыслями о переустройстве, процветании и могуществе обновленной революцией родины.

Мечты о путешествиях приобрели новую окраску, наполнились новым содержанием.

Арктика стала занимать в них главное место потому, что на карте полярные страны выглядели огромным ледяным венцом нашей страны. Они были наши, эти малоисследованные просторы с их своеобразной природой. И на фоне этой природы — сильные, упорные русские люди, землепроходцы давних времен, о которых я теперь уже многое знал. Они не только ничем не уступали прославленным зарубежным путешественникам, но зачастую и превосходили их смелостью, пытливостью, инициативой и чем-то напоминали понятных и близких мне людей, встречавшихся с детства в дальневосточной тайге.

Я знал также, что Страна Советов будет продолжать дело этих патриотов, осваивая Крайний Север — Чукотку, Камчатку и побережье Ледовитого океана. А для этого надо в первую очередь знать их природу, географию, население, перспективы освоения и будущего переустройства этих отдаленных территорий. А чтобы знать все это, надо туда поехать.

Именно это и стало для меня главным стимулом для поездки в Арктику.

В результате моей настойчивости 8 мая 1926 года председателем Дальневосточного крайисполкома был отдан приказ, пункт первый которого гласил:

Тов. Ушаков, Георгий Алексеевич, назначается уполномоченным Далькрайисполкома Сов. Раб. — Крест., Казач. и Красноарм. Депутатов по управлению островами Северного Ледовитого океана Врангеля и Геральд с 8-го сего мая, с местопребыванием на острове Врангеля.

Дополнительно я получил инструкцию как заведующий факторией Совторгфлота на острове Врангеля:

Я приступил к организации экспедиции. Трудностей было много: ограниченность средств, отпущенных на экспедицию; поиски судна; отсутствие на внутреннем и ближайших внешних рынках самых необходимых товаров и предметов снаряжения; недооценка лицами, от которых во Многом зависела судьба экспедиции, специфических условий её будущей работы; несогласованность действий аппарата.

Судьба экспедиции долгое время была под вопросом. Отсутствие нужных средств, и судна — вот два главных препятствия в истории её подготовки.

Постановлением правительства снаряжение и проведение экспедиции было первоначально поручено уполномоченному Наркомторга по Дальнему Востоку. Разработанные план и смета экспедиции без всяких возражений были одобрены и утверждены. Санкционирована была и покупка известной моторно-парусной шхуны Амундсена «Мод», вернувшейся из своего дрейфа и Стоявшей в то время в Сиэтле на Аляске.

Наступил момент покупки шхуны, но не оказалось обещанных денег. Продавцы почувствовали, насколько нам необходима «Мод», и цена её со сказочной быстротой прыгнула и намного превысила ассигнования по смете, а затем фирма вообще отказалась от сделки, мотивируя это передачей шхуны «Гудзон-бэй компани». Другого судна не было. Судьба всей нашей экспедиции висела на волоске.

Эта грустная весть застала меня во Владивостоке, где я вместе с приглашенным в экспедицию капитаном П. Г. Миловзоровым занимался подбором личного состава.

Надо было как-то выходить из положения и выбирать одно из стоявших во Владивостоке судов Совторгфлота.

Единственным кораблем, о котором могла идти речь, был «Ставрополь». Несмотря на солидный возраст (он был построен в 1907 году в Щецине), это было самое прочное судно на Дальнем Востоке. Другие данные «Ставрополя» — корпус с непрерывным двойным дном, стальная наружная обшивка и размерение (наибольшая длина — 65 метров, наибольшая ширина— 10 метров, глубина трюма — 7 метров, вместимость — 1209,57 регистровой тонны) — в известной мере удовлетворяли нашим требованиям.

Выбор был сделан. Расходы на ремонт и аренду «Ставрополя» не превышали ассигнований на покупку «Мод», её ремонт и содержание. Однако справится ли хотя и прочный, но не приспособленный к плаванию во льдах товаро-пассажирский пароход с тяжелыми условиями Ледовитого океана — было неясно. Правда, «Ставрополь» уже сталкивался со льдами во время колымских рейсов, но тогда он следовал вдоль побережья и в большинстве случаев при встрече со льдами имел возможность где-то отстояться.

