ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Солнце Апар встречал вместе с сыном.

Малыш сидел на нарте, одетый в двойную меховую кухлянку с большим клапаном, набитым сзади сухим мхом, я капюшон, отороченный росомашьим мехом. У мальчика еще не было ни рукавиц, ни обуви, но там, где должны быть руки, Нанехак сделала узкие прорези так, что при нужде Георгий мог высовывать свои пальчики.

Мальчика называли всегда полным именем — Георгий. Сначала это звучало несколько необычно, но потом привыкли. Ушаков сказал, что маленького можно было бы называть уменьшительным именем — Гошей, Егором или Юрой, но родители не согласились, по их мнению, лучше всего звучит именно Георгий.

Это было первое солнце в жизни нового человека.

Апар обставил встречу вернувшегося солнца с особой торжественностью. Во-первых, упомянутая одежда была специально сшита Нанехак к этому примечательному дню и украшена вышивкой и разноцветной бахромой из кусочков оленьей замши, выбеленной нерпичьей кожей, которой не было на повседневной одежде малыша.

Нарта тоже была новая. Апар мастерил ее в долгие зимние вечера. Материал для нее готовился загодя и большей частью был найден на берегу моря, среди выброшенного волнами плавника. Нарта не имела иных креплений, кроме деревянных шипов и лахтачьих ремней. На ходу она поскрипывала, и это было похоже на покряхтывания живого существа.

Сам Апар тоже облачился в новую одежду, в белую бязевую камлейку, сшитую из подаренной ему к Новому году ткани. На нарту он положил деревянное блюдо с жертвенными приношениями — кусками мяса, жира, сахара, пресных лепешек на нерпичьем жиру…

Апар впрягся в нарту, чтобы не видеть, как собаки подбирают пищу, предназначенную богам. В этом было что-то кощунственное. Пока шел к скалам, где он облюбовал место для жертвоприношений, он вспоминал разговор с Нанехак, которая вдруг засомневалась в сегодняшнем обряде.

— Как ты можешь стать комсомольцем, если большевики отрицают существование богов, духов и потусторонних сил? — сказала она.

Это было так неожиданно, что Апар даже перестал резать сушеное моржовое мясо.

— Но может быть, они отрицают только своих? — неуверенно произнес он.

— Да нет, — продолжала Нанехак, — они отрицают вообще всех богов. Вспомни, что поется в главной революционной песне: никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и не герой…

— В самом деле, так поется, — раздумчиво пробормотал Апар.

— Когда заходит речь о шаманах, умилык всегда прячет улыбку, — продолжала Нанехак. — Будто посмеивается над верованиями.

Апар и сам замечал это, но был, как другие, благодарен русскому за то, что он открыто не насмехался над их обрядами.

— А ты вспомни про Старцева, — сказал Апар.

Это случилось не так давно. Жена Кивьяны благополучно разрешилась от бремени девочкой, и счастливый отец устроил большое жертвоприношение. На его беду, яранга Старцева стояла как раз рядом с его жилищем, и тот с ухмылкой наблюдал за действиями соседа. Поговаривали, что Старцев делает дурную веселящую воду, но он ни с кем не делился, и потому об этом можно было только догадываться по его виду.

Как только Кивьяна разложил на чистом снегу мясо и жир, Старцев вышел из своей яранги и начал глумиться, называя священное действо шарлатанством и величайшей глупостью.

На шум из деревянного дома вышел Ушаков и, разузнав, в чем дело, так напустился на Старцева, что тот в испуге убежал в свою ярангу. Однако русский умилык не остановился на этом. Он вошел к нему, разыскал самогонный аппарат, сделанный из старого винчестерного ствола, разломал и выбросил. В довершение он вылил на снег почти готовую брагу. Собаки, полакав эту густую жижу, опьянели и вели себя в точности, как пьяные люди.

Потом Ушаков пошел к Кивьяне и извинился перед ним за своего сородича:

— Мне стыдно за этого человека. Вдвойне стыдно еще и за то, что он русский. Но вы не должны думать, что все русские такие. Человек может стать животным, независимо от своей национальности… Довершай свой обряд, Кивьяна, никто тебе больше не помешает.

Так именно и сказал русский умилык: довершай свой обряд…

Эта новость мигом облетела поселок и даже дошла до дальних охотничьих стойбищ на северном побережье. Шаман Аналько несколько раз просил повторить эти слова. Выходит, Ушаков не против, чтобы совершались древние обряды, чтобы люди общались с привычными им богами?

Это трудно было увязать со словами самого же Ушакова о том, что большевики не верят в богов.

