Остров надежды

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Казалось, что на этот раз из болезни не выбраться. Три дня Ушаков пролежал в беспамятстве, но когда пришел в себя, то увидел рядом с собой осунувшееся, озабоченное лицо доктора Савенко.

— Ну что, плохи дела? — спросил он, едва шевеля пересохшими губами.

Доктор ничего не ответил, но по его глазам Ушаков понял, что положение его безрадостно. И вдруг вспомнил: когда он первый раз был болен, в комнате всегда было полно людей, сочувствующих ему. Вон там, возле самой двери, на корточках сидел Иерок…

— А где народ?

— Какой народ? — с удивлением переспросил Савенко, полагая, что начальник бредит.

— Где эскимосы?

— А, эскимосы, — вздохнул доктор. — Болеют…

— Как болеют? Кто болеет? — встревожился Ушаков.

— Жена Тагью тяжело больна.

— А ты лечи ее! Лечи! — неожиданно громко сказал Ушаков. — И обязательно помоги ей! Никто не должен умирать в нашем поселке! Понимаешь — никто!

Доктор Савенко только плечами пожал. И опять тяжело вздохнул.

— Прими все меры, — уже спокойнее продолжал Ушаков. — Все самые лучшие продукты, все лекарства — эскимосам.

— Так если бы они в действительности лечились, — горестно заметил Савенко. — Позвали меня к жене Тагью, когда ей стало совсем плохо. А до этого от нее не отходил Аналько.

— Позовите ко мне Тагью! — распорядился Ушаков. — Я с ним сам поговорю.

Тагью пришел вместе с Павловым. Он с любопытством, с какой-то пытливой жадностью всматривался в лицо Ушакова. Переглянувшись с доктором, Тагью спросил:

— Скажи, умилык, моя жена умрет?

Ушакова поразил убитый вид Тагью. Наверное, он очень любит свою жену, потому что в глазах его застыл такой страх и отчаяние, что Ушакову стало не по себе.

— А ты мне скажи, Тагью, я умру?

Эскимос испуганно посмотрел на русского умилыка, потом перевел взгляд на Павлова, на доктора.

— Не знаю, — неуверенно ответил он.

— А откуда мне знать — умрет твоя жена или нет? Но скажу тебе прямо: ее спасение — в твоих руках.

— Как это? — с недоумением спросил Тагью.

— Если ты будешь делать все, что говорит доктор, твоя жена поправится.

— Однако, — нерешительно произнес Тагью, опасливо поглядывая на Савенко, — тебе он не помог.

— Почему не помог? — возразил Ушаков. — Сегодня я чувствую себя намного лучше, чем вчера. И твоей жене станет хорошо, если будет слушаться доктора.

— А можно обойтись без стеклянной палочки? — вдруг спросил Тагью.

Ушаков сразу же догадался, что речь идет о злополучном термометре. Он повернулся к доктору и сказал:

— Неужели нельзя обойтись без измерения температуры? Ведь если у человека жар, это и так видно, невооруженным глазом.

— Можно, конечно, — уныло согласился Савенко.

Ушаков снова обратился к Тагью:

— Вот видишь, доктор обещает, что не будет ставить стеклянную палочку твоей жене.

Но это обещание, похоже, не очень обрадовало эскимоса. Подумав, он сказал:

— Наверное, все-таки дело не в стеклянной палочке.

— Ну вот видишь! Разумное говоришь! — обрадовался Ушаков.

— Может, болезни наши от злого духа, живущего на северной стороне острова…

— Почему так думаешь?

— А ты сам сообрази: все, кто побывал там, — заболели. Как только мы съездим на север, погода портится и пурга длится несколько дней.

— Но там больше всего зверя! — напомнил Ушаков.

— Так Тугныгак тоже не хочет зазря отдавать людям свои богатства, — сказал Тагью. — Вот он и берет в обмен то человеческую жизнь, то собачью…

Слова Тагью неожиданным образом подействовали на Ушакова. От возбуждения он даже приподнялся на постели.

— Послушай меня, Тагью. Покойный Иерок верил в меня, и ты тоже должен поверить. Я тебе прямо скажу — никакого злого Тугныгака на северном берегу нет. И нечего его бояться. Как только мы поправимся и как только солнце покажется над горизонтом, мы там поставим охотничье поселение.

— Но вот Аналько говорит…

— Аналько первого и пошлем! — Ушаков нетерпеливо перебил Тагью. — И я ему скажу: если он мне докажет существование Тугныгака, то я даю слово, слышишь, Тагью, даю слово вызвать сюда большой пароход и перевезти вас всех обратно в бухту Провидения.