Как поведет себя судно среди льдов в открытом океане? Где оно сможет укрыться от них в районе Врангеля? Разве что на дне. Ведь именно в этом районе была затерта льдами несчастная «Жаннетта», здесь погиб «Карлук», два раза безуспешно пробивались сквозь льды «Таймыр» и «Вайгач», ожесточенно боролся со стихией «Красный Октябрь», здесь же вмерзла в лёд и начала свой трудный дрейф «Мод»…

А сколько погибло тут китобоев — известно только одному морскому дну.

Но другого судна нет, а экспедиция должна состояться.

Я поехал в Хабаровск с твердым намерением настаивать на аренде «Ставрополя», по возможности умалчивая о его слабых местах.

Но убеждать Наркомторг мне не пришлось. Постановлением Совета Труда и Обороны от 26 марта 1926 года организация экспедиции была передана другому учреждению — Совторгфлоту.

Новые люди — новые песни. Председатель правления Совторгфлота сообщил мне, что для экспедиции выделен; пароход «Вьюга». Специалисты заверяли, что это настоящий клад и лучшего для экспедиции и желать нельзя. Через неделю были получены данные о «Вьюге», а несколько позднее и её чертежи. Посмотрели, подсчитали и… ахнули. Выяснилось, что, приняв на борт все наши грузы, она сможет взять запас угля лишь на трое суток. А рейс рассчитан на три ходовых месяца! Мы решили отказаться от «клада» и после решительного боя на одном из бесконечных совещаний получили «Ставрополь».

Был сделан капитальный ремонт носовой части корпуса до двадцатого шпангоута включительно. Почти по всей подводной части старые листы обшивки были заменены новыми, оставшиеся старые дублированы. Все листы положены утолщенные. Заменена часть шпангоутов. В общем, было сделано все, чтобы придать судну максимум прочности.

Сколько разговоров было вокруг нашей экспедиции! Нас называли сумасшедшими и пророчили верную гибель при первой же встрече со льдами. Обзывали авантюристами, вводящими государство в расход, и предвкушали интересный судебный процесс после бесславного возвращения во Владивосток. Утверждали, что «Ставрополь» будет раздавлен льдами, как спичечная коробка.

Сами мы ясно представляли наше положение. Перед нами были два варианта возможного исхода экспедиции. Если нас затрут льды, то, несмотря на увеличившийся запас прочности, «Ставрополь» не выдержит и «интересный процесс», Очевидно, не состоится. Если же мы пройдем льды то на острове Врангеля снова будет поднят красный флаг Страны Советов.

Итак, 15 июля 1926 года пароход «Ставрополь» направился к острову Врангеля.

Туман. Время от времени дождь. Легкая качка. Экипаж крепит грузы, сложенные на палубах. Жизнь на судне входит в свою колею, ритм её продуман до мелочей. Надо втягиваться в нее, так как за последние месяцы в период организационной горячки я вообще отвык от какого бы то ни было распорядка.

Начиная с трюмов и кончая палубой «Ставрополь» загружён продуктами и снаряжением будущей колонии на острове Врангеля. Сколько сил и энергии отдано, чтобы получить весь этот груз, сколько истрепано нервов! Все это уже в прошлом, но воспоминания ещё свежи.

Теперь мы в море.

На память приходят иронические слова Норденшельда: «Плавучие гробы часто употреблялись русскими в полярных путешествиях и притом часто с большим успехом, чем суда, прекрасно снаряженные».

Допустим, что «Ставрополь» — «плавучий, гроб», но все-таки гроб этот стальной, и если Пахтусов, Розмыслов, братья Лаптевы, Семен Дежнев, Шалауров и ещё многие отважные люди совершали большие дела на «плавучих гробах» деревянных, то их потомки, имея в своем распоряжении стальные, обязаны закрепить их завоевания.

Рано утром «Ставрополь» подошел к берегам Японии н бросил якорь на рейде Хакодате, где нам предстояло взять кое-какое снаряжение и свежие овощи.

Вид корабля несколько необычен. Носовая часть палубы завалена бочками с бензином и строительными материалами; на корме рядом с запасами живого мяса — бычками и свиньями — стоит стройный «юнкерс», а на верхней палубе, навалена груда нарт и парусиновых лодок.

Все это возбуждает особый интерес японцев, который они, впрочем, проявляют и ко всем Другим советским судам. Из восьми представителей портовых властей четверо прекрасно говорят по-русски. Особенно они интересуются мной: как же так — я начальник экспедиции, а в списках экипажа не числюсь? С присущей им вежливостью они справляются о годе смерти моей бабушки, занятиях и здоровье моих родителей и, задав ещё несколько вопросов, решают выяснить, как я думаю: есть бог или нет?

