Глава VII

Будни колонии. — Я обучаюсь езде на собаках. — Сборы. — Поездка на север. — «Каторжный» путь. — «Не наступай на след!»— Ледяная ванна. — Открываем новый остров. — Перипетии обратного пути

24 сентября 1926 года. Мы отдыхаем. Переодевшись, я чувствую себя новым человеком, но ковыляем мы все, словно подагрики. Кивъяна сидит в своей яранге, бьет в бубен — забавляет своего «гостя». Медведь на почетном месте. На шею ему повесили несколько ниток стеклянных бус. Все обитатели колонии приходят посмотреть на первого медведя. Етуи оправился и, улыбаясь, охотно рассказывает о «неделе дурной погоды» и путевых впечатлениях.

Во время нашего отсутствия работа в колонии шла своим чередом. Доктор законопатил «свои» стены и проложил пазы просмоленной тесьмой. Павлов соорудил нечто похожее на коновязь для собак и поработал над «торговыми» книгами. Непогода и здесь дала себя знать: яранги, построенные на коренном берегу, затопило, и их хозяевам пришлось срочно рыть канавы, чтобы отвести воду.

В час дня мы наблюдали интересное явление: вокруг солнца появился бледно-желтый круг — гало. На концах пересекающихся вертикального и горизонтального диаметров слабо заметные светлые пятна — утолщения круга. Явление продолжалось минут пятнадцать. Потом круг побледнел и исчез.

Жизнь в колонии течет размеренно. Павлов и доктор готовят мачту, на которой мы собираемся укрепить флюгер. Погода стоит прекрасная. В бухте и за кошкой, покачиваясь, искрятся под солнечными лучами огромные льдины, словно посмеиваются над нашими злоключениями в пути.

26 сентября 1926 года. Мачта готова. Мы ходим вокруг нее, посматриваем, рассчитываем, сколько она может весить, но не трогаем. Людей после переселения нескольких семей в Сомнительную маловато. Да и Кивъяна все ещё не покидает своей яранги и без устали бьет в бубен. Придется подождать, пока он кончит возиться с «гостем», и тогда уже браться за установку мачты.

28 сентября 1926 года. Холодный туманный день. Наступившие заморозки лишили наш скот даже того скудного корма, который до этого можно было найти в тундре. Поэтому я даю распоряжение забить быков. Последнее время — они заметно начали чахнуть. Вечером в первый раз за полтора месяца на ужин у нас говядина. Но после мягкой сочной медвежатины говядина кажется не такой уж вкусной.

30 сентября 1926 года. Целый день мы заняты выдачей продуктов и товаров со склада.

Прошлую ночь температура упала до —12° Цельсия, а с утра при слабом северо-западном ветре непрерывно идет снег. Временами он переходит в крупу. Несколько раз начинал выпадать град [12], но мелкий.

1 октября 1926 года. Снег и крупа. Идут шквалами при западном и северо-западном ветре. Почва покрылась снежными пятнами. На вершинах гор сплошной покров.

Сегодня метеорологическая станция начинает вести регулярные наблюдения, которые поручены врачу Савенко. Установлены следующие приборы: барометр, анероид, волосяной гигрометр, два термометра, максимальный и минимальный термометры, дождемер, флюгер с одной доской, снегомерная рейка.

2 октября 1926 года. Снова целый день идет снег, но что-то незаметно, чтобы снежный покров увеличивался. Ветер сносит снег в море, оставляя на почве темные плешины.

Колония оживает. Эскимосы делают новые и приводят в порядок старые нарты. Собаки, заметив эти приготовления, часто задают концерты.

3 октября 1926 года. С утра в бухте появилось сало. Толщина льдин 5—б сантиметров. Вечером снова пошел снег. Началась «проминка» первых упряжек.

Насидевшись за лето на цепи, собаки рвут с места и как ветер несутся с легкой нартой до первой плешины. Тут они останавливаются, каюр перетаскивает нарту на новое снежное поле. И снова начинается бешеная гонка. Через полчаса зажиревшие и отвыкшие от работы псы уже еле доволакивают нарту до яранги.

4 октября 1926 года. Дувший с утра западный ветер к вечеру постепенно меняется на северный и достигает 3 баллов. С обеда начинается снег.