Тагью изменившимся взглядом, но так же недоверчиво, искоса посмотрел на Ушакова, потоптался и медленно вышел из комнаты.

— А теперь, — произнес Ушаков, обращаясь к доктору, — я должен во что бы то ни стало поправиться. Иначе дело наше будет проиграно.

Павлов рассказал, что настроение в селении неважное, некоторые даже собираются, как только появится солнце, отправиться на собаках на материк.

— Но ведь это очень опасно! — заволновался Ушаков. — Это грозит гибелью!

На следующий день к Ушакову пришла Нанехак. Она вроде немного оправилась от горя, но к ней уже не вернулось обаяние молоденькой девушки. За эти дни она словно бы повзрослела.

— Что говорят в селении о моей болезни? — спросил ее Ушаков.

— Говорят, что Тугныгак оказался сильнее тебя.

— Но я поправляюсь. Так кто же оказался сильнее?

— Тебе еще надо доказать, что ты по-прежнему сильный человек, — спокойно сказала Нанехак.

— Ты слышала разговоры о том, что некоторые хотят на собаках переправиться через пролив?

— Так неразумные говорят. Опытные предостерегают: это очень опасно. Льды в проливах обычно не стоят на месте, постоянно дрейфуют, испещрены трещинами, разводьями… Не знаю, вряд ли кто всерьез решится.

Она подала кружку с какой-то настойкой.

— Это из нашей травы нунивак, — объяснила Нанехак.

Ушаков знал, что так эскимосы называют родиолу розовую, или в просторечии «золотой корень».

— Откуда он у тебя? — спросил Ушаков.

— Осенью собрала, — ответила Нанехак. — Она тут есть, за холмами. Обычно мы много заготавливаем, и зимой, бывает, обходимся только ею, когда совсем нечего есть.

— На следующую зиму мы заготовим этого нунивака целыми бочками, — сказал Ушаков, выпив горьковатый, пахнущий осенней тундрой настой.

…Здоровье Ушакова заметно пошло на поправку. Еще чувствуя слабость, он отправился по ярангам. В одних он утешал больных, в других ругал здоровых разленившихся мужчин, впавших в какую-то апатию, в состояние безразличия и полной покорности обстоятельствам.

В яранге Тагью, куда он пришел вместе с Павловым, было немного повеселее, чем в остальных. Жена его еще окончательно не поправилась, но уже улыбалась гостю и даже порывалась собственноручно разливать чай. Несколько мужчин сидели в холодной половине.

— Почему вы не охотитесь? — строго спросил их Ушаков.

Ответом ему было молчание. Все почему-то принялись внимательно разглядывать днища кружек и чашек.

— Вот ты, Таян, почему не ходишь на охоту? — обратился Ушаков к молодому эскимосу.

— Другие не охотятся, и я не хожу…

— Но почему?

— Я уже говорил, умилык, — терпеливо принялся объяснять Тагью, — Тугныгак…

— Бросьте валить на Тугныгака! — взорвался Ушаков. — Я вам докажу, что здесь нет никакого злого духа!

— Напрасно так кричишь, — спокойно возразил Тагью. — Тугныгак существует. Иначе люди и собаки не умирали бы, не было, бы на земле несчастий… Когда ты был сильным и здоровым, Тугныгак тебя боялся. Он, наверное, знал, что ты большевик…

— Но ведь я остался большевиком! — сказал Ушаков.

— Большевики народ сильный, — настаивал на своем Тагью. — А ты вон еле на ногах стоишь, ходишь с палкой. Не то что Тугныгак, просто ветер покрепче дунет и повалит тебя.

Положение становилось критическим. Ушаков понимал, что авторитет его висит сейчас на волоске, и, если, он не предпримет что-нибудь значительное, убеждающее, он навсегда потеряет влияние на этих людей.

— Павлов! — сказал Ушаков. — Запряги моих собак, уложи все необходимое для охоты на нарту.

— Ты сошел с ума, умилык! — встрепенулся Тагью, чувствуя себя виноватым. — Давай подождем, ты поправишься, наберешься сил, и мы вместе поедем на охоту.

— Нет, я поеду один! — твердо заявил он и ушел одеваться.

Доктор Савенко с Павловым попытались было удержать его, но начальник был непреклонен.

— Тогда я поеду с вами! — сказал Павлов.

— Нет, я еду один! Иначе овчинка выделки не стоит!

— Но вы еще так слабы! — возразил доктор. — Это самоубийство.

— Самоубийство будет, если мы потеряем веру людей!