— Очевидно, когда я стану настоящим большевиком, — задумчиво сказал Апар, — тогда и распрощаюсь со своими богами…

Однако если честно говорить, то сегодняшнее жертвоприношение Апара скорее посвящалось Георгию, нежели богам. Отец считал, что он обязан показать сыну восход солнца, дать ему почувствовать радость, которая приходит к человеку с возвращением светила. Георгий с самого рождения стал главным в семье, стал словно маленьким богом той жизни., которую вели двое на этом охотничьем становище. Возвращаясь с моря или из тундры, Апар первым делом обращался к малышу, интересовался его здоровьем, его делами, подробно расспрашивал мать, что он и как ел, какие звуки произносил.

— Летом буду строить настоящий деревянный дом, — как-то заявил Апар.

— Зачем он тебе? — удивленно спросила Нанехак.

— Я хочу, чтобы наш Георгий вырос в просторном доме, — ответил муж. — Здесь, на косе, столько плавника, что его хватит не на одно деревянное жилище. Стекла попросим у умилыка, а печку нам поможет сложить Скурихин.

Постепенно Нанехак и сама загорелась этой идеей, и теперь они с мужем ждали наступления лета, чтобы собрать дерево на морском побережье.

Апар медленно тянул нарту с сыном навстречу разгорающейся заре и разговаривал о малышом так, словно тот был взрослым, все понимающим человеком.

— Солнце встанет, и все переменится вокруг, будто мы сами родимся заново. А когда светило достигнет вышины неба, птицы прилетят на наш остров… Может быть, ты станешь первым оленным человеком острова надежды. Так называл эту землю твой дед Иерок. Будешь пасти большое стадо в распадках и долинах, и олени будут множиться с каждым годом, пока не заселят всю эту прекрасную землю. Тебе сейчас нужно только расти здоровым и сильным, чтобы ты смог достойно войти в новую жизнь…

Когда над горизонтом блеснул первый луч, Апар взял сына на руки и, обратив его лицом к встающему после долгой полярной ночи светилу, закричал:

— Гляди, сын! Это твое первое солнце! Посмотри на него и запомни!

Маленький Георгий смотрел на встающее солнце, жмурился и хныкал: очевидно, ему не очень нравился яркий свет. Отец посадил его на нарту и только теперь вспомнил, что, разговаривая с сыном, совершенно забыл о богах.

Он схватил деревянное блюдо и принялся разбрасывать в разные стороны кусочки жертвенного мяса, жира, сахар и табак, приговаривая:

— Вы уж не обессудьте! Нет, я не забыл вас! Я всегда помню о вашем существовании и готов щедро делиться с вами добычей. Примите эти скромные дары и не обойдите меня своими милостями…

Апар чувствовал в душе, что его вера в духов и в Потусторонние силы поколеблена. То, что Ушаков позволял совершать обряды и не препятствовал исполнению других ритуалов, было жестом сильного, уверенного в себе взрослого человека, дающего возможность забавляться детям. Кроме того, Апар выяснил, что эскимосские боги сильно отличались от чукотских, оленных. Возникала кощунственная мысль: а не объясняется ли обилие разнообразных богов тем, что каждый народ, будь это эскимосы, чукчи, ламуты или русские, каждый придумывает своих собственных?

Отдав дань, Апар снова впрягся в нарту и повез сына в становище. Еще издали он заметил возле яранги чужие упряжки. Приблизившись, узнал Ушакова и Анъялыка.

— С прибытием! — радостно приветствовал гостей Апар.

— С новым солнцем! — весело ответил Ушаков. — Как мой тезка?

— Георгий встречал свое первое солнце, — торжественно ответил Апар.

— Поздравляю! — Ушаков подошел к нарте. — Ого, как вырос! Совсем взрослый человек!

Нанехак подняла сына на руки, чтобы Ушаков мог как следует рассмотреть его.

— Он все больше становится похожим на тебя, — с гордостью произнесла она.

В ответ Ушаков только кивнул.

Видимо, малышу надоело такое обращение, да и чужие лица показались ему не очень приятными, он вдруг громко закричал и прижался к матери, словно испугавшись чего-то.

— Ты что? — с укоризной заговорила мать. — Посмотри на умилыка! Гляди и запоминай его! Ты будешь таким, когда вырастешь!

Ушаков поспешил перевести разговор на другое, стал расспрашивать Апара о ледовой дороге вокруг мыса и дальше на запад.

— Хочу с Анъялыком проехать как можно дальше вдоль берега и поставить там знаки, которые будут видны издали, — сказал Ушаков.

— А зачем знаки? — спросил Апар.

— Весной, когда откроется море, не исключена возможность, что сюда снова пожалуют непрошеные гости. Так вот, я хочу, чтобы они видели: здесь живут и работают люди. Советские люди. Сначала поставим знаки, а ближе к лету, к тому времени, когда откроется море, на некоторых из них укрепим красные флаги.

— А мы вот с Нанехак решили построить дом, — признался Апар.

— Какой дом? — не понял поначалу Ушаков.

— Деревянный.

— Деревянный? А где дерево возьмете?

— Да его сколько угодно на берегу, — сказал Апар. — За лето можно набрать не на один дом.