Выраженное мною удивление по поводу того, что портовые власти до сих пор не осведомлены по такому важному вопросу, расхолаживает их пыл, и они переходят к другим пассажирам. Сравнительно легко дают пропуска на берег экипажу, а остальным обещают выдать их по «выполнении формальностей с городскими властями». Мы не очень на это надеемся и откладываем вопрос о пропусках до прибытия работников полпредства и агентства Совторгфлота.

Почти одновременно с представителями властей к нашему борту причаливает несколько кунгасов с торговцами, и теперь они ведут бойкую торговлю. Ассортимент товаров невелик, но подбор их великолепен. Все это вещи, необходимые в путешествии. Поэтому товары нарасхват, и у торговцев сегодня «большой» день.

Только к 10 чарам прибывает представитель агентства. Вести неутешительные. Во Владивостоке меня уверяли, что экспедиционные заказы сданы в Хакодате своевременно и на покрытие их переведено 10000 рублей, заказы выполнены, товары на складах и ждут только прихода экспедиции. На деле же все выглядело иначе: строительный картон, заказанный в Токио, в Хакодате ещё не прибыл, оцинкованная сетка не заказана, из свежих фруктов есть лишь один ящик лимонов, палатки из Нагасаки не получены. Под конец меня спросили о том, как я предполагаю рассчитаться: ведь за товары не уплачено. Кто виноват? Гадать поздно и бесполезно. Беру что есть.

Деловые разговоры закончены, пропуска получены. Мы сходим на берег. В туманной мгле мелкого дождя этот японский городок кажется ещё более серым и грязным. На асфальтированной мостовой почти по щиколотку лежит слой жидкой грязи, на немощеных улицах ещё хуже.

Поначалу нам кажется, что японская полиция ведет себя тактично — шпиков во всяком случае нет или, по крайней мере, их не видно. Но через час это приятное заблуждение рассеивается: шпики просто несколько изменили метод работы. Я зашел в магазин купить чемодан. Хозяин-японец приветствовал меня по-русски. На прилавке я заметил бумажку, напечатанную по-английски, ниже шли японские иероглифы. В записке были указаны имя, год рождения и рост доктора Савенко, а также мои. Я спросил японца, откуда у него эта записка. Он сослался на то, что эти сведения передавались по радио из Владивостока и он записал их. Однако никакой радиопередачи о нашей экспедиции не было. По-видимому, полиция с корабля передала информацию по магазинам, посещаемым иностранцами. Мы пробыли в Хакодате два дня, и за нами все время ходил шпик. Если мне случалось зайти выпить пива или воды, мой шпик садился рядом на тротуар. Наконец я заметил, что он устал. Я зашел в ресторан и заказал пиво, шпик стоял на тротуаре против окна. Я заказал ещё кружку и попросил официанта вынести ему пиво на улицу. Шпик взял кружку, подошел к окну и долго кланялся, благодаря меня. Через пятнадцать минут его заменили другим.

На рассвете 19 июня мы покинули Хакодате и взяли курс на Камчатку.

Вершины Курильских островов покрыты снегом. Как-то странно видеть в такое время года широкие снежные поля. Появилось много топорков.

Ветер свежий, северо-восточный. Пароход сильно качает. Часто налетает туман и дождь.

22 июля 1926 года. Сегодня за все время пути первый день хорошая погода. К вечеру море совершенно успокоилось, и мы стали свидетелями очень интересного явления. Когда мы прошли параллель острова Кетой, на горизонте показались очертания скалы Ушишир. Ничего любопытного для нас она не представляла, и скоро о ней забыли. Но перед заходом солнца мы увидели огромный низкий столб. Из центра его выходил второй, тонкий столб, который венчался большой эллипсоидальной крышей. Мы с Савенко вооружились двенадцатикратными биноклями и сначала решили, что это действующий вулкан. После непродолжительных наблюдений мы уже пришли к выводу, что это маяк. Справились у вахтенного помощника. Он нам ответил, что маяка здесь нет, а это просто причудливая скала. Форма скалы была столь необычна, что мы с интересом продолжали рассматривать её. Скала видоизменялась на наших глазах: вырисовалась мачта, появилась труба, с боков высунулись орудия. Может быть, это японский дредноут? Но вскоре дредноут превратился в огромную красивую вазу. Теперь стало ясно — это марево. Ваза медленно меняла формы и становилась все изящнее. Талия делалась уже, чаша ширилась. Наконец чаша отделилась от ножки, снова соединилась с ней и опять оторвалась. Так повторилось несколько раз, пока чаша не начала таять. Потом она постепенно превратилась в едва уловимые очертания скалы Ушишир.