Опираясь на винчестер, стараясь ступать уверенно и твердо, Ушаков подошел к нарте. Издали молча наблюдали эскимосы. Среди них он заметил несколько женщин и узнал Нанехак.

Усевшись на нарту, Ушаков выдернул остол, и упряжка двинулась вперед.

Хотя собаки и разленились за время вынужденного бездействия, они скоро вошли во вкус и побежали быстрее. Ушаков оглянулся: поселение скрылось из виду, и вокруг простиралась белая, враждебная пустыня. Сегодня не было полярного сияния и только лунный свет обливал снежные заструги, холмы и распадки. Когда первый запал прошел, он с нарастающим ужасом подумал, что у него в буквальном смысле слова обратного пути нет. А что, если эскимосы правы и в этой белой пустыне царствует дух зла — Тугныгак? Но Ушаков отогнал эту мысль и усмехнулся. Он должен добыть зверя, должен, даже если для этого придется пересечь весь остров.

Чувствовал он себя неважно, постепенно стал уставать, хотелось прилечь и закрыть глаза, но одновременно с этим все больше росла решимость во что бы то ни стало победить врага.

Конечно, со стороны его можно принять за безумца, возможно, и Павлов и доктор Савенко так о нем и подумали. На огромном белом пространстве, насквозь промерзшем, он искал живого зверя…

Прошло часа четыре. Если и дальше так будет, то прилетел останавливаться, зарываться в снег и пережидать до утра. Заботливый Павлов догадался положить несколько кусков копальхена. В конце концов, можно и этим питаться. Так что голодная смерть ему не грозит.

Вдруг передовые собаки подняли уши и рванули вперед. Ушаков едва удержался на нарте. Не хватало еще выпасть и остаться без упряжки. Это уже наверняка гибель.

Собаки явно почуяли зверя. Он приготовил оружие.

Медведь показался при лунном свете каким-то незнакомым, странным зверем, едва различимым на белом фоне. По это был настоящий властелин льдов, который, по всему видать, не очень встревожен встречей со сворой небольших, связанных между собой лающих существ. Он не спешил уходить, однако, повинуясь природной осторожности, старался держаться чуть поодаль. Но прицелиться и выстрелить все же можно было.

Медведь сначала рухнул на передние лапы, а потом повалился на бок. Ушаков спрыгнул с нарты, уже не опасаясь, что собаки уйдут. Однако, перед тем как заняться разделкой туши, он крепко вбил остол в плотный, хорошо слежавшийся снег.

И тут, когда, казалось, цель уже была достигнута и напряжение спало, Ушаков почувствовал, как он еще слаб. Стиснув зубы, превозмогая нарастающую боль, он принялся разделывать медвежью тушу. Прерывая работу, он садился прямо на окровавленную шкуру и погружал замерзшие руки в теплое мясо.

Закатав в шкуру лакомые куски, как это делали настоящие охотники-эскимосы, Ушаков положил добычу на нарту, закрепил ее, потом привязал себя, чтобы ненароком не выпасть.

Так, временами теряя сознание, он продвигался к поселению. Собаки словно понимали состояние своего каюра. Они шли осторожно и в то же время ходко. Когда впереди показались светящиеся окна деревянного дома, он совсем выбился из сил и впал в забытье.

Ушаков не помнил, как ему встретилась нарта учителя Павлова, как его вносили в дом, раздевали, укутывали теплыми одеялами…

Придя в себя, он с удивлением увидел в комнате множество людей. Печка была жарко натоплена, и гости, по своему обыкновению, сидели обнаженные до пояса и вполголоса переговаривались.

— Вот и умилык проснулся! — обрадованно воскликнул Тагью.

— Совсем проснулся или еще будешь спать? — спросил Кивьяна.

— Пожалуй, хватит спать, — проговорил Ушаков, чувствуя себя намного лучше.

— Я ничего не могу с ними поделать, — виновато признался доктор. — Все эти дни они тут. Одни уходят, другие приходят, будто на дежурство.

— Это хорошо, — с удовлетворением произнес Ушаков. — Может быть, их поддержка и помогла мне справиться с болезнью…

— Георгий Алексеевич! — с укоризной произнес Савенко. — Если бы вы выдержали предписанный вам режим…

— Нет, дорогой доктор, — прервал его Ушаков. — Мне дороже вот это здоровье. — Он обвел взглядом собравшихся эскимосов.

— Как только покажется солнце, — сказал Тагью, — мы поедем на северную сторону острова.

Хотелось Ушакову напомнить ему о Тугныгаке, но он сдержался и только кивнул в знак одобрения.