В бухте сало занимает все большую площадь, появляется шуга, но устье бухты пока чисто. Вдоль берега лентой, шириной от полумили до мили, располагается плавучий крупнобитый лёд.

Сегодня я первый раз сам запрягаю своих собак. Да и выезжаю самостоятельно тоже впервые. Собаки привыкли к команде на эскимосском языке. Поэтому перед выездом беру урок у Павлова и Таяна. «Вперед» (х'ок') и «вправо» (поть-потъ) усваиваю легко. Но «влево» приводит моих учителей в отчаяние. Это нечто среднее между отхаркиванием и криком вороны, где «а» звучит скорее как «ы». Я ворочаю языком и так и сяк, но мне никак не удается правильно произнести эту команду. Невольно мелькает мысль, что я добьюсь правильного произношения не раньше, чем к лету, а к тому времени собак снова придется посадить на цепь.

Ну, попытка — не пытка! И я пускаю псов. Собаки понеслись как угорелые, обогнули домик и всей упряжкой прильнули к решетке у крыльца, за которой мы поместили привезенных с собой свиней. А я зарылся головой в сугроб… Свиньи вообще доставляли нам много хлопот. Собаки проявляли к никогда не виданным ими животным слишком живой интерес.

С помощью Павлова и Таяна я насилу оттащил упряжку от заманчивого места, уселся на нарты и вновь пустил собак. Результат не заставил себя ждать: потирая ушибленную ногу, я лежал, но уже не в сугробе, а во рву, упряжка же снова исследовала жилище свиней. На третий раз я сумел удержаться на нартах и лихо подкатил… к свинарнику. Что ж, все-таки достижение!

Эскимосов это стало забавлять. Они собрались в кучу и следили за моими упражнениями. Время от времени по их губам скользила лукавая усмешка.

Мне было ясно: для поддержания своего авторитета я обязан справиться с собаками. Помощи просить не хотелось. Я хорошо знал Оскорбительное эскимосское ругательство «киях'ситупих'лъых'и» (слабый, не умеющий жить). Поэтому я настойчиво добивался овладения искусством езды на собаках.

Вот и теперь, вздохнув и сбросив меховую одежду, я снова взялся за упражнения. Я летал вокруг дома, вокруг склада, полозья оставляли на снегу замысловатые следы. Наконец собаки утомились, стали послушнее, и с горем пополам мне удалось километра на 2 отъехать от колонии. Победа! Теперь я хоть знаю, что смогу ездить самостоятельно. Усталый, с ноющими ногами, но довольный, я прекратил свои упражнения.

5 октября 1926 года. Дует северный ветер. Полоса плавучего льда, протянувшаяся вдоль южного берега, увеличилась до 4–6 километров. С боков её сжимают языки крупнобитого торосистого льда, которые огибают остров с востока и запада. По-видимому, началось движение льда с севера. Эскимосы ведут оживленные разговоры о медведях и натаскивают собак.

В глубине бухты сало переходит в лёд. Толщина его 5–6 сантиметров. Температура в течение дня выше —7° не поднималась.

Постепенно делаю успехи: благополучно дважды объехал вокруг склада, один раз — вокруг дома, нанес визит свиньям, но в конце концов сделал небольшую поездку по берегу, вдоль бухты.

6 октября 1926 года. Ветер продолжает дуть в прежнем направлении. К вечеру он доходит до 7 баллов. Лёд движется так же, как и вчера. Прибрежная полоса ширится и отодвигается к горизонту, на юг. Температура стоит ниже —7°.

Сегодня пробный выезд Скурихина. На своей упряжке из восьми собак он объехал несколько раз вокруг склада. В течение получаса угрозами и ласками он пытался заставить передовых изменить маршрут, но только с помощью каюра Старцева сумел отъехать от злополучного места. Собаки ровно побежали по тундре. Старцев отстал. А через полчаса Скурихин вернулся, проклиная собак и себя, что связался с этой «скотинкой».

Оказывается, собаки, направленные Старцевым, сначала бежали спокойно. Скурихин благодушествовал и млел от восторга, что ему попались такие умные, понятливые животные. Вдруг за оврагом появилась бегущая собака. Идиллии как не бывало. Нарты в одно мгновение слетели на дно оврага с шестиметровой высоты.