— А что, вам в яранге не нравится?

Апар ответил не сразу.

— В яранге тоже хорошо, — раздумчиво проговорил он. — Но уж если мы собираемся жить по-новому, то и жилище надо менять. Чтобы было место где поставить умывальник, да и дневной свет не худо впустить внутрь…

— А это неплохая идея! — одобрительно воскликнул Ушаков. — Ведь рано или поздно эскимосу надо расставаться с древним жилищем. Георгий вырастет, пойдет в школу, ему понадобится стол, чтобы было на чем писать…

— Вот только стекла у нас нет да кирпича для печки, — сказал Апар.

— Найдем и стекло и кирпич! — обещал Ушаков.

Значит, все-таки зреет в людях мысль о переменах, о новой жизни. Эскимосы думают об этом сами и даже строят планы на этот счет. Ушаков как бы новыми глазами посмотрел на Нанехак. Вот, оказывается, где еще таятся подспудные силы, которые можно привлечь на свою сторону!

Гости ночевали в пологе. Поздним вечером Анъялык вышел покормить собак. Ушаков разоблачился до нижнего белья и полулежа разговаривал с хозяевами.

— В эскимосской жизни много отсталого, — говорил он. — Особенно то, что касается чистоты тела и жилища. Я понимаю, в яранге ни помыться, ни постирать. Негде. Да и тепло надо держать малыми силами мохового светильника.

— А мы раньше и не знали, что можно жить по-другому, — призналась Нанехак. — Мне казалось, что та жизнь, которой живет русский или американец, она не подходит эскимосу или чукче. Я даже думала, что вы иначе устроены, часто моетесь, потому что кожа у вас белая.

Апар разделся, оставив лишь между ног кусок вытертого пыжика. Нанехак была в плотно облегающих черных трусиках, а голый Георгий ползал по шкурам и пытался засунуть в рот большой палец правой ноги Ушакова.

Ушаков настолько привык к ярангам, он и представить себе не мог, что в зимнем эскимосском жилище будет как-то иначе. Как можно в одежде находиться в жарко натопленном пологе, если, скинув ее, чувствуешь, как отдыхает все тело, как живительное тепло проникает в тебя, накапливаясь, собираясь для будущих испытаний на обжигающем морозом ветру?

Он уже не обращал внимания на то, что совсем рядом, в тесном меховом пологе покачивались налитые молоком груди Нанехак с белой капелькой на темно-коричневом соске.

— И еще нам с Нанехак хотелось бы выучиться грамоте, — сказал Апар. — Но как это сделать? Не будет же Павлов ездить сюда ради нас?

— А может быть, вы переселитесь назад, в поселок? — сказал Ушаков. — Там и будем строить новый дом.

Услыхав это, Нанехак замерла от едва сдерживаемой радости. Конечно, ей хотелось бы жить в большом поселении, рядом с деревянным домом, где живет любимый человек. Но она не смела об этом думать, а тут умилык сам предлагает. Она только сказала:

— Георгию нужны товарищи…

— Значит, так и решим, — улыбнулся Ушаков. — Летом, перед началом моржовой охоты, переселяйтесь.

— Я думаю, прежде надо построить дом, — сказал Апар.

— Можем пока и в старой яранге пожить, — возразила Нанехак. — Как же мы будем строить дом в поселении, живя здесь?

— Нанехак права, — кивнул Ушаков.

Она с благодарностью посмотрела на умилыка и, подхватив ребенка, сунула ему полную, налитую теплым молоком грудь.

Георгий зачмокал, а мужчины вернулись к своей беседе.

— А что Павлов не поехал с тобой? — спросил Апар.

— Занят с ребятишками. Я и так его частенько отрываю для других дел. А он свое дело любит. Мечтает о настоящей большой школе.

— Как думаешь, будет пароход в этом году?

— Все дело в ледовой обстановке, — ответил Ушаков. — Если позволят льды, пароход обязательно будет.

— Хорошо бы, — мечтательно проговорил Апар. — Хочу купить себе будильник и патефон.

— Привезут, — заверил его Ушаков.

Его беспокоило, что Анъялык так долго задерживается, ведь завтра рано утром им выезжать.

— Что-то долго кормит собак Анъялык… — сказал он.

— Да он их давно накормил, — заметил Апар.

— Тогда почему не идет в ярангу?

— Пусть побудет один, — мягко произнес Апар. — Он любит одиночество, ему так легче.

— Почему? — заинтересовался Ушаков.

— Потому, что он убил своего отца, — просто и буднично, как будто речь шла о нерпе, ответил Апар.

— Как убил? За что?

— Убил согласно обычаю… Отец его сам попросил. Сын не может отказать отцу в такой просьбе, иначе худо будет.

Но тут в чоттагине послышался стук колотушки из оленьего рога, которой выбивал снег из кухлянки Анъялык, и разговор на эту тему пришлось прервать.

Загрузка...