Плавание наше проходит спокойно. Целые часы мы проводим на палубе, любуясь грациозной игрой дельфинов. Как только выдается хорошая погода, они появляются около корабля и долго сопровождают его.

Чем дальше, тем больше чувствуется север. Виднеются вершины Камчатских гор, они покрыты снегом.

Дает себя знать, особенно вечерами, понижение температуры.

…Утром 25 июля подошли к причалу Петропавловска Прекрасная солнечная погода. Сегодня праздничный день и у корабля вскоре собирается народ. И когда затрещал мотор спущенного на воду гидроплана, посмотреть на диковинку выбралось почти все немногочисленное население городка.

Сверх всяких ожиданий заказы здесь выполнены аккуратно. Я получил даже те самые палатки, которые по словам агента Совторгфлота в Хакодате, находились якобы в Нагасаки.

Так же неожиданно обрел я здесь нового спутника, Одного из лучших охотников Камчатки — Скурихина, которого мне рекомендовали в обкоме. Мы встретились около — полудня, а к заходу солнца Скурихин вместе со своей женой, дочкой и всем скарбом уже погрузился на судно. За несколько часов он успел не только решить важный вопрос о переселении на незнакомый остров, но и ликвидировать часть хозяйства, сдать в аренду дом и привести в порядок все дела перед длительным отсутствием. Какой прекрасный пример решительности, свойственной людям, живущим на Севере!

26 июля около полуночи мы прощаемся с Петропавловском. Это — последний город. После него мы увидим ещё только один населенный пункт — Уэлен. А там — Ледовитый океан.

Рано утром «Ставрополь» вошел в бухту Провидения. Солнце ещё не встало, вершины гор окутывал туман, но было светло — ночи пока белые.

Гудок. В ответ раздался вой большой стаи собак. Это сотня лаек, купленных для нашей экспедиции на Анадыре и переброшенных сюда по зимнему пути.

Не смолк ещё грохот якорной цепи, как на палубу поднялось несколько эскимосов. Впереди человек в клетчатой кепке, синей рабочей блузе, меховых брюках, в торбасах из тюленьей шкуры! По лицу его можно принять за североамериканского индейца, впечатление нарушает только выбившаяся из-под кепки прядь светлых волос.

Он несколько нерешительно протянул мне руку и просто сказал: «Павлов». Это был тот самый Иосиф Миронович Павлов, о котором я слышал ещё на материке. Родился он на Анадыре, отец у него русский, мать — камчадалка. Детство провел на Командорских островах, учился в Петропавловске-на-Камчатке и после этого больше десяти лет учительствует и охотится на Чукотском полуострове. Южнее Петропавловска не бывал. Женат Павлов на эскимоске, быт и нрав этого народа знает лучше, чем русские. Эскимосы считают его своим человеком и любят за покладистый характер. Они называют его Ивасем, и под этим именем он известен всем прибрежным жителям Чукотки. Ему было поручено наблюдение за нашими собаками и за снаряжением, заготовленным для экспедиции. Собак я нашел в прекрасном состоянии, снаряжение — тоже. Именно такой человек, знакомый с условиями жизни на Севере, был мне позарез необходим для предстоящей работы.

В каюте Павлов передал мне документы на грузы и начал расспрашивать о том, что делается на Большой земле.

Я решил сразу перейти к делу, и между нами произошел такой разговор:

— Поедем?

— Надолго?

— На три года. Если не пробьется пароход, должны осилить четвёртый..; может быть, пятый…

— А продукты?

— Трёхлетний запас. Патронов хватит на пять.

— А что там есть?

— Моржи, медведи, песцы. Метели, льды, туманы. Два месяца полярная ночь, и два месяца полярный день. Людей нет. Мы будем первыми.

Несколько минут Павлов молча рассматривает свою кепку, потом встаёт и протягивает мне руку. Чувство взаимного понимания родится в нашем рукопожатии. Я уверен, что приобрел не только ценного сотрудника, но и хорошего товарища [4].