Вечером снова начался снег,

С 9 до 10 часов вечера было видно слабое полярное сияние, расходившееся бледными лучами от севера к западу и востоку.

7 октября 1926 года. Легкий с утра северо-западный ветер к вечеру засвежел. Крупнобитый лёд, смешанный с ледяными полями, снова придвинулся к берегу и вытянулся лентой шириной в 2–3 мили в юго-восточном направлении.

До обеда шел снег.

Сегодня я благополучно отъехал на своей упряжке на километр от колонии, а затем… вывернулся. Домой пришлось идти пешком.

Эскимосы целый день покрикивают на собак. Они ещё не знают передовых и мучаются не меньше, чем Скурихин и я.

С 9 до 11 вечера наблюдалось интересное северное сияние. Небо было разделено тремя ясными дугообразными полосами молочного цвета. Первая полоса располагалась на севере, вторая — на юге, а третья проходила через зенит с запада на восток. Временами из основания дуг появлялись отдельные лучи, но они быстро рассеивались.

8 октября 1926 года. Решил совершить первую поездку на собаках на северную сторону острова. Целый день мы к этому готовимся: прилаживаем упряжь, нагружаем и увязываем нарты. Груза набирается около полутора пудов на каждую собаку. Основная тяжесть — это копальгын, корм для собак, которого мы берем, как и продуктов, в расчете на десять суток. Из снаряжения у нас будут палатка, примус с запасом керосина, кастрюля, чайник, два топора, поперечная пила, лопата и небольшая байдара.

После обеда решил ещё раз опробовать собак и благополучно проехал на своей упряжке около 10 километров.

Клю, Нноко и Тагью выехали в бухту Сомнительную.

Начинает дуть восточный ветер. К вечеру скорость его достигает 9 метров. Температура заметно повышается. Термометр, утром стоявший на —8,8°, в час дня показывает —7,2°, а в 9 часов вечера уже 1,8°. Идет снег, временами переходящий в крупу. Вечером начинается пурга.

С востока движется сплошной массой крупнобитый лёд ~ полосой в 5–6 миль.

9 октября 1926 года. Барометр стоит очень низко. Вчера утром он показывал 762,1, в обед 762,6, в 9 часов вечера 748,1, а сегодня уже 747,2 миллиметра.

Всю ночь бушевала пурга. Утром в 8 часов вернулся Тагью, который вчера вслед за Клю и Нноко выехал в бухту Сомнительную. После обеда началась пурга и захватила его на половине пути. Он потерял направление и целую ночь, боясь замерзнуть, колесил на собаках по берегу. К утру пурга стихла, небо прояснилось, и он увидел… колонию. Так закончилась его первая поездка,

И все же выезд на север я решил не откладывать. Дурная погода уже стала привычной, пурги я не очень боялся. Имея палатку, примус, спальный мешок, достаточное количестве продуктов и корма для собак, можно выжидать хорошей погоды неделю, а дольше пурга вряд ли продлится.

Мои спутники — Таян, Кивъяна и Старцев. У каждого в упряжке по восемь собак.

Таким образом, первая партия по пересечению острова на собаках будет состоять из четырех человек и тридцати двух собак при четырех нартах и одной байдарке.

Задачи партии чисто утилитарные: пересечь остров по пути, пройденному нами в «неделю дурной погоды», при благоприятных для охоты условиях пополнить запасы мяса, собрать на северной стороне плавник для будущих зимних поездок охотников, на обратном пути попытаться найти более короткий путь через остров. А тайная моя мысль — своим примером увлечь эскимосов.

К 9 часам наши нарты стоят наготове. Собаки волнуются и рвутся в упряжках. Напутствуемые пожеланиями и советами всей колонии, мы отправляемся в путь.

Первые два часа никто из нас не выпускает остола [13] — приходится всё время сдерживать собак.

А температура все повышается. Снег начинает таять, дорога становится труднее. Разогревшиеся собаки заметно сбавляют ход, через некоторое время от сдерживания приходится переходить к понуканию.

Снежный покров в среднем не превышает 10 сантиметров, но местами снега почти нет, и тогда нарта застревает на щебне. В балках — глубокие рыхлые заносы, и двигаться по ним легче, чем по голой земле или щебню.

То и дело нужно либо стаскивать нарту со, щебня, либо выворачивать её из сугроба. Собаки отказываются повиноваться. Кухлянки мы давно уже сбросили. Эскимосы и Старцев остались в одних парусиновых камлейках, на мне шерстяная рубашка, но, несмотря на это, мы обливаемся потом.

Только перед заходом солнца, вконец измученные, мы выбрались на пологое русло речки, проходящее рядом с горой, расположенной у входа на перевал и названной мной Поворотной.

Температура начала падать. Подул легкий северо-северо-западный ветер. Эскимосы снова натянули кухлянки. Собаки освежились. По льду нарты пошли легко, и мы быстро, без приключений, проехали несколько километров.

В 7 часов разбили бивуак у подножия Поворотной. Палатку поставили прямо на снегу, растянув её между нартами. Подпорками служили два остола, связанны моржовым ремнем.

Таян хозяйничает: он разжигает примус и тут же в палатке наполняет кастрюльку снегом.

В 8 часов на северо-востоке появляется яркая арка полярного сияния. Через час северный её конец бледнеет, а восточный развертывается в огромные перья. Вскоре перья соединяются и образуют извилистую трепещущую ленту, раскрашенную в нежные желтые, зеленые и малиновые тона.

Усталость мешает дальше наблюдать сияние. Поужинав и сделав записи в дневнике, я забираюсь в мешок и крепко засыпаю.

На следующее утро я проснулся последним, хотя утренние сумерки ещё только начали рассеиваться. Таян уже вскипятил чай. Кивъяна и Старцев возились с собаками. Позавтракав, мы увязали нарты и двинулись дальше.

Снежный покров настолько изменил пейзаж, что я с трудом узнал «ворота» перевала. С 5 часов утра дует чистый норд. С каждым часом он все более и более усиливается.

Скоро нас окутывает густая мгла, и мы двигаемся словно в разбавленном молоке.

К 11 часам ветер засвежел ещё больше и несет навстречу тучи снега. Колючий мелкий снег бьет в лицо, словно песок. Глаза слезятся и болят. Видимость снижается до 100 метров.

А дорога здесь ещё труднее: то уброд [14], то голый камень. Собаки выбиваются из сил и окончательно отказываются повиноваться. Через каждые десять — пятнадцать минут мы меняемся по очереди отбывать «каторгу». Делаем не более 2 километров в час.

Вдруг ехавший впереди Старцев переворачивает нарту. Я ещё не знаю его побуждений, но чувствую, что так надо, и. следую его примеру. Оказывается, справа, в сотне метров от нас, сидит на снегу медведь. Он спокойно смотрел на нас до тех пор, пока собаки, заметив наши приготовления, не начали выть. Тогда он поднялся и не спеша стал уходить по распадку. Загремевшие выстрелы и легкие раны заставили его ускорить шаг, но было поздно: пуля свалила белого великана.

Ветер ещё более усилился, начиналась серьезная пурга. Я решил сделать привал. Старцев и Кивъяна занялись свежеванием медведя, мы с Таяном — установкой палатки. Ветер тащил палатку вместе с груженой нартой, к которой был прикреплен низ палатки. Пришлось зарыть полозья в снег, утрамбовать его и только тогда закрепить палатку. Освежевав медведя и накормив собак, мы забрались в палатку. У входа быстро намело сугроб. В палатке скоро стало тепло, но ветер с такой силой нес Снег, что мелкие снежинки пробивали плотную парусину и, попадая в палатку, таяли. Мы начали мокнуть и скоро спрятались в мешки.

Вечером поднялся настоящий ураган. Казалось, все силы природы обрушились на землю и завели дьявольскую музыку. Сначала собаки визжали, потом замолчали — вероятно, их занесло снегом. Разбивая бивуак, я выбрал небольшую площадку, с наветренной стороны которой высилась почти отвесная скала. Это спасало палатку — самые сильные порывы ветра проходили много выше.

11 октября 1926 года. Ветер несколько ослаб, но все ещё остается резким, теперь он дует с северо-запада. К утру у входа в палатку намело большой сугроб. Бивуак стал неузнаваем. Все погребено под снегом. Палатка не более чем на полметра возвышается над его поверхностью, вместо четырех нарт виднеются две. На снегу разбросаны песок и камни величиной с голубиное яйцо.

Собак тоже занесло. Лишь небольшие бугорки на снегу выдают их присутствие. Правда, собаки из упряжки Старцева и мой Томми бегают в стороне. Но лучше бы им тоже лежать под снегом. Свободу они купили ценой ремней. Томми благоразумно ограничился только своим алыком, и мне нетрудно было пристегнуть его снова к другим собакам. А вот Трезорка Старцева не оставил не только алыков, но и средника; всю сбрую [15] пришлось восстанавливать.

В 8 часов утра, освободившись от снега, исправив упряжки и перевязав нарты, мы снова двинулись в путь.

Сегодня уброды ещё больше. Иногда видны только головы собак. Полозья нарты глубоко зарываются в рыхлый снег. Продвигаемся медленно. С 11 часов снова мгла, и настолько густая, что с четвертой нарты виден только силуэт второй, а передняя пропадает во мгле. К 12 часам проезжаем горы. В тундре встречный ветер ещё резче. Собаки поворачиваются боком к ветру и каждые пять минут сбиваются с направления.

Кивъяна все время отстает. Байдарка, уложенная на его нарту, сильно парусит, а собаки и без Того выбиваются из сил. То и дело приходится останавливаться и поджидать его. Перед сумерками начали попадаться небольшие замерзшие озерки: значит, мы все-таки продвинулись от гор километров на 8; вблизи гор во время первого пересечения острова я этих водоемов не замечал.

К вечеру резко упала температура, и мы с облегчением вздохнули, когда забрались в палатку, разбитую на снегу.

Шипящий примус, словно добрый волшебник; создал в палатке уют и поднял наше настроение. Мы скоро забыли и мглу, и ветер, и «каторгу».

12 октября 1926 года. Утром увидели горы. Мои вчерашние предположения оказались верными: до гор 7–8 километров. Вскипятили чай, позавтракали и снова пустились, в путь.

Ветер слабее вчерашнего, дорога легче. Снежный покров местами достигает 15 сантиметров, но большей частью 5— 10 сантиметров.

К 4 часам подъезжаем к взморью. Весь горизонт занят льдом — открытой воды не видно. Вдоль всей северной стороны острова Врангеля, если судить по картам, уходя далеко в море, тянутся длинные песчаные косы.

К одной из таких кос мы и подъехали. Ни на западе, ни на востоке нет даже намека на соединение её с островом. Сделав вывод, что это соединение, очевидно, далеко и искать его придется долго, я направил нарту на свежий лёд лагуны.

Тонкий лёд сантиметров на 5 покрыт снежной кашицей. Местами проступает вода. Иногда ледяная корка легко пробивается остолом.

Останавливаю нарту, даю команду приготовить ремни на случай, если какая-нибудь нарта провалится, и, кроме того, рекомендую держаться дальше друг от друга, Чтобы не провалиться всем вместе.

Через десять минут мы подъехали к открытой полынье и принуждены были повернуть на запад. Километра через полтора нам удалось перебраться на косу.

Бросаются в глаза медвежьи следы, некоторые из них совсем свежие. На льду тоже заметны медвежьи тропы. Льдины здесь крупные, торосистые, спаянные ещё не окрепшим молодым льдом.

Разбив палатку, мы собрали плавник и развели костер. Сумерки очень быстро сгустились, но Таян позаботился об освещении. Он взял крышку от банки с солью, положил туда кусок медвежьего сала и сделал фитиль из какой-то тряпки. Эта иллюминация благотворно подействовала на нас, и, несмотря на усталость, мы ещё долго весело болтали и обсуждали план действий на завтрашний день.

За утренним чаем Кивъяна, поднявшийся раньше всех и уже обследовавший ближайший участок, сообщил, что метрах в 200 от палатки ночью прошел медведь. Один убитый, медведь нас не мог удовлетворить. Хочется добыть ещё. Решаем посвятить сегодняшний день охоте.

Старцева и Кивъяну я направляю на восток, а сам с Таяном иду на запад. Мысленно мы уже смаковали свежую медвежатину, поглаживали и оценивали золотисто-белые шкуры, которые ещё нужно добыть. Грех вполне простительный. Кто же выходит на охоту, заранее не предвкушая добычу?

Вскоре мы заметили свежий след. Медведь, видимо, шел по льду вдоль косы, а потом свернул к морю. Посоветовавшись, пошли по следу. Таян заботливо предупредил меня: «Не наступай на след, а то медведь узнает, что мы идем за ним, и уйдет!»

Я не стал его разубеждать и повиновался. Но и эта предосторожность не помогла. Через десять минут мы дошли до места, где медведь повернул в море на молодой лёд и тут же начал проваливаться и снова вылезать на лёд по крайней мере через каждые 15–20 метров.

Дул теплый, восточный ветер, и тонкий рыхлый молодой лёд заметно размякал; гарпун легко его прокалывал. Бросив прощальный взгляд на медвежий след, мы двинулись обратно на берег.

Эту попытку мы повторяли трижды.

Настроение упало. Мы сидели на берегу, молча посасывая трубки, и с грустью смотрели на предательские следы. Вдруг мне показалось, что одна льдина на расстоянии 500 метров изменила свои очертания. Вглядевшись, я заметил у её подножия овальное бледно-желтое пятно. Вот пятно вытянулось и поднялось рядом со льдиной.

— Медведь! — вскричал я и схватился за бинокль. — Два… нет, три!

Это была самка с двумя большими медвежатами. Теперь она стояла на задних лапах и лизала высокую торосистую льдину.

Сунув в карманы трубки и подхватив винчестеры, мы бросились к медведям.

Через пять минут я оказался по плечи в холодной воде, безрезультатно пытаясь достать ногами дно.

Таян помог мне выкарабкаться. Я отряхнулся и пошел дальше. Через пять шагов в свою очередь нырнул под лёд Таян; снаружи остались только голова и плечи, руками он опирался на тонкую кромку льда. Теперь уже я помог ему вылезти, а сам… провалился. Нам даже стало весело: в течение восьми — десяти минут я успел принять пять ванн, а Таян четыре.

Но всего в 400 метрах перед нами маячат 20 пудов мяса и три золотисто-белые шкуры. Все это наше. Бросить? Мы не можем позволить себе такой расточительности. Мы не миллионеры. Да и охотничий азарт не позволяет нам отступить.

Нет. Во что бы то ни стало надо пройти это расстояние. Таян хватает ремень от гарпуна и лихорадочно быстро опоясывает им мою талию. Я без слов понимаю его намерение. Схватив гарпун, ложусь на молодой лёд и ползу к старой льдине. Укрепившись на ней, перетягиваю Таяна, обвязанного другим концом ремня. Так мы и передвигаемся. Медленно, но верно.

Медведи заметили разыгрываемую нами пантомиму, заинтересовались, но наблюдать её ближе по неизвестной причине не пожелали. Сделав небольшую дугу, они направились к берегу, заходя под ветер.

Медведица забирается на высокую льдину, вытягивается поднимается на задние лапы и несколько минут водит носом. Наконец, как видно, поняв, с кем имеет дело, решает не связываться и не спеша скрывается за льдиной.

Мы вернулись на берег, набили трубки, разожгли их и молча принялись выжимать одежду.

Прошли совершенно напрасно ещё километров 5 вдоль косы и, измученные, мокрые, в сумерки вернулись на бивуак. Наша одежда превратилась в ледяные панцири и при резких движениях ломалась. Тело ныло от мучительной боли.

Старцев и Кивъяна уже успели сварить ужин и покуривали, поджидая нас. Они дошли до воды, отделившей их от другой косы, как и мы, попробовали выйти на лёд, но вынуждены были, не достигнув цели, повернуть обратно.

Я обратил внимание на их слова: «Мы дошли до воды, отделившей нас от другой косы» — и спросил, почему они не вышли на берег. Из дальнейших расспросов выяснилось, что коса, на которой мы находимся, в восточной стороне отделена от острова водой. Но она не соединяется с ним и с западной стороны, куда ходили мы с Таяном. Следовательно, мы находимся не на косе, а на… острове, который узкой лентой, шириной в 400–500 метров, тянется вдоль северного берега острова Врангеля на 8–9 километров. На карту этот островок не нанесен и совершенно не похож на косы, показанные на ней.

Итак, сегодня, 13 октября 1926 года, мы открыли новый остров, который я решил нанести на карту под названием острова Наркома Чичерина — в честь самого энергичного «колонизатора» острова Врангеля.

Забыв про усталость, я долго ворочаюсь в спальном мешке. Спутники мои давно уже сладко спят.

14 октября 1926 года. Дует теплый восточный ветер. Лёд ещё больше размяк и почернел. Выйти на него нечего и думать.

Продвигаемся на запад, проходим километра 3, разбиваем палатку и принимаемся за сбор плавника. К вечеру вокруг палатки все завалено плавником. Можно подумать, что мы находимся в лесу после урагана.

15 октября 1926 года. Собрали плавник в два больших костра, и выехали на восток к мысу Уэринг. Дует резкий восточный ветер. Температура поднимается до +1°, Снег начинает таять. Ездить в такую погоду сущее наказание: нарта идет тяжело, собаки быстро утомляются. Продвигаемся медленно, хотя нарты значительно менее нагружены: поубавилось продуктов, корма для собак, кайла и пила оставлены на устроенном бивуаке.

В середине дня я окончательно убедился в том, что мы действительно находились на острове, а не на косе. Восточный конец её не соединен с островом Врангеля и узким проливом отделен от косы, идущей дальше к востоку. Возможно, что и эта коса окажется островом.

Достигнув оконечности нового острова, останавливаемся на обед. Ветер засвежел, стал сырым, температура понизилась. Пришлось сооружать «укрытие».

Поставили на один борт байдарку, укрепили стоймя два весла и накинули на них палатку. Получилась вполне приличная «столовая», а сочная вкусная медвежатина как нельзя лучше удовлетворила разыгравшийся аппетит.

Но лёд и здесь был ненадежен. Осмотрев ещё несколько свежих медвежьих следов и вспомнив поговорку: «Близок локоть, да не укусишь», мы решили покинуть островок и попытать счастья на твердой земле.

Горы, заканчивающиеся скалой мыса Уэринг, километрах в 7 к юго-западу при соединении с горной цепью, идущей вдоль всего острова, понижаются, образуя небольшую возвышенность. Сюда я и направил свой караван в надежде найти удобный перевал на южную сторону.

Небольшое приключение скрасило до тошноты однообразный путь, но чуть не оставило меня без собак.

Я ехал впереди. Собаки бежали весело, заметно увеличивалось расстояние между моей нартой и нартами Таяна и Старцева, а Кивъяна со своим «аэропланом» далеко отстал.

Вдруг, словно по волшебству, нарта остановилась, а восемь собак, уже без нарты, стремглав бросились преследовать появившегося откуда-то песца. Лопнул средник. В таких случаях остановить собак можно только подстрелив одну из них, чтобы остальные запутались в упряжке. По счастью, на этот раз обошлось без выстрела. Песец спасся в норе, и быстроногий Таян настиг около нее собак.

В сумерки мы подошли к горам и разбили бивуак.

16 октября 1926 года. Сегодня в нашей палатке царит необычное оживление. Каждый делится впечатлениями За день. То и дело раздаются взрывы хохота, а посмеяться действительно есть над чем.

С бивуака мы снялись в 6 часов и к 12 часкам дня благополучно добрались до восточного берега, где и остановились на обед под огромной скалой, отвесно падающей в море. В нескольких километрах от нас высились могучие каменные столбы мыса Пиллар. На берегу на мягком снегу виднелось много песцовых следов.

Вдоль берега тянется узкая, не более 100 метров, полоска льда. Среди мелких льдин и сала выделяются отдельные крупные льдины. Море играет ими, как мячами. Огромная волна подхватывает ледяные глыбы и, словно на руках, несет их к берегу, но, потеряв силу, бросает свою ношу. Ледяные громады исчезают в пучине, а через несколько мгновений снова появляются на поверхности и отходят от берега. Следующая волна опять их подхватывает, и все повторяется сначала.

Мы долго не можем оторваться от созерцания величественного зрелища. А море рождает все новые и новые волны. Словно хочет перемолоть лёд, преграждающий ему путь к берегу.

Здесь я в первый раз увидел розовую чайку [16].

Пообедав и дав передохнуть собакам, мы двинулись на юг. Шли часа два, но вместо того, чтобы найти сколько-нибудь удобный перевал, забрались в настоящий лабиринт. Со всех сторон нас обступали крутые обнаженные горы, покрытые льдом. Только в падях лежал глубокий мягкий снег.

Наконец после долгих неудачных поисков мы нашли широкую падь, идущую в нужном нам направлении. Часа полтора мы поднимались по ней вверх. Чем выше, тем подъем круче.

Вдруг собаки остановились. Я крикнул своему передовику: «Х'окм», но Черт не двинулся с места. Я поднял кнут, Черт повернулся ко мне, сел и начал повизгивать. Обычно он не нуждался в понукании, и теперь его поведение меня озадачило. Я пошел посмотреть дорогу и в душе поблагодарил Черта: в 20 метрах дорога круто обрывалась к морю; высота обрыва — метров 100. Снизу слабо доносился шум волн. Над обрывом надуло небольшой предательский козырек снега.

Как же выбрать направление? С обеих сторон пади — крутые высокие горы. Поворачивать вспять не хочется. Возможно, если взять влево, то после небольшого крутого подъема окажется плоскогорье. Посылаю Старцева и Кивъяну на разведку. Таян уговаривает меня вернуться. У него заболела одна собака и лежит на нарте. Чтобы облегчить нарту и прекратить мучения собаки, приходится её пристрелить.

Через двадцать минут вернулись разведчики и весело сообщили: «Совсем ровно».

Я видел, что им тоже не хочется возвращаться и, боясь, что их оптимизм вызван именно этим, спросил:

— А спуститься можно?

— Наверное, можно. Падь— нерешительно ответил Старцев.

Мы Двинулись.

Подъем действительно невелик — не больше 200 метров, но угол наклона примерно 50°. К тому же мелкий щебень покрыт тонкой коркой льда. Каждую нарту пришлось поднимать сообща, и подъем занял не менее получаса.

А дальше под таким же углом на километр Опускается узкая падь, занесенная мягким пушистым снегом. Недолго думая, Старцев ринулся вниз, поднимая-остолом тучи снега. Я хотел дождаться, пока он спустится, но собаки, увидев, как понеслась его упряжка, вошли в раж, рванули мою нарту и как вихрь промчались мимо Старцева. Я только успел услышать: «Здорово!..»

Всем телом я налег на остол и остановил нарту как pas на крутом повороте пади к северу. Рядом остановилась нарта Старцева. Мы наблюдали, как понесся сверху Таян. На середине склона он перевернулся вместе с нартой, но быстро справился и скоро присоединился к нам.

Наконец, полетел «аэроплан» Кивъяны. Казалось, нарта с байдаркой, раскинувшейся, словно плоскости самолета, вот-вот отделится от снега и повиснет в воздухе, но все обошлось благополучно.

Преодолев один легкий подъем, мы часа полтора ехали по сравнительно ровному пути.

Солнце зашло и начали сгущаться, сумерки, когда мы снова подъехали к крутому спуску на дно глубокой безымянной пади. Мои собаки шли лучше других, и я ехал впереди. Чуть подумав, ободренный предыдущим «полетом», я крикнул Черту: «Х'ок'!» — и нарта понеслась вниз. Впереди возник почти отвесный обрыв. Я скомандовал: «Вправо!» — и налег на остол. Нарта развернулась боком. Я потерял, равновесие и… стал на голову, перевернулся, ещё раз стал головой вниз, опять перевернулся и вытянулся на самом краю обрыва. Мимо промчался Старцев. Он угодил в небольшой ров и остановился недалеко от меня. Я был. уверен, что перевернулся дважды, но Старцев со смехом уверял, что кувыркался я троекратно. Что ж, вполне возможно!

Выправив нарту и ещё раз перевернувшись на косогоре, я направил Черта вниз и мгновенно слетел на дно пади. Все остальные спустились благополучно.

Вот почему сегодня так весело в нашей палатке. Мы уже все забрались в мешки, как вдруг Кивъяна ещё раз прыснул, а за ним и все другие. Сквозь хохот слышен голос Старцева: «А я думал, ты полетишь…»

Загрузка...