— На следующую зиму надо сделать большой запас моржового мяса прямо на Блоссоме, — добавил Апар. — Я там видел снежницу. В ней можно держать мясо свежим круглый год.

— До моржей еще далеко! — сказал Кивьяна. — Сейчас самое время охотиться на пушного зверя и на медведя. А уж придет лето, моржа мы не упустим! Запасемся моржатиной, лахтачьими кожами, нерпой.

— На нерпу можно и сейчас охотиться, — вступил в беседу степенный Клю, приехавший из Сомнительной, узнав, что умилык победил Тугныгака. — За мысом я видел разводье, там наверняка должны быть нерпы и лахтаки.

Ушаков всматривался в лица людей и радовался про себя. Давно ли они были угрюмы, невеселы, затуманены тоской и ожиданием горя? А сегодня они светились надеждой, уверенностью в завтрашнем дне. Эскимосы перебивали друг друга, делились планами на будущее, рисуя обильную добычу.

Как только вместила крохотная комната Ушакова столько народу! Казалось, все эскимосское население пришло сюда повидаться с выздоравливающим русским умилыком.

В коридоре послышались женские и детские голоса, и в дверь ввалились новые посетители. Восьмилетний сынишка Кивьяны выпростал из-за пазухи щенка и положил прямо на одеяло.

Пришла и Нанехак. Она смотрела на Ушакова влюбленными счастливыми глазами.

— Я очень рада, что ты поправляешься, — сказала она, когда гости разошлись, и поставила перед ним очередную порцию настойки нунивака. — Я очень боялась, что ты умрешь.

— Я тоже боялся умереть, но я этого очень не хотел, потому и выздоровел, — улыбнулся ей Ушаков.

— Но люди говорят другое…

— А что они говорят?

— Говорят, что ты в единоборстве победил здешнего Тугныгака. Кивьяна был на месте битвы: кругом кровь и черная шерсть…

— Что-то путает твой Кивьяна, — в сомнении пробормотал Ушаков. — Кроме белого медведя, там никого не было.

— Тугныгак мог и в медведя обратиться, — со значением произнесла Нанехак. — Ты просто этого не заметил…

— Неужели ты веришь во всю эту чепуху? — улыбнувшись, спросил Ушаков.

— Не говори так, — предостерегающе сказала Нанехак. — Ты сам подумай: разве простой человек, будучи слабым и больным, может добыть белого медведя да и еще возвратиться невредимым домой, а потом как ни в чем не бывало поправиться?

— Ну ладно, — махнул рукой Ушаков, — пусть будет так.

— Не надо смеяться, — продолжала Нанехак. — Через тебя действовал другой дух, добрый твой помощник. Все в поселении только и гадают, откуда он у тебя. Может, ты привез его с собой из своей земли, да нам не говоришь?

— Час от часу не легче, — вздохнул Ушаков. — Послушай, Нана. Я считаю тебя разумной. Ты дочь моего лучшего друга, о потере которого я скорблю до сих пор. Вот он хорошо понимал меня и не путал ни с добрыми, ни со злыми духами.

— Ты не прав, — задумчиво произнесла Нанехак. — Мой отец и вправду понимал тебя, любил, верил в тебя, потому не вмешивался в твои дела, зная, что действуешь ты на благо нам всем. А то, что он не верил в Тугныгаков — это неправда. Он их очень хорошо знал. Он был великим шаманом, и это известно каждому, даже ребенку.

— Что ты говоришь?! — в удивлении воскликнул Ушаков. — Иерок был шаманом? Вот уж во что я никогда не поверю!

— Он не был таким шаманом, как Аналько и другие, — терпеливо принялась объяснять Нанехак. — Быть шаманом — это не обязательно быть исцелителем. Хотя, наверное, отец мог бы и лечить. Но он был занят более важными делами.

— Какими же?

— Он думал о благе людей, об их жизни, думал, как облегчить существование человека. Чтобы у него всегда была еда, теплое жилище… Чтобы люди не болели, не страдали, чтобы на земле все было по справедливости…

— В таком случае, — серьезно сказал Ушаков, — твой отец был не великим шаманом, а большевиком, потому что то, о чем заботился Иерок, — наша главная дума. И именно для блага простого человека большевики взяли власть в свои руки и строят новую жизнь…

Нанехак в удивлении посмотрела на Ушакова: какой он все-таки непонятливый! Или не хочет признаваться? То, что он совершил, не под силу обыкновенному человеку. Здесь явно не обошлось без помощи Иных сил, стоящих выше его собственных способностей. Но может быть, так и надо? Ведь и ее отец не любил распространяться о своих отношениях с Высшими силами, одним из проявлений которых и был Тугныгак.