Через полчаса мы уже вместе принимали на берегу собак, оленьи шкуры и снаряжение и переплавляли кунгасами на «Ставрополь».

В бухте Провидения мне предстояло завербовать для переселения на остров несколько эскимосских семей. Поэтому я направился на шлюпке к расположенному на берегу эскимосскому поселению. Только я выпрыгнул на землю, как из одной яранги с воплем выскочила обнаженная девушка, за ней в таком же виде другая, и они побежали, крича что-то на непонятном мне языке. За ними выскочил немолодой эскимос. В руках его был гарпун, нацеленный на убегавших девушек. Когда он поравнялся со мной, я подставил ему ногу, и он упал, зарывшись лицом в песок. Гарпун отлетел в сторону. Эскимос тут же вскочил, смахнул с лица песок, схватил гарпун и, повернувшись ко мне, занес руку. За плечами у меня висел винчестер. Но внутреннее чувство подсказало мне: если я сделаю движение, гарпун вонзится в мою грудь. Наши глаза встретились. Я напряг всю свою волю: если эскимос прочтет на моем лице страх — я погиб.

По-видимому, времени прошло немного, но мне оно показалось бесконечным. Товарищи, оставшиеся в шлюпке, замерли. Наконец в пьяных, почти безумных глазах эскимоса появилась какая-то мысль… Он обратился ко мне на ломаном русском языке:

— Ты всегда так делаешь?

— Всегда.

— Может быть, ты хорошо делаешь.

Гарпун начал медленно опускаться вниз. Эскимос повернулся и, не говоря ни слова, возвратился в ярангу.

Я пошел по ярангам, уговаривая эскимосов ехать на остров Врангеля, но мои доводы их не трогали. Эскимосы не хотели покидать свою землю, их не прельщала поездка в неизвестные края. Я исчерпал все свое красноречие и уехал на корабль, рассчитывая вернуться через несколько часов. Прошло немного времени, и к кораблю подошла кожаная байдарка. Ею управлял эскимос, с которым я недавно выдержал поединок воли. Поднявшись по трапу, он спросил:

— Где умилык [5]?

Моряки провели его на мостик. Иерок, так звали этого эскимоса, подошел ко мне и сказал:

— Я хотел тебя заколоть, потом пошел в ярангу, там сначала спал, потом думал, много думал, сильно думал. Мне кажется, ты хорошо сделал. Ты говорил, что всегда так делаешь. Поэтому я думаю, ты — хороший человек. Эскимосы мне сказали: ты зовешь нас куда-то на остров. Я не знаю, где остров; но хочу с тобой поехать.

Так был завербован Иерок, первый будущий поселенец острова Врангеля, один из лучших охотников и прекрасный моряк.

Авторитет Йерока среди эскимосов был так велик, что, узнав о его решении, пять эскимосских семей изъявили согласие переселиться на остров Врангеля. Это все бедняки, которым нечего терять на материке. Охота в их районе в последние годы была неудачной, и они вели жалкое полуголодное существование. Об этом можно судить по их багажу. Все их имущество поместилось на один кунгас, оно состоит из грязных, изодранных и вытертых оленьих шкур, проржавевшего оружия. А у некоторых и этого нет: Кивъяна без яранги, а Етуи — без ружья. На шесть семей один вельбот, одна байдара, полторы упряжки собак и не больше полусотни патронов. По приезде на остров придется полностью снабдить эскимосов всем необходимым.

Будущая колония на острове Врангеля укомплектована. Она состоит из шестидесяти человек, из них девять русских, Остальные эскимосы.

4 августа 1926 года. Рано утром прошли Уэлен. Здесь нам сообщили, что уже в начале мая лёд отнесло от Чукотского полуострова к северо-западу. В районе мыса Северного море вскрылось в начале июня, и вскоре после этого льды ушли за горизонт. Возле Уэлена лёд был в движении всю зиму.

Наши Владивостокские надежды оправдываются. Путь к острову, очевидно, открыт.

Берем курс на остров и полным ходом идем весь день по чистой воде. Солнце стоит низко и греет мало, на палубе без пальто холодно.

5 августа 1926 года. Льдов не видно. Днем у всех приподнятое настроение. Уверенность в том, что мы достигнем острова, растет с каждым часом, с каждым оборотом винта.

К вечеру мы уже на широте острова Врангеля. Завтра должны быть у